10. Неудачный год Великобритании
Британские службы безопасности надолго запомнят 1961 год — год, когда они очень часто оказывались там, где не любят быть, — на первых полосах ежедневных газет. В январе была раскрыта агентурная сеть, похищавшая секретные документы с базы военно-морского флота в Портленде. Этот случай обнажил небрежность в работе отдела безопасности военно-морского флота и неадекватность действий британской контрразведки. В мае был осужден Джордж Блейк, зарубежный агент английской разведки. Его обвиняли в том, что он девять лет работал на Советский Союз. В течение двух лет Блейк служил в Берлине, где имел доступ к информации, которая, по мнению западных спецслужб, во многом определила советскую угрозу этому городу. С помощью связных в ГДР он неоднократно выдавал русским агентов западных стран. Его долгое сотрудничество с советской разведкой нанесло самый серьезный удар по британским спецслужбам после 1956 года, когда на Восток бежали Берджесс и Маклин.
Два этих случая потрясли основы английской безопасности. Создавались специальные комиссии, которые работали над усилением системы отбора кандидатов в органы безопасности. Проработав над этими вопросами шесть месяцев, комиссия Редклиффа рекомендовала предпринять ряд решительных мер по пересмотру деятельности таких учреждений. В эти меры включались: работа квалифицированных психологов, периодические проверки службой безопасности, подробные досье на всех сотрудников, имеющих доступ к секретным материалам, усиление контроля за приемом на службу натурализовавшихся британцев или англичан, родившихся от смешанного брака (в Блейке не было ни капли английской крови).
Общественность Великобритании пробудилась ото сна, узнав, что шпионаж существует не только в дешевых книгах с кинжалом и розами на обложке. В Лондоне несколько лет работали советские агенты, которые вербовали для своих целей слабохарактерных людей.
Кроме этого, оказалось, что почивали на лаврах английские секретные службы, прославившиеся тем, что во время Второй мировой войны организовывали блестящие операции, которые затем ставились в пример подобным службам других стран.
Но неприятнее всего был тот факт, что граждане Великобритании собирали информацию для Советского Союза. Для страны, гордящейся патриотизмом своих жителей, это был самый серьезный удар.
Раскрытие портлендской сети произошло в самое неподходящее для Англии время, когда правительство вело переговоры с США о возможности расширения обмена информацией об атомных разработках в пределах НАТО. Этот случай стал личной трагедией премьер-министра Гарольда Макмиллана («Этот удар слишком силен для меня», — сказал он во время выступления в палате общин.), так как он ослабил его позиции в НАТО.
Макмиллану, возможно, напомнили об англо-американском соглашении 1956 года об обмене информацией об атомных разработках. Президент Эйзенхауэр подписал это соглашение, несмотря на протесты сената, предоставив, таким образом, Великобритании чертежи и светокопии атомной электростанции «Наутилус». Благодаря этой информации в Англии началась работа над атомной подводной лодкой.
Когда соглашение обсуждалось в сенате США, Томас Мюррей, член Комиссии по атомной энергии, сказал, что он не одобряет этот документ «на основании полученной информации, которая говорит о неадекватных действиях английских спецслужб». Сенатор от штата Нью-Мексико Клинтон Андерсон заявил: «Я хочу сказать, что я не против помощи Великобритании всеми возможными способами. Но, помогая Англии, мы должны заботиться о соблюдении настоящей безопасности. Под „настоящей безопасностью“ я подразумеваю реальную защиту военных секретов, а не защиту идей и подобных им понятий».
Возможно, Макмиллан вспомнил слова Андерсона, когда разразился скандал вокруг сети в Портленде. То, как велось это дело, должно было убедить Соединенные Штаты в том, что Великобритания была союзником, которому можно доверять, а не небрежным партнером по НАТО, не умеющим хранить секреты.
Делу придали полную огласку, а сам суд был открытым. Это должно было показать, что не произошло утечки важнейшей информации. Гораздо больше сил понадобилось на то, чтобы показать, что информация, собранная шпионами, была довольно незначительной. Сэр Реджинальд Меннингем Буллер, Генеральный прокурор Великобритании, открывавший слушания по делу, подчеркнул в своей речи:
«Я должен сказать, что особенности работы подсудимых не давали им доступа к секретным материалам об атомных разработках и что нет оснований предполагать, что они могли получить такую информацию и передать ее какому-либо государству».
Макмиллан, выступая в палате общин, подтвердил это высказывание:
«Сейчас не в наших интересах говорить о нанесенном ущербе, но не существует доказательств того, что похищенная информация касалась чего-либо, кроме вооружения нашего военно-морского флота.
Нет оснований предполагать, что была похищена информация, принадлежащая США или любой другой стране — участнице НАТО. Эти шпионы не могли похитить информацию, касающуюся наших разработок в сфере атомной энергии».
В то же время суд должен был показать, что британское правосудие нетерпимо к шпионам. Суровость приговоров казалась, с одной стороны, искуплением за недостатки в системе безопасности, а с другой стороны, средством устрашения. Но, как указала во время суда защита, шпионаж — преступление, в котором метод устрашения практически не действует. Профессиональный агент понимает, что его рано или поздно раскроют, и время в тюрьме он проводит не за размышлением о своих ошибках. Он считает себя не преступником, потому что он служит своей стране, а жертвой обстоятельств или чьей-либо небрежности.
Приговоры, вынесенные пяти портлендским шпионам, были гораздо суровее приговоров Алану Нанну Мэю и Клаусу Фуксу, которых обвиняли в передаче СССР информации об атомных разработках. Основное противоречие возникло между утверждениями, что они причинили не такой уж большой ущерб, и общим сроком заключения девяносто пять лет, который они получили в результате суда. Но приговоры были своего рода устрашением, а подсудимые, хотя и были виновны, стали пешками в игре внешней политики.
За судом последовало обычное в таких случаях расследование «ошибок», в ходе которого специальные комиссии проверяли работу военно-морской разведки и МИ-5 — английской службы контрразведки.
Но настоящая проверка не начиналась вплоть до того времени, когда разразился скандал вокруг Блейка. В таких случаях слишком часто используется прилагательное «невероятный», но в случае с Джорджем Блейком оно подходит как нельзя лучше. Блейк был признан виновным в шпионаже 3 мая, суд над ним проходил при закрытых дверях, что противопоставляет его процесс шумному делу портлендской агентурной сети. Он был приговорен к сорока двум годам тюремного заключения (по четырнадцать лет за каждый пункт обвинения в нарушении государственных секретов) — самому большому сроку, вынесенному британским судом в нашем веке.
Блейк был прототипом секретного агента — шпиона, занимающего важную должность в своей стране, одновременно работающего на другую державу. Он работал в МИ-6, службе английской внешней разведки, с 1948 года. С 1951 года он работал на советские спецслужбы. Ущерб, причиненный им, был велик. Блейк передавал русским имена английских агентов, работающих в Восточной Германии и других социалистических странах, раскрывал советской стороне имена руководителей МИ-6 и организационные планы этой службы. С помощью этой информации он в течение ряда лет срывал операции британской разведки.
Джорджу Блейку было тридцать восемь лет, когда его признали виновным. Он родился в Голландии, его матерью была голландка Кэтрин Байер Веллан, а отцом — египтянин Альберт Уильям Бехар. Его отец был одним из четырнадцати детей богатого купца испано-еврейского происхождения, поселившегося в Египте. Бехар получил английский паспорт после того, как участвовал в Первой мировой войне в составе британской армии. Он был очень энергичным человеком, пять лет служил во французском Иностранном легионе. Бехар порвал с семьей, женившись на девушке не своего вероисповедания. Их брак распался в 1924 году, когда Джорджу было два года. Ребенок редко видел своего отца и узнал о его смерти в 1936 году. Джордж носил фамилию Бехар до 1944 года, когда он переехал в Великобританию. Его мать и две сестры уехали из Голландии еще в 1940 году, мать в это время была компаньонкой пожилой англичанки. Во время войны она сменила фамилию на Блейк, и Джордж последовал ее примеру.
Смешанное происхождение Блейка стало объектом сардонических замечаний премьер-министра Макмиллана, который сказал, что всех проблем можно было бы избежать, если бы не были пересмотрены ограничения для работы в Министерстве иностранных дел. По старым положениям, отец и мать человека, претендующего на такую работу, должны были быть англичанами. Однако это правило устранило бы не только Блейка, но и самого Макмиллана и даже Уинстона Черчилля, матери которых были американками.
В деле Блейка отмечалось, что, из-за того что ни его отец, ни его мать не были англичанами, а сам он часто менял место жительства, в нем не развилось чувство патриотизма и верности стране, в которой он начал свою необычную карьеру. Начало его жизни было слишком беспокойным, и из-за частых переездов он не полюбил ни одну страну, в которой жил. Не имея четких географических корней, он оказался подвержен доктринам, которые могли, как и он, пересекать границы разных стран. Эту версию родственники Блейка предложили тем, кто пытался разобраться в причинах, толкнувших его к измене.
Джордж жил и учился в Голландии до тринадцати лет, когда им заинтересовалась одна из сестер отца, вышедшая замуж за египетского банкира. Она предложила оплатить его образование с тем условием, что он должен был жить в Каире. С 1935 по 1939 год Блейк был лишен размеренности жизни средней голландской семьи, познав роскошь довоенного Каира. Именно в Египте Блейк стал изучать английский. На всю жизнь у него остался легкий гортанный акцент, из-за которого его коллеги по Министерству иностранных дел сторонились Джорджа, считая его человеком, не получившим должного воспитания в частных школах Англии.
В Египте же у него появилась склонность к фантазии. Его тетя покупала ему экзотические костюмы, в которых он ходил в доме, изображая то арабских принцев, то английских адмиралов. Семейные альбомы Блейка полны фотографий, на которых юный Джордж всегда принимает позу, соответствующую тому костюму, который на нем надет. Его жена вспоминает, что он любил играть в такие игры с сыновьями. Он часто изображал монаха, а сына переодевал певчим. Для большей правдоподобности Блейк всегда включал органную музыку Баха.
В 1939 году Джордж вернулся в Роттердам, где продолжил образование. Когда в 1940 году Германия завоевала Голландию, он был арестован как британский подданный и интернирован. Он смог бежать из лагеря и в восемнадцать лет вступил в ряды Сопротивления. Около года был курьером, наслаждаясь риском того, что было, по сути, его первым шпионским заданием. Узнав, что его мать и сестра добрались до Великобритании, он решил поехать к ним в 1942 году. С помощью фальшивого паспорта пересек Бельгию и попал во Францию, где его приютили монахи-доминиканцы. Блейк пересек границу Испании в Пиренеях, но около Мадрида был задержан полицией. В 1943 году между Великобританией и Испанией было достигнуто соглашение, по которому Испания обязывалась репатриировать английских беженцев. Блейка отправили в Гибралтар, и оттуда он попал в Великобританию. Он вступил в военно-морской флот, но благодаря своему знанию немецкого и фламандского языков был направлен в разведывательный отдел.
Его главной задачей в Управлении специальных операций была работа с голландцами, которых забрасывали в немецкий тыл. Эта работа привлекла внимание голландского правительства, и в конце войны ему был присвоен рыцарский титул.
Блейк был демобилизован в 1947 году, но он попросил оставить его в гражданской службе разведки. Позднее писали, что «в обычное время он не стал бы и полицейским». Но время не было обычным, и Блейка с радостью приняли в ряды британской разведки, несмотря на его происхождение. Его отправили в Кембридж для прохождения курсов русского языка, и затем он был включен в секретный штат Министерства иностранных дел. Люди, состоящие в секретном штате Министерства, не проходят обычных каналов в своей деятельности, но их задания иногда намного важнее тех, которые получают «легальные» служащие. Однако настоящие руководители Блейка были не в Министерстве, а в МИ-6, которая время от времени поручала ему различные задания. Его имя никогда не упоминалось в списках Министерства иностранных дел, и он не получал официального повышения по службе.
Его первым постом стал пост вице-консула в Сеуле. Он хорошо справлялся с этой работой, много ездил по Корее, знакомился с жителями этой страны. В 1949 году он предупредил свое руководство, что Северная Корея готовится к нападению, но его информацию не приняли во внимание. Война началась в июне 1950 года. Блейк был арестован на территории посольства вместе с руководителем миссии сэром Вивьеном Холтом. Их и других арестованных дипломатов перевезли в столицу Северной Кореи Пхеньян и поместили в тюрьму. Три года, последовавших за этим, были самыми неприятными, но и самыми важными во всей его жизни.
Люди, знавшие Блейка в это время, помнят его храбрым, энергичным человеком, которого не сломили физические неудобства и постоянная корейская пропаганда.
Он настолько искусно спорил с северокорейским инструктором, который должен был внушить британцам превосходство идей марксизма, что корейца вскоре сменил советский учитель.
Вместе с Блейком в небольшой лачуге жили еще девять англичан. Зимой их регулярно выгоняли на снег и избивали. Летом распространению болезней способствовали жара и вши. И весь год в умы ослабленных, больных пленных вбивалась марксистская пропаганда.
Сокамерник Блейка епископ Сесил Купер вспоминает: «Блейк был очень энергичным человеком. Мы жили благодаря его энтузиазму и мужеству. Блейк всегда спорил с теми, кто пытался внушить нам принципы коммунизма. Он регулярно ходил в церковь, был хорошим дипломатом и прекрасным человеком».
Журналист Филип Дин, находившийся в той же камере, говорил, что Блейк вряд ли мог поддаться идеологической обработке после «ужасной несправедливости», царившей в тюремном лагере. «Издевательства над монашками, женщина, которую посадили вместе с девятимесячным ребенком, смех начальника лагеря — неужели мы должны верить, что все это могло убедить такого человека, как Блейк, в том, что коммунисты могут построить более справедливое общество?»
Дин помнит Блейка безобидным мечтателем, который «делал все, чтобы его обманули. В своих мечтах он производил себя в рыцари или епископы, это была игра, но она была довольно серьезной. А предательство вряд ли можно назвать путем к благополучию».
Но предательство стало выходом для Блейка, который через семнадцать месяцев заключения, в ноябре 1951 года, пошел к начальнику лагеря и сказал, что он разделяет идеи коммунизма. Его сокамерники вспоминали, что в это время их должны были перевести в другое место. В ночь перед этим переводом Блейк исчез из лагеря. Через день его вернул начальник охраны, и Блейк сказал, что его поймали при попытке к бегству. Сокамерники не стали вдаваться в подробности этой истории, но начали кое-что подозревать, потому что Блейк говорил, что его хорошо накормили и дали сигарет — беглец вряд ли мог рассчитывать на подобное благоволение. Обращение Блейка в коммунизм давало ему возможность освобождения. Но он остался в лагере, чтобы не вызывать подозрений. — В лагере он провел еще пятнадцать месяцев. Возможно, одной из причин его примерного поведения, отмечаемого всеми сокамерниками, было то, что его свобода зависела только от него самого. Тайное знание, что он работал на людей, захвативших его, и удовлетворение, которое должно наступить после идеологической измены, могли быть приняты за решимость и мужество. Ради справедливого отношения к Блейку следует отметить, что в лагере он придерживался трех условий: не пользовался никакими привилегиями, не получал платы за предоставляемую информацию, не докладывал о своих сокамерниках.
Почему он сделал это? Объяснение, такое же простое, как и неполное, было дано Верховным судьей лордом Паркером, который сказал: «Говоря его собственными словами, он стал коммунистом, чтобы помочь в создании более справедливого общества. Но этим он добился того, что стал ближе к русским, показав свое желание работать на них».
Услышав о таком полном изменении идеологии, вспоминаешь замечательную книгу Ричарда Кондона «Маньчжурский кандидат». Роман рассказывает о том, как американец, взятый в плен китайцами, становится агентом коммунистов. Его мозг контролируется ключевой фразой, которая подчиняет его воле хозяев — в книге этот агент должен был убить президента США.
Настолько трудно понять, почему люди принимают решения, подобные решению Блейка, что можно поверить в применение оккультных методов, позволяющих контролировать мозг человека. Возможно, что русские понимали его не больше англичан, которые позднее проводили расследование его деятельности, но новые хозяева Блейка не собирались изучать причины его решения. В признании, сделанном после ареста британскими спецслужбами, Блейк искренне заявил: «Не было ни одного официального документа из тех, к каким я имел доступ, который бы я не передал русским».
В марте 1953 года Блейк и другие англичане были освобождены. В Лондоне их встречали как героев. Фотографии, сделанные во время прибытия, показывают изможденных, но улыбающихся людей. Британская разведка тщательно проверила Блейка. Его попросили написать полный отчет о пребывании в лагере. Его воспоминания о Корее не вызвали подозрений, и после доклада в Министерстве иностранных дел ему предоставили отпуск. Следующего задания он ждал два года, это время было непримечательно с профессиональной точки зрения, но за два года Блейк обзавелся семьей. В октябре 1954 года он женился на одной из секретарей Министерства иностранных дел, дочери отставного офицера. У Блейка не было близких друзей, поэтому шафером на свадьбе был брат невесты.
В апреле 1955 года Блейка отправили в Берлин, где он работал в политическом отдела британской военной разведки. Его жена вспоминала в серии статей, написанных позже для «Санди телеграф», что он много работал, часто встречался со связными. Она знала, что ее муж работает в разведке, но никогда не подозревала, что его симпатии на стороне Советского Союза. Оглядываясь назад, она вспоминает, что он иногда восхищался советской системой и тем, как советские лидеры выходили из нескольких политических кризисов. Он читал русские книги, а на полках у него стояли работы Маркса и Ленина. В 1956 году, когда на Восток бежали Берджесс и Маклин, он спросил у жены: «А что ты будешь делать, если я уеду в Россию?» Однако Блейк был добрым, заботливым мужем, а жена не очень интересовалась политикой, эти мелочи личной жизни Блейка приобрели значение только после его ареста.
Четыре года, проведенные в Берлине, были благополучными для семьи Блейков. Джордж хорошо зарабатывал, ему часто предоставляли отпуска — они проводили их в Италии или Югославии. «Фирме», как называли в Берлине английскую разведку, нравилась его работа. Вполне возможно, что русские делали все возможное, чтобы МИ-6 отмечал его в своих докладах. Блейк работал в специальном отделе, который собирал и обрабатывал доклады разведчиков из Восточной Германии. На самом деле он выдавал русским имена всех агентов, работающих на Запад. В обязанности Блейка входили поездки в ГДР, где, как сейчас полагают, он и встречался со своим советским связным. По сведениям западноберлинской газеты «Берлинер цайтунг», в результате действий агента было арестовано по меньшей мере шестеро немцев, занимавшихся разведкой на территории Восточной Германии.
Одним из связных Блейка в Берлине был немец Херст Айтнер. Джордж знал Айтнера под именем Микки, а Айтнер знал Блейка как голландца Макса де Фри. У Айтнера была довольно примечательная карьера шпиона. Он жил в ГДР, когда в 1950 году на него впервые вышла британская разведка. Через несколько лет он бежал на Запад и, насколько известно автору этой книги, «обслуживал» организацию Гелена.
В 1956 году он работал на англичан и, чтобы увеличить свои доходы, предложил свои услуги советской разведке. Плата советской стороны составляла примерно 25 долларов. Айтнер был настоящим двойным агентом, работая одинаково добросовестно на каждую из сторон. Вероятным кажется и то, что если бы Айтнеру платила еще одна сторона, то он стал бы работать и на нее. Он фотографировал своих западных связных, записывал на магнитофон их переговоры и передавал все это русским. Информация, которой он снабжал Запад и Советский Союз, была иногда верной, иногда нет.
Большую часть из четырех лет, проведенных в Берлине, Блейк работал с Айтнером. Он был невысокого мнения о тридцатишестилетнем немце и заставил его отказаться от нескольких связных, которых считал ненадежными. Полагают, что Айтнер узнал, что Блейк работает на русских. Для него это стало информацией, которой можно было воспользоваться при подходящем случае. Такой случай произошел в 1960 году, когда жена Айтнера рассказала о деятельности мужа его западному руководству — она решила отомстить за то, что он уделял много внимания другим женщинам. В октябре Айтнера арестовали. В прессу об этом не попало никакой информации. Его судили только через год, когда было закрыто дело Блейка. Айтнера приговорили всего к трем годам тюремного заключения. Его жена также проходила по делу в качестве обвиняемой, но она получила всего восемь месяцев условно. Очевидно, во время закрытых слушаний Айтнер наилучшим образом использовал ту информацию, которую собрал, работая на англичан и русских.
Блейк уехал из Берлина в 1959 году. Ему не сообщили об аресте Айтнера, а сказали, что нужно будет отправиться в Бейрут для прохождения подготовки к выполнению задания в одной из арабских стран (руководство учитывало тот факт, что он жил в Египте). Он уехал только в сентябре 1960 года. Школа, в которой он проходил подготовку, находилась в Шемлане, в двадцати километрах от Бейрута. Блейк, его жена и двое сыновей наслаждались жизнью. Примерно в это время в штаб МИ-6 стали поступать странные сообщения, касавшиеся деятельности этого человека.
Первое сообщение пришло от Айтнера, но оно, из-за ненадежности источника, было поводом для подозрений, но не для ареста. Роковую ошибку совершил сам Блейк. Узнав, что в Портленде расследуется дело шпионов, он несколько раз встретился с агентом советской разведки в Бейруте, чтобы передать ему информацию об этом деле. Во время одной из встреч их видел офицер службы безопасности посольства Великобритании. Наконец, в марте 1961 года на Запад бежал полковник А. Альстер, заместитель министра внутренних дел Польши. Альстер возглавлял польскую секретную полицию, он отвечал за работу польских агентов, ведущих разведку в странах Запада, и несколько раз лично встречался с Блейком. Альстер был евреем по национальности и бежал на Запад после того, как в СССР решили очистить правительства дружественных стран от евреев. Когда он сообщил все, что знал о Блейке, руководство МИ-6 решило, что того нужно отозвать с подготовки (Альстер сообщил много другой ценной информации, из-за чего о нем никто не знал до февраля 1962 года). В апреле Блейка вызвали в Лондон. В телеграмме, пришедшей из Министерства иностранных дел, ему предлагали задержаться в Бейруте до окончания пасхальных каникул, а затем вернулся в Лондон. У Блейка это предложение не вызвало подозрений. Руководство МИ-6 провело в ожидании целую неделю, боясь, что Блейк бежит в Советский Союз, поэтому его арестовали, как только он прибыл в английскую столицу.
Предварительные слушания проводились при закрытых дверях. После слушаний пресса узнала только дату суда — 3 мая. Сам суд был одним из самых коротких за всю историю британского правосудия. Он длился всего пятнадцать минут, и этого времени хватило на то, чтобы Блейк признал свою вину, а судья вынес ему приговор. Зал суда в Олд-Бейли был пуст, а стеклянные двери — закрыты.
Генеральный прокурор Меннингем Буллер заявил, что своими действиями Блейк передал Советскому Союзу «много настолько секретной информации, что о ней нельзя говорить на открытых заседаниях… Он имел доступ к очень важной информации». В то же время Генеральный прокурор подчеркнул, что, «хотя он и занимал ответственный пост, его работа, к счастью, не предоставляла ему доступ к информации, имеющей отношение к секретному или ядерному оружию».
Эти слова снова стали попыткой убедить США в том, что хотя в Англии и было много шпионов, секреты НАТО оставались нетронутыми.
Когда судья выносил приговор, он отметил, что информация, переданная Блейком, «не носила научный характер, но была, тем не менее, очень важной для другой державы (СССР) и сделала бесплодными часть усилий нашей страны… Ваш поступок сродни предательству».
Блейк покинул зал суда в состоянии шока, и его госпитализировали. Позднее он подавал апелляцию, но его прошение было отклонено. Через день после суда премьер-министр Макмиллан выступал в палате общин и обещал сделать все возможное для усиления безопасности Великобритании. Макмиллан также сказал, что он, как и большинство людей, не понимал Блейка: «Несомненно, что он подвергся плохому обращению, как и все, кто попадает в руки китайцев, но он не подвергался никаким обработкам, которые применяются к другим пленным. После освобождения он прошел тщательную проверку и работал в Берлине. Его дело необычно потому, что внешне он был преданным служащим правительства».
Далее Макмиллан признал, что ему неизвестны методы, которые бы гарантировали эффективное разоблачение шпионов, предавших свою страну и успешно скрывающие это предательство: «Блейк не получал денег за свои услуги. Он никогда не был членом коммунистической партии или другой организации подобного рода. То, что он сделал, стало результатом его искренней веры в коммунизм. Трудно подозревать человека, который верно служил своей стране в течение восьми лет, вел добропорядочную жизнь, но решил предать свою страну по идеологическим причинам. В самом деле, согласившись работать на русских, он делал все возможное, чтобы не возбудить подозрений и скрыть свою веру в коммунизм».
Правительство не могло проигнорировать ущерб, причиненный Блейком — вскоре стало известно, что британской прессе рекомендовали подвергать цензуре информацию об этом деле. В Великобритании существует давняя традиция: когда возникает угроза национальной безопасности, английские газеты действуют совместно с правительством. Эта система управляется с помощью писем «Д», в которых правительство просит редакции не печатать определенную информацию. Эти меры одобряет совет, состоящий из двадцати руководителей газет и телевизионных каналов, известный как Комитет по прессе и телерадиовещанию. В деле Блейка было две таких просьбы: одна из них просила редакции не упоминать о связи Блейка с МИ-6, а вторая просила не перепечатывать подобную информацию из иностранных газет.
Британская пресса была готова согласиться с первым письмом, но когда стало известно, что французские и американские издания пользуются этой информацией, правительство Великобритании обвинили в том, что оно пытается скрыть собственные недостатки. Иностранные газеты, продававшиеся в Лондоне, печатали ту информацию, которую английские газеты должны были скрывать.
Два дела о шпионаже, разделенные всего двумя месяцами, привели к полной переоценке британской системы безопасности, и на данный момент все еще не завершено расследование всех ответвлений портлендской сети и странной измены Блейка.
О Гарри Гоутоне, «коммивояжере» портлендской сети, можно сказать только одно — он никогда не был жертвой идеологических мотивов. Скорее он стал жертвой своей глупости и алчности. Он был одним из тех маленьких людей, которые всю свою жизнь спотыкаются на собственной мелочности.
В его биографии есть только один положительный момент — он пел в церковном хоре в своем родном городе Линкольне, что в 120 милях к северу от Лондона. В возрасте шестнадцати лет он убежал из дому и вступил в военно-морской флот. Льстя начальству и запугивая подчиненных, он вскоре стал главным старшиной корабельной полиции. Во время войны он пригибал голову и не стоял на линии огня.
Ничего не делая, он стал кавалером Африканской звезды, медалей за Европейскую и Бирманскую кампании, Атлантической звезды, а также получил пенсию за долгую службу. Он был приписан к крейсерам, сопровождавшим конвои в Мальту и иногда в Россию, а в конце войны он оказался в Индии, где был ответственным за дисциплину в лагере для бывших пленных.
Позже Гарри живо описывал военные годы, сидя в своем любимом баре «Старый вяз» в Веймуте. Заказав кружку пива, он говорил: «А вот когда нас торпедировали в сорок втором году» или «А когда я служил на канонерке». Его приятели усмехались, потому что знали, что он за все двадцать три года службы в военно-морском флоте ни разу не был в море.
Когда Гарри демобилизовался в 1945 году, он поступил на гражданскую службу. После четырех лет работы клерком в небольшом портовом городе он был включен в штат морского атташе в Варшаве капитана Найджела Остина, который запомнил Гарри потому, что он часто был пьян. Капитан Остин вспоминал, что Гоутона можно было встретить на всех вечерах в посольстве и что он однажды был найден на одной из улиц Варшавы.
Именно в Варшаве Гарри нашел свое истинное призвание. В то время процветал черный рынок антибиотиков, пенициллин и другие чудо-лекарства было легко провезти через границу, а выгода была больше, чем от продажи золота.
Гарри вошел в этот прибыльный бизнес с помощью молодой польки Кристины, с которой познакомился на одном из вечеров в посольстве Великобритании. Его жена Пегги уехала в Англию после полосы скандалов из-за его пристрастия к алкоголю, и он жил веселой холостяцкой жизнью. Кристина была привлекательна, ей нравилось чувство юмора Гарри и его акцент.
Когда Гарри начал встречаться с Кристиной, она предупредила его, что их свидания должны быть «тайными», так как, если ее увидят с англичанином, она будет арестована и посажена в тюрьму для политических заключенных. Гарри предпринимал все меры предосторожности и ставил на подоконник лампу, если Кристине, по его мнению, ничего не угрожало.
Кристина познакомила Гарри с состоятельными гражданами Польши, которые не гнушались заниматься бизнесом, чтобы улучшить свое состояние. Благодаря дипломатическому иммунитету и выгодному курсу обмена валют Гарри стал центром группы, торговавшей на черном рынке лекарствами. Деньги ему переводили на счет в лондонском банке, и с 1949 по 1951 год он вырос до 4 тысяч фунтов (около 11 тысяч долларов).
В то время английский фунт стерлингов стоил около 12 злотых, но в посольстве курс был 30 злотых. Гарри сказал на суде: «Если мы что-то покупали в Англии и продавали это в Польше за польские деньги, у нас получалась большая прибыль».
Даже после того как Гарри уехал из Польши, он продолжал поддерживать отношения с Кристиной и иногда посылал ей в подарок косметику, которую нельзя было купить по ту сторону железного занавеса. «Однажды я послал ей помаду „Макс Фактор“, пудру „Коти“. Оба раза она благодарила меня в письмах».
Гарри не знал того, что его работа на черном рынке осуществляется с разрешения советских и польских спецслужб.
Он пал жертвой методов, о которых стало известно, когда в США в 1959 году бежал полковник Павел Монат, служивший в 3–2, польской разведке. Выступая 13 июня 1960 года перед комиссией сената, он сказал:
«Вопрос. Как 3–2 вербует агентов?
Ответ. Несколькими способами. Борясь против западных стран, 3–2 пытается завербовать военных и гражданских лиц, приезжающих в Польшу… Наши дипломаты, которые отвечают за выдачу виз, готовят списки людей, обратившихся за визами, и передают их представителям 3–2. Затем списки переправляются в штаб 3–2 в Варшаве, где предпринимаются шаги, направленные на возможную вербовку какого-то человека. Способ вербовки в каждом случае разный. 3–2 необязательно вербует человека тогда, когда он еще в Польше, иногда можно подождать, пока он вернется в свою страну. Бывает, что завербованный человек становится „спящим“ агентом, который ждет того времени, когда он может понадобиться 3–2».
Именно этот способ был использован в случае с Гарри. 3–2 завело на него досье уже тогда, когда он выехал из Лондона в Варшаву. Когда он покинул Варшаву, у 3–2 было два способа контролировать его: во-первых, корреспонденция, доказывающая его деятельность на черном рынке, во-вторых, его связь с Кристиной, которая могла в случае необходимости предъявить ему иск по отцовству.
То предвидение, которое 3–2 проявила в случае с Гарри, было замечательным. После того как его из-за пьянства отправили в Англию, он получил должность в отделе подводного вооружения на базе ВМФ в Портленде. Здесь он работал с 1951 по 1957 год, и, несмотря на его личное дело, ему был предоставлен доступ к секретным материалам.
Военно-морская база в Портленде — смесь доков, причалов, испытательных площадок, административных зданий и секретных объектов, на которых работают около 20 тысяч человек. С 1958 года база занимается в основном проблемами подводных лодок и изучением средств борьбы с ними.
НАТО, которое дает странам-участницам те задания, с выполнением которых они лучше всего справятся, поручило военно-морскому флоту Великобритании разработать программу по защите от подводных лодок. Вся работа по обнаружению и уничтожению подводных лодок была сосредоточена в Портленде.
Английская атомная подводная лодка «Дреднот» с применением американского двигателя также строилась в Портленде. Ключевое различие между американским «Поларисом» и английской «Дреднот» заключается в том, что английская лодка создавалась как средство борьбы с подводными лодками. СССР имеет от 350 до 400 подводных лодок и строит три атомные субмарины. «Дреднот» создавалась как угроза советским атомным подлодкам, которые не обнаруживаются обычными методами.
Таким образом, лодки типа «Дреднот», первая из которых будет готова к началу 1962 года, планировалось снабдить тем оборудованием, которое испытывалось в Портленде. В это оборудование входят:
«Аппарат „запаха“» — может обнаружить подлодку по невидимым выхлопам дизельного топлива.
«Ледяные глаза» — аппарат для эхолокационного определения отверстий во льду, которые используются подводными лодками для подави свежего воздуха. Это устройство также содержит прибор, позволяющий подлодке определить свое местонахождение даже в том случае, если она находится подо льдом. «Финвейл» и «Амфион», экспериментальные дизельные подводные лодки, созданные в Великобритании, уже оснащены такими устройствами.
Гидролокационные установки — устройства, применяемые с конца Второй мировой войны. Радиус их действия в конце войны достигал шести миль, а теперь, насколько это известно, он увеличился до тридцати миль. Гидролокатор — не идеальное средство для борьбы с подлодками, так как существуют специальные покрытия, рассеивающие сверхзвуковые волны. Такие покрытия уже использовались Германией в конце войны. Тем не менее эксперты полагают, что русские до сих пор не располагают эффективными покрытиями подобного рода и что именно это было главной целью работы портлендской сети.
Но больше всего русские интересовались тем средством борьбы, от которого нельзя защититься. Это устройство, регистрирующее малейшие колебания в гравитационном поле, представляет собой маятник, который может быть установлен на низко летящем вертолете, определяющем изменения в гравитации. Это устройство работает на любой глубине, и его действие ничем не ограничено. Существуют веские причины полагать, что принципы устройства этого прибора также были переданы русским шпионами из портлендской сети.
Вернувшись к выступлению полковника Моната, мы узнаем, что у польской разведки 3–2 была особая функция: «3–2 получила задачу сбора информации обо всех силах НАТО. Существует даже специальный отдел, в котором обрабатываются данные о силах НАТО независимо от места их дислокации».
Таким образом, назначение Гарри на базу в Портленде получило полное одобрение 3–2. В 1951 году, когда он приступил к работе, на базе еще не были собраны все разработки по борьбе с подводными лодками. Фактически, концентрация этой работы началась спустя год после его перевода в ремонтный отдел базы. Его перевели из отдела подводного вооружения не из-за того, что подозревали в шпионаже, и не из-за того, что он много пил, а потому, что не удовлетворяла его работа.
В этом деле есть два эпизода, которые показывают, какой несовершенной была служба безопасности в Портленде. Когда Гарри перевели в ремонтный отдел, стало известно, что он никогда не проходил проверку службы безопасности. Стюарт Эрскин Крю-Рид, бывший единственным офицером безопасности в Портленде («мои просьбы о помощнике пропадают где-то между базой и Адмиралтейством»), объяснял, что Гоутон избежал проверки потому, что «его работа была не настолько важной, на проверку одного человека уходит шесть месяцев, а с тем количеством людей, которые работают в нашей службе безопасности, невозможно проверить всех, кто служит на базе». Кроме того, потребовалось шесть месяцев на то, чтобы получить подтверждение перевода из гражданского отдела, который, кажется, создан специально, чтобы защищать некомпетентных сотрудников. И это происходило в то время, когда в гражданском отделе Гарри был на испытательном сроке из-за несоответствия должности.
В мае 1958 года его жена пришла с жалобой к офицеру, следившему за испытательным сроком Гарри. Она сказала, что ее муж часто приносит домой секретные документы, взятые на базе. Рассказала также и о их семейной жизни, добавив, что Гарри «хвастается, что он будет работать в Адмиралтействе».
Этот офицер, человек осторожный по натуре, не сообщил об этом разведке ВМФ, объяснив это тем, что «все было похоже на роман» и он боялся, что в случае начала расследования его могли обвинить в клевете.
Интересно отметить тот факт, что английские законы о клевете настолько строги в своей защите человека, что клеветой может стать даже официальное заявление, сделанное в процессе следствия. В США такие заявления не считаются клеветой в том случае, если они сделаны не с намерением причинить вред и становятся частью официального доклада.
Благодаря этим недостаткам службы безопасности Гоутону удалось удержаться в Портленде, несмотря на все его минусы и уход жены, которая вскоре развелась с ним и вышла замуж за офицера ВВС.
Во время работы в Портленде монотонная жизнь Гарри была несколько скрашена вялым романом с сотрудницей. В соседнем отделе работала секретарем 46-летняя Элизабет Ги, которая, по английским меркам, вполне соответствовала понятию старая дева. Несмотря на скромное происхождение (она была дочерью кузнеца), ей удалось получить хорошее образование в частной школе. Во время войны она делала то, что могла, ее не взяли в армию, но она служила обороне страны, работая на авиационном заводе. В 1950 году поступила в отдел подводного обнаружения в Портленде, где и работала клерком до самого ареста.
Мисс Ги была типичной англичанкой с хорошей кожей, красивыми зубами и худощавым телосложением, которое в более поздние годы превращается в застывший вариант юности.
Элизабет жила в Портленде с 86-летней матерью, больной тетей и 76-летним дядей. «Она вела довольно скучную жизнь», — скажет на суде ее адвокат. Тем не менее у нее было любимое развлечение — бадминтон.
Гарри и Элизабет Ги были знакомы, потому что жили недалеко от Портленда. Это была обычная дружба, Гарри всегда отвозил ее домой после работы. Их знакомство продолжалось пять лет, и только потом они начали встречаться на свиданиях.
В 1958 году их отношения укрепились, так как Гарри переехал в трейлер, купленный им на деньги, которые были взяты в долг у Элизабет. К тому времени он уже не жил со своей женой.
Ухаживание включало визиты к матери Элизабет, поездки в Борнмаут (курорт недалеко от Портленда) и в лондонские театры.
Мисс Ги нравились дружелюбие Гарри, широкий круг его знакомых, благодаря которому у нее тоже появились новые друзья. Она вспоминала: «Куда бы он не пошел, везде встречал знакомых, а я, наверное, слишком застенчива, чтобы знакомиться с людьми».
Гарри ждал развода со своей женой, а мисс Ги ждала, пока все ее престарелые родственники уйдут в лучший мир. «Я бы вышла за него замуж, если бы у меня дома были другие условия», — говорила она.
В 1959 году Гарри купил дом в Портленде за 9 тысяч фунтов (около 25 тысяч долларов), а Элизабет помогала обустроить его. Ее влияние чувствуется в пятидесяти кактусах, украшавших дом в стиле Тюдоров, а также в постоянно стоявшей в гостиной рождественской елке. «Мы обустраивали коттедж, надеясь, что когда-нибудь сможем пожениться», — говорила она.
Лондонская пресса пыталась, но тщетно, представить их практичную, продуманную жизнь бурным романом. О доле любви в их отношениях говорит следующий эпизод суда: «Вопрос. Нет необходимости говорить, что Вы раньше никого не любили. Ответ (мисс Ги). Да, у меня на это не было времени».
Присутствовавший на суде корреспондент газеты «Обсервер» Патрик О’Донован писал: «Ее история довольно грустная. Ее жизнь была полна скуки, пока в ней не появились мужчина и деньги. А потом она начала часто ездить в театры, ночевать в гостинице. Вечерами она ходила в бар, где могла сколько угодно пить виски и пиво. А выше всего этого была возможность ходить по магазинам».
Хотя мисс Ги занимала второстепенную должность на базе, ей пришлось пройти проверку службы безопасности, и она подписала документ, в котором говорилось:
«Я обязываюсь не разглашать информацию, полученную мной в результате моей работы, ни одному гражданскому или военному лицу в устной или письменной форме без предварительного разрешения Адмиралтейства. Я осознаю, что это распространяется не только на срок моей работы, но и на время, когда я прекращу работать на Адмиралтейство».
Мисс Ги начала работать в Портленде в отделе хранения, а в 1955 году ее перевели в отдел чертежей. Там она занимала должность помощника клерка — низшую должность в такой работе. Она получала 11 фунтов 11 шиллингов (около 30 долларов). Ее работа заключалась в заполнении «тестовых брошюр», которые содержали результаты испытаний оборудования ВМФ. Многие брошюры были секретными, они хранились в комнате за ее кабинетом. Когда поступал заказ, мисс Ги доставала брошюру и отдавала ее машинистке, которая снимала с документа копии. Брошюры часто запрашивали производители оборудования, которые хотели узнать результаты испытаний. Представители портов также могли обращаться за копиями этих брошюр. Мисс Ги хранила списки документов у себя в шкафу. Брошюры пересылались по обычной почте, если они не были секретными, в ином случае их нужно было отправлять курьерами. Защита указывала во время суда, что можно было получить документы, представившись человеком, которому они были нужны. Рассылка брошюр была обычным делом для мисс Ги. Она не интересовалась их содержанием.
Но в 1957 году спокойствие жизни Элизабет и Гарри было нарушено. В январе ему позвонил человек, у которого были новости от Кристины. Они договорились о встрече в воскресенье, и Гарри поехал на нее с надеждой, что его варшавская подружка бежала из Польши. Но он услышал обратное. От Кристины разговор перешел к работе Гарри, к которой его таинственный собеседник проявлял большой интерес.
«Вы можете достать какую-нибудь информацию о Вашей работе для меня?» — спросил он Гарри, который ответил: «Нет, мне нельзя этого делать».
Мужчина продолжил: «У Вас и Вашей жены могут быть неприятности». Он рассказал Гарри о том, как они будут договариваться о встречах. Гарри будет получать по почте рекламу, и в первую субботу после этого он должен будет прийти в лондонский бар «Тобиджаг».
Реакцией Гарри на это предложение не стало заявление в полицию о том, что вражеский агент предлагал ему вести разведку против собственной страны. Он спросил своего собеседника: «Вы проследили за мной от самого Веймута. Что я за это получу?» Ответом стали восемь фунтов, которые незнакомец вытащил из кармана и отдал Гарри со словами: «Этого хватит на расходы».
Гоутон сказал на суде, что у него была мысль сообщить в полицию, но он решил сам «отвязаться от этого человека».
Первая реклама пришла только осенью. Гарри, от скуки, а не из-за чего-либо еще («Я просто пошел узнать, что он от меня хочет»), пошел в «Тобиджаг». Он взял с собой номер местной газеты «Телеграф энд Пост», в которой была колонка, посвященная ВМФ. В колонке говорилось о перемещениях судов, маневрах, повышениях и переводах офицеров флота.
«Вы не могли достать чего-нибудь получше?» — неприязненно спросил его мужчина. Гарри ответил, что это было все, что он мог достать, не подвергая себя опасности. Собеседник снова начал угрожать, намекая, что он и его жена не находятся под надежной защитой. Гарри ответил: «В Великобритании такого не происходит».
За этим последовало обсуждение возможностей советской разведки за рубежом. «Вы помните человека по фамилии Петров? Он работал в посольстве СССР в Австралии. Он бежал на Запад, но австралийцы не могут защитить его. Они платят ему две тысячи фунтов в год, а он все равно боится за свою жизнь. Вы знаете, что этот человек алкоголик? Что австралийцы будут счастливы, когда он умрет?» (По последним сведениям, Владимир Петров и его жена Евдокия, дезертировавшие в 1954 году, все еще живы и находятся в Австралии, хотя Петров создавал определенные проблемы своим пристрастием к алкоголю.)
Гоутон противопоставил этому Троцкого, что оказалось неудачным примером.
«Мы все-таки достали его, не так ли? Спустя двадцать лет, а он жил в Мексике, в крепости, в которой была охрана с пулеметами. Вас нам достать гораздо легче».
Гарри ушел со встречи в шоке, и, когда получил следующее письмо, он решил никуда не ходить. Через два месяца после этого (тогда он еще жил в трейлере) он шел домой из бара, когда его остановили двое. «Ты Гоутон?» — спросил один. Второй добавил: «Почему ты не пришел на прошлую встречу?»
«Я не собираюсь ходить туда», — ответил Гарри.
Мужчины затащили упрямца в трейлер и там методично избили, следов от их ударов не оставалось. Это были лондонские головорезы, нанятые 3–2 для того, чтобы запугать Гарри. Они ушли, предупредив его, что жена «получит то же самое». Очевидно, они не знали о том, что он уже был не женат.
Гарри говорил, что был слишком испуган, чтобы обращаться в полицию. «Я не мог рассказать об этом доктору, потому что мне пришлось бы объяснять, кто меня избил. Я не был готов идти в полицию. Я думал, что они все равно ничего с этим не сделают. Я больше всего беспокоился о своей безопасности. Я боялся, что меня могут убить».
После избиения 3–2 не беспокоила Гоутона целых пол года, прислав рекламу только в сентябре 1958 года. В письме, которое он получил вместе с пакетом, говорилось, что он должен был держать газету и перчатку, отправляясь на встречу со связным.
Его первого собеседника сменил балканец, представившийся Никки. Гарри принес с собой номер «Телеграф энд Пост», а также несколько номеров военно-морских газет. Когда Никки сказал, что этот материал был бесполезен, Гоутон напомнил о том, что его избили. Никки рассмеялся в ответ: «Я ничего об этом не знаю, скорее всего это была ошибка. В любом случае, они не церемонились. Есть другие способы, например, мины-ловушки в воротах или посылка, которая взрывается, когда ее открываешь. Однажды Вы можете пить чай, а в нем окажется яд».
Никки дал Гарри спичечный коробок с двойным дном, в котором лежали инструкции об их последующих встречах. Гоутон, когда ему нужно было увидеть Никки, должен был поставить мелом знак ОХ на воротах лондонского парка. Знак ОХ, подчеркнутый двумя линиями, означал, что встреча должна состояться в первую субботу месяца в баре «Мэйпоул», а если он не приходил к 8 часам вечера, то она автоматически переносилась на первое воскресенье месяца. Гарри должен был приходить с номером «Панч».
Никки хотел, чтобы тот выяснил, не занимаются ли в Портленде испытанием устройства, которое крепится к корме корабля и передает шум двигателя другому прибору, находящемуся в двух милях от судна. Это ведет к тому, что подводная лодка стреляет по ложному звуку и не повреждает настоящий корабль. Он также хотел узнать о самонаводящихся торпедах.
Гарри ничего не знал ни о первом, ни о втором, но тем не менее взял пять фунтов и ушел, пообещав скоро встретиться.
Следующая встреча была неплодотворной, так как Гоутон снова принес газеты, а Никки настаивал на информации о торпедах, говоря, что у Гарри было достаточно времени, чтобы все узнать. А тот и не пытался ничего узнавать, утверждая, что эта информация нигде не упоминалась.
Когда в январе 1960 года Гарри получил очередное извещение, он решил проигнорировать его: «Я не хотел постоянно быть у них на побегушках. Я сам пытался отделаться от них». К этому времени он уже понял, что его используют иностранные агенты, скорее всего поляки или русские.
За неявкой на встречу снова последовало быстрое наказание. Его снова избили, на этот раз уже у него в доме. После расправы ему сказали: «У тебя есть подружка, Банти (мисс Ги), не так ли? Если ты не придешь еще раз, достанется ей». Гарри говорил, что он «боялся думать о том, что мисс Ги или его бывшей жене что-то угрожает, поэтому решил стать более послушным».
На следующий день состояние друга заметила Элизабет и спросила, что с ним случилось. Гарри ответил, что плохо себя чувствует, и рано ушел домой. Он снова не стал обращаться к врачу.
В апреле ему пришло очередное письмо, и Гарри ответил на него, потому что боялся, что на него будут давить через мисс Ги. «Я боялся, что они пришлют ей посылку, которая взорвется. Я думал, что они могут избить ее».
В баре был третий связной, представившийся как Джон. Он также упрекнул Гарри в бесполезности материала: «Вы работаете на военно-морской базе. Почему вы не найдете чего-нибудь получше?»
Во время суда Гоутон по фотографии узнал Джона в Василии Дойдалеве, втором секретаре польского посольства. Но к тому времени Дойдалева уже не было в Великобритании. Однако во время встречи с Гарри польский дипломат допустил любопытную ошибку. Он сказал ему, что в случае необходимости тот может отправить сообщение по адресу: Лондон, Ланкастер-роуд, 16. Если бы Гарри отправился с этой информацией в полицию, он стал бы героем, а не негодяем.
Но к этому времени Гоутона уже подготовили к работе с более важным человеком. Именно тогда Гарри встретился с центральной фигурой портлендской агентурной сети.
После того как Гарри два раза избили и предупредили, что ему и Банти может быть еще хуже, он был готов к работе под руководством советского разведчика. Сотрудничество между разведкой СССР и разведками социалистических стран, которое подтверждается делом Гоутона, описано в выступлении полковника Моната.
Он говорил, что «методы, используемые в работе 3–2, очень похожи на методы советских спецслужб. Это совпадение связано с тем, что 3–2 находилась под прямым контролем Советского Союза в период с 1951 по 1956 год, а также с тем, что польские офицеры проходили прекрасную подготовку в СССР… в 1955–1956 годах большинство советских офицеров, работавших в 3–2, были отозваны в СССР. Все ответственные посты были заняты польскими специалистами. С этого времени контроль советской разведки стал косвенным. В настоящее время в 3–2 работает только офицер связи Игорь Амосов (бывший помощник военного атташе в Вашингтоне, объявленный в 1954 году Соединенными Штатами персоной нон грата по обвинению в шпионаже).
Амосов передает 3–2 требования, которые предъявляет к разведке Советский Союз. Кроме того, в ГРУ передаются копии всех сообщений; советские спецслужбы могут сконцентрировать работу разведывательных организаций социалистических стран в определенной точке мира. Информация, переданная в ГРУ, подвергается обработке, результаты которой сообщаются 3–2. Я полагаю, что 3–2 предоставила Советскому Союзу относительно не много действительно ценной информации».
Человек, под чьим руководством работал Гарри, был одним из самых важных советских агентов, захваченных Западом после Второй мировой войны, по значимости он сравним с Рудольфом Абелем. В ноябре 1961 года ФБР установило, что это был Конон Молодый. Его семья знала только то, что он был на Западе, выполняя специальное задание, что письма шли долго из-за того, что их приходилось пересылать на микропленке.
Молодый был полковником ГРУ и, возможно, резидентом ГРУ в Великобритании.
Расследование, проведенное полицией, выступления на суде, письма семье, воспоминания друзей — все это не дает четкого представления о его карьере разведчика.
Из переписки с женой Галиной мы узнаем, что их двенадцатилетняя дочь Лиза плохо учится в школе. Его жена пишет: «Впервые за шесть школьных лет в ее дневнике четыре „тройки“: по геометрии, алгебре, английскому и истории. По остальным предметам у нее четверки. Ты не можешь представить себе, как я была разочарована, а ведь впереди поступление в институт». Иногда она прогуливает уроки: «Лиза совсем отбилась от рук. Вчера меня вызывали в школу. Она пропустила два последних урока и где-то все это время гуляла».
Его сыну Трофиму пять лет, в школу он еще не ходит. Это игривый, вредный ребенок, который «ехал один в лифте и застрял в нем между шестым и седьмым этажом, его руки были прижаты к сетке. Все бросились помогать ему, а он целых два часа кричал, чтобы его оттуда вытащили».
Трофим, по словам матери, «умен и проницателен», постоянно спрашивает, когда приедет папа, почему он уехал и почему у него такая плохая работа.
Семья Молодых живет согласно высокому уровню жизни советских разведчиков. У них новая квартира в Москве. У них есть няня, которая присматривает за детьми, пока мать выполняет свои обязанности заведующего отделом культуры в райкоме партии. В обязанности входит преподавание и организация праздничных мероприятий. Им скоро поставят телефон.
Няня детей, девушка, приехавшая в Москву из провинции, «определенно не справляется со своей работой». Когда Трофим застрял в лифте, она «стояла и спала», пока другие помогали ему.
Молодый, хоть и занимался в Англии секретной деятельностью, отправил детям новогодние подарки в 1960 году. Трофим получил игрушечную машину, которую можно было разбирать, а Лиза — большого плюшевого медведя.
С женой Галиной Молодый скорее всего познакомился в Чехословакии, когда он работал в Праге. У нее хороший голос, она часто поет на праздниках. Это привлекательная, немного тщеславная женщина, в одном из писем она просит мужа прислать ей белое парчовое платье и белые туфли. Жена так объясняет свое желание: «Я умоляю тебя простить меня, но я хочу хорошо встретить Новый год. Кстати, я буду петь в двух местах. Я умоляю тебя выполнить мою просьбу, первую и последнюю. Я надеюсь, что ты не сердишься, я должна петь, и я должна выглядеть подобающим образом».
Молодый отвечал на это письмо: «Что касается парчового платья — это очень сложно. Здесь не носят парчу. Можно, конечно, заказать, но как его передать тебе? И когда? Ты должна понять, что платье и туфли в карман не положишь».
Галина также сообщает, что ей не хватает ее месячного содержания, и просит увеличить его на 2500 рублей. Об этом она просила в декабре 1960 года, когда в СССР готовилась денежная реформа, поэтому Молодый ответил: «Я сегодня же напишу В. М. (его начальник в Центре), чтобы тебе передали 2500 рублей (а точнее, 250 рублей — мне недавно показывали фотографии наших новых денег. На мой взгляд, они гораздо лучше)».
Молодый только в письмах домой забывал об одиночестве, о постоянной конспирации, об отчуждении от других людей, невозможности общаться с ними. Письма шпиона домой — единственная нить, которая связывает его с тем человеком, которым он является на самом деле. Это объясняет тот риск, на который идут русские, чтобы их шпионы получали письма из дому.
В день своего ареста Молодый писал жене: «Последние двадцать минут я хожу по комнате и не могу продолжить письмо. Это как у Лермонтова: „И скучно и грустно, и некому руку подать в минуту душевной невзгоды“. Я ни на что не жалуюсь. Но даже ты не можешь понять, как мне грустно, особенно сейчас… Я встретил Новый год с одним из моих людей, ровно в полночь по московскому времени мы пили „Столичную“, поднимая тосты за друзей в СССР. Мы выпили за тебя и за друзей. Мне было очень грустно, потому что это уже восьмой Новый год, который я встречаю без тебя. Мудрецы прошлого сказали, что такова жизнь… Скоро мне будет тридцать девять. Много ли осталось? 7 января 1961 года».
Это письмо так и не попало к жене, его в тот же день читали в Скотланд-Ярде. Следователи увидели особый смысл в последнем предложении, так как у человека, арестованного ими, был паспорт на имя Гордона Арнольда Лонсдейла. Он был канадским подданным и занимался в Лондоне законным бизнесом, его документы были в полном порядке. Проверка канадских властей показала, что Гордон Арнольд Лонсдейл в самом деле родился в Кобальте, городке в 250 милях от Оттавы. Кобальт в свое время был центром канадской золотой лихорадки.
Отца Гордона звали Джек Эммануил Лонсдейл, мать — Альга Боусу — эмигрировала из Финляндии. Ее дом был в Карелии, части Финляндии, завоеванной СССР в 1940 году. Лонсдейлы поженились в 1920 году, их сын родился через четыре года. Родители развелись, и Гордон с матерью уехал в Финляндию. Ему было шестнадцать лет, когда началась война — и Карелия была захвачена Советским Союзом. Внешне он был похож на Молодого, который также был невысок, черноволос, в лице его были славянские и восточные черты. Лицо Молодого было непримечательным, но живым, не очень красивым, но привлекательным из-за особой выразительности. Он мог быть похож на сатира с гравюры восемнадцатого века и на мальчишку, которого только что наказали. Единственное расхождение между Молодым и его канадским паспортом на имя Лонсдейла было в дате рождения. Настоящий Лонсдейл родился в 1924 году, то есть в 1961 году ему было бы тридцать семь лет. Молодому, о чем он и писал в письме жене, скоро исполнялось тридцать девять.
Паспорт Лонсдейла поменял хозяина в годы войны. Скорее всего настоящий Лонсдейл пострадал в то время. Замену ему нашли в военно-морском флоте: в Молодом увидели перспективного человека, и он прошел подготовку по технике шпионажа.
Еще одна общая черта Молодого и Лонсдейла заключается в том, что их юные годы были одинаково беспокойны. Канадец Лонсдейл уехал в Карелию, где пропал во время войны. Молодый писал жене, что «с возраста десяти лет я провел всего десять лет у себя на родине. Все началось в 1932 году, когда мама решила отправить меня на край земли. В то время она, конечно, не знала всех последствий своего шага, поэтому я ни в чем не виню ее».
Под краем земли Молодый подразумевает США. У его матери в Калифорнии жила сестра, и одиннадцатилетнего Конона отправили к ней в 1933 году. Он жил в Калифорнии до 1938 года, что объясняет его знание английского языка и то, что советская разведка увидела в нем перспективного шпиона. В 1954 году он вернулся в Западное полушарие нелегальным пассажиром на советском сухогрузе, который пришвартовался в Ванкувере. У него были документы на имя Гордона Арнольда Лонсдейла.
Лонсдейлу потребовалось несколько месяцев, чтобы укрепить свою легенду. У него было несколько документов, которые можно получить без лишних вопросов, — водительское удостоверение, членская карточка Ассоциации молодых христиан, дипломы о профессиях. Вскоре он начал работать продавцом. Переехал в Торонто, попросил в ратуше выдать ему свидетельство о рождении, с помощью которого получил свой канадский паспорт.
В 1955 году Лонсдейл отправился на Ниагарский водопад, откуда поехал в Нью-Йорк. Там он встретился либо с агентом легальной сети советской разведки (представители посольств), либо с членом нелегальной сети, которую возглавлял Абель. ФБР смогло проследить все его передвижения, когда была раскрыта портлендская группа.
Ранней весной 1955 года Лонсдейл отправился в Великобританию. Существует удивительная параллель между пятилетней работой Лонсдейла в Великобритании и восьмилетней работой Абеля в США. Абель работал по легенде художника и сжился с этим образом. Он проводил очень много времени в студии, его друзья были художниками. Он мог часами рассуждать об искусстве и ходить по музеям. Те, кто видел его картины, говорят, что он был талантлив.
Лонсдейл стал предпринимателем, полным блестящих идей, — воплощением идеала западного общества. Его друзья помнили его таким: баловень судьбы, любимец женщин, блестящий финансист, который за завтраком читал «Файнэншнл таймс».
В принципе, его дела шли с переменным успехом. Этот агент коммунистической России стал настоящим капиталистом по совместительству, в будние дни его интересовали проблемы «что мне это даст» и «как заработать доллар», а по выходным он управлял работой шпионов.
Во время суда лондонские газеты называли его «режиссером труппы» — более подходящим определением его деятельности, нежели «шпион» или «секретный агент». Он делал все возможное, чтобы разделить конфликтующие стороны своей жизни. Эти стороны пересеклись только один раз — в день ареста. У него была обнаружена большая сумма денег (215 фунтов и 300 долларов), которые скорее всего были платой за услуги Гоутона и мисс Ги. Но его коллеги по бизнесу утверждали, что эти деньги были предоплатой за две тонны жевательной резинки, которую он хотел купить.
Основной сферой его бизнеса были торговые автоматы. Лонсдейл, умевший искусно лгать, рассказывал друзьям об успехе, который пришел к нему в США.
Он начал свое первое дело спустя некоторое время после приезда в Лондон. В 1955 году он остановился в «Оверсиз Клаб». Вскоре после этого переехал в квартиру в Уайт-хауз недалеко от Риджент-парка. Лонсдейл съехал оттуда после того, как соседи начали жаловаться, что он часто водит к себе женщин. Он сменил несколько квартир и осенью 1960 года вернулся в Уайт-хауз, где и жил до самого ареста.
Лонсдейл представлялся канадцем, которого правительство отправило в университет Лондона для изучения восточных языков. Он должен был изучать китайский, потому что, по его словам, правительство Канады предвидело рост деловых отношений с коммунистическим Китаем. У него было много воспоминаний о Канаде. Он говорил, что его родители развелись, когда он был ребенком, и отец отправил его в Сан-Франциско. У отца было имение в Ванкувере, чем и объяснялся постоянный приток денег на его счет. Сам он работал поваром в лагере на севере Канады, был золотоискателем, водителем, заправщиком. Он хорошо знал страну. В свою легенду он ввел жену и ребенка. «Моя жена настолько часто ругалась, что я однажды чуть не убил ее, — рассказывал он своим друзьям. — Я развелся с ней, но мне приходится посылать пятьдесят долларов в неделю на ребенка». Лонсдейл говорил, что несчастливое детство и неудачный брак сделали его мизантропом.
В 1956 году Лонсдейл увидел объявление, в котором говорилось, что компания по продаже торговых автоматов искала инвесторов, готовых заплатить аванс. Он не пришел к соглашению с этой компанией, но ему порекомендовали фирму, занимавшуюся музыкальными автоматами. Он купил пять автоматов и начал искать бары, в которых их можно было установить. Лонсдейл принимал все большее участие в бизнесе и скоро решил, что ему нужно расширяться. Он вложил деньги в фирму «Пекхэм автоматике Лтд» и стал менеджером. Один из его коллег вспоминал, что он был очень точен в работе: «Он приходил к самому открытию, а уходил тогда, когда офис закрывали на ночь. По Гордону можно было проверять часы». Лонсдейл выдвинул только одно требование — он не должен был работать по выходным.
Вложив деньги в фирму и став менеджером, Лонсдейл купил себе машину и стал менеджером по экспорту. Он начал развивать экспортную сторону своего дела и вскоре объявил своим коллегам, что получил заказ на 300 000 долларов на производство автоматов для торговли жевательной резинкой. Фирма-заказчик находилась в Милане.
Фабрика была подготовлена для выполнения заказа, через некоторое время автоматы были готовы к доставке, но сделка так и не состоялась. Эта неудача стала первой в предпринимательской деятельности Лонсдейла. Компания объявила о банкротстве, Лонсдейл и его коллеги отнеслись к этому философски.
После того как была раскрыта шпионская деятельность Лонсдейла, один из его бывших коллег, Питер Айрес, размышляя о банкротстве и сделке с Миланом, пришел к выводу, что их обманули. «Наша фирма развалилась, когда на горизонте появился Лонсдейл, — говорит он. — Причины нашего банкротства были очевидны в то время. Но с того момента, как Лонсдейл был осужден за шпионаж, я узнал многое, чего не знал раньше. То, что я узнал, начинает связываться в один узел. Сейчас я подозреваю, что наше банкротство имело под собой совсем другие основания».
Айрес собирается предпринять меры против Лонсдейла, который, по его мнению, все еще связан с различными компаниями, хотя и находится в заключении.
Ребекка Вест, обозреватель газеты «Санди телеграф», присутствовавшая на суде, жалела о том, что правительство не расследует предпринимательскую деятельность Лонсдейла:
«Неужели мы потребуем многого, если попросим правительство провести расследование причин банкротства фирмы, менеджер которой не был гражданином Великобритании. Это не чрезмерное требование. Ведь за год происходит не так уж и много банкротств. Более того, известно, что советские агенты пользуются двумя путями для прикрытия своих денежных переводов. Первый путь — неоднократная покупка земли, в течение которой кто-то из участников оказывается с большой выручкой, второй — покупка фирмы, которая впоследствии становится банкротом, что дает иллюзию бедности тем, кто не может объяснить происхождение денег на своих счетах, и обеспечивает прикрытие другим козням».
Банкротство сопровождалось одним из таинственных исчезновений Лонсдейла. Друзьям он сказал, что поедет в Канаду, чтобы собрать денег для будущих вложений. Он даже присылал им открытки и письма со штемпелем Ванкувера, что говорит о хорошей организации и распространенности шпионской сети СССР. На самом деле он был в отпуске в Москве.
Друзья отмечали, что он вернулся в Лондон «другим человеком». Несомненно, встреча с партийными руководителями убедила его в важности выполняемого задания, и он решил посвятить больше времени своей секретной работе. Однако его добрые намерения быстро пропали, и в августе 1959 года он вложил 1000 фунтов в компанию «Мастер Свитч», которая занималась производством противоугонного устройства, автоматически запиравшего капот, багажник и двери автомобиля. Устройство было только что запатентовано, и возникли разного рода проблемы, к решению которых Лонсдейл мог приложить свою неисчерпаемую энергию.
В марте 1960 года он и двое его коллег приняли участие в 9-й международной выставке изобретателей в Брюсселе. На ярмарке было представлено около пятидесяти стран, и один из партнеров Лонсдейла указал ему на человека, стоявшего у соседнего стенда. «Послушай, Гордон, он похож на тебя», — сказал он. Лонсдейл, ничуть не смутившись, подошел к этому человеку, оказавшемуся финном, представился, и они провели несколько часов вместе.
После выставки Лонсдейл снова отправился в «поездку по Европе». Вернувшись в Лондон в октябре, он снял квартиру в Уайт-хауз, а 7 января 1961 года его арестовали.
В личной жизни этот удивительный человек совмещал в себе осторожность и безрассудство. У него была навязчивая идея оплачивать вовремя все счета, налоги, страховки. В 1959 году он был почти в ярости, из-за того что ему не вовремя принесли квитанцию на налог на дороги (владелец автомобиля в Англии платит 12 фунтов и 10 шиллингов в год (около 35 долларов)). Он страдал от ипохондрии, постоянно носил с собой таблетки, а в шкафчике в его ванной всегда было полно лекарств.
Лонсдейл аккуратно следил за своим банковским счетом, который он открыл в 1957 году; его считали настолько хорошим клиентом, что однажды банк открыл ему кредит на 2500 фунтов (около 7000 долларов). Банк нисколько не рисковал, делая это, поскольку на его счете в то время были и ценные бумаги.
В то же время он, возвращаясь из своих поездок, нелегально ввозил в Англию фотокамеры, хвастаясь, что прилично на этом зарабатывал. Ему даже в голову не приходило, что из-за этого его могли раскрыть.
Любовь Гордона к противоположному полу стала широко известна благодаря лондонским газетам. Рекорд безвкусицы поставил один журнал, опубликовавший интервью с фотографиями, сутью которого было: «Я была любовницей Гордона Лонсдейла, когда муж был в отъезде». Очень многие подружки Лонсдейла рассказывали о своих отношениях с ним, причем все рассказы были в одном ключе: «Я никогда не подозревала… он был такой внимательный… всегда душа компании… Он навсегда остался в моем сердце».
Те, кто хорошо знал его, подтверждают, что очень трудно преувеличить время и внимание, которое он уделял женщинам. Случалось даже, что его девушка жила с ним, что нельзя назвать обычной практикой для шпиона. Но он выбирал таких женщин, которые не имели привычки копаться в чужих вещах. Один из друзей Лонсдейла вспоминал, что тот одно время жил в общежитии для девушек, которые приехали в Лондон в поисках работы. Истории о победах Лонсдейла кажутся неисчерпаемыми: «А помнишь, как Гордон подвез двух итальянок, голосовавших на дороге? Он целый день водил их по Британскому музею, а на ночь забрал к себе домой».
«Помнишь ту бельгийку, которая бросила мужа, чтобы поехать с Гордоном в турне по Европе? Помнишь, как он однажды заказал жареного цыпленка и бутылку джина себе домой, где обедал с двумя югославками?…» и так далее.
Коллеги Лонсдейла тепло вспоминают о нем. Для них он был везучим канадцем, носившим одежду, от которой могли содрогнуться лондонские портные; он всегда стоял на своем, и на него можно было рассчитывать в сложной ситуации.
Один из его партнеров попал в серьезное автомобильное происшествие в 1960 году — он врезался в машину, находясь в нетрезвом состоянии. На следующий день Лонсдейл сделал несколько снимков обеих машин и с ними выступил на суде. Его друга приговорили к трем годам заключения условно, а Лонсдейл, выйдя из здания суда, сказал: «Если это образец английского правосудия, то я не хочу еще раз увидеть суд изнутри».
Когда же Лонсдейл, у которого бизнес и личная жизнь занимали все время, был шпионом?
Он пришел к выводу, что может встречаться со связными и передавать информацию в выходные дни. Летом 1960 года именно он принял под свое руководство Гарри Гоутона. В июне он приехал в дом Гоутона в Веймуте и представился Алексом Джонсоном, военно-морским атташе США.
«Я только что провел день в Портленде, и друзья подсказали мне, что я могу заехать поговорить с Вами».
Гоутон вспоминал, что «Лонсдейл разговаривал так, будто знал все о военно-морском флоте США, постепенно разговор перешел к гидролокационным установкам. Он не спросил меня прямо, знаю ли я что-нибудь об этом, — все было наоборот. Он пытался убедить меня в том, что я знаю многое о подводных лодках и гидролокаторах».
Затем разговор перешел к музыке и балету. «У меня есть друг, который очень любит балет, — сказал Гоутон. — Мы хотели достать билеты на гастроли Большого театра, если они еще есть». Лонсдейл пообещал достать билеты на 9 июля, на это же число была назначена и встреча.
Вечером, размышляя о визите «американского атташе», Гоутон понял, что Джонсон был звеном той цепи, в которую его пытались вовлечь с 1957 года. Однако он решил не упустить возможность увидеть гастроли Большого театра.
Это решение было роковым для Гоутона, потому что в то время уже начала работать машина британской системы безопасности, и он уже был под подозрением. По иронии судьбы, Гарри стал подозреваемым после того, как его обвинили в том, к чему он не имел отношения. В марте 1960 года к Фреду Хоскингу, офицеру службы безопасности Адмиралтейства, обратился фотограф отдела подводного вооружения, сказавший, что он получил анонимное письмо. Оно было написано на бумаге, использовавшейся в доках Портленда. В письме были слова «ты грязный еврей» и черная свастика. Фотограф, который не был евреем, сказал Хоскингу, что единственным служащим, который с ним не ладил, был Гарри Гоутон. Через несколько дней руководитель отдела, в котором работал фотограф, получил анонимное письмо на такой же бумаге. В нем говорилось, что фотограф использует снимки, сделанные на базе, в своих целях.
Хоскинг проверил Гоутона, и тот оказался непричастен к письмам. Тем не менее расследование выявило некоторые странности в его жизни. Оказалось, что мелкий чиновник живет не хуже руководства Адмиралтейства. Покупка и обустройство дома стоили ему около 9000 фунтов, что слишком много для провинциальной Англии; он только что купил новую модель «рено»; он больше всех тратил в «Старом вязе»; он часто ездил в Лондон; и все это на зарплату 15 фунтов в неделю (около 40 долларов). Во время расследования один из соседей Гоутона передал полиции сведения, которые совпадали с тем, что обнаружил Хоскинг относительно финансового положения Гоутона.
Хоскинг передал дело в Скотланд-Ярд, откуда оно было направлено в Специальный отдел криминальных расследований, который отвечает за дела по защите национальной безопасности, королевской семьи и членов правительства, а также следит за действиями экстремистов.
Примерно в то время, когда Лонсдейл, представившись американским атташе, пришел к Гоутону, Специальный отдел уже начал расследование и установил наблюдение. То, что удалось обнаружить, потребовало привлечь к делу МИ-5.
МИ-5 — пятый, контрразведывательный отдел британской военной разведки. Он был создан в 1910 году как подразделение армии, но с тех пор его функции изменились и сейчас напоминают функции ФБР. Как и ФБР, МИ-5 противодействует внутренней подрывной деятельности и расследует все дела, связанные с нарушением закона о государственных секретах. Так же как и ФБР, МИ-5 подотчетен Генеральному прокурору, хотя информация, собранная отделом, сопоставляется с информацией, полученной от других источников, и поступает в Объединенное бюро разведки, которое раз в неделю готовит доклад для министра обороны. В МИ-5 работают в основном гражданские лица, и это делает недоразумением название отдела.
Фетиш МИ-5 — секретность. Общественности не известен ни один человек из 1500 работающих в отделе, руководитель не является исключением.
Штаб-квартира МИ-5 тоже засекречена. Но любой лондонец, живущий около Мэйфейр, знает, что большое восьмиэтажное здание по Керзон-стрит, известное под названием «Леконфилд-хауз», — резиденция британских охотников за шпионами.
В отличие от ФБР, МИ-5 занимается только расследованиями, но не имеет полицейских функций. МИ-5 не может производить обыски и аресты. Таким образом, любое расследование, ведущееся МИ-5, имеет два аспекта, так как все улики изымаются Специальным отделом Скотланд-Ярда.
После встречи на спектакле Большого театра Гоутон и Лонсдейл договорились увидеться 6 августа. Они встретились около театра Олд Вик и оттуда пошли в кафе «У Стива». За ними следили два агента МИ-5, которые были настолько близко, что смогли подслушать часть разговора в кафе. 6 августа на первых полосах всех лондонских газет был репортаж о дезертирстве в СССР математиков Агентства национальной безопасности Уильяма Мартина и Бернона Митчелла. Лонсдейл и Гоутон, вполне естественно, обсуждали это дело. «Думаете, они на самом деле бежали?» — недоверчиво спросил Гоутон. Лонсдейл уверил его, что это было верно.
Агент МИ-5, подслушавший разговор, сидел за спиной Гоутона, на суде он рассказывал: «Хотя я не видел его, я почувствовал, что он наклонился вперед. Столики в кафе стояли очень тесно».
Вернувшись к делу, Лонсдейл сказал: «У Вас в чемодане лежит много вещей».
«Да, — шутя ответил Гоутон. — Больше чем бритвенный прибор».
Лонсдейл: «Мы можем упорядочить наши встречи, чтобы Вы могли записать даты».
Гоутон: «Да, это нужно запомнить».
Лонсдейл: «Встречи состоятся в первые субботы месяца, особенно в первые субботы октября и ноября. На месте Вас будет ждать шофер с машиной. Где точно, я не знаю. Скорее всего я сам там буду. Мы будем пользоваться переводчиком. Нужно найти его».
В конце беседы Гоутон сказал: «Сейчас мне не нужна оплата».
Этот разговор не удовлетворил МИ-5. Гоутон и Лонсдейл вышли из кафе и вместе вошли в телефонную будку. На суде Гоутон объяснил это так: «У меня спадали брюки, и мне нужно было их поправить». Как оказалось, в «толстом свертке», который был в руках у Лонсдейла, были только газеты.
В октябре Гоутон получил по почте очередной вызов и отправился в бар «Мэйпоул», где его встретил один из польских связных, Джон. «Что-нибудь принесли?» — спросил он его. «Нет»; — ответил Гоутон.
Ранее Гарри упоминал, что в Гибралтаре служили его друзья, и Джон спросил его: «Вы можете узнать, правда ли то, что в Гибралтарском проливе есть сеть подслушивающих устройств, которые по звуку двигателя могут засечь подводную лодку, прошедшую по проливу, и передать эти данные в Гибралтар? Мы можем оплатить поездку в отпуск в Гибралтар, чтобы Вы навестили своих друзей и получили нужную информацию».
Гоутон ответил, что он не может сделать этого: «Я знаю этих людей недостаточно хорошо. Кроме того, это судомонтажники, маляр и электрик. Они не будут знать об этом. К тому же, мне сейчас не нужен отпуск».
«Как поживает мисс Ги? — неожиданно спросил Джон. — Она все так же хороша, как и раньше? Вам бы лучше что-нибудь найти для нас. Вы всего лишь маленький человек. Вас не смогут круглосуточно защищать. Кто Вы вообще такой?»
Услышав это, Гарри подумал, что лучше было бы разорвать отношения с Банти. Но не решался на это, так как не мог придумать веский повод. Он также возобновил робкие попытки добиться перевода из Портленда. В то время была вакансия в Бридпорте, но он не подходил по возрасту.
Решающая встреча Гарри, Банти и Лонсдейла состоялась 10 декабря. Гарри наконец согласился достать нужную информацию за определенную сумму. Лонсдейл дал ему фотоаппарат и сказал, чтобы он переснял основное руководство ВМФ Великобритании — «Особенности военных кораблей». Это большая (412 страниц) книга с иллюстрациями, рассказывающая об устройстве и характеристиках всех судов, используемых в ВМФ Англии, включая атомную подводную лодку «Дреднот» и другие современные корабли. На обложке каждого экземпляра пометка «секретно» и примечание: «Эта книга должна храниться в запертом сейфе, если ею не пользуются, ее запрещается выносить с корабля без соответствующего разрешения командира».
Гарри также обещал сфотографировать основные руководства Адмиралтейства и достать с помощью мисс Ги несколько брошюр, рассказывающих о гидролокационных установках. Сама мисс Ги следила за всем разговором с типично женской бесхитростностью. Лонсдейла она увидела таким, каким он был: «жевал резинку, говорил с американским акцентом».
Банти ожидала встретить русского шпиона, а вместо него оказался нахальный американец, который «думал, что он лучше англичан знает, как нужно все делать, и хотел доказать это». Когда Лонсдейл дал Банти список вопросов и попросил найти на них ответы, она сказала, что «они были бессмысленными» для нее.
Эти вопросы, если бы она смогла на них ответить, «дали бы полную картину наших планов по борьбе с подводными лодками и исследований, которые ведутся в этой области», сказал на суде прокурор. Некоторые вопросы относились к конструкции и расположению на кораблях и подлодках гидроакустических приборов, а также к работе гидролокаторов.
В тот же вечер, сидя у Гарри дома, пока он «готовил бутерброды и поливал кактусы», мисс Ги переписала вопросы на отдельные листки бумаги, а оригинал сожгла. Позднее Гарри сказал, что он и Банти вместе прочитали вопросы: «Мы долго смеялись. Мы приняли все за шутку, за что-то забавное, чего мы не могли понять».
До следующей встречи, назначенной на 7 января, оставался месяц, в течение которого они должны были найти нужную информацию. Для мисс Ги ее часть задания не составляла особого труда. Она планировала отдать Гарри брошюры в пятницу и отвезти их на работу в понедельник… Очевидно, безопасность в Портленде ограничивалась пятью днями, а по выходным проверки не проводились. Даже в будние дни служащих редко досматривали на выходе, и мисс Ги знала, что она может спокойно выйти с базы с сумочкой, в которой будут лежать секретные документы.
Задание Гарри было сложнее. Он смог запереться у себя в кабинете с камерой и переснять книгу со 181 по 412 страницу, то есть вторую половину руководства. На суде он заявлял, что специально не настроил фокус камеры, чтобы характеристики кораблей нельзя было прочитать. Тридцать фотографий подводной лодки «Дреднот», по его словам, были сделаны так, что из них нельзя было составить цельную картину. «Я хотел, чтобы они были головоломкой, которую нельзя разгадать».
Обвинение утверждало, что он был просто плохим фотографом, который сделал все, что мог.
Хотя большая часть материалов, опубликованных в «Особенностях военных кораблей», уже обнародована, фотографии, сделанные Гоутоном, особенно снимки «Дреднота», содержали детали, которые до сих пор засекречены Министерством обороны. Однако в книге не было информации об атомном реакторе, изготовленном в США.
Гарри также сделал двадцать восемь фотографий восьми руководств Адмиралтейства, которые касались всех аспектов жизни военно-морского флота. Это, в частности, руководства по лечению венерических заболеваний, по применению лекарственных средств на кораблях, а также списки персонала и данные о переводах и повышениях. Очевидно, он выбирал эти материалы случайно, хотя в речи на суде заявил, что выбрал те документы, которые имели меньшую ценность для потенциального врага. Из этих же соображений он сфотографировал и устаревшую карту базы в Портленде.
Мисс Ги похитила из своего офиса семь брошюр о гидролокаторах, и прокурор отметил, что «все они представляли огромную ценность для потенциального противника», хотя из семи документов только на одном стояла отметка «Конфиденциально». (В Великобритании степень доступа различается следующим образом: ограниченно, конфиденциально, секретно, совершенно секретно.)
По поводу вопросов, которые Лонсдейл дал мисс Ги, она говорила, что просмотрела документы у себя в офисе, но не нашла ничего подходящего. Поскольку первую неделю января она работала над гидролокационными установками, то взяла семь брошюр, лежавших у нее на столе, положила их в конверт Адмиралтейства и вышла из здания. На трех брошюрах она написала «оставить». Позже объясняла это так: «Я хотела, чтобы Гарри не отдавал мне все документы в понедельник. Я не хотела идти на работу с большим свертком. Я думала, что он прочитает их и выберет полезную информацию».
Мисс Ги отдала Гарри брошюры 6 января, четыре из них («чтобы пакет был не слишком большим») он завернул вместе с пленкой. В субботу они поехали в Лондон на поезде, так как на дорогах был гололед. Пакет лежал в сумочке мисс Ги. Они приехали в Лондон в три часа дня, сходили на рынок около станции Ватерлоо и вернулись на станцию в четыре часа.
Они шли около театра Олд Вик, когда сзади появился Лонсдейл. Он взял у мисс Ги сумочку. Она сказала: «Мы ехали с приключениями. Что-то случилось с дорогой, и мы объезжали через Бейзингсток».
Конец этой фразы слышал детектив Специального отдела Скотланд-Ярда Джордж Смит, который обогнал их, развернулся и сказал, соблюдая все формальности: «Вы арестованы. Я офицер полиции». В этот момент троицу окружили агенты Скотланд-Ярда и МИ-5. Мисс Ги, описывая арест, говорила: «Мы были ошеломлены. Я не понимала, что происходит. Я думала, что нас окружили стиляги. Вперед вышел мистер Смит. Я даже представить себе не могла, что джентльмена можно спутать со стилягой. Все шумели, я не могла разобрать ни слова. Я не знала, кем они были».
Мисс Ги была возмущена, когда ее посадили в машину, она только спросила полицейского: «Что же все-таки происходит?»
«В машине, — сказала она, — сидел еще один полицейский, который разговаривал по рации. Я ничего не поняла из его разговора».
Лонсдейл впервые заговорил только в Скотланд-Ярде: «На все вопросы, которые вы будете мне задавать, я буду отвечать „нет“. Поэтому можете не трудиться». У Лонсдейла нашли 300 долларов и 215 фунтов и два водительских удостоверения, одно — выданное в Ванкувере, а второе — в Лондоне.
У Гоутона полиция обнаружила 16 фунтов и два билета на поезд до Солсбери. Когда Смит сказал, что Гарри задержан за нарушение закона о государственных секретах, он произнес: «Господи, каким же идиотом я был». Смит спросил Гоутона, кто такой Лонсдейл, на что он ответил: «Ваша догадка так же верна, как и моя». Гарри хотел знать, сколько денег было найдено у Лонсдейла.
У мисс Ги, которая настаивала на том, что она не сделала ничего плохого, было найдено двадцать семь фунтов. В неделю она зарабатывала десять фунтов, но, как она объяснила позже, она унаследовала небольшую сумму, которую хорошо вложила.
Детектив Смит 7 января работал весь день. Допросив в Скотланд-Ярде Лонсдейла, Гоутона и мисс Ги, он поехал в Руслип, небольшой городок в двадцати милях от Лондона. Там он проехал мимо памятника погибшим польским летчикам и по окраинам добрался до Кренли-драйв, тихой улочки с одинаковыми домами на две семьи. Последний дом по этой улице, № 45, был домом на одну семью, в стиле Тюдоров. За высоким кирпичным забором скрывалась лужайка, на которой росли вишня и магнолия. Дорожка справа от лужайки вела к маленькому гаражу. Этому аккуратному домику скоро суждено было стать достопримечательностью Руслипа. Еще одной достопримечательностью стал штаб военно-воздушной базы США, находившийся в миле от этого дома.
Около 7 часов вечера Смит позвонил в дверь дома. Открыл высокий седой мужчина, Смит представился: «Я офицер полиции, я веду расследование. Могу я поговорить с Вами?» Мужчина провел детектива в гостиную, стены которой были заставлены книжными шкафами. Когда они вошли в комнату, с кресла поднялась женщина, собираясь уйти, но Смит сказал: «Мне нужно поговорить и с Вашей женой».
Жителями уютного дома были 50-летний Питер Джон Крогер и его жена, 47-летняя Хелен Джойс Крогер. Они путешествовали по новозеландским паспортам, занимаясь торговлей букинистической литературой. Супруги находились под наблюдением МИ-5 и Скотланд-Ярда с осени 1960 года, когда было установлено, что к ним в дом приходил Лонсдейл.
Настоящие личности семьи Крогер были раскрыты с помощью ФБР. Отпечатки пальцев супругов совпали с отпечатками двух американских коммунистов, завербованных советской разведкой после Второй мировой войны, которые были связаны со шпионской группой Розенбергов. Крогеры были опознаны как Моррис и Лона Коэны, коммунисты, бежавшие из США в 1950 году после провала сети Розенбергов.
Биография Коэнов похожа на биографии всех американских коммунистов, ушедших из партии ради работы с советской разведкой. Моррис Коэн вырос в Бронксе, в русско-еврейской семье эмигрантов. В 1924 году он пошел в школу «Джеймс Монро Хай Скул», где вступил в футбольную команду. Его до сих пор помнят как сильного игрока, и в 1927 году команда была непобедима. За свое дружеское отношение к товарищам по команде Коэн получил прозвище «Дядя». В учебе он был не настолько блестящ и закончил школу со средним результатом, которого было недостаточно для поступления в хороший колледж.
Коэн попал в футбольную команду университета штата Миссисипи, но через год бросил футбол из-за полученной травмы.
Он стал тренером команды и был настолько популярен, что его попросили остаться после окончания учебного заведения. Он пытался получить степень в университете Иллинойса, но безуспешно. В 1937 году Моррис получил паспорт на имя Израэля Альтмана, подписал документ, что не собирается использовать паспорт для поездки в Испанию, и вскоре вступил в бригаду Авраама Линкольна в Мадриде. К тому времени Коэн уже не скрывал своих симпатий и сказал своему бывшему учителю, что едет в Испанию сражаться на стороне коммунистов. Там он провел один год и в 1938 году вернулся в Соединенные Штаты.
Коэн был глубоко предан идеям коммунизма. Он работал в «Амторге», советской торговой организации, служившей прикрытием для советских агентов. В 1939 году он служил в охране советского павильона на Международной выставке в Нью-Йорке. Он не скрывал своих отношений с коммунистической партией. Представитель профсоюза официантов Бенни Готтсман вспоминал, что Коэн пытался агитировать членов их профсоюза вступать в коммунистическую партию. Он также искал людей, желавших обучаться в Школе социальных наук Джефферсона, в которой училось очень много коммунистов.
Готтсман вспоминал: «Однажды я сдал пять долларов на подарок к дню рождения одному из членов профсоюза. Позже Коэн принес мне билет и сказал, что я стал членом бригады Авраама Линкольна. Как-то я спросил у Коэна: „Слушай, красный негодяй, почему русские подписали пакт о ненападении с нацистами?“ Он ответил мне: „Наш дядя Джо очень умен. Он курит трубку и смотрит“. Коэн был очень умен, хорошо образован, он со вкусом одевался. Он постоянно улыбался. Его ничем нельзя было вывести из себя».
В 1940 году, по словам Джозефа «Дока» Вейдмана, учителя Коэна, он замещал преподавателя начальных классов где-то в Манхэттене. «Я не знаю, где это было точно, но полагаю, что район был довольно бедный, так как однажды Коэн позвонил мне и спросил, не могу ли я дать ему в долг бейсбольные мячи и биты. Он всегда хотел, чтобы дети занимались спортом».
В это время Коэн начал ухаживать за Лоной Терезой Петка, дочерью польского эмигранта. Она пользовалась авторитетом у своих друзей, была решительна и придерживалась тех же идей, что и Коэн. Лона родилась в Адамсе, штат Массачусетс, и убежала из дому, когда ей было четырнадцать лет. Когда познакомилась с Коэном, она работала гувернанткой в семье Уинстонов в Нью-Йорке. Они поженились в Норвиче, Коннектикут, 13 июля 1941 года. Коэн продолжал замещать учителя, а Лона работала в библиотеке. Через шесть месяцев после нападения на Пёрл-Харбор его призвали в армию, он был приписан к квартирмейстерскому корпусу. В течение двух лет служил поваром на Аляске и в Канаде, в 1944 году его отправили в Англию в составе подразделения американской армии. Коэн демобилизовался в ноябре 1945 года. Его жена во время войны работала на оборонном заводе в Нью-Йорке. Коэны начали тайную работу в конце войны. Советским резидентом в Соединенных Штатах в то время был Джек Собл, склоненный к шпионажу частично угрозами, частично собственным желанием. Собл и его жена Мира, женщина такого же сильного характера, как и Лона Коэн, приехали в США в 1940 году как беженцы, а в 1947 году стали центром агентурной сети.
Есть основания полагать, что именно Собл и его жена завербовали Коэнов, которые играли в сети Розенбергов второстепенную роль.
Собл, утративший доверие Москвы из-за частых поездок в Европу, траты денежных фондов и неспособности добыть ценную информацию, потерял контроль над Коэнами в 1949 году, и те начали работать с новым резидентом. Маловероятным представляется тот факт, что этим резидентом был Абель. Абель приехал в США из Канады в 1948 году и около года путешествовал по стране прежде чем поселился в Нью-Йорке. Советские секретные службы развиваются очень медленно, и скорее всего прошло три или четыре года, до того как Абель начал руководить сетью, которая осталась от Собла.
На суде в Олд-Бейли стало известно, что Коэны и Абель встретились в 1948 году. Семья переехала в квартиру на 71-й улице и, по словам детектива Смита, «в начале 1950 года Коэны устроили праздничный обед, на котором Абель был представлен как преуспевающий английский бизнесмен». Детектив Смит сказал, что Абель назвался «Мильтоном». Мильтон в английском языке соответствует Эмилю, и вполне возможно, что Абель, зная, что он больше не встретится с гостями, назвался английским бизнесменом, а не художником Эмилем Голдфусом.
Коэны переехали в Ист-Сайд, рядом с которым работал Моррис. В то время он преподавал в четвертом и пятом классах в школе на углу Лексингтон-авеню и 96-й улицы.
В это время он сдает экзамены, чтобы получить возможность преподавать в средней школе. Коллеги помнят его «спокойным, хорошим» учителем, которому немного не хватало опыта.
Результаты экзаменов, опубликованные летом 1950 года, показывают, что Коэн занял первое место среди преподавателей начальной школы и третье место среди учителей средней школы. Однако он никогда не узнал своих результатов, так как в августе их семья исчезла.
Коэны уехали в то время, когда начала рушиться сеть Розенбергов. Существование сети раскрыл Клаус Фукс, которого арестовали в феврале 1950 года. Джулиус и Этель Розенберги знали, что ФБР подбирается к ним, и собирались бежать летом 1950 года. Мортон Собель, еще один участник сети, бежал в Мексику, где и был арестован. Дэвид Грингласс, брат Этель Розенберг, знал, что ему тоже нужно готовиться к отъезду. Однако, разочаровавшись к тому времени в коммунистических идеях, не собирался уезжать. Его намерение остаться подтвердилось в разговоре с Розенбергом, который состоялся в июне 1950 года: «Ты думаешь, что мы сможем обмануть ФБР?» — спросил Розенберг. «Не знаю». — «Знаешь, если мне скажут, что становится слишком жарко, мы уедем и оставим здесь детей и жен. (У каждого из них было по двое детей)».
«Двух женщин и четверых детей? Мы оставим их и уедем? Мы когда-нибудь увидим их?»
«Не знаю… Русские постоянно кого-то присылают, их могут убить, они ни перед чем не остановятся».
Розенберг сказал Гринглассу, что уже организовал отъезд агентов сети. Через несколько дней после этого разговора был арестован Грингласс, что и привело ФБР к Розенбергам.
В день ареста Грингласса Коэны закрыли свои банковские счета и получили часть сбережений наличными. В августе Коэн уволился из школы, сказав друзьям, что уезжает на Западное побережье, чтобы попробовать себя в качестве сценариста. (В документах Гильдии сценаристов Голливуда нет упоминаний о том, что он стал им.) Отъезд супругов из Нью-Йорка был таким спешным, что Лона Коэн оставила в квартире свои драгоценности, косметику, большую часть одежды.
Избежав ареста, Коэны отправились в Австрию. Оттуда Коэн написал письмо в посольство Новой Зеландии в Париже. Представившись человеком по фамилии Крогер, он попросил выдать новозеландские паспорта ему и его жене. Они получили паспорта, пользуясь поддельными свидетельствами о рождении и свидетельством о браке, выданном людям, которые были гражданами Новой Зеландии, но умерли задолго до описываемых событий. Коэны приехали в Великобританию в 1954 году.
Здесь, впервые с окончания Второй мировой войны, они могли свободно вздохнуть. Супруги укрылись в неизвестности британской провинции, купили коттедж, похожий на тысячи других, и начали вести спокойную, на первый взгляд скучную, жизнь.
В 1955 году Крогер начал работать над своей легендой, став торговать букинистической литературой, специализируясь на американских книгах. Он открыл небольшой магазин на Стренде, усердно посещал аукционы, регулярно печатал свою рекламу в журнале «Критик».
Он состоял в Обществе торговцев букинистической литературой, в Национальном обществе книги. Многие букинисты считали его дилетантом, скупавшим все подряд, но редко дороже 50–60 фунтов. Крогер говорил, что большинство его клиентов живут за границей, и он часто ездил в Париж и Женеву, положив несколько книг в дипломат. В книгах лежали микропленки, спрятанные в обложках. В 1956 году он продал магазин и начал заниматься бизнесом у себя дома. В Руслипе, где они купили дом за 5000 фунтов, Крогеры пользовались успехом у соседей. Миссис Крогер часто устраивала праздники для детей, делала семейные фотографии. Она любила выпить, и знакомые помнят ее шумной, энергичной женщиной, полной противоположностью тихого Крогера, всегда улыбающегося и любящего спорт. Крогер был членом команды Общества торговцев букинистической литературой по крикету, и его жена часто фотографировала его с битой в руках. Он каждый день тренировался на заднем дворе своего дома.
Но Крогеры, несмотря на все свое дружелюбие, были самыми опасными людьми из пяти человек, арестованных по делу о разглашении государственных секретов. Лонсдейл был русским и работал на свою страну. Гоутон и мисс Ги плохо осознавали свою причастность к шпионажу и смотрели только на увеличивающийся поток фунтов.
Крогеры же были людьми, отказавшимися от своей страны, связав себя узами международного коммунизма. Они вряд ли когда-нибудь ездили в Россию, но для Лонсдейла являлись близкими людьми. Они были опытными агентами, за которыми охотились почти по всему миру, которые несколько раз меняли имена, национальность. Они были преисполнены фанатизма, о котором Ребекка Вест, присутствовавшая на суде, писала:
«Где бы их не встречали, становилось ясно, что они ведут какую-то яростную борьбу с действительностью, как будто хотят доказать, что она в некоторых отношениях не такая, как о ней думают.
Они могли бы быть нудистами и полагать, что носить одежду неестественно, они могли бы верить в то, что Земля плоская, они могли бы разговаривать с духами. К счастью, их инакомыслие выражалось в том, что они были коммунистами, но они так сильно верили в коммунизм, что стали похожи на религиозных фанатиков».
Когда детектив Смит постучал в их дверь и начал задавать вопросы, Крогеры сразу же поняли, что пришло время многое объяснить. Но они все-таки решили поиграть в кошки-мышки.
«Я хочу, чтобы вы назвали мне имя и адрес джентльмена, который приходит к вам каждые выходные, в частности, в первую субботу месяца. Он приезжает около четверти восьмого», — сказал Смит.
Крогер погладил подбородок, он, казалось, был озадачен. «Ну, у нас много друзей». Супруги быстро назвали несколько фамилий, не упоминая Лонсдейла.
Смит сказал им, что они арестованы, и миссис Крогер спросила, может ли она затопить котел, перед тем как они уйдут. Смит разрешил, но попросил сначала осмотреть сумочку, которую она держала в руках. Миссис не хотела отдавать сумочку и прижимала ее к себе. Смит потянул сумочку в свою сторону, она расстегнулась, и оттуда выпал белый конверт. В конверте лежало письмо на русском языке, написанное Лонсдейлом своей жене. Миссис Крогер должна была переснять его на микропленку и отправить в Москву через Париж. Кроме того, в сумочке лежали три микропленки, наклеенные на стекло, чтобы их было удобнее читать, — это были письма жены Лонсдейла, — список восьми лондонских улиц, на которых проходили встречи агентов, лист бумаги с шестизначным кодом.
Смит вспоминал: «Когда я забрал конверт, миссис Крогер утратила всякий интерес к своему котлу».
Скотланд-Ярду и МИ-5 потребовалось девять дней на то, чтобы обыскать дом по Кренли-драйв, который позже описывали как «центр связи и банк шпионской сети». В доме было найдено все то, что хорошо знакомо людям, изучающим советский шпионаж. Если мы начнем снаружи, то на передней и задней дверях увидим защищающие от ограбления врезные замки, на окнах также стояли надежные запоры. Эти замки, делавшие дом Крогеров крепостью, можно оправдать его букинистической деятельностью. В доме было несколько редких книг, и полиция обнаружила письмо из компании, которая застраховала книги Крогера на сумму 2750 фунтов с условием, что он купит надежные замки.
В спальне на первом этаже стоял шкаф, на верхней полке которого был микроскоп. На нем лежала стеклянная пластинка, похожая на ту, что была обнаружена в сумочке миссис Крогер. В корзине в кладовой лежал электрический шнур 49 футов длиной (14 м), на одном его конце была розетка, а на другом вилка. В сумочке было найдено 200 фунтов в пятифунтовых банкнотах, а за несколькими книгами были спрятаны поддельные новозеландские паспорта, выданные в Париже в 1954 году. В одном из ящиков шкафа, стоявшего в спальне, нашли металлическую фляжку, в каждой из стенок которой был сделан тайник. В одном тайнике лежал оксид железа, используемый в качестве покрытия магнитных лент для чтения сообщений на азбуке Морзе. В ящике туалетного столика был найден фонарь, в котором стояла фальшивая батарейка. В Библии, лежавшей на шкафу, был найден кусок целлофана, покрытый светочувствительным материалом, который мог использоваться для изготовления микропленок в домашних условиях.
В гостиной полиция обнаружила тайник в настольной лампе. В тайнике лежали две фотопленки и списки сигналов для радиосвязи.
В одном списке было три колонки цифр, обозначавших день, время и Частоту выхода на связь с Москвой, во втором списке были позывные для выхода на связь в первое и третье воскресенье каждого месяца. Позывными служили названия русских городов и рек. В третьем списке были сигналы Морзе для радиосвязи по понедельникам.
В лампе также нашли шесть «одноразовых» таблиц с шифром, известных с 1957 года, когда подобные таблицы впервые обнаружили у Абеля. «Одноразовая» система делает невозможной расшифровку кода, так как он применяется только один раз, поэтому его символы не повторяются. Таблицы, найденные в лампе, были покрыты перманганатом калия, возгорающимся при малейшем нагревании.
В гостиной также нашли коротковолновый приемник, работавший на высоких частотах. К нему можно было подключить магнитофон. В доме нашли фотокамеру, принадлежавшую Лонсдейлу.
На следующем этаже была ванная, которую можно было использовать при работе с фотографиями. Над краном была прибита большая доска, такие же доски закрывали окна. В пудренице был обнаружен тайник, в котором лежало устройство для чтения микропленок — миниатюрный диаскоп с отверстием в одной стороне, куда вставляется микропленка. За ванной шел чердак, где Крогер, поклонник здорового образа жизни, хранил яблоки. Там же он прятал и антенну длиной 74 фута (22 м). Под крышей нашли 2563 доллара наличными, 230 долларов в чеках, 10 фунтов в чеках.
Во время суда адвокат Крогера пытался убедить присяжных в том, что антенной пользовались для того, чтобы «искать гнилые яблоки».
Последней комнатой, в которой был произведен обыск, стала кухня. Под холодильником обнаружили люк. Под ним было отверстие глубиной один ярд (90 см), дно покрывал щебень. Под щебнем лежала бетонная плита, а под ней — доска. Убрав доску, полицейские обнаружили углубление, в котором лежало пять сумок, завернутых в целлофан, сумка из льняной ткани, хлопчатобумажная сумка и зеленый лоток. В одной сумке лежал радиопередатчик без внешней антенны, с помощью которого можно было напрямую связаться с Москвой. Он не был изготовлен какой-либо фирмой, в крышку были встроены антенна и заземление. К нему подключалось устройство для автоматического воспроизведения магнитной ленты. Это делало возможным высокоскоростную передачу, так как сообщение можно было записать на магнитную ленту, которая затем подключалась к передатчику и воспроизводилась на большой скорости.
В коричневой хлопчатобумажной сумке лежали пленка с надписью «отснято двенадцать кадров», две катушки с пленкой и 6000 долларов наличными.
Прокурор сказал на суде: «Этот провинциальный, невинный на вид дом, в котором не было внешней антенны, даже телевизионной, в котором семья Крогеров жила с 1956 года, был, по моему мнению, радиостанцией, способной выходить на связь с Москвой. В доме было найдено оборудование, необходимое для изготовления и чтения микропленок, таблицы шифров для кодирования сообщений. Я могу предположить, что это был центр связи шпионской сети и, судя по количеству денег, найденных там, банком шпионской сети».
Раскрыв «центр связи» сети, Скотланд-Ярд предпринял два шага, которые должны были продвинуть расследование вперед. Первым шагом — сохранить аресты в тайне, чтобы установить радиосвязь с Москвой с помощью найденных в доме таблиц. Однако произошла утечка информации, и об арестах стало известно уже на следующий день. Тем не менее через два дня после ареста, 9 января, детективы настроились на частоту Москвы в 12.30 и услышали позывной, который был указан в таблице. В 12.45 они снова услышали позывные, на этот раз передача продолжалась четыре минуты. Исследование показало, что источник сигнала находился рядом с Москвой. В среду, 18 января, детективы снова услышали сигналы из Москвы. Тот факт, что русские продолжали вести радиосвязь, хотя весь мир уже знал об аресте шпионов, так и не был объяснен, что и было использовано защитой в ходе процесса.
Вторым шагом Скотланд-Ярда стало установление наблюдения в доме Крогеров, чтобы узнать, кто еще мог прийти туда. Полиция, помимо всего перечисленного, нашла здесь письменный прибор, в котором лежали канадские паспорта с фальшивыми именами и фотографиями Крогеров. Паспорта, выпущенные в Канаде в 1956 году, были выданы на имя Томаса Джеймса Уилсона и мисс Мэри Джейн Смит. В каждом паспорте лежала записка, объяснявшая значение надписей на визах и рассказывавшая о процедуре иммиграции в Канаде. Полиция также обнаружила подставки для книг, в которых было спрятано 4000 долларов.
Через несколько дней после арестов представитель компании «Стенли», юридической фирмы, занимавшейся делом Лонсдейла, получил разрешение осмотреть дом Крогеров. Он нашел несколько фотографий хозяев, которые продал газетам по рекомендации своего руководства. Именно он нашел письменный прибор и подставки для книг, которые затем передал Скотланд-Ярду.
Этот человек, Майкл Холбрук Бауэрс, познакомился с Лонсдейлом, когда они вместе занимались продажей автоматов. Он рассказывал следующее: «Я нашел письменный прибор в правом ящике туалетного столика в спальне. Я услышал, что он как-то звякнул. Я решил, что там лежат деньги. Я заглянул в него и увидел что-то похожее на герб. Я раскрыл прибор шире и увидел два паспорта». После этого он нашел деньги в подставках для книг. Он «был в шоке и не знал, что с ними делать», поэтому сдал их в полицию только через три дня.
Квартира Лонсдейла в Уайт-хауз также была напичкана принадлежностями профессионального шпиона.
Буквы на его пишущей машинке совпали с теми, которыми были напечатаны шифры, найденные в доме Крогеров. В ремне на брюках, висевших в шкафу, обнаружен тайник для денег, в котором лежало 300 долларов. В коробочке с тальком был найден диаскоп и три микропленки. Списки радиопозывных нашли в фальшивой батарейке карманного фонаря.
Самым экзотическим тайником, найденным у Лонсдейла, стали китайские свитки — один висел над кроватью, а второй стоял на кухонном шкафу. Лонсдейл объяснял на суде: «Если вы вставите булавку между определенными нитями в конце свитка, булавка остается там, затрудняя поиск отверстия. Если затем нажать на булавку, она освободит зажим и можно будет увидеть, что внутренняя часть свертка полая. Это получается благодаря тому, что легкий металл очень аккуратно сворачивается». В свитке, висевшем над кроватью, было найдено 1800 долларов.
В результате обыска в доме Гоутона в Веймуте были обнаружены фотокамера, спичечный коробок с двойным дном, набор брошюр, помеченных «оставить» или «отдать», 500 фунтов в облигациях в ящике под лестницей, 650 фунтов в заплесневелых 10-шиллинговых банкнотах в металлической банке, стоявшей под навесом в саду. В бедном доме мисс Ги нашли только список из двенадцати вопросов, которые ей дал Лонсдейл.
Пятеро членов шпионской сети предстали перед судом в марте. Суд проходил в первом зале Олд-Бейли, в том самом, где ранее были признаны виновными в шпионаже Алан Нанн Мэй и Клаус Фукс. Британская пресса пристально следила за процессом, длившимся восемь дней, которых хватило, на то чтобы признать подсудимых виновными.
Этот суд был настолько показательным, насколько Великобритания могла себе позволить. Его целью было полностью осветить дело, показать всех виновных, постараться скрыть огрехи в системе безопасности разоблачением шпионской сети, показать в выгодном свете работу Скотланд-Ярда и МИ-5 и строго наказать подсудимых.
Если бы подсудимых обвиняли в нарушении Закона о государственных секретах, как это было в случае Фукса и Мэя, их вряд ли приговорили бы к более чем четырнадцатилетнему заключению. Но им предъявили обвинение в организации заговора. В обвинительном акте говорилось, что «в период с 14 апреля 1960 года по 7 января 1961 года они вступили в сговор, угрожавший национальным интересам и безопасности страны, с целью передачи другим людям информации, которой может прямо или косвенно воспользоваться враг». Британский Уголовный кодекс не оговаривает максимальный срок заключения в делах о заговоре.
Суд начался 14 марта, обвинителем был Главный прокурор Великобритании сэр Реджинальд Меннингем Буллер, к чьему имени прекрасно подходит прозвище «сэр, смеющийся над манерами», чего, естественно, не упустила пресса. Сэр Меннингем Буллер настойчиво пытался преодолеть скуку, возникшую на суде, и собственную склонность к риторике. Восемь дней — необычайно долгое время для суда в Англии, и в драме пяти советских агентов, чья вина была очевидна с самого начала, оказалось совсем не много волнующих моментов.
Было выслушано тридцать свидетелей, которые только добавляли цемент к уже построенной стене доказательств, была также выставка из 120 предметов, начиная от китайских свитков и заканчивая сумочкой мисс Ги. Выступило двадцать агентов МИ-5, которых вызывали по буквам (чтобы не разглашать их имен), они рассказывали о своих наблюдениях.
Агентов вводили из специальной боковой комнаты в углу зала, они исчезали сразу после дачи показаний, поэтому их нельзя было сфотографировать, нарисовать или каким-то образом запомнить.
Первый зал в, здании Центрального криминального суда (Олд-Бейли) отделан светлым дубом, в потолке непрозрачное окно. Подсудимые находились в стеклянной камере напротив судей. За ними была галерея для гостей на 100 мест. Все дни она была полностью занята. Жюри присяжных, в составе которого были только мужчины, сидело напротив обвинителей.
Героем суда стал Лонсдейл, а негодяем — Гоутон. Теперь, когда все знали, кто такой Лонсдейл, наблюдатели говорили, что его невозможно принять ни за кого, кроме русского. По их словам, даже по-английски он говорил со славянскими интонациями, которые ясно доказывали, что английский не был его родным языком. Когда он выступал на суде, то говорил и выглядел тем, кем был на самом деле: русским, который прошел подготовку, чтобы казаться канадцем. В то же время он демонстрировал качества настоящего профессионала. Он как бы отделил себя от суда и на каждое заседание приходил с книгой о шпионах, написанной в XIX веке, «Лотос и Ветер», которую читал, когда ход процесса становился неинтересен.
Ребекка Вест писала в одной из своих статей, что Лонсдейл может быть привлекательным благодаря «отношению к своему физическому состоянию, которое не пострадало в тяжелых условиях. После нескольких недель, проведенных в тюрьме, он выглядел так, как будто мог выйти из Олд-Бейли и пойти на ближайший теннисный корт».
Случайно или по расчету, Лонсдейл смог найти тон в обращении к своим слушателям-англичанам. Он смог стать достойным любви англичан к спортсменам, умеющим достойно проигрывать, сделав заявление в середине суда, в котором брал всю вину на себя, снимая ее с Крогеров. Когда он закончил говорить, в зале Олд-Бейли были слышны крики «браво». Он сказал следующее:
«Я делаю это заявление, потому что не хочу, чтобы по моей вине страдали мистер и миссис Крогер… Крогеры знали, что я снимаю тесную квартиру в доме, ключ от которой был у многих членов обслуживающего персонала. Пользуясь этим извинением, я перевез часть своих вещей в дом Крогеров… Я подарил миссис Крогер лампу и подставки для книг, которые казались обычными предметами в быту. Как вы могли убедиться, в этих предметах были тайники, содержавшие различные объекты, представленные здесь. Поверхностный осмотр покажет, что даже списки позывных были копией тех, что были найдены в моей квартире… Ванной Крогеров я пользовался для работы с фотографией. Некоторые химикаты, найденные в их доме, принадлежат мне. Одно время я проводил опыты по микрофотографированию, и полоса целлофана, найденная в доме, — результат этих опытов…
Пока Крогеры были в отъезде, я соорудил тайник, найденный в основании дома, и разместил там радиопередатчик… Я знал, что, если тайник будет обнаружен, я поставлю Крогеров в очень серьезное положение. Я решил получить поддельные паспорта на тот случай, если возникнет такая ситуация.
Я взял фотографии мистера и миссис Крогер и вклеил их в паспорта. Паспорта я спрятал в письменный прибор. Если бы полиция сняла отпечатки пальцев с передатчика, паспортов и других предметов, она бы не обнаружила отпечатков пальцев Крогеров.
В субботу, 7 января, в день нашего ареста, я ходил за покупками с миссис Крогер. Она купила одеяло и ткань. Продавец отдал мне чеки на доставку купленных вещей. Когда я вернулся домой, то увидел, что забыл отдать их миссис Крогер, и решил оставить их у себя на какое-то время. Пока мы ходили по магазинам, я отдал миссис Крогер большой конверт и попросил отнести его к ней домой. В этом конверте лежала моя деловая переписка, и я не хотел брать его с собой на вечеринку, на которую должен был пойти в тот вечер. Я понимаю, что сейчас слишком поздно извиняться, но я полагаю, что лучшее, что я могу сделать, — это принять полную ответственность за свои действия, несмотря на то, чем это может обернуться для меня».
Кто мог услышать эту просьбу и не вспомнить при этом героя «Сказки о двух городах» и его: «то, что я делаю сейчас, гораздо лучше того, что я сделал раньше»?
После этого Крогер сделал заявление, подтверждающее рассказ Лонсдейла. Он объяснил: «Поскольку я встаю раньше жены, я привык слушать утренние новости по радио в наушниках, так как не хочу нарушать ее сон». (Это могло бы произвести впечатление на судей-женщин, но их, к сожалению, не было среди присяжных.)
Миссис Крогер сказала, что Лонсдейл был старым другом семьи, который «много помогал по дому — приносил уголь, выручал с посудой, даже ходил за покупками, несколько раз помогал с фотографиями».
В то время как Лонсдейл принес себя в жертву ради спасения друзей, Гоутон пытался спасти свою жизнь, предложив свои услуги в качестве свидетеля обвинения.
Через день после ареста Гоутон попросил о встрече с детективом Смитом. По словам Смита, Гоутон «хотел заключить сделку, чтобы не появляться в зале суда, а стать вместо этого свидетелем обвинения… он хотел предоставить информацию, которую можно было передать властям и использовать против остальных обвиняемых». Смит ответил, что не может на это согласиться.
Гоутон сказал Смиту, что может по фотографиям опознать русских и поляков, занимающих дипломатические посты в Великобритании и также работающих на секретные службы. Он заявил, что несколько его связных были официальными лицами, которые еще могут работать в Великобритании, прикрываясь дипломатическим иммунитетом. Предложение Гоутона было отклонено, и он предстал перед судом вместе с остальными обвиняемыми.
Заключительные речи адвокатов звучали как примирение с существующими доказательствами. Однако В. М. Ф. Хатсону, адвокату Лонсдейла, удалось заронить семя сомнения, когда он говорил о радиосигналах из Москвы, которые МИ-5 получал в течение нескольких дней после ареста агентов. Он сказал: «Я уверен, что глупость существует везде, но не должен ли этот факт убедить вас, как бы вы ни относились к русским, в том, что, если этот человек русский шпион, его руководители, ответственные за его поступки, кем бы они ни были, должны были к тому времени знать об аресте этого человека.
Мы знаем, что шпионы существуют по обе стороны этого несчастного мира, известно также, что шпионы относительно умны, и кажется невероятным, что его руководство продолжало передавать сообщения, которые, и это они должны были знать, будут прослушиваться МИ-5, чтобы окончательно доказать, что этот человек — русский шпион».
Этот аргумент, какие бы сомнения он не вызвал, не произвел впечатления на присяжных, которые 23 марта в 14 часов 33 минуты удалились на совещание. Они вернулись в 16 часов с вердиктом «виновны».
Приговор, вынесенный Верховным судьей лордом Паркером, был очень строгим — суммарно 95 лет тюремного заключения — самый суровый коллективный приговор, вынесенный в Великобритании в мирное время. Лонсдейл получил львиную долю, причину этого объяснил лорд Паркер:
«Очевидно, что Вы профессиональный шпион. Это опасная профессия, готовясь к которой (а Вы несомненно готовы к ней), человек должен знать, что его могут арестовать. Более того, я понимаю, что из пяти человек, вовлеченных в это дело, именно Вы имели решающий голос».
Крогеры получили по двадцать лет каждый: «Вы также несете полную ответственность за это, так как вы тоже профессиональные шпионы, и единственное различие, которое я вижу между вами и Лонсдейлом, заключается в том, что вы не имели решающего голоса и вы старше его».
Гоутон получил пятнадцать лет: «Вам уже пятьдесят шесть лет — Вы уже далеко не молоды, — и нашим принципам противоречит любой приговор, в результате которого Вы можете умереть в заключении. Если бы не этот фактор, Вы могли бы получить больший срок».
О мисс Ги, также получившей пятнадцать лет, лорд Паркер сказал: «Я не думаю, что то, что Вы сделали, сделали из-за слепого увлечения Гоутоном. Увидев Ваше поведение во время суда, я склоняюсь к мысли, что у Вас, по сравнению с Гоутоном, более сильный характер. Я полагаю, что Вы действовали, исходя из алчности».
Помимо этого, подсудимым нужно было оплатить 4000 фунтов судебных издержек, которые впоследствии составили 5100 фунтов.
Приговоры кажутся необычайно суровыми, особенно если сравнивать их с приговорами Алану Нанну Мэю и Клаусу Фуксу, которые получили 10 и 14 лет соответственно за разглашение секретов об атомных разработках. Все пятеро осужденных подавали прошения на обжалование приговоров, но их апелляции 9 мая были отклонены. Гоутон снова пытался получить особое обращение. Его адвокат предоставил суду письменное «признание», которое сообщало дополнительную информацию о людях, участвовавших в шпионской сети.
Адвокат сказал: «Гоутон полагает, что в этом документе он делает для своей страны столько же, сколько раньше сделал против нее». Судья, председательствовавший на заседании, просмотрел документ и сказал, что «его следует сохранить».
Еще одним смягчающим фактором для Гоутона стало то, что, когда он находился в тюрьме до суда, к нему подошли двое заключенных и предложили ему 5000 фунтов и работу в Дублине за то, чтобы на суде он не называл определенного имени. Гоутон заявлял, что он отказался от этого предложения с риском для собственной жизни.
Интересным моментом в слушаниях по обжалованию приговоров стал аргумент, приведенный адвокатом Лонсдейла. Он признал, что Лонсдейл был членом советских секретных служб, а потому «его действия не отмечены печатью позора. В его деле не было предательства. Он делал то, что от него требовалось, и он приехал в эту страну, подчинившись приказам руководства. Таким образом, элемент запугивания, первичная причина для тюремного заключения», был совершенно бесполезен для Лонсдейла. «Когда он освободится, — сказал адвокат, — он не задержится в этой стране. Устрашение не подействует и на тех, кто готовит подобные операции».
Судьи, рассматривавшие апелляции, отказались обсуждать проблему эффективности тюремного заключения в качестве устрашающего фактора для профессиональных шпионов, и все приговоры остались в силе. Гоутона, Крогера и Лонсдейла отправили в тюрьму «Уормвуд скрабс». Гоутон стал работать в цеху по производству почтовых мешков, а Крогер и Лонсдейл в швейном цеху. Женщин отправили в женскую тюрьму «Холлоуэй призон».
