На следующее утро Энтони Феллон проснулся с отвратительным привкусом во рту. Все мыщцы его тела болели, и самочувствие в целом тоже оставляло желать лучшего. Ощущения в области шеи были подозрительны и навевали грустные мысли о привычном вывихе. Медленно приходя в себя, он вспомнил, что когда он вернулся вчера от Кастамбанга, Гази не было…

Где она была сейчас?

Феллон сел и позвал ее. Ответа не было.

Несколько секунд он сидел на краю кровати, протирая сонные глаза и осторожно поворачивая голову из стороны в сторону, чтобы проверить, что с шеей. Потом встал и обыскал дом. Гази так и не нашлась. И пропала, как выяснилось, не только она сама: исчезла также вся ее одежда и прочие предметы туалета.

Готовя себе завтрак трясущимися руками, он прокручивал в уме различные варианты. Он мог бы напомнить себе, что, в конце концов, в Балхибе женщины были свободны менять джагейнов, когда им того хотелось. Но сейчас одна только мысль о том, что Гази могла уйти от него к Кордак’у, вызвала у Феллона такую ярость, что какие бы то ни было разумные соображения перестали на него действовать.

Он проглотил завтрак, не разогревая его, натянул сапоги, пристегнул меч и, не дав себе труда побриться, отправился на восток города в казармы. Рок’ир взошел меньше кришнаитского часа назад, но утренний ветер уже кружил небольшие пыльные вихри.

Проехав полчаса в запряженном айей омнибусе, он добрался до казарм, где хмурый солдат в дежурном помещении сообщил ему, где находится квартира Кордак’а. Еще через полчаса Феллон был у цели.

Многоквартирный дом, в котором жил Кордак’, стоял у северной границы Кхарджу, там, где магазины и банки этого квартала уступали место жилым массивам Зарду, квартала, где обитал средний класс. Феллон изучил список жильцов, вывешенный у входной двери, и решительно поднялся на третий этаж. Убедившись, что не ошибся дверью, он ударил в гонг, висевший рядом с ней.

Когда ответа не последовало, он ударил еще раз, сильнее, а потом заколотил в дверь кулаком, что балхибцы позволяли себе очень редко. Наконец внутри кто-то задвигался, и дверь открыл сонный и плохо соображающий Кордак’. Его зеленые волосы были взлохмачены, костлявые плечи защищало от утренней прохлады одеяло, а в руке он держал обнаженный меч. В столь неурочный час в этом не было ничего необычного — вместо Феллона стучать вполне мог и грабитель.

Кордак’ сказал:

— Во имя зеленых глаз Хоя, какого… О, это мастер Антане! Что привело тебя сюда сейчас, когда я отдыхаю от трудов? Надеюсь, что-то важное весьма?

— Где Гази? — спросил Феллон, опуская руку на рукоять своего меча.

Кордак’ несколько раз моргнул, прогоняя сон.

— Как где? — ответил он невинно. — Оказав мне честь, избрав меня своим джагейном новым — благодаря беспечности твоей и вскрытому обману, который я поддерживать не мог и не желал — в общем, она со мной. Где ж ей быть еще?

— Ты… ты признаешься…

— Признаюсь? В чем? Я ясным языком сказал все без утайки. А ты теперь иди отсюда, мой добрый господин, и дай продолжить мне мой отдых. И впредь, прошу тебя, коли зайти решишь, час поприличней выбирай.

Феллон чуть не задохнулся от ярости.

— И ты думаешь, что можешь вот так увести мою женщину, а потом приказывать мне убираться и не мешать тебе спать?

— Что в голову ударило тебе, землянин? Ты не в Кваате варварском, где женщины имуществом являются, как вещи. А теперь проваливай, пока не преподал тебе урок манер хороших я…

— Ну да? — прорычал Феллон. — Сейчас я тебе сам преподам урок!

Он отступил на шаг, выхватил меч и сделал выпад.

Все еще немного сонный, Кордак’ какую-то долю секунды колебался: отбивать ему атаку или захлопнуть дверь, поэтому прежде, чем он успел что-либо решить, клинок Феллона оказался в каких-то миллиметрах от его груди. Кое-как отбив выпад и едва не расставшись с жизнью, Кордак’ отпрыгнул.

Однако при этом он был вынужден оставить дверь, через которую в квартиру ворвался Феллон. Оказавшись в прихожей, землянин захлопнул дверь ударом ноги.

— Сумасшедший! — сказал Кордак’, сдергивая одеяло с плеч и обматывая им левую руку. — Сам ты навлек ту кару, что ждет тебя, — и Кордак’ ответил выпадом на выпад.

Тинк-дзинь-дон-н-н, звенели тяжелые клинки. Феллон отбил атаку, но его выпады и контрвыпады тоже с легкостью парировались клинком Кордак’а, либо же останавливались его обмотанной одеялом рукой. Сам Феллон был слишком поглощен боем, чтобы оценить, насколько причудливое зрелище представляет собой его противник — абсолютно голый, с мечом в правой руке и с одеялом вокруг левой.

— Антане!

И Феллон, и Кордак’ на мгновение перевели взгляды в сторону двери, в которой стояла Гази, прижавшая ладони к щекам. Однако прежде, чем кто-либо из соперников успел воспользоваться удобным случаем, оба они снова смотрели друг на друга.

Дзинь-дон-вжи-и-ик!

Дуэлянты кружили, проявляя теперь осторожность. После первых же выпадов Феллон понял, что их силы примерно равны. Он был немного тяжелее и (будучи землянином) сильнее физически, но Кордак’ был моложе, и его руки были длиннее, обмотанное же вокруг его левой руки одеяло компенсировало превосходство Феллона в технике фехтования.

Тинк-тинк-бом!

Феллон повалил какой-то столик и отшвырнул его ногой.

Вжик-дон-н!

Кордак’ сделал ложный выпад и тут же нацелил убийственный удар сбоку в голову Феллону. Тот пригнулся, и рапира просвистела над ним и перерубила бронзовую стойку лампы-торшера. Лампа с дребезгом запрыгала по полу, а сама стойка повалилась со страшным грохотом.

Дон-дзинь!

Они кружили и кружили. Один раз Феллон оказался лицом к двери, в которой стояла Гази, и воспользовался моментом, чтобы крикнуть ей:

— Слушай, Гази, уйди отсюда! Ты нас отвлекаешь!

Она не обратила на него внимания, и дуэль продолжалась. Неожиданно обрушив на Феллона град ударов, Кордак’ прижал его к стене. Последний выпад должен был вспороть живот землянину, но Феллон отпрыгнул в сторону, и острие клинка Кордак’а пронзило единственную в комнате картину: дешевую копию известного полотна Маш’ира «Заря над Маджбуром». Воспользовавшись тем, что рапира Кордак’а застряла в штукатурке, Феллон рубанул по противнику справа, но тот подставил под меч одеяло, выдернул рапиру из стены и снова оказался лицом к Феллону.

Дзинь-вжик!

Феллон в очередной раз взмахнул мечом, но Кордак’ парировал, и удар пришелся в перевернутый столик.

Феллон чувствовал, как кровь гулко стучит у него в висках. Его движения замедлились, как будто ему приходилось преодолевать сопротивление воды. Впрочем, он видел, что Кордак’у было не легче.

Тинк-бам!

Бой продолжался и продолжался, и через некоторое время противники измотались настолько, что едва могли поднять мечи и только стояли и злобно смотрели друг на друга. С интервалами секунд в десять то один, то другой находил в себе достаточно сил, чтобы сделать выпад, который неизменно парировался противником.

Динг-дзанг!

Феллон выдавил из себя:

— Мы… слишком равны!

Голос Гази объявил:

— На самом деле вы оба просто трусы и боитесь приближаться друг к другу.

Кордак’, еле дыша, выкрикнул:

— Дорогая, не хочешь поменяться со мною местами — попробовать, каково это?

— Вы оба просто смешны, — сказала Гази. — Я думала, один из вас убьет другого и тем разрешит все мои проблемы. Но если вы плясать намерены весь день и махать мечами…

Феллон сумел выговорить:

— Кордак’, по-моему… она подталкивает нас… чтобы насладиться видом крови… за наш счет.

Они покружили еще несколько секунд, пыхтя как локомотивы. Потом Феллон сказал:

— Как насчет того, чтобы закончить? Похоже, ни один из нас… не может одолеть другого… в честном бою.

— Ты сам начал, так что, если кончать намерен… я, как разумный человек… согласен.

— Решено.

Феллон отступил назад и вложил меч в ножны, но не до конца — на тот случай, если Кордак попробует нанести предательский удар. Кордак’ подошел к стенной нише у двери и вложил меч в ножны, которые висели там на вешалке для одежды. Он посмотрел на Феллона, чтобы убедиться, что его рапира убрана целиком, и только после этого оторвал руку от рукояти своей. Потом он снял меч в ножнах с вешалки и понес его в спальню.

Прежде, чем он добрался до нее, Гази возмущенно развернулась и вошла туда первой. Феллон упал в кресло. Из спальни донеслись сердитые голоса. Потом Гази снова появилась, уже в шали, юбке, сандалиях и с сумкой, в которой лежали ее вещи. Следом за ней вышел Кордак’, тоже одетый и застегивающий перевязь с рапирой.

— Мужчины, — сказала Гази, — кришнаиты они или земляне — это самые отвратительные, трусливые и беспомощные твари во всем животном царстве. Не вздумайте искать меня, вы оба, ибо видеть мне противно ваши рожи. Прощайте навсегда!

Она хлопнула дверью. Кордак’ расхохотался, упал в другое кресло и устало вытянулся.

— То был самый трудный бой мой со времени Таджрошского сражения в войне Джунгавской, — сказал он.

— Хотел бы знать я, что так взбесило даму нашу. Она кипела, как ливень летний над Квебесскими холмами.

Феллон пожал плечами.

— Иногда я тоже не уверен, что понимаю женщин.

— Ты завтракал?

— Да.

— Ха, это объясняет успех твой. Когда бы бился я не на пустой желудок, совсем другой расклад имели б мы, и с легкостью такою отделаться тебе не удалось бы. Пойдем на кухню — поджарю я яиц.

Феллон покряхтел, поднялся на ноги и пошел за Кордак’ом на кухню. Там он обнаружил, что хозяин дома снимает с полок провизию, в том числе и большой кувшин фалатского вина.

— Немного рано для того, чтоб налегать на квад, — сказал капитан, — но фехтование — тяжелая работа, так что, не повредит глоток-другой вина нам, чтоб возместить утерянную влагу.

После нескольких кружек вина, Феллон, сильно подобрев, сказал:

— Кордак, старина, не могу даже найти слов, как я рад, что не убил тебя. Таким, как ты, и должен быть настоящий мужчина.

— Взаимно, друг Антане, ты выразил прекрасно то, что и я сказать хотел. Почел бы я за честь считать тебя среди друзей своих, и лучшего товарища едва ль нашел бы я и между соплеменниками.

— Давай выпьем за дружбу.

— Да здравствует дружба! — воскликнул Кордак’, поднимая кружку.

Выпив, он поставил ее и испытующе посмотрел на Феллона.

— Раз уж речь зашла о дружбе, мой петушок, поскольку ты — когда не распален ты ревностию жгучей — весьма разумен и не склонен к болтовне, а также служишь под моим началом — короче, позволю сделать я намек, а ты уж поступай, как знаешь.

— О чем ты?

— Достигли вести нас, что завоеватель варварский, гуур Кваата, выступил, в конце концов. Известие пришло с биштарской почтой вчера за час, быть может, до того, как я отправился к тебе. К тому моменту он не переходил еще границу, но вполне могла прийти уже и эта новость.

— Это, наверное, означает, что гвардия?…

— Ты предвосхищаешь мои мысли. В порядок приведи дела свои, поскольку в любой момент приказ получен может быть о выступлении. А теперь пора в казарму мне, где придется, несомненно, потратить день на заполнение бумажек. Еще один чудовищный обычай! О, если бы родиться довелось мне столетий несколько назад, когда письма искусство было редким, и солдатам приходилось носить в уме приказы и, вообще, все то, что было нужно знать.

— А кто будет следить за порядком в городе, если вся гражданская гвардия отправится на фронт?

— Вся гвардия не отправится. Останутся ветераны, новички и резервисты, которым предстоит работать и за всех тех, кто уйдет. Мы, командиры рот, сражаемся с министром, перевести который хочет тех из гвардейцев, кто боеспособней, на службу в…

— В Сафк? — подсказал Феллон, когда Кордак’ умолк посреди фразы.

Капитан икнул.

— Я говорить не стал бы, когда б не оказалось, что тебе уже известна подробность эта. Но как узнал ты?

— Сам знаешь — слухи. Но что там внутри?

— Вот этого раскрыть я не могу, не обессудь уж. Одно скажу, однако: в сей древней башне скрыто нечто, столь новое и смертоносное, что стрелы лучников гуура весенним дождичком покажутся в сравненьи.

Феллон сказал:

— Йештиты действительно не пожалели усилий на охрану тайны того, что происходит в Сафке. Я даже ни разу не видел плана здания, да и не слышал, чтобы такой где-то существовал.

Кордак’ самодовольно усмехнулся и пошевелил одной из антенн, что было кришнаитским эквивалентом подмигивания.

— Ну, не так сокрыта эта тайна, как им хотелось бы считать. В таких делах всегда случаются утечки, и кое-что становится известным.

— Ты хочешь сказать, известным не членам культа?

— Да, мой друг. По крайней мере, мы подозреваем, в чем там дело, — Кордак опрокинул очередную кружку фалатского.

— Кто это — «мы»?

— Ученое собратство, в которое вступил я — Меджраф Джанджира. Не слышал ты о нас?

— Неофилософское общество, — пробормотал Феллон. — Я кое-что слышал о его догматах. Ты хочешь сказать, что ты… — он вовремя спохватился и не стал говорить, что считает эти догматы вопиющим примером межзвездного идиотизма.

Тем не менее, Кордак’ уловил неодобрительный тон последних слов Феллона и сурово посмотрел на него.

— Есть многие, глумящиеся над догматами собратства, не дав себе труда узнать их, и тем лишь проявляют верхогляды эти невежество свое, отбрасывая мудрость, которую должны бы были испытать. Я мог бы объяснить ее в словах немногих, насколько мне позволит скудный мой язык — а если заинтересован будешь ты, тогда могу свести тебя с другими, мудрее и начитанней меня. Слыхал ли ты о Пьятсмифе?

— О чем?

— О Пьятсмифе… Это подтверждает лишний раз дремучую невежественность вашу — ведь вы, земляне, не знакомы с планеты собственной мудрейшими мужами.

— Ты хочешь сказать, что это землянин? — Феллон никогда не слышал о Чарльзе Пьяцци Смите, эксцентричном шотландском астрономе девятнадцатого столетия, основавшем псевдонаучный культ под названием «пирамидология». Но даже если бы Феллону и доводилось слышать о нем, вряд ли он понял бы, что Кордак’ произнес именно его имя.

— Сей Пьятсмиф, — сказал капитан, — первый осознал, что величайший древний памятник Земли — по вашим меркам древний, не по нашим — собой являет нечто сверх того, чем видится поверхностному взгляду. В действительности, заключает он в себе, в своей структуре и в своих размерах, всю мудрость всех времен и тайны сокровенные вселенной.

Следующие полчаса Феллон нетерпеливо ерзал, слушая лекцию Кордак’а. Обрывать собеседника он не решался, потому что Кордак’ мог сообщить и полезную информацию.

Тем не менее, к концу этого получаса речь капитана стала нести на себе явственный отпечаток фалатского. Он стал путаться и терять нить рассуждений.

— …нет, друг Антане, я прстой рмейский офицр, а не филосф. Когда бы я влдел… владел бы я… крсноречим…

Он умолк, тупо глядя перед собой. Феллон спросил:

— А у тебя есть план Сафка?

Лицо Кордак’а приняло хитрое, но идиотское выражение.

— Я т-так говорл? Как будто, нет. Но не буду отрцать, что сущесвует план ткой.

— Это интересно, если это действительно правда.

Кордак’ ожил:

— Ты ставишь под сомнение слова мои? Да я!..

— Ну-ну, я поверю в твой план, если увижу его. Это ведь не запрещено законом, правильно?

— Не запрещено… — Кордак’ некоторое время размышлял над этой проблемой, потом встряхнул головой, будто пытаясь прочистить мозги. — Упрям, как биштар, и увертлив, как фондак’, соратник мой Антане. Ладно, я покажу тебе сей план, иль копию его. Поверишь ты тогда?

— О — э-е — да, наверное, поверю.

Сильно покачиваясь, Кордак’ вышел в гостиную. Феллон слышал, как он открывает там какие-то шкафы и шарит в ящиках. Потом капитан вернулся, держа в руках большой лист кришнаитской бумаги.

— Вот! — сказал он и расстелил бумагу на столе.

Феллон увидел, что на листе изображен схематичный план первого этажа Сафка, который было легко узнать по характерно изогнутому контуру внешней стены. Рисунок не отличался четкостью, поскольку был выполнен кришнаитским свинцовым карандашом — то есть, в качестве грифеля использовался действительно свинец, а не графит, который встречался на Кришне довольно редко.

Феллон ткнул пальцем в самое большое помещение на плане, расположенное сразу за единственным входом в здание.

— Это, надо понимать, главный храмовый зал или капелла?

— Говоря по правде, неведомо мне это, поскольку никогда не заходил я внутрь. Но предположение твое, как будто, в согласии находится с божественною логикой.

Помимо большого зала план изображал целый лабиринт комнат, комнаток и коридоров, которые казались разбросанными хаотично — по крайней мере человеку, никогда не бывавшему в Сафке и не знающему, какие комнаты для чего предназначены.

Феллон внимательно изучил схему, пытаясь запечатлеть ее в своем мозгу, потом спросил:

— Откуда это у тебя?

— О, гм, занятная история. Член нашего ученого собратства по случаю забрел в пристройку тайную библиотеки царской, куда не допускают публику… Попалась там ему большая кипа таких планов, изображавших известные балхибские строенья. Он никому не стал об этом сообщать, а выбрался из закутка и, как мог, по памяти восстановил рисунок, с которого и снята эта копия.

Капитан сложил бумагу и сказал:

— А теперь, коль извинить меня готов ты, товарищ боевой, пора мне за труды. Кварара кровь! Переборщил с вином я этим, так что пройтись пешком придется до казармы, чтоб протрезветь. Не слишком возликует лорд Чиндор, если ввалюсь я пьяный, как осирианин, и спотыкаясь обо все. Не пройдешься ты со мной?

— С удовольствием, — сказал Феллон и последовал за Кордак’ом на улицу.