Через четыре дня, обогнув район боевых действий с севера, Феллон добрался до Занида. Гекланские ворота едва справлялись с потоком беженцев: как участников битвы при Хосе, так и сельских жителей, стремившихся укрыться за городскими стенами.

Охранявшие ворота стражники поинтересовались именем Феллона и потребовали, чтобы он доказал, что является истинным занидским патриотом — хоть и не-кришнаитского происхождения.

— Из роты Джуру, говоришь? — сказал один из них. — Слыхал я, что едва ль не в одиночку вы чуть сражение не выиграли, отбросив орды степняков, когда они фланг армии пытались завернуть, и только колесницы паровые адские врага вас с поля боя потеснили.

— Это куда более правдивое описание битвы, чем я ожидал услышать, — сказал Феллон.

— Да разве честности могли дождаться мы от варваров степных? И применив столь подлое оружье, лишь показали нам они, что не имеют представления о правилах цивилизованного боя.

Феллон не стал указывать, что если бы проиграли кваатцы, они с таким же основанием жаловались бы на ружья, которые применил противник, и проклинали бы его бесчестное коварство.

— А что еще известно? Балхибская армия существует?

Другой стражник пожал плечами в кришнаитской манере.

— Говорят, что Хабарьян сумел собрать остатки кавалерии своей и контрудар нанес под Малмаджем, но был убит при этом. Не знаешь ничего ты о местонахождении врага? С вчерашнего утра проходят в город люди, кои утверждают, что джунгавцы наседают им на пятки.

— Не знаю, — сказал Феллон. — Я ехал северной дорогой и их не видел. Так можно мне в город?

— Да — правда, нужно еще одну пустячную формальность соблюсти. Клянешься ли ты в верности Лорду-протектору Балхибскому, пандру могучему и благородному, Чиндору эр-Квинану?

— Э-е? Как ты сказал?

Стражник пояснил:

— Дела такие: как я уже сказал, пал Хабарьян при Малмадже. И лорд Чиндор примчался с поля боя и, весь в крови еще и в пыли, пошел докладывать его величеству доуру о тех несчастьях, что на нас свалились. И пока они наедине беседовали в тронном зале, Кир — в припадке меланхолии — свой выхватил кинжал и им сразил себя. Тогда Чиндор собрал тех членов кабинета, что живы были, и убедил их наделить его немедля властью чрезвычайной, на время кризиса. Клянешься ты, иль нет?

— О — да, конечно, — сказал Феллон. — Клянусь.

Про себя Феллон почти не сомневался в том, что сам Чиндор и ускорил отход Кира в мир иной, после чего силой заставил министров объявить себя диктатором.

Он проехал в ворота и, не теряя времени, поскакал по узким улочкам к собственному дому. Он опасался, как бы его домовладелец не вселил новых жильцов, поскольку Феллон запоздал с арендной платой. Но, к своей радости, он нашел свой домик таким же, каким его оставил.

Теперь он был намерен заполучить обрывок векселя, который остался у Квейса — захочет тот с ним расставаться, или нет. Затем можно было отправляться за последним обрывком к Кастамбангу, которому, если понадобится, можно будет рассказать какую-нибудь правдоподобную историю: скажем, что Квейс вручил ему бумагу, поскольку намеревался бежать из города.

Феллон торопливо умылся, сменил одежду и набил вещевой мешок тем своим имуществом, с которым было жаль расставаться. Еще через несколько минут он уже вышел на улицу, запер за собой дверь — в последний раз, если все сложилось бы так, как он рассчитывал — привязал мешок к седлу айи и вскочил на нее сам.

Привратник в таверне Ташина сказал, что — да, мастер Турандж был у себя, и пусть добрый господин пройдет прямо наверх. Феллон пересек двор — непривычно пустой — и поднялся на второй этаж.

Когда он ударил в гонг перед номером Квейса, изнутри никто не ответил. Он толкнул дверь, и она легко открылась. Заглянув в комнату, он схватился за рукоять рапиры, но тут же отпустил ее.

Квейс из Бабааля валялся на полу, и его туника была пропитана коричневой кришнаитской кровью. Феллон перевернул труп и увидел, что шпиона пронзили почти насквозь, по-видимому, рапирой. Пол рядом с ним был усеян документами.

Опустившись на корточки, Феллон просмотрел бумаги, но той, которую он искал, среди них не оказалось. Тогда он обыскал сначала труп, а потом и всю комнату.

Документ так и не нашелся. Первая догадка Феллона оказалась верной: Квейса убил тот, кто знал о разорванном на три части векселе и стремился заполучить его.

Но кто? Насколько помнил Феллон, о векселе не было известно никому, кроме Квейса, Кастамбанга и его самого. Деньги находились у банкира, так что, если бы тот решил присвоить их, он бы мог сделать это без всяких бумажек.

Феллон обыскал комнату еще раз, но не обнаружил ни трети векселя, ни чего-либо, способного пролить свет на личность убийцы.

В конце концов он сдался, вздохнул и вышел. Во дворе он спросил у привратника:

— Мастером Туранджем никто до меня не интересовался?

Тот задумался.

— Да, господин, напомнили вы мне. К нему тут приходили час назад или чуть поболе.

— Кто? Как он выглядел?

— Он был землянин, как и вы, и тоже был одет прилично.

— Но как он выглядел? Высокий — низкий? Худой — толстый?

Привратник безразлично пожал плечами.

— Вот этого сказать я не могу, мой добрый господин. Ведь вы, земляне, все на одно лицо — поди вас, отличи.

Феллон сел на свою айю и пустил ее размеренной рысью на восток, направляясь через весь город в банк Кастамбанга. Скорее всего, ехал он впустую, но он не мог себе позволить пренебречь даже самым призрачным шансом получить свои деньги.

На улицах Занида царило сдержанное возбуждение. Тут и там можно было заметить бегущих. Один из них крикнул:

— Джунгавцы у города! Все на стены!

Феллон поехал дальше. Проезжая мимо Дворца Правосудия, он обратил, внимание, что выставка голов казненных была более представительна, чем обычно. Он окинул ее самым беглым взглядом и поехал дальше, но тут до него дошло, что одна из голов была ему знакома.

Он оглянулся и с ужасом убедился, что эта голова с отвисшими щеками и нижней губой действительно принадлежала раньше тому самому кришнаиту, к которому он направлялся. На табличке под головой было написано:

КАСТАМБАНГ ЭР-АМИРУТ

Банкир из Габанджа,

в возрасте 103 лет 4 месяцев.

Осужден за измену

десятого числа месяца Харау.

Казнен

двенадцатого того же месяца.

Измена, по-видимому, заключалась в финансировании Квейса из Бабааля, разоблаченного агента гуура. А поскольку нормальной юридической процедурой балхибского правосудия являлись пытки осужденных — чтобы те выдали имена сообщников — обезумевший от боли Кастамбанг вполне мог упомянуть и Энтони Феллона. И теперь у Феллона имелась еще более веская причина спешно покинуть Занид, чем перспектива окружения и взятия города кваатцами.

Он пришпорил айю и поскакал к Луммским воротам, решив больше не мешкать. Однако, миновав несколько уличных кварталов, он понял, что контора Кастамбанга лежит прямо на его пути. И когда он проезжал мимо, он не мог не заметить, что ворота дома сорваны с петель.

Не в силах побороть Любопытство, он потянул за повод и завернул во двор. Повсюду были видны следы буйства толпы. Дворик был усеян осколками изящных Катай-Джогорайских статуй. Фонтаны молчали. Валялись и другие предметы. Феллон спешился и наклонился, чтобы рассмотреть их. Это были папки, векселя, конторские книги и прочие банковские принадлежности.

Феллон предположил, что после того, как Кастамбанга арестовали, у его дома собралась толпа, которая и разграбила его под патриотическим предлогом, что имущество изменника должно принадлежать народу.

Оставался еще небольшой шанс на то, что по крайней мере одна из двух недостающих частей векселя оставалась в доме. На самом деле, подумал Феллон, ему не стоило тратить время на поиски — занидский климат явно стал вреден для его здоровья. Но, с другой стороны, это могла быть его последняя возможность вернуть Замбу.

И был еще этот загадочный убийца Квейса. Побывал ли он уже и у Кастамбанга?

Феллон просмотрел все разбросанные по двору бумажки. Ничего.

Он прошел в дом и обнаружил у самых дверей труп одного из колофтян Кастамбанга.

Где банкир скорее всего мог хранить обрывки — или обрывок — векселя? В тот день, когда вексель был выписан, Кастамбанг спрятал свою часть в ящик стола в подземном конференц-зале. Феллон решил, что обыщет берлогу и, даже если ничего не найдет, немедленно уедет из города.

Подъемник, конечно, не работал, но Феллон нашел ведущую вниз лестницу. Сняв со стены лампу, он долил ее маслом из другой, подровнял фитиль и поджег его, чиркнув зажигалкой. После чего спустился.

В коридоре было темно и тихо. Шаги и дыхание Феллона казались слишком шумными.

Хорошая память и безотказное «чувство направления» позволили ему быстро найти путь к берлоге Кастамбанга через длинный ряд комнат и коридоров. Защитники даже не успели воспользоваться выдвижной решеткой. На полу поблескивало несколько монет, оброненных толпой, но дверь в саму берлогу была закрыта.

Почему бы это? Разбушевавшиеся погромщики вряд ли дали бы себе труд прикрыть за собой дверь.

К тому же, она была притворена неплотно, и в оставленную щель пробивался свет. Положив руку на рукоять рапиры, Феллон уперся ногой в дверь и с силой толкнул. Дверь с треском распахнулась.

Комната была освещена свечой, которую держала кришнаитка, стоявшая спиной к двери. Лицом к Феллону, с другой стороны большого стола, стоял землянин. Как только дверь распахнулась, женщина тоже развернулась лицом к ней. Мужчина выхватил меч.

Чисто рефлекторно Феллон тоже обнажил рапиру, но так и остался стоять на пороге с раскрытым от изумления ртом. Женщиной оказалась Гази эр-Дукх, а мужчиной Уэлком Вагнер в кришнаитском наряде.

— Привет, Гази, — сказал Феллон. — Это твой новый джагейн? Ты что-то стала их часто менять в последнее время.

— Нет, Антане, не джагейн он мне — но больше. Он дал мне то, что я всю жизнь искала — свет истинной религии.

Пока Гази говорила, Феллон окинул комнату взглядом, заметив, что великолепный квонговый стол Кастамбанга сильно пострадал от топора и зубила и был безнадежно испорчен. Все его ящики были изрублены или взломаны, а бумаги, которые в них лежали, валялись на полу. Только на покрытой следами от топора крышке стола перед Вагнером лежали два небольших бумажных прямоугольника. И хотя от двери Феллону не было видно, что на них написано, он был уверен — по их размерам, форме и цвету — что это обрывки его векселя.

— Где ты это взял? — спросил он у Вагнера.

— Одну часть у того, у кого она была, а другую из этого вот ящика, — сказал Вагнер. — Пришлось же мне за ними погоняться!

— Они мои. Я их заберу, если ты не возражаешь.

Вагнер взял оба бумажных прямоугольника в левую руку и сунул их в карман.

— А вот тут-то ты и ошибаешься, мистер. Они не принадлежат никому — так что, если они стоят денег, все пойдет Истинной Церкви — на распространение света. Я полагаю, третий обрывок у тебя?

— Давай-ка сюда эти два, — сказал Феллон, делая шаг вперед.

— Ты давай свой, — сказал Вагнер, начиная обходить стол. — Я против тебя ничего не имею, парень, но экуменическому монотеизму эти бабки нужны куда больше, чем тебе.

Феллон сделал еще шаг.

— Так это ты убил Квейса?

— Если бы не я его — он бы меня. И делай то, что тебе говорят. Но без глупостей: я неплохо управлялся с этими железками — до того, как увидел истину.

— Как ты узнал о Квейсе?

— Я был во Дворце Правосудия, когда судили Кастамбанга, и слышал его показания. Гази знала о векселе, разорванном на три части — об остальном догадаться было не трудно.

— Кончайте болтовню, — сказала Гази, ставя свечу на стол. — Иль разделите деньги, иль отношенья выясняйте в другом каком-то месте. Занид вот-вот возьмут — сейчас не время препираться.

— Моя крошка, как всегда, практична и верна себе, — сказал Феллон, потом обратился к Вагнеру: — Однако же интересный из тебя святой отец получается. Совершаешь два убийства — по крайней мере, собираешься довести счет до двух — и сматываешь вместе с добычей и красоткой — и все во имя своего бога…

— Ты ничего в этом не понимаешь, — беззлобно ответил Вагнер. — В отличие от тебя, я не нарушаю норм морали. С Гази у нас чисто духовные отношения. Она будет мне сестрой…

В этот момент Вагнер по-кошачьи прыгнул вперед, выставив вперед рапиру. Спасая жизнь, Феллон едва успел отбить удар и тут же сделал ответный выпад, но Вагнер без труда парировал. Клинки метались и поблескивали в полутьме: вжик-дзинь-бом!

В комнате было слишком тесно для свободного маневрирования, и Феллону к тому же мешала лампа, которую он держал в левой руке. От тряски из нее проливалось масло. Вагнер фехтовал умело и стремительно, и у него была сильная рука.

— Кончайте, недоумки! — воскликнула Гази как раз в тот момент, когда Феллон решил швырнуть лампу в фанатичное сосредоточенное лицо противника. Она схватила Феллона сзади за тунику и потянула. Феллон поскользнулся на какой-то бумажке. Вагнер сделал энергичный выпад.

Феллон успел заметить, как острие клинка миссионера приближается к его грудной клетке. Он только начал поднимать рапиру, когда острие скрылось из вида, и все его тело прострелило ледяной болью.

Вагнер извлек рапиру и отступил на шаг, оставаясь в боевой стойке. В ушах Феллона что-то ревело, но он услышал, как меч, выпавший из его ослабевшей руки, со звоном упал на каменные плиты. Его колени подогнулись, и он мешком осел на пол.

Откуда-то издалека до него донеслись звук падения погасшей лампы и восклицание Гази, хоть он и не разобрал ее слов. Затем Вагнер рылся в его кошельке у пояса. Последнее, что услышал Феллон, были удаляющиеся шаги Вагнера и Гази. Затем стало тихо и темно.

Феллон так никогда и не узнал, был ли он без сознания, а если был, то как долго. Но когда через неопределенное время он осознал, что валяется на каменном холодном полу в полной темноте, что его туника пропитана кровью, а рана горит адским огнем, он решил, что в таких антисанитарных условиях помирать не годится.

Он пополз к двери. Даже в таком состоянии чувство направления не подвело его. Он сумел преодолеть несколько метров, прежде чем усталость остановила его.

Немного погодя он прополз еще несколько метров. Неуклюже попробовал пощупать собственный пульс, но так его и не нашел.

Короткий отдых, новые метры. И еще, и еще. Он все больше слабел, поэтому каждый раз метров получалось все меньше.

Прошло несколько часов — как ему показалось — прежде чем он дополз до лестницы, по которой спустился в подвал. Мог ли он хотя бы представить себе, как полезет вверх по всем этим ступеням, если едва мог ползти по ровной поверхности?

Что ж, хуже ему от этого все равно не будет.