Читаю в гостиной книгу про айкидо. Ки – значит Духи. Библиотека Фолетти напоминает рыбную лавку, где большая часть товара несъедобна: мне приходится долго рыться, прежде чем я отыщу что-то вроде сардины или барабульки. Впечатление такое, будто читабельные книги сохранились по чистой случайности в соседстве со сборниками выступлений гуру, энциклопедией ведийской мысли, очерками о дзэн-буддизме, историей индуизма, нравственными притчами для детей. Если я натыкаюсь на что-то удобоваримое, то книга либо попала сюда из предыдущей жизни Витторио, либо чудом оказалась среди литературы, прошедшей чистку по дороге в вестибюль Кундалини-Холла. Как всегда, я читаю не подряд: у меня привычка начинать с конца, затем я заглядываю в середину, прочитываю несколько первых страниц и только уже потом, если не пропал интерес, читаю остальные главы. Никакой это не метод, обыкновенная лень, ведь когда знаешь, чем дело закончится, то не важно, что там в начале, и глупо тратить время на середину, все равно, читаешь ты роман или ученый труд. Такое чтение хорошо еще и тем, что я потом помню каждое слово, а если это партитура, то каждую ноту, по зрительным нервам информация поступает внутрь меня и прочно там оседает, а наружу выходит уже только по моему сигналу. Я сбивал с толку консерваторских преподавателей, они были уверены, что я только прикидываюсь лентяем, что это у меня маска, а на самом деле я работяга, каких мало. Они и мысли не допускали, что я лентяй, что я шутя, без всякого труда запоминаю ноты, усваиваю услышанное, увиденное, прочитанное.

Одна из глав книги про айкидо объясняла, что у человека центр мировой энергии находится на десять сантиметров ниже пупка, но человек не всегда это знает. Смешно, если представить, сколько народу с мировым центром под пупком разгуливает по земле; с другой стороны, в этом что-то есть. Мне всегда казалось, что мое понимание жизни близко к восточному, подразумевающему определенное равнодушие к материальным благам, земным чувствам, земным связям. Выбор у меня был большой, было что выбирать из смеси философий и религий, даже если судить только по книгам в доме Фолетти и в вестибюле Кундалини-Холла. По всей этой печатной продукции с пучками света на обложках, зачарованными глазами и листьями магических растений, с многозначительными комбинациями гласных и согласных в заголовках. Для меня все эти переплеты были вроде разных этикеток одного и того же товара, ничего не стоило придумать еще одну и еще, и еще. Было бы интересно взять понемногу из каждого источника, перемешать и на то, что получится, поставить свой копирайт. Организовать духовное шоу с музыкой для привлечения молодежи. Мистическое кунфу. Я листал книгу про айкидо, давая волю фантазии.

Можно продемонстрировать убедительный опыт – попробовать поднять Уто Дродемберга, когда он не сосредоточен на Ки. Это совсем нетрудно, при росте метр семьдесят пять он весит всего пятьдесят три килограмма. Разве это вес? К нему подходит узколобый детина, берет его под мышки и без труда поднимает. Потом ставит на землю и отступает на четыре шага. Мускулы напряжены, кривые ножищи широко расставлены. Уто Дродемберг сосредоточивается на Ки, смещает центр тяжести ниже. Прикрывает глаза, берет длинное дыхание, чуть сгибает колени, плавно выпячивает лобок и подтягивает зад. Ощущает в десяти сантиметрах ниже пупка неизменную силу мировой тяжести, невидимый поток космической энергии, который медленно проходит через все тело и приковывает его к земле. Гениталии тут ни при чем, это выше, так что никакой двусмысленности. Уто Дродемберг легким движением головы подзывает детину, и тот подходит – тупая рожа, стрижка под ежик. Детина с утра до ночи потеет в спортзале, ворочает сотни килограммов железа, качает мускулы на тренажерах. С его неповоротливым умом этот битюг не знает, что такое сомнения. Толстенные ляжки трутся на ходу одна о другую, бицепсы – стальные шары. Такого можно встретить с женщинами или в кино, увидеть, как он выходит из машины и пытается взять на испуг более слабого и менее тупого, чем он. Не трудно представить, что он ест: кровавые бифштексы и яйца, сверхпротеиновые смеси, анаболические кормовые добавки, используемые в животноводстве. Он заходит со спины и опять подхватывает Уто Дродемберга под мышки, слегка приседает на мощных ногах, как штангист перед поднятием веса. (Это происходит, естественно, на глазах у многочисленных зрителей, в переполненном театре или вечером на стадионе под открытым небом. Напряженное ожидание. Взгляды зрителей, всех до единого, устремлены на Уто Дродемберга и на детину, тысячи людей затаили дыхание.) Детина всей силой своих накачанных мускулов пытается оторвать Уто Дродемберга от земли и не может приподнять его ни на миллиметр. Он дергает его, тужится, напрягает мышцы ног, живота, спины, бицепсы и трицепсы, стискивает зубы, весь красный, но у него ничего не получается. Уто Дродемберг стоит как вкопанный и не желает отрываться от земли, не желает, и все. Он совершенно спокоен, на невозмутимом лице разве что едва уловимый намек на улыбку, в легком теле нет напряженности, оно расслаблено. Детина из кожи вон лезет, скрежещет зубами, его звериное животное самолюбие уязвлено, еще немного, и он лопнет от натуги. В конце концов он сдается, отпускает Уто Дродемберга и, признав свое поражение, обессиленный, удаляется под смех и улюлюканье зрителей. Уто Дродемберг открывает глаза, выходит на авансцену, кланяется, как по окончании концерта. Тысячи и тысячи людей неистово бьют, в ладоши, плачут, смеются, выкрикивают его имя. Уто Дродемберг улыбается, впитывает поток коллективной энергии. Эта энергия способна превратить обыкновенного человека в святого, на ее волне можно воспарить над землей.

Звонит телефон. Звонит телефон. Нина вбегает в гостиную, бросается к аппарату, чтобы успеть снять трубку, уж не знаю, от кого она ждет звонка. «Да-да, – говорит она. – Конечно. Спасибо». – Кладет трубку и смотрит на меня. Спрашивает:

– Ты что, не слышал звонка?

Я поднимаю книгу, показываю: читал, мол, не слышал. Но ей все равно.

– Едем смотреть закат, – говорит она и выбегает из гостиной.

Я смотрю на небо, начинающее меркнуть, как экран выключенного телевизора. Голос Нины из коридора, ведущего в дальние комнаты: «Звонил Кришна, сказал, чтобы ехали смотреть закат. Скорее!»

Через две секунды Марианна с Джефом-Джузеппе уже в гостиной.

– Беги к папе, – говорит она и подталкивает его к барокамере. – Скажи, что мы едем. Быстрее. – И уже обращаясь ко мне: – Шевелись, Уто, а то не успеем.

Я поднимаюсь лишь потому, что вижу, как она возбуждена: глаза горят, светлые волосы разлетаются, она бежит к двери, возвращается, торопит меня и Нину. Нина, пока я зашнуровываю ботинки, успевает обуться, надеть шарф, шапку, пальто и перчатки. Джеф-Джузеппе и Витторио вылетают из-за дома, словно спасаясь от землетрясения. Марианна повторяет: «Быстрее, быстрее!» Увлекая меня с собой, все бегут к «рейнджроверу», я даже не пытаюсь сопротивляться.

В машине никто не разговаривает, все в судорожном ожидании. Витторио едет на большой скорости по дороге, покрытой снегом. Марианна, Нина и Джеф-Джузеппе на заднем сиденье, смотрят в окно. Ничего похожего на закат, но даже если бы и было что-то похожее, мне все равно не понять, к чему такая спешка. Я смотрю на профиль Витторио, стараясь обнаружить признаки раздражения, ведь его оторвали от работы, но их нет: кажется, он слишком занят своей ролью быстрого и аккуратного семейного водителя, собранного в движениях, сосредоточенного на дороге, по которой едет.

Зато Марианна сидит, как на иголках, смотрит на ребят, смотрит на меня, смотрит в окно, вся извертелась. Джеф-Джузеппе хлопает себя по коленям, точно играет на ударных, тоже смотрит в окно, тушуется, поймав на себе мой неприязненный взгляд. Нина здесь и не здесь, она смотрит в окно, но потом опускает глаза, надвигает на лоб шапку.

По-моему, они с Марианной все время тайно соревнуются, борясь за внимание Витторио: улыбки и разговоры о семейном согласии скрывают удвоенное напряжение в сети переменного тока. Нина – молчит, не ест, продолжает худеть, Марианна – говорит и говорит, наступает, множит свои победы, Витторио делает вид, что не замечает их соперничества, держит нейтралитет, занимая позицию точно посередине между двумя женщинами. Он соорудил контейнер для собственных чувств и рьяно, как сторожевой пес, охраняет его от всех сомнений. Я спрашиваю себя, сколько бы продержался этот спектакль в нормальном мире, за пределами Мирбурга. Спрашиваю себя: а может, я вижу все в искаженном виде оттого, что во мне столько желчи? А может, они и впрямь – идеальная семья?

Витторио повернул на шоссе, потом съехал на другую узкую дорогу, ведущую на вершину холма, и остановился на площадке перед большой виллой, облицованной красным кирпичом. Мы вышли из машины, подгоняемые Марианной: «Скорей, скорей!» По всему горизонту разливался густо-оранжевый свет. Солнце уже скрывалось за бескрайней белой равниной, оставляя за собой на небе разливы цветных рек и озер.

Мы смотрели в ту сторону, опираясь на деревянный парапет, внизу под нами начиналась долина. Марианна молчала, бросая на нас быстрые оценивающие взгляды, выбирала место, откуда лучше видно, раздувая ноздри, втягивала воздух, словно хотела втянуть в себя открывающийся вид.

Витторио стоял в позе художника – скрестив руки и одобрительно кивая головой. Нина и Джеф-Джузеппе стояли между ним и Марианной, Нина – внимательно-сосредоточенная, Джеф-Джузеппе – зачарованный, но стесняющийся это показать, потому и поглядывал на меня, проверяя, как я реагирую. Собранный, я стоял неподвижно, стараясь сосредоточиться на Ки и удержать центр тяжести на нижнем уровне.

Потом солнце нырнуло за горизонт, вместе с солнцем канул оранжевый разлив, и в небе остались серые облака, от светло– до темно-серых, цвета сепии. «Конец», – сказал Витторио, как говорят об окончании концерта или спектакля – с облегчением и одновременно с сожалением. Марианна по-детски, со своей привычной восторженностью, беззвучно захлопала в ладоши, в глазах у нее стояли слезы. «Мама, ты что!» – сказал Джеф-Джузеппе и смущенно взглянул на меня. Нина сделала вид, будто ничего не заметила, должно быть, уже привыкла к подобным сценам, и, судя по всему, они не доставляли ей удовольствия. Витторио подошел к жене, обнял ее, успокаивающе похлопал по плечу, поцеловал в голову.

В это время Нина оглянулась на виллу и вдруг со странным удивлением в голосе воскликнула: «Ой!» Мы тоже оглянулись, все разом: на террасе перед виллой стоял маленький старенький индус с длинными белыми волосами и длинной белой бородой, одетый в красно-фиолетовую тунику. Главная ассистентка и полумонахиня за его спиной нам слегка поклонились.

Я вижу, как лицо Марианны в одну секунду делается белее снега, даже губы становятся бескровными. Она идет к террасе, Витторио за ней, а мы за Витторио. Эти их приветствия на расстоянии немного нелепы: индус стоит по ту сторону балюстрады, Марианна остановилась по эту, впрочем подойти ближе ее могло удерживать и чувство почтения. Сложив ладони, она благоговейно кланяется и говорит: «Как мы рады тебя видеть, Свами!»

Гуру отвечает на приветствие с веселым благодушием старого гнома, улыбается. Когда он произносит «хорошо, хорошо» или что-то в этом роде, его нижняя челюсть двигается так, будто он жует.

Витторио, почтительно склонившись, протягивает ему руку поверх перил. Гуру, вместо того чтобы пожать протянутую руку, опирается на нее своей морщинистой ручкой, а другой гладит по голове Нину и Джефа-Джузеппе, приблизившихся к нему этакими агнцами.

Потом он смотрит на меня, держащегося в нескольких шагах позади семейства Фолетти. Наши взгляды встречаются, и начинается мысленное перетягивание каната: он тянет в свою сторону, я в свою, между нами только этот короткий канат, и в обоюдной игре сил каждый из нас старается сохранить внешнюю невозмутимость. Не знаю, от чего это зависит – от красоты места и вечера или от неожиданности, или только от того, что он какой-то странный, этот маленький старичок с острым взглядом, но я в самом деле не могу сказать, что для меня это рядовая встреча, что я много видел таких людей.

Марианне удается подтащить меня за руку ближе, чем это смог сделать гуру своим взглядом.

– Свами, это Уто, наш друг, он приехал к нам в гости из Италии, – говорит она.

Гуру пристально смотрит мне в глаза, улыбается, шевелит нижней челюстью, издавая слабый горловой звук, низкий, как гудение добродушного шмеля, складывает ладони, подносит их ко лбу и слегка кланяется мне.

Я думаю всего секунду, а может, я секунду ни о чем не думаю, потом подношу кулак правой руки к раскрытой ладони левой в приветственном жесте, который видел в книге про айкидо, наклоняю и тут же снова поднимаю голову. Это не только боевое, но отчасти и духовное, а главное – восточное приветствие, ну и что, что оно японское, что я чувствую на себе панические взгляды Марианны и Витторио, Нины и Джефа-Джузеппе, остолбеневших на периферии моего зрения.

Гуру мое приветствие, похоже, нисколько не шокирует, он по-прежнему улыбается, но, по-моему, чуть серьезнее, как будто пересматривает свое первое впечатление обо мне.

Все это продолжается недолго, мысленное перетягивание каната закончилось вничью, но состояние некоторого напряжения осталось, в роли безмолвных зрителей, разделенных невысокими деревянными перилами, выступают по эту сторону семейство Фолетти, по ту – две ассистентки гуру. Но вот главная ассистентка приближает губы к уху гуру и тихо говорит:

– Лучше вернуться в дом, очень холодно.

Гуру отрывает от меня взгляд, чтобы распределить его между четверкой Фолетти, улыбается в бороду, бормочет, растягивая гласные: «хорошо, хорошо» и, одарив нас полупоклоном, удаляется в дом, сопровождаемый двумя женщинами, которые успевают нам быстро поклониться.

Мы остаемся одни на заснеженной площадке возле виллы, Марианна смотрит на меня, на мужа, у Нины и Джефа-Джузеппе сияющие в сумерках глаза.

– Вы видели? – спрашивает Марианна.

От возбуждения ей не стоится на месте, она бросает восторженные взгляды то на стеклянную дверь, за которой скрылся гуру, то на потерявший краски закат, поворачивается на триста шестьдесят градусов, подбегает ко мне и хватает меня за руку. Витторио стоит поодаль, спокойно наблюдая за женой. Она бежит к нему, чмокает его в щеку, целует Джефа-Джузеппе, целует Нину, которая балансирует на прямых ногах, перенося центр тяжести с пятки на носок и обратно. Не остаюсь без поцелуя и я.

В машине по дороге домой она спрашивает, наклонившись ко мне:

– Ты видел, как Свами на тебя смотрел? Он редко на кого так смотрит.

Я киваю в ответ. У меня нет желания поддерживать этот разговор.