О ТОМ, ЧТО СЛУЧИЛОСЬ ПОТОМ В СВАДЕБНЫЙ ВЕЧЕР

До и во время венчания Ундина вела себя тихо и благонравно; зато теперь все диковинные и дерзкие причуды, клокотавшие в ней, словно бы с силой выплеснулись наружу. Она донимала своими выходками жениха, родителей и даже высокочтимого пастыря, когда же хозяйка дома попыталась одернуть девушку, рыцарь остановил ее, с серьезным видом напомнив ей, что Ундина — его жена. Между тем ему и самому было не по себе от ребячества Ундины; но ничего тут было не поделать — ни знаки, ни покашливание, ни укоризненные слова не помогали. Всякий раз как новобрачная замечала недовольство своего любимого — а это было не однажды — она, притихнув, подсаживалась к нему, гладила его, улыбалась, шептала ему что-то на ухо, и хмурое чело его прояснялось. Но сразу же какая-нибудь взбалмошная выходка увлекала ее, и вновь начиналась все та же шутовская возня, еще хуже прежнего. Наконец, священник молвил очень серьезным и вместе с тем дружеским тоном:

— Мое милое юное дитя, хоть на тебя и нельзя смотреть без восхищения, однако подумай все же о том, как бы вовремя настроить свою душу в лад с душой твоего избранника.

— Душа? — рассмеялась в ответ Ундина. — Это звучит красиво и для большинства людей служит, быть может, поучительным и полезным уроком. Ну, а если у кого и вовсе нет души — скажите на милость, как же ее настроить? Со мной вот именно так и обстоит!

Священник умолк, глубоко задетый этими словами и, исполненный благочестивого негодования и скорби, отвернулся от девушки. Она же с вкрадчивой улыбкой приблизилась к нему и молвила:

— Нет, сначала выслушайте толком, а потом уж хмурьтесь, ведь ваш сердитый вид причиняет мне боль, а вы не должны причинять боль ни одному созданию, которое само не сделало вам ничего дурного. Потерпите немного, и я объясню вам, что я хотела сказать.

Казалось, она готовится начать длинную речь, но вдруг запнулась, как бы охваченная внутренней дрожью, и разразилась потоком горьких слез. Окружающие не знали толком что с ней делать и молча глядели на нее, каждый со своей тревогой в сердце. Наконец, она молвила, вытерев слезы и серьезно глянув на священника: — Душа — это, должно быть, что-то очень милое, но и очень страшное. Боже правый! Не лучше ли, святой отец, и вовсе не иметь ее?

Она вновь умолкла, как бы в ожидании ответа. Слезы ее перестали течь. Все, кто был в комнате, поднялись с мест и в ужасе отступили. Она же не сводила глаз со священника, черты ее выражали робкое любопытство, и именно это и наводило такой ужас на окружающих. — Тяжкое, должно быть, бремя — душа, — продолжала она, не дождавшись ответа, — очень тяжкое! Ибо уже сам приближающийся образ ее осеняет меня страхом и скорбью. А мне ведь было всегда так легко, так радостно!

И она вновь залилась слезами и скрыла лицо в складках своей одежды. Тогда священник подошел к ней, лицо его было строгим. Он обратился к ней, заклиная ее всеми святыми отбросить обманчивую оболочку лучезарной кротости, если за ней скрывается недоброе. Она же опустилась на колени, повторяя вслед за ним святые слова, славя господа и клянясь, что никому на свете не желает зла. Наконец, священник сказал рыцарю: — Я оставляю вас, юный супруг, с той, с кем я вас сегодня обвенчал. Насколько я могу судить, в ней нет ничего дурного, но много странного. Я препоручаю ее вашей осмотрительности, любви и верности.

С этими словами он вышел, старики последовали за ним, осеняя себя крестным знамением.

Ундина все еще стояла на коленях. Она приоткрыла лицо и сказала, робко взглянув на Хульдбранда: — Ах, теперь ты меня, конечно, покинешь; а ведь я, бедное, бедное дитя, не сделала ничего дурного!

Она произнесла это с такой невыразимой грацией и выглядела так трогательно, что ее жених мигом забыл все то страшное и загадочное, что так испугало его, и поспешил к ней с раскрытыми объятиями. Она улыбнулась сквозь слезы — словно утренняя заря заиграла на ручейках, — Ты не можешь покинуть меня! — доверчиво и вместе с тем твердо шепнула она, и руки ее нежно коснулись щек рыцаря. Это окончательно развеяло зловещие мысли, которые гнездились в глубине его души и нашептывали ему, что он связал свою судьбу с феей или каким-то иным коварным порождением мира духов; и лишь один вопрос сорвался как бы невзначай с его губ:

— Ундина, милая, скажи только одно: что это ты говорила такое о духах земли и о Кюлеборне, когда священник постучался в дверь?

— Сказки, детские сказки! — ответила смеясь Ундина, вновь обретая свою обычную веселость. — Сперва я нагнала на вас страху, а потом вы на меня. Только и всего. Вот и песне конец, да и всему свадебному вечеру.

— Нет, не конец! — воскликнул опьяненный любовью рыцарь, погасил свечи и, осыпая поцелуями свою прекрасную возлюбленную, озаренную ласковым сиянием луны, понес ее в горницу, где было приготовлено брачное ложе.