В то время в Козлах место и звание окружного почтинспектора занимал будущий товарищ министра почт Аркадий Анастасиевич Чебыкин. В тот подготовительный козловский период к своей будущей петербургской деятельности, он задумал написать книгу о почтовых тарифах, проводя в ней ту мысль, что надо достичь большего их единообразия в масштабах земного шара. Но ту или иную мысль нужно было выразить гладко, понятно и литературно, а Аркадий Анастасиевич на этот счёт был очень и очень слаб. На помощь себе он пригласил Вельтищева, который сумел довести совместную с Чебыкиным работу до конца, хотя пагубная страсть его не покидала. Чебыкин относился к его слабости снисходительно, потому что в моменты опьянения Вельтищев был в состоянии лучше проникать в чужие, малопонятные для самого автора мысли. Но когда пришлось перейти к печатанию книги и корректура была поручена Вельтищеву, вышел грандиозный скандал. Начался он в тот самый вторник, когда наступил срок готовности головоломок, назначенный Тальяферо. В тот день Вельтищев отправился к Тальяферо рано утром. Разумеется, его интересовали и головоломки. Но ещё более любопытство Владимира Досифеевича задорил вопрос: правда ли, что он мог в той прерванной партии получить обещанный мат в шесть ходов? Позавчера в гостях у Серебрянникова он с Сергеем Севастьяновичем вдоль и поперёк изучил ту свою позицию и нашёл её несокрушимой. Но очень уж многозначительно хмурились под стеклянным колпаком высохшие «фигурные» грибы…

Подойдя к домику Тальяферо, Вельтищев увидел здесь перемены. Весь плющ был сорван, а стёкла веранды до половины были замазаны голубой краской. Вельтищев постучал и при этом заметил, что дверь не заперта. На стук никто не ответил. Вельтищев громко позвал хозяина. Опять никакого ответа, но в доме послышался шорох. Вельтищев распахнул дверь и увидел на полу расплющенный котелок панорамщика и чёрную крысу, которая тут же пропала. Обеспокоенный, Владимир Досифеевич прошёл в комнату. Он нашёл там на столе стопку бумаг с изложением условленных головоломок. Вельтищев стал изучать их решения, поджидая хозяина. Но прошло полчаса, а Тальяферо не возвращался. Вельтищев устал ждать. Он сложил бумаги в портфель, вышел в коридор и отворил дверь на веранду. Тут ничего с прошлого вторника не изменилось. Только в бутылях оставалось меньше жидкости, питающих парничок.

Вельтищеву захотелось пить. Он набрал из ведра и выпил кружку жёсткой колодезной воды. Потом ушёл из дому, приперев дверь чурбаном.

Вскоре он сидел в пивной, пожимал руку какому-то нафабренному ростовщику и доказывал ему всю его подлость, обзывая соответственными словами. Тот совершенно соглашался с неотразимыми, но нетрезвыми доводами, бряцал себя по животу невыкупленными золотыми цепочками и хлопал обличителя по плечу. Потом Вельтищев с кем-то обнимался, кому-то на потеху говорил по-латыни, показывал свои статьи…

Вдруг сильная тревога потушила в нём интерес к собутыльникам. Тревога была неопределённой. Одна лишь мысль глухо в ней ворочалась, что чего-то недостаёт, что что-то важное отсутствует.

Владимир Досифеевич раскрыл портфель (портфель был тут, портфель не потерялся) и перещупал бумаги. Всё как будто на месте: вот статья о всероссийской ярмарке, вот заметки о новом цензурном уставе, вот головоломки Тальяферо, вот докладная записка о необходимости учреждения при земельных банках особых контрольных комитетов, заказанная братом Аркадия Чебыкина… Да, Чебыкина…

И тут Вельтищев вспомнил о книге, над которой они вместе с Аркадием Анастасиевичем работали. Рукопись этой книги занимала утром всё заднее отделение его обширного портфеля. Он это отлично помнил!

И всё же, вопреки отчётливому воспоминанию Вельтищеву вдруг стало казаться, что он оставил рукопись дома. Он закрыл портфель и, поискав глазами под столиками и на скамьях, отправился домой.

У него была прекрасная жена, которую он боготворил, хотя и успел измаять монотонными обещаниями насчёт воздержания от спиртного. Увидев мужа сверх меры нетрезвым, она решилась было разразиться горькими упрёками, чего обычно делать избегала. Но её поразил потерянный вид супруга, и она с тревогой осведомилась, что случилось.

А Шарик между тем заметил, что хозяин раздеваться не торопится (из чего явно следовало намерение идти с ним гулять), и с ликующим лаем взвивался чуть ли не до потолка.

Владимир Досифеевич объяснил суть происшествия и поднял глаза. Жена покачала головой. Она сама утром клала рукопись мужу в портфель. Вельтищеву вдруг стало казаться, что рукопись забыта им в доме Тальяферо. Он решил немедленно туда идти. Жена понимала, что супруг встревожен слишком сильно, чтобы ждать завтрашнего утра, и не удерживала его. Но когда он стал уходить, началась обычная история.

— Пошёл, Шарик! Пошёл! Ступай домой!..

Но собака ноль внимания и только помахивала хвостом. Владимир Досифеевич сердился, топал ногой и старался принять грозный вид, внушительно повторяя «Шарик, пшёл!..» с тем же результатом. Шарик не только не шёл домой, а, напротив, как только Владимир Досифеевич двинется, преспокойно следовал за ним. Наконец Вельтищеву пришлось смириться с его обществом. К домику Тальяферо они пришли, когда уже совсем стемнело.

Дом по-прежнему был безлюден и не заперт. Дверь припирал чурбан, поставленный Вельтищевым утром. Владимир Досифеевич помнил, как зажигал керосиновые лампы, как искал рукопись в комнате и на веранде, как опрокинул нечаянно корзинку с грибами и, собирая грибы, давил их сапогами, а потом, поскользнувшись, повалил на парник бутыль с раствором и раствор, шипя, как шампанское, быстро впитался в грунт. Но помнил он всё это смутно, как во сне. А потом его одолел настоящий сон. Сон без сновидений.

Проснулся Владимир Досифеевич оттого, что Шарик, жалобно повизгивая, толкал его мордой и лапами. Собака, должно быть, сочла (и вполне справедливо сочла), что это нестерпимый непорядок — ночевать под чужой крышей. Она приглашала хозяина вернуться домой. Владимир Досифеевич стал отмахиваться от Шарика, замычал на него, но этим разбудил себя окончательно и почувствовал жажду, как всегда бывает после перепития.

Он встал с дивана слегка озадаченный, недоумевая, как здесь очутился. Шатаясь на неверных ногах, он поплёлся на веранду. Там горела керосиновая лампа. Вельтищев одним духом осушил кружку воды и выпил затем вторую. Какое-то шуршание донеслось из угла, где стоял парничок. Вельтищев обернулся. Что-то металось под стеклянными рамами. Он сообразил, что то была крыса, проскользнувшая как-то под рамы. Она безуспешно пыталась выбраться. Вельтищев подошёл к парнику и выпустил крысу.

Его поразил вид грунта под стеклом. Грунт был весь в тёмных и светлых клетках. И в некоторых клетках росли продолговатые грибы, похожие на шахматные фигуры. Одни из этих своеобразных шахмат были темнее других. Их легко было разделить на две стороны — белых и чёрных.

Желая рассмотреть преобразившийся грунт, Вельтищев снял рамы и перевесил лампу поближе. Оказалось, что там, где глаз видел светлые клетки, было густо усеяно крохотными белёсыми грибочками.

Осмотрев шахматы, чудесно выросшие на парнике, Вельтищев вдруг вздрогнул, узнав позицию, в которой прервалась его партия с Тальяферо. Ему подумалось, что сейчас раскроется загадка предсказанного мата в шесть ходов. Он собрал грибы-фигуры в корзину и стал ждать, не вырастет ли на оголённом парнике следующая позиция, соответствующая началу матовой атаки. Но он что-то вспоминал, живописал в уме какие-то картины и наконец занёсся воображением в такую даль, что неведомо как очутился на диване под качающимся маятником. Движения маятника наводили дремоту, и вскоре Вельтищев погрузился в сон.

Разбудил его снова тот же Шарик, но теперь уж другим способом. Он не толкал больше хозяина, а лишь скорбно и заунывно выл, вкладывая в модуляции голоса всю муку своего сиротства. Владимир Досифеевич спустил ноги и с неудовольствием вспомнил примету: «ночной собачий вой — к покойнику». Он через плечо посмотрел на часы. Было за полночь.

У дивана стояла корзинка с грибами в виде шахматных фигур. Должно быть, Вельтищев машинально принёс её в комнату. Взглянув на неё, он тут же вспомнил всё приключение и поспешил на веранду.

Там, на парнике, изображалась теперь другая позиция. Грибы, которые создавали её, были водянистее прежних. Связь между новой и старой позициями, несомненно, существовала. Вначале, однако, Вельтищев никак не мог её ухватить. Вдруг он догадался, как развивалась партия. Он угадал ход белых в той старой позиции и подивился его безобидности. Сообразил он и то, как ответили чёрные. Их ответ был вынужденным. Впрочем, он только усиливал их положение.

Белые сделали затем второй ход, пожалуй, ещё более странный, и чёрные ответили единственно возможным способом, грозя белым матом. Белые защитились, и тут возникла та самая позиция, которую Вельтищев видел перед собой. Всё это Владимир Досифеевич отлично понял. Однако он совершенно не представлял, как теперь белые рассчитывают давать мат, для чего им, если верить Тальяферо, оставалось лишь три хода.

Минуты две Вельтищев раздумывал над этой проблемой. Затем он собрал с клеток в угол сочные шахматы и отправился досыпать…

Проснулся он от холода. Серое предутреннее небо глядело в окно. Шарик скорбно дремал в плетёном кресле. Вельтищев потянулся, встал и вышел во двор. Под водосточной трубой стояла кадка с водой. Он плеснул на лицо воды. Встряхнулся. Крупная птица бесшумно скользнула над оврагом, заслоняя лупу. Вельтищев вернулся в дом, пошёл на веранду, где горела по-прежнему лампа, и стал у парника.

На парнике росла новая позиция, но грибы, представлявшие шахматы, были теперь такими кривыми, что затруднительно было установить их шахматные ранги. Наконец Вельтищев справился с этим и увидел, что чёрным грозит мат после любого их хода. Он подумал немного и с замиранием сердца угадал те два хода-сюрприза, посредством которых белые построили это победную позицию.

Тальяферо оказался прав. Его партия с Вельтищевым была прервана в положении, когда при правильной игре он давал мат и шесть ходов. И восхищённый Вельтищев понял это теперь совершенно ясно.

Но он был не только шахматным партнёром Тальяферо. Он также был литературным партнёром Чебыкина, и, памятуя, что досугу час, а работе время, он ещё раз осмотрел все углы, ища потерянную рукопись. Но этой рукописи нигде не оказалось. В шесть утра он вернулся домой вместе с Шариком, всем своим видом изображавшим оскорблённую добродетель.

Можно себе вообразить негодование Аркадия Анастасиевич, когда Вельтищев признался ему, что потерял рукопись книги. Но потеря была непоправима — и дело создания книги надо было начинать сначала. Разумеется, Владимир Досифеевич был тут же устранён от этой работы. Она была поручена другому труженику пера и тоже безнадёжному алкоголику. Работа с новым помощником пошла у Чебыкина довольно успешно, только книга приобрела почему-то общее направление, диаметрально противоположное линии, защищаемой её потерянной предшественницей.

Между тем удручённый Вельтищев узнал новость которая перевернула ему всю душу своей прозаической трагичностью: в соседнем городе, в доме умалишённых умер Тальяферо в припадке буйного помешательства

Он погиб на исходе той самой ночи, которую Вельтищев провёл в его доме. Вырываясь из рук санитаров, он ударился виском об угол тумбы и тут же расстался с жизнью и друзьями, из которых многие его искренне любили, а ненавидящих не было, пожалуй, ни одного.

Выяснилось, что за сутки до своей кончины он безо всякой видимой надобности уехал по железной дороге в соседний город. Там он произносил на вокзале малопонятные речи научного содержания, пока не был препровождён чинами железнодорожной полиции в свой последний приют…

Прошло полгода, и Вельтищев оказался вынужден уехать с женой из Козлов, ибо редакции козловских газет, изверившись в его аккуратности, стали отказываться от его сотрудничества. Перед отъездом он был у Серебрянникова и рассказал про свои приключения в домике панорамщика. Они с Серебрянниковым однажды ходили туда и вернулись расстроенные. Мебель, утварь — всё было растаскано, стёкла разбиты. Остатки парника валялись в овраге. В доме жило теперь четверо крайне подозрительных субъектов. Вельтищев и Серебрянников их ни о чём расспрашивать так и не отважились.

После отъезда, в продолжение восьми лет Вельтищев в Козлах не появлялся. Потом он вернулся и умер в страшной бедности. Ему, однако, были устроены великолепные похороны при содействии «Козловского вестника».

Тётя Миланта родилась уже после смерти Тальяферо, но Вельтищева видела неоднократно. Сергей Севастьянович любил рассказывать внучке про шахматный парничок странного панорамщика. Она эту историю запомнила и на склоне лет поведала её мне.