Сны расплескиваются, словно волны, ударяющиеся о скалу.

Когда я открываю глаза, первое впечатление — моя маленькая сестра по мужу стала выше. И похорошела.

Полоса света от фальшивого окна гладит ей щеку, а потом перепрыгивает на плечо — это она повернулась.

Она еще не заметила, что я за ней наблюдаю. Она двигается привольно, что-то мурлыча и пританцовывая, наполняя при этом бумажный стаканчик водой из кувшина. Волосы у нее небрежно закручены вокруг головы и длинными ручейками спускаются по шее, которая тоже стала стройнее и изящнее. Я вспоминаю крылатую невесту с красиво уложенными волосами, которая вприпрыжку бежала на свою свадьбу. Эта девочка начала взрослеть уже тогда, когда я сбежала из особняка, ее закалили роды и горе. Но в мое отсутствие она выросла еще сильнее. Теперь ее фигура напоминает песочные часы.

Я не обращаю внимания на больших черных пчел, которые вьются вокруг нее, и они постепенно исчезают. Девушка остается, хоть я и напоминаю себе, что это не может происходить на самом деле. Я так благодарна за появление этого доброго, хорошо знакомого создания, что не сомневаюсь — это сон. Однако принимаю я его с радостью. Возможно, я буду жить этим воспоминанием следующие четыре… нет, уже три… три года. Пока Вон превращает мое тело в свою игрушку, пока мой брат скитается по земле, я смогу жить в своем безопасном вымышленном мирке. Может, я даже призову в свои грезы немного леденцов, в которые ничего не подмешано.

— Проснулась? — спрашивает Сесилия, стоя ко мне спиной. Она поворачивается и несет мне бумажный стаканчик с водой. — Здесь внизу воздух такой сухой! Я подумала, что тебе должно хотеться пить.

Это не сон. Она действительно здесь. Шевелю руками и ногами и обнаруживаю, что они по-прежнему в трубках. Сесилия накрывает мои пальцы ладонью и говорит:

— Нет-нет, не пытайся двигаться. Ты себе повредишь. Вот так.

Она подносит стаканчик к моим губам и смотрит, как я пью. Губы у нее странно изогнуты: это и не улыбка, и не досадливая ухмылка. Кажется, будто ей хочется что-то сказать, но она ничего не произносит.

С потолочных панелей льется мягкий свет, все очертания в нем кажутся размытыми и мягкими, словно в романтических кадрах из любимых мыльных опер Дженны.

— Я спряталась в коридоре и подслушала их разговоры. Они сказали, что сердцебиение у тебя зашкаливает. Решили, что будет инфаркт, — говорит Сесилия.

В ее голосе слышится сочувствие и что-то еще. Раскаяние? Стыд? Она избегает встречаться со мной взглядом. Наверное, вид у меня довольно гадкий, потому что она проводит указательным пальцем по моей щеке и едва сдерживает рыдание.

К лучшему или худшему, но Сесилия всегда останется моей сестрой по мужу. Ничто не может уничтожить воспоминания о том, что мы перенесли вместе. Мы всегда будем связаны. При виде ее слез мне тоже хочется плакать. Я поворачиваю голову, чтобы упереться взглядом в стену и попытаться справиться с собой, прежде чем слезы покатятся по щекам.

— Ох, Рейн! — восклицает Сесилия. — Разве ты не понимаешь, что наделала, когда вернулась? Ты теперь никогда не выберешься отсюда. Ни за что.

Я закрываю глаза. Грудь сотрясают рыдания. Она говорит правду. Я больше никогда не увижу ни брата, ни Габриеля. Судя по всему, я больше не увижу дневного света. У меня был всего один шанс, и я потерпела неудачу.

Сесилия наклоняется и целует меня в лоб, а я замечаю, что от нее пахнет, как от Дженны. Спокойным женственным ароматом духов и мягких лосьонов.

— Надо идти, пока меня не застал здесь Распорядитель Вон, — говорит Сесилия. — Я застукала санитара спящим в библиотеке, и он дал мне свой электронный пропуск. Я просто… — она шмыгает носом, — …не могла не прийти. Не надеялась, что снова тебя увижу.

Я не отвечаю ей и не открываю глаз. Если я буду лежать совершенно неподвижно, слезы не прольются.

Она уходит не сразу. Гладит меня по голове, скулит и просит прощения, рассказывает о вещах, произошедших так давно, что они уже не имеют значения. Или о том, в чем она вообще не была виновата.

А потом, несмотря на все старания остаться в сознании, я проваливаюсь в кошмар с мертворожденными уродами, коридорами, где разносится детский плач, домами, где таятся нарисованные черной тушью невыразимые ужасы. Ужасы крутятся и крутятся передо мной темными голограммами, а Линден при этом лучится гордостью.

Наконец мне удается произнести вслух:

— Линден действительно от меня отрекся?

Но к этому моменту Сесилия уже давно ушла.

Приглушенные сердитые голоса. Поскуливание младенца.

— Но вы же ее убьете! — восклицает Сесилия.

— Мы знаем, что делаем, — отвечает чей-то голос.

Это не Вон. Может, один из санитаров.

— Пустите меня к ней. Пустите меня к ней, или я начну кричать!

Сесилия говорит умоляюще, но с жаром.

— Кричите сколько хотите, — отвечают ей. — Вам же будет хуже.

Она все равно вопит. А я опять падаю в кошмар и следую за Сесилией по длинным коридорам, переступая через фрагменты человеческих тел и костей. Ее рыжие волосы наполнены солнцем, ее шаги — это клавиши рояля, отстукивающие бессмысленную песенку. А потом, когда я уже уверена, что догнала сестру по мужу, она исчезает.

Зову ее, но вырывается только стон. Я прихожу в сознание. Пальцы снуют по моим волосам, словно пауки.

— Я здесь, — отзывается Сесилия. — Мне нельзя долго оставаться. Послушай меня. Слушаешь?

Расплывающаяся комната внезапно обретает резкость. Две Сесилии сливаются в одну четкую фигуру. Я шевелю губами и выясняю, что у меня есть голос:

— Да.

— Я найду способ тебя вызволить, — обещает она мне. — Верь мне.

Вера. Это слишком сложно для моего замутненного разума. У сестры по мужу выступают слезы на глазах. Она одета в бикини, с мокрых волос мне на руку катится вода. Несколько капельниц отключены. Неужели Сесилия сделала это, чтобы меня разбудить? Наверное, да. Онемение в теле сменяется болью. Тем не менее я держусь в сознании.

Пытаюсь сфокусировать взгляд на ее лице, но глаза у нее черные, словно две колотые раны. Комната дергается и вновь расплывается.

— У меня кошмар, — говорю я.

— Нет, — возражает она, — ты сейчас не спишь.

— Докажи, — требую я.

Она уже много раз дразнила меня своим присутствием, но, просыпаясь, я оказывалась одна.

— Когда я была беременна и плохо себя чувствовала, — начинает она, — ты рассказывала мне истории про близнецов. Они не раскрывали преступления, не спасали мир и все такое, но они были вместе. Пока их не разлучили.

— Это не выдуманные истории, — откликаюсь я. — Я рассказывала про нас с братом.

— Теперь я знаю. Наверное, всегда знала. А я была эгоисткой. Мне хотелось, чтобы ты оставалась здесь, со мной. Ты, я, Дженна и Линден. — Она убирает волосы у меня со лба. От нее пахнет бассейном и лосьоном для загара, и из-за этого в памяти всплывают картинки ярких голографических гуппи. — Если ты останешься здесь, ты умрешь, — добавляет она. — Твое место не со мной и не с Линденом. Твое место вне этого дома.

— Линдену я и так не нужна, — бормочу я. — Он сказал об этом своему отцу.

В глазах Сесилии мелькает боль. Или, может, это удивление? Она никак не поверит в то, что Линден способен быть настолько черствым.

— Ты пришла сюда, хоть он и не велел тебе этого делать, — догадываюсь я. — Так ведь?

Сесилия щетинится.

— Ну, конечно, он не знает, что я с тобой вижусь. Линден решил, что меня это только расстроит. Он же заботливый. Он считает, нам лучше забыть о том, что ты вообще существовала и…

Сесилия замолкает, поправляет на мне рубашку.

— Мне пора. — Она целует меня в лоб, стремясь казаться заботливой мамочкой, и подключает капельницы обратно. — Линден думает, что я плаваю в бассейне.

Я смотрю, как сестра по мужу пятится к двери — мокрая, с завязанным на тоненькой талии полотенцем.

— У нас снова будет ребенок, — говорит она, стараясь улыбнуться, но улыбка выходит кривой. — Линден сказал, что если это девочка, мы сможем назвать ее Дженной.

Поворачивается, чтобы уйти.

— Постой! — зову я, но голос захлебывается в волне наркотиков, возвращающихся в мою кровь.

Долгие дни — или мне это только кажется? — я нахожусь вне реальности, выныривая в мир лишь на краткие секунды. В редкие моменты неспутанного сознания меня посещают одни и те же мысли.

«Линден действительно отдал меня своему отцу».

«Моя сестра по мужу по-прежнему во власти Вона. Она родит ему еще одного внука для экспериментов».

«На этот раз я не смогу ее оберегать».

«Младенец Роуз родился с дефектами. Вон его убил. Линдену об этом никто не сказал».

«Мой брат так никогда и не узнает, что со мной стало».

«Где-то далеко Габриель проснулся и понял, что я исчезла. Он тоже никогда не узнает, что со мной стало».

«До тех пор пока Вон жив, я буду находиться в этом подвале — в виде отдельных конечностей, органов и генов».

…И я пытаюсь больше не приходить в сознание. Но никаким усилием воли это не проконтролируешь. Я не управляю тем, когда именно очнусь и что при этом увижу.

А вижу я Дейдре: она стоит в нескольких шагах от моей кровати. Бывшая горничная сгибается, и ее рвет желчью — странной, вонючей и зеленой. Рубашка сползает у нее с плеча, и становится виден каждый позвонок. Костяшки пальцев у Дейдре белые, кулаки сжаты. А когда все заканчивается, она надолго затихает и глубоко дышит.

Затем устремляет на меня глаза — из-за расширенных зрачков в них не видно радужки — и говорит:

— Он придумал для вас нечто ужасное. Вам не следовало возвращаться.

— Дейдре! — зову я голосом, полным тоски.

Мне хочется заключить ее в объятия и защитить. Моя милая, преданная горничная, которая целыми днями следила, чтобы у меня все было в порядке, которая и представить себе не могла тех ужасов, которые происходят с нами сейчас. И все это — из-за меня.

Я бьюсь в фиксаторах, пока Дейдре подтирает лужицу рвоты полотенцем и отправляет его в контейнер для биологически опасных отходов, куда санитары выбрасывают иголки. Она роняет руки на колени и выглядит совершенно отчаявшейся, однако не плачет. Возможно, у нее еще осталось немного сил, чтобы не сдаваться. Я помню это ее свойство. Она крошечная, но всегда была стойкой. «Легче, когда думаешь о чем-нибудь хорошем». Ее болезненно-желтое лицо освещает фальшивый солнечный свет, льющийся из голографических лилий. Они движутся по кругу: влево, влево, влево, чуть застыли — и вправо.

«Думай о чем-то хорошем». Дом Клэр ночью, детское сопение, доносящееся из каждой комнаты. Моя голова на коленях у Габриеля. Он обещал, что никому не позволит причинить мне боль. Я понимала, что над этим никто не властен, даже он, но закрыла глаза и притворилась, будто верю.

Нет, я не стану думать ни о чем приятном, от этого только тяжелее. Тяжелее открывать глаза и вспоминать, что я здесь, в подвале.

— Надо было взять тебя с собой, — говорю я. — Спрятать где-нибудь, где он не смог бы тебя найти.

— Он нашел бы меня так же, как и вас, — отвечает Дейдре.

Она прикасается к моей ноге, и я вздрагиваю. Будучи женой Линдена, я привыкла к вниманию и уходу со стороны Дейдре и прислуги. Привыкла к тому, что меня причесывают, накладывают макияж, делают массаж. Но несколько болезненных уколов — и все изменилось. Я вздрагиваю, бывшая горничная виновато хмурится, но все же задирает мне рубашку до пояса.

— Вот тут, — шепчет она. — Вам, наверное, не видно, но он поставил его сюда.

Она указывает на бедро. Болезненно-бледная кожа и просвечивающие вены…

— Что я должна увидеть?

— Перед свадьбой вас осматривал врач, — объясняет Дейдре. — Проверял фертильность, помимо прочего. И вам установили маячок, чтобы Распорядитель всегда знал, где вы находитесь. — У меня так шумит в ушах, что я едва слышу ее шепот. — Вы и ваши сестры по мужу — его собственность. Вы всегда будете принадлежать ему.

Честно говоря, такое мне в голову не приходило. Да, пока я жила в особняке, Вон подговорил Сесилию следить за мной. Да, в доме могли быть камеры наблюдения, записывающие устройства, слуги, исполняющие его приказы. Но я считала, что окажусь в безопасности, как только вернусь в реальный мир. В мой мир.

И тут я смеюсь — впервые за долгое время. Ну конечно же, Вон отслеживал меня! С чего вдруг я вообразила, будто смогу когда-нибудь от него избавиться? Смех у меня прерывистый, слабый и, наверное, немного истерический; вид у Дейдре становится встревоженным. Она зажимает мне рот ладонью и шикает.

— Пожалуйста, тише! — шепчет она. — Они услышат.

— Ну и пусть, — бормочу я ей в ладонь, но ради нее понижаю голос. — Чего еще мне бояться? Или тебе, или еще кому-то, кто оказался здесь, внизу.

Дейдре убирает волосы у меня с лица и смотрит умоляюще.

— Вам не следует задавать такие вопросы.

Мы обе понимаем, насколько опасно ей ко мне приходить, но она все равно приходит, и часто. Она отключает катетер от одной из капельниц и, видимо, знает, что делает, потому что я постепенно прихожу в сознание.

Я всегда знала, что Дейдре храбрая. Она крошечная, но сохраняет несгибаемую решимость перед лицом всего этого зверства. Все равно пытается за мной ухаживать. Может быть, это приносит ей утешение. Дейдре как призрак, который не понял еще, что умер, поэтому снова и снова повторяет свои последние действия.

Сегодня она впервые позволяет себе принять мою ласку. Я высвобождаю руку из фиксатора и приглашаю ее устроиться рядом со мной. Я рассказываю ей те же истории, что и Сесилии, — о близнецах и воздушных змеях. Но не упоминаю про взрыв в лаборатории, а вместо этого придумываю новые приключения — катание на пароме, встреча с русалками, плавающими в глубинах вокруг острова Свободы.

Услышав шуршание дверей лифта, Дейдре вздрагивает. Одним движением вскакивает с постели и подключает мне капельницу, пока я просовываю руку обратно в фиксатор.

— Скоро вернусь, — обещает она и спешно уходит.

Закрываю глаза и изображаю беспамятство, дожидаясь, пока на меня подействует наркотик. Однако этого так и не происходит. Я слышу в комнате шаги и чувствую, как из моей руки вытаскивают иглу.

— Я знаю, что ты не спишь, — объявляет Вон. — Это хорошо. Для данного этапа нужно, чтобы ты оставалась в сознании.

Он приподнимает мне веко и светит в глаз фонариком.

— Зрачки у тебя расширены не так, как надо. Подозреваю, что ты изменяла себе дозировки. — Он смеется. — Ты ведь всегда была неуправляемой!

Я зажмуриваюсь. Всем своим существом я хочу, чтобы Вон оказался плодом моего воображения. Но продолжаю слышать, как он снует по комнате, готовя для меня очередную порцию адских мук.

— Мне гораздо больше нравится, когда ты без сознания, — говорит он. — За тобой проще следить. Но сейчас нужно перевести тебя на нормальный режим сна. Могут появиться весьма яркие сновидения — не беспокойся по этому поводу.

Перед уходом он щелкает меня по носу с той же снисходительной симпатией, которую обычно демонстрирует Сесилии.

— Я скоро вернусь посмотреть, как твои дела, милая, — обещает он.

Ярких сновидений, которые пророчил Вон, нет. Скорее, у меня просто пропадает всякое различие между снами и явью. Временами я уверена, что не сплю, но стерильные стены вдруг чернеют, словно их красит невидимая малярная кисть. Я начинаю ощущать болезненную пульсацию в ляжке — там, где, по словам Дейдре, у меня установлен маячок. Слышу голоса, которые беседуют со мной гулким шепотом. Вижу отца, бледного и безжизненного: он стоит в дверях и наблюдает за мной. Отец никогда ничего не говорит и молча уходит. Иногда является Роуэн и ослабляет на мне фиксаторы. Брат всегда спешит, вечно пытается спихнуть меня с кровати, но мне ни разу не удается встать до того, как он исчезнет.

В голографическом окне появляется мужчина. Он бродит среди лилий, облаченный в темные одежды, — и я знаю, что он идет за мной.

Звуки становятся вдвое громче. Каталки в коридоре ревут так, словно устроили гонки у меня под черепом. Приглушенные голоса санитаров застревают в голове и бьются о стенки черепа, словно мотыльки.

Я слышу каждый шаг, каждую скрипучую половицу, каждый взрыв смеха на кухне особняка, каждый вздох из спальни моей сестры по мужу, когда ее навещает Линден. От этого шума невозможно спрятаться; невозможно просто заткнуть уши. И даже когда в доме тихо, стук моего собственного сердца похож на канонаду.

Вон часто заходит ко мне. Обычно я не открываю глаз и, несмотря на отчаянное сердцебиение, стараюсь лежать неподвижно. Но однажды, поправляя мне капельницу, он сообщает:

— Сегодня цветущие апельсиновые деревья выглядят особенно красиво.

Я поднимаю веки. Его плечи усыпаны белыми лепестками, которые слетают при малейшем движении и растворяются, не успев коснуться земли. Глаза у Распорядителя сегодня очень зеленые. По-моему, это глаза Линдена. Как они попали на лицо его отца?

Вон улыбается мне… без присущей его сыну доброты.

— Ты что-то раскраснелась, — говорит он. — Не тревожься. Жар — это нормально.

Я смотрю, как за спиной у него вырастает апельсиновое дерево. Стайка скворцов влетает в палату сквозь потолок, а я говорю:

— Куда бы я ни пошла, вы меня найдете, так ведь?

— Это все пустое, — отвечает он, постукивая по корпусу шприца. — Ты никуда не уйдешь.

Я смотрю в потолок и понимаю, что он говорит правду. Сесилия обещала мне спасение, но оно — как и все остальное — не в ее власти. Наверное, это к лучшему. Спускаясь сюда, она рискует. Пусть лучше живет наверху. Она вечно пытается управлять вещами, которые ей не по плечу, но как я могу винить ее? Я сама такая же. Беспокойство Дженны было вполне оправданным. Наверное, она единственная из нас понимала, с чем имеет дело, и приняла свою судьбу спокойно и достойно.

Я слышу гудение вентиляции: наверное, температура в подвале регулируется так же, как и в доме. Порой мне кажется, что это Роуз летает по воздуховодам, но ни один из них не ведет наружу. Ей тоже никогда не вырваться на свободу.

— Ты не замечала за собой ничего необычного? — спрашивает у меня Вон. — Боли в груди? Мигрени? Изжога?

— Только апельсиновые лепестки.

Я отвечаю так, будто он знает, что я их вижу. Поворачиваю голову и сдуваю те, что упали мне на плечо.

Он вводит иглу мне в вену, и я смотрю, как течет кровь.

— Роуз говорила, что вы выбрали меня из-за глаз, — говорю я.

— Роуз была неглупой девушкой, — откликается Вон. — В тот день я, конечно, давал сыну советы, но он выбрал тебя сам. Если бы он этого не сделал, возможно, все было бы проще.

— Потому что я уже была бы мертва, — соглашаюсь я.

Он извлекает иглу у меня из руки и протирает место укола ваткой со спиртом.

— Конечно же нет, милая. Ты просто оказалась бы здесь раньше, чтобы помочь мне найти противоядие. Что ты знаешь о гетерохромии? Представь себе свои гены в виде мозаики, — начинает объяснять он. — Все ее кусочки кажутся несвязанными, но стоит отступить на шаг — и становится видно, что эти несочетающиеся кусочки составляют четкую картинку. Просто они создают ее иным способом.

Я теряю нить рассуждений, однако в последнее время мне трудно бывает понять даже самые простые вещи.

— Подозреваю, что у тебя генетический мозаицизм. Две разные популяции клеток, тогда как в организме обычного человека — всего одна. Один глаз голубой, другой — карий…

Он подается вперед и ласково убирает у меня с лица волосы, словно я маленькая девочка, которая не в состоянии понять сказку, рассказанную ей на ночь.

Будь здесь Роуэн, он бы понял. А возможно, уже и сам обо всем догадался. Но это не имеет значения. Я больше никогда его не увижу. И ни за что не расскажу Распорядителю про брата. Раз уж Вона так интересую я, он будет вне себя от радости, если узнает, что у меня есть брат-близнец.

— Я не мог предвидеть, что мой сын так сильно тебя полюбит, — продолжает Вон. — И понял, что не смогу забрать тебя от него.

— Теперь он уже меня не любит, — возражаю я.

— Ошибаешься, — не соглашается Вон. — Безответная любовь может быть очень сильной. Он так крепко тебя любит, что его чувство перешло в ненависть.

Ненависть. Я пытаюсь представить себе Линдена с мрачным лицом, но у меня ничего не получается. Возможно, к лучшему.

— Хорошо ли ты спишь? — спрашивает Вон.

Я смеюсь. Смех взрывается мощным эхом. Беспокойство Вона обо мне совершенно абсурдно.

Когда он от меня уходит, я слышу, как начинает орать в воздуховоде Роуз.