Обесключенный сейф Рассмеялся в лицо мне под серое утро. Не нарушу спокойствие шкафа Потоком шуршащих страниц. А бинокль, свидетель двух войн И двух революций, Как в театре в тридцатые – Гордо на ленте атласной повис. Появлялась из зеркала с ручкой Царевна-девица, как пава. Каждый раз, как его удавалось Под стул мне тихонько стащить. Имя куклы в кудряшках простое. Она – Василиса. Повзрослевшей правнучке родителей Скоро уж в школу ходить. Из окон – купола. Под окном – старина. А под дверью – палатки. Растянулась Москва По периметру многих земель. От Москвы – две версты. Из Рогожской слободки – застава Ильича – от Кольца до Кольца. Там полжизни порою проходит за пару недель.

В Москве – шум, В Москве – люд, Люди повсюду спешат-снуют. Люд, тот, кто добрый, песни поют. Песни не жалуют люди, кто лют. Лютик и Лютня до встречи в Москве Жили в бескрайне-Российской стране. В ширях, раздольях, просторах весей. Не было в мире счастливей людей. Лютня и Лютик в черте городской Ищут безбрежный оседлый покой. В их далеках люд поёт. Невдомёк Им, как их Град от Столицы далёк. Здравствуй, Москва! Всё подпрыгнуло ввысь. Люди-лютышки за Лютню взялись. Сорванный Лютик – в хрусталь на столе. Лютый романтик доволен вполне. Лютым любовником Лютне он стал. Люксовый люд лебезит. Пьедестал Под ноги бросил он Лютне-жене. Лютый хозяин опять на коне. Клетка из золота лютая жмёт. Жизнь не мила. Жизнь в Москве – незачёт. Счастье из прошлого – в прошлой дали – Дальше и дальше… Затлели угли Силы последней. С молитвой спастись Лютик и Лютня за руки взялись. Бросили всё. И пропала Москва! Счастье вернулось, как только черта Города-монстра осталась вдали. Смогом замызганы чёрные дни. Края фонтану их радости нет. В Град – кувырком, возвращение – свет! Что же Москва? Велика и сложна. Мама кому-то, кому-то сестра. Ну а кому-то и мачехой быть Ей довелось, к проходимцам водить. Лютые стражи Столицы не спят. Бдят, не моргнув, на поющих глядят. Каждого, кто запоёт (тот не лют, Лютым певун – как фингал-неуют), Сразу пугать, чтоб сломать-подчинить, Глотку заткнуть, с карусели свалить. Путь ваш унылый – дешёвая медь. Ну и лютуйте. А мы будем петь.

Москва никогда не спит. И мне вместе с ней не спится. Лежат по углам бомжи – Симптом дорогой столицы. В метро в семь утра вошла. Таких нас вошло не мало. «Стоять». «Проходить». «Уважать». Ворчит эскалатор вяло. На ощупь – полярная ночь. По запаху – мир пошатнулся. На вкус – Рождество манит. Так круг декабря и замкнулся.

Москва прекрасна! Но как в ней тесно… Громады зданий Крутым навесом Сверкают светом. И снег сверкает. Любовь проходит, И мысли тают.

Ах, как до боли красиво! До слёз! Не могу отвернуться - Боюсь, пропадёт виденье. А мне говорят: «Реальность»… Ну да. Умом понимаю. Но верить по-прежнему сложно, Что всё сотворили руками Обычные смертные люди. Иль, может, в них силы вдыхали Вселенские мудрые ветры? А люди, достойные чести, Кружили в потоке творенья, Создавшего мир и Москву? 

Сегодня закончилось бабье лето. За ночь выпадет жёлтая осень, Первой каплей она размажет Остатки солнца по городу. Проседь Года увижу я завтрашним утром На перекрёстках несмытой пыли. И по колено сентябрь завалит Улиц просторы. А автомобили Взгляд распахнули навстречу ветру. Фары прищурят – бежать устали. Люди – на службу. Детишки– в школу. Кони ж привычные – в пробки встали.

Санта Клаус… И чужое Рождество… Вновь снежинок не хватает в декабре. Моросящая метель зальёт балкон, Раздирая окна в пасмурной канве. Их глазницами исплачется закат, В блике лунном Землю снова не найдя. Контур света просочится в поры дня – Бесполезно укрываться от дождя. Чудо грустное – дождливая зима. Свет – нехватка. Ночь – избыток. Мразь – в душе. То ли дело, век двадцатый… Дед Мороз. И Снегурка. И коняшка из папье-маше.

Запотела улица туманом – не стереть его рукой. В вату белой ночи, носом ткнувшись, приуныли города. Колобок раздумий с носа лиса недомолвок укатил По дороге отражения простора в многовековое никуда. Мокрым снегом распугало европейцев утро декабря. Им неведомы меха и радость снегом припорошенных дорог. Мысль нащупать в темноте кромешных дум на перепутье снов Не удастся за вытьём плутающих меж мокрыми красотами ветров.

Мой пятничный Брюссельчик бесподобен!. На рынке – вишня, сыр и молоко… Мне все здесь мило. При любой погоде. Одна печаль – до дома далеко…

Брюссельчик маленький такой, хорошенький! Но это, право, ничего, Когда глядишь весною припорошенной На инеем покрытое окно.

Устала отдыхать, хочу домой! Там томный дождь и мутные фасады. Жары объятия, непышные досады… Истомы краски… Птичек водопой… Из неги Крита поспешу на север, В прохладу милую и тёплые дома. Но, гляньте! В мой Брюссель пришла весна! Раскрылись розы, зацветает клевер…

Проход оттуда в никуда Подчас неровным закоулком Потерянности в зябкой, Но сухой весне Парижа Откликнется теплом воспоминаний Серебряного века И мелькнёт знакомством С добрыми людьми.

Люблю тетрадки на пружинках. Писать приятно на изгибах, Что раскрываются опрятно, Квадраты клеток оголяя Девичьим радостным секретам. Листки простые с бахромою В том месте, где была пружинка, Легко ложатся в треугольник, Что отнесет письмо-дразнилку Мальчишке за соседней партой. Умеет сохранять молчанье Страниц, согнутых в треугольник, Тетрадь с пружинкой. Присмирённый Двойной липучкой срез бумаги, Не станет трогать край пружинки. Не проболтается случайно Про самолётную записку - Ответ на дёрг косички в классе. Ведь правду открывать словами, Чтоб насладиться ей, не стоит. Вот и буду дальше молчать.

В Шерметьево по старинке захожу в Irish Bar. В двадцатом веке там не раз я сиживала. Фотографиями низкопиксельными вспоминаются года Девяностые, лихие. И всё же мы выжили. Улеталось, убегалось Смеялось сквозь скрип Стиснутых зубов Становление нового Века двадцать первого. Корнями прилип Он к скай-лайну Москва-Сити многосотметровому. Башенки-аляпы на архитектуре-новизне. Монстроватый Пётр. И дорога к храму. Эклектика Беличьего колеса Москвы Топчется на месте Со скоросью звука упрямо. Тысячелетие – в прошлом. Вперёд – на века. Не Россия местами, Но совсем не запад. Московское «а» – крест, любовь и судьба. Хоть зовут брюссели И Манхэттен манит.

Властной поступью время распугивая, С мегатонной понтов популярных в мозга кобуре, Гаджетами уши заткнув и взгляд расфокусировав, Вышагивает монстром типовых построек Современников 21-ого века поколение. Классиков в помойку – в школе наскучили. А вот знаний – что из интернета – груды и пруды. Digital natives – оцифрованное поколение По девять жизней не только у кошек, Но у каждого завалящего Иуды. Им никто не говорил, что жить станет лучше Ровесники кризиса подрастают – скоро в детские сады. Жанр тоски поджёг мосты между соседями. А тут и арабский мир подоспел – Давно не было очередной “весны”. Когда рядом сидят, каждый в свой экран пялится. Как бы я росла без улицы, без московского двора? Кожей чувствую, некоторые хотят выпрыгнуть из времени. Но даже оторваться не получается Слишком крепко затянута мозга кобура. Кричу взахлёб, взывая к человеческой природе: “Оптимизм в нас заложен – от религии не зависит! В ваших руках страну свою построить Так, чтобы могли гордиться инфраструктурой, Экономикой и правительством.” На ходу противника обескуражив Дубинкой дискурса – по голове, В новом мире приветствую мужество, Оркестром неба разметав сомнение. 

Не зная рифмы, На злобу дня Поэты мечут, Грозою кроя: Зачем? К чему? Да какого пня Дан нам простор И свободы воля? И мне самой Охватить – никак Ни песнь красы, Ни мечты потуги. Орать могу, А могу смолчать, Когда вокруг Гильотины рубят. В молитве руки Тяну туда, Набив остатком Надежы веру, Где кто-то слепо Считает шаг, Не сознавая, Как он размерен. Напомнит строй Пионеров гвалт. Взовьется в ночь: Ничто не забыто. Неужто верят: Знамёна – в ряд, И сразу сказка Счастья открыта? А марша трель Загоняет в песнь Вой мыслей. С ними И сердцу гаже. Эх, люди-люди, Нет мира нам, Где даже дышим, Хрипя по-вражьи.

Каждый из нас – личность. Каждый из вас – профи. Алым огнём – ярость. Птицы полёт – профиль. Корень земли – зелень. Ракурс мечты – в небо. Выпало мне видеть Ад, где пока не был.

Прекрасие бесцельности полёта Сравниться может лишь с восторгом Объятий Солнца с краем горизонта.

Витраж земной красы Легко разбить Кастетом Цифрового совершенства На вираже Стремления к успеху…

Спасая мир во имя идеала Не забывай, что жертвы – тоже люди.

Растормошив Вселенную спросонья, Забавно будет, согласитесь, обижаться, Коль вдруг она чихнёт в лицо И не прикроет нос манжетой.

Из первобытной суеты И сгустка электронов Однажды мир возник И дожил до сегодняшнего века (Когда вприпрыжку, а когда с трудом). Плеяда умников и умниц, Вам по силам Улучшить замыслы людей И прикоснуться к промыслам богов.

Волной цветовых потоков Вливается разум в дело. И будущее светлеет. И нет оттенкам предела.

Цветы! Цветы! Кому цветы? Нет, не цвета – цветы! Как, Вы не знали это слово? Ну, хорошо. Я Вам напомню снова: Всего каких-то сотню лет назад, Совсем недавно, пониманье красоты Черпали люди из цветения весны.

В лесу не звучат деревья, Если их не слушают люди. Неужели кометы исчезнут, Вместе с взглядом угасшим сгорая?

Раньше в небе кружил звездопад, Низких туч расчищая обиды. А сегодня бурлит невпопад Непогода. За нею не видно, Заискрился ли светом закат, Или брызнула кровь в самом деле? Будет завтра багряный рассвет, Иль багровым засыплют метели?

Электрическая сова… Электроники тёмный лес… Отражение – пустота. Свет-триумф? Иль злодей-прогресс?

Нежданные причинно-следственные связи Откроют новый путь к родному горизонту. Он магистралью линий жизни И перекрёстками здоровья и судьбы Ведёт на свет!

Арканом виртуал сжимает душу. Из раны сердца хлещут несогласий гигабайты. Обида кровная пронзит экран планшета, Перекорёжив болью лиц любимых аватары. Как дальше жить? Без огонька в окошке “статус” Зеленый свет могильной слякотью повеет. Через помехи продираясь, слепо глохну. Конец любви. Delete. Ок. Нажмите Enter.

Будет жарко. И очень больно. А потом наступит нирвана. Ах, как жаль – запоздало прозренье На какие-то доли секунды. Их так мало меж “до” и “как только”…

Ядерный гриб – невкусный и некрасивый. Его не сорвёшь в лесу сияющим утром, А после с семьёй и друзьями не съешь на обед. Так, может, пора Сказать по-простому? Ведь ясно сегодня ребенку любому: Взорвёте – и всё! Жизни больше не будет, (К примеру, вот этой голубки на ветках). А будут сполна Болезни, беда, пустота…

Прошу вас, тихо!. Обещаю – всё будет хорошо! Знаю, уже обещали в прошлом веке. Но тогда мы были ещё дети. А сейчас – большие И вразумительные человеки.

Любимый ядохимикат, Он цвета сочного – аж праздник глазу. Свихнувшийся птенец поймёт не сразу, Почему Родителей не доведётся знать ему. Роскошную заразу Избытка людям подарил Прогресс. А род птенца? Ах да! Нам жаль. Пропал. Погиб. Исчез.

Говорят, и это пройдёт. Интересно, Кто первым не выдержит гонки - Земля или мы? Перекрученным звонко Пронзительным ритмом Ответит Земля: – Я выжить сумею. А вы без меня?

Психиатрия точит лобзиком висок, Выпиливает терпкие узоры заводного апельсина… Он кислотой невидимой разъест контакт, и перекинет провода От мозга к мозгу. Сведёт умы, глаза, язык, носы и уши К единой кнопке управленья жизнью. Кто у власти?

Сачок не страшен. Страшно пробуждение От сна, в котором Мотыльком по стенам жёстким Мечется рассудок.

Солнца восход Иль закат эры? Бог-микрочип Колесом химеры Сможет спасти От фосфатной ночи Лишь тех немногих, Кто жить захочет В согласии…

….Планеты контур огибая, Мы с жизнью фамильярно перешли на “ты”… Да, позабыли, как в двадцатом веке Мы – люди, братья, сёстры, человеки – Ещё стремились к сохраненью первозданной красоты. А что ж теперь? Всего-то тридцать-сорок лет спустя Безликая пустыня смотрит в небо опустевшим глазом, (Ей шепчет ужасы на ухо высший разум) И плачет кровью в ожидании дождя.

Три черепахи, три кита, и три слона. И парочка атлантов. Для проформы. Так купол неба долгие века Поддерживал сияющую форму. И вдруг – прогресс, успехи, яркий свет. Фанфары радости, салюты достижений. Структура по каналам разлеглась. Развитие и новизна стремлений Перековали навыки в броню. От ветки с птичкой уж не отвернуться. Лишь элементы периодики в строю. Да Менделеев машет с перепутья Собственных сомнений…

Серебряный век Эмигрировал в полном составе. Телец революции Поддел жизнь поколения на рога. Терпения облако Исплакалось горечью разлуки Людей, покинувших Любимые на всю жизнь города. От страха свершений И ужаса перед победами большевизма Растворились в толпе Парижа И монстрах американских небоскрёбов. Вот только не удастся им Позабыть язык русский Во всей красе и многообразии его Речитативов и уловок.

Ну что тут скажешь! Выживали, кто как мог в двадцатом веке. За жизнь тела они платили полную души цену. Убежать от любви невозможно. А спасаться надо. Но сердце всю жизнь кровоточит – не простит большевиков измену.

Я подшучу над опьяневшим мирозданьем: Стащу себе большую самую планету. Она затмит проблемы – что помельче. Ну, то есть, те проблемы, что земляне Считают важными. И ищут их решенье. С которыми расстаться не умеют. А звёзды засмеются этой шутке. Они-то знают, блёстки-забияки, Что самая тяжёлая планета Совсем не та, что самая большая. И ждут: пройду экзамен во Вселенной, Я тот, куда меня не приглашали? Кураж азарта, как ты по душе мне! На кон я ставлю в этот космо-покер Земную жизнь – серьёзную, смешную. А если проиграю, то придётся Нырнуть самой на поиски той самой Планеты в глубине Вселенной нашей. Прямо сквозь чёрную дыру!

Ах, красный!… Красиво! Весело! Зеленый – листвы окраска. Лазурное небо к берегу Песок золотой подбрасывает. Космами рыжими Солнце Размажет загар по телу Белое – в бежево-розовое. Нет оттенкам предела. Природа – царица света Цветочки в цвета раскрасила. Палитрам ее и мольбертам Все пиксели мира подвластны.

Отточенный тактильный ритм Ложился самозваным листопадом В промозгло-синий снег весной чужой души. Картинный мир вращался равномерно где-то рядом, Стыдливо-нервно грыз ногтей карандаши. Юлой скакала сойка меж оттенков тихой жизни, Не в силах музыки величия стерпеть. Ей машет мягко из застенков дома-леса Тоскующий по холоду медведь. Орлицей в синеву нырнула сойка, И, трелью оторвавшись от пера, В последнем звуке смысл вернула миру. И, улыбнувшись, тихо замерла.

Говорят, намеренье природы Перепонку струйчатого света Не пускать, стреножив, по обрывам Под гусей пролётных пересуды. Их сказанья мыслям помешают Чередой бульваров распахнуться. Купола под позолотой солнца Перезвонам птиц ладонь подставят. Разобьёт капель острянкой льдинки Красоту оттаявшего света. Отразится небо голубое В озерке весенней бодрой лужи.

Барс. Барсик. Барсище. Броский рывок хлопушкой Наотмашь пятой Ахиллеса Стер в порошок мечты. Солнце Маркером штрих наносит На бездорожья раздолье. Ястреб бежит по пустыне Хромая больным крылом. Сердце Бьётся на ниве раздумий, Звёздам крах предрекая. И забивается ввысь Сине-блёклого неба. Правда Без парадоксов славы Гордую лань погубит. Ту, что стремглав несётся Пулей наперерез прыжку Барса.

Стою в углу. Эстетствую. По небу месяц катится. Его приход приветствует Земных кошачьих братия. Малиной-колокольчиком Под куполами звонницы Мурлычат счастья всполохом Ночной красы угодницы. Глазищами зелёными, Недоуменья блюдцами, Прыжком – в поля просторные. А по утру – вернуться им Под бок проспавшей фифочки. Весь день урчать, усердствуя. Такая доля кисочки - Лежать в углу. Эстетствовать.

Играю в кошки-мышки с темнотой. Она зашла за мной в подъезд учтиво, По лестнице взбежала винтовой, По дому растеклась неторопливо. Касаясь лапой мягкою лица, Она свисает меж обрывков тени. А отблеск взгляда – вскользь по волосам Седых историй. Прожитых мгновений До марта мрачных много набежит. Их проживу дыханием веселья, Когда, в весенней лужице дрожа, Мир цвета солнца справит новоселье.

Осязаемая смыслица С ручки вьётся каракатицей. Растекается чернилами И подкрашивает кляксами. Я осмыслицу напотчую, Филигранною словесностью, Поделюсь значеньем признанным И гулять на люди выпущу. Рассмеются иль расплачутся, То не нам решать с осмыслицей. Наше дело было доброе. А добра всегда достаточно.

Ох, как люблю я ночь! Тайн во Вселенной – вдостоль. В небе, устав молчать, Вальс хороводят звёзды. Краешком губ схвачу Воздух, нутром робея. В воске – свечи печаль, Отблеск слезы Водолея. Он из ковша разлил Мудрость в пригоршни щедро. Ах, как люблю я ночь! Близких, любовь и веру.

Проходит час после полуночи И наступает моё время. Оно крадётся из завтра. Мягко скользя по паркету, Лапами часа касаясь, С каждым отсчётом минуты Миг волшебства подгоняет. Сзади ко мне подберётся. И, за спиной замирая, Мородой мохнатого счастья Смотрит в экран не моргая. Из-за плеча мне нашепчет Шелестом стрелок секундных Первые буквы историй - Тех, что заполнят пространство Сразу, как только в бессилье Рухнет душа на подушку. Мигом хватаюсь за ручку – Строчки ложатся в тетрадку. Искры из кончиков пальцев С детства мой мир осветляют. Брызги разрозненных мыслей Льются фонтаном наружу, Сделав кульбит оседают. Я, наконец, засыпаю.

Мне по вечерам хорошо. Чудо не разбавлю водой. Холодок сомнений иссяк. Может умыкнул домовой Записную книжку души С болью испещрённых строк? Ты, старик, прошу, не зарой Кванты истины в белый песок.

Буду писать ручкой С тонким пером острым. Песня людей в сказке Мир унесёт в звёзды. Снега кристалл вьётся По облакам пенным, Зонтик слетел в окна Мрака земной геенны. Пусть красотой вспыхнет Радость. Осколок тела Грохот сапог топчет Ночью обледенелой. Помню, уже были Речи пред той картиной. Горечь последней ночи Скомкает сон невинный. По простыне смажет Веры многоголосье. А мне?. Писать остаётся. Ручкой с пером острым.

Снова потеряла озорную фразу Не успела записать её сналёту. А она мелькнула на мгновенье, Утонула в глубине раздумий. Возвращаться больше не желает На мою поверхность пониманья. Как её найти? Ведь я же помню, Что её наверх толкнула сказка И отрада радости беспечной. Есть ли ключ другой к задумке этой? Лягу спать в надежде, что узнаю. Сон калитку в душу приоткроет Узкой щёлкой.

Спать лягу до полуночи и высплюсь. Неравную борьбу за безмятежность Проиграю лишь под утро. Оно остатки сна зубною щёткой Стирает с неокрепшего сознанья, Вернувшегося с фрейдовских прогулок. Я удивлюсь: “Ах, как мы рано встали!” И главное – зачем, Раз сны по Юнгу Присниться мне под утро не успели.

Больше так не могу — некуда деться! Руки канатом из слов вяжут мне за спиной люди из детства… Вид на Москву за окном — глоток от удушья. Молчи. Терпи. Не спорь. Пока они есть, жить – лучше.

Ушла в себя. В себе пока побуду. Прошу заметить, Что имею право Там навсегда остаться. Но захочу ли? Ответа я не знаю. Понять, Что движет суматохой Нейронов Человеческого мозга, Я ещё не в силах. И в этом Себе давно я отдаю отчёт. А вот теперь и вам. Вы ж любите отчёты?

Кутерьма кутюра Круговертит Кружево по краю нижней юбки. Круглым колыханьем Облегает бёдра И ложится розами в манжеты. Рюшами стыдливо прикрывает Пухлость абрикосового цвета. В поцелуе страстном отразившись, Каблучкамии топает капризно И ажурной вязкою смеётся В сгибе локтя.

Под разговором Подвела черту, Чертополохом слова Уколов Унылого зануду-забияку. Он вновь и вновь Пытается подняться Над собственным Бездонным лабиринтом Неудач, Карабкаясь по лысинам И спинам. Ступает на открытые Мизинцы, И походя поплёвывает В души Людей, что очутились По-соседству.

Не принимать. Не замечать. Не договаривать. Не отвечать на льстивые слова. Истекающая вскриками сумбурица Перекошенного смысла полна. Простыню, не сбивая, не мучаясь, С бешеной нежитью не мирясь, Нескладное, громоздкое, неспокойное Не впускать, по закоулкам не таясь. Недодуманное сквозь агонию, недопонятое, Не станет без любви не доверять. Ни нежности. Ни света. Лишь останется Не договаривать, не замечать, не принимать.

Рыбка моя пушистая, Птичка моя мохнатая, Киса моя ушастая, Пони моя горбатая… Сказки споём красивые, Прозу станцуем шёпотом. Запахом рифм расшитые Песни раскрасим в жёлтое. Сумраком полдень выпадет, Всполохом полночь вскружится. Мрак леденящим пламенем Солнца прольётся в лужицу. В шёлке венца тернового Вихри пропахнут соснами. Капли мечты несбыточной Склеют пургу с берёзками. Взмахом хлопка испуганный Зяблик-гигант зардеется. Плаксы-ромашки облако Рвут на куски под деревцем. Клякса небес разверзнута. Солнце – планета блёклая. Гнутся прямые вектором Призмы с цветными стёклами. Крошка-слонёнок топчется, Бабочка сеть раскинула. Зубрик домашний с мальчиком Пишет в тетрадь чернилами: «Рыбка моя пушистая, Птичка моя мохнатая, Киса моя ушастая, Пони моя горбатая…»

Меня коснулось краями небо, Когда воспевало полёт Солнца. Оно разметало волосы ветра По голубой глубине моря. Глазом звезда раскалит воздух И отразится в потоках света, А океан с небосводом сольётся. В мире – весна! На душе – лето!

Ах, как люблю я добрых мудрых женщин! Ты та, кто знает, что порою делать, Чтоб стало больше лёгкой простоты В разгуле вихрей окружающего мира, Несущего из никуда в небытие Забывшихся храбрящихся людей. Они витают в сладком заблужденье, Что им подвластен план на вечность эту. Ты ж свет привносишь. Пусть тебе известно, Что жизнь не так проста, как мы б хотели. Тебя люблю за это более других. Роднее ты, которая добрее, чем та, Кто трезво блещет интеллектом В стремлении себя провозгласить. Умом – без сердца женщиною быть, Пусть даже в мире силы и претензий, Неинтересно. Потому что просто мозгом И природе вопреки достичь успеха пусть возможно, Но без души решать, как поступать с другими Чревато катастрофы пустотой. Ах, как я восхищаюсь вами – теми, Кто знает изнутри, не размышляя, Как быть и женщиной, и лидером умов. Тебя такую уважаю. Но и боюсь слегка – А вдруг меня осудишь? Мне мнение твоё Ужасно важно.

Волы топтались по могилам. Споткнувшись о рога, Запутавшись в ноздрях, Застыла ночь, забытая луной. Гипноз погони Развеял пустоту позора Бегства от себя. Сомнений пар струился к небесам. Он просочился сквозь глазницы небылиц, Гуляющих по сером простору. Роса упала, Солнце поднялось. Зевнув и отчихавшись, встрепенулось, Открыло путь на Землю. Посветлело. Окрасился погост. Но топчутся волы. Им непонятна круговерть Вселенной. И непроста воловья доля. Могилам всё равно. Они как символ бренности души Торчат зубцами склепов. И гранит Мешает воздуху бежать за мотыльком В порывах смеха. Может, оттого и топчутся волы? От тяжести сомнений вековечных, От бренности стремятся убежать? Им тяжело дышать. И жить. Давайте им поможем.

Что за чертовщина: В небе голубом То ли свет зарницы, То ль бушует гром. По полю несётся, Рассекая пыль, То ли колесница, То ль автомобиль. Искры золотые, Столб из-под колёс. То ли в нём – гнедые, То ль дворовый пёс Оборвал все цепи, Воя на Луну. То ль она в затменье, То ли я умру.

Княгиня вышивала по закату Рядами бус из прошлого портреты. Придворные смиренно ожидали, Когда ж отхлынет наважденье это. Картуз надев, чтоб от греха подальше, Луна очей поднять с небес не смеет. Княгиня желтый зонтик ей покажет. Восход закат сметёт. И ночь немеет.

У всех в шкафу скелеты, У всех в душе секреты, Невытертою пылью Размытые портреты Того, что не приснилось, (Поскольку не посмело), И с нами не случилось По правде. Неумело Рассказ в уме слагаю, Чтобы понять смогли вы, Как перекаты грома И духоты порывы Подчас ответа просят. Да, что там, просят. Молят! От одинокой боли, От перебитой воли, Укрытья ищут в доме, Где, помнится, дотоле Прозрачные чуланы И добрые портреты Лучились мягким светом На милых силуэты.

Почему лечу? Я в полёт хочу… Отчего вдали от Земли родной Кренделя орбит обретают смысл? Отливает солнце остатком дня И рожок Луны по пути завис. Почему лечу? Я в корабль хочу… Я махнул рукой, охватив толпу Благодарным взглядом, не видя их. Скоро пуск и мне двое суток ждать, Чтоб обнять звезду и друзей своих. Почему лечу? Я на борт хочу… Я полгода в мире, где день и ночь Не восход-закат, а звонок с Земли. Houston – Muenchen – Tskuba – Montreal – Москва, Чтоб во тьме небес мчались корабли. Почему лечу? Я ж к семье хочу… Плазмы пропасть-пасть проведёт огнём Рыжий шов-стежок по краям мяча, Что вернёт домой нас за три часа. Дома ж буду я про полёт скучать. Почему молчу? Я в полёт хочу… Почему лечу? Почему шепчу? Почему молчу? Почему шучу? Потому что манит космос!…

Продирает глаза Неоформленный день, Каруселью сирени Стуча мне в окно. Я ему улыбнусь, Не открывшись, сквозь сон. Твёрдо помню – сирень И любовь – за одно!

Огородами звёзд сомнения По пути покупают ряженку, А предутренний сон в горошинку Зубы скалит – Петрушка ряженый. Коробейник с коробкой детскости Из шарманки достал мелодию И конфеты в обёртках пёстреньких Разлились в красоты рапсодию.

Надену панцирь-камуфляж, Свернусь ежом И никому не дам Себе нагадить в душу. Кто светлое несёт, Сам знает, где окно и дверь, Которые всегда открыты.

Задан просто как-будто вопрос. Вы мне дальше – почти-что ответ. Впрочем, жаль, что неважно совсем, Будет он то ли «да», то ли «нет».

Конгломератами расставить по углам Комочки слов – для наказанья злобы. Разлить по полу лужицу мечты И улететь в карман – где светит солнце, Где по ногам не дует добрым людям…

Мы спешим, или вы отстаёте? По кадастру из неба не видно, Чьи туманы сегодня белее.

Смотрю на облака. Я – сверху. По ним как-будто ветряным трезубцем С нажимом провели неоднократно. Наверное Нептун в гостях у Зевса Был накануне на пиру беспечном И позабыл котомку в гардеробе Рая. Её курьером (с неба через воздух) Вернули в океан  драгому гостю. Но растяпе. Что ж поделать – Возраст…

Солгать, красиво замирая, Под перепевы скрипки мыслей. Они, изгибами волнуясь, В полёте звука отразятся И, флейтой звёзд переливаясь, На арфе вечности сыграют.

Ростовщиком он стал не в этот раз. И помнит лишь один тупой удар: Он в детстве спрятался от ужаса в комод, Когда братва убила белку у соседа. Бельчонок в панике остекленевшей За матерью беспомощной следил. С тех пор не может спать. И ест. Порой. С трудом. А годы жизни быстро пролетают. Пусть по лицу не скажешь, заглянув в глаза, Что он не просто гражданин, как все, А помнит мир таким, каким он в детстве был: До пули в душу жизни из затвора сердца. И вот пришла пора сводить счета с концами. Есть в жизни белок казус – не слыхали? Их люди делятся в потустороннем круге На дорогих, и тех, кому воздастся по заслугам. Вдали услужливо разводятся костры. Нам после казни расторопно подадут обед Из человечины. И мы вконец поймём, Что белок есть нельзя. Иль выгонят взашей С планеты, где и так царицы – пчёлы.

Беременность неправедной любовью Не стоит класть на сохраненье В лазарет страданий. Уродицу родив на горе миру, Не вылечить себя От пут и страха.

“Всё в меру хорошо”, – твердит молва людская. А страсти что ж? Природу чувства постигая, Дорогу в мир людей не перейти нельзя. Вопрос встаёт: «А что же в мире этом Толпою движет каждый миг?» Ворчит сердито Кощей Бессмертный. В жизни плодовито Искал дорогу страсти. Что ж нашёл? Сказать по правде, этого царя Давно молва людская развенчала. Его дурные вкусы замечая, Сбежали слуги в город втихаря. Обидеть Змия всякий, вишь, горазд. И потому змеюка загрустила. Иглу яйца из утки притупила И отказалась от правленья бразд. «Уйди в себя. Замри, подумать надо», - Таков совет уездного врача. Ах, невдомёк ему, что в том же лазарете Лечили жертв Кощея-палача. Во сне работа снилась. Просыпаясь (Нет боле мочи скрасить правду сна), Иглу ломает сам. С мечтой забыться, замирая, Хватает он в кулак перо жар-птицы И с облегченьем мчится в небеса.

Субъективизация восторгов Выскочкой волнений и метаний Воспевает розничную жизнь. За вратами растекутся мысли О запретных сказках-пересудах Праведной обугленной души. Пароксизм животного довольства Песней зяблика в полях и перелесках В цвет земли раскрасит песни слог. Снег вскипает. Мысли потухают. Только тройка мудрых неотрывно Смотрит в ожиданье на восток.

Неужто есть среди людей такие, кто не понял, Что палачи ночами горько плачут? Они трудились, рук не покладая, Чтоб заслужить прощение на вечность. Но только сон-Морфей чела коснётся, Как не понять в беспамятстве не могут, Что ждёт их за порогом жизни этой. Их рай наполнен ремесла петлёю И трупами беспомощных сограждан, Которые в конвульсиях последних, Поклонные приветы рассылая, Своим мучителям Из преисподней машут. И смеются. Они при жизни правды не боялись И в услуженье к сильным не вступали. Им из геены подмигнуть не жалко – Вольготно им с друзьями там живётся.

Коса, заплетённая туго, Спадает. И словно по кругу Сомнамбула снов расцветает. И ей царь-девица внимает. Петля отлипает от шеи, (Что, страшно? Гляжу – присмирели) Державшая ум взаперти. И было ему не пройти В потёмках стареющей плоти В попытках стрелу на болоте Найти наконец и забрать, Чтоб заново молодцем стать. И вот, начинает качаться Качалка бесполого старца. А если ему захотеть, На старости встав, улететь В мир звёздный цветного оргазма? Как в детстве свихнувшийся разум - И враг, и помощник мечты. За шкирку его – и в кусты! А там уж девчушка таится. В ней видит царевну жар-птицу В коляске тоскующий дед. Прошло-то всего сорок лет С тех пор, как порхающей дивой Она проносилась ретиво По склону его восхищенья. Раз каждый случалось затменье, Вращалась быстрее земля, Мечтая спасти короля От пут колдовства царь-девицы, В уме пролетавшей жар-птицей. Но сбить не получится с круга Ту пару. У них амплитуда Была гармонична с землёй. И вот порешили: царём Остаться ему пригодится. Постойте! А если девицу Посадит на цепь он в капкан? Её не порвёт и Полкан! Куда я попал, поколенье? Дедуля в серьёзном сомненье. Я мирно мечтал про оргазм, Меня же вгоняют в маразм. А дева моя молодая… Её я без слов принимаю. Меня прекратите стращать. Я буду её защищить! Любви непокорной девицы Мужик пожилой сторонится. Хоть смерть от оргазма красна, Ей павшим не счесть нам числа. Полезней в постели пустой Достойно уйти на покой. А дальше на праздник, в разлёт Пусть люд молодой весь идёт. Отпразднует смерть он за нас. Им почести страсти воздаст Бог счастья, любви сомелье. Бог смысла прожить на земле.

Понтоватый понтолык пьянит пафосно, Папироскою пыхтя понрапраслину. Пропитала пыль подол. Плешь постирана. Пеcнь по праздникам – провал. Паутиною Поросли пустые пни. Память прошлого Постигает первый путь позаброшенный. Подающему персты пастве пуганной Перстень пасти пустоты, пусть поруганный, Приоткроет попоздней преисподнюю. Помолись – поймешь, поди, подзаборную Подлизавшуюся прыть пересмешников Повторяющую пляски приспешников. Погань пресная пыхтит. Прёт потоками Плоти прогнутой проказой-пороками Проигравших поколений, пропившихся. Подбирает простаков подкупившихся Простоватой пасторалью подкисшею, Пеплом перхоти печальной провисшею. Про просодию п…оёт пень прогнувшийся, Пожирающий подачки примкнувшихся. Поражает пузырем пустословия, Прыть прохожих пресекая побоями. По прекрасному печалится праведно, Понукаючи позёрством прожаренным. Прыть поклонников потчует пафосом, Посыпая презреньем показанным. Припушив перо павлинье пинается: Прочь прогнать паскуд порывается. Прославлящий привычки плаксивые Посрамляет поступки правдивые. Паровозом прут подлизы. Подкатывать Получается прекрасно. Проматывать Приходилось полукровке печальному Пошловатому, помпезно-прощальному. Полночь полохом пылает. Покинутой Павой песню пробубнит плодовитую. Плоть породистая, пылкость подтухшая Прозорливою прогорклой припухшестью Пусть печется, пусть пыхтит проповедником. Путь пещеристый проторит – повеса прям. Парусиною подбитой, промасленной Поплетётся позёрствуя праздникам.

Примите похвалу, прошу, прокорно промолчав. Подобострастно пресмыкаюсь, преклонившись Пред посечённым, полусгнившим, Просевшим плесенью под прыткими подскоками пьянчуг (помойного пахучего позорного плебеийства, пинающего падших пятками поддых) Побитым постаментом. Путь прозренья Пожалуй, поздно, прикорнувши, поджидать Под пресным парусом покоя пониманья. Простецкой полуправдой позабытой, Прилюдно повсеместно перемытой Прощенье, порцией пылающих потуг, Причину поводом повторно подменив, Питает поздней Пирровой победой, Правдивость перекошенную предав, По пальцам пёрышки потерь пересчитав, Подёрганные павшими пучками- Прядями посейдоновых подруг. Побоев пыл притупить призываю, Под пули пистолета подвести покой, Почиститься, покладистость познать. Приятие приятности примерить. Попутчиков попотчевать потом Пирожной пудрой прозы первородной. Поэтику переведя под пресс познанья, Про публику простую помнить – пусть порой. Поосмыслять по-новому правдивость. Плюс поостыть – пользительно пророку. Прах пасквильный просеять предложу. Прощеголять придворным прошлым, поверьте – право – переборно, пошло. Потрёпанной попоной-пеной приложу Присыпку против писчих пароксизмов Плаксивой праведности плоской, постовой. Пучину прибыльной поэтики поведав, Проказы поумерив, приторность попридержать пора Поверьте, псевдопатриарх погнуто-притуплённого пера.

Постарел – на пень присел Плывет иллюзий дым

Сижу на старом пне. Вижу радугу в небе.

Тяжело без барузей. Но креплюсь. Барузям я очень сильно дивлюсь. Ведь влияния у них – барузей – Туча целая на мир нас – людей. Барузи ни света знать и ни тьмы Не желают: “Работаем мы!” Потому что в барузёвом миру Так ведётся. Спавший люд по утру Просыпается (ах, сон с барузём!) И тихонько ноги на пол несёт. (Согласитесь – барузи на заре Нам милее, чем пята на ковре). Бескорыстны барузи. Сколько лет Дарят людям защищалки и свет. Правда, смертным невдомёк: барузя Ни привадить, ни отринуть нельзя. Тех, кому повезло с барузём, Их по жизни белый ангел несёт. Но порой барузь с недобрым знаком Только эта сказка, чур, не о том.

Монтировать пространство монтировкой? Или лопатой в стопку класть Из чистого порожнего в пустое? Ответа нет. И не предвидится, пока Не станет ясной цель вопроса. Вот и бесконечность!

Крысой гложет колокольчик у виска. Доверять ему – врагу не пожелаю. Беспредметная вселенская тоска Через край ума переливает. В зазеркалии души царит раздрай, Растекается по древу отраженья. Рой сомнений – тоже через край Улья атомов, сведенных в воплощенье Умозрительных мечтательных бродяг, Всеми фибрами стремящихся на волю. Брысь из жизни, крысы у виска, Я вам всем дыханье перекрою.

Время просыпалось сквозь пальцы Чешуйками оголтелого всплеска. А местные не обращают внимания, На их век в посёлке хватит бурлеска. Так что же есть суть стремления Ухватиться за хвост синей птицы, Если видимость жизни сложившейся Слишком редко – огрызками – снится?

Глушу рыбу в мозгу Динамитом разорванных мыслей Она всплывает вверх брюхом Психозов. И истерит. Амёба-тревога стелится, Стекая по стенкам ужаса. Птеродактиль избитый раненый Обломком клюва долбит Мой мозг рептильный. Скроен он По образу, стилю, подобию Тех высших сил всемогущих. Красе его нет границ. Так для чего ж в таламусе Нынешней человечности Люди людей вынуждают Стелиться и падать ниц?

Тишина кричит в три уха: “Погоди!” Отзывается испуганно в груди Гул мотора, отзвеневшего в ночи. Правда, смерть? Да толку… Ну кричи Про озябшую застывшую тоску, Перекинувшую иней по мосту. Скользким пламенем журчит под ним вода, Расстилаются поляны- города. Или смогут струи грустного ручья Трелью песни люд окресный привечать?

Зеркало моего неотражения Зловеще мерцануло черным. Двери лифта закрылись И не открывались уже никогда. Почему-то из всего человечества Лишь я одна заметила Закат невзошедшего облака, Омывавшего пустеющие города. Блеск поверхности матовой На полустанке встревоженном Краской прозрачной тоскливости Потянул на запад молву. Крыши испуганно сморщились, Почувствовав навалившееся одиночество. Их мира бездонная яркость Скатывается в беспросветную синеву. Но всадники скакать не начали. Ни благих вестей, ни карканья. Неужто сгинуло первым Предзнаменующее воронье? А коли так, растеплится заново Крамола-мыслишка светлая. И выдохом-облегчением Засветится жизнь её.

Красотою стебель перекинут из окошка в луг. Полыханье окон слепнет в городской глуши. Переносит воздух на аркане вспять Дым из лёгких воплем потухающей души. Полосой везенья начинался двадцать первый век. Зажигаю свечку, только не пойму, каким богам. В круге света кольцами скучающей молвы Вытекают капли жизни, источая свет из божьих ран. Райских кущь тревога насыщает мир страстей людских. Паровоз историй перекличкой свиста путь пробьёт во мгле. Шанс сомнений, без тебя живётся слишком тесно под Луной. Ты – спасенья путь на нашем тусклом жизни корабле.

Понятно, что это неправда, Но в этой неправде им хорошо. Мелькают судилища розги, Рубцы насекая на теле большом Народа – по сути, героя. Его воспевали в любые века. Но где же народная воля? Ах, как же она от людей далека!…

Что-то случилось, И я закрылась. Что-то случится, И я откроюсь. Вера не станет От этого лучше. Только слезами Теперь не умоюсь Под перекрики Завистливых чаек. Их голосами Курлычат в отчаянье Гулкого эха Красивые звуки. Солнце зашло Опускаются руки. Не подходите, Не говорите, Не тормошите И не просите. Время придёт, Улыбнётся разлука. Солнце взойдёт И закончится мука.

Дрызг – брызг – визг. На крае обрыва повис Оскал обескровленной плоти, Что по снегу копоть колотит, Карданом устало звеня, На улицу манит меня. Клокочет иступленным свистом И пальцем грозит машинисту. Потерян он в зыбкой ночи На тьмы полустанках. Кричит В тиши затерявшийся визг Стекающих рельсами брызг.

Паучками – мысли, Паутинки – тексты, Паучата – буквы, Их сплетенья – фразы – Расползлись по мозгу. Только ухватить сумею нитки, Потяну, и расплетется Ариадны Шелкопрядье. И Тогда Удастся выйти прямо К Солнцу из лабиринтов Душных догмы Минотавра, Из-за решётки тщетных обязательств, Смириться с неизбежностью прогресса Перед лицом бессметрия. И просто жить начать.

Жизнь проходит. Приходит беда. Никому. Ни за что. Никогда. Босиком убежать по росе, Улыбнуться подруге-осе, И кляня пересмешницу-высь (И откуда здесь горы взялись?), Полюбить очертания дня, Что навеки оставит меня. В мир упорства свалиться верхом, И его ковырнуть каблуком, Чтобы тётка в плаще и с косой Поперхнулась весенней росой, И глазницы пустующий взгляд, Чтобы путь указал в райский сад. Это круто – билетики в рай. Ты их лучше гламурным отдай. Я ж, пожалуй, продолжу пока Бесшабашно валять дурака, Наслаждаясь бессмысленным днём. Только, чур, не с тобой, не вдвоём.

Тебя ищу. И мысли отгоняю О том, что в измерении земном Навек замолк, из рая наблюдая Как жизнь своим катится чередом. Красе порой не суждено раскрыться В потоке линий жизни городских. В душе мороз потери воцарился, Лавину слёз удушьем перекрыв. Мой друг, как жаль, что из тоски бездонной Ты нас покинул в этот поздний час. Твои мечты, покой и сон, и нежность Сады весной раскрасят не для нас. Порою мы, как в юности, смеялись И хохот наш неугомонным слыл. Вчера настало. Мир перевернулся. Твой профиль тонкий возгласом разбил Печали стук на перекрёстке судеб. Покой придёт с молитвою молвы. Я знаю – встретимся. Уже не в этой жизни. Ты нас дождись. Пред Богом все равны.

Проверила почту сегодня, сидя в твоей квартире, В том самом телефоне, из которого узнала В тот жуткий вечер, что тебя не стало… Ты смотрел на нас с фотографии на стене, И у меня, порой, дрожали колени От обширной бескрайности бытия твоей мамы. Ох, ну что же за Бог в этом году выдался такой упрямый!… … Лишь хрупкий голос её рассказов, Понять заставляет застывший разум, Как ей сейчас вселенски далеко До неба и до тех самых облаков, Где ты живёшь сейчас в ожидании рая. Скажи, а ворота красивые? Как нам обещали? А нашёлся ангел в их толпе, Который спрашивал о маме? А обо мне? А о наших друзьях, что тебя любили? Их жизнь изменилась, когда забили Последний гвоздь в колыбель прощанья. Доспорим позже. Как обещали.

В Москве – прекрасная зима! Ну наконец-то Снежинки сыпят день и ночь. И жизнь, как в детстве Имеет смысл, ей нет конца. Но восвояси Ушёл мой друг. А грусть зажглась. И Солнце гаснет…

Прошу вас, дайте мне возможность Побыть одной… Картонный голос страха Уж не направит мух могильных рой Навстречу жалким потугам заката… Раскисший воздух Не взбодрит толпу На подвиг ратный – До него далече!… Свершеньям нынешним тяжелая предтеча Зима души, Где воцарился холод вечный…

Заполуночное беспокойство Дребезжит безвозвратностью ощущения, Как ускользнуло вчера, Исчезнув в никуда. И уже не избавиться от мысли, Что и завтра Проскочит пулей Мимо мира жизни, Не оглянувшись, Есть ли в ней я.

Ключ, может, есть. Да, вот, ответа нет. К тому ж, давным давно замок покрылся ржавым вязким слоем Недоуменных восклицаний И ран мятущихся сомнений, Струящихся сквозь черную дыру победы жизни над самой собой.

Умыться. Только не слезою, А белоснежною облаткой. Полёт весны окрасит ветви Листвой прогорклой, непригодной. Разбой души сметёт сомненья Во сне приникшего сознанья. Их примирю с бесплотной явью. Зачем огонь слетает с крыши?

Мне не нужны бесцветные цвета, Как не нужны безликие обиды Отмщенья жаждущих ревнителей Фемиды Тем, кто теперь живёт на небесах. Деяний рой их на учёте райском В мирке живущих всколыхнёт молву, Тупыми стрелами пытаясь синеву С земли мазками зависти раскрасить. Но зачем?

Видывал виды Уже ужЕ! Ужаса уж, извиваясь, В удушье ушив ожерелья ожогов, Впившихся в шею и грудь Смертью-тоннелем. Но Англех Хранитель Не дал мастерице уснуть…

Без дела, право, рифмовать не надо. Как это больно чувствовать словам, Застывшим в волшебстве Прорыва осознания того, Что сумраку ума Грозят печаль и истощенье. Они – слова – мечтали о фейерверке Мысли, которую для них уже Готовят. Будто мысль разоблачая Из одежд эмоций Её ряжу я в самые простые, Но в то же время сложные глаголы. Те самые глаголы, чьё призванье Сердца людей по случаю разжечь За давностию лет работы зажигалкой Растеряли. Но заматерели. И по годам теперь имеют право Людей особых сами выбирать: Кому даётся дар - То ритм, то рифму, то глагол Уважить, интеллектом приобняв. Простая рифма – стихоплётства шабаш – Разморит душным запахом, Разрушит ровное дыхание светил, Что создали изящную орбиту вдохновенья. Как, Вы не знали? Это всё с небес! Да, помню. Каждому – по вере. Потому Нам рай с друзьями Вечный уготован.

Мерцание закатов Возвращение тревоги Перенесёт степную пыль из окон света В многоцветие церквей. Красивая отвага Пересилит мысль о смерти И разольётся озерком мечтаний лёгких По пашне памяти живых. Любви очаг горящий Жизнь перевернёт наружу. Достанет суть сознания из формул бытия, И мы продолжим жить.

Мне не трудно и не жалко. Умирать Или жить решать теперь уже не мне. Восставать, мириться, думать, прозябать… Всё одно – воздастся позже. А толпе Улюлюкать, перебрасывая плеть Через рею, закрутив её в петлю, Пожелаю, перекрикнув залп-фальшстарт. Пошатнусь. Расхохочусь. И устою.

В толпень-крутень идёт бабень Проведать восходящий день. У дня задачи велики. Неслись коровы чтоб. Быки ж Изведав зелени траву Не дали спуску комару. Тот лыжи навострил в толпень Испортить восходящий день, Нажраться крови по утру И обжужжать крутень-толпу. Но эта самая бабень Не лыком шита. В Судный день Её достоинств длинный лист Аж в преисподней вызвал свист. Валялись черти хохоча, Когда бабень сняла с плеча Топор, которым рыболов Был прогнан от её коров. И ножки дрыгались в аду, Когда в весеннюю пургу Лопаткой шла она грести Снег, чтоб подснежники спасти. Комар же, глупый хищный гнус, Всю зиму дрых, не дуя в ус. Неуязвимым мнит себя, Кусает множество бабья. Ему подруга только моль. Она зимой – на антресоль. Дырявит шубы у бабья Да выживает втихаря. Так вот, быка, она – бабень, Тренировала кааажный день, Чтоб комара он отловил, Толпень-крутень охоронил. А убивать его – ни-ни! Добры ж мы – русские бабьи.

Мир беспросветен. Свет – непримирим. С охапкой коз пошел кузнец к ромашке. Она же, впопыхах, забыла вся, смутясь, Что родилась в бутончике-рубашке. Пух тополиный раскурожив в канитель, Одна из коз, сбежавших из охапки, Проела плешь соседке кузнеца, Чтоб скоротать раздумья на загадки. Соседка прямиком купить парик – Ей с плешью кузнецу не показаться. Он так её любил, что каждый миг Макушку мял, чтоб крепче целоваться. Коза вторая – по подруге в плач. Залила пруд в деревне рёвом громким. У берега повел усами сом, И вслед ноздрёю шмыгнул непроворно. Последняя коза (букет из трёх) Дать молока ромашке отказалась. А та – бутон-рубашку нараспах. С душой поклонника с подарком дожидалась. Конфуз случился, эх оно, козёл- Кузнец не то понёс своей ромашке. Букет из роз да молока от коз — Вот всё, что нужно девушке-милашке.

Коммунист поспорил с внедорожником, А правда ли без устали смеются Обедом перекормленные дети. Машина человеку отвечала, Учтиво колесом мешая глину И зеркалами воздух рассекая, Что деток машинистов для примера Использовать бы было неуместно. Но коммунист настаивал, вскипая, Кричал, что нету равенству предела, И что зелёная листва соседской грядки Не перевесит смысла “Марсельезы”. Они бы так и спорили полжизни, Но на обед они лоббиста ждали. Тот объявил машину вне закона И указал на это коммунисту. Что было дальше, ведать не дано мне. Но люди говорят, что видят часто, Как двое ходят вдоль дороги, воя, “Машина верная!” – без устали взывают. Мечтая получить ее прощенье. Но пока Не видно края мукам коммуниста. Да и лоббиста. Тоже дурака.

Прилетело рассудство и разгильдяйство. Из какой-то помойки. Из посудной тряпки. И тут мне стало жарко. Я чуть не упала. И всё ему напрямую, не выбирая выражений, и сказала. Что нечего нечисть пускать в себя. Она же тогда и меня касается. Живёт во мне, чешется, скребётся. Иногда так наглеет, что, не поверишь, даже кусается! И ничего мне больше не остаётся, Кроме как по мордасам «хрясь»! Мокрой шваброй – чтоб сразу понятно. Обидно до жути, что до такого докатились. Зато приятно, Что результаты не заставляют себя ждать - Хоть на какое-то время присмиреет и снова будет молчать.

Завытаскивался воздух Нераспахнутой шинели, Что свистела полусонно В ветре прядей вертопраха. Затрубил отбой надежду По очнувшемуся принцу. Королевство ж между делом Обнищало не на шутку. Как послал Господь стремленья Перепалку скоморохам, Так и с плясками миряне По ристалищам гуляют. Почему сейчас не спится На скукоженной постели Изможденному малютке, Что родится только летом?

Беспомощность сознанья утомляет Неразумностью потребства. И в отблеске болящей раны Необдуманных острот Стекает по беспечным словесам Расхристранных зевак И ленных мудрецов. Казалось бы – простят. Нет – ртуть обид размажут Ядом незаметным по контуру Оскала грустного писаки, Залёгшего в бездарности уставшей На дно кромешных снов И беспробудных слов. Одна метель лишь сказку собирает. Ей белым всполохом пору любви В погоню страсти перекрасить Милее, чем, отвагу отвергая, Кропить селянку талою водой Из ручейков добра И захолустьев зла.

Слабой славой насладившись, Соло сызмальства освоив, Сыпать бойко сантименты Станет славословец звонкий. Пригорюнясь, постыдится Пересыпать пеплом страсти Песню палача о плаче, Проливавшем каплю грусти. Страха соль прорежет рану Силой смелого поступка. «Стань собою, смой сомненья», - Скажет, скрипнув, мирозданье. Повторится пробужденье. Подстегнёт псалом отрады Пережитый путь печали, Прошлым пламенем залитый. Слабосильного святошу Свист сомнений остужает. Стон страданий иллюзорных Сохраняет в нём смиренье.

Безликие по духу полотёры Стреляли гвозди пестиков в карманах. Им притчу повторяли неустанно Запахнутые серые просторы. Обрада – развеселье – посмешливость… Ни с кем не стали ближе постояльцы. Открытые разбросы ущемлений Затягивала отзвуком пролётка, Катившаяся кубиком навстречу. Им полюбилась разница раздолья. Такой печальной радости поведать, Быть может, позже вовсе не придётся.

Артишок волненья Трепетом сирен Зовёт пропащих путников присесть За стол сомнений. Им из останков страсти Не сплести венок рассвета Колосками Заброшенных стогов любви. Они стоят На солнцепёке славы, Мурлыча мантру про себя: «Пора домой».

В шве небес – Загадка ночи. Кисть стекает По мольберту. Яркой сливою Зарделся Распахнувший глаз Прожектор. Перекину Через полночь Шлейф любви Из звёздной пыли. Шляпкой ласки Луч прикрытый Под покров Старинной были Глянет, Искренность раскрасив В разноцветные Фейрверки. Утро миру Улыбнётся: Кистью счастья – По мольберту.

Аллергия на звёздную пыль, Учихалась, малюя этюды на солнечном небе. Во Вселенной раскинулись счастья холсты и мосты. И оковы опали. И раны тоски присмирели. Полотёры окинули взором седой небосвод И давай натирать потолок в ожиданье цветного восхода. Раскрывает бутоны озябший и робкий цветок. Только звёзды летят. Подчиняясь Вселенной закону.

Равновеликость, равноденство, равноправие… Иль рваный вскрик израненного ритма? Раскрашу роскоши размеренной мазками Печали страсть и радости палитру. Холста коснувшись, брызги настроенья в полумраке полудрёмы То ли в нирваны ров, то ль в сладость пробужденья с песней дня Вдыхают жизнь. И лики образов на крашеных пергаментных полотнах По-новому и с удивленьем взглянут на меня.

Пять живописцев И четыре цвета. Сомнения лишь три, А мира – два. Один поэт. Вокруг же космос безграничный. Приходите! Вас ждем на умный, добрый разговор, И будем рады встрече.

Жить – вам! О вас Я часто буду вспоминать в дремоте. Как полетите вы в миры Иной Вселенной. Их – благо – здесь И дальше – бесконечность. Я верю в вас – упорных, деловых, Талант не разменявших на личинки славы. Земля уж ретро. Вы её спасти Сумеете для тех, кто топает за вами Дай Бог вам мудрости - Чтоб получилось лучше, чем у нас.

Пружинистость В осколочной палитре Изломом духа Подгибает время. Века проходят, Страны задевая. А люди остаются. Страсти тоже. Их по холсту Цветами раскидаю. Моей им кисти остриё Ласкает сердце.

Ах! если бы писал картины Брехт, И правил театра бал Веласкес… А в мрачной опере Гольдони Дон Кихот и Дульсинея, Как Монтекки с Капулетти, Жили в мире!… О чём же это я? Ах да, о мифах! И о мечте своей – гармонии Вселенской.

Любовь к молитве, как любовь к осинке, Ложится грунтом под кураж портретов. Портретов улиц, звёзд, домов, деревьев, Портретов мыслей полотна поэтов. Канва людей сквозь дымку вдохновенья Врывается, подрамник очертивши. А я? Что я… Мне благость сходит с неба, И краской вновь я жизнь пишу в цветные вирши.

Казистое замысловатое образие Распространяется на отраженье Солнца В пруду, где дети, птицы, рыбки и соседи За искрами и звёздами ныряют. Момент движения не важен. Важны страсти – Стремительно обнять свою планету. И красок дать, чтобы батут для Солнца Стал виден из далёкого пространства.

Поэт – не профессия, А потребность Слова заплетать в ритмы. Они ложатся Канвой под мысли, Застрявшие роем немым, В проходе горла Вселенской мысли На гильотину снов. Ох, как же трудно Бывает в жизни Не замечать оков.