Обесключенный сейф Рассмеялся в лицо мне под серое утро. Не нарушу спокойствие шкафа Потоком шуршащих страниц. А бинокль, свидетель двух войн И двух революций, Как в театре в тридцатые – Гордо на ленте атласной повис. Появлялась из зеркала с ручкой Царевна-девица, как пава. Каждый раз, как его удавалось Под стул мне тихонько стащить. Имя куклы в кудряшках простое. Она – Василиса. Повзрослевшей правнучке родителей Скоро уж в школу ходить. Из окон – купола. Под окном – старина. А под дверью – палатки. Растянулась Москва По периметру многих земель. От Москвы – две версты. Из Рогожской слободки – застава Ильича – от Кольца до Кольца. Там полжизни порою проходит за пару недель.

В Москве – шум, В Москве – люд, Люди повсюду спешат-снуют. Люд, тот, кто добрый, песни поют. Песни не жалуют люди, кто лют. Лютик и Лютня до встречи в Москве Жили в бескрайне-Российской стране. В ширях, раздольях, просторах весей. Не было в мире счастливей людей. Лютня и Лютик в черте городской Ищут безбрежный оседлый покой. В их далеках люд поёт. Невдомёк Им, как их Град от Столицы далёк. Здравствуй, Москва! Всё подпрыгнуло ввысь. Люди-лютышки за Лютню взялись. Сорванный Лютик – в хрусталь на столе. Лютый романтик доволен вполне. Лютым любовником Лютне он стал. Люксовый люд лебезит. Пьедестал Под ноги бросил он Лютне-жене. Лютый хозяин опять на коне. Клетка из золота лютая жмёт. Жизнь не мила. Жизнь в Москве – незачёт. Счастье из прошлого – в прошлой дали – Дальше и дальше… Затлели угли Силы последней. С молитвой спастись Лютик и Лютня за руки взялись. Бросили всё. И пропала Москва! Счастье вернулось, как только черта Города-монстра осталась вдали. Смогом замызганы чёрные дни. Края фонтану их радости нет. В Град – кувырком, возвращение – свет! Что же Москва? Велика и сложна. Мама кому-то, кому-то сестра. Ну а кому-то и мачехой быть Ей довелось, к проходимцам водить. Лютые стражи Столицы не спят. Бдят, не моргнув, на поющих глядят. Каждого, кто запоёт (тот не лют, Лютым певун – как фингал-неуют), Сразу пугать, чтоб сломать-подчинить, Глотку заткнуть, с карусели свалить. Путь ваш унылый – дешёвая медь. Ну и лютуйте. А мы будем петь.

Москва никогда не спит. И мне вместе с ней не спится. Лежат по углам бомжи – Симптом дорогой столицы. В метро в семь утра вошла. Таких нас вошло не мало. «Стоять». «Проходить». «Уважать». Ворчит эскалатор вяло. На ощупь – полярная ночь. По запаху – мир пошатнулся. На вкус – Рождество манит. Так круг декабря и замкнулся.

Москва прекрасна! Но как в ней тесно… Громады зданий Крутым навесом Сверкают светом. И снег сверкает. Любовь проходит, И мысли тают.

Ах, как до боли красиво! До слёз! Не могу отвернуться - Боюсь, пропадёт виденье. А мне говорят: «Реальность»… Ну да. Умом понимаю. Но верить по-прежнему сложно, Что всё сотворили руками Обычные смертные люди. Иль, может, в них силы вдыхали Вселенские мудрые ветры? А люди, достойные чести, Кружили в потоке творенья, Создавшего мир и Москву? 

Сегодня закончилось бабье лето. За ночь выпадет жёлтая осень, Первой каплей она размажет Остатки солнца по городу. Проседь Года увижу я завтрашним утром На перекрёстках несмытой пыли. И по колено сентябрь завалит Улиц просторы. А автомобили Взгляд распахнули навстречу ветру. Фары прищурят – бежать устали. Люди – на службу. Детишки– в школу. Кони ж привычные – в пробки встали.

Санта Клаус… И чужое Рождество… Вновь снежинок не хватает в декабре. Моросящая метель зальёт балкон, Раздирая окна в пасмурной канве. Их глазницами исплачется закат, В блике лунном Землю снова не найдя. Контур света просочится в поры дня – Бесполезно укрываться от дождя. Чудо грустное – дождливая зима. Свет – нехватка. Ночь – избыток. Мразь – в душе. То ли дело, век двадцатый… Дед Мороз. И Снегурка. И коняшка из папье-маше.

Запотела улица туманом – не стереть его рукой. В вату белой ночи, носом ткнувшись, приуныли города. Колобок раздумий с носа лиса недомолвок укатил По дороге отражения простора в многовековое никуда. Мокрым снегом распугало европейцев утро декабря. Им неведомы меха и радость снегом припорошенных дорог. Мысль нащупать в темноте кромешных дум на перепутье снов Не удастся за вытьём плутающих меж мокрыми красотами ветров.

Мой пятничный Брюссельчик бесподобен!. На рынке – вишня, сыр и молоко… Мне все здесь мило. При любой погоде. Одна печаль – до дома далеко…

Брюссельчик маленький такой, хорошенький! Но это, право, ничего, Когда глядишь весною припорошенной На инеем покрытое окно.

Устала отдыхать, хочу домой! Там томный дождь и мутные фасады. Жары объятия, непышные досады… Истомы краски… Птичек водопой… Из неги Крита поспешу на север, В прохладу милую и тёплые дома. Но, гляньте! В мой Брюссель пришла весна! Раскрылись розы, зацветает клевер…

Проход оттуда в никуда Подчас неровным закоулком Потерянности в зябкой, Но сухой весне Парижа Откликнется теплом воспоминаний Серебряного века И мелькнёт знакомством С добрыми людьми.

Люблю тетрадки на пружинках. Писать приятно на изгибах, Что раскрываются опрятно, Квадраты клеток оголяя Девичьим радостным секретам. Листки простые с бахромою В том месте, где была пружинка, Легко ложатся в треугольник, Что отнесет письмо-дразнилку Мальчишке за соседней партой. Умеет сохранять молчанье Страниц, согнутых в треугольник, Тетрадь с пружинкой. Присмирённый Двойной липучкой срез бумаги, Не станет трогать край пружинки. Не проболтается случайно Про самолётную записку - Ответ на дёрг косички в классе. Ведь правду открывать словами, Чтоб насладиться ей, не стоит. Вот и буду дальше молчать.