Крысой гложет колокольчик у виска. Доверять ему – врагу не пожелаю. Беспредметная вселенская тоска Через край ума переливает. В зазеркалии души царит раздрай, Растекается по древу отраженья. Рой сомнений – тоже через край Улья атомов, сведенных в воплощенье Умозрительных мечтательных бродяг, Всеми фибрами стремящихся на волю. Брысь из жизни, крысы у виска, Я вам всем дыханье перекрою.

Время просыпалось сквозь пальцы Чешуйками оголтелого всплеска. А местные не обращают внимания, На их век в посёлке хватит бурлеска. Так что же есть суть стремления Ухватиться за хвост синей птицы, Если видимость жизни сложившейся Слишком редко – огрызками – снится?

Глушу рыбу в мозгу Динамитом разорванных мыслей Она всплывает вверх брюхом Психозов. И истерит. Амёба-тревога стелится, Стекая по стенкам ужаса. Птеродактиль избитый раненый Обломком клюва долбит Мой мозг рептильный. Скроен он По образу, стилю, подобию Тех высших сил всемогущих. Красе его нет границ. Так для чего ж в таламусе Нынешней человечности Люди людей вынуждают Стелиться и падать ниц?

Тишина кричит в три уха: “Погоди!” Отзывается испуганно в груди Гул мотора, отзвеневшего в ночи. Правда, смерть? Да толку… Ну кричи Про озябшую застывшую тоску, Перекинувшую иней по мосту. Скользким пламенем журчит под ним вода, Расстилаются поляны- города. Или смогут струи грустного ручья Трелью песни люд окресный привечать?

Зеркало моего неотражения Зловеще мерцануло черным. Двери лифта закрылись И не открывались уже никогда. Почему-то из всего человечества Лишь я одна заметила Закат невзошедшего облака, Омывавшего пустеющие города. Блеск поверхности матовой На полустанке встревоженном Краской прозрачной тоскливости Потянул на запад молву. Крыши испуганно сморщились, Почувствовав навалившееся одиночество. Их мира бездонная яркость Скатывается в беспросветную синеву. Но всадники скакать не начали. Ни благих вестей, ни карканья. Неужто сгинуло первым Предзнаменующее воронье? А коли так, растеплится заново Крамола-мыслишка светлая. И выдохом-облегчением Засветится жизнь её.

Красотою стебель перекинут из окошка в луг. Полыханье окон слепнет в городской глуши. Переносит воздух на аркане вспять Дым из лёгких воплем потухающей души. Полосой везенья начинался двадцать первый век. Зажигаю свечку, только не пойму, каким богам. В круге света кольцами скучающей молвы Вытекают капли жизни, источая свет из божьих ран. Райских кущь тревога насыщает мир страстей людских. Паровоз историй перекличкой свиста путь пробьёт во мгле. Шанс сомнений, без тебя живётся слишком тесно под Луной. Ты – спасенья путь на нашем тусклом жизни корабле.

Понятно, что это неправда, Но в этой неправде им хорошо. Мелькают судилища розги, Рубцы насекая на теле большом Народа – по сути, героя. Его воспевали в любые века. Но где же народная воля? Ах, как же она от людей далека!…

Что-то случилось, И я закрылась. Что-то случится, И я откроюсь. Вера не станет От этого лучше. Только слезами Теперь не умоюсь Под перекрики Завистливых чаек. Их голосами Курлычат в отчаянье Гулкого эха Красивые звуки. Солнце зашло Опускаются руки. Не подходите, Не говорите, Не тормошите И не просите. Время придёт, Улыбнётся разлука. Солнце взойдёт И закончится мука.

Дрызг – брызг – визг. На крае обрыва повис Оскал обескровленной плоти, Что по снегу копоть колотит, Карданом устало звеня, На улицу манит меня. Клокочет иступленным свистом И пальцем грозит машинисту. Потерян он в зыбкой ночи На тьмы полустанках. Кричит В тиши затерявшийся визг Стекающих рельсами брызг.

Паучками – мысли, Паутинки – тексты, Паучата – буквы, Их сплетенья – фразы – Расползлись по мозгу. Только ухватить сумею нитки, Потяну, и расплетется Ариадны Шелкопрядье. И Тогда Удастся выйти прямо К Солнцу из лабиринтов Душных догмы Минотавра, Из-за решётки тщетных обязательств, Смириться с неизбежностью прогресса Перед лицом бессметрия. И просто жить начать.