Счет до весны Паша вел строго по календарю, крестиком вычеркивая день за днем. Иногда, закрутившись на работе, забывал о календаре и радовался, когда приходилось сразу черкнуть два или три дня — будто в одну минуту прожил. Еще бегал от Илониных звонков, — без меня справятся, что за искусство из мертвых мертвых делать? а с Илоной, а она… обязательно куда-нибудь заманит, не отвяжешься.

Зима разошлась, расснежилась, сугробами перегородила двор. Топили хорошо.

Пашка млел, поджидая весну.

После Люськиных похорон многое чего изменилось: Лиза разбухла, подурнела и переселилась в бабкину каталку. Коля возил сестру по коридору, то быстро, то спокойно, рассматривая вместе с ней узоры на обоях. Серебряные ромбики на розовом — наводили на грустные размышления. Лиза пугалась предстоящих родов и жаловалась, ребенок является во сне недовольный, с посеребренными щеками. Порешили сменить обои, не дожидаясь лета. Как-то утром, только посветлело, Коля повез сестру в магазин. Ангелина Васильевна прильнула к окну: каталка, съехав на узких полозьях по ступенькам крыльца, завихляла между сугробами. Лиза, кутая ноги в плед, по сторонам не глядела, на приветствия соседей не отвечала, палкой погоняя Колю вон со двора.

— Вылитая ты, — весело крикнула в окно Солониха, расчищая скребком дорожку к подъезду.

— Не чужая, — буркнула бабка и пошла в душ.

Каждое утро засматривалась в зеркало. Было из-за чего: словно оправдываясь перед ней за неудачный маневр с капитаном или следуя тайным знакам, молодела плоть. У Лизки вся рожа прыщами пошла — у бабки, хоть в лупу гляди, ни одного; испарились жировые оползни на лопатках и животе, весной полыхнула грудь, золотистые трещины вокруг сосков. Ангелина Васильевна, зная толк в задницах, чуть не на колени: в юности такой красоты не имела. За моей задницей, как за каменной стеной, говорила она своему отражению, сама знаешь, в ладонь прихватить, да хорошенько щипнуть — головы лишиться…. Но романтическая поволока рассеивалась, едва застегивала халат.

— Финита ля комедия. Кому это нести?

О капитане вспоминала зло. Тоже мне, дважды рожденный! Мерзавец! Лучше бы я тогда к Пашке повернулась! Но больше всего сердилась на себя, — Никакие очки не помогут, коли глаза закрыты!

И новая тень упала на лицо.

После душа выпила горячий, без сахара, чай, настоянный на травах, и опять смотрела в окно: Солониха исчезла собирать племянника на работу; по выскобленному асфальту легонько вьюжило.

Напела Ангелина Васильевна и рассмеялась.

— Кавалер? Еще один? Ох, нет, довольно!

Дикий азарт завладел ею: изверясь в капитане, приклеилась к первому встречному. Вон, не замечая тропинки, увязая по колено в снегу, спешит какой-то человек в длинном пальто. — Что с того, что морды не видать! В походке уверенность: преодолеет снежный заслон. Пусть ведет молчаливый и бессвязный разговор с собою; заманив в гаражи, за одно это щедро полюблю.

Ангелина Васильевна тут же спряталась в укрытие и, дрожа от нетерпения, выслеживала незнакомца: посреди двора он вдруг споткнулся и завертелся на месте.

— Учуял! Ну, мой потрепанный кобелек, дыши глубже, вот она я! — выплыла коленом на свет божий. Незнакомец, которому кинули кость, помчался по следу. Ангелина Васильевна рванула его за лацкан пальто с такой силой, что посыпались на снег черные пуговицы.

— Так и есть, под пальто — голо. И я после горячего душа готовая!

Распахнув халат, прижалась животом к мягкому члену; поерзала, пощипала волосы на груди, пупок, соски… член воспрял! Потрогала головку и, чуть поднявшись на носки, пихнула между ног. Качнулась, словно пробуя сук — выдержит ли. Выдержит! — и впервые глянула на незнакомца…

Встречаются, и довольно часто, невесть для чего предназначенные лица. Ангелина Васильевна называла такие лица замочной скважиной в общественную помойку.

— За ними-то, как за фасадом, самое главное и происходит!

— Один интеллигентный с виду мужик, — рассказала она недавно, — не стесняясь, в открытую ссал на замечательном и современном собрании; его даже по телеку показывали. Ангелина Васильевна диву давалась, отчего не выссаться в перерыве, но он в перерыве бегал курить. Другой, всю дорогу хуем размахивал, грозя набеленной бабенке из первого ряда. Все видели и отворачивались, хуек так себе, а баба в пизде чесала, о чем-то своем думая. Там еще один проницательный молодец был: в замочные скважины сам подглядеть не дурак, ну и вздрочить, конечно. Прыгал от одного глазка к другому, пока не кончил в руку; вытер салфеткой, этой же салфеткой лоб промокнул, воды из графина отпил и закрыл собрание…сволочь!…

Мигом проскочила лицо незнакомца и увидела яйца, чуть не до мозолей стертые от частой и бесполезной ходьбы.

— Без продыху за своим хуем мотаешься?

Ангелина Васильевна почувствовала: член, окрепнув, заскрипел внутри, сжевал ее губы.

— Ко мне в любое время заходи, вон окно, — заткнула незнакомцу рот распустившейся грудью; согреть, покапризничать…

Холодно и неуютно на ветру, люди мимо ходят.

Обоями торговали в огромном ангаре, недалеко от дома. Несмотря на ранее утро, народу тьма, но больше не за покупками, а согреться. Коля притормозил коляску, в растаявших ресницах слезы, в глазах рябит — такое буйство красок кого хочешь с ума сведут.

Лиза ткнула палкой, — Поехали!

— Мальчика или девочку ждете? — из толпы вынырнула продавщица и расчистила место у прилавка.

— Тебе-то что? — огрызнулась Лиза.

— Если девочку, то розовенькое купите…

— Не куплю.

— Стало быть, мальчика. Тоже неплохо! На этот случай вот это, — не обращая внимания на Лизину грубость, расстелила ярко-синюю бумажную полосу, на которой кружились позолоченные с отливом листья.

Лиза нахмурилась.

— Вроде синего неба, а листья откуда летят?

— Вот еще! Дерево неподалеку, с него и летят. Ветер подует и полетели, никогда не видела?

— Неси дерево!

— С корнем как есть притаранить? — шипанула продавщица.

— Я к тому, что ребенок такими вопросами изведет, — улыбнулась Лиза. Улыбнулся сквозь слезы и Коля.

— А-а-а, — продавщица поскребла по тощей груди и свернула обои в рулон, — правда, эти шельмы в гроб вгонят, я потому и не рожаю. Надоеды чертовы, не родив, прибила бы…

— Никогда не слышала: первенец — роковой ребенок? — взвинтилась вдруг Лиза.

— Не слышала. Что ж получается, второго и третьего для очистки рожать, чтоб десятый золотой вылез?

— Раньше первого ребенка непременно убивали.

— То раньше, сейчас, думаю, и десятого убить не грех. Все одно! Экология-то!

— Верно, — сильно наддала какая-то баба; чтобы не упасть, оттолкнула Колю и схватилась за каталку, — у моего глаз алмаз…

Коля пошатнулся и занервничал.

— …приметил как-то на улице беременную тетку и говорит: эта обязательно со своим младенцем расправится; я, дура, рассмеялась тогда. А тут в газете вижу ее фотографию и текст из зала суда, дескать, явился во сне голос: непременно убей и будешь награждена! Сомневалась недолго, победило любопытство, вдруг, что ценное в награду. Вообще, много о пророчествах и Боге говорила. Короче, схватила из колыбели спящего мальца и в окно с девятого этажа.

— Первенец?

— Да.

— Везет, на девятом жила. У меня так не получится.

— Можно иначе, — баба сладко вздохнула, — была тут еще одна; заперла грудничка в квартире, а сама укатила в послеродовой отпуск…

— Кончай, и так все ясно! — продавщица снова кивнула Лизе, — возьмите без рисунка, вот эти, беленькие, что белый? какие претензии к белому? жизнь, в которой ни одного пятна, а то и сами подрисуете, чтоб все вопросы на корню отпали…

Каталка мелко затряслась; Лиза вывернулась назад: тетка теребила каталку и не сводила глаз с Коли.

— Чего голову морочишь, этот-то сынок, какой по счету? Красавец! Тебя издали только напоминает.

Лиза не знала, что и сказать. Она уже мстила Коле за эти слова, и он, переведя ее недобрый дух на человеческий язык, почувствовал, прощения не выпросить.

— Белые подойдут, — заспешил он, чтобы сменить тему и поскорее уйти. Тетка погладила его по руке.

— Подрастешь, бабы околдуют и будут любить тебя, ты мать-то не особо слушайся! Хорошо не ходячая, сбежишь!

Коля заорал, чтоб заворачивали. Продавщица обрадовалась и незаметно подсунула один синий рулон с листочками: плохо берут.

Прогнав Колю на кухню, Лиза закрылась в комнате на ключ и крепко задумалась. Растаяла ее красота. По всему лицу и в ушах вылезли серые редкие, но длинные волосы, темно-коричневая короста обметала губы, вокруг глаз и на щеках — ржавые пятна, никаким мылом до бела не отмыть. Да и мыться не хотелось: пучками сыпались кудри, и на макушке наметилась лысина.

— Открой, — пугался Коля за дверью, — давай поговорим.

О чем? — думала Лиза, — разговоры не имеют значения, если в них нет огня, а откуда, черт возьми, взяться огню?

— Люблю тебя! — осторожно постукивая по ручке, оправдывался Коля. Лиза корчилась от такой любви.

За дверью, наконец, стихло.

Скрестив ноги, Лиза проехалась в каталке к окну и обратно.

Чуть колотнулся ребенок.

— О тебе особый разговор! Хоть о двух, трех умных головах появись на свет! — Лиза треснула себя в бок.

И окостенела от дикой боли.

Ребенок мгновенно прогрыз печень, глотку, мозги, вылизал череп, хлебнул из пуповины, откусил клитор, продырявил кишки, нассал в сердце….

— Ах, сучонок! — забулькала кровью Лиза, — Вот что тебе надо, меня надо!

Внезапным было нападение. Ось ее собственного тела развалилась. Так, по злому умыслу садовника в одну ночь гибнет цветущий сад.

Боль исчезла вдруг. Лиза все еще боялась дышать. Заживо прибили гвоздями в гробу. Она, неподвижная, сквозь стенки видит немногое: только белесую герань на подоконнике и сморщенные от мороза ветки в окне. Наконец, расправила ноздри и вдохнула полной грудью. Освобождение. Ребенок, закинув ручонки кверху, к самым ее бритым подмышкам, тихо уснул… и за то, что оставил в живых, пожалел или почему другому, благодарная от испуга, сквозь кожу неистово ласкала его, приговаривая, — бедовый, кисуля, лапочка. На хуй страсть и безумие, путаные заплеванные, как лестничные пролеты!…

— Если где-то убавится, в другом месте обязательно прибудет, — спустя час спокойно уже рассуждала Лиза, вальяжно развалясь в каталке. Впустила Колю и, подставляя живот, требовала отчету, в каком месте у ребенка голова, ноги. Коля заискивал и мурлыкал, ощупывая сестру.

Снова южный ветер. Глупая погода.