Кирилл Токарев

ГОСПОДИН ДЕСЯТИ ТЫСЯЧ ДУШ

Гэта зацепились за камень, и мокрая брусчатка тут же метнулась навстречу. Джиро подставил ладони, сумев уберечь от удара голову, но все же сильно приложился о землю коленом. Поморщившись, замер: не слышны ли шаги из ближайшего переулка? Но нет. Все было тихо. Лишь шелестело на ветру белье, развешенное на просушку, да шуршали ленты рисовой бумаги с начерченными на них мантрами-оберегами. В маслянистой луже отражалось лицо Джиро: заострившиеся скулы, бледный лоб, покрытый пятнами испарины, спутанные черные волосы. И невероятно расширившиеся глаза, полные ледяного страха.

В отблесках газового фонаря собственное лицо Джиро показалось ему лицом мертвеца. Мертвец, сбежавший из дома, полного покойников. Эта мысль вызвала у юноши сдавленный истерический смешок.

Еще мгновение он прижимался к брусчатке, словно кролик, пытающийся укрыться от орла. Затем юноша заставил себя подняться. В колене что-то хрустнуло, но Джиро запретил себе думать о боли. По крайней мере, до тех пор, пока он не доберется до околотка стражи… или до какого-нибудь из многочисленных храмов. До любого места, где способны справится с колдуном. Или. с демоном!? Второе казалось Джиро более вероятным. Слишком уж близко стоял он от почтенного господина Куро Кобаяши, когда тот взорвался фонтаном крови, нечистот и измельченной кости. А потом — бесконечно долгое мгновение наблюдал, как неведомая сила вырывает позвонки из тел стражей ближнего круга. Джиро должен был умереть там же. Забрызгав кровью и содержимым кишок лакированные бумажные ширмы. Но он оказался трусом. Потерял лицо, когда бросил меч и побежал. Побежал прочь от странного и страшного существа, по мановению пальцев которого люди обращались в изувеченные груды плоти.

Потеря лица или потеря души — что хуже?

Юноша сумел прохромать два или три квартала, прежде чем его колено превратилось в пульсирующий сгусток боли. Зашипев, он опустился на землю, привалившись спиной к невысокой статуе Дзидзо-Босацу. Вряд ли божество сочтет это неуважением. В конце-то концов, Дзидзо — покровитель путников и защитник от адских сил.

Покопавшись в поясном кошельке, Джиро бросил на алтарный камень несколько медяков. Не то, чтобы он по-настоящему надеялся на покровительство небесного владыки. Скорее — по привычке. Тем не менее, на душе сразу стало легче. Возможно, что он и не потерял лицо. Много ли чести погибнуть в неравной схватке, если есть возможность собраться с силами и отомстить? Отомстить.

Страх ушел, испарился без следа. Зато на его место пришло осознание. Весь его клан. Все его родные. Все, кто были в городском замке Кобаяши. Все мертвы. И он, Джиро — теперь никто. Пепел, тень, пыль. Обхватив колени, юноша зашелся в беззвучном плаче.

— Они все мертвы. Все, кого я любил. Все, кого я знал.

Голос был полон скорби.

Джиро поднял глаза. Понурая фигура стояла под газовым фонарем. Не демон. Не колдун. Просто человек.

— Штыки. Мечи. Разрубленные тела. Кровь везде. В домах. На земле, — бормотал незнакомец.

Только сейчас Джиро понял, что незнакомец под фонарем не обращается лично к нему. И еще одно. юношу вдруг пробил холодный пот. Он не слышал шагов. Ни стука деревянных сандалий по брусчатке. Ни хлюпанья луж. Ни чавканья городского мусора под ногами. Ничего. Словно человек просто возник под фонарем из ниоткуда. Руки Джиро зашарили по поясу в поисках оружия. Ничего. Что ж. В любом случае, если это колдун…или екай, от стали толку мало. Остается уповать на помощь Дзидзо.

— Почтенный, — Джиро с трудом поднялся на ноги. — Этой ночью я потерял всех, кто был мне близок. Всех, рядом с кем я вырос. Их. убило Нечто. А кто повинен в твоем горе?

Что-то изменилось. Фигура незнакомца словно бы выросла вдвое и при этом раздалась вширь.

— В этом повинен ты.

Голос незнакомца прозвучал, словно погребальный набат. Запоздало мелькнула мысль, что надо бежать, но что-то белое, словно зимняя метель, накрыло юношу с головой. Джиро еще успел ощутить страшную боль в груди, увидеть, как рвутся сквозь кожу выворачивающиеся наизнанку ребра. а потом наступила темнота.

Забрызганный кровью Дзидзо-Босацу смотрел в ночь и бездумно улыбался газовому фонарю.

* * *

Громкий стук в дверь. Льюис Арктур, когда-то — лейтенант Кембридширского полка, а ныне — дознаватель при магистрате Фоэториса, с трудом разлепил глаза. Застонав, он отбросил в сторону тонкое шерстяное одеяло и сел на скрипучем пружинном матрасе. В голове гудело так, словно кто-то устроил солидную артподготовку.

«Ага. Аккурат как тогда. Шестого сентября, кажется? Долбили по «бошам», а что толку?»

Мысль была плохая. Скверная. Мысль-червячок, что точила Льюиса уже второй год. Мысль-заноза, из-за которой он не мог спать, вновь и вновь переживая тот самый день. Огненный вал артиллерии, изрытое и перепаханное поле, взрывы мин, росчерки трассирующих пуль. Беззвучные крики, оторванные конечности. Обезглавленные тела.

Дьявол. Опять. И ведь вчера он специально напился дерьмового муншайна, только бы уснуть. А с утра, мать его, снова вспомнил. Чертов снаряд, что разорвался в двух шагах. Вспомнил чудовищную силу, что превратила его в мелкую кровавую взвесь.

«Ты мертв, лейтенант Арктур. Погиб в бою. Шестого сентября шестнадцатого года. Тебя нет. И не может быть».

В дверь уже не стучали, а натурально ломились. Льюис натянул помятые брюки, отпихнул под кровать пустую бутылку. Скептически оглядел комнату. Голые стены, крохотное окно-бойница. Из обстановки — обшарпанный платяной шкаф, стол, заваленный старыми газетами, и скрипучая кровать, с которой он только что поднялся. Не ад. Не рай. Чистилище. Обитель неприкаянных душ.

Теперь дверь пинали ногами.

— Иду, мать вашу. Иду.

Дознаватель повернул ручку.

На пороге стояли двое. Оба — в дешевых пальто и кожаных капюшонах. Густые бороды, мрачные взгляды, темная, словно выдубленная на солнце кожа. Льюис знал обоих. Даки. Из «пришлецов», как и он сам. Только он вроде как помер в тысяча девятьсот шестнадцатом. А эти парни получили свое еще при императоре Траяне. Ну, или когда там были дакийские войны? История не была коньком лейтенанта Арктура.

— Чем обязан, джентльмены?

Льюис постарался, чтобы его голос звучал максимально недружелюбно. В конце-то концов, будить человека после перепоя не стоит. Даже если он десять тысяч раз мертв.

— Префект ждет. Дело срочное.

Лейтенант мысленно выругался. Неделю назад Клавдий Септимий Маенус швырнул ему на стол кипу неряшливо исписанных бумаг с недвусмысленным требованием разобраться и навести порядок. Отчеты о ночных убийствах в обособленных кварталах Фоэториса. Дела, на которые никто и никогда не обращал внимания. Правда, на сей раз этих убийств было чересчур много. Но возникшего тогда червячка тревоги Льюис успешно залил очередной бутылкой спиртного.

А теперь, судя по всему, его ждала расплата. И ведь Клавдий и без того не числил «варвара и пришлеца из рода бриттов» в своих любимчиках. Впрочем, можно было сказать и иначе: Клавдий из дома Маенусов, коренной житель Медианна и патриций до мозга костей, не любил Льюиса ничуть не больше, чем иных «пришлецов». Для Клавдия все было едино: что «галл», что «бритт», что «дак», что «сармат» или «русс». Главным было то, что ты — «пришлец». То ли заблудшая душа, то ли еще кто-то, неведомым образом вырванный из привычного мира и времени и оказавшийся тут, в середине бесконечной спирали Медианна.

— Суть «дела» вам, конечно же, не сообщили?

Оба дака синхронно пожали плечами. Пожалуй, в иной ситуации это было бы даже смешно.

Путь до Префектуры занял чуть более получаса. Узкие улочки Фоэториса уже кишмя кишели людьми всех рас, вероисповеданий и национальностей. И всех возможных времен. «Пришлецов» всегда можно было отличить от коренных жителей Медианна. Чаще всего их выдавал пустой взгляд, грязные лохмотья вместо одежды и какое-то темное ощущение смертной тоски. Глядя на большинство этих бедолаг, Льюис не мог не отметить, что сам еще неплохо держится. И достаточно хорошо устроился. Выучил местное арго, сумел найти работу. Понять бы еще, не является ли Фоэторис (да и весь Медианн) всего лишь галлюцинацией в его умирающем мозгу.

И все же. Этот странный город был поразительно реальным. Четкие улицы римского Центра с его банками, храмами, кантинами и форумами сменялись хаосом китайских и греческих кварталов. Аромат диковинных благовоний сменялся вонью жженого железа и копоти. Ровная плитка под ногами уступала место разбитой брусчатке, а то и вовсе деревянному настилу. А вокруг постоянно мелькали лица. Сотни. Тысячи людей. Местные и «пришлецы». Всех рас и возрастов. Всех эпох и вероисповеданий. Отовсюду слышалось и кондовое арго Медианна, и гортанный говор варварских народов, и чавкающая речь китайцев. Повернуть голову — и тут же в уши польются слова давным-давно мертвых языков: арамейский, сарматский, говор Та-Кемет, диалект царства Шань-Инь.

Пестрые одежды. Калейдоскоп лиц. Калейдоскоп эпох и наречий. Симфония запахов. Нет. Это все слишком сложно, чтобы быть просто предсмертной галлюцинацией. Слишком сложно. И все-таки. Льюис невольно ухмыльнулся. Вот уже второй год он пытается убедить себя, что все еще живет. Не зря ли?

Забавно. «Пришлецы» из ранних эпох воспринимали здешние реалии куда спокойнее. Умер там, на земле? И что с того? Боги даровали новую жизнь. Бери и наслаждайся. Китайцы и выходцы из древнего Та-Кемет вообще принимали Медианн как нечто, само собой разумеющееся. И не уставали славить: одни — Осириса, а другие — Яньло-Вана.

А еще — каждый тянул за собой крючки и зацепки из той, утерянной жизни: боль, любовь, ненависть, чувство мести, жажду справедливости. И рано или поздно такой «пришлец» находил своих соплеменников. Неважно, из «местных» или из «пришлых». Важно, что чаще всего с появлением «чувства локтя» и импровизированного землячества, многие уверенно вставали на скользкий путь беззакония.

«Грабежи, изнасилования, убийства. Египтяне терпеть не могут хеттов, хетты — филистимлян, вавилоняне — всех прочих. — Льюис задумчиво посмотрел на высоченные стены Внешнего Предела префектуры, — и все, как один — ненавидят римлян и их «римский порядок». Неизменно. Вот уже дьявол знает, сколько лет».

* * *

— Итак, Луций, — любые имена префект любил переделывать на римский лад. — Я с нетерпением жду доклада по делам, которые тебе передали.

Вот оно. Лейтенанта прошиб холодный пот.

— Можно. присесть? — Дождавшись утвердительного кивка, Льюис буквально рухнул на один из трех стульев, что стояли у двери. Против воли в голове возникла мысль: вот оно, истинное лицо триумфа римской культуры. Монументальный, с точеными чертами лица патриций, восседающий за широченным дубовым столом и жалкий, мучающийся похмельем рыжий англичанин. Клавдий Септимий с его волевым подбородком и орлиным носом хоть сейчас мог позировать самому взыскательному античному скульптору. Льюис с его недельной щетиной, кругами под глазами и пористым носом сгодился бы для позирования фотографу-криминалисту.

— Я просмотрел все отчеты, — осторожно начал лейтенант, — в целом, картина, эээ, достаточно ясная. Разборки местных банд. Ничего необычного, и…

От взгляда Клавдия Септимия, казалось, даже воздух обратился в лед.

— Значит, ничего необычного? — В голосе префекта звучали легкие металлические нотки.

— Ничего. В Вонючем Городе постоянно что-то случается. Люди. Что с них взять. — Дознавателя отчаянно мутило. Плохо. Еще хуже, что чертов патриций видит все это.

— Люди. Верно. Одни — хороши. Другие — плохи. Третьи — ни то, ни се. А четвертые и вовсе. Пришлые.

Лейтенант сдавил виски ладонями.

— Все, господин префект. Я сдаюсь. Капитулирую. Выбрасываю белый флаг. Да, я «пришлец», который бесполезен. И да, я не увидел ничего необычного в тех «делах», которые вы мне передали. Давайте по существу. Хотите карать? Карайте. Или. Поясните, что же все-таки случилось.

— Я не собираюсь тебя карать. — Клавдий Септимий сделал долгую паузу и уточнил: — Пока. Так уж вышло, дознаватель Луций, что в ближайшие несколько дней, а то и недель, ты — лучшее, что у меня есть.

— Потому, что… — начал было Льюис, но тут терпение префекта наконец лопнуло.

— Проклятье! Потому что я выслал всех более-менее компетентных специалистов и чародеев за пределы Фоэториса. Ловить демона. И собирать по лесам очередную партию «пришлецов».

Клавдий вдруг показался лейтенанту бесконечно усталым.

— Эти убийства. Из дел, которые мне передали.

Префект потер пальцами переносицу.

— Да, Луций. Они. И не только. Если бы ты обратил внимание на те самые «дела», то увидел бы, что все убийства случились либо в японском квартале, либо где-то поблизости. Продолжишь мысль?

Сложить два и два было совсем несложно. Проклятье. А ведь он мог бы не заливать спиртным свою память, а разобраться со всем этим дерьмом.

— Какой-то крупный теневой картель копает под кланы самураев? А этой ночью случилось нечто такое, что может вызвать открытую войну?

Патриций картинно воздел руки к закопченному потолку.

— Не просто «вызвать». Был вырезан клан Кобаяши. Клан известный и достаточно уважаемый. И то, что улицы еще не утонули в крови — просто милость богов.

— И я должен прыгнуть в жерло вулкана, пытаясь выяснить, кто, кому и почему перешел дорогу?

— Именно так. Видит Юпитер, не зря же пару лет назад увидел в тебе нечто полезное. Хотя потом не раз пожалел, что не сплавил тебя в Приграничье. Или на фермы. В общем, туда, где и пришлецы на что-то годятся. Так что. Как бы тебе ни было хреново, давай-ка, переставай себя жалеть. За дело. Или хочешь рассказать, насколько ты несчастен?

Льюс хотел. Ему постоянно хотелось говорить о своих снах. О проклятых воспоминаниях. Почему-то возникало ощущение, что все это произошло не с ним.

— Хорошо. — Дознаватель в очередной раз сжал ладонями виски. — Вырезанный клан. Враги? Конкуренты?

Клавдий вытащил из стола кипу свежесшитых бумаг.

— Тут все. Изучишь по дороге до места. И, Луций.

— Да?

— Я выслал туда добрых два десятка даков. Но не жди от них слишком много. Когда в деле густо замешано колдовство, их это сильно пугает.

Колдовство. Еще одна причина усомниться в реальности этого мира.

— А. Кроме колдовства? Какие-то мысли? Зацепки? Догадки?

Клавдий вздохнул.

— Догадок — никаких. Кроме того, что все это случилось очень не вовремя. Лучшие мои чародеи и гвардейцы охотятся в лесах за демонической тварью. И отозвать их нет никакой возможности: фермеры и без того воют так, что слышно аж в Танториуме. Так что все, что у меня есть — это полсотни даков и ты. А так как ты, Луций, соображаешь достаточно быстро, когда захочешь. надеюсь, что и проблем с расследованием не возникнет.

Льюис вздохнул. Префект Клавдий иногда до скрежета зубовного напоминал одного штабного полковника. Того самого, что отправил роту лейтенанта Арктура на убой, без тени сомнения.

— Что-то еще?

Патриций не ответил. Лишь неопределенно помотал головой, давая понять, что аудиенция закончена.

Обычно добраться от уродливого колосса Префектуры до японского квартала было непростым делом. Добрых три километра по узким переулкам «Малой Эллады», затем — на рикше до площади Основателей, а уже оттуда — на старой и скрипучей конке до замка Кобаяши. Но сегодня, учитывая важность дела, Клавдий, скрипя зубами, выделил дознавателю служебный автомобиль. Устроившись в салоне, Льюис, несмотря на пульсирующую головную боль, изучил выданные префектом заметки вдоль и поперек. Увы: никаких подсказок там не было. Клан как клан. Контролировали себе добычу хлама на одном из участков Великой Свалки. Владели небольшим оружейным заводом. Время от времени посылали новобранцев в пограничный легион «Мечи Токугавы». Все. Ни тебе явных связей с криминальной изнанкой города, ни громких скандалов. Ни даже больших денег. Кровная вражда? Тоже нет. Серый, неинтересный клан.

Конечно, была еще и тайная политика. Паутина связей и договоренностей. Подковерная борьба и дележ сфер влияния. За все время, что он провел в роли дознавателя префекта, Льюис едва коснулся этого грязного закулисья, однако знал, что за последние десять — пятнадцать лет накопилось множество споров и обид между японской и египетско-вавилонской диаспорами. Вонючий Город уже давно жил на грани настоящей уличной войны. И теперь, судя по всему, чаша гнева переполнилась.

* * *

Внешние ворота городского замка были буквально размолоты в щепу. Что сказать — максимально эффектное проникновение. Не задерживаясь на улице, Льюис двинулся во внутренний двор цитадели. Там перекинулся парой-тройкой слов с даками из оцепления. Бородатые воители явно нервничали. И нельзя сказать, что у них на то не было причин: пока массивная полицейская машина протискивалась к цели узкими улицами, лейтенант воочию наблюдал группки японцев с крайне недовольными лицами. Еще одной причиной было явное ощущение. чуждого? Пожалуй, что так. По крайней мере, никак иначе Льюис не мог объяснить назойливый зуд где-то внутри черепа.

Во внутреннем дворе ничего интересного не было. Если, разумеется, не считать таковым расплющенный труп местного привратника. Этот самый труп Льюис, едва сдерживая тошноту, рассматривал добрых пять минут. Зрелище отнюдь не вдохновляло. Даже в страшном сне Льюис не смог бы представить себе силу, которая в буквальном смысле вывернула бы человека наизнанку, а затем — словно через мясорубку пропустила мясо, кости и внутренности. Нет, разумеется, во Фландрии случалось и не такое, но ни воронки от взрыва, ни крупнокалиберной гаубицы на расстоянии ближайших семи — десяти километров не было. Не укрылось от лейтенанта и то, что даки из оцепления раз за разом делают хитрый жест, отвращающий зло.

— Остальные жертвы внутри?

Мрачный тип в длинном плаще и широкополой шляпе кивнул.

— Да, почти все. Кроме вот этого, что у ворот. И еще один паренек. Его нашли на окраинах квартала.

Интересно. Значит, парень успел сбежать. Однако убийцы его догнали. То есть, до последнего хотели сохранить инкогнито? О чем это может говорить? О том, что война между кварталами тут ни при чем? Что за гибелью «серого» и «непримечательного» клана стоят все те же японцы? Зачем? Спровоцировать уличную войну? Подтолкнуть к действию нерешительных? К сожалению, все говорило о том, что дела обстояли именно так. И проклятый префект отправил Льюиса ворошить осиное гнездо просто потому, что стоять в стороне Клавдий не мог. Точнее сказать — не мог стоять в стороне, не изобразив какую-никакую активность и участие. А уж когда на улицах загремят выстрелы — тут-то и окажется, что всех собак можно повесить на незадачливого дознавателя.

Больше для очистки совести, чем в надежде обнаружить нечто важное, Льюис обошел цитадель по периметру. Замок был не то чтобы велик, однако явственно свидетельствовал о том, что клан Кобаяши не бедствовал. до сего дня. Плац для тренировок, несколько подсобных помещений. Уличный алтарь. На заднем дворе нашлось место для небольшой веранды и весьма искусного карэсэнсуй — сада камней. Неплохо, учитывая конский размер налогов, которые должны были выплачивать все те, кого можно было бы назвать промышленниками.

У парадных дверей лейтенант замешкался, подавляя внезапно нахлынувшую тошноту. Идти в сумрачные коридоры цитадели, где случилась резня, совершенно не хотелось. Давило все то же ощущение чуждости.

— Эй, ты! — Льюис подозвал к себе одного из даков. — Пойдешь со мной. Мало ли что.

Бородатый детина, вооруженный массивным штуцером и кривым мечом, замотал головой.

— Нельзя. Зло. Скверна. Разве не чувствуешь?

Дознаватель чувствовал. И еще как. И чем дальше — тем больше. Мир вокруг словно бы выцветал, теряя краски и объем.

— Зло не зло, а мне нужна помощь. Навесь на себя побольше оберегов. Надо — одолжи у товарищей. Глядишь — скверна и не пристанет. А заодно и перед префектом оправдываться не придется. По поводу того, что оставил меня без помощи.

Упоминание префекта сработало. Насупившись, бородатый решительно двинулся вперед.

* * *

Лакированное дерево. Расписные ширмы. Тусклый свет из хитро расположенных окон. И кровь. Много крови. Бородатого дака вырвало еще в помещении стражи: кто-то или что-то натурально превратил людей Кобаяши в месиво. Сталь доспехов, человеческие кости и окровавленная плоть казались жутким тестом для дьявольского пирога. Все оружие — или на стойках, или в ножнах. Несчастные даже не успели понять, что на них напали. Стараясь не наступать на останки, Льюис двинулся дальше. Понурый напарник дознавателя вроде бы шел следом. Коридор. Большой зал. Удивительной красоты ширма: горный пейзаж и танцующие на его фоне журавли. За ширмой — очередное тело. Глаза бессмысленно пялятся в потолок, в руках помповое ружье. Все, что было ниже грудной клетки — отсутствует. Это не было похоже на обычный налет. Никто не стрелял и не использовал холодное оружие: ни нападавшие, ни те, по чью душу они пришли. В ход шло только колдовство. То самое, в существование которого Льюис едва верил.

Он шел вперед, стараясь смотреть на окружающий кошмар как можно более отстраненно. Замечать лишь то, что существенно. Видеть в изувеченных телах лишь материал для расследования. Подмечать важные детали и просто идти дальше. Это было непросто, но до поры до времени удавалось. А потом…

Внутри черепа вдруг закопошились мириады крошечных насекомых. Перед глазами поплыли яркие круги, а затем мир поблек. Превратился в размытый негатив. Цвета исчезли, контуры предметов искривились, звуки шагов и скрип древесины под ногами звучали как сквозь ватное одеяло. Зато Льюис слышал иные звуки. Взрывы. Пулеметные очереди. Влажное дыхание земли, когда в нее зарывается тяжелый гаубичный снаряд. Крики раненых. Снова пулеметные очереди.

Что есть реальность? Что есть жизнь? Что есть смерть?

Иллюзорный японский замок таял на глазах. Зато лейтенант Арктур начинал различать… истинное? Грязные траншеи, битком забитые завшивевшими «паулю». Колючую проволоку и висящие на ней тела. Изрытое воронками поле. Блики солнца на фюзеляже рухнувшего на «нейтралке» аэроплана. Пороховую гарь. Льюис зашарил по груди, пытаясь нащупать офицерский свисток. Нельзя терять времени. «Боши» скоро оправя тся, и атака снова захлебнется под градом мин, под разящим дождем пулеметных очередей. Нельзя просто стоять в полный рост на кромке траншеи и ждать. Он махнул рукой в направлении вражеских оборонительных линией и бросился вперед. А за ним следом двинулась и его рота. Молча. В полной тишине. Ни единого вскрика. Ни единого скрипа порядком изношенной амуниции. Ни даже чавканья мокрой грязи под сапогами. Словно в бой шли бесплотные призраки, что уже не способны колебать тварную ткань мира. А когда первые солдаты обогнали лейтенанта, он, наконец, увидел. Разорванные и окровавленные шинели. Кровавые культи с торчащими осколками белых костей. Безглазые и безносые черепа на месте лиц. Ленты кишок, волочащиеся за идущими. В бой действительно шли призраки. Или просто мертвецы. Но в бой ли? Сейчас Арктур наконец разглядел: там, впереди, над немецкими позициями было нечто. Исполинский вихрь, таинственная белая круговерть. Что-то манящее и отталкивающее. Манящее и.

Вспышка. Резкая боль в челюсти и что-то острое, упирающееся в спину. Перед глазами — разбойничья морда. Клочковатая борода, перебитый нос, дикий взгляд. Один из «дакийской гвардии» Клавдия. Точнее — тот самый, что пошел с Льюисом в проклятый замок Кобаяши. Замок. Теперь все встало на свои места. Льюис понял, что лежит на разломанной в хлам скамье. А боль в челюсти.

— Ты мне врезал что ли? — Лейтенант постарался, чтобы в голосе его звучало больше удивления, нежели упрека.

Дак, прежде чем ответить, протянул Льюису руку и поставил его на ноги.

— Пришлось. Колдовство. Злое. Стал. теряться. Хотело забрать.

Между тем бородатый пошарил в карманах пальто и вытащил крохотную костяную пластинку. Зачем-то подул на нее, а затем протянул лейтенанту.

— Оберег. Простой, но хороший. Держи.

Льюис с сомнением взял пластинку в руки.

— Не сомневайся. — Дикарь сжал пальцы лейтенанта на пластине. — Даже если не веришь, все равно защищать будет. Хороший оберег.

Что ж. Возможно, так оно действительно будет и проще, и спокойнее. Что-то подсказывало дознавателю, что повторное видение белой круговерти не закончится для него ничем хорошим.

Второй этаж клановой цитадели они прошли без приключений. Разве что теперь уже стошнило и Льюиса: то, что неведомый чародей сделал с жившими здесь детьми и подростками, попросту не укладывалось в понятия добра и зла. Да что там. Чем дальше, тем меньше лейтенант верил в то, что все это сотворил кто-то, имеющий человеческую душу и человеческий же разум. И все же это сделали люди. Демон, дьявол, да любая другая инфернальная тварь из пустошей Тоттенланде попросту не смогла бы проникнуть за внешнюю стену Фоэториса. Сработанные на совесть охранные обереги испепелили бы такого «гостя» за пару ударов сердца. Это если верить Клавдию. И экспертам-демонологам из префектуры.

Третий этаж. Тут, похоже, уже смекнули, что к чему. Аккуратные ширмы — в копоти, то тут, то там — дырки от пуль.

— Умерли, как воины. — В голосе бородатого звучало печальное уважение.

Как воины, да. С точки зрения Льюиса утешение было слабое. Судя по всему, убийце так и не нанесли никакого урона. Зато уж он здесь расстарался. Пара тел, что валялись прямо у лестницы, были иссечены так, словно в них в упор выпалили картечью.

И. Было кое-что еще. В коридоре то тут, то там было рассыпано что-то белое. Аккуратно обойдя очередной труп и стараясь не испачкаться в крови, дознаватель опустился на одно колено. Мотыльки. Несколько десятков мертвых белых мотыльков. Толстое брюшко, непропорционально длинные усики, короткие крылья. Не удержавшись, Льюис подобрал трупик насекомого.

— Не стоит это трогать, — дак предостерегающе покачал головой, — Никогда не знаешь, чего ждать от чародейства.

Нельзя сказать, чтобы Льюис был не согласен со своим спутником. Однако эти мотыльки пока что были единственной зацепкой.

— Видел что-то подобное? Похожих насекомых? Похожее колдовство?

Бородатый воин сплюнул.

— Не нужно брать дерьмо в руки, чтобы догадаться, что это именно дерьмо. Колдовство же. Оно всегда разное.

— То есть, дерьмо. чары. Должны вонять по-разному? И эти дохлые твари приведут нас к тому, кто устроил эту резню?

Дак глухо фыркнул.

— Ты смотришь. Но не видишь. Как и прочие из поздних эпох. У колдовства не бывает следов. Или это не те следы, что выведут к колдуну.

— Какие нужны следы?

Бородатый поморщился.

— Нужно искать сродство. Символы. Этого, — дак кивнул на дохлых насекомых, — Хватало и внизу. Не так много, но эти твари там были. Сродство. Понимаешь?

Льюис помотал головой.

— Твари. Как-то связаны со смертью. Нужно понять как.

Лейтенант с трудом удержался от желания отшвырнуть прочь мертвое насекомое. Вместо этого, нарочито небрежно повертел бабочку между пальцами. От такого обращения хрупкое крыло мотылька отвалилось, обнажив черный рисунок на спинке — нечто, напоминающее человеческое лицо.

— Послушай, — самообладания Льюиса едва хватило, чтобы положить мотылька в карман пиджака, — а где искать это «сродство»? Кто может помочь? В конце-то концов, я.

— Тише, — дак сделал предостерегающий жест рукой и взял штуцер на изготовку. — Кто-то есть впереди. В одной из комнат.

Шорох. Тень на другой стороне ажурной перегородки. В десяти — двенадцати шагах по узкому коридору. Выхватив револьвер, Льюис бросился вперед. Разумеется, скорости дознавателю не хватило. И, разумеется, по дороге он умудрился зацепить тяжеленную керамическую вазу, которая с чудовищным грохотом рухнула на пол, чтобы разлететься на добрую сотню осколков. Тень на стене замерла. А затем темной молнией скользнула прочь.

— Проклятье! — Лейтенант прыгнул вперед, ломая лакированную ширму. Поздно! Впереди лишь на мгновение мелькнула чья-то спина. Впрочем — замок оцеплен, а значит, вариантов у беглеца не очень-то и много. Побежит тем же путем, которым и пришел.

Уже после Льюис думал, что со стороны эта погоня должна была напоминать гонку юркого зайца и разжиревшего носорога. Анфилада крохотных и аккуратных комнатушек вдруг превратилась в полосу препятствий. Для дознавателя, не для беглеца. Последний умудрялся держать неплохой темп, не задевая расставленных тут и там чайных столиков, декоративных стоек и полок. Лейтенант же непременно спотыкался обо все, обо что только можно было споткнуться, и крушил все, что только можно было сокрушить. Тем не менее, загнав беглеца в угловую комнату, Льюис был готов торжествовать. Увы. Эта готовность продержалась всего лишь мгновение: столько понадобилось преследуемому, чтобы ловко выскочить в широкое окно.

«Третий этаж!» — мелькнула запоздалая мысль, но мышцы уже сноровисто перебрасывали тело через подоконник. Свист ветра, короткий момент страха — и вышибающий дух удар по подошвам. Конечно же, под окном была крыша какой-то хозяйственной пристройки. Снизу глухо рыкнул чей-то табельный карамультук: тяжелая пуля вышибла кусок черепицы из-под ног убегающего, от чего тот едва не сверзился с крыши. Еще одна пуля свистнула рядом с Льюисом. Ну конечно. Оцепление успешно прошляпило все на свете, а теперь демонстрирует боевую готовность. Как вариант — «Дакийская гвардия» просто любила грохот и пороховую вонь.

— Не стрелять! Не стрелять, мать вашу! — Лейтенант надеялся, что хоть кто-нибудь его услышит. Продырявить беглеца легче легкого, вот только смысла в этом никакого.

Впрочем, выстрел неизвестного дака все же сыграл на пользу: беглец потерял темп, и Льюис еще немного сократил разрыв. Черт, каких-то семь-восемь футов и уже можно было бы схватить незнакомца за невзрачную накидку грязно-бежевого цвета. Словно прочитав мысли лейтенанта, беглец прибавил ходу. Вот уже и край крыши. Оттуда — или вниз, или… Разумеется, беглец выбрал то самое «или» — не сбавляя темпа, оттолкнулся от черепицы, и умудрился перепрыгнуть широкий зазор между строением и внешней стеной замка. Зажмурившись, лейтенант прыгнул вперед. Больно стукнулся ребрами, с кровью вырвал ноготь, цепляясь за верхнюю часть стены и, что хуже всего — выронил револьвер. Зато успел увидеть, как прихрамывающий беглец свернул в ближайший переулок. Напрягая последние силы, Льюис рванул вперед. Никого. Заваленный мусором переулок был пуст. Беглец словно бы растворился в воздухе.

* * *

Больше всего на свете лейтенанту хотелось выпить. Даже так: не выпить, а залиться спиртным по самую ватерлинию, утонуть в вязком, пустом сне. Ночные кошмары, окровавленные ширмы в замке Кобаяши, беготня по крышам. И, разумеется, вчерашнее похмелье. Все это превратилось в некоего незримого монстра, желающего только одного: страданий и смерти дознавателя Льюиса Арктура.

Впрочем, если смерть несла тишину и забвение.

До харчевни «Пламень Ашшура» пришлось добираться пешком. Префект Клавдий не был настолько любезен, чтобы предоставить своему дознавателю автомобиль аж на целый день. Да и «почетный эскорт» из десяти даков попросту не поместился бы в служебную колымагу. А соваться в «Пламень» без сопровождения Льюису крайне не хотелось.

Несмотря на середину дня, главный зал харчевни не пустовал. За длинными столами сидели мрачные египтяне и ассирийцы. На первый взгляд — типичные работники многочисленных фабрик и мануфактур, что располагались в знаменитом квартале Ра. Однако от внимательного взгляда вряд ли бы укрылись многочисленные шрамы, покрывавшие тела «работяг», причем шрамы были как свежими, так и не очень.

— Чего хотят от нас слуги Римского дома? — низкорослый бородач поднялся со скамьи и вразвалочку направился к Льюису. — Неужто клевета достигла ушей префекта? А может, не только клевета, но еще и звонкая монета? Желтомордые держат в своих руках и фабрики, и дороги. Но постоянно хотят больше.

С другого конца зала медленно подходили еще трое «работников», причем один из них демонстративно поигрывал шипованной дубиной.

Льюис вздохнул. Все-таки решение взять с собой даков было правильным. Не то, чтобы он верил в реальную угрозу здесь и сейчас. Но десяток вооруженных молодчиков за спиной должны были серьезно сэкономить время.

— Мне нужен Большой Адад.

Низкорослый с деланным удивлением поднял брови.

— Неужели? А кто сказал, что мы позволим римлянам его арестовать?

— Никто не собирается никого арестовывать. — Льюис умиротворяющее поднял руки. — Большой Адад нужнее здесь, а не в застенках околотка.

— Чем докажешь?

— Меня зовут Льюис Арктур. Однажды… я оказал услугу Большому.

Низкорослый замер. Покивал головой, что-то соображая. Затем подал знак одному из «рабочих». Тот кивнул головой и, вскочив со скамьи, бросился к закопченной двери возле барной стойки.

— Если ты не врешь. — низкорослый запустил пятерню в бороду. — Адад встретится с тобой. Но если он тебя не знает — вам, римлянам, придется забыть дорогу в наш квартал. Надолго.

— Проверь. Я думаю, что Адад будет рад, когда я расскажу о бдительности его верных. соратников. — Замешательство на лице бородача заставило Льюиса ухмыльнуться.

«Рабочий» вернулся. Подбежал к низкорослому и пробормотал что-то неразборчивое. Низкорослый с досадой дернул себя за бороду и, наконец, произнес.

— Ты, что называешь себя Льюисом — можешь идти. Остальные — ждут тут. Адад распорядился накормить и напоить гостей.

— Я надеюсь, ты лично возьмешь на себя это бремя, друг?

Судя по налившемуся краснотой лицу бородача, подобное предложение его задело. Однако взяв себя в руки, он угрюмо кивнул.

Криво усмехнувшись напоследок, Льюис нарочито неторопливым шагом проследовал к закопченной дверце.

Крылатые быки, шагающие через рухнувшие стены павших городов. Яркое небо, выложенное ляпис-лазурью. Смуглые танцовщицы, изгибающиеся в танце под светом аметистовых звезд. Большой Адад считал себя потомком царя Ашшурбанапала, так что небольшую залу для встречи гостей постарался украсить по-царски.

— Льюис! Старый друг! — Ассириец поднялся с ложа, заваленного бархатными подушками, и в комнате сразу же стало тесно. Прозвище «Большой» Адад получил по заслугам.

Льюис попытался сдержанно пожать руку Большому, но тут же оказался зажатым в душных объятиях.

— Я тоже рад тебя видеть, — с трудом высвободившись, лейтенант похлопал ассирийца по плечу. — Увы, но обстоятельства моего визита далеки от приятных.

— И все-таки, чтобы ни привело тебя в мое обиталище, я рад. — Адад уселся на тахту. — По крайней мере, эти самые обстоятельства наконец-то позволили нам увидится. Разве не так?

Льюис смутился. После того, как он быстро и споро раскрыл дело о насильнике-изувере, что орудовал в окрестностях египетского квартала, Большой Адад стал для него тем, кого действительно можно было бы называть другом. И, пожалуй, Льюис был бы этому только рад, если бы не одно гадкое но: Большой, помимо всего прочего, был негласным лидером одной из крупнейших банд Фоэториса. Это не было секретом ни для кого, однако поймать Адада по горячим следам не удавалось: вопреки своей внешности уличного дуболома, ассириец был хитер как лис. Как бы то ни было, Клавдий бы не одобрил частые визиты дознавателя к главарю шайки. Потому-то единственным настоящим другом лейтенанта Арктура и оставалась бутылка крепкого пойла.

— Не буду ходить вокруг да около, Адди. Несколько недель кто-то режет узкоглазых. А учитывая взаимную любовь детей Аматерасу и пасынков Иштар — выводы напрашиваются сами собой.

— Иногда эти выводы не только неверные, но еще и опасные. друг.

В черных глазах ассирийца мелькнули молнии гнева, но Льюис лишь пожал плечами.

— Вонючий Город вообще опасное место. Мысли, слова. Все ничего, пока они не превращаются в чары и проклятия.

Адад с деланным равнодушием провел ладонью по кучерявой бороде.

— Я знаю всех колдунов, заклинателей и шарлатанов в округе. И ни один из них.

—. не смог бы в одиночку вырезать целый клан? Да? Ты это хотел сказать, Адди? — Льюис чуть подался вперед, заметив на лице ассирийца легкое замешательство. — А ты хорошо знаешь этих самых «заклинателей и шарлатанов»? Уверен, что никто из них не затаил обиды на желтомордых? Готов поручиться за границы их способностей?

Гигант молчал, до хруста сжимая огромные кулаки.

Что ж. Льюис отдавал себе отчет, что идет сейчас по чертовски опасной и острой грани. А потому, чтобы не провоцировать ассирийца, дознаватель придвинул к себе пустой стакан и медленно набулькал туда виски из стоящей на столе бутыли. Молча выпил.

— Я не пытаюсь ни в чем тебя обвинить, Адди. — проговорил наконец Льюис. — Но это так или иначе будут пытаться делать другие. А потому, чтобы докопаться до сути и отвратить от тебя беду, я должен знать все. Вплоть до того, сколько раз в день ходит срать тот или иной чародей.

Большой Адад тяжело вздохнул.

— Здешние чародеи ненавидят узкоглазых не меньше, чем прочие. И если бы ты рассказал мне, что какого-то япошку разорвало в клочья на улице — я бы первый бросился расспрашивать и выпытывать, кто же из моих так отличился. Но вырезать в одиночку добрых четыре десятка человек — на такое не достанет сил даже у чародеев из легионов.

— Но если все-таки.

— Тут не может быть никаких «все-таки», друг Льюис. У любой силы есть предел.

Дознаватель снова наполнил стакан до краев. Отхлебнул виски, и только потом вытащил из кармана мертвого мотылька.

— Вот это вот осталось на месте резни. Во дворе и на первом этаже — меньше. Но чем выше — тем больше дохлых бабочек кругом. Кто-нибудь из твоих чародеев может сказать, что это такое?

Адад брезгливо скривился, глядя на дохлое насекомое.

— Мерзость. Не стоило тащить это сюда.

— То есть, ты можешь рассказать что-то про этого мотылька?

— Могу. Это — остаток того самого колдовства. Послед каких-то чар. Причем чар мерзких. Мотылек — это вроде слепка чей-то души.

Дознаватель непонимающие посмотрел на главаря банды.

— Кем бы ни был этот чародей, он использует силу чужих душ. Поглощенных или удерживаемых каким-то договором. Или соглашением.

— Души для него что-то вроде топлива?

Большой Адад кивнул.

— Что-то вроде. А эти мотыльки.

— Что-то вроде отгоревшего топлива. Шлак, короче. Душа или души пошли на что-то нужное колдуну. И распались вот на это.

— Я бы и сам не смог сказать лучше, — в глазах ассирийца читались неподдельное уважение. — А еще говорил, что ничего в колдовстве не понимаешь.

— Я и не понимаю. Просто логика. Додумал твою мысль. — Льюис на секунду замолчал, а затем продолжил: — И сколько вавилонян или ассирийцев способно использовать силу чужих душ?

— Нисколько. Тех, кто пытался делать такое ранее — забивали камнями. Души принадлежат подземным богам. И негоже воровать у богов, навлекая на себя их гнев. К тому же. — Адад ненадолго задумался.

— К тому же — что?

Ассириец вздохнул.

— Даже самый опытный колдун-душелов сможет связать не более пяти, много — десяти душ. Разве что — кто-то пожертвует ему эти души добровольно.

— А в том чертовом замке эти самые души выгорали десятками. — Льюис хмыкнул. — Мысль понятна, Адди.

— Рад, что смог помочь. Выпьешь еще пару стаканов со старым приятелем?

Отказываться дознаватель не стал.

* * *

«Хвост» Льюис заметил, едва покинув египетский квартал. Субтильная фигурка в дешевом пальто то замирала возле закопченной стены, то делала вид, что в последний момент не успела запрыгнуть на подножку отправляющейся конки. Надо сказать, все театральные действа этот некто выполнял достаточно мастерски. Вот только лейтенант Арктур всегда чувствовал чужой взгляд. В окопах Фландрии этот талант не раз спасал от меткого выстрела какого-нибудь боша-снайпера.

Нельзя сказать, что «хвост» был чем-то удивительным, учитывая обстановку в городе. Сильные мира сего всегда опасаются за свои задницы, когда дело пахнет жареным. Вот кто-то из них и решил узнать, что к чему, и куда дует ветер.

В голове у дознавателя вдруг проснулась пьяная удаль. «Хвост»? А ведь это даже хорошо. Даже знание, кто именно приставил шпиона к скромному служаке из Римского дома будет полезным. В конце-то концов, больше всех нервничает тот, у кого рыльце в пушку. С этими мыслями Льюис свернул в узкий проход между высотными домами. Поморщившись от запаха, встал в тени, рядом с гигантской грудой отбросов. Ждать пришлось недолго. Фигура в пальто проскользнула мимо лейтенанта, затем, словно о чем-то догадавшись — замерла на месте.

«Сейчас».

Дознаватель вышел из мрака. Одним движением взвел курок табельного револьвера.

— Кажется, вы искали меня, не так ли?

Соглядатай резко повернулся. Ну конечно: женщина! Молодая японка, лет двадцать пять. Может и меньше. Экспертом в азиатках Льюис никогда не был. Пожалуй, что миловидная: аккуратный подбородок с ямочкой, маленький, чуть вздернутый нос, миндалевидные глаза, короткая стрижка и впалые щеки.

— Дознаватель Льюис Арктур к вашим услугам, мэм. Думаю, что у вас ко мне есть какие-то вопросы? Забавное совпадение, но вопросы есть и у меня. К вам. Или к вашему нанимателю. Так будет вернее.

Женщина как-то по-особому посмотрела на лейтенанта и пробормотала что-то неразборчивое. В следующую секунду Льюис зашипел от боли: костяная пластинка-оберег, про которую он и думать забыл, вдруг обожгла кожу даже сквозь толстое сукно брюк. Вот значит как. Колдунья.

— Еще раз попытаешься колдовать — и я стреляю. — Льюис направил револьвер на японку. — Продолжим знакомство?

— Здесь? — женщина с сомнением покосилась на кучи мусора возле стен. — Тебе не кажется, что это не лучшее место для бесед и знакомства?

Втянув носом застарелый смрад человеческих экскрементов, дознаватель вздохнул.

— Хорошо. Сменим место. При условии, что ты не будешь пытаться сбежать от меня. Договорились?

Харчевня была типично китайская: яркая вывеска с непонятными иероглифами, свисающие отовсюду амулеты, бумажные фонарики и гирлянды, толпа народа. И тараканы. Огромные, с добрую половину ладони. Впрочем, по сравнению с вонючим переулком даже эта харчевня тянула на обеденный зал Букингемского дворца. А еще тут наливали спиртное. Сомнительного качества, но все же.

Столик, который занял лейтенант со своей «дамой» удачно располагался возле дальней стены харчевни, а засаленные шторы и символическое ограждение с трех сторон давали ложное ощущение приватности. Льюис заказал выпивку себе, вопросительно посмотрел на беглянку, но та лишь покачала головой. Что ж. Дважды предлагать что-либо он не собирался.

— Итак, — дознаватель сделал хороший глоток из не слишком чистого стакана, — давай по порядку. Кто ты такая? Зачем следила за мной?

Женщина пожала плечами.

— Мне дали указания. Да и по правде, самой было интересно увидеть человека, который несколько недель подряд игнорировал убийства в нашем квартале.

Льюис сделал очередной глоток.

— На улицах убивают каждый день. А вот чародеи, которые в одиночку уничтожают целый клан — все-таки редкость.

— Хочешь увидеть еще большую редкость, гайджин? — не дождавшись ответа, японка запустила руку в карман пальто. — Вряд ли ты понимаешь что это.

Белый мотылек. Догадаться, в общем-то, было не сложно.

— Значит, это за тобой я гнался сегодня в замке Кобаяши?

Женщина кивнула.

— Но это. — она ткнула пальцем в мертвое насекомое, — я подобрала на трупе уличного торговца. Полторы недели назад.

— То есть, ты и твой. — Льюис помедлил, выбирая, как бы сильнее задеть собеседницу, — хозяин. Вы знали о колдуне-душелове?

— У меня нет хозяина, — в голосе японки зазвенел лед, — я — Норико Сато. Доверенное лицо патриарха клана! — девушка проникновенно посмотрела на Льюиса. — Признаться, ты меня удивил, гайджин. О «душелове» мы сразу же сообщили в Римский дом.

Интересно. Значит, префект был в курсе. Но предпочел не давать лишней информации, просто свалив на Льюиса все проблемы.

— Дай угадаю. Префект ответил, что все его специалисты-чародеи ловят демона в окрестных лесах? И предложил решить все своими силами?

Норико кивнула.

— Именно так. И мы пытались. Искали убийцу. Но, как оказалось, никто и понятия не имел, насколько он силен.

— Позволишь еще одну догадку? — дознаватель одним глотком допил мутный напиток. — Ты или твой «патриарх клана» решили, что префект покрывает убийц, верно? Поскольку, по вашему мнению, след ведет в египетский квартал, так?

Выражение лица японки почти не изменилось, но Льюис знал, что попал в цель.

— То, что случилось в замке Кобаяши — это даже не объявление войны. Это — ее начало. Потому-то ты и влезла в замок тайком. Получить неопровержимые доказательства, которые позволят или ударить по врагу, или официально призвать его к ответу. И потому следила за мной. Думала, что я покрываю ассирийцев, верно?

— Вы, гайджины, не хотите войны. Это все знают. А значит, пойдете на все. На подлог. И на обман.

Льюис вздохнул.

— Подлог и сокрытие тут ничего не даст. Война и без того вот-вот начнется. Префект дал команду оцепить и египетский, и японский кварталы. Так что, возможно, сегодня ночь пройдет спокойно. Но за завтрашний день я не поручусь.

— Бросьте ассирийских старейшин в казематы, и войны не случится! — в глазах Норико Сато горел гневный огонь. — Мы не хотим крови на улицах Фоэториса. А ассирийские бонзы хотели бы поделить зоны влияния.

Лейтенант прикрыл глаза.

— Ищи тех, кому это все выгодно. Правильный принцип. Вот только в таком случае выходцы из египетского квартала ни при чем.

— Но кто.

— Якудза. Ваши малые кланы. Третья сила из города. Кто угодно. Поправка: кто угодно, у кого есть невероятно талантливые чародеи-душеловы. Настолько талантливые, что способны творить невозможное. Кстати, у ассирийцев таковых точно нет.

— Это. не человек. Вы, гайджины, ищете не то.

Лейтенант был уже достаточно пьян, но безошибочно уловил испуг в голосе собеседницы.

— Демон? Уж не тот ли самый, которого ловят почти целый месяц? Но Фоэторис защищен. Никакой демон даже близко к внешней стене не подойдет.

— Месяц назад что-то уже проникло в город.

Месяц назад? Но тогда все чародеи префекта были здесь, под рукой. И выловить что колдуна-душелова, что иную мерзкую дрянь, было бы делом техники, однако.

— Думаю, что это какая-то ошибка. Или те заклинатели, что находятся на службе у префекта, зря едят свой хлеб.

— После первого убийства я предложила свою помощь, — внешне японка оставалась спокойной, но в глазах безошибочно угадывались отблески гнева. — Префект ответил, что помощь не требуется. А потом отправил всех своих чародеев отлавливать демона за пределы Фоэториса.

— А с чего ты решила, что сможешь помочь? — Этого говорить не следовало, но. Просто промолчать было бы еще большей ошибкой.

— Я из тех, кого называют. — на секунду женщина замялась, — заклинательницами призраков. Это не совсем верно, потому что не все екаи являются духами или бесплотными созданиями. Но нет-нет. Тот, кто сотворил все это. Там нет привычных признаков присутствия екая. И, одновременно — они есть.

Дознаватель с сожалением посмотрел на стакан. Тот был пуст, а разговор с Норико явно переходил в ту плоскость, разобраться в которой можно лишь хорошенько залившись муншайном.

— А ты, значит, была на месте каждого убийства?

Женщина кивнула.

— Защитные мантры. Домашние божества. Самые простые амулеты, которые носили на себе первые, одиночные жертвы. Защитные печати и обереги. Все это делала я. И ничего. Ничего не сработало. Как будто никакой защиты и не было.

— Мантры и молитвы. Они ведь только против этих самых…

— Против екаев. И против демонов, если так проще. Частично — гасят и подавляют привычные чары, но уже хуже. А, бесполезно. — Норико взмахнула рукой. — Ты видишь, слышишь и все равно не веришь. Я чувствую. Ты не веришь даже в то, что живой.

Льюис вздрогнул.

— Это не имеет отношения…

Женщина резко встала из-за стола.

— Имеет, гайджин. Или, если тебе так привычнее — пришлец. Это — Срединный мир. Тут свои законы. Свои правила. Мне здесь проще. Такие же, как ты. или сходят с ума, или искажают миропорядок.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Безумцы. Поисковые отряды постоянно кого-то находят в окрестностях Фоэториса. И несколько месяцев подряд в город приводят таких, как ты. Пришлецов. Но — безумных. Они твердят о каком-то сонме душ, о мести. А потом случается то, что случилось в цитадели Кобаяши. Потому что ты и тебе подобные тянете зло с той стороны.

— Чародей — он из пришлых? Один из сумасшедших?

Норико покачала головой.

— Я не знаю. Но то, что происходит — как-то связано с всплеском. И с этими безумцами. А что хуже всего — кто-то придумал, как использовать происходящее с наибольшей выгодой для себя.

* * *

Этой ночью Льюис почти не спал. Мысли клубились в голове, сталкиваясь и разбиваясь на тысячи несвязанных осколков. Демоны, чародеи, чужие души и их ловцы, интриги власть предержащих и нахлынувшие в Фоэторис безумцы. Путано. Несвязно. И все же. В этом должен был быть какой-то смысл, который безнадежно ускользал от лейтенанта.

Как долго? Как долго все это будет продолжаться? Как долго он будет соскальзывать в эту бесконечную пропасть под названием Медианн? Как долго будет пытаться найти себя?

Замаячившее за окном серое утро лейтенант встретил с облегчением. Утро избавляло от необходимости копаться в собственной душе.

Дежурный отчитался об отсутствии происшествий. Как ни удивительно, но решение оцепить кварталы все-таки дало свой результат. Угроза войны на какое-то время ушла на второй план. Вопрос только в том, как надолго.

Воспользовавшись короткой передышкой, дознаватель перерыл всю немаленькую библиотеку околотка в поисках внятных сведений о том, что же представляет собой всплеск. Информация была достаточно занятной. Как правило, случалось это достаточно редко. Зато бывало, что в Медианн сразу же попадали десятки, сотни, а в редких случаях — и тысячи пришлецов. Интересно было и то, что эти пришлецы обычно являлись из одной и той же эпохи, да что там, часто — из того же года и из той же географической точки «Земли живых». А спусковым крючком всплеска являлось, как правило, какое-нибудь особо кровавое событие. Было ли этого достаточным для того, чтобы кто-то из обезумевших пришлецов получил выдающиеся способности колдуна-душелова? Ответа на этот вопрос Льюис найти не сумел.

А ближе к середине дня начались проблемы. Очередная смена патрульных, отправленная к египетскому кварталу, была разоружена и избита. Усиленный патруль, высланный следом, постигла та же судьба.

— Все-таки мы что-то недосмотрели. — Клавдий нервно расхаживал взад и вперед по своему кабинету. — Проклятые узкоглазые все же вылезли за оцепление и кого-то там прирезали у ассирийцев. А теперь вооруженная толпа движется в сторону японского квартала.

— И что теперь?

Префект посмотрел на Льюиса, как на идиота.

— Теперь? Теперь я убираю оцепление. Одно дело, если нашим людям набьют пару-тройку шишек и наставят синяков. И совсем другое, когда их будут рубить мечами и расстреливать из ружей.

— То есть, кто бы ни стоял за резней в замке Кобаяши — он достиг своей цели? Война должна начаться?

— Она уже началась, Луций. И сейчас я попросту пытаюсь убраться с пути лавины, что несется на Фаэторис.

Лейтенант сжал кулаки. Ну конечно. Тот свет или этот — люди везде одинаковы. И сходство Клавдия с приснопамятным штабистом далеко не случайно.

— Префект, — Льюис встал рядом с Клавдием, — сколько у нас броневиков в парке? И сколько свободных от патрулей бойцов?

— Два броневика, но…Проклятие, Луций! Что ты намереваешься делать?

Лейтенант пожал плечами.

— В свое время я неплохо поднимал людей в атаку. Заставлял их бежать вперед, убивать и умирать. Посмотрим, удастся ли мне заставить их отказаться от боя.

— Я запрещаю.

— А я принимаю к сведению. Позже, Клавдий, можешь отправить меня в какой-нибудь пограничный легион. А пока — не мешай. Договорились?

Не дожидаясь ответа от удивленного патриция, Льюис Арктур вышел из кабинета.

Лязгая железом и скрипя рессорами, подпрыгивая на ухабах и нещадно воняя прогоревшим топливом, броневики влетели на безымянную площадь перед воротами в японский квартал. Серое железо, округлые башни, ощетинившиеся спаренными пулеметами. На бортах — ликторские топорики — эмблема городской префектуры.

Под стволами пулеметов разномастно вооруженные люди попятилась прочь. Замешательство было сиюминутным, толпа все еще оставалась опасной, а значит, действовать следовало очень и очень быстро.

— Вперед, вперед, вперед. — Льюис словно бы опять оказался во Фландрии. — Винтовки — держать на виду, но без команды не стрелять! Нам нужно убедить их разойтись, а не устраивать тут бойню!

— А если.

— Вот когда будет «если» — тогда и спросишь. солдат. А пока — винтовку в руки и на выход.

Лейтенант старался не думать, что этих самых «если» пугающе много. Если толпу что-то разозлит. Если кто-то из даков смалодушничает. Если не выдержат нервы у кого-то из японцев, что засели с другой стороны стены. Если. Ну нет. К дьяволу. Нельзя заранее думать о поражении. Иначе оно непременно случится.

Сделав глубокий вдох, Льюис спрыгнул с подножки броневика на мостовую. Сколько же тут человек? Три сотни, четыре? Или полная тысяча? Лица. Бледные и коричневые. Черные от природы и от долгой работы в дымных фабричных цехах.

— Граждане Фоэториса! В чем причина этого собрания? — дознаватель очень надеялся, что его голос звучал достаточно уверено. — Префект не давал разрешения на митинги и демонстрации.

В толпе недовольно загудели. Передние ряды слегка подались вперед, но только слегка. Пулеметные башни все еще внушали должное почтение.

— Вы охраняете узкоглазых, римляне! А они режут нас ночами! — наконец раздалось откуда-то с дальнего конца площади. — У узкоглазых — золото и заводы! Потому-то им и сходит все с рук!

Толпа одобрительно загудела. Плохо. Пара-тройка таких крикунов — и буянов будет не разогнать даже пулеметными очередями. Выйдет та самая бойня, которой Льюис так хотел избежать. Спиной он ощущал напряженные взгляды гвардейцев префекта и воинов японских кланов.

«Пороховая бочка. Одна искра — и все взлетит на воздух».

— Никто никого не охраняет! Закон един для всех!

Вместо ответа — глумливый злой хохот. Монстр из множества человеческих лиц, тел и душ подался вперед. За спиной тут же щелкнули затворы, досылая в патронники винтовок дремлющую смерть.

Был только один шанс избежать резни. Призрачный. Исчезающе малый. Но даже это было лучше, чем ничего.

— Большой Адад! — Льюис постарался крикнуть так, чтобы эхо от его голоса прокатилось по всей площади. — Мне нужен Большой Адад! Буду говорить с ним, а не с толпой крикунов.

Настроение толпы изменилось. Льюис видел, как в задних рядах происходит какое-то шевеление, видел, как люди растерянно переглядываются и оживленно жестикулируют. Имя одного из теневых воротил Фоэториса произвело прямо-таки магический эффект.

— Что ты хотел, друг? — Адад протиснулся через передние ряды. В яркой накидке, расшитой золотыми нитями, в высоком алом колпаке и с иссиня-черной бородой, ассириец действительно походил на древнего царя или героя.

— Того же, чего еще вчера хотел и ты. Предотвратить войну.

— Защищая убийц? — Адад гневно махнул рукой в сторону японского квартала. — Вчера ночью кто-то зарезал четверых. Одного — в двух шагах от моей харчевни.

— А еще ночь тому назад кто-то уничтожил целый клан этих самых «узкоглазых». Ты так быстро успел обо всем забыть?

— Я не забыл. Но.

— Тут нет никаких «но», Адад. Здесь и сейчас есть только мир и война. Выбери мир — и я приложу все силы, чтобы найти и наказать убийцу. Или убийц. Выбери войну — и я просто отойду в сторону. Не буду в этом участвовать. Понимаешь?

Ассириец нахмурился. А затем приглашающее махнул рукой.

— Подходи ближе, Льюис. Поговорим. С глазу на глаз, а не крича на всю округу.

Жестом приказав дакам опустить винтовки, лейтенант направился к Ададу.

— Я все так же против войны, друг, — сказал, наконец, ассириец, когда между ними осталось не больше одного шага. — Но горячие головы кипят от дурных мыслей.

— Это заметно. — Льюис понимающе кивнул. — Может, их как-то остудит тот факт, что если война все-таки начнется, то победителей тут уже не будет? Точнее, победителями станут совсем не те, кто будут сражаться друг с другом?

— Не все это поймут. Особенно с учетом того, что в их руках человек, которого они считают убийцей.

Лейтенант пристально посмотрел на ассирийца. Нет. Похоже, Большой Адад не шутил.

— Его поймали прямо над телом. Стоял. И что-то бормотал по-своему.

— Он еще жив?

Адад кивнул.

— Заводилы приволокли его сюда, к воротам квартала узкоглазых.

Понятно. Символическая казнь, знаменующая начало резни.

— Прикажи. или попроси. чтобы этого убийцу притащили сюда. Считай, что это дело в руках префектуры.

— Но.

— Никаких «но», Адди. Или мы действуем вместе, или — устраивай казнь, убивай, умирай, но уже без меня.

Недовольно нахмурившись, Большой Адад прорычал несколько коротких фраз на ассирийском. Толпа пошла волнами, передние ряды в очередной раз расступились и. Льюис увидел. Трое дюжих «рабочих» волокли тощего китайца в каких-то невообразимых обносках. У китайца была рассечена губа, но других повреждений и увечий не наблюдалось. Похоже, обитатели египетского квартала старались сохранить «убийце» товарный вид до финального представления.

— Поймали его прямо над трупом. Ходил, заламывал руки и что-то бормотал.

Ясно. Льюис присмотрелся к китайцу повнимательнее: затравленный пустой взгляд, растрепанные волосы, дерганные, неуверенные движения. Такое бывает, если человек умирал там, на Земле, а потом вдруг оказывался здесь, в Медианне. Об этом Льюис знал не понаслышке.

— Адди, ты же понимаешь, что перед тобой пришлец?

Ассириец что-то неразборчиво буркнул в ответ.

— Если не возражаешь, я бы хотел поговорить с этим человеком. Хорошо?

Когда Льюис подошел к китайцу, тот затравленно озирался по сторонам, не понимая, где, как и зачем он очутился. Дознаватель легонько коснулся рукава грязной рубахи, привлекая к себе внимание несчастного.

— Послушай, наверное, все для тебя тут… странно…да?

Китаец выпучил глаза, а Льюис тихонько выругался. Ну конечно. Откуда недавнему пришлецу знать местное наречие?

— Твоя есть напуган? — лейтенант перешел на ломанный английский. Он помнил по прежней жизни, что бригады китайских рабочих во Фландрии сносно понимали отданные таким образом приказы. — Люди вокруг. Хотеть знать. Твоя зарезать людей тогда, ночью?

Китаец все понял. Замер. Обмяк в руках своих конвоиров. А затем, вдруг резко дернулся вперед, подавшись в сторону к Льюису.

— Моя не убивать людей. Нет, нет! Но моя видеть резня. Резня, понимаешь? Они вспарывать животы беременные. Швырять на штыки младенцы. Разбивать детские головы о стены.

Только сейчас Льюис увидел, что китаец этот еще очень молод. И, дьявол. Он уже успел пройти сквозь ад. Война. Она никогда не меняется.

— Погоди. Это было там. Там — ты умер. Ушел. Перестал существовать. Теперь — тут живешь. Тут. Что видел этой ночью? Что там было?

— Ты не понимать. Ничего не видеть. Дьяволы! Они пришли! Не ночью, днем.

Из черных глаз китайца потоком лились слезы.

— Зло. Оно жить. Они все — дьяволы! Демоны! Мертвые. они плакать. Звать меня. Спрашивать, почему не защитил. И почему не с ними.

— Все прошло. Все закончилось. Черт, все это было никогда и никогде! Меня, если хочешь знать, разорвало на куски снарядом. В той, прежней жизни.

— Ударил мечом.

— Что?

— Не стал стрелять, когда я атаковать. Ударил. Наискосок. Вот так. — китаец взмахнул рукой, делая рубящее движение. — Оставил на земле.

Сердце Льюиса сжало стальным обручем. Все это было ему слишком знакомо. Отрицание. Непонимание. Чувство неправильности. Он просыпается со всем этим день за днем, несколько лет подряд. А этот бедняга еще слишком хорошо помнит собственную смерть. Ему. тяжело. И он точно не имеет никакого отношения к тем смертям в египетском квартале.

— Это не убийца, Адад. Он, возможно, безумен, но вряд ли у него хватило бы духа зарезать кого-то этой ночью.

— Но тогда.

— Тогда — лучше отдать его мне. Скажи своим, что Римский дом берет дело в свои руки. Пообещай, что убийцы будут наказаны. Уговори людей разойтись по домам.

— А если не получится?

— Получится. Я в тебя верю. Да и судя по всему, первоначальный запал уже прошел. Бери власть в свои руки, Адди. А китайца оставь мне. Так будет проще для тебя же.

Льюис дождался, пока площадь не опустела. И только потом дал команду трогаться с места. Отъехав на добрых полторы мили, он попросил остановить броневик. Широко распахнув дверь, чуть ли не вытолкнул китайца на улицу.

— Иди. У тебя — новая жизнь. Найди в ней свое место.

Китаец не двинулся с места. Что ж. В конце-то концов, он, Льюис Арктур, дознаватель Префектуры, а не нянька для новых пришлецов. Пришлецы. Всплеск. Лейтенант тряхнул головой. Неведомый то ли колдун, то ли демон. Надо спросить. Вдруг этот несчастный что-то видел там, в лесах?

— Послушай, друг — Льюис с трудом подбирал слова. Видимо, сказывалось нервное напряжение. — Когда ты очутился здесь, в сумрачном лесу. Видел что-то необычное? Что-то странное?

Китаец посмотрел на него с удивлением.

— Я умереть. И я снова ходить. Дышать. Хотеть есть. Чувствовать ненависть. Это не странно?

— Странно, но это бывает со всеми пришлецами. а, неважно. Ты видел что-то пугающее? Страшное? Злое?

Китаец медленно покачал головой.

— Я не видеть ничего злее, чем зверства этих солдат. Ничего.

Что ж. Глупо было надеяться на простое решение. Льюис повернулся к водителю, чтобы дать приказ трогаться с места.

— Вихрь душ.

— Что? — Льюис замер.

— Я видеть вихрь душ прежде, чем попасть сюда. Это странно?

— Если бы я только знал. Но, пожалуй, что да. Расскажешь, как это выглядело?

Китаец не ответил. Его взгляд вдруг стал стеклянным и совершенно бессмысленным. Человек вдруг превратился в куклу. И лишь тонкие губы несчастного беспрестанно шевелились, проговаривая то ли молитву, то ли заклинание.

* * *

Сны в эту ночь были путанными и неясными. Вначале он в который раз поднимал свой взвод в ту проклятую атаку. Затем (впервые за те годы, что Льюис провел в Медианне!) вдруг всплыли сцены из детства. Тенистые аллеи, старая деревенская усадьба и древняя каменная изгородь вдоль дороги. Кажется, его задирали соседские мальчишки. Как же их звали? Том? Филлип? Хью? Во сне было очень и очень важно это вспомнить, но у Льюиса не получалось. Внезапно Том (или Филлип?) превратился в бородатого дака, который резко врезал лейтенанту в челюсть. В том проклятом замке это имело смысл, но сейчас? В его собственном сне? Взвыв от обиды, Льюис бросился в драку, а затем…

…исчезло. Все. Дома и деревья, звуки и свет, лица призраков из прошлого и их голоса. Все растаяло без следа, будучи поглощенным мягкой серостью. Реальной оставалась лишь земля. Неправильная и больная, изрытая воронками и щедро засеянная костями да осколками мин и снарядов. И дающая всходы — щедрые побеги бритвенно-острой проволоки. Льюис был самим собой и… одновременно словно бы наблюдал за всем со стороны. Шлем Броди, запыленная офицерская форма цвета хаки. Один из миллионов солдат Великой войны. Один из миллионов тех, кто так и не вернулись домой.

Льюис выругался. Похоже, что сон пошел по кругу. Сейчас привычно взлетит сигнальная ракета. Всепоглощающая серость окажется предрассветным туманом. А он и его люди будут умирать под шквалом мин и снарядов. В сотый. В тысячный. В миллион первый раз. Лейтенант остановился. Нашел какой-то кусок металла, торчащий из земли. Уселся на него. Забавно. Даже понимая, что это сон, он все равно старается не испачкать форму. Впитанное с молоком матери британское занудство. Вот что это такое.

Кажется, он просидел так вечность. В этот раз не было ни сигнальной ракеты, ни бегущих в отчаянную атаку солдат. Абсолютно ничего. Серое безмолвие оставалось неизменным. Повинуясь странному инстинкту, лейтенант встал и медленно побрел вперед. Туда, где по его представлениям должны были находиться траншеи «бошей». Спустя добрых пять сотен шагов мгла стала редеть. Впереди вдруг оказалось нечто, похожее на… дорогу? Нет. Не на дорогу. Льюис брел по улице какого-то азиатского города. Редкие здания в колониальном стиле терялись среди местного колорита. Чахлые деревья, низкие глинобитные изгороди. То тут, то там — брошенные возки рикш и перевернутые телеги. И полная, гнетущая тишина. С этим городом что-то было сильно не так. В нем была дремлющая. сила? Злоба? Что-то, состоящее в неуловимом родстве с тем проклятым ощущением, что Льюис испытал в замке Кобаяши.

Здесь нельзя было оставаться. Сон или не сон, но город явно чувствовал чуждую ему душу. Он словно бы просыпался, разворачивался к пришельцу. Демонстрировал то, что старался скрыть поначалу. Вот — пятно крови. А вот — несколько тел, сваленных в кучу прямо посреди дороги. Там — следы от пуль на стене. А тут — мертвая женщина с бесстыдно задранной юбкой. Лейтенант развернулся. Бросился бежать. И едва не врезался в виселицу посреди дороги. Мгновение назад там не было ничего, а теперь — на длиной перекладине в ряд висело одиннадцать трупов. У двух повешенных были вспороты животы и их кишки лежали на дороге, словно мертвые змеи.

Бум.

Гулкий удар раздался откуда-то из глубины поселения. Время было на исходе.

Бум.

Снова! Льюис заметался, чувствуя, как паника поглощает все его естество.

Бум.

Что-то белое густо посыпалось с неба. Задрав голову, Льюис увидел исполинский вихрь, что сыпал мириадами крохотных снежинок. Земля все гуще покрывалась ими, словно стараясь спрятать свою неприглядную наготу.

«Посмотри, — навязчивая чужая мысль билась в мозгу Льюиса пойманной птицей. — Посмотри».

«Посмотри, посмотри, посмотри!!!»

Лейтенант зачерпнул белый снег ладонями. Нет. Это был не снег. А тысячи тысяч белых мотыльков. Живых и умирающих.

Бум!

Время вышло. Вихрь кружился все быстрее и быстрее. Кошмарный танец миллионов насекомых закружился вокруг Льюиса Арктура. И когда он понял, что никогда не сможет выбраться из этого сна, он закричал.

Бум. Бум. Бум.

Льюис оторвал неподъемно-тяжелую голову от смятой подушки. Чертов сон. В какой-то миг он был уверен, что белый вихрь поглотит и пожрет его душу. Душу… Вихрь душ. Дознаватель утер со лба холодную испарину. Вихрь душ. Так вот что видел тот несчастный китаец. Вот что сопровождало неожиданный всплеск.

Бум.

Льюис вздрогнул. Звук, сопровождавший сон почему-то проник в реальность.

Бум.

Издав нервный смешок, дознаватель вскочил с кровати. Дежавю. Только пару дней назад в его дверь точно также ломились.

Снова дежавю: на пороге двое. Одинаковые котелки, одинаковые плащи европейского кроя. Одинаковые лица.

— Господин Сато шлет вам свою признательность за бескровное разрешение дневного инцидента.

Оба визитера синхронно поклонились. Льюис в замешательстве кивнул в ответ.

— Также господин Сато благодарит вас за стражей, которые от имени Римского дома несли службу ночью. И сожалеет, что вынужден прервать ваш сон и настаивать на вашем обязательном визите в его владения.

Льюиса пробил ледяной пот. За официальной японской вежливостью скрывалась простая и страшная новость: неведомый душелов снова вышел на охоту. И охота явно была успешной.

— Куда мы едем?

— Вы все увидите, господин. В свое время.

Улица Стыдливой Сакуры. Автомобиль господина Сато — массивный и угловатый, словно старый комод, домчал их сквозь проливной дождь меньше, чем за пятнадцать минут. Спрыгнув с подножки автомобиля, Льюис натянул на голову капюшон, спасаясь от ледяных струй. Огляделся по сторонам, морщась от брызг: аккуратные садики, крохотные аллейки, белоснежные — словно игрушечные — домики с загнутыми вверх крышами, бордели, чайные домики и легальные игорные дома. По слухам, тут можно было отыскать наслаждение на любой, даже самый взыскательный и неординарный вкус. Разумеется, обычно в это время суток вся улица была погружена в таинственный полумрак: фиолетовые, синие и багряные бумажные фонари давали клиентам дополнительную иллюзию интимности. Обычно в это время суток, под утро, на самой улице было пусто. Разве что скорым шагом удалялся к себе домой довольный клиент, или, напротив — тянулся в бордель запоздалый гуляка.

Сегодня все было иначе. Газовые фонари сияли как никогда ярко. Свет автомобильных фар отражался от мокрой брусчатки, преломлялся в падающих струях, окрашивал лужи в причудливый радужный цвет. И щелкали, щелкали затворы фотоаппаратов, ослепляя магниевыми вспышками.

— Третий дом слева, господин Льюис.

Японец традиционно не смог выговорить букву «Л», отчего лейтенант услышал удивительное по звучанию «Руисо».

Несмотря на ливень, пробиться к нужному дому оказалось непросто. Улица была запружена людьми. Праздные зеваки из местных под зонтиками из промасленной бумаги. Напуганные завсегдатаи борделей и казино, часто — чуть ли не в исподнем. Злые и промокшие насквозь стражи. Наконец — у самых ворот во двор искомого здания они нос к носу столкнулись с группой из почти двух десятков японцев. Черные зонты, одежда европейского кроя, мрачные лица.

Префект Клавдий тоже был здесь. Оживленно жестикулируя, он спорил с худощавым японцем средних лет.

— Репортеры. Во имя Юпитера, чего вы добиваетесь, Сато? Город и без того похож на кипящий котел с дерьмом. Хотите подогреть это варево страхом?

— Страх уже царит на улицах города. А вы ничего с этим не делаете. Возможно, несколько колких статей заставят вас пересмотреть подход к делам города, а, Клавдий?

Если бы взгляд Клавдия Септимия мог убивать, господин Сато был бы мертв. Равно как и вся его свита.

— Вы забрали себе слишком много власти, господин Сато. И при этом взяли совсем немного ответственности. У вас под рукой — порядок в одном квартале. У меня — обязательства перед целым Фоэторисом, а еще и перед людьми, которые живут в окрестных землях. Кем бы или чем бы ни был этот убийца — его поймают. Рано или поздно.

— Ваше «поздно» уже который день оплачивается нашими жизнями, префект. Налогов, что платит каждая диаспора в этом городе, уже мало? Успехи стражей нынче надо оплачивать еще и кровью?

Клавдий уже был готов разразиться гневной отповедью, но вдруг заметил стоявшего неподалеку Льюиса.

— Луций. Ты вовремя. Хотя я и не припомню, чтобы посылал за тобой.

— За вашим дознавателем послал я, — господин Сато холодно улыбнулся. — Знаете, глядя на таких людей, как этот дознаватель я продолжаю верить в силу Римского дома.

— Рад это слышать, — интонации в голосе префекта говорили совершенно обратное. — Думаю, Луций, тебе следует осмотреть место преступления. Пока мы с почтенным господином Сато выясним некоторые детали совместных действий.

До того, как убийца явил себя на улице Стыдливой Сакуры, этот дом был вполне себе уважаемым борделем. Теперь он стал кладбищем. Хуже. Бойней.

Богатое убранство, стилизованное под эпоху сегуната залито кровью, забрызгано желчью и экскрементами. Бледный стражник на входе обмолвился, что в борделе обычно работало два десятка «бабочек» обоих полов. Все они, а также несколько неудачливых клиентов, были здесь. В той или иной степени сохранности. Освежеванные до голых костей. Выпотрошенные, словно рыбины на прилавке. Разорванные на куски. Перекрученные в липкий мясной фарш. Льюис видел подобное не так давно. Но здесь. Здесь все было в разы хуже. Удушливый послед проклятого колдовства сдавливал горло, не давал дышать. Исключал возможность мыслить здраво.

И, конечно же, все вокруг было усыпано мертвыми мотыльками. Сотни, если не тысячи насекомых покрывали останки людей белым одеялом.

Хуже всего была бессмысленность содеянного. Если резню в замке Кобаяши можно было хоть как-то привязать к человеческой логике, то здесь.

Льюис остановился. Логика? Какая к дьяволу логика в деле, если замешано колдовство? Пора завязывать с мышлением человека из двадцатого века. Пора обратиться к иным знаниям. И, раз уж господин Сато был здесь, Льюис Арктур точно знал — у кого он сможет получить доступ к этим знаниям.

Она стояла под плакучими ивами, у пруда во внутреннем дворике. Черный жакет, черная юбка — все мокрое насквозь, потому что зонта у нее не было. Льюис остановился под крышей веранды.

— Норико.

Она обернулась.

— А, господин страж из Римского дома. Спасибо.

Льюис покачал головой.

— Не благодари. Днем я сделал то, что мог. Но я ничего не могу поделать с тем, что происходит по ночам.

Японка обхватила себя руками, поморщившись от холода.

— Я тоже бессильна. То, что происходит — этого просто не может быть. Это невозможно, понимаешь?

Лейтенант промолчал.

— Все обереги были усилены. И не только мной. Всеми, кто хоть что-то понимает в магии. Любого екая это должно было просто испепелить. Уничтожить в один-единственный миг.

— Но ничего не сработало, так?

Норико покачала головой.

— Ничего. Чтобы это ни было, оно прошло сквозь все барьеры.

— А если это все-таки человек? Чародей с уникальной силой и талантом?

Японка невесело усмехнулась.

— Ни один человек на такое не способен. Да и не только человек. Я не знаю, какой силой должен обладать екай или какая-нибудь тварь из преисподней, чтобы вот так тратить десятки и сотни душ.

— Белые мотыльки. Сожженные души.

— И чем дальше, тем больше он их сжигает. Как будто в его власти — настоящий сонм чужих жизней. Но. Это возможно, если где-то было крупное сражение. Тварь могла бы подпитаться там. Собрать жизни павших. Вырасти на заемной силе.

Сонм душ. Или. Вихрь?

— Дай-ка я угадаю. В последнее время в Медианне не было ни крупных войн, ни по-настоящему кровавых сражений.

Японка кивнула.

— Смерть тут обычное дело. Но даже в Приграничье. Стычки уносят жизни сотен людей и нелюдей. Но не в одном месте. И не в одно время. И. удерживать души, пить из них силу — это под силу далеко не каждому екаю. Души рвутся на свободу. Постоянно сопротивляются. Значит, екай исключительно силен. Настоящий господин сотен душ.

— Скорее уж десятков тысяч душ. И много таких тварей ты знаешь?

— Совсем немного. И все они наперечет. И вряд ли хоть одна из них способна годами копить души. Чтобы вот так, в один миг их растратить.

— И все же мы говорим не о том. Пытаемся догадаться, откуда оно взяло силу. А лучше подумать, каким образом оно попало в город и почему нападает именно на ваш квартал.

Норико пожала плечами.

— Если это существо умеет удерживать такое количество душ, то оно может попросту завернуться в них, как в защитный кокон.

— Но… — японка вдруг помрачнела. — Это все равно не объясняет, почему чародеи префекта не заметили таких искажений силы.

Не заметили. Или не захотели заметить.

— А причина? Почему оно нападет только тут?

— Екай всегда старается довершить то, что он не успел доделать при жизни. или будучи еще простым смертным. Возможно, он мстит? Я не знаю.

Значит, месть. Что ж. Причина не хуже прочих. А если сопоставить некоторые факты. Догадка буквально обжигала мозг лейтенанта.

— Извини.

Норико посмотрела на него с недоумением.

— Извини, но мне надо бежать. Проверить. кое-что. Одну мысль. Надеюсь, что времени хватит. И если что — найди способ со мной связаться. До наступления новой ночи.

— Но… я даже не знаю, как тебя зовут!

— Льюис Арктур. Лейтенант Кэмбридширского полка. Гайджин и пришлец.

Еще раз взглянув на кипу книг, папок и блокнотов, Льюис вздохнул и устало потер слезящиеся глаза. Лейтенанта мутило, он чудовищно устал, но он не мог, не имел права останавливаться сейчас. На кону были жизни. И. чьи-то души? Что происходит с теми, чья суть воплотилась в белого мотылька? Поднявшись с неудобного стула, он подошел к окну. Окно выходило во внутренний двор-колодец околотка. Судя по тому, что как раз сейчас туда въехал черный фургон со скрещенными ликторскими топориками, какая-то часть его ночных идей сейчас исполняется. По правде говоря, до последнего момента Льюис не был уверен в том, что ему удалось убедить префекта. Там, на улице борделей и игорных домов, Клавдий смотрел на него, словно на безумца. Несколько раз переспрашивал, зачем все это понадобилось. В открытую сомневался в здравом рассудке своего подчиненного. А потом, буркнув что он отдаст необходимые распоряжения, зашагал к своему автомобилю. Предложить подвезти до участка Льюиса патриций как-то забыл. И вот теперь.

Дверь в кабинет распахнулась без стука.

— Надеюсь, что ты знаешь, что делаешь. — Клавдий Маенус, несмотря на безупречно сидящий мундир и длинную патрицианскую родословную, выглядел еще хуже, чем ночью. Лицо префекта осунулось, а красноте его глаз позавидовал бы даже настоящий альбинос.

— Не знаю, по правде говоря. Несколько мыслей крутятся в голове.

«И далеко не все я бы хотел сейчас озвучивать».

— Сейчас нам нужны не мысли. Еще одна резня, и Сато сам начнет войну. Просто для того, чтобы ослабить противника. Тех же ассирийцев.

Префект устало вздохнул и тяжело опустился на край стола.

— А нам будет важно остаться в стороне, верно? — Льюис испытующе посмотрел на патриция. — Ведь главное — это покой в городе, который так или иначе, но настанет после всеобщей бойни.

— Суть ты уловил верно, Луций. И во имя Юпитера: если бойни не избежать, то я постараюсь извлечь из нее максимальную выгоду.

Вот оно. «Максимальная выгода». И слова Норико о том, что префект с самого начала знал, что нечто проникло в город.

— А что вообще с демонологами и чародеями? Господин Сато уверен, что его атакует инфернальная тварь. Я, если честно, начинаю думать так же.

Префект нахмурился.

— Я попытался связаться по радио с нашей поисковой группой. Хотел сообщить, что демон, которого они гоняют по лесам, жив, здоров и обретается в Фоэторисе. Но видимо, в атмосфере снова какие-то помехи. Или боги против нас. Связи нет.

— То есть, на ближайшие пять-семь дней демонологов у нас под рукой не будет.

— Дольше. Я отправил гонцов затемно, но пять дней пути — это только в одну сторону. И если не считать времени на поиски отряда по лесам. На деле, пара-тройка чародеев, что могут противостоять инфернальным созданиям, в городе имеются. Но все они или дилетанты, или слабенькие самоучки.

Значит, уличная война фактически неизбежна. И. «максимальная выгода» уже рядом. Только протяни руку.

— Десять дней — это все равно, что сто лет. У нас нет даже одного дня.

— Это я уже понял, Луций. А еще сейчас всем свободным гвардейцам приходится отлавливать свежих пришлецов и везти их в город.

— Не просто пришлецов. А тех, кто попал сюда с последним всплеском. Похоже, что именно этот всплеск породил инфернальную сущность.

Патриций усмехнулся.

— Хочешь копать от корней? Ну что ж. Мешать не буду.

Камеры на подземных этажах префектуры, обычно пустые, сегодня были забиты до отказа. Патрульным за короткое время удалось собрать без малого пятьдесят пришлецов. Почти все — азиаты. Китайцы или японцы. Почти все — мужчины. Женщин не больше четверти от общего количества. И, естественно, никто не говорил на местном арго. Впрочем, этот момент Льюис учел заранее, заплатив из казенных средств паре переводчиков.

Что ж, вот он — момент истины.

— Шестнадцатая дивизия. Мой взвод должен был проверить крестьянский дом на отшибе деревни, но нас ждала засада.

— …они забросали нас снарядами! Солдаты, уже несколько лет воевавшие вместе с Чан Кайши, рыдали от страха. У них было все! Самолеты! Танки! Артиллерия! А нас бросило собственное командование!

— …переоделся в крестьянскую одежду. Выбросил винтовку. Я хотел жить, хотел спастись из этого кошмара!

— …пулеметы! Они прятались по подвалам, обстреливали нас с крыш. Уже были разбиты, но не собирались признавать этого.

— …а потом нам сказали, что принц не будет возражать, если вопрос с пленными будет решаться быстро и просто.

— …все кругом горело. Мы поджигали дома, сараи, бросали в огонь домашнюю утварь. Сжигали все, только бы оно не досталось японцам!

— Помню дым. И рослого типа с саперной лопатой. Он выпрыгнул на меня, словно демон. Потом все.

— …она плакала, просила отпустить. А потом их главный сбил ее ударом на землю. Насиловали… двадцать или тридцать человек. Потом вспороли живот штыком.

— …река была красная от крови. Пулеметы били по людям короткими очередями, не оставляя шанса.

— ….сказал, что он просто торговец. Продает овощи. Я сказал, что поверил ему и ударил мечом по шее.

— …подводили ко рву по десять-двадцать человек. Ставили на колени, а потом рубили и кололи. Старались не тратить пулю.

Голоса переводчиков сливались в монотонный гул. А Льюис понимал, что он уже видел все это. Разграбленные дома, изуродованные тела, перевернутые повозки. Город из его сна был реальным. И то, что в нем творилось, было достойно самых глубин ледяного ада. А голоса продолжали вещать.

— …попытались спрятаться в погребе, но нас нашли.

— …рубили головы. На скорость. Их было двое. Молодые, подтянутые. Обменивались шутками.

— …приходили в колледж. Там собралось много беженцев. Дипломаты обещали, что нас никто не тронет, но они творили все, что хотели. Грабили, убивали. Красивых студенток уводили. Я попытался помешать.

Лейтенант понял, что больше не выдержит.

— Спросите их, когда и где это было. И. достаточно. Я услышал все.

* * *

Льюис не сомневался, что она будет ждать его. Норико стояла в узком переулке, ведущем к многоэтажному кирпичному муравейнику. Те же жакет и юбка, что и ночью. У лейтенанта мелькнула мысль, что для заклинательницы духов японка. современна? Пожалуй, что так.

— Нанкин, декабрь тысяча девятьсот тридцать седьмого, — произнес Льюис вместо приветствия. — Там была чудовищная резня, — добавил он, видя непонимание в глазах чародейки. — Оттуда тварь и зачерпнула чужих душ. Чертовски много, судя по всему.

— Души из другого мира. Это возможно. Странно, необычно, но возможно. В теории, конечно. Хотя. Нет. Демон должен был предвидеть всплеск. Невозможно.

— Даже если это очень сильный демон?

— Если он настолько силен — это настоящий князь Ада. Тварь, которую не остановить и сотне демонологов. Да и с такой силой демон просто уничтожил бы весь Фоэторис, не размениваясь на мелочи.

Невнятная догадка вдруг обрела жизнь.

— Если демон вытащил души из другого мира, — медленно проговорил Льюис, — что, если он был сам рожден в другом мире? Я плохо понимаю законы колдовства, но когда случается что-то чертовски плохое — оно разве не способно создать демона? Боль? Страх? Ярость? И месть… Мы говорили о мести, помнишь?

Заклинательница духов задумалась.

— Нет. Неважно, где был рожден демон. Спираль отбросит его из Истинного Медианна в огненные земли, далеко за Тоттенланде. А значит. значит, снова тупик.

Демон, настолько могучий, что сумел и удержать сотни, десятки тысяч душ. Демон, настолько безумный, что не желает применять всю свою силу в полной мере. Демон, которого не могут обнаружить чародеи. Во всем этом не было логики. Что-то не складывалось, и существующий в воображении Льюиса механизм сбоил. Словно между зубцами шестеренок попала мельчайшая песчинка.

Внезапно он понял, что не давало ему покоя: лица. Лица пришлецов-китайцев. Страх. Обреченность. И. какое-то извращенное облегчение? Все закончилось. Все осталось где-то там, далеко.

И глаза того молодого китайца на площади. Тогда Льюис не сумел разглядеть нечто важное. Нечто глубинное. Этот китаец. он плакал тогда.

Но кроме слез и боли на его лице читался гнев. И жажда мести. Проклятье. Льюис схватил японку за руку.

— Ответь. Только хорошо-хорошо подумай. Может ли демон. а, черт. Не просто демон. А новорожденный демон. Может ли он не знать о своей сути? Чувствовать себя человеком? Думать как человек?

Глаза Норико расширились.

— Многие екаи рождаются из людей, одержимых чем-либо. Их действительно сложно обнаружить.

— Хорошо. — во рту у Льюиса пересохло. — А теперь скажи: если этот екай одержим местью. Местью не только за себя, а еще за других. тех, кто погиб с ним в одно время и в одном месте. Он ведь может и не сковывать души. Просто потому, что. черт. Я не знаю, как это работает. Но он. это существо. Оно сумело договориться. Договориться с душами.

— Это возможно.

Лейтенант с силой ударил кулаком по кирпичной кладке.

— Это не просто возможно — это так и есть. Нанкин. Из того, что я понял — резню там устроила императорская армия Японии. А теперь. Месть. Рок. Неотвратимость. И этому. созданию. все равно, кому мстить. Проклятье. Я видел его. Стоял рядом. И ни черта не понял.

Норико дотронулась до его руки.

— Ты бы ничего не сумел сделать. Даже если бы знал. Если он настолько напитался душами. Да еще и душами, которые отдались в его руки добровольно. Ты знаешь, как его найти? До того, как наступит ночь?

Льюис задумался. Затем уверенно произнес:

— Возможно. Но что потом?

— Я соберу всех, кто хоть раз имел дело с инфернальными существами. И. будем молиться, чтобы в нем все еще оставалось хоть что-то от человека.

Они расстались, договорившись встретиться через четыре часа, перед самым наступлением темноты. Местом встречи был назначен ажурный мостик, недалеко от ворот, ведущих в японский квартал.

— Если до того тебе не удастся отыскать это существо — придется патрулировать улицы всю ночь, — сказала на прощание Норико. О том, что шансы одолеть екая при таком раскладе стремительно падают, она не упомянула. Все и без того было понятно.

Четыре часа. Льюис поначалу хотел добраться до префектуры и подрядить на поиск патрульных, но вскоре с сожалением отверг эту идею. Все гвардейцы валились с ног после бессонной ночи и розыска свежих пришлецов. Да и потом, даки вначале будут пытаться задержать «заказанного». В случае с демоном, до поры прикрытым человеческой оболочкой, это могло иметь самые печальные последствия.

Три часа. Лейтенант валился ног от усталости. Обошел пять или шесть улочек, где преимущественно обитали китайцы. В отличие от «самураев», эти «узкоглазые» даже не думали формировать единый район. Хотя, если прикинуть расположение этих самых улочек… Похоже, китайцы рассчитывали, что весь Фоэторис обратится в этот самый единый район, сиречь — «Чайна-таун».

Дьявол. Вся эта затея была абсолютной глупостью. В городе почти полтора миллиона жителей, а он ищет одного-единственного одержимого типа. Он может быть где угодно. Сидеть в какой-нибудь гнусной забегаловке. Мочится у кирпичной ограды какого-нибудь завода. Да они могут просто ходить кругами друг за другом, проходя те же улицы, заглядывая в те же переулки.

Льюис прислонился к закопченной стене высотного здания. Мимо лейтенанта сплошным потоком шли люди. Плащи, шляпы, рабочие робы, нищенские лохмотья. Мелькнули даже богато расшитые храмовые одеяния какого-то не то священника, не то языческого жреца.

«Я ищу иголку в стоге сена. Хуже: я заставил кого-то, довериться мне».

Толпа людей разных наций, рас и эпох продолжала течь мимо него сплошным потоком. Яркие одеяния жреца уже затерялись среди будничных серых красок.

Внезапное озарение было похоже на удар электрическим током. Жрец. Храмы. Ну конечно. Это Льюис, будучи атеистом, никогда не искал утешения у служителей культа. А многие пришлецы направляются именно в храмы. Или церкви. Или молельные дома. Человек, потерявший все и обретший новую жизнь. Да еще и получивший чудовищную силу для свершения мести. Лейтенант легко мог представить, насколько противоречивые мысли владеют такой личностью.

Хотя своего чайна-тауна в Вонючем Городе не было, своеобразный храмовый район именно с китайским колоритом имелся. Площадь Пяти пагод располагалась в заболоченной низине, в западной части мегаполиса. Дым и смог от многочисленных заводов порождал густой и ядовитый туман, который в отсутствие ветра мог окутывать все пять пагод круглые сутки, но, похоже, никого из китайцев это не смущало.

Окрашенные в алый цвет ворота. Статуи Будд, драконов, странных монстров или демонов. Рукотворные холмики с высаженными чахлыми деревцами и теряющиеся в тумане силуэты всех пяти пагод. Маленькие и нелепые по сравнению с чудовищными громадами градирен, домн и целого леса заводских труб.

Он был тут. Коленопреклоненная фигура под сенью медленно умирающего дерева. Сломленный и на первый взгляд, безобидный. Что ж, значит, пьеса будет завершена. Не позднее, чем сегодня.

Норико привела с собой девятерых. Несколько седобородых старцев. Мужчина средних лет с самурайской прической и обжигающе-холодным взглядом. Две женщины неопределенного возраста в традиционных кимоно. Молодой человек, похожий на студента, и пара постоянно болтающих между собой девиц.

Льюис скептически оглядел собранное воинство.

— Это — лучшие. — Норико истолковала его взгляд совершенно правильно. — Они знают, с кем придется иметь дело.

— Хорошо, если так. Я нашел его. Ищет утешения у богов. Или у предков. Площадь пяти Пагод. Экипажем доберемся задолго до ночи.

Японка кивнула.

— В таком случае, у нас будут шансы.

Кавалькада закрытых фиакров медленно двигалась в сторону храмового комплекса.

В душном сумраке Норико неожиданно крепко прижалась к лейтенанту.

— Я рада, что встретила такого человека, как ты. Гайджины. то есть, пришлецы — они другие. Замкнулись в себе, в своем горе. В своей. злобе на весь мир. И на тот обман, что сотворило Мироздание.

— Я такой же. — Льюис усмехнулся. — Живу, только пока нужен. Даже не живу. скорее — оживаю. Я выгорел изнутри. Постоянно видел во сне момент собственной смерти.

— А сейчас? Сейчас ты тоже просто ожил? Или живешь по-настоящему? — Ладонь японки сжала его пальцы. Нежно. И. чересчур интимно?

— Сейчас я жив. Без всяких скидок. Словно пепел осыпался, а под ним оказалась новая плоть.

— Как Феникс. — Норико улыбнулась.

— Да, как Феникс. Вдруг почувствовал, что я нужен. Что я могу еще что-то делать. Что здесь не просто Чистилище. Здесь живут и рождаются люди. И здесь можно…

— Можно что? — Глаза заклинательницы лукаво сверкнули, и лейтенант смутился.

— Неважно. Сейчас неважно.

— Жаль, что ты не почувствовал себя живым раньше. И жаль, что я узнала тебя так поздно. Ты…хороший человек, Льюис Арктур.

Она произнесла его имя с характерным японским акцентом, заменив «л» буквой «р». Руисо. Почти испанец. Знойный герой-любовник. Черт.

— Думаю, — произнес лейтенант осторожно, — у нас еще будет время узнать друг друга лучше.

Что-то странное мелькнуло в глазах Норико.

— Да. Конечно, — она неестественно улыбнулась, — время еще будет. Обязательно.

Он ждал их. Фигура в грязных лохмотьях, прямо перед воротами. Туман боязливо клубился по сторонам, словно чувствуя скрытую скверну. Человек? Демон? Что-то среднее? Что-то меньшее или большее? Кем бы стал он, Льюис Арктур, если бы пережил то, что выпало этому несчастному китайцу? Война никогда не меняется, это верно. Но одно дело — поле битвы. И другое — окровавленный Молох на пороге твоего дома.

Между тем заклинатели духов выстроились напротив ворот широким полумесяцем.

— Ждите. — Норико сделала предостерегающий жест. — Я попробую поговорить с ним. Если он в большей степени человек — все пройдет легче. Не с каждым екаем нужно сражаться.

— Послушай! — Норико повысила голос, — Ты уже причинил достаточно зла. Погубил невинных людей. Поселившееся в тебе требует новой крови. Я знаю это. Но ты — все еще человек. Не слушай чуждую тварь. Послушай сам себя.

Японка говорила на наречии Медианна, которого не мог знать одержимый китаец. Льюис подался вперед, но.

— Зло. Невинные люди, — человек, что стоял у храмовых врат говорил так, словно провел в Фоэторисе добрую дюжину лет. У лейтенанта мелькнула мысль, что демон начинает приспосабливаться, перекраивая оболочку под свои нужды. — А сколько невинных было в Нанкине? В чем была виновата моя семья? Сотни других семей?

— Это было не здесь. В другом месте. В другом времени. Этого места больше не существует. Для тебя его никогда и не было. Как и для тех, кого ты убил.

— Правда? — на человеческий голос накладывалось что-то рокочуще-глубинное. Словно хор тысяч и тысяч голосов. — Не было, не существует. Забудь, что было. Та жизнь — просто сон. И, — рокот неожиданно стих, и китаец едва слышно закончил. — Что дальше? Что я буду делать тут? В. Медианне? Так вы его называете?

Плохой поворот. По всем законам убийце грозила смерть. Причем максимально мучительная. Но сказать об этом екаю?

— А ты хочешь тут жить? — в голосе заклинательницы слышалась печаль. — Мне так не кажется. Загляни внутрь себя.

Китаец молча шагнул вперед. Туман за его спиной заклубился, скрывая грязно-серой пеленой храмовые ворота.

— Жить? Я хотел жить. Вставать на рассвете. Ощущать кожей прохладный ветер с полей. Видеть солнце, голубое небо. Видеть улыбку жены, — лицо одержимого исказила злобная гримаса. — У меня отобрали все это. Как думаешь, чародейка, хочу ли я теперь жить?

— Поэтому я и предлагаю тебе мир и покой. Ты просто уснешь. Кошмар прекратится. И для тебя, и для тех душ, что связаны с тобой обещанием.

— Обещание, — одержимый сделал еще несколько шагов. — Ты не знаешь, как они взывали ко мне. Как просили, чтобы я покарал тех, кто пролил невинную кровь. Не знаешь, что я чувствовал.

Рокот, сопровождавший каждое слово убийцы. Теперь он звучал как скрежет по металлу, как нарастающий лязг.

— Я — это все те, кто был убит и изнасилован. Меня рубили на куски, сжигали заживо. Меня вешали на воротах моего же дома. Мою голову сотни раз разбивали о камни. И ты обещаешь мне покой? Просишь отпустить? Отказаться? Ты это мне предлагаешь, самка гуйцзы?

Китаец вскинул руки, и все оказалось внутри вихря множества белых мотыльков.

Время для Льюиса замедлилось. Стало вязким, словно желе. Он пытался выхватить револьвер из кобуры. Медленно. Буквально по миллиметру. А воздух вокруг ярился от кипящей битвы противоборствующих сил. Лейтенант видел странные пасы, творимые заклинателями. Видел яркие вспышки разноцветных линий, что сливались в причудливые каллиграфические символы.

Тысячи сгоревших мотыльков сыпались вниз, но вихрь раскручивался все сильнее и сильнее.

Кто-то из заклинателей сумел дотянуться до одержимого! Полыхнул зеленоватый пламень, кожа на лице китайца задымилась. Еще удар! Человеческую оболочку отбрасывает назад, правая рука висит на ошметках сухожилий. Новый символ ударяет одержимого в грудь, ломает, отбрасывает, крутит и прижимает к мокрой брусчатке, а револьвер все также медленно, миллиметр за миллиметром, выползает из кобуры.

Один удар сердца — и все изменилось. Изувеченное тело китайца набрякло, словно губка, напитавшаяся воды. Глаза вспыхнули пугающим несветом. Вихрь мотыльков превратился в подвижное воплощение древнего символа Инь-Янь: крылья насекомых вдруг стали окрашиваться в черный. Револьвер наконец-то оказался направлен прямо в грудь одержимого, но теперь, видя происходящее, Льюис сильно сомневался в эффективности старого-доброго огнестрела.

Еще удар сердца.

Вихрь выплюнул из себя черно-белые плети. Часть из них сгорела, наткнувшись на невидимую защиту заклинателей. Зато другие.

Трио седых стариков опали горкой дымящейся плоти.

Беззвучно заорал похожий на студента юнец, когда черное и белое пробило его тело насквозь.

Взлетела в воздух голова самурая, вырванная вместе с позвонками.

Одна за другой рухнули на колени женщины в кимоно. Вместо лиц — кровавые маски, лишенные кожи.

Как погибли две молодые заклинательницы, что держались чуть за спиной «студента», Льюис не разглядел.

На ногах осталась одна Норико Сато. И он. Лейтенант Арктур. С бесполезным револьвером в руках.

Рот китайца распахнулся на невозможную ширину, обнажив игольчатые зубы. Человек исчез. Остался только екай.

Удар.

Сотни черных плетей хлестнули по японке. Вспыхнули контуры чародейской защиты, женщина вскинула руки, пытаясь призвать силу. тщетно. Капли крови попали Льюису прямо в лицо, а Норико медленно завалилась набок, словно марионетка, у которой подрезали нити.

Екай медленно приближался. Бугрящаяся кожа уже не могла сдержать то, что скрывалось внутри. То тут, то там сквозь прорехи в плоти виднелось что-то скользкое и суставчатое.

Лейтенант нажал на спусковой крючок. Раз. Другой. Третий. Пули ударили тварь в грудь, в лицо. Екай лишь рычал от ярости. А затем тысячи тысяч черно-белых плетей хлестанули со всех сторон.

…окоп. Колючая проволока. Надо поднимать людей в атаку…

…шорох. Шепот. Лицо Норико.

…детство. Драчливый то ли Том, то ли Филипп.

…поезд. Дорога до Парижа. Потом — снова окопы, стрельба.

…тысяч незнакомых лиц. Китайцы. Женщины. Дети. Старики. Лица печальные, лица гневные, лица безразличные.

…шепоты и шорохи.

…не гуйцзы. Не гоугочжень. Лаовай. Зачем он нам? Лаоваи пытались помочь.

…неправильно. Все не так. Месть. должна была свершиться иначе.

…образы Фоэториса. И снова шепот, шорох, чуждая речь.

Он был невредим. Тварь замерла в десяти шагах, содрогаясь. от боли? От страха? Вихрь белых мотыльков уносился прочь, в туманный купол Медианна. А чернокрылые насекомые падали на землю пепельным дождем.

Надо было закончить дело. Лейтенант полез в карман, но вместо патронов под его пальцы вдруг попала давешняя пластинка-оберег. Обжигающе горячая. Что ж. Наверное, так будет правильнее. Скрипя зубами от боли, Льюис сжал в ладони гладкую кость оберега. Тварь попятилась прочь, к воротам храма.

Лишившись покровительства сонма душ, екай корчился, теряя и последние остатки человеческого облика. Плоть сползала с твари кровавыми лохмотьями, обнажая сегментированное брюхо, поджатые на груди конечности и шипастую башку, покрытую шевелящимися жвалами.

— Ты совершил ошибку, засранец. — Льюис шел вперед, преодолевая омерзение. — Месть, конечно, дело благородное. Но только в том случае, когда она по адресу.

Екай мерзко заверещал и подался назад. Дакийская безделушка раскалилась добела.

— Те души, которые ты связал договором или обещанием. Они поняли, что ты обманул их. Жаль, что не сразу. А теперь.

Договорить лейтенант не успел. Тварь заверещала, нелепо подпрыгнула на месте. А затем попыталась развернуть прозрачные крылья, пронизанные сетью прожилок. Потерпев поражение, мерзость пыталась сбежать. Вот только это совершенно не входило в планы Льюиса. Одним прыжком он оказался возле екая, а потом резко вбил оберег в сочленение хитиновых пластин.

От визга умирающей гадины из ушей лейтенанта пошла кровь. В воздухе резко запахло жженой костью. Оскальзываясь на брусчатке, екай полз прочь, сквозь туман. Прямо к храмовым воротам. Метр за метром. Метр за метром. Метр за.

Ворота полыхнули ослепительным белым пламенем, и от чудовищного насекомого осталось лишь грязное пятно. Все было кончено.

Норико еще была жива, когда Льюис склонился над ней.

— Господин душ… утратил доверие? — с трудом произнесла она.

— Да. Кошмар закончен. — Лейтенант проглотил стоящий в горле ком. — Он… оно… больше не угроза.

— Остались… другие… Они всегда остаются. — японка закашлялась, подавившись кровью. — А ты… можешь, защищать. Ты умер и родился. Ты…

— Я не тот, за кого ты меня приняла. Не защитник. Не боец. Просто человек, получивший второй шанс. Не более.

Норико Сато уже не слышала его слова. Ее невидящий взгляд смотрел куда-то за пределы Медианна.

А у него оставалось еще одно дело. Как раз для выгоревшей до черного пепла души.

Клавдий не удивился, увидев направленный в лицо черный зрачок револьвера.

— Следовало догадаться, что ты — чересчур умен. Хоть и пьешь хуже сапожника.

— Это было не так уж сложно. — извечное спокойствие префекта бесило лейтенанта. — Ищи, кто снимет все сливки. Позиции римлян в Фоэторисе изрядно ослабли за последнее время. Потому-то и нужно было спровоцировать уличную войну. Много крови, пара-тройка показательных казней, один — два оправдательных приговора. Справедливость восстановлена, браво! Вот только вместо множества мелких дельцов и воротил — один-единственный хозяин. О твари ведь ты знал заранее, верно?

Патриций поднялся из-за стола. Сделал несколько шагов к высокому канцелярскому шкафу. Открыл дверцу и вытащил на свет пузатую бутылку и парочку стаканов.

— Позволишь?

Льюис кивнул. Клавдий Маенус разлил выпивку по стаканам. Отпил из своего.

— Про тварь я узнал после первого же убийства. От наших же чародеев, как ты понял. И тут же отослал их прочь. Якобы охотиться за тем самым демоном. На деле… сам понимаешь.

Лейтенант понимал. И с трудом сдерживал позыв нажать на спуск.

— Не знаю, что там двигало этим… существом. Но поначалу он убивал по паре человек. Даже не каждый день. Если не знать о способе убийства, то все это попадает в общую статистику.

— Слухи о грядущей войне и ассирийских колдунах — тоже твоих рук дело?

Префект отсалютовал бокалом.

— И не только слухи.

Дознаватель поморщился.

— Те трупы в ассирийском квартале. Тогда все почти удалось.

— Почти. Но знаешь, Луций, я тебя недооценил. Видел в тебе просто сообразительную мартышку на побегушках. Мелкого дознавателя, который, к тому же, пропивает собственные мозги. А оказалось, что ты способен вести за собой людей. Да. Обидно. Обидно, что мы с тобой не на одной стороне. Даже делая что-то общее.

— Я никогда не смогу быть на стороне человека, для которого чужие жизни — всего лишь мусор.

Патриций пожал плечами.

— А я и не ждал от тебя иного. Думаю, даже тебе понятно, что иногда приходится проливать кровь. Хотя бы для того, чтобы избежать большей крови. Это мой город, Луций. И я сделаю все, только бы он жил дальше.

— Ты закончил, Клавдий?

Римлянин кивнул.

— Да. Стреляй. Только… пусть это будет быстро.

Лейтенант вытянул руку, направив ствол револьвера прямо в лоб бывшего начальника. Медленно досчитал до трех. И швырнул револьвер на стол.

— К черту, Клавдий. Я не судья. И не палач. Даже для таких, как ты. Живи. Храни свой город, плети свои сети.

Клавдий Маенус рухнул в кресло.

— А… что будешь делать ты?

— Все, чего я хочу — защищать здешний мир людей. Думаю, именно для этого я умер и вновь воскрес. Думаю, что пограничные легионы предоставят мне прекрасные возможности. Прощай, Клавдий. И молись, чтобы наши дороги никогда больше не пересекались.

Тяжелый армейский бронепоезд несся к ледяным пустошам Тоттенланде. А Льюис спал на многоярусных нарах в общем вагоне и впервые не видел во сне траншей и собственной смерти. Не являлись ему и чудовищные видения о Нанкине. Вместо этого он пытался нагнать хрупкую фигурку в черной юбке и черном же жакете. Но она всегда ускользала, растворяясь в сером тумане. Всегда…

 

Андрей Миллер

ДВОРЕЦ, УВИТЫЙ ОМЕЛОЙ

К отсутствию неба привыкаешь на удивление быстро. Думаю, хоть о красоте неба в обычном мире смертных написано столько стихов, на самом деле оно сильно переоценено. Я лишь первый месяц или два удивлялся, что над головой теперь вместо бесконечной голубизны и облаков — леса, горы, реки. Прямо над тобой в этом безумном мире-трубке может нависать огромный город.

О таких удивительных картинах стихи пишутся даже лучше, я полагаю. К тому же этот светящийся эфир — красивее солнечного света.

Куда труднее оказалось привыкнуть к вечному дню в Дорае. Мне ведь не повезло после смерти попасть сразу сюда, на самую границу между Чистилищем и Раем. Увы: автор этих строк, пройдя земную жизнь до самовольно выбранного конца, прямо по Данте очутился в сумрачном лесу Истинного Медианна. У меня даже свой Вергилий нашелся: именно так я иронично называл старика, а он и не возражал.

Вергилий быстро внушил мне простую мысль:

— Если сможешь бежать наверх, то беги. Здесь нигде нет счастья, но ниже Дорая — тем более.

Он многое знал о Дорае, потому что был человеком довольно уникальным: перебрался не с низа спирали к светящейся мембране наверху, а наоборот. Я никогда не спрашивал Вергилия, зачем он так поступил. Если человек добровольно спускается вниз, когда все остальные срывают ногти в отчаянных попытках вскарабкаться наверх — этому должны быть веские причины. И наверняка такие, о которых ему не захочется говорить.

Не со мной, по крайней мере. Это в мире смертных каждый рад поболтать с писателем в надежде, что его жалкая история жизни будет увековечена. Однако после смерти подобное уже не имеет никакого смысла. Наше ремесло тут не в почете.

Как правило не в почете, потому что Наместник оценил мой талант высоко. Жить при нем было в общем-то неплохо, особенно в силу понимания: это не навсегда. Всякая история имеет начало и конец. Вопрос в том, какой именно. Памятуя о словах Вергилия, я рассуждал: если где-то в Чистилище и возможен счастливый конец — то здесь, на земле Дорая.

Вышло иначе.

I. Орел, выклевавший печень

Во дворце Наместника пировали уже вторую неделю — без остановки, не просыхая. По-моему, все давно забыли, со встречи какого праздника безумие началось. Я сам не мог сказать точно.

Праздник был религиозный, но в Дорае все верят настолько истово, что скоро перестают толком понимать, во что именно. Наверное, это и есть высшее проявление веры: того состояния, когда ты знаешь что-то, даже если ничего не знаешь. Достигший этой вершины уже не осознает, чему поклоняется, да ему такое осознание и не нужно.

Роскошный дворец из нежно-розового камня был увит плющом, в который повсюду вплели омелу, украшен гирляндами, ярко освещался — несмотря на то, что здесь все равно никогда не темнело. Для пущей красоты. Он буквально ломился от гостей. Наместник правил отдаленной, но богатой провинцией: полной знати, плантаторов, чиновников и прочего ворья.

В Дорае все делается по-крупному. Если пьют, то неделю. Если воруют — то уж целыми вагонами, ведь так куда безопаснее. Это мелких преступников просто вешают без разговоров. А такие, как собравшиеся при дворе Наместника, всегда чувствуют себя в безопасности.

Отвратительно, конечно. Но интересно. И многие хотели бы здесь оказаться.

— Выпейте с нами, выпейте!..

Это кричал мне плюгавый мужичок в увешанном орденами мундире, на коленях которого сидела роскошная блондинка. Я выпил, конечно, но только ради соблюдения приличий. Этот человек не вызывал у меня симпатии. Не стал бы с ним пить, кабы не мое положение.

Внутренний дворик уставили длинными столами, за которыми творилась сущая вакханалия. До того, как пустить себе пулю в голову и прервать жизнь на Земле, я успел повидать кое-какое веселье. Секс, наркотики и безумие, «Лето любви» и не менее жаркие зимы. Но все это не шло ни в какое сравнение с кутежом в дворце Наместника.

Правда, меня этот разгул и разврат уже совершенно не прельщали. Они вызывали отвращение. Но да: отвращение, странным образом притягивающее. Декаданс за чертой смерти. Казалось бы, падать ниже уже некуда? Ха. Всегда есть куда.

Большие акулы жирного и внешне благоустроенного мирка — мирка, что тянулся к Раю, опираясь на плечи тех, кому повезло еще меньше. Чиновники, магнаты, святоши, короли преступного мира, вожди прикормленных Дораем племен. Облепленные не желавшими их обнаженными женщинами, они вливали в себя вино, заедали деликатесами, затем смачно блевали. Слуги расторопно вытирали пол и их роскошные одежды, а потом подносили новые блюда и наполняли кубки.

Вот такой круг жизни в этом дворце. Лучшее, что Чистилище способно предложить.

— За здоровье Наместника!

Да уж, здоровье Наместнику сейчас пришлось бы впору.

Я отчетливо понимал: счастливых людей передо мной нет — несмотря на их самое высочайшее положение. Богачи за этими столами сходили с ума от того, что им уже нечего хотеть. Святоши, думаю, слишком много знали о своей вере — единственном костыле, на котором все «величие» Дорая еще как-то держалось. А дикарям с низа спирали плохо подходили их новенькие военные мундиры. Вожди водили туда-сюда стеклянными глазами, но врага рядом не находилось — а этим людям едва ли что-то, кроме крови, могло доставить удовольствие.

Хотя и насчет крови — не факт. Я пил с одним из них как-то. Он, покрасневший от алкоголя и уже неспособный подняться с софы, но крепко сжимающий оружие, говорил:

— Однажды утром я проснулся и первым делом пробил череп одному дураку. И вообще ничего не почувствовал! С тех пор я пью. Мне на все плевать. Здесь тоже рано или поздно умирают, так вот: не могу дождаться!..

Помню, я тогда поднял взгляд. Не к небу, которого здесь нет: прямо над нами, очень-очень высоко, виднелся Амадис. Блистательная столица Дорая. Мне тогда думалось — ну, может, хоть там все немного лучше? Смешно, конечно. Но я отвлекся от главного в моем рассказе.

Наместник был болен. Хотя это не совсем точное слово. Люди из его окружения говорили прямо: умирает. И сам старик тоже говорил прямо: отравлен.

Он не спустился тем вечером во двор, не почтил визитом ни одного пиршественного зала. Видимо, сделалось совсем дурно. Я был единственным человеком, кроме жены Наместника, которого в его покои сейчас могли пустить безо всяких вопросов. Все знали о моем особом положении.

— Мне неловко снова просить об этом, Наместник, но все же. принимая во внимание все обстоятельства.

— Желаете, чтобы я подписал ваши бумаги?

Даже кивать не требовалось. Разумеется, я просил именно об этом. Даже предположить не могу, в который раз.

Наместник чуть приподнялся на своем одре: до сих пор он по горло укрывался красиво расшитым пледом, а теперь обнажил грудь. Это был старый человек, в прошлой жизни — определенно откуда-то с Востока. С седыми волосами, собранными в тугой узел на макушке, низко свисающими седыми усами, глубокими морщинами — словно раны от клинка. И глаза у него были чуть узкие, как листовидный наконечник.

— Боитесь, что я умру, не успев подписать их?

Само собой, я этого боялся. И разумеется, ни за что не сказал бы такого вслух.

Наместник решил все-таки подняться с постели. Он медленно, с каждым движением преодолевая боль и слабость, укутался в плотный длинный халат — который одновременно напоминал и японские одежды, и что-то персидское или индийское.

— Не беспокойтесь, мой дорогой друг. Совершенно очевидно, что Министр не откажет себе в удовольствии лицезреть мою кончину. Поэтому яд достаточно медленный, чтобы я дожил до его скорого приезда. Давайте немного пройдемся: я хочу подышать свежим воздухом, да и беседа не помешает.

И мы вышли на крытый балкон, опоясывающий снаружи третий этаж дворца. Шум пира в залах и дворике отсюда был слышен превосходно — кутили так, что никому в окрестностях не грозило уснуть. В дело как раз пошли фейерверки: не очень-то ярко смотрящиеся в краю вечного дневного света, но зато развлекающие гостей Наместника шумом.

Хорошо, что это сборище теперь хотя бы не было видно. Однако и снаружи дворца я наблюдал не самую приятную картину: толпа оборванцев поджидала, когда слуги начнут выносить объедки. В первые дни, когда о религиозном празднике еще помнили, беднякам даже доставалось какое-то нормальное угощение, но сейчас людям во дворце стало уже не до милосердных обычаев.

Наместник будто прочитал мою мысль. Он шел с трудом, опираясь на парапет, и так же тяжело говорил.

— Все мои гости позабыли о поводе для веселья, правда? Никто больше не выходит, чтобы угостить бедных, а ведь обычай-то святой. Но я понимаю. И тех, кто во дворце — и тех, кто под его стенами.

— Что же именно вы понимаете?

— Моим гостям не хочется уходить из дворца, хоть праздник давно закончился. Не хочется даже думать о чем-то за его пределами. Зачем?.. Что касается толпы, то ей для торжества вовсе не нужны церковные даты: день, в который переселенцам в Дорае бросили кость — уже праздник.

— Я не уверен, с какой стороны этих стен больше счастливых людей.

— А вы искали в Дорае счастье?

От саркастической улыбки глаза Наместника стали еще уже.

— Мне сказали, что в этом мире его больше негде искать.

— Ну что же_ Не знаю, мой друг, насколько вы счастливы — но уж точно больше всех прочих людей здесь. Вы не голодны, с одной стороны, а с другой — все еще чего-то желаете.

Наместник нечасто напоминал обо всем, что сделал для меня — но его, видимо, задело явно показанное желание скорее получить вожделенный документ. Слишком бестактное напоминание о скорой смерти.

— Я хотел бы задать вам один вопрос, Наместник.

— Задавайте хоть сотню, ведь для того вы и подле меня.

«И не забывайте об этом» — старик не произнес подобных слов, но явно подразумевал их. Что же, справедливо. Зачем в свите нужен писатель, если он не задает вопросов?

— Почему вы хотите дождаться Министра?

Мой собеседник остановился. Посмотрел мне в глаза. Выдержал паузу.

— Вы хотели спросить, почему я не желаю прекратить свои страдания, утратив надежду прожить больше недели? Почему не прочь дать врагу возможность насладиться тем печальным зрелищем, которое собой представляю?

— Нет, вы неверно поняли, я…

— Может быть, потому что мы оба уже однажды совершили самоубийство. И это, кстати, ответ на ваш вопрос. Не всем выпадает шанс прожить вторую жизнь, посему на этот раз я твердо настроен посмотреть прямо в глаза смерти. В конце концов, мы с вами уже имели возможность убедиться, что покончить с собой — не лучший выход. Этот шаг не привел нас ни к чему хорошему.

— Лично я ни о чем не сожалею, Наместник.

— А я сожалею. Хотя то, как я прекратил земную жизнь, и было принятым в моей культуре актом чести, а не проявлением малодушия. Кто же мог знать, что моя вера окажется ошибочной, как и все прочие верования в том мире? Именно поэтому я не люблю местных священников. Наверняка и они тоже ошибаются. Впрочем, не подумайте, будто я обвинил вас в малодушии. Про вас ведь говорили: вы ушли как бесстрашный человек, как воин.

— Да. С полным стаканом в руке.

— Ну вот. Возможно, поэтому вы со мной на балконе, а те люди — нет.

Большой вопрос, о каких людях он говорил в первую очередь: о голодных нищих прямо под нами или о безумно пирующих внутри. Пока я размышлял на эту тему, старик снова заговорил.

— Я подпишу ваши бумаги, когда придет время. Не беспокойтесь об этом. Уж что я умел всегда, и в прошлой жизни, и в нынешней — это держать слово. А пока. у меня для вас очередное задание.

II. Писатель, повидавший свет

Задание было таким же раздражающим, как обычно. Прихоти и капризы Наместника мне давно осточертели, но нищие не выбирают — я был не в том положении, чтобы как-то перечить.

Каждый, кто бежит в Дорай, рассчитывает незаметно пересечь границу, добраться до одного из крупных городов, затеряться в толпе. Большинству, разумеется, не удается — вот и мне тоже не повезло.

Конечно, Дорай и попавшимся в лапы миграционной полиции дает шанс. Все предельно просто: отслужи пять лет на границе — и после пользуйся всеми благами гражданства, которые сможешь обрести. Куда кривая мечты выведет. В моем случае пять лет превратились в десять — за попытку побега из лагеря для мигрантов.

А даже пять лет на границе выдерживают немногие, этого никто не пытался скрывать. И когда по невероятно счастливому стечению обстоятельств сам Наместник обратил на меня внимание, предложил своеобразную альтернативную службу… Тут только у полного идиота были бы какие-то сомнения.

Десять лет уже прошли. Но Наместник, во власти которого была та самая подпись, не спешил ее поставить.

Вместо этого он снова и снова давал задания. Суть всегда была одной и той же: посмотрите на жизнь Дорая, господин писатель, познайте ее во всех проявлениях — и опишите. Уж очень старику нравилось все, выходящее из-под моего пера.

Я и в прошлой жизни испытал многое, неплохая вышла жизнь — а в Дорае за десять лет успел повидать и того больше. От королевского дворца, с его прекрасными сводами и грязными интригами клептократов — до самых зловонных районов Амадиса, голодных и опасных. Я ездил с Наместником на высочайшие приемы — и с войсками его провинции на границу, которую сам когда-то пересек. Политики, сановники, торговцы, офицеры, шпионы, бюрократы, преступники, шлюхи, солдаты, бедняки — я общался со всеми. Потому что книга о двух жизнях Наместника давно превратилась в книгу обо всех жизнях Дорая. Которую мне очень хотелось закончить, уже будучи гражданином.

По крайней мере, на этот раз не пришлось ехать особенно далеко. Если бы Наместник отправил меня в Амадис — не было бы никакой уверенности, что по возвращении из столь долгой дороги я застану его живым. Но задачу посмотреть на жизнь умалишенных и пообщаться с ними можно было решить неподалеку от ближайшего города: в мрачных стенах, некогда бывших монастырем странной местной религии. Не приходилось удивляться, что больных рассудком в Дорае хватает: зачастую безумие оказывается единственным выходом из паскудной реальности.

Правда, недолго мне довелось завидовать местным обитателям.

Здесь все было много хуже, чем в лагере для нелегалов. И даже хуже, чем в тюрьмах, посещать которые Наместник меня тоже заставлял. Низкие каменные своды, по которым я едва не чиркал своей ранней лысиной — хотя отнюдь не был гигантом. Почти непроглядный мрак. Коктейль из самых омерзительных запахов. Грязные и оборванные узники: кто-то в ужасе забивался в угол при виде фонаря, кто-то бросался на железные решетки, брызгая слюной. Ради чего Наместник послал меня сюда?

Это выяснилось довольно скоро. С огромным удивлением я стал замечать среди заключенных людей с тем огнем в глазах и теми выражениями лиц, которых я не видел уже очень давно.

Они были счастливы, черт возьми! И скоро стало понятно, почему.

— А это, господин писатель, единственное место в Дорае, где живут свободные люди! Вы чуете здесь запах свободы?

Я чуял только запах плесени, но прекрасно понимал, о чем говорит пугающе похожий на Вергилия старик.

— То-то и оно. Разумный человек в Дорае не может позволить себе лишнего слова. Обыкновенно и на полразговорца не хватит. Да и как, скажите мне, жить дорайцу в согласии с рассудком? Я вижу, вы еще не слишком стары, вы здесь не так давно. А знаете, сколько лет никто не видел короля? Это страна, на троне которой — труп. И только в сумасшедшем доме эту мысль не побоятся озвучить, хотя она приходила в голову каждому. Вот и судите, господин писатель, по которую сторону этих стен люди безумнее?

Я никогда не задумывался о короле Дорая, если честно. Вполне хватало Наместника, чья власть надо мной заменяла и короля, и любых богов. Эту мысль безумный старик как будто прочитал.

— Надеюсь, господин писатель, вы не пропустите визит Министра в дворец Наместника? Я уверен, что это будет впечатляющее событие. Вы сами наверняка это чувствуете.

— Откуда вы об этом знаете?

— О ваших чувствах?

— Нет, о планах Министра?

Наверное, это был глупый вопрос: по крайней мере, рассчитывать на какой-то разумный ответ мне никак не приходилось. Если честно, я даже не запомнил, что именно безумец мне сказал. Как-то сконцентрироваться, направить мысли становилось уже невозможно. Полнейший бред: я даже не был уверен, что все происходит наяву.

У читателя могло сложиться ощущение, будто я ненавидел Наместника, будто находился в каком-то угнетенном положении, но это не совсем так. Даже если отбросить благодарность за то, что мне не пришлось загнуться на какой-нибудь пограничной заставе.

На самом деле, Наместник был вовсе не так уж плох. Пусть свои странности у него водились, и жесткость проявлять этот человек по долгу службы умел, но это еще не делает человека плохим. Что до его бесконечных странных поручений — долгое время они даже были мне интересны. Просто со временем появилось кое-что еще.

III. Женщина, ради которой стоит жить

Конечно же, вы догадались: без женщины здесь не обошлось. Можно даже сказать, что в ней-то и было все дело — здесь Медианн ничем не отличается от обычного мира смертных. Все крутится вокруг одного и того же. С женщинами совершенно невозможно иметь дело, но без них тоже не обойтись.

Она была уже не очень молода, но ведь и я — не юноша. Да и потом, красоты моей возлюбленной годы не убавили, скорее напротив: лет десять назад она наверняка была менее привлекательна. Так чаще бывает с мужчинами, но иногда и с женщинами тоже.

Любимая знала мою историю во всех подробностях, а вот я никогда не спрашивал о ее прошлом: родилась ли она уже в этом мире или попала сюда после смерти — а если так, то какой была прежняя жизнь. Мне это не было интересно. Детали, которое могли все только испортить.

— Представляешь, он до сих пор не подписал бумаги.

В это все и упиралось. Она-то была полноправной гражданкой Дорая. Замужней, правда, но меня такие мелочи и в прошлой жизни нисколько не смущали — а уж после смерти-то… смешно и говорить. Проблема второго порядка, а главной были мои откровенно птичьи права жить рядом с ней.

Она же, как почти всякая женщина, хотела стабильности. Уверенности в будущем. Человек в этом плане от своей животной природы нисколько не ушел. Каждый выполняет свою биологическую роль, даже в посмертии, где это вроде бы и не имеет очевидного смысла.

— А что, если он вообще их не подпишет?

Я не думал, что Наместник способен поступить так по собственной воле. Его можно было назвать как угодно, но точно не лжецом и подлецом. Однако смерть к человеку, от которого полностью зависела моя судьба, подступала все ближе. И это не могло не беспокоить.

— Не знаю. Я увижусь с ним завтра и обязательно поговорю еще раз.

— Он упрямый человек. И если вобьет себе что-то в голову. Наверное, твоя книга стала для него чем-то слишком важным. Есть люди, которыми идеи легко овладевают полностью. Хорошо, если это идеи извне.

Я понимал, о чем она. Человеком под влиянием чужой идеи, толпой — по крайней мере, можно управлять. Если же кто-то сам себе внушил некую идею фикс, то все гораздо хуже. Наместник вел себя странно, и это касалось не только нежелания отпускать меня. Чего стоил один тот разговор о грядущей встрече с Министром — об этом ли заботиться умирающему? Вместо того, чтобы напоследок насладиться жизнью и привести в порядок свои дела?

Впрочем, не моя проблема. Люди по природе своей стремятся к свободе. А у меня был чертовски сильный дополнительный стимул.

— Я терпеливая, ты знаешь. Я жду уже давно и могу ждать еще долго. Но не вечно.

Какие пределы «долго» остались в моем распоряжении — женщина, конечно же, не уточнила. И мне от этого не слишком полегчало. До прибытия Министра оставалась всего пара дней.

Я, кстати, мало знал о его конфликте с Наместником. Настолько мало, что не стал бы судить, кто в этой ситуации был прав. В какой-то мере я симпатизировал Наместнику, безусловно: все же мы много общались, что приносило немалое удовольствие, и я действительно был ему обязан. Но, с другой стороны — Министра не знал вовсе.

В любом случае мне предстоял непростой разговор с Наместником. Если вы не бывали в Медианне, то уж просто поверьте на слово: отыщется очень немного причин, чтобы жить в таком мире. Даже если это Дорай с его вечным светом, а не ледяные окраины Ада.

И моя женщина (да, именно так — пусть пока остававшаяся замужем за другим) была именно такой причиной. Возможно, она одна и удерживала меня от того, чтобы застрелиться еще раз.

Это куда проще сделать, чем кажется. Поверьте моему опыту.

IV. Старик, преисполненный сожалений

Пиршество во дворце стихать и не думало: даже наоборот, людей здесь стало больше, пили они еще отчаяннее. Ведь нынче появился и более-менее осязаемый повод: уже завтра предстояло встречать Министра. Интересно, что он должен был ощутить при виде этого сборища больших жирных акул?

Ничего, наверное. Насколько я успел узнать людей сего круга, они вообще немногое чувствовали.

Наместник был уже совсем плох: он едва повернул голову в мою сторону, даже не попытался приподняться. С нашей последней встречи старик сильно побледнел, его лицо осунулось, только глаза не померкли. Почти труп. То, что в нем еще теплилась жизнь, выглядело издевательством.

Я сразу понял: разговор сложится тяжело. А окончательно убедился в этом, когда Наместник кивнул в сторону прикроватного столика.

— Я подписал ваши бумаги. Возьмите их, а потом мы немного поговорим.

Да, это просто не могло случиться так просто. Что-то здесь не так.

— Весь к вашим услугам, Наместник.

Я присел на табурет рядом с ним: так, чтобы старик мог видеть мое лицо, не напрягая шею. Он тяжело дышал. Восточного разреза глаза стали совсем узкими щелочками. В покоях Наместника буквально пахло смертью: даже благовония не помогали.

— О чем вы хотели поговорить?

— О, обо многом. Вы ведь уже не раз слышали, что я преисполнен сожалений?

— Да, вы говорили об этом.

Наместник закашлялся. Кажется, из горла шла кровь. В это время внизу кто-то особенно удачно произнес тост: пьяные голоса отреагировали куда громче обычного, а бокалы зазвенели так, что старик немного поморщился.

— Здесь все любят праздники, правда? Но больше всех — те, кто пришел в Медианн, а не родился в нем. Как мы с вами. Такие люди видели одну плохую жизнь, теперь проживают еще худшую, и у них нет никаких оснований ожидать чего-то послаще впереди. Что же им остается? Встречать неизбежный мрак звоном и гамом праздника. Неплохой вариант, как думаете?

Кажется, Наместник упустил собственную мысль о сожалениях. Но тут уж ему было решать, о чем вести беседу.

— Наверное, неплохой. Но это не для меня.

— И не для меня. Не только потому, что я нынче слишком жалко смотрелся бы за столом. Вы знаете, что завтра приедет Министр. Вы знаете о наших с ним отношениях. И знаете, что я виню его в своем отравлении. Так почему же, по-вашему, я так хочу достойно его встретить? Да, верно: меня тоже не ждет впереди ничего хорошего. И, как сказал ранее, я преисполнен сожалений. О тех вещах, которые сделал, и о тех, которых не сделал — последнего даже больше. Но времени что-то исправить и наверстать нет. Я понял это при первых симптомах, вызванных ядом. Так что осталось совершить немногое.

— И что именно вы хотите сделать?

Его попытка рассмеяться не удалась: видимо, случился спазм. Наместник долго корчился и кашлял. Хотя в моих руках уже были заветные бумаги, я почему-то все равно боялся, что он умрет раньше, чем рассчитывал.

— Посмотреть в лицо своей смерти, прежде всего, но об этом мы уже говорили. Я еще я хочу сказать некоторым людям, что прощаю их. Прощение — это, знаете ли, очень важно.

— Об этом вы хотели со мной поговорить?

Неожиданно Наместник будто собрался с силами. Выражение его лица теперь было под стать жесткому взгляду — совсем не то подобие посмертной маски, что минуту назад.

— В том числе. Хотел сказать: прощаю вас за то, что все эти годы вы спали с моей женой.

Я долгое время думал, что в посмертии испугаться не смогу уже ничего, но после этих слов ощутил ватность ног и самые неприятные позывы в животе. Да, верно: я и вам забыл сообщить, чьей именно женой была моя любимая — но в этой точке истории личность ее мужа не имела никакого значения. Мы оба были уверены, что он никогда ни о чем не догадается. И были веские основания для такой уверенности, но…

— Вы так переменились в лице, будто услышали не «я вас прощаю», а что-то вроде «вас сейчас повесят на воротах». Нет, в самом деле, я прощаю. Мы только что говорили о людях, которым от отчаяния остается только пировать, не просыхая. Или о тех, кто смиренно ждет своего убийцу в гости.

Он ненадолго прерывался, пристально глядя на меня. Я старался не отводить взгляд: это мне удавалось, пусть и с большим трудом.

— По этой же причине и жене я позволял изменять. В конце концов, вы интересный человек. Я понимаю, чем вы ее привлекли.

Я не знал, что тут стоит сказать.

— На самом деле, мой дорогой друг-писатель, я вам не завидую. Счастья нет ни в одном из миров, но в Медианне тем более. Ничего хорошо вы здесь не найдете: ни без мой жены, что скоро станет вдовой, ни с ней. С ней, я думаю, выйдет только хуже. В своей прошлой жизни я изведал кое-что подобное. Впрочем, не мне учить вас жизни.

По крайней мере, он действительно подписал бумаги. И я, вроде как, получил долгожданную свободу. Вот только ощущения от первых же ее мгновений оказались паршивыми: похоже, что Вергилий ошибался насчет счастья. Наместник же был абсолютно прав.

— И только одна просьба напоследок. — он произнес это, когда я уже собирался подняться и уйти. — Не покидайте дворец сегодня же. Вам стоит присутствовать завтра, когда сюда прибудет Министр. Этим вы как бы выкажете мне уважение. Я же заслужил немного вашего уважения?..

V. Мы, которые здесь и сгинут

Отказать Наместнику я не мог. По целом ряду причин — начиная с того, что меня и правда могли бы вздернуть на воротах, заканчивая многими вещами, которые трудно объяснить. Между нами за эти годы очень случилось многое. Не только женщина, слишком молодая для Наместника и слишком зрелая для того, чтобы упустить возможность насладиться жизнью.

Я снова наблюдал этот безобразный пир во внутреннем дворе, который окончательно утратил рамки и приличия. Это были уже не люди, и уж тем паче не такие люди, которых должно уважать общество — их даже «свиньями» назвать язык не поворачивался. Полагаю, что свиньи себя так не ведут.

Жены Наместника я нигде не видел, хотя и пытался ее найти. Достаточно трезвые для хоть какого-то разговора люди (которых здесь почти не осталось — разве что охрана, даже вся обслуга давно перепилась) только пожимали плечами. Возможно, ответить мог Наместник, но задавать ему подобный вопрос.

Стало как-то тревожно, хотя душу грели лежащие в кармане документы. Теперь я был таким же гостем Наместника, как и все остальные на этом празднике чревоугодия, похоти и безумия. Даже странно, что после смерти я обрел такое отвращение к этим порокам: если подумать — в прежней жизни и сам не чурался. Мягко говоря.

Эй, ты ведь отродясь не был «левым», правда? Так почему же теперь, пользуясь долгожданной свободой, больше хочется присоединиться к тем нищим под стенами, чем к застолью с Министром и Наместником?

Возможно, я наконец понял суть Дорая. Когда-то очень давно, в другом мире я уловил связь между красивыми табличками на дверях банков и детьми, роющимися в помойках. Не то, чтобы это побудило во мне большую тягу к социальной справедливости, но многое расставило по местам.

— Министр! Министр!.. Наконец-то!

Ладно, пустое. Вообще не важно, кем быть в Медианне. Ничего хорошего тебя не ждет. Но если приходится выбирать — то с гражданством Дорая лучше. А между тем во внутреннем дворике действительно появился столь долгожданный гость. Наместник не торопился его встречать. Возможно, он уже не мог подняться с постели.

Министр выглядел именно так, как его можно было представить, заранее презирая. Самая большая и жирная крыса среди всех, что сползлись поживиться чем-то при дворе умирающего. Холуй с мелкими глазкам и жирной кожей — он идеально воплощал все, что я так ненавидел в Дорае.

Ничего: уже скоро буду вместе с той, что воплощает все мною в Дорае любимое.

— Ты чуть не опоздал: я уже почти мертв.

Голос Наместника, раздавшийся откуда-то сверху, заставил всех оторваться от блюд, бокалов или чьих-нибудь сисек. Его бледная фигура едва виднелась в окне, выходившем во внутренний дворик. Судя по выражению лица Министра, он и правда порадовался, что видит врага еще живым — но уже, по сути дела, мертвым.

— Мне жаль, что с твоим здоровьем все еще более дурно, чем говорят в Амадисе.

— Тебе? Жаль? Послушай: у меня осталось слишком мало времени, чтобы ломать комедию. Ты родился в Дорае, и тебе будет сложно понять мою мысль. Но я надаюсь, что господин писатель, присутствующий здесь, ее как следует запомнит. Вы ведь запомните, мой друг?

Черт возьми, вот поэтому я должен был присутствовать здесь? Следовало ожидать, конечно, что Наместник сделает из встречи достойный финал — а не просто плюнет Министру в рожу и окочурится, испортив воздух. Но мне совсем не хотелось играть в задуманном им спектакле какую-либо роль. Даже «кушать подано», что уж говорить о.

— Я запомню.

— Прекрасно! — он чуть высунулся из окна, видимо, стараясь получше рассмотреть собеседника. — Так вот, мой гость. В отличие от тебя, я видел и другой мир. Ничуть не идеальный, полный множества ужасных и отвратительных вещей. Но там было лучше. Даже люди вроде тебя там не так омерзительны. Что до этих воров и бездельников, что пьют за мой счет уже две недели. они называют себя моими друзьями, как и ты когда-то. Вы все ничем друг от друга не отличаетесь. А дальше будет только хуже, и.

Кажется, выходя из себя, Наместник утратил ясность мысли. Или разум и вовсе покидал его — при смерти это было бы неудивительно. Но нет: старик осекся, взял себя в руки.

— Лучше забудьте, что я сказал, дорогие гости. Я долго размышлял над этой речью, но так и не сумел ее составить. На самом деле, я дождался Министра ради другого.

Я плохо помню, что произошло после этих слов. Наместник сделал знак, и меня, кажется, ударили по голове. А может, все случилось как-то иначе, но это совершенно не важно. Началась стрельба. Крики. Что-то, похоже, взорвалось. Все произошло очень быстро — совсем не как в фильмах, которые я любил смотреть до своей первой смерти.

В кино все показывают красиво и подробно. Но в реальности ты глохнешь от удара по ушам, смотришь в пол и боишься пошевелиться: все яркие, сочные, кровавые моменты остаются за кадром. Даже жаль, что так — посмотреть на эту расправу во всех деталях я бы не отказался. Что-то подобное не раз рисовалось в воображении.

Похоже, меня оттащили в сторону перед тем, как начать убивать всех людей во дворе. Логично, ведь Наместник так хотел, чтобы я запомнил его слова и дописал проклятую книгу — смерть писателя точно не входила в его планы.

Вы скажете: стоило ожидать от отравленного старика чего-то в этом духе. Я отвечу: никогда не думал, что он на это способен.

Все уже почти было кончено к моменту, когда я пришел в себя, выполз из закутка и взглянул на то, чем окончился двухнедельный пир. Дворец уже горел: большого огня я не видел, но сильный запах дыма чувствовал. Занялись гирлянды из венков омелы. Я видел темные фигуры вооруженных людей в окнах: оттуда и расстреливали пировавших. Если кто-то успел спастись, то таковых точно было немного.

В этом было что-то от картины Жерико или другого художника его эпохи: беспорядок тел, вдруг создавший композицию. Бессмысленная бойня, устроенная обреченным стариком, придала всему этому некое значение, которого я пока не понимал.

Министр еще был жив. Но, видимо, ранен — он неловко пытался подняться с колен, скользя по залившей мрамор крови, кряхтел и стонал. Наместник, чуть пошатываясь, приближался.

Одетый в привычный восточный наряд, с изогнутым мечом, который все эти годы висел на стене в его кабинете.

Это оружие всегда напоминало Наместнику о прошлой жизни. Похожий меч, направленный собственными руками, и привел его в этот мир.

Старик стоял над Министром.

— Это хорошо, что мы можем посмотреть друг на друга перед смертью. Я обо многом сожалею. А более всего мне жаль, что в прошлый раз. в прошлой жизни я не поступил так же. Значит, глупо не использовать второй шанс.

Министр раскрыл рот, но поперхнулся и не смог ответить. А пока он все-таки пытался выдавить из себя какие-то слова, Наместник уже взмахнул клинком: резко, уверенно, привычным движением. Голова его врага покатился по полу.

Затем Наместник просто сел на пол и замер в позе, напоминая сейчас статую Будды. Нежно-розовый дворец потихоньку разгорался, густой дым заволакивал удивительную картину противоположной стороны спирали, прежде видневшуюся над головой. Что-то с треском рушилось, кто-то кричал.

В этот момент я подумал только об одном.

Очевидно, что теперь любые бумаги, подписанные Наместником, уже не стоят для властей Дорая ничего. Влияние его неверной супруги тоже улетучилось — прямо вместе с дымом их прекрасного дворца, увитого омелой.

Я, конечно, пришел в отчаяние.

Наместник совсем не изменился в лице, ничуть не пошевелился, когда я направил на него чей-то пистолет, поднятый с пола.

Ему, конечно, было все равно.

— Я знаю, о чем вы думаете, мой друг. Хоть я и исполнил наш уговор, документы с подписью государственного преступника вам не помогут. Сожалею. Но сожалений и без того накопилось много. Довольно отвечать за чужие судьбы: теперь я наконец-то должным образом поступил с собственной.

Я даже не был уверен, что пистолет заряжен, но какая разница — ведь ясно, что стрелять в него не имело никакого смысла.

— Почему?..

— Что «почему»?

— Почему, черт возьми, вы не могли просто умереть?! ПРОСТО УМЕРЕТЬ?!

Единственный вопрос, который мне тогда удалось сформулировать. Нельзя сказать, чтобы я всерьез ожидал ответа. Но ответ последовал:

— А почему бы вам самому просто не умереть? Теперь, когда рухнули все ваши надежды, как недавно погибли и мои? Зачем люди вообще продолжают жить, зная, что ничего хорошего их все равно не ждет — и не по собственной вине, а потому, что так все устроено и так все сложилось? Полагаю, вам не приходилось задумываться об подобном, но теперь есть такая возможность. Эти размышления могут украсить вашу книгу.

Сказать было нечего. Я просто сел на окровавленный пол напротив. Наместник какое-то время оставался в прежней позе, опустив голову и продолжая крепко сжимать меч. А потом завалился на бок рядом с телом Министра и больше не двигался.

Я смотрел на пистолет в своих руках. Ну что, опять? Как говорится, футбольный сезон окончен. Больше никаких игр. Гражданство Дорая? Можно забыть, разве что — еще десять лет на каком-то пограничном посту. Станет ли она ждать так долго? Тогда мы оба будем уже слишком старыми. Если меня, конечно, просто не казнят или не бросят в вонючий зиндан — как близкого к Наместнику человека.

Зачем все это? Можно поступить проще простого. Не впервой. Я ведь уже так делал: расслабься, больно не будет.

Но, с другой стороны, я все еще мог дописать свою книгу.

 

Александр Дедов

ГРОБОВОЙ КОЛОСС

У опциона тряслись колени. Его командир, центурион Хремет Нери-Иб, неторопливо рассказывал о грядущем путешествии. Офицер рубил правду-матку и не лукавил, говоря о смехотворности шанса вернуться обратно.

Они миновали первые ворота, затем вторые; казалось, что коридоры внутри сторожевой стены не кончатся никогда. Третьи, четвертые ворота… Рядовые легионеры увидели офицеров и отсалютовали, открыв тяжелую дверь. Снаружи бушевала метель.

— Вот и все, Ид, — сказал центурион раздраженно. — Дальше ты один. Не подведи легион, мой мальчик! Иди, проводник ждет.

Центурион похлопал Ида по плечу, затем постучал в ворота, и его впустили обратно. Опцион нервно сглотнул и плотнее закутался в меховой плащ.

В полусотне шагов, облокотившись на серебристый бок металлической лошади, стоял проводник. Он был одет не по погоде легко, его седовато-серые волосы рассыпались по плечам множеством тонких косичек.

— Не бойся меня, воин, — крикнул проводник с усмешкой. — Твое начальство платит оружейной сталью, а у нас в цене хорошие клинки!

Ид ничего не ответил, лишь глянул исподлобья на болтливого нечестивца, и тот сразу же открыл дверцу кареты.

— Прошу вас, господин офицер, — тон проводника был издевательским. — Располагайтесь поудобнее!

Внутри было тепло, пахло потом и подгнившим мясом. Ид демонстративно отсел подальше — к самому окну. Проводник захлопнул дверцу кареты и что-то прокричал на своем языке. Металлическая лошадь зашевелилась: сначала медленными шажками, а затем уверенным галопом она понесла тяжелый возок сквозь метель.

— Свинцовая! — с нескрываемым удовольствием сказал проводник. — Наш хозяин сделал. Он очень любит лошадей. Жаль, здесь для них слишком холодно. Дохнут.

Ид недовольно скривился — одна только мысль о магии демонов вызывала омерзение.

— Как тебя зовут, офицер? — нечистый не унимался. — Давно служишь в Клыке Анубиса?

Название родного легиона заставило Ида вздрогнуть. В нем вскипела ярость: подумать только, грязный рот твари из нижнего мира упомянул пограничные войска Истинного Медианна!

— Не твое собачье дело. — опцион чуть ли не прокричал эти слова.

— Экий ты серьезный. Я не собака, если тебе угодно, я крыса. — нечистый подвинулся ближе, чтобы опцион смог лучше разглядеть редкую сероватую шерсть на его лице. — Моя мать была на четверть демоном, она умела превращаться в снегокрысу. А я… Разве что холода люблю. Ты можешь и дальше строить из себя бравого пограничника, но все-таки советую быть поразговорчивее. В наших краях такая хренотень творится, что лучше лишний раз отвлечься. Не исключено, что мы с тобой и не доберемся до форта Ауш.

От этих слов опцион напрягся еще сильнее, рука под плащом сама собой легла на рукоять пистолета-пулемета.

— Х-ха! Да расслабься ты. Я шучу. Слухи о захвате Ауша до сих пор у всех на устах. Никто не посмеет на нас напасть: все знают, чья это лошадь. Только дурак сейчас захочет объявить войну моему лорду.

Свинцовая лошадь без устали пересекала сугробы, огибала упавшие теневые сосны, желтый свет глаз-прожекторов пугал гигантских мохнатых нетопырей.

— Ты слишком бледный для египтянина, — сказал нечистый после долгого молчания.

— Моя мать из римлян, — зачем-то ответил опцион. — Я полукровка.

— Как и многие-многие в сраной спирали! Я вижу, это твоя первая поездка за пределы сторожевой стены, верно? Можешь не врать, это заметно.

— Врать глупо. Покажи мне человека, который отправился бы сюда по своей воле! Даже ты бы не стал здесь жить, будь у тебя выбор.

— Это точно. Но знаешь, ко всему можно привыкнуть. Ты привык пить вино на ужин, я привык трахать грязных баб и жрать мороженную свинособачатину. Когда растает, так себе… Есть одна вещь, которая нас объединяет, офицер: мы оба родились в Великой спирали. И мы не выбирали, где именно родиться. Если бы я знал — каково оно жить там, за рубежами. может, и задумался бы над своею долюшкой. Пока твое начальство платит, меня все устраивает. Шлюхи, моховое пиво, хорошая одежда: мне для счастья большего и не надо.

— Ты очень болтлив, нечистый.

— Профессия обязывает. Сколько я вашего брата катал туда-сюда по Тоттенланде! Рожи кислые, хуже тухлых кишок. А так оно вроде и ничего, пока болтаешь — весело вроде. Иногда можно узнать чего о соседях. Вон, у тебя мама из римлян.

По спине Ида пробежал холодок: он понял, что сболтнул лишнего.

Опцион безучастно наблюдал за однообразным пейзажем. Снежная пустыня и редкий субарктический лес то и дело сменялись почти голой каменистой местностью; сани начинало трясти.

Вдалеке, неуверенно покачиваясь на ветру, шагала фигура. Человек: голый и тощий, длинный как тополь.

— Фьюить! — присвистнул проводник. — Какой хороший экземпляр! Давай-ка притормозим.

Нечистый достал из-под козел тяжелый арбалет с притороченной лебедкой. Он наклонил оружие и бешено завертел рукоятями взводного механизма. Затем снарядил арбалет тяжелым болтом, больше похожим на гарпун.

Опцион с недоверием покосился на проводника, крепче сжав рукоять автомата под плащом.

— Пошли наружу, пошли-пошли! Такой подарочек я упустить не могу! — Проводник прокричал что-то на своем языке, и свинцовая лошадь плавно притормозила.

Ид вышел из теплой кабины: снег хрустнул под сапогами, мороз защипал безбородое лицо.

— Эй, мяско, родненький! Стой! — крикнул проводник, целясь из арбалета.

Голый человек остановился и медленно повернулся, глянув на своих преследователей. Он вскрикнул и попытался бежать быстрее, но у него получалось скверно. Движения были медленными и неуклюжими.

Щелкнул спусковой механизм, гарпун пролетел сорок шагов, пронзив голое тело насквозь. Проводник дернул за лебедку, и одеревеневшая жертва рухнула в снег.

Нечистый, весело насвистывая, тянул лебедку, ловко перебирая руками; брыкаясь и кряхтя, в снегу барахтался голый человек. Ид догадался, что сейчас имеет неудовольствие наблюдать охоту на ожившего мертвеца. Раньше он никогда не видел умертвий, но много о них слышал, и эти слухи были далеки от правды.

— Пожа-а-а-а-алуйста! — молил мертвец. — Не сажайте мен-я-я-я-я-я в тепло-о-о, я начну-у-у-у-у гн-и-и-и-и-ить. — Голос его надсадно хрипел.

— Ничего, сильно не испортишься, — нечистый открыл задние двери возка, отбросил в сторону какой-то хлам и затолкал мертвеца внутрь. — Скоро уже приедем.

Легионер недоумевающим взглядом проводил нечистого, пожал плечами и залез за ним в кабину следом.

Свинцовая лошадь тронулась и понеслась неутомимой рысцой. Вскоре из-за холмов показался высокий частокол.

* * *

Форт Ауш хранил следы недавней битвы: в бревенчатых стенах застряли стрелы, виднелись дыры от пуль и подпалины. Должно быть, прежние ворота протаранили и снесли с петель. Новые хоть и висели криво, но зато были сделаны из металла.

Обитатели Хадеса не имели привычки убирать тела с поля битвы, лишь вешали иногда самых мясистых мертвецов на частокол, чтобы позже съесть. Но здесь было чисто: ни недвижимых фигур, замотанных в шкуры и грязное тряпье, ни пирующего воронья и песцов.

Свинцовая лошадь не сбавляла скорости. Нечистый приоткрыл дверь и крикнул что-то на нижне-общем. Тяжелые ворота с надсадным скрипом отворились, нечистый снова крикнул и лошадь начала замедляться. Металлический скакун протащил сани еще несколько футов и встал как вкопанный; в грузовой части возка мертвец шумно ударился об пол.

Люди окружали экипаж с разных сторон. В слабом свете факелов Ид заметил, что каждый из них одет в тяжелые металлические доспехи, отороченные мехом: небывалая для здешних мест расточительность. Даже самый щедрый лорд-полудемон в лучшем случае не скупится на сносные харчи.

— Не бойся, — сказал нечистый. — Тебя не тронут, хозяин их предупредил.

Они вышли из кареты. Слуги уже отворили задние двери и вывели мертвеца. К Иду подошел высокий старик с фитильным ружьем.

— Оружие, швахан. Отдай его.

Ид с недоверием глянул сначала на старика, затем на проводника, и тот ему кивнул.

— Не отдашь — убьют. Я бы на твоем месте был сговорчивее.

Опцион тяжело вздохнул, снял с плеча ремень и небрежным движением сунул пистолет-пулемет в костистую ладонь. В ответ старик широко улыбнулся, обнажив десны с почернелыми остатками зубов. Он гадко засмеялся, обдав опциона гнилым дыханием.

— На выходе заберешь. — Сказал проводник. Опцион же подумал, что свое табельное оружие он вряд ли увидит снова.

Они прошли через широкий двор, уставленный примитивными осадными орудиями. Обогнули несколько деревянных построек и спустились в нору с невысоким потолком. Внутри, в свете чадящих факелов, все напоминало могилу. Здесь жутко воняло гнилым мясом, то и дело под ногами хрустели кости.

— Пришли, — сказал проводник. — Свинопес тебя подери, парень, на моей памяти ты первый легионер, рискнувший прийти в Хадес с миром. Я вашего брата презираю, но ты храбрый сукин сын.

Ид ничего не ответил. Проводник постучал в дверь и им отворили. Внутри помещение освещалось свечами. Просторный грот обшили неструганными досками, по углам стояла нехитрая мебель, под потолком, нанизанные на крючья, висели копченые тушки снегокрыс. Охрана — три человека и один нечистый-октарон — пристально рассматривали человека в черно-зеленой форме. Хозяин сидел за столом. Тело уродливого полудемона, огромного как скала, покрывали острые шипы. Он походил на антропоморфного дикобраза.

— Пришел, швахан! А я уж и не ждал. Что ты здесь забыл, мальчишка?

— Разговор есть. И нам бы без посторонних ушей обойтись.

— Нет, швахан, — полудемон сделал добрый глоток из большого костяного кубка. — Я не держу тайн от своих людей. Хочешь говорить — говори при них.

Голос полудемона звучал приглушенно, словно бы он говорил из-за стены.

Ид нервно оглядел комнату, поправил кушак и прочистил горло.

— Два месяца назад на сторожевую стену напали нечистые. Они светились в темноте, разбрызгивали какую-то светящуюся гадость. Нам удалось отбить атаку, но многие из солдат позже умерли от какой-то странной болезни. Они остались без волос. Харкали черной слюной и сколько их ни кормили — все худели. Наша разведка докладывает, что около месяца назад ты со своими людьми взял форт Гаргюр. Ты лично убил лорда Племени Лучей. Мое командование хочет знать, как тебе это удалось. Как твои люди избежали болезни?

— О, швахан! Ты предлагаешь мне сделку?

— Да, — опцион кивнул. — Ты получишь протекцию Клыка Анубиса. Приграничные патрули оставят вас в покое. Мы заплатим железом и порохом. Взамен ты научишь наших чародеев ставить защиту от светящейся болезни. Они уже работали с магией полудемонов.

— И ты проделал весь этот путь, чтобы попытаться меня купить, швахан? Как это глупо! Скоро моя армия станет настолько сильной, что ни один из кланов Тоттенланде не сможет воспрепятствовать моей власти! Мы станем хозяевами всей теневой стороны! А позже возьмемся и за вас, швахан. Сегодня ты станешь первой жертвой.

— Но. Гонцов не убивают, меня будут искать!

— Здесь я устанавливаю правила! — Полудемон встал из-за стола, из его раскрытых ладоней выросли острые шипы.

Опцион отскочил назад, ловким движением извлек малокалиберные револьверы из голенищ своих сапог. Четыре точных выстрела — и охранники упали замертво. В барабане оставалось еще два патрона, и он потратил их на полудемона. Две пули утонули в черепе жуткого человека-дикобраза, не причинив ему видимого вреда. Ид вскинул второй револьвер и выстрелил шесть раз. Снова ничего. Тело врага пожирало свинец.

Полудемон с иронической усмешкой разглядывал перепуганного легионера. Он набрал полную грудь воздуха и плюнул: на пол одна за другой посыпались пули. Полудемон щелкнул пальцами, и свинцовые цилиндры слились в серебристую лужицу. Затем хлопнул в ладоши — из лужицы вырос длинный острый шип. Он вошел в живот легионера быстро, бедолага даже не успел вскрикнуть.

Ид чувствовал, как свинец бежит по его кишкам, как пропарывает легкие, проходит сквозь трахею. Вот уже и острый кончик показался из его ноздри. Умирающий легионер хотел отойти в сторону, упасть, завалиться на бок — что угодно. Но не мог: свинцовый шип крепко держал его на месте.

Полудемон медленной степенной походкой подошел к истекающему кровью опциону. Он заглянул в испуганные глаза человека и с гордостью произнес:

— Мой отец — Плуофер, демон свинца. Свинец не боится лучей.

Полудемон сделал небрежный взмах рукой: шип надломился, тело опциона рухнуло на пол.

Сию же секунду в комнате появился проводник. Он упал на колени подле мертвого легионера и, словно голодный пес, стал слизывать теплую кровь с земляного пола.

— Я уже почти наружу поднялся, — говорил нечистый, прерывая трапезу. — А как выстрелы услышал — обратно побежал. А вы тут уже все.

Полудемон снисходительно потрепал проводника за серые косы.

— Отнеси тела к остальным. Их нужно держать в холоде.

* * *

Издалека их легко было принять за живых людей: отец и дочь, замотанные в шкуры, неспешно шли вдоль высоких сугробов. Черные птицы, потревоженные их неторопливой поступью, вспархивали с заиндевелых кустов и улетали высоко — к сумеречному полумесяцу леса наверху.

Они ненадолго останавливались возле черных деревьев, срывали ягоды и съедобные листья, срезали кору и рассовывали свои находки по торбам. Нарочито медленно, будто и не было мороза, они раскапывали снег, чтобы добыть грибы-льдянки.

От внезапного шума отец встрепенулся. Выпрямившись во весь рост, он глянул на заснеженную пустошь и охнул: возвышаясь над сугробами, сквозь белую пелену плыли сутулые абрисы всадников. Они шумно переругивались, а их ездовые свинопсы заливались прерывистым хрюкающим лаем. Одно из животных жадно нюхало воздух. Широким черным пятаком оно припало к земле, вспахивая снег. Взяло след.

Хуииииик! — яростно завизжал свинопес. Тени сорвались с места и понеслись галопом.

— Храни нас, Хозяин могил. — сказал мертвый мужчина.

Он схватил дочку за шиворот и силой потащил через снег, петляя вокруг теневых сосен, кустов зимней жимолости и ночной бузины. Хрюкающий лай свинопсов и яростное улюлюканье всадников становились все ближе. От страха девчонка разжала пальцы, и торба с едой, так старательно собранной, утонула в снегу.

— Уже не убежать, доченька. Они заберут нас обоих.

Он приказал девочке лежать без движения. Мертвец остервенело загребал руками, закапывая свою дочь в мох и колючий лапник теневой сосны.

— Когда меня поймают, я буду кричать «Шууууууу, шуууууууу» — поняла? Дождись, пока меня не будет слышно, поняла?

Девочка медленно кивнула.

— Хорошо. А теперь прощай, доченька.

Живой труп поцеловал дочь холодными, вымороженными губами. Спешно прикопал девочку снегом: остальные следы скроет метель.

Быстро — насколько мог — он побежал прочь.

— Эй, пидоры-живоебы! — кричал мертвец. — Мой мертвый член играл за щеками ваших мамаш! Вы же любите мороженое мясо, сучата? Эй! И для вас есть дюйм-другой!

Ноги медленно, но верно, несли его все дальше от временного убежища дочери. К счастью, трое всадников последовали за ним. «Хья-хья-хья» — они подгоняли свинопсов, и омерзительные уродливые звери все быстрее неслись сквозь редколесье, поднимая в воздух облака снега.

— Паскуды живоходящие! Ненавижу вас! Ненавижу! — Мертвец орал как можно громче; он скорее понял, чем почувствовал, как что-то пронзает его насквозь. Резкий рывок сзади, и он повалился в снег. Сработал гарпунный арбалет.

Свинопсы окружили шипящее умертвие очень-очень быстро. Будто сухое полено, своими широкими пятаками они катали жертву друг другу; если бы не крепкие кожаные намордники, то изогнутые клыки тварей давно бы распороли промороженную плоть, и мертвец, кусочек за кусочком, перекочевал бы в ненасытные желудки.

Древко копья перевернуло жертву на спину. Он увидел лица своих преследователей: три чернобородые, покрытые струпьями рожи.

— Ничего, сгодится, — прошамкал самый молодой. — Крепкий сукин сын. Его можно в яму: хозяин за него даст, пожалуй, пять унций пороха и по свинцовому ножу.

— Закатай губу, гнилая белка. Ножи бы дал за целого! А мы его продырявили. Я бы и на пять унций рассчитывать не стал. Умва, ну-ка. Вяжи его, и поехали назад.

Оживший мертвец поморщился, когда Умва широко улыбнулся, показав гнилой обрубок языка. Немой наездник громко зачмокал, достал из седельной сумы бечевку и спеленал свою добычу. Одной рукой, будто вязанку хвороста, невысокий широкоплечий мужчина закинул пленника на седло и уселся рядом. Он пришпорил своего свинопса, и огромная шестисотфунтовая тварь с воем понеслась сквозь сугробы.

— Шуууууууу! Шууууууууу! — кричал мертвец.

Во мхах, спрятавшись под снежной шубой, зашевелилась испуганная мертвая девочка. Она хотела плакать, но вороны давным-давно выклевали ей глаза.

Обдуваемая ледяными ветрами, девочка шла по скользкому склону глетчера. Резкие порывы то и дело отбрасывали ее назад, но она снова поднималась на ноги и терпеливо шагала домой.

Вот и заветная щель под камнем, а в ней узкий лаз. Мертвецкое незрение помогало девочке ориентироваться в темноте: она ловко огибала камни, проползала под толстыми корнями деревьев, словно крот расталкивала в стороны комья мерзлой земли.

Еще несколько футов, и она смогла сесть на корточки. Еще десяток — удалось выпрямиться в полный рост. Вдалеке плясали в пламени костров тени. Сородичи.

Это место было их домом: сотни лет назад пещеру с древним кладбищем завалило лавиной. Целую вечность мертвецы покоились в промерзлом камне, пока эти места не облюбовал Хозяин могил. Никто толком не помнил, как это произошло.

Его шепот разбудил их. Полуистлевшие, промерзшие насквозь, они испытывали чудовищный голод.

Их кладбищу повезло: сокрытое от чужих глаз, оно уберегло от раболовчих патрулей. Единственное по-настоящему безопасное место.

Сев полукругом чуть поодаль от костра, мертвецы разложили на большом плоском камне свою нехитрую снедь.

— Отойди! Ты ничего не принесла! — старуха ударила девочку по руке, жестом отгоняя ее в сторону.

Оставалось только сидеть в стороне и смотреть, как сородичи медленно и с удовольствием трапезничают. Ужасно захотелось есть.

— Эй, ну-ка, возьми! — к ней подсел старый мертвец, от времени и сырости его тело поросло мхом. Он отсыпал ей пригоршню сушеных корешков. — Здесь немного, но хватит, чтобы денек не слышать шепот могил. Пока рано! Пока не настало время!

— Благодетель хренов! — огрызнулась гнилая старуха в буром тряпье. — Она ничего не принесла! Лучше сам ешь. Если с голодухи начнет бредить, от нее будет легче избавиться, чем от тебя.

— Мы все едины во смерти, сестра! Гробовой колосс дал нам второй шанс, он велит нам держаться вместе. Живые и порождения бездны хотят всех нас изловить, превратить в рабов, лишить разума. Мы должны пойти за Гробовым колоссом! Мы все слышим его! Слышим!

Двое мужчин прервали эту проповедь. Они грубо спеленали замшелого пророка его собственными одеждами и оттащили подальше от общего очага, к надгробиям.

— Достал! — прошипел один из мужчин. — Мало этого шепота в башке, так еще и ты! Будешь надоедать — мы тебя свяжем и оставим на одной из дорог. А там уж живые подберут! Они сделают из тебя игрушку для свинопсов.

Замшелый мертвец заткнулся. В его пустых глазницах гуляло недоброе синее пламя.

— Вы еще сами ко мне придете, вы еще сами попросите. — шипел он.

* * *

Один долговязый, сухощавый и широкоплечий, другой — невысокий, крепко сбитый бородач: два человека в серебристых саванах шли по просторным подземным галереям. Бревенчатые своды над их головами покрывала копоть, кое-где дерево тронул флуоресцирующий грибок. Они говорили на одном языке, но каждый со своим акцентом. Египтянин и шумер, предатели своего отечества. Когда-то они оба служили своим легионам: один был геомантом Клыка Анубиса, второй гемомагом Воронов Энки. Один заклинал землю для посева рапса, второй латал раны штурмовикам, но объединяло их одно — тяга к экспериментам с живой плотью. В Истинном Медианне подобная магия была вне закона и оба знали, что вожделенные знания они смогут выудить лишь из похотливой тьмы Тоттенланде.

Спрятав ладони в рукавах, они шли мимо испытательных камер, где кузнецы и оружейники проверяли на умертвиях новое оружие. Шли мимо мастерских, где порабощенные мертвецы латали оружие и доспехи. Они ненадолго остановились у псарни, чтобы полюбоваться, как подрастающий помет свинопсов учится охоте на мертвецов. Омерзительные звери загоняли жертв в угол и набрасывались на них, сбивали с ног и наваливались сверху. Укротители едва успевали оттаскивать обезумевших тварей, чтобы те не сожрали несчастных.

Довольные работой укротителей, шумер и египтянин пошли дальше. В конце коридора находилась дверь, долговязый египтянин осторожно постучал и им открыли. В просторном каземате за одним столом с верными генералами сидел Сын Свинца. Уродливый человек-дикобраз тяжело дышал; в комнате пахло разогретым металлом.

— А! Вот и наши магиологи пожаловали. Заходите-заходите. Мы как раз говорили об укреплении армии. Какие новости?

— Хорошая и плохая, мой лорд, — сказал шумер.

Все генералы были сыновьями полудемона. Один из них, невероятно тощий, покрытый серебристыми шипами уродец, отодвинул стулья и учтивым жестом пригласил магиологов за стол.

— Хорошая и плохая, — повторил шумер присаживаясь. — Хорошая — мы научились управлять разумом мертвецов. Вдобавок теперь они не дохнут мгновенно, если выйдут за пределы анмортуального пятна. Я понял, как перепаивать им мозги, а мой коллега научился заговаривать оскверненную почву — теперь она какое-то время действует и за пределами пятна.

— Плохая новость, — продолжил египтянин. — За пределами пятна оскверненная почва действует от силы полчаса. Умертвия подыхают по-настоящему, и время все равно забирает их долг. Истлевают быстро! Даже костей не остается. Мы пробовали заталкивать грязь через задний проход, вспарывали и набивали животы, залепляли глазницы, рты и ноздри. Не помогает.

— Очевидно, полчаса — час нам ничего не дадут, мой лорд. Нам нужна магия высшего порядка, чтобы закрепить результат, — шумер шумно выдохнул и оттянул воротник савана, в комнате было очень жарко. — Но если мы сможем закрепить результат, вы получите свою бессмертную армию. Для этого нам нужен мощный источник живой энергии, а значит.

— Нужны жертвы. — пальцы полудемона слились в один длинный острый шип, он резким движением пронзил горло сидящему рядом генералу. Второй генерал тут же поставил ведро перед умирающим братом; струйки серебристо-розовой крови зажурчали по металлическим стенкам.

— Для вызова отца одного квартерона должно хватить, — полудемон приподнял голову мертвого сына за шип на лбу. — Он все равно был никудышный стратег… Так от него гораздо больше пользы. У вас будет достаточно материала, можете не сомневаться!

Магиологи довольно улыбались. Их ожидало много работы.

Ид очнулся и понял, что мертв. Это было весьма странное состояние: он все еще чувствовал боль, но не слышал, как шумит кровь в ушах, ему не хотелось сделать вдох. Какая-то странная легкость наполняла тело. Он приподнял голову и осмотрелся: деревянный стол, путы на руках и ногах. Жутко хотелось есть. Голод нарастал, а вместе с ним в голове все сильнее звучал голос. Он настойчиво требовал вернуться. Вот только куда?

В комнату вошел инок. В руках он держал миску с дымящимся варевом; от запаха пищи Ид почти потерял рассудок.

— Тише, тише, — инок почти шептал. — Не трясись, разбрызгаешь.

Мертвый опцион жадно прихлебывал деревянной ложкой. Он почти не чувствовал вкуса и запаха, но нарастающее ощущение сытости дарило покой.

Инок погладил Ида по голове.

— Набирайся сил. Они тебе понадобятся.

Процессия медленно двигалась под низкими сводами земляных туннелей. В окружении верных иноков полудемон неторопливо брел сквозь безмолвие подземелий. В рыжем свете чадящих факелов его серебристая накидка отливала багрянцем.

Они шли мимо могил, вырезанных в толще мерзлой земли, огибали мощные корни теневых сосен, аккуратно ступали по ковру хрустящих под ногами костей.

Преодолев очередной поворот, они вышли в просторную залу с круглым каменным алтарем посередине.

— Мой лорд! — воскликнул отец-осквернитель. — Ваш отец ждет! Я слышал, как поет свинец. Он хочет крови.

Полудемон кивнул. Иноки расступились, пропуская владыку к алтарю. Шипастый нечестивец сбросил с себя накидку и лег на холодный камень. Отец-осквернитель выкрикивал молитвы на древнем языке демонов, а иноки суетились вокруг своего лорда, каждый из них зачерпнул пиалой бурой жидкости из ведерка и принялся рисовать на алтаре.

Спирали, кресты, круги, линии и письмена: полудемон довольно зажмурился, зная: на алтаре сегодня останется кровь его собственного сына.

— Ведите! — приказал отец-осквернитель.

Раздались крики, замелькали туда-сюда серые рубища иноков: к алтарю, как скотину на убой, вели пленников. То была разношерстная толпа, состоящая из женщин, детей, стариков, пленных легионеров, были среди них и предатели Клана Свинца.

Иноки толкали людей вперед по одному, а жадный до крови отец-осквернитель вспарывал им глотки ловкими выверенными движениями. Вжик кривым ножом, и на шее у маленького чумазого мальчика раскрылся багровый рот. Вжик, и перерезанное горло крепкого римлянина ужасающе захрипело, — кровь лилась рекой, и ни одной капли не упало мимо алтаря.

Алые струйки, двигаясь в такт богомерзким камланиям, сами собой бежали к шипам девятифутового чудовища на алтаре. Полудемон впитывал кровь всем телом, он раздулся и покраснел словно клещ.

Живых пленников оставалось все меньше: кто-то безучастно, словно овца шел на убой, другие из последних сил пытались сопротивляться неминуемому. Кривой нож отца-осквернителя добрался до каждого.

Иноки пересчитали убитых. Убедившись, что жертв достаточно, привели пару десятков оживших мертвецов, вспороли им глотки и велели лежать рядом со свежими трупами. Позвали магиологов. Египтянин и шумер с довольным видом проследовали к алтарю и поклонились лорду.

Полудемон заклокотал и забулькал, его раздувшееся тело колыхалось как праздничный студень. Дальше произошло действо, от которого даже видавшие виды иноки предпочли отвернуться.

Геомант брал в ладонь пригоршню земли и заталкивал ее в борозду на шее мертвеца, в это время гемомаг засовывал жертве спицы в ноздри и шептал заклинания.

Полудемон вскрыл себе запястье: из рассеченных вен бежал расплавленный свинец.

— Твоя душа — моя душа. Твое тело — мое тело! — рычал лорд, держа запястье над раскрытым ртом мертвеца.

И они оживали. Просыпались с готовностью выполнить волю своего хозяина. Другие же, будучи ожившими мертвецами уже многие десятки лет, обретали странную покорность. Магиологи и лорд-полудемон поработали над каждой жертвой: теперь вокруг алтаря, мерно покачиваясь, стояли полсотни прирученных мертвецов. Их раны запломбировал свинец, свинец сверкал в их глазницах, покрыл тонким слоем десны и зубы. По их венам неторопливо бежала заговоренная грязь.

Полудемон опустел, его растянутая шкура висела бесформенными каскадами. Изможденный, он упал в руки иноков, поранив шипами некоторых из них.

Безумные монахи и отец-осквернитель покидали проклятое святилище. Нежно, будто гигантского младенца, они уносили своего владыку.

Следом за ними, неуверенно переставляя ноги, шли послушные мертвецы.

* * *

Голод пожирал разум. Мертвая девчонка забилась в дальний угол пещеры и тихонько подвывала: голос Хозяина могил становился все настойчивее, все слабее слышались собственные мысли. Ее единственного защитника, полуистлевшего старика в грязном рубище, придавили тяжелой надгробной плитой; он бредил, его устами говорил Гробовой колосс.

Девочка понимала: скоро и она вот так же будет повторять одни и те же фразы, позовет своих сородичей надеть пелерину смерти, отдать свой разум Хозяину могил. Незавидная участь — лежать придавленной тяжелым надгробием и ждать, пока кто-то из вечно голодных соплеменников сжалится и поделится едой.

Она твердо решила уйти. Лучше быть пронзенной гарпуном охотников за мертвецами, лучше быть истерзанной свинопсами, чем провести бессознательную вечность в окружении жестоких и жадных оживших трупов.

Покачиваясь, она поднялась на ноги, юркнула в туннель и растворилась во тьме.

Ее сородичи ничего не заметили. Рассевшись поодаль от костра, они бранились, отбирали друг у друга еду и проклинали тот день, когда смерть позволила им вернуться назад.

Выход занесло снегом, девчонка вялыми гребками освобождала себе путь. Снаружи по-прежнему бушевала метель, теневые сосны, ссутулившиеся под тяжестью снега, клонились к земле.

В такую погоду даже самые жирные снегокрысы предпочитали залечь поглубже в нору, а уж поди поищи того, кто терпит мороз лучше них.

«Вернись, дитя, мы станем едины! Мертвая плоть мертвым мирам принадлежит! Останься и восстань», — голос Хозяина могил креп от часа к часу.

Девочка сделала еще несколько шагов и ее не стало. Голод окончательно сожрал разум.

— Давай возьмем ее, пока не убежала! — прохрипел один из всадников. — Упустим!

— Нет, — отрезал старший. — Видишь — умом тронулась.

Они смотрели, как мертвая девочка кружит на месте, словно бы ищет кого-то. Она вела разговор с невидимым собеседником, раз за разом повторяя одни и те же движения.

— Я видел, когда у них начинает ехать крыша, — сказал старший задумчиво. — Они перестают соображать, но хорошо помнят, где их дом. Подождем! Она может привести нас в логово своих. Нам с одной тощей девчонки пользы мало.

Старший внимательно следил за хрупкой фигуркой, мельтешащей в зеленоватом тусклом свете флуоресцирующих грибов. Девчонка еще немного покружилась, затем встала на четвереньки, проползла с десяток ярдов, нырнула в снег и исчезла.

— Х-ха! — довольно воскликнул старший. — Я же тебе говорил, дери тебя белки гнилые. Обратно домой поползла. Они всегда возвращаются к своей могиле, всегда! Хер его знает зачем, но возвращаются. Там-то их можно и взять.

Молодой наездник, глядя на ликующих Умву и старшего, почему-то злился. Его всегда раздражал этот поучающий тон…

Старший с умным видом почесал небритый подбородок кончиком гарпуна.

— Лезь, — сказал старший.

— Что, почему я? — встрепенулся молодой. — Умва любит ямы! Пускай он и лезет!

— Нет, — покачал головой старший. — Лезь ты. Я слишком стар, чтобы скользить по норам, Умва не может широко открывать рот, он не умеет кричать. Значит, остаешься только ты, дери тебя белки гнилые. Лезь!

Молодой нахмурился, от возмущения у него перехватило дыхание. Он до белых костяшек сжал рукоять своего кремневого пистолета, но так и не решился на выстрел: было жаль тратить порох.

— Вот упрямая гнилая белка! Лезь, говорят же тебе. Вернешься с хорошими новостями, я тебе треть от своей пайки пороха отдам. Идет?

— Половину! — сказал молодой, спрыгивая со свинопса. — И два гарпуна.

— Да и хер с тобой, ладно. Два гарпуна.

Молодой осклабился, обнажив щербатый частокол гнилых зубов. Он что-то пробурчал себе в усы и пошел по следу.

Вернулся он очень скоро, должно быть, не прошло и получаса. Всадник верещал, словно девка под мужиком в первый раз. Молодой зажимал ладонью укушенную рану на шее, между грязных пальцев сочилась юшка. Из норы следом за ним выскочила парочка мертвецов, но увидев всадников невдалеке, они поспешили убраться восвояси.

— Замуруют, гнилые белки! Сопляк их спугнул.

Молодому едва хватило сил добежать до своего свинопса. Как подкошенный, он упал у мохнатых лап зверюги, под его головой снег наливался алым.

— Убери руку, — сказал старший, — дай посмотрю. Ну!

Молодой доверчиво отвел ладонь в сторону, показав круглую с рваными краями рану. Кровь вырывалась толчками, шевеля разгрызенные сухожилия.

— Их там… — хрипел молодой. — Их там не меньше полусотни.

Старший сосредоточенно кивнул. Он достал из-за спины гарпун, размахнулся, и с силой вонзил его в шею молодого.

— Вот так, сынок, — старший сплюнул, глядя на хрипящего и булькающего товарища. — Не думай, что ты умнее всех!

Старший достал из седельной сумы обрывок пергамента и кусочек угля. Быстрыми движениями он набросал несколько строчек.

— Умва, мигом в Ауш! У нас тут крупная добыча, нужна подмога! — Старший передал записку немому наезднику.

Умва пришпорил своего свинопса, и тот понесся бешеным галопом сквозь тяжелую морозную тьму.

* * *

Ида, трех штурмовиков легиона Вороны Энки и двух контрабандистов из Дорая сбросили в яму. Они были мертвы, но все еще чувствовали боль; иноки сказали, что нервные окончания потеряют чувствительность лишь через неделю.

Им сбросили оружие. Ид даже немного обрадовался, ощутив привычную тяжесть табельных пистолета-пулемета и гладиуса. Это было ЕГО оружие, с которым он прошел через множество передряг и вот — оно снова с ним.

Кто-то из иноков сбросил в яму и снаряженные магазины; мертвые легионеры и дорайцы поспешили зарядить свое оружие, но иноки успели скрыться за край ямы — долой с линии огня.

— Вот ведь как забавно, мои друзья. — Один из контрабандистов заговорил на штейе, языке торговцев. — Легионеры Клыка Анубиса несколько раз чуть не убили меня, когда я вез товар через границу. А теперь мы тут все вместе, в одной яме.

— Приказы не обсуждаются, — сказал Ид с сильным медианнским акцентом. — Для нас вы были… преступниками. Теперь это уже не важно.

Контрабандист сосредоточенно кивнул. Кажется, его устроил такой ответ.

Из-за края ямы показалась шипастая голова. Все пятеро вскинули оружие, но никто не выстрелил: каждый из них знал, что Сын Свинца не боится пуль.

Глядя на встревоженных мертвецов, полудемон басовито расхохотался. Звук его хохота отражался от стен грота и пугал мелкую, почти невидимую живность.

— Поглядим на это представление. Впускайте! — крикнул полудемон на нижне-общем.

С другой стороны ямы, отбивая неровный ритм, шагали мертвецы. Они не были похожи на Ида и его товарищей по несчастью, казалось, само зло свернулось клубочком в их иссушенных телах. Пустые глазницы мертвецов горели серебристым пламенем, словно рыбы, выброшенные на берег, они хватали ртами холодный воздух.

Первый из них шагнул за край ямы и камнем рухнул вниз, следом второй, третий, четвертый. С глухим стуком они ударялись о мерзлую почву.

— Храни нас Изида, — прошептал Ид и лязгнул затвором автомата.

Первыми открыли огонь штурмовики: их тяжелые дробовики изрыгали злую, кусачую картечь. Свинец трепал одежду врага, раздирал кожу, но не приносил заметного вреда. Казалось, пули и картечь растворяются в их телах, становятся частью их самих.

Ид и его товарищи по несчастью поняли, что обречены.

Штурмовики достали топоры, контрабандисты обнажили рапиры, Ид крепче сжал верный гладиус.

Бой врукопашную оказался безнадежным: уколы и рубящие удары оставляли лишь поверхностные раны, которые тут же затягивала свинцовая корка. Рапира одного из контрабандистов так и застряла в руке врага.

Освинцованные умертвия окружали свою добычу, утробно урча. Их руки были сильными и тяжелыми. Все кончилось очень быстро: голодная стая разорвала пятерых сопротивленцев словно тряпичные куклы. Иду не повезло: ему оторвали голову и отшвырнули в сторону. Отделенная от тела, голова все никак не хотела умирать; с ужасом и омерзением легионер наблюдал, как его собственное тело — кусочек за кусочком — исчезает в ненастных утробах.

— Старания прошли не зря, — глубокий бас полудемона раздался откуда-то издалека. — Спускайте лестницы, доставайте их оттуда.

— Сию минуту, милорд, — отозвался кто-то из иноков.

— У меня достаточно сыновей, их крови хватит на целую армию! Мы пойдем войной на другие кланы. Живо! Магиологов в мои покои, скажите, что работенки у них привалило.

* * *

Становилось все жарче. С потолка капало, дым постепенно заполнял все пространство пещеры; если бы местные обитатели нуждались в воздухе, они давно бы задохнулись.

— Нам конец, старая тварь! — процедил сквозь зубы мертвец. — Я буду умирать во второй раз, и все из-за тебя, сука! Тебе было жалко покормить девчонку?

Держа за руки и ноги, старуху подняли над костром; под настойчивыми языками пламени гнилое мясо отваливалось кусками.

— Я думала, ее схватят! — выла старуха. — Я думала, ее отдадут свинопсам!

— А теперь свинопсам достанемся мы! Но прежде ты превратишься жаркое.

В пещере воцарился хаос. Кто-то метался из стороны в сторону, кто-то замер на месте и смотрел в одну точку, многие, обхватив колени руками, раскачивались словно маятники.

Снаружи слышался треск костров. В единственный лаз с завидной настойчивостью пихали горящие бревна. Наст, утрамбованный почти до каменной прочности, трескался от жара, и в эти расщелины люди Клана Свинца совали новые бревна. Приглушенный шум сменился вполне различимыми голосами: охотники переговаривались. Это была их излюбленная тактика — выкуривать мертвецов наружу: знали, сволочи, как умертвия ненавидят тепло.

— Давайте прощаться, друзья, — сказал благообразного вида мужчина; его погребальные одежды чудом сохранили первозданную белизну. — Кажется, это конец. Нам не спастись!

Что-то зашуршало со стороны покинутого кладбища: это был замшелый старик, о котором все уже давно позабыли.

— Придите ко мне, братья и сестры во смерти. Пустите меня в свои мысли! Я вас спасу, я унесу вас в кромешную тьму, в прохладу вечной гибели!

Его слова разливались многоголосым эхом, они звучали чертовски убедительно. Каждый из воскресших слышал Хозяина могил, каждый знал, что его сила всегда была рядом.

— Пустите меня, и я помогу, — говорил старик голосом Хозяина могил. — Уведу вас в спасительную тьму! Уведу!

Не было другого выбора. Они сели вокруг старика, придавленного могильной плитой, и перестали сопротивляться. Каждый почувствовал, как его разум будто бы уменьшается и уступает воле Гробового колосса.

Корни старых деревьев побежали змеями сквозь лабиринты гнилых кишок, плоть отрывалась от костей и оплетала могильные плиты, земля залепляла рты и глазницы, пломбировала старые раны.

Они стали едиными, они стали Гробовым колоссом.

Умва вернулся с подмогой через час. Он привел с собой десяток дюжих всадников, еще десяток на своей карете привез посыльный лорда; его свинцовая лошадь примчалась раньше свинопсов, которым требовались напрягать жилы, чтобы проторить себе дорожку сквозь тридцатидюймовые сугробы.

— Твоя колымага сейчас очень кстати, Серокрыс. — сказал старший.

— И тебе не хворать, Шайрат, — проводник назвал старшего по имени. — Полсотни целехоньких — это прямо клад. Ну, что делать-то будем?

Шайрат спрыгнул со своего свинопса и зашагал вдоль кромки утоптанного снега. Ему и прежде приходилось иметь дело со снежными пломбами пещер; выцарапывать добычу из западни даже интереснее. Но в этот раз мертвецы спрятались очень уж глубоко.

— Здесь сошла лавина. Одни гнилые белки знают, сколько лет назад. Наст слежался и теперь как камень! Наши друзья лазят к себе домой через узкий ход вон там, — Шайрат махнул рукой, — его они уже завалили камнями с той стороны. Здесь, прямо под нами, пустота. Продолбим наст и разведем костры. Если эти гнилые белки сами не вылезут наружу, их снежная броня выдержит два, максимум три часа.

Серокрыс понимающе закивал. Ему и самому хотелось накормить мертвечиной гарпуны своего арбалета.

— Ты слышал новость? — как бы между прочим сказал Серокрыс. — Наши отступнички-то пропали! Охрана говорит, что библиотека Лорда изрядно похудела, а магиологов и след простыл.

— Предатели есть предатели. — старик сплюнул себе под ноги. — Лорд знал, на что идет, но не нам его судить.

Они облокотились на свинцовый бок лошади и с интересом наблюдали, как грязные оборванцы, члены их клана, ловко орудуют топорами и валят теневую сосну. Они работали самозабвенно: прорубали в насте ход, ставили бревно торчмя, обкладывали лапником, сыпали чуть пороху и давали искру огнивом; деревья, приспособившиеся жить без света, вспыхивали как факел. Древесина давала мощный жар и горела зловещим зеленоватым пламенем.

Шайрат предвкушал обвал пломбы: еще немного, и панцирь слежавшегося снега обвалится, придавит собою обитателей пещеры. Потом начнется самое интересное! Разбирать завалы и искать уцелевших всегда очень волнительно. Но сегодня был явно не его день.

Под слоем наста что-то утробно загудело. Люди Клана Свинца чувствовали, как дрожит под ногами пол. И в ту же секунду пломба взорвалась тысячами осколков; всадники не успели отскочить и ухнули вниз, погребенные под слоем обломков. На зеленоватый свет горящих костров медленно выползало оно. Существо будто сбежало из чьих-то ночных кошмаров: переплетенные между собой тела и надгробные плиты — руки и ноги, туловище — земля вперемежку со статуями, оградами и корнями растений, вместо головы — старинный каменный склеп. Это был Гробовой колосс, Хозяин могил.

Выжившие всадники пытались спастись, но гнев Хозяина могил невозможно остановить: словно спелую вишню, он давил живых и опаивал свои ладони свежей кровью. Он тянул веревки кишок, разрывал трупы врага на куски, вплетая их в свое тело.

Последним остался Умва. Тяжелая настовая глыба перебила ему хребет; несчастный на руках уползал от зловещего и непостижимого врага.

Гробовой колосс то ли не заметил, то ли нарочно оставил в живых единственного уцелевшего. Не издав ни звука, он развернулся на месте и неспешно зашагал куда-то вдаль.

В двух милях от места побоища, тяжело дыша, Умва прислонился спиной к стволу теневой сосны. Его ногами аппетитно лакомились дикие свинопсы. Наездник ничего не чувствовал и смиренно наблюдал, как его плоть исчезает дюйм за дюймом. Скоро его не станет. Уж лучше было погибнуть вместе со всеми: Гробовой колосс дарил мгновенную смерть, свинопсы же любили смаковать убийство своей добычи.

* * *

Сын Свинца еще не набрался сил после очередного ритуала: шкура на боках висела, шипы сморщились и опали. Тяжело дыша, полудемон стоял на балконе деревянной башни и с высоты ста футов разглядывал свое бессмертное войско. Полторы сотни серебристых глаз следили за каждым его движением.

Полудемон был доволен, даже внезапный побег магиологов его больше не тревожил. В конце концов, эти сумасшедшие исследователи всего-то украли несколько старинных книг, написанных на языке демонов, а у него, Сына Свинца, благодаря их ритуалам есть хоть и небольшая, но все же свирепая армия. Однако полудемон не успел порадоваться: на горизонте засияли огни, зеленовато-желтое зарево говорило об одном — старый враг вернулся. Племя Лучей, светящиеся нечестивцы и их человеческие слуги. Несколько месяцев назад он убил их лорда на глазах у всех. У Сына Лучей было полно квартеронов, и многие из них успели спастись. Должно быть, сегодня был день мести, самоубийственной мести.

— Ну что ж, — пробасил полудемон. — Быть может, вы и вовремя: как раз напою бессмертную армию вашей светящейся кровью. Файлат, вели всем готовиться к бою, — сказал он своему сыну, уродливому тощему чудовищу, покрытому короткими шипами.

В стенах форта началась сутолока: вооруженные кто чем, люди и нечестивцы занимали боевые позиции на стенах, в редутах готовили к бою старые, но все еще надежные дульнозарядные пушки.

В авангард пустили армию бессмертных. Со всего форта для них собрали что могли: ржавые топоры и вилы, затупившиеся мечи и деревянные пики. Они сами по себе являлись оружием; быть может, после удачного исхода битвы лорд и пожалует своим мертвецам что-нибудь поновее, а уж в своем успехе полудемон не сомневался.

Раздались первые пушечные выстрелы: ядра немного проредили строй противника. Светящаяся кровь взмывала в воздух зловещим фейерверком, в воздухе пахло пороховой гарью.

Люди Племени Лучей не кричали, не разбегались в стороны, а лишь уверенно шли вперед, будто знали, что победят наверняка. Они подошли ближе, их встретили огнем кремневых ружей и дождем арбалетных болтов. Строй выстрелил в ответ: из ручных мортир дали несколько залпов — за частоколом разорвались пороховые гранаты, кто-то истошно закричал.

Воины на сторожевых башнях уже не могли вести эффективный огонь. В бой решили пустить бессмертных: ворота форта раскрылись, и наружу высыпали мертвецы.

Строй Племени Лучей рассредоточился, фланги разошлись в стороны, пропуская вперед квартеронов. То были невероятно уродливые нечестивцы: их светящаяся плоть была перекручена немыслимым образом. Огромные, словно сугробы, они возвышались над войском на добрых четыре фута.

— Свинец не боится лучей! — крикнул один из квартеронов. — Но свинец боится жара!

С этими словами он выпустил тугую струю напалма из своего огнемета. Немыслимое для здешних мест оружие — новое, добротно сделанное. На баках огнеметов красовался профиль Анубиса, символ пограничных войск Истинного Медианна.

Мертвецы пытались прорваться сквозь стену чудовищного жара, но тщетно: не сделав и десятка шагов, они плавились и опадали бесформенной массой.

Когда с мертвецами было покончено, квартероны выпустили остатки напалма и подпалили стены; этого хватило, чтобы одна из сторожевых башен вспыхнула.

Квартероны достали топоры и с неостывающим боевым задором бросились прорубать ворота. Всего за несколько минут они освободили себе путь внутрь. Некоторые погибли страшной смертью: люди Клана Свинца опрокидывали на них чаны с кипятком и расплавленным свинцом, которого в форте хватало.

Клан Свинца дрался до последнего, не иначе — загнанные в угол росомахи. Однажды они уже победили светящихся нечестивцев, так что теперь поражение и смерть казались им чем-то невозможным.

Внутри форта войско Племени Лучей встретили остатки армии бессмертных: несколько десятков прирученных мертвецов дрались жестоко. Они отрывали противникам головы, с легкостью ломали конечности и вырывали внутренности. В какой-то момент они начали теснить врага назад к воротам, что воодушевило Клан драться еще свирепее.

— Поглядим, покружим, — от голоса Сына Свинца воздух задрожал, — черепа им размозжим!

Шипастый кистень — излюбленное оружие полудемона — запел в предвкушении крови. Один ловкий взмах, и шар с хрустом проломил череп зазевавшемуся квартерону. Но воины вражеского племени все наплывали и наплывали.

В гуще битвы никто не обратил внимания на вырастающую из тьмы нескладную антропоморфную фигуру. Приближаясь к форту Ауш, она подбирала трупы и их вещи, вплетая в свое тело. Гробовой колосс спешил забрать свое: пока не ушел дальше во тьму — все мертвецы принадлежали ему.

Два клана были слишком увлечены войной, чтобы заметить приближение третьей силы. Хозяин могил не щадил никого: он топтал, рвал, давил и швырял живых, чтобы сделать их мертвыми. Ему было все равно, какая доля демонической крови у каждого из убиенных. Он расправился с ними быстро и так же быстро ушел, оставив пустое поле битвы.

Ему предстояло идти еще многие тысячи миль, чтобы найти безопасное место, залечь в спячку и вырасти в новое анмортуальное пятно.

* * *

Взвод Черных нагрудников, тайной полиции Истинного Медианна, неторопливо брел вдоль исполинских следов. Полицаи с интересом наблюдали за отпечатками, в то время как магиологи сбивчиво объясняли им суть добытой информации.

— Здесь, в этих книгах. — шумер говорил быстро, дыхание его было неровным. — В них говорится о магии свинца, в этих рассказано все про лучи. В наших дневниках мы зафиксировали все ключевые моменты. Пожалуйста, мы сделали все что могли. Верните нас домой!

В черной униформе Хремет Нери-Иб выглядел особенно строго. Будучи префектом лагеря Черных нагрудников, он был вынужден долгие годы исполнять роль центуриона пограничных войск. Офицер вздохнул с облегчением, зная, что сегодня не нужно играть в эту дурацкую игру.

— Вы славно поработали, — сказал Хремет Нери-Иб. — Страна вас запомнит как людей, сошедших с правильной тропы, но вовремя повернувших назад. О вас будут говорить потомки.

— Что. Что вы имеете в виду?! — занервничал геомант-египтянин, бесстрастный тон офицера тайной полиции выводил его из себя.

Они подошли к разрушенным воротам форта Ауш; сторожевая башня все еще горела.

— По закону военного времени приговариваю вас к смерти! — прогремел префект лагеря. — Властью, данной мне судебной системой Истинного Медианна, приказываю привести приговор в исполнение.

— Нет! Нет, мы же договаривались, мы же передали огнеметы Племени Лучей, пожалуйста!.. — египтянин бился в истерике. Его товарищ шумер сглотнул, неотрывно следя за бесстрастными лицами полицаев.

Магиологов отвернули лицами к стене. Египтянин молился, шумер мужественно молчал.

Один из полицаев приставил ствол револьвера к затылку египтянина: щелк — осечка, щелк — осечка; только на третий раз прогремел выстрел, тощий египтянин рухнул на землю неожиданно громко. Шумеру повезло — его мозги вышибло сразу.

Хремет Нери-Иб увидел знакомый блеск среди обломков древесины: так могла сверкать только сталь форменной амуниции! Он подошел к куче мусора, отбрасывая древесные обломки мыском сапога. Из грязных щепок на него смотрела голова опциона в форменном шлеме.

Префект лагеря наклонился, чтобы поднять голову. Он поцеловал холодный лоб и виновато посмотрел на лицо, искаженное маской ужаса и боли.

— Прости меня, Ид, — сказал он тихо. — По-другому нельзя. Ты был хорошим опционом. Родина тебя не забудет!