На улице в ранних зимних сумерках опять повалил снег, от высоких спинок стульев за длинным столом легли тени на простенки между узкими окнами, затянутыми шелковыми жалюзи. Сидевший в полном одиночестве генерал решил, что пора врубать «ночную иллюминацию», заливавшую кабинет нестерпимо ярким светом. Он и сам не слишком любил этот момент, когда одним щелчком уничтожалась зыбкая игра теней на потолке, озаряемая вспышками фар автомобилей. Почему-то ему хотелось продлить это ощущение… полной защищенности, еще немного побыв в сгустившейся полутьме.

Но он знал, что его подчиненные внимательно следят, когда в его кабинете зажигается и гаснет свет, чтобы успеть подписать бумаги и самим «засветиться» перед строгим референтом, сидевшим в генеральском «предбаннике».

Понедельник — день тяжелый. Особенно тяжело было начинать эту трудовую неделю после скандалов канувшей в прошлое прошедшей недели. Генерал вспомнил, с каким тяжелым чувством он утром выходил из дому, а потом глядел в тонированное окно служебного автомобиля на ежившихся под порывами шквального ветра прохожих, переходивших улицу на светофоре перед самой Калужской площадью, где нельзя было проскочить с включенной «мигалкой».

От тонировки казалось, будто на улице светит яркое солнце, но генерал знал, что стекло ограждает его от неуютной грязи и холода мира за стеклом. Впервые за долгие годы в глубине души у него шевельнулось странное желание — выйти из машины и поменяться с кем-то из этих безымянных прохожих местами, хотя вся его жизнь была направлена к совершенно обратной цели — навсегда уйти из этой жалкой толпы.

Но к вечеру настроение у генерала, вопреки тяжелому предчувствию и утренним сомнениям, стало почти приподнятым и благодушным. Утренний разговор с куратором в правительстве, которого он опасался, прошел на редкость удачно. Сравнительно молодой человек высоко оценил его выступление в Думе в минувшую пятницу. Он даже показал на своем планшетнике текст «реакции общественности», которую аппарат правительства в выходные запустил по своим каналам в сети Интернет.

Более всего генерала порадовало, что в аппарате оставили оценку «компетентен, владеет ситуацией». Накануне его выступления в Думе, он вместе с референтом Зворыгиным составлял текст «общественной реакции», понимая, что такие вот мальчики из правительства могут с легкостью вычеркнуть в первую очередь.

«Из выступления министра можно сделать вывод — он компетентен, владеет ситуацией и всеми вопросами по своей линии во всей стране, а это 11 часовых поясов. Ему задавали вопросы, вопросы довольно сложные. Он довольно глубоко и содержательно отвечал на них. Он не уходил от ответов, признавая недоработки, аргументируя позицию в том или ином регионе. Основной акцент вопросов был сделан на реформу. Нам надо понимать, что сейчас идет процесс больших перемен — это внеочередная аттестация.

Мне бы хотелось донести свое мнение по аттестации: если в результате аттестации, за пределами системы МВД остаются профессионалы, которые считают результаты неправильными, они могут обратиться в суд.

Не могу судить о качестве аттестации во всех регионах, но у нас в республике она проведена, на мой взгляд, правильно. В процессе аттестации принимал участие и общественный совет при министерстве. 20 тысяч сотрудников прошли аттестацию и, конечно же, какие-то ошибки были допущены.

Среди звучавшей критики были и конструктивные предложения, но хотелось бы помимо критики услышать из уст парламентариев предложения по решению тех или иных вопросов.»

Главное качество, которое генерал ценил в людях, независимо от их связей, возраста и высоты занимаемой должности, было взаимопонимание. Сам он всегда старался до конца понять любого своего руководителя, превыше всего ставя точность выполнения распоряжений. И когда ему доводилось столкнуться с ответным пониманием складывавшихся жизненных коллизий, сопряженных с большой нервной нагрузкой и небезосновательными опасениями, что в ряде ситуаций им могут просто «прикрыться», — он испытывал к таким людям огромную благодарность, желание ради них «рыть носом землю».

Стоило ему вспомнить о молодом кураторе и его подтверждении, что его усилия нашли позитивную оценку у высокого руководства, как окна содрогнулись от резкого порыва ветра, оставив на стекле напротив генеральского кресла медленно сползавший мокрый ком снега. По всем портьерам пробежала дрожь, будто от непрошенного вторжения невидимого посетителя. Погода явно не радовала, а железобетонные пилоны на фасаде здания нисколько не защищали окна кабинета от резких порывов ветра.

Выходные он провел сумбурно, на душе было отчего-то тяжеловато. Возможно, это было вызвано огульными оценками в Интернете его выступления в Думе, где ему даже депутаты поставили в вину оцепление возле здания и «зависание» думских компьютеров. Но ведь они доклад о реформе полиции слушать собирались, а не в Твиттере строчить. Да и разве удобно идти на работу, на государственную службу — через толпу пикетчиков с идиотскими плакатами?

Поводом для доклада в Думе стал случай, который, конечно, не должен был обсуждаться в прессе. В старые времена о нем бы никто и не заикнулся — свое место эти журналюги тогда хорошо знали.

Генерал сознавал и свою долю вины, что после двух лет упорной борьбы с экстремистами в Интернете — этот случай получил широкую огласку именно в социальных сетях.

Некого ранее судимого гражданина стражи порядка задержали в продуктовом магазине, заподозрив в краже телефона у продавщицы. Из отделения полиции он попал в больницу с сильными разрывами прямой кишки. Но перед операцией успел рассказать врачам, что полицейские насиловали его бутылкой из-под шампанского. Операция не помогла, терпила умер на операционном столе, а врачи настучали правозащитникам, у которых уже были аналогичные обращения.

В принципе, генерал понимал, как могут достать его подчиненных эти граждане своим развязным поведением. Он и сам иногда просматривал наиболее интересные видео допросов на служебных посиделках в узком кругу. Орущие о бутылках шампанского правозащитники не знали, что еще с чеченской кампании в органах была куда более широко распространенной несколько иная «инновация»: допрашиваемого с силой сажали в ведро со стоявшей там бутылкой. После такого допроса помещение оставалось чистым и гигиеничным, а не то что на одном видео, где сотрудники уральского управления играли в индейцев, сняв с допрашиваемого скальп живьем.

Но работать-то как-то надо? Если подозреваемый не отвечает на допросе, ссылаясь на свое конституционное право не доносить на самого себя, так практически невозможно раскрыть даже кражу мобильного телефона. А этого не понять, пока своего телефона не лишишься.

Видеоматериалы допросов, где граждане представали в смешном и компрометирующем виде, должны были многих остановить от последующих попыток получить «моральный ущерб». Наверно, именно эти видео, которые так хорошо скрашивали дружеское застолье, послужили каким-то толчком к новому витку в производстве «жестких» допросов. Потому иногда подследственные не выдерживали физических воздействий.

Перед злополучной бутылкой из-под шампанского в том же регионе после допроса в камере для административно задержанных умер 45-летний замдиректора железнодорожного техникума, отец четверых детей. Вместо того, чтобы свалить всю вину на его сокамерников, правоохранители заявили, что мужчина был якобы нетрезв и агрессивен, поэтому они надели на него наручники, а в наручниках он сам задохнулся, их в камере не было.

Официальная экспертиза показала, что он умер в результате остро протекающего воспаления поджелудочной железы, осложнившегося развитием шокового процесса, отеком головного мозга, отеком легких. Кровоподтеки на руках эксперты посчитали не имеющими отношения к смерти. После этого территориальное управление Следственного комитета, особо не вникая в детали, отказало в возбуждении уголовного дела.

Все вернулось на круги своя, но после этой бутылки с давно выпитым шампанским и побывавшей на многих успешных допросах, вдруг кто-то из своих же сотрудников, которых генералу хотелось назвать нецензурным словом, разместил в сети видео, сделанное в момент физического воздействия более известного в профессиональной среде под названием «Ласточка».

В принципе, ничего нового на том видео не было. Четверо сотрудников связали ноги и руки допрашиваемого, максимально вывернув назад. Затем трое резко сели на орущего задержанного, чтобы не дать ему расслабиться и снизить эффект затяжки. Зря, конечно, один из сотрудников вдобавок ударил допрашиваемого ботинком в правый бок, а два других топтались по его ногам. Это было уже лишнее.

Видеокамера бесстрастно фиксировала, как после ухода сотрудников полиции по телу задержанного прошли конвульсии, а потом допрашиваемый успокоился. Значок уровня звука на видео показывал абсолютную тишину. Видеокамера работала и тогда, когда сотрудники полиции развязывали уже бездыханное тело и тащат за ноги в коридор. Поэтому генерал даже подумал, что видео снималось и с учебной целью в ходе борьбы с терроризмом среди населения. Короче, ничего особенного, но понятно, что по факту публикации в интернете видеозаписи уже необходимо было проводить дополнительную рутинную проверку, а саму запись приобщать к материалам уголовного дела.

Вот и пришлось генералу в минувшую пятницу отдуваться в Думе за все эти выплывшие в Интернете глупости, поскольку некоторые депутаты, пытаясь завоевать доверие избирателей, заявили, будто пытки на допросах — это прямое следствие системы служебных задач и «показательной» системы оценок работы. Перед генералом стояла непростая задача доказать, что ведомственное руководство вовсе не нацеливает своих сотрудников исключительно на количественные показатели в работе.

Доклад в Думе в рамках «Правительственного часа» в связи с выявившимися пытками задержанных — мог запросто закончиться отставкой генерала. Этого не случилось из-за формальной «процедурной ошибки», депутаты попросту не имели права снимать и назначать министров, а тем более — силовиков. Но из-за нескрываемого недоброжелательства аудитории генералу поначалу пришлось очень нелегко.

В своем докладе он вначале отметил, что во всех полицейских организациях мира есть показатели и статистика динамики преступности, как и данные по раскрытию преступлений и розыску преступников. Без этого сотрудники за словесной мишурой могут скрывать безделье и имитацию работы. Длительное многолетнее пребывание сотрудника в рабочем пространстве, основную часть которого составляет уголовная среда и другие наихудшие стороны жизни, безусловно, оказывает прямое негативное влияние на психологию менее устойчивых сотрудников, ведет их к профессиональной деформации. Генерал просил не рассматривать сказанное в качестве попытки оправдания, а напротив, — стремлением к установлению истины и причин, поиски эффективных форм противодействия даже незначительным проявлениям полицейского произвола.

Конечно, ему пришлось указать и на необъективное давление на органы правопорядка. Никому в его ведомстве, безусловно, не нравится, когда преступления полицейских начинают «расследовать» абсолютно посторонние люди, да еще и в Интернете. Как глава ведомства, он посетовал, что правоохранительным органам приходится работать в условиях чрезмерного информационного прессинга, который зачастую бывает необъективным. А одним из основных критериев оценки деятельности полиции является общественное мнение, поскольку недовольство населения является достаточным основанием для освобождения от должности руководителей, не сумевших организовать работу подчиненного коллектива. Он пояснил, что во внимание при этом принимаются только социологические исследования, проведенные независимыми специализированными организациями.

Генералу пришлось пообещать увольнять полицейских начальников за проступки подчиненных, поскольку должен уметь предвидеть и заранее предотвратить чрезвычайное происшествие, обнаружить первые признаки злоупотреблений. Но ведь ведомство сделало пока только первые шаги по очистке своих рядов, создало базис. Теперь есть куда стремиться, понятно, какие вопросы решать.

В конце своего доклада генерал многозначительно намекнул, что главной задачей своего ведомства считает уничтожение вредных стереотипов, которые утвердились в сознании многих людей, что создает ряд серьезных проблем во всем обществе.

Место про стереотипы, написанное референтом под его диктовку, в отличие от всего остального, очень нравилась самому генералу. Если сказать по правде, он вообще считал эту мысль главной. Не уточняя, какой смысл можно вложить в достаточно широкое понятие «вредные стереотипы». Само то, что не какие-то писатели, журналисты или общественные деятели должны безжалостно расправляться с вредными стереотипами, прежде всего, правоохранительных органов, а именно органы полиции будут руководить поисками «вредных стереотипов» у «нашего с вами населения», весьма воодушевляло. Одно дело искать мобильники, вооружившись бутылкой из-под шампанского, а совсем иное дело — определять наличие «вредных стереотипов» по инструкциям, утвержденным его ведомством.

«Мы все ждем дисциплинированную, сплоченную и, в то же время, открытую организацию, действенно защищающую права и интересы человека, общества и государства. Мы на это нацелены, мы готовы дальше идти во имя блага и решения этой основной задачи», — бодро заверил генерал собравшихся в конце своего доклада, в зале раздались жиденькие хлопки.

Все-таки ему удалось увести обсуждение от самого повода вызова в Думу. Отвечая на вопросы, он не согласился с поверхностными утверждениями о том, что из-за резкого сокращения численности полицейских в ходе реформы правоохранительных органов выросла преступность. На самом деле на одного участкового стало приходиться 7–8 начальников без жестко оговоренных должностных инструкций, но депутатам об этом было знать необязательно.

Также он категорически не одобрил предложение создать внутри Следственного комитета России отдельный орган, который будет заниматься работой над преступлениями, совершенными полицейскими. Генерал заявил, что это — работа службы собственной безопасности ведомства, которая работает вполне эффективно, выявляя около половины преступлений, в которых обвиняют полицейских, и более 80 % фактов дачи взяток.

Он долго выкручивался перед надутыми недовольными депутатами, решившими отыграться на нем по полной программе. А в результате пресса вдобавок обвинила его, будто по его вине зависли все думские компьютеры, и произошел сбой в работе компьютерной сети. До середины дня никаких проблем со связью не было, а как только дали слово генералу, сайты Думы перестали грузиться. Им бы, конечно, стоило вдобавок поинтересоваться, как он сам владеет компьютером, имеет ли блог в социальных сетях.

Если честно, то плевать ему было и на доклад, и на депутатов, и на стереотипы «нашего с вами населения». Всяк по своему с ума сходит. Но, насколько ему запомнилась эта злополучная пятница, с утра и до вечера в его голове билась одна ненавистная мысль: «Будь прокляты эти компьютеры, эти сайты! Будь проклят этот Интернет!»

Новый комок снега шлепнулся прямо в окно, будто кто-то его бросил нарочно. Генералу никогда не нравились пластиковые окна, заменившие мощные деревянные рамы после ремонта здания. Тем более, что одну приоткрытую фрамугу прошлой зимой ветром выворотило так, что пришлось менять весь стеклопакет. Удивительно, что на улице в тот день все было спокойно, а с окнами его кабинета была просто беда. У него иногда складывалось впечатление, будто в окна его кабинета снаружи иногда бьются огромные снежные птицы.

Унынье прошлой пятницы и всех прошедших выходных развеялось лишь утром в понедельник после разговора с молодым куратором от правительства, передавшим ему четкие и прозрачные условия того, чтобы остаться в должности еще года на два. С одной стороны два года мало что решали, но с другой стороны за два года можно было решить массу накопившихся проблем. Главное, что все задачи поставлены, все они вполне посильные, голову ломать не придется.

Он прислушался к какому-то непонятному шелесту в глубине кабинета. Как он когда-то хотел этот огромный кабинет с мебелью резного дерева, с настольной лампой, лившей свет через абажур дымчатого стекла. Но теперь он почти каждый вечер пугался шелеста гардин от неслышной работы кондиционеров.

Гардины пришлось менять дважды, прежние шелестели так, будто эти огромные птицы чистили перья уже в его кабинете. Генерал непроизвольно потянулся к выключателю, явно услышав женский смешок. Он давно подозревал тайное недоброжелательство старых работников министерства, практически от всех постепенно избавляясь. В своем кабинете ему приходилось зачастую сталкиваться с разными проявлениями полтергейстов, все же в этих стенах и на минувшем отрезке истории происходило всякое, было с чего полтергейстам завестись.

Вызывать охрану смысла не имело, он хорошо помнил недавний случай с начальником отдела Киреевым, вызвавшему охрану и приказавшему открыть огонь на поражение в совершенно пустой угол кабинета. У Киреева хватило ума и сообразительности признаться, что он видит в углу кабинета огромную птицу с женской головой. Генерал понял, что Киреев в белой горячке описывает примерно такую птицу, какую и он в детстве видел в старом фильме «Садко», — с короной и сережками в ушах.

Прямо при охраннике полковник Киреев ожесточенно ругался с этой птицей, доказывая, будто не имеет никакого отношения к разгрому старого управления по борьбе с организованной преступностью. Хотя все в министерстве знали, что как раз его отдел возник на лояльных останках этого управления, поэтому следовало признать очевидное, не оправдываться при охране, в запальчивости что-то доказывая невидимой птице. В конце концов, не так важно, что кто-то может увидеть в углу кабинета, но вступать в пререкания с птицами о целесообразности негласных указаний для служебного пользования — могут лишь морально разложившиеся субъекты.

Генерал вздохнул, вспомнив, что многие его сотрудники еще слишком мало делают на предложенный социальный пакет, который ему удалось организовать в рамках прошедшей реформы. Вот и получили ситуацию, когда вместо защитников, способных ценой жизни защитить уж даже не граждан, а хотя бы своего генерала, — все министерство забито профессионально бесполезными клерками в форме.

В сообщении Киреева генерала встревожило весьма точное описание надетых на человеческую голову птицы драгоценностей. Все же Сашка Киреев был не тем человеком, который бы мог даже в запое бредить вслух «ультрамариновым блеском» и «грушевидными сапфирами». Что в таком случае можно было предположить? Что где-то он со своими орлами эти драгоценности изъял в качестве вещественных доказательств, а кто-то их у него из сейфа свистнул. А из-за расстройства и алкогольного опьянения, в котором Киреев слишком часто находился даже на службе, ему показалось, что это сделала какая-то мифическая птица, хотя было бы органичнее подумать на тех, кто что-то знал об этих сапфирах.

С Киреевым и его птицей у генерала было связано еще несколько неприятных впечатлений. После громких требований немедленно расстрелять птицу в ворованных сапфирах, он вдруг резко затих, как-то посерел и успокоился сам по себе. Даже извинился за доставленные неудобства. Генерал понял, что надо бы за ним теперь проследить, поскольку Саша явно понял, где могут находиться его сапфиры. Но когда все вышли из его кабинета, там раздался легкий щелчок. Ворвавшаяся в кабинет охрана обнаружила раскрытое настежь окно, возле которого валялся Киреев, пустивший себе пулю в рот из табельного оружия.

Из-за самоубийства Саши и его сапфиров тогда тоже пришлось делать достаточно тяжелый эмоционально доклад в правительстве, не в Думе. Но перед этим надо было еще провести работу среди личного состава всеми силами департамента кадрового обеспечения. В результате количество самоубийств среди сотрудников органов внутренних дел удалось снизить на восемь процентов. Если перед самоубийством Киреева на 10 тысяч сотрудников приходилось два самоубийства с использованием табельного оружия на рабочем месте, то в последующие годы этот показатель удалось снизить до 1,6 самоубийств, а потом до 1,5 самоубийств в год. Правда, периферия давала все еще высокие показатели самоубийств, но они легко подправлялись, так как имена сотрудников там были не «на слуху», да и сами сослуживцы самоубийц старались, чтобы такие сведения не просачивались в прессу.

Свет настольной лампы слепил глаза, фары с улицы выхватили две огромные клочковатые тени в дальнем конце стола, потому генерал щелкнул выключателем, удивляясь, чего свет в его кабинете сразу же не прекратил этот вздор, мешавший работать.

— Не включай свет, не надо, — будто издалека пропел нежный женский голос с легким мелодичным смешком. — Мне так нравится слушать его милые отговорки про «стереотипы нашего с вами населения». А он способный!

Генерал вздрогнул от этого чудесного и такого знакомого голоса. Этот голос он хорошо знал, хотя никому бы не признался, что слышит его время от времени. В некоторых ситуациях рядом с ним раздавался этот смешок, отчего ему казалось, что прямо в сердце жалящим холодом впиваются льдинки.

— Да он его и не зажжет, у него выключатель сегодня не работает, — отозвался тихий насмешливый мужской голос, рисуя его обладателя вечно юным существом, столь же прекрасным, как и холодным. — Тут пустой бутылкой из-под шампанского не обойдешься. Да и со стереотипами незаконтаченной электропроводки бороться бесполезно.

Не реагируя на откровенные насмешки, генерал поежился, ощущая сковывавший его холод. Он попытался встать, но вдруг почувствовал, что будто примерз к кожаной обивке кресла. С тоской он посмотрел в проем незадернутых гардин, где пушистые снежинки кружились в воздухе над мощными скатными крышами соседних зданий. Кроме белых комьев снега и крыш уже ничего невозможно было разглядеть в сгустившихся сумерках.

Генералу почему-то вспомнилась песенка из старого фильма, который показывали на каждый Новый год…

— А, согласись, фильм-то дурацкий! — будто отгадав его мысли, произнес этот невыносимо холодный, но такой притягательный мужской голос. — Глупый фильм, нерациональный.

— Вот так и приходится входить, как будущность, как настоящность и как позавчерашность, — издевательски сказал мужчина спутнице с ангельским голоском, скрытой тенью. — «В чем-то белом, без причуд», возможно, возможно. Здесь же никогда не видели шуб из хлопьев.

Генерал с трудом повернул голову на его голос и увидел действительно красивого молодого мужчину в белоснежном пушистом халате. Про себя он подумал, что вот так люди и сходят с ума, стараясь не рассматривать существо, сидевшее рядом с мужчиной.

Непонятно, почему с ним это произошло именно сегодня, ведь в результате день сложился на редкость удачно… Возможно, надо было раньше включить верхний свет. Или вообще не выключать его после утреннего совещания с прессой.

— Да свет-то здесь ни при чем, — ответил его мыслям мужчина. — Свет здесь вообще не нужен, ты же нас видишь. А потому ты нас видишь именно сегодня, что прошло ровно семь лет, семь месяцев и семь дней с того момента, как мы с тобой заключили сделку. Ты уж, конечно, не припомнишь, как это было, но кого это волнует? Меня лично это совершенно не волнует!

Последние слова мужчина произнес голосом генерала, и тот сразу вспомнил этот разговор с полковником Фадеевым, которого он, что называется, «подставил», подав на него рапорт в Отдел собственной безопасности. Тогда его действительно не волновало, что будет с Фадеевым после его рапорта, его волновали вопросы карьерного роста.

— Мы заключили с тобой сделку сразу, как только ты перестал волноваться в продвижении по служебной лестнице, поняв, что эта твоя часть, где сосредоточены всякие пустые волнения о ком-то, кроме тебя самого, тебе «целиком и полностью по барабану», — вновь голосом генерала сказал мужчина в халате, медленно вставая со стула. — Мне положительно нравится такая твоя позиция! Как ты там еще говорил среди личного состава на ваших совещаниях по экстремизму? «А чего их жалеть, они при любом удобном случае станут экстремистами! Надо наносить им превентивные удары, чтобы не наболтали лишнего, чтобы все заткнулись! Болтать должны только наши показательные птички-говоруны! Вам жалование и очередные звания не за жалость вручают! Вам за сочувствие к этим болтунам не платят! Они сами виноваты, что создали проблемы самим себе! Общество должно жить спокойно!»

— Он еще много говорил про птичек, любит он птичек, — рассмеялась большая птица с женской головой. — «Птичку в клетку!», например. Странно, что он канареек у себя в кабинете не развел. Помнишь, один его предшественник канареек на окне держал.

— Эта их борьба с экстремизмом, да после борьбы с международным терроризмом, надо признать, гениальный ход! А уж борьба со стереотипами… аплодирую стоя! — усмехнулся ей в ответ мужчина. — Но теперь срок вышел, он должен понимать, что договор наш закончен, а я все его условия выполнил. Посмотри, сколько он наград получил, сколько книг чужими руками написал, сколько террористов разоблачил… в мертвом виде.

Мужчина повернулся к женской голове на птичьем теле, и они заразительно расхохотались. При этом женщина-птица взмахивала уродливыми крыльями и вторила своему серебристому смешку гортанным клекотом.

— Ты должен оценить, дружок, что я лично к тебе пришел со всем уважением, ведь ты и кое-что для меня приятное успел совершить. Мог бы послать одну нашу Подаргу, то есть «быстроногую», с тобой побеседовать. Мог и другим способом закрепить сделку, поверь. — почти сочувственно вздохнул мужчина, подходя к генералу все ближе.

Его голые стройные ноги украшали золотистые сандалии. Генерал, сам не маленького роста со страхом понимал, что таких высоких людей он еще в своей жизни ни разу не видел. С каждым шагом красавца с длинными золотистыми кудрями, сердце генерала сжимало острой холодной волной боли. Он с удивлением посмотрел на свои ладони, которые начали светиться ровным светло-голубым цветом, разгораясь все ярче. В висках стучали обрывки совершенно неуместных, посторонних мыслей: «В чем-то, впрямь из тех материй, из которых хлопья шьют… как же он по снегу-то в этих сандалетках ходит?..»

Услышав его мысли, мужчина расхохотался, обнажив удивительно красивые, почти хрустальные крупные зубы.

— Я не хожу по снегу, дружок! Я над ним… вьюсь. А сейчас постарайся расслабиться, чтобы я ее случаем не порвал. Отпусти ее, ну? Да не держись ты за нее так! Тебе же должности, награды, деньги — не за нее давали, а за то, чтобы ты ее прятал.

Сам же это подчиненным говорил. Давай, расслабься, будь умницей! Я же тебя «Ласточкой» не завязываю…

— Я не хочу… что это вы… зачем? — через силу бормотал генерал, пока мужчина бережно расстегнул ему ледяными пальцами верхние пуговицы душившего кителя. — Что вы делаете? Вы меня убьете?

— Ну, зачем ты так? Зачем? — почти обиженно прошептал мужчина, обдавая генерала холодом, наклонившись к самому лицу. — Я избавляю тебя от этой уродливой химеры. Она тебе мешает жить долго и счастливо.

— Не надо! — шептал генерал, глядя, как мужчина с аккуратной деловитостью снимает с его тела это странное голубое свечение, причиняя острую боль, саднившую в сердце.

— Надо, Федя, надо! — ответил ему мужчина любимой фразой из старого фильма, которую генерал любил говорить подчиненным. — Она тебе сейчас абсолютно ни к чему, ты сам это понимаешь… в глубине души.

Последние слова он добавил после паузы и, обернувшись к вытягивавшей в жадном любопытстве длинную голую шею женщине-птице, громко расхохотался.

— Видишь, как я осторожно это делаю? Видишь? Я трачу столько драгоценного времени, а ведь время — те же деньги, а иногда время бывает дороже всех сокровищ мира… Я очень тебя ценю, хотя после стольких книг, диссертации и беззаветной работы на благо общества — цвет у нее мог быть не такой заурядный. Обычный цвет души человека, привыкшего жить за чужой счет чужими жизнями… холодный, слишком блеклый цвет… вам давно следовало расстаться! О, Подарга бы сделала это одним рывком, она бы возиться не стала!

При этих его словах женщина-птица в остервенении захлопала огромными крыльями, взгляд ее стал пустым и бессмысленным, поэтому генералу в последнем усилии захотелось не отдавать этой твари свое голубое свечение. Пусть оно было с крайним пренебрежением забраковано человеком, причинявшим ему невыносимую боль каждым движением полупрозрачных ледяных пальцев с безукоризненным перламутровым маникюром. Эти холеные руки имели слишком длинные для мужских ладоней ногти. Мужчина будто подковыривал свечение длинным острым ногтем, и оно тут же прилипало к холодным подушечкам его пальцев. Генералу, перед которым бесцеремонно устроился прямо на столе мужчина, откинув длинные полы пушистого меха, казалось, что с него снимают кожу заживо.

Наконец, непонятный посетитель закончил эту свою процедуру, в ходе которой женщина-птица дважды подлетала к ним, неуклюже переваливаясь на огромных перепончатых лапах. Ее крылья были усеяны мелкими коготками, которыми она пыталась вцепиться в голубое свечение, сползавшее с генерала. Красавец каждый раз ее отгонял, и она отлетала в другой конец кабинета с недовольным клекотом.

— Ну, не лезь же, тебе говорят тебе! Там для кормежки другой сидит, мне его сущность не нужна. Лучше включи свет и приготовься! — скомандовал странный посетитель птице.

Как только нестерпимый свет залил весь кабинет, он бесцеремонно нажал на кнопку селектора и сказал голосом генерала: «Евгений Александрович, зайдите, пожалуйста! Захватите квартальную сводку по региональным центрам борьбы с экстремизмом!»

При ярком свете человек в белом халате казался еще внушительнее. Он, наконец, слез со стола, держа в руках почти невесомую светящуюся оболочку, снятую им с генерала. Он несколько раз ловко встряхнул ее, как шкурку ценного меха, несколько раз легонько ударив по светло-голубой поверхности. От этого оболочка пришла в какое-то судорожное движение, будто мертвая лягушка от разрядов электрического тока.

Генерал ощущал почти могильный холод, понимая, что теперь придется как-то с этим существовать. И чем дальше от него отдалялась светящаяся субстанция, все больше походя на него самого, вставая на ноги и делая первые покорные шаги вслед мужчине, закутанном в белую пушистую тогу, — тем отчетливее он понимал, как в нем умирают чувства, которые он всегда считал лишними в своем карьерном росте.

Светящаяся фигурка все больше напоминала ему самого себя еще до должности начальника отдела по борьбе с терроризмом в маленькой сонной северной республике. Террористов в округе не наблюдалось, отдел могли расформировать, поэтому именно тогда ему пришлось впервые отказаться от некоторых лишних чувств, мешавших работать с «вредными стереотипами» ничего не подозревавшего населения.

Пока мужчина и светящееся подобие генерала отходили все дальше, жизнь замирала в нем, погружая в ледяное спокойствие. Ему было странно и удивительно, что еще вчера его так волновало, как в правительстве будет расценено его выступление в Думе, сможет он остаться на своей должности или нет. Ему становилось все равно, жарко ему или нестерпимо холодно. Он мог сейчас равнодушно рассматривать женщину-птицу, нисколько не удивляясь ее появлению в своем кабинете в конце рабочего дня. Хотя, появись она утром, это было бы совершенно некстати, он бы не смог провести совещание.

Впрочем, сейчас он бы без проблем провел совещание и при этом странном создании. Откуда-то он хорошо знал, что видеть мужчину и его пернатую спутницу может лишь он, ведь это была его сделка. Он даже вспомнил, где раньше слышал этот холодный голосок, похожий на разламывающуюся льдинку. В рамках борьбы с терроризмом ему пришлось отдать приказ отправить одного подследственного в психиатрический диспансер как бы на психолого-психиатрическую экспертизу, после чего тот вернулся от славных экспертов совершенно спокойным и уравновешенным. Говорить он практически не мог, только постоянно кивал головой, подтвердив, таким образом, в суде все предъявленные ему обвинения.

И перед самой экспертизой был у него разговор с главным врачом диспансера, выразившим сомнение, что так ли уж необходимо превращать психически здорового человека в овощ из-за безосновательных обвинений в терроризме, ведь всем известно, что у них в республике террористы сосредоточились в жилищно-коммунальном хозяйстве и энергетике. Террористам можно, конечно, взорвать дом, а можно медленно уничтожать жильцов растущими платежами жилищно-коммунальных услуг, рисуя в них цифры без всякого экономического обоснования, руководствуясь своей воспаленной и явно преступной фантазией. Главврач тогда ему и намекнул, что с таким терроризмом он вместе со всем их дружным коллективом будет бороться с большим воодушевлением. А у типа, которого им прислали на экспертизу, просто возникла глубокая депрессия из-за коммунальных платежей, он, в сущности, сам является жертвой жилищно-коммунального террора населения.

Генерал, который тогда был всего лишь полковником, сказал, что главврачу «надо все же понимать». А потом добавил, что если главврач еще будет проявлять такие «вредные стереотипы», то ему самому придется воспользоваться услугами руководимого им учреждения. И он еще посмотрит, чьи распоряжения санитары диспансера выполнят скорее — главврача или его.

Потом он, конечно, попытался успокоить зарвавшегося психиатра, сказав, что врачи выполняют свой профессиональный долг, защищая подэкспертного от многих неприятностей допросов. А когда его будут завязывать «Ласточкой», пусть все сотрудники диспансера знают, что это они могли оградить человека от физических воздействий, но не захотели этого сделать, чтоб самим остаться «чистенькими».

И пока у главврача диспансера медленно серело и вытягивало лицо, генерал, будучи в тот момент еще полковником, вдруг услышал рядом этот хрустальный смешок и увидел, как тень в углу приемной диспансера обрела огромные крылья и торжествующе ими захлопала. Он тогда еще у врача попросил легкую таблетку от нервов, раз и навсегда решив не обращаться к услугам психиатрических эскулапов.

Он хорошо знал, что тогда в диспансере была именно эта «быстроногая», ее голос он узнал бы где угодно. Раньше он бы никогда не решился взглянуть в ее яркоголубые глаза, оттененные густыми длинными ресницами. Женская головка с густыми курчавыми черными волосами была бы удивительно прекрасной, если бы прекрасные карминовые губы, время от времени растягиваясь в улыбке, не обнажали ряд узких длинных зубов. Похоже, их было раза в три-четыре больше, чем у обычной женщины. Генерал попытался прикинуть, сколько же у нее зубов, но тут же оставил свою попытку, сбившись со счета.

Ее головку венчала золотая корона из литого золота, мерцавшая жирным блеском настоящей раритетной драгоценности. Примерно так блестел литой браслет с черными бриллиантами, который генералу передавали в подарок за помощь коллеги с Кавказа перед днем рождения его супруги. И вроде бы даже рисунок дикого плюща на том браслете быт таким же. Генерал еще тогда понял, что не сможет подсчитать стоимость таких украшений в валюте.

В ушах женщины-птицы в окантовке, украшенной алмазной гранью, покачивались крупные грушевидные сапфиры, преломлявшие падавший на них свет — жирным ультрамариновым блеском. От ее нежного личика, светившегося даже в ярком освещении кабинета, невозможно было оторвать глаз, если бы не длинный узкий язык, которым она постоянно облизывала свои зубы, больше похожие на острые иглы.

В кабинет вошел референт со сводкой работы любимого детища генерала — отделов по борьбе с экстремизмом населения. Большинство вредных стереотипов населения имело экстремистские корни, которые следовало безжалостно выдирать, как сорную траву.

Генерал никак не мог заставить себя сосредоточиться на сводке, осознавая, что абсолютно перестал воспринимать какие-либо цифры и голые факты, будто в нем внезапно полностью исчезла способность к абстрактному мышлению.

Пока референт переворачивал страницы, генералу вдруг показалось, что в кабинете начался дождь. Он поднял голову и попытался выяснить, где же могла образоваться течь в его кабинете. Но, столкнувшись со взглядом женщины-птицы, сразу понял, что никакой течи нет, это неудержимой барабанной дробью на пол капала слюна из перекошенного рта женщины-птицы, с жадностью глядевшей на референта.

Пока тот зачитывал и комментировал сводку, она медленно и осторожно подкрадывалась к нему сзади. Глядя на ее ловкие манипуляции, генерал испытывал лишь ленивое любопытство, наблюдая, как внизу туловища референта птица, наконец, обнаружила слабое свечение, выбивавшееся из-под форменных брюк. Помогая себе коготками на крыльях, птица одним рывком выхватила эту субстанцию так, что референт вздрогнул и пошатнулся, с трудом удержавшись на ногах.

— Что-то мне нехорошо, — схватившись за сердце, сказал побледневший референт. На его лице будто разом выцвели все краски жизни, исчез румянец, легкий загар, все черты приобретали ровный сероватый оттенок.

— Хорошо! Оставьте сводку и идите! — вдруг услышал генерал собственный голос, с удивлением повернув голову к щеголю, игравшему полами своего ослепительно белого одеяния.

Странно было услышать свой ровный, лишенный эмоций голос из такого «постороннего источника», не из телевизора или динамиков диктофона. Но еще более странным само ощущение, когда губы, послушно шевелились в такт произносимым извне словам, будто тот, кто говорил в кабинете его голосом, имел на это куда больше прав, чем сам генерал.

— Ну, чего ты так смотришь? — спросил мужчина генерала уже своим собственным голосом, облизывавшего пересохшие губы. — Разве ты не считал наибольшим злом это ваше умение облекать свои мысли в слова? Разве не ты всегда подчеркивал, что язык дан не для того, чтобы сообщать свои мысли, а скрывать их? А какая у вас эта замечательная оперативная разработка по борьбе с экстремизмом, когда любую мысль можно назвать «вредным стереотипом», а слова можно рассматривать в тротиловом эквиваленте — вне контекста сказанного. Ты же отлично понимал, что, прежде чем навязать такое другим, всем борцам с экстремизмом надо кое-что сделать с собой… самостоятельно и абсолютно добровольно. Никто вас в «Ласточку» не завязывал, когда вы мне в залог передавали свои голоса, свои способности мыслить и чувствовать. Посмотри на этот роскошный кабинет! Ощути все свои возможности! И разве это высокая плата? Все твои ничтожные мысли, мелкая душонка, способность повторять лишь хорошо известное и подтвержденное неоднократно — весь твой багаж маленького человечка в футляре, — разве это высокая плата? По-моему, я с вами серьезно продешевил, вы получили гораздо больше, чем стоит эта «мягкая рухлядь».

Генерал слушал эту убедительную речь, понимая, что в завершающейся сделке ему действительно не представляется возможным ничем помочь светящейся субстанции все больше напоминавшей голого мерзнущего человека. Невозможно было смотреть, как этот светящийся человек делал отчаянные попытки оторваться от белой пушистой тоги высокого красавца и отползти обратно к генералу.

— Идите-идите, Евгений Александрович! Сегодня был трудный день, вы хорошо поработали, — сказал за генерала посетитель продолжавшему топтаться у входа референту, который с мучительной гримасой пытался разглядеть что-то в углу кабинета своего начальника, где птица терзала снятое с него голубое свечение, помогая себе узким длинным языком. — Идите! На вас лица нет!

Референт повернулся спиной к генералу и выскочил из кабинета, резко хлопнув дверью. Генерал явно услышал сдавленные спазмы рыданий, доносившиеся из «предбанника». Но их заглушило бурное веселье в его кабинете, где птица ненадолго оторвалась от своего пиршества, вполне оценив шутку своего патрона: «На вас лица нет!»

— Вот что, дружок! — веско сказал мужчина генералу, вдоволь повеселившись своей шутке. — Моя быстроногая девочка останется с тобой, чтобы ты без меня тут глупостей не натворил. Прощай! Подагра, прикажи своим сыновьям явиться где-нибудь в Коломенском проезде. Я сейчас туда доберусь на машине… сама знаешь кого. Она сейчас в пробке на Каширском шоссе парится.

Створки пластиковых стеклопакетов распахнулись сами собой, в лицо генерала ударил снежный вихрь. Схватив за шею упиравшуюся светящуюся фигурку, мужчина в белой шубе растворился в темноте за окном. Створки сами собой захлопнулось, наступила тишина, прерываемая рыданиями референта, доносившимися из предбанника, и стонами пытавшегося отползти от женщины-птицы светящегося комка между ее когтей на лапах. Кабинетные часы в корпусе с несложной резьбой и позолотой в английском стиле негромко отбили восемь часов вечера, и генерал, стараясь не смотреть на методично жующую птицу в углу за стульями, начал собираться домой.