Часть I

Письма Антонио Сенквикастера

Над Пиноальбаром пролетели несколько счастливых лет. Покой и безмятежность наполняли души людей, подобно тому, как летний тёплый ветерок, спускаясь с холмов через сад и огуречные грядки перед домом, воздушно проникая на стеклянную веранду, наполняет всё любовью, светом и сладкой дрёмой.

У Грюнибунды и Карася родились дочка и сын. Зебра к всеобщему удивлению сильно поумнела и научилась делать визиты. Медведь Штейн писал трактат «О наблюдениях и выводах». Утренние часы он проводил в королевской библиотеке среди книг, бумаг и бутербродов.

Словом, у всех всё шло хорошо, только кукла Агата, погружённая в заботы о тыквенном народе, не знала ни минуты отдыха.

Третьего июня, когда предполуденное солнце ещё не успело раскалить камни библиотечного двора, по длинному коридору скриптория пробежала Кнокс-Покс, сияя и подпрыгивая на ходу. Топот её босых ног отвлёк медведя Штейна от работы. Он писал:

«Утончённость чувств побуждает нас к размышлениям; переживания делают мысль сильной, слова обретают смысл, и мир предстаёт перед нами во всей глубине красок и сложности совершенства. Великодушие и благородство сердца даёт простор взору головы. Изящество и красота мысли приносят нам радость. Жадность знания — самая светлая страсть, потому что счастье думать не отнимает ни у кого радости мечтать».

Медведь отложил перо и поднял взгляд. Со сломанной рукой на перевязи бежала весёлая кудрявая Кнокс-Покс. Белые свежие бинты красиво выделялись на фоне её красного платья и были ей очень к лицу. Дело было так: два дня назад Кнокс-Покс прогуливалась по древним руинам, в том месте, где горы выходят прямо к морю, и одичавший виноград цветёт мелкими пупырышками на жёлтом песчанике, изъеденном солью и солнцем. Прямо с косогора, по которому козы пробили тропинку и уже в начале лета объели всю траву, Кнокс-Покс перебралась на голову прекрасной мраморной кариатиды.

Чудесная каменная девушка когда-то подпирала головой балкон террасы, но разрушительное милосердие времени освободило её от лишних забот, и теперь свободная кариатида вольно стояла на краю обрыва просто так. И на голове у неё не было ничего, кроме Кнокс-Покс, смотревшей на рыбачьи паруса в голубой дали моря и на белое облако в вышине над заливом. Кнокс-Покс заметила жука, ползущего по голому мраморному плечу. «А если ей щекотно?» — подумала добрая девочка, пожалевшая прекрасную кариатиду, и попыталась дотянуться до жука ногой, чтобы тот испугался и ушёл. Но нога Кнокс-Покс не доставала до жука, а на расстоянии жук не боялся. Тогда Кнокс-Покс легла на живот и попыталась дотянуться рукой, но достать рукой тоже было решительно невозможно. Потом она некоторое время дула, надувая щеки и зажмуриваясь от усердия. Но жук крепко держался цепкими лапами, и только усами делал недовольные знаки. Так продолжалось до тех пор, пока Кнокс-Покс не вспомнила свою легендарную бабушку Коломбу-Бланш де Шанет, умевшую летать. Кнокс-Покс встала и попробовала осторожно опереться ногой на воздух. Она всем своим телом почувствовала, что весь простор и высота, небо и воздух созданы для полёта.

Ощущение чуда было таким волшебно-реальным, что она сделала шаг и упала с головы кариатиды вниз, на отлогий склон горы. Пролетая над кустами тёрна и можжевельника, она подумала: «А ведь я очень давно не видела мастера Сенквикастера! Куда он запропастился?» Вот, собственно, и всё.

Теперь белоснежные бинты очень шли к её загорелому лицу и красному платью.

— Здравствуй, Штейн! — сказала Кнокс-Покс.

— Привет! — сказал медведь Штейн и погладил девочку по голове, — вот мастер Сенквикастер прислал письмо. Сенквикастер путешествует в дальних краях и пытается найти разгадку страшной тайны. Не желаешь послушать рассказы о его разысканиях?

— Само собой. Это же секретное письмо?

— Конечно секретное. Куда я его дел?… эээ, вот оно. Так… Здравствуйте… ля-ля-ля… приветы…

Тебе привет.

— Спасибо.

— Мастер Сенквикастер пишет, что герцог Борн живёт в ссылке в хижине в лесу… так… жена герцога Борна — Бертольда Борнская… так… Бертольда Борнская покинула ссыльного герцога Борна и вернулась в Ликлаутанию. Вот, что удалось разузнать Сенквикастеру про Бертольду. Слушай, что пишет этот наш историк.

Кнокс-Покс устроилась поудобнее на стопке потертых фолиантов, заляпанных свечным воском, и приготовилась слушать медведя.

Таинственная история детства Бертольды Ликлау

«Прошлое увлекает нас в свою обратную даль, мы уходим в него, потому что ещё не известно, в каком направлении течёт время. Краски памяти оживляют дорогие воспоминания, трепет надежды румянит щёки былых радостей, мы забываем мелочи, но внезапная фраза, взгляд или кузнечик, шевелящий усами на зелёной травинке, живут вечно, возвращая нас снова и снова к тем временам, когда мы не имели ни малейшего представления о дне нынешнем. Мы хотим, чтобы наступило прошлое, очищенное от страданий, от наших неловких слов, темных поступков и беспокойных мыслей. Мы желаем, чтобы змея времени ухватила себя за хвост, и пришло умиротворение вечности.

Румяная, смуглая, пахнущая мандаринами и мятой, маленькая инфанта Бертольда Ликлау страстно ненавидела короля Ликлаутании Филиппа Четвёртого Глухого — своего дедушку, потому что дедушка был глухим, как пробка. Каждое утро ни свет, ни заря маленькую инфанту будили голоса баронов и рыцарей, собиравшихся на государственный совет у её деда. Они говорили очень громко, чтобы Филипп Глухой мог хоть что-нибудь расслышать. Спальня инфанты примыкала к большой дворцовой галерее сигнатуры, где и галдели шумные бароны.

Маленькая инфанта Бертольда начинала злиться ещё во сне, а когда просыпалась, настроение у неё портилось окончательно. Она вылезала из кровати, подходила к остывшей печке с рисунками кораблей на цветных кирпичах и смотрела в окно. За неровными стёклами, залитыми струями дождя, тянулся плоский песчаный берег. Во время отлива море уходило так далеко, что и не разглядишь.

Баркасы, похожие на чёрные бочки, ложились на крутые бока, и чайки вскрикивали тревожно и зло среди водорослей, ракушек и топких луж. Девочка забиралась на подоконник, прижималась носом к холодному окну и дышала. На запотевшем стекле она рисовала прекрасную королеву, танцующую на балу в красивом платье со звёздами, сквозь которые просвечивал всё тот же пустынный берег и сборщица устриц под дождём. «По какому праву… — раздавалось из-за стены, — в поте лица… пренебрегают… польза государства… могучий король… на страже рубежей… рядятся в тогу…не кричите… и льют воду на мельницу», — громыхало по всей спальне, глаза маленькой инфанты Бертольды наполнялись слезами, и она сильно ударяла по тёмной дубовой раме. Но окно было прочным, как тюремная решётка, и даже не звякало от ударов её кулака. Слёзы текли по смуглому лицу девочки, и она ненавидела своего деда так отчаянно, как будто в нём было собрано все зло этого печального мира.

Инфанта Бертольда ничего не знала о своей маме. Все хранили молчание, и тайна угнетала Бертольду. Маленькая Бертольда не знала, почему она разлучена с мамой, и тосковала по ней, хотя не помнила матери вовсе, и обвиняла себя в бессердечии и забывчивости. Ей казалось, что она в чём-то провинилась, не понимает чего-то важного, что это из-за неё жизнь так немилосердна и холодна.

Очень редко Бертольда получала от матери письма в виде корзины заколдованного речного жемчуга. Она высыпала из камышовой корзины жемчужинки на пол, и они складывались в буквы и слова. Письма были просто так, ни о чём. Летом — про цветы и лягушек, зимой — про лёд на озере и вьюгу. Письма не приносили облегчения, ком подкатывал к горлу, и ноги становились ватными от ужаса разлуки, молчание о чём-то важном было в этих письмах тяжелее всего, и жемчужины волшебных слов камнями ложились на маленькое сердце румяной Бертольды.

В письмах не было ничего того, о чём мечтала девочка. Маленькая инфанта тосковала и бралась читать толстенные рыцарские романы в надежде найти там рассказы о пышных праздниках, танцах до рассвета, рассказы о молниеносной любви на всю жизнь, и чтобы рыцарь похищал влюбленную принцессу, завернув её в плащ цвета ночного неба и положив поперёк седла. И чтобы топот копыт, стук сердца, факела, шум погони, и верный капитан шхуны с храброй командой, в последний момент, под самым носом у преследователей, и горящие стрелы не долетают уже до кормы, корабль уходит, скрывается во тьме, звёзды, ветер и счастье, счастье, счастье.

Но в толстых пыльных книгах были длинные препирательства рыцарей со страшными волосатыми великанами перед поединком: сначала глупый великан долго и неинтересно осыпал рыцаря скучной бранью, потом рыцарь якобы очень умно и остроумно ему отвечал. Потом они долго дрались, и добрый рыцарь, прежде чем прикончить злого великана, сообщал ему, что делает он это ради своей прекрасной дамы. И прекрасная дама была нарисована тут же: в чепчике и платочке, с кривым пузом и такой рожей, что страшно взглянуть. Инфанта Бертольда захлопывала книгу и плакала, вздрагивая плечами и вытирая слезы рукавом, который был уже короток. Девочка росла.

Когда Бертольда встречала своего угрюмого двоюродного деда ДюМаля, краска сходила с её смуглого лица, а глаза становились чёрными, как могила колдуна. Девочка ненавидела угрюмого ДюМаля так же яростно, как и деда Филиппа Глухого. Граф ДюМаль был младшим братом короля, адмиралом королевского флота и хранителем ключей замка Ликлау, это означало, что именно он когда-нибудь станет следующим королём. Угрюмый адмирал ДюМаль был нелюбим моряками. Во время шторма у мыса Ржавых Гирь он приказал выбросить за борт всё лишнее снаряжение и половину экипажа, чтобы уменьшить осадку корабля, получившего пробоину. Корабль и остатки команды уцелели. Но матросы, спасённые жестоким поступком адмирала, возненавидели его. Сам ДюМаль тогда тоже прыгнул в воду, но сумел доплыть до берега. Именно этого ему и не могли простить. Угрюмый ДюМаль был высок, мрачен, носил тельняшку, красный камзол, расшитый якорями, и высокие сапоги из белой крокодиловой кожи. В нем было что-то нечеловеческое, и его боялись.

Единственным существом, с которым дружила румяная смуглая инфанта Бертольда, был Белокурый Вильмар. Белокурый Вильмар был полупрозрачным высоким мальчиком — участником забав раннего детства Бертольды Ликлау. Она доверяла ему все свои секреты и делилась яблоками. Вильмар не боялся ходить по карнизам и пел дивные песни на языке, который понимали только они двое.

Белокурый Вильмар являлся, когда вздумается, и уходил, не попрощавшись, но он был настоящим другом, понимал Бертольду с полуслова, и ему не нужно было растолковывать то, чего взрослые не понимали или давно забыли. Вильмар умел отыскивать старые клады, понимал танцы муравьев и весной дарил Бертольде чёрные ирисы в солёных каплях морской росы. Звук его голоса приводил Бертольду в восторг, в присутствии Вильмара всё наполнялось смыслом, красотой и тайной. Время меняло свой ход и бежало совсем по другим тропинкам, где шаг его был приглушённым и мягким, и трепетная душа раскрывалась и оживала, как первая весенняя трава просыпается под босыми ногами ребенка, выскочившего из-за стола с куском тёплого хлеба в руке, глядящего изумленными глазами на ветви тополей, небо, сонного шмеля и кошку вдалеке.

Потом был какой-то особенно страшный вечер, когда шторм задувал факелы, и черепица, сорванная ветром с крыши, разбивалась об мокрые камни. Бертольда отчётливо помнила, что видела в тот вечер, как бородатые матросы вместе со своим адмиралом пронесли по узкой лестнице замка длинный белый ящик, обернутый парусиной. После этого Вильмар исчез, и одиночество девочки стало безысходным.

С тех пор ей часто стал сниться один и тот же сон. Она всякий раз была счастлива в таком сне. Ей казалось, что прозрачный Белокурый Вильмар никуда не пропал, и его длинный ящик стоит под кроватью Бертольды. Бертольда выдвигала этот ящик и спрашивала Вильмара, зачем он туда прячется. «Чтобы никто не мешал мне играть», — отвечал мальчик, брал Бертольду за руку и пытался утянуть её с собой. В этот момент Бертольда просыпалась в сладком ужасе, а потом долго плакала, и слезы не приносили ей облегчения.

Как-то раз маленькая инфанта Бертольда, тряхнув каштановой чёлкой и вперив в угрюмого ДюМаля свой диковатый взгляд, спросила, что ему известно об исчезновении Белокурого Вильмара. ДюМаль ответил, что никакого Вильмара никогда не было, и потребовал, чтобы Бертольда перестала сочинять небылицы. Тогда Бертольда испугалась, но она испугалась не глубины чёрной тайны своей собственной души, она испугалась ДюМаля. Сначала она отказывалась верить, что такой страшный человек может жить как обычные люди как ни в чём не бывало. Но потом Бертольда успокоилась, а её ненависть к ДюМалю возрасла.

Однажды наша смуглая, пахнущая озёрной водой и мятой, инфанта Бертольда в мандариново-бриллиантовом платье зашла в зал заседаний государственного совета с веером в руке, с гроздями цветов желтофиолей, левкоев и резеды в тёмных волосах, и в шёлковых башмачках, расшитых розовым золотом, но сановные бароны и гранды Ликлаутании не обратили на Бертольду ни малейшего внимания. Инфанта считалась маленькой, её принято было не замечать. Она протискивалась между баронами и вдруг поняла, что некоторые советники короля незаметно переговариваются между собой вполголоса, чтобы глухой король не мог услышать, о чём они секретничают. Они шептались и переглядывались, явно замышляя что-то недоброе. Бертольда подслушала их разговор и поняла, что группа заговорщиков хочет отстранить от власти старого дедушку короля Филиппа Четвёртого Глухого, потому что он был старый и глухой. А зачем старому и глухому такое счастье — быть королём? Заговорщики собирались назначить регентом при короле адмирала ДюМаля, а деда потом незаметно подкармливать ядовитыми толчёными пауками, чтобы он не мешал новым знатным правителям Ликлаутании.

Инфанта Бертольда залилась румянцем удовольствия, когда поняла, какую власть теперь она имеет над многими людьми, и каким могуществом она обладает. Все важнейшие фигуры королевства были теперь у неё в руках. От её слова или молчания зависела судьба баронов-заговорщиков и жизнь ненавистного дедушки-короля. Если она выдаст план переворота дедушке королю Филиппу Четвёртому Глухому, то баронов и адмирала ДюМаля постигнет жестокая кара. А если она промолчит, тогда уже самому королю несдобровать, потому что от ядовитых толчёных пауков нет лекарства, а пауков в Ликлаутании умели толочь как надо. Бертольда долго не могла решить, кого она ненавидит больше: деда ДюМаля или деда Филиппа. Бертольда поразмышляла, и решила, что не любит она никого, и ей надо извлечь из ситуации пользу для себя, а не для враждующих родственников. Инфанта решила действовать быстро и расчетливо. Она поняла, что надо припугнуть адмирала ДюМаля и добиться от него того, что было ей самой необходимо. Начала инфанта Бертольда издалека. Первым делом она приказала взять на королевскую кухню совсем маленького поварёнка, желательно сироту. Инфанте нашли крошечную девочку, и она приказала этой новой девочке тайно, чтобы на кухне никто не знал, принести мешочек сухарей, ещё кое-какой еды и несколько кувшинов воды. Всё это инфанта спрятала в надёжном месте. Потом румяная инфанта Бертольда пришла к угрюмому ДюМалю и сообщила, что ей всё известно о готовящемся государственном перевороте, в котором он — ДюМаль — должен будет сыграть главную роль.

Разумеется, ДюМаль сделал вид, что он очень удивлён, слышит о таких ужасах впервые. ДюМаль сказал, что во всём надо сначала как следует разобраться, а потом уже сообщать дедушке — королю Филиппу.

Следующие несколько дней ДюМаль с надеждой наблюдал за инфантой, но та была румяной как всегда и не умирала. Потому что, как ни старался ДюМаль её отравить, она не ела ничего из того, что ей готовили. А питалась она припасами, которые тайно заготовила ей маленькая повариха. Инфанта Бертольда зло улыбалась ДюМалю, а угрюмый ДюМаль мрачнел всё больше и больше, наконец, он не выдержал и сам спросил Бертольду:

— Чего ты добиваешься? Что ты задумала?

— Ты должен рассказать мне о моей матери, — сказала девочка, — никто и никогда не говорит о ней, а она ничего о себе не пишет. Если ты не расскажешь мне о маме, я расскажу о тебе деду. И тогда, драгоценный ты наш адмирал и хранитель ключей, вряд ли твоя хитрая голова удержится на плечах.

И скажи своим приятелям-баронам, чтобы сидели тихо, как мышки. А лучше всего, пусть под какимнибудь предлогом уезжают в свои поместья и не возвращаются.

ДюМаль согласился. Бароны в панике разъехались по отдаленным замкам, король остался невредим, и вот что узнала инфанта Бертольда Ликлаутская о юных днях своей мамы — светлой принцессы Гай».

История Эрика-волка и светлой принцессы Гай

«Светлая принцесса Гай очень хотела завести волчонка, но король испугался такой рискованной затеи и твердо отказал. Принцесса Гай расстроилась, вспылила, папа тоже очень переживал, но, в конце концов, они помирились, и история забылась. А дело было так. Однажды к королю Филиппу Четвёртому пришел Деревянный Доктор с маленьким волчонком за пазухой, и спросил, не приютит ли король волчонка. Король Филипп, как мы знаем, волка не взял.

Кем был Деревянный Доктор, теперь уже не знает никто. По виду он напоминал крепкий мшистый пень, носил чекмень эпохи гвидличских переселенцев, жил в глубине Дремучего Леса и наводил ужас на тех, кто не знал, какое у него доброе сердце.

Однажды Деревянный Доктор подобрал волчонка, оставшегося без родителей. Волчонок был замечательный, пушистый, с толстыми лапами и серыми умными глазами. Но пристроить дикого лесного найдёныша не удалось, так что Деревянному Доктору пришлось воспитывать щенка самому, и делал он это так хорошо, что в скором времени волчонок совсем сделался мальчиком, только хвост у него по-прежнему оставался волчий, что, впрочем, ничуть не портило малыша. Деревянный Доктор дал волчонку имя Эрик, и Эрик-волк стал ему приёмным сыном.

Спустя несколько лет после этой истории, короля Филиппа Четвёртого попытались отравить, но он не умер, а только оглох и приобрёл привычку резко смеяться невпопад. Будущую маму инфанты Бертольды, светлую принцессу Гай, заподозрили в покушении, но не стали делать большого государственного скандала из мелкой семейной ссоры — король просто удалил дочь от двора, повелев светлой принцессе Гай переселиться в дальнюю часть Дремучего Леса. Сопровождать девушку вызвался ДюМаль. И они ушли.

Адмирал ДюМаль был нелюдим, сторонился общества, и лишние разговоры лишали его душевного равновесия. Когда он начал колонизацию горной части Дремучего Леса, места эти были так безлюдны, что на строительство крепости пришлось нанять кульмерингов — диких гигантов, живших в пещерах и тёмных оврагах. Глуповатые и трудолюбивые пещерные чудовища работали без устали. При помощи первобытного волшебства они перетаскивали песок, камни и бревна. Новая цитадель была построена умело и прочно, и так понравилась адмиралу, что он решил поселиться здесь навсегда, чтобы никуда не выезжать и избавить себя от докучливого общения с хлебосольными и доброжелательными соседями, которых он тереть не мог. Красота скал, водопадов и синих лесных далей успокаивала ДюМаля. Ему нравилось смотреть с площадки бельведера на непроходимую еловую чащу, тревожные мысли тогда оставляли адмирала. Он смотрел, как его светозарная племянница бегает возле реки, и улыбался. ДюМаль очень её любил.

Светлая принцесса Гай жила вдали от сверстников, но характер у неё был лёгкий. Она не искала уединения. Бойкая девушка подружилась со смешным Йоргеном — сыном строителя-великана. Принцесса Гай любила с ним играть, и проводила с Йоргеном всё время, пока взрослые кульмеринги работали.

Шли годы, адмирал ДюМаль прекрасно жил себе и поживал в замке посреди лесной глуши. Баловал принцессу Гай как мог и души в ней не чаял.

Но однажды пришёл к нему юный сын какого-то барона, весь разодетый, модный, усыпанный жемчугом и алмазами, в кудрях и кружевах, и говорит: хочу жениться на вашей племяннице. ДюМаль стиснул зубы, повернулся и ушёл. А на следующий день позвал этого франта и говорит: если сможешь принести мне вон тот камень с берега озера высоко в горах, тогда женишься на светлой принцессе Гай. И показал большой камень высоко на скале. Если не принесешь камень, говорит адмирал, я не только не отдам за тебя племянницу, а велю отрубить твою кудрявую голову.

Молодой авантюрист храбро полез на скалу, целый день пытался сдвинуть камень с места, а на следующее утро расстался с головой.

С тех пор так и повелось: время от времени в дальнюю часть леса забредал какой-нибудь щеголеватый молодой человек или потертый рыцарь в мятых латах, разные это были люди, и начиналось у всех по-разному, но заканчивалось одинаково: все они залезали на скалу в надежде поднять камень, но поднять они его не могли, и им срубали головы.

Однажды Эрик-волк вышел из лесу и увидел роковую принцессу Гай. Светлая принцесса швыряла камешки в реку и была неотразима. Эрик-волк приблизился к принцессе, они посидели рядом на берегу, бросая камешки, и поговорили о всяких приятных мелочах. Наутро, после швыряния камешков, Эрик-Волк долго беседовал с адмиралом. Но адмирал ДюМаль не сказал Эрику-волку ничего нового, и тот пошёл на гору к камню.

Эрик-волк стал подниматься по тропинке к озеру, но тут его тихо окликнула спрятавшаяся в ельнике светлая принцесса Гай.

— Ты сегодня не слишком торопишься? — спросила она. Эрик-волк учтиво ответил, что он никуда не торопится, и они уселись на солнечной лужайке среди цветов синих вероник, чтобы поговорить. Принцесса Гай рассказала Эрику-волку давнюю историю проклятия кульмерингов. Кульмеринги были наняты её дядей на работу и честно выполнили всё, что от них требовалось. Но когда строительство было завершено, нелюдимый ДюМаль потребовал, чтобы великаны ушли из его владений, потому что он не хотел никого видеть. Те обиделись, ведь они считали адмирала ДюМаля своим покровителем и другом. Перед тем как навсегда покинуть горные лесные края, к ДюМалю пришла старая, огромная, древняя и страшная кульмерингская бабка и сказала:

— Твоя красавица принцесса Гай никогда не выйдет замуж. Она не выйдет замуж до тех пор, пока человек, которого она полюбит, не поднимет большой камень с берега озера, что на горе, — так сказала старуха и ушла. Больше её никто не видел. А ДюМаль подумал о том, что кульмеринги и вправду совсем глупые, потому что их проклятие ничуть его не испугало. Он очень любил свою племянницу светлую принцессу Гай, и ему не хотелось думать о том, что она когда-нибудь выйдет замуж и будет жить своей жизнью. Вот что рассказала светлая принцесса Гай Эрику-волку, и дала ему буханку хлеба, чтобы он мог подкрепиться.

Влюблённый волк не столько слушал, сколько смотрел преданными глазами на прекрасную принцессу Гай. Он простился с девушкой, забрался на высокие скалы и присел отдохнуть на берегу синего озера около того самого камня. Он знал, что его скоро казнят. Ему было грустно, ведь даже Гай не скрыла от него, что на ней лежит проклятие. Тогда Эрик-волк решил поесть хлеба в последний раз, втайне надеясь, что хлеб этот окажется волшебным и придаст ему необыкновенную силу. Он разломил буханку. Из хлеба выскочил говорящий жук Франклоджиллибонд.

— Что ты так долго возился, — крикнул недовольный Франклоджиллибонд, — я чуть не задохнулся в этом вашем батоне! Кому, в конце концов, надо жениться: тебе или мне? — не унимался жук, — читай быстрее!

— Что читать? — не понял Эрик-волк.

— У меня на спине светлая принцесса Гай нацарапала заклинание! При помощи этого заклинания кульмеринги перетаскивали тяжести на стройке. Гай играла с кульмерингским мальчишкой, он её научил. Читай давай, не тяни! У меня куча дел!

Эрик-волк прочитал заклинание на спине говорящего жука Франклоджиллибонда и легко поднял камень. Но это оказался не просто камень, а целая скала. Эта каменная глыба была плотиной горного озера. И когда Эрик-волк поднял камень, поток хлынул вниз, и вода затопила город далеко внизу.

Новое озеро образовалось на том месте, где только что была крепость, и где совсем недавно Эрик-волк разговаривал со светлой принцессой.

— Ого, — сказал жук, — ерунда какая-то получилась, похоже, все утонули. Я полетел, прощай! — жук расправил крылья и улетел.

Эрик-волк посмотрел на летящего жука и прыгнул со страшной высоты вниз. Он надеялся, что если сумеет нырнуть очень глубоко, то найдет под водой Гай и сможет её спасти. Волк упал в мутные воды и больше не показывался на поверхности.

Выплыл, по своему обыкновению, только один человек — это был ДюМаль. Он спасся и возненавидел день своего спасения.

А потом на берег озера пришёл бывший друг принцессы Гай — кульмерингский мальчик Йорген. Он вытер слёзы и произнес заклинание, после которого все оказавшиеся под водой превратились в русалок и водяных. Йорген любил светлую принцессу Гай и хотел, чтобы она была счастлива.

Безутешный и полубезумный ДюМаль прожил год на берегу проклятого горного озера, в надежде хоть издали увидеть русалку Гай. Как-то раз в начале лета возле тростников он заметил необыкновенных размеров лист кувшинки, на котором среди цветов лилий и стрелолиста лежала новорожденная смуглая девочка, завёрнутая в зелёные водоросли. Это и была инфанта Бертольда – наполовину русалка, наполовину волк по рождению.

— ДюМаль, — раздался голос из камышей, — отнеси её во дворец. Ей не место среди нас. Мой отец король Филипп приказал отдать Бертольду ему, чтобы моя дочь была всегда при нём. Он боится, что я подговорю своих людей выйти ночью из моря и погубить его. Филипп угрожает, я ничего не могу поделать, — это был голос принцессы Гай, — но он прозвучал так, что адмиралу ДюМалю стало не по себе, и он редко кому рассказывал о случившемся».

— Вот, — сказал медведь Штейн, — такую историю раскопал мастер Антонио Сенквикастер во время своей долгой экспедиции в Дремучий Лес.

— Это очень грустная бестолковая и душещипательная семейная история Бертольды де Борн-Ликлау, которая, по слухам, вернулась в ненавидимую ею Ликлаутанию и готовит армию к войне против нас. Потому что Пиноальбар, видите ли, разбил все её хрустальные мечты, — сказала Кнокс-Покс с такой ненавистью, которой позавидовала бы сама герцогиня Борнская.

— Эта бестолковая и душещипательная история имеет важное для нас продолжение, — невозмутимо ответил мудрый медведь Штейн, — мастер Антонио Сенквикастер в своих дальних путешествиях разузнал много интересного. Ты зря сердишься.

— Я сержусь не зря, а понапрасну, — зло сказала Кнокс-Покс, — а это разные вещи.

Штейн промолчал.

Павлиний глаз залетел в открытое окно библиотеки, посидел на столе, открывая и складывая крылья, постукался об стекло, а потом вылетел обратно, и его унесло ветром. Мудрый медведь Штейн глядел на него, думая о чём-то своём, а потом продолжил чтение письма мастера Сенквикастера:

Кухня Ликлаутании

«Смуглая инфанта Бертольда примирилась с адмиралом ДюМалем, и даже, насколько могла, простила ему и неудачные попытки своего отравления, и то, что он не смог спасти её мать.

В Ликлаутании наступила зима.

Холодов, как в ту зиму, не бывало никогда, и больше теперь уже не случится. Снегу наметало под самые крыши, метель не унималась неделями, ветер приносил с моря серые тучи, скалы покрылись льдом, и бакланы скользили по ним лапами. Зима пришла на Пустынные побережья, и птицы молчали в лесу.

Чтобы загладить былые раздоры мрачный адмирал ДюМаль совершил необычный для себя поступок, он пригласил гостей и устроил праздник Глубокого Снега. Придворные катались на коньках, строили снежную крепость, лепили снеговиков и съезжали с ледяных горок, а потом вкусно поужинали. Блинчики с вареньем произвели на всех самое приятное впечатление, и его величество король Филипп Четвёртый Глухой, диковато рассмеявшись, осведомился, кто их испёк. Мажордом замка Ликлау прокричал королю в ухо, что блины пекла маленькая девочка, недавно взятая на службу по просьбе инфанты. Смуглая инфанта Бертольда побелела как полотно и возненавидела маленькую повариху. Бертольду взбесило, что её дед-король, который и в живых-то остался только потому, что инфанта пресекла заговор против него, что вот этот самый полоумный глухой дед похвалил какую-то оборванку-повариху и при этом за всю жизнь не сказал о своей собственной внучке ни одного доброго слова. Ещё хуже было то, что инфанта Бертольда чувствовала себя в долгу перед этой девочкой с кухни, потому что, как ни крути, получалось, что она помогла ей избежать смерти, а Бертольде было неприятно чувство благодарности. Кипящая злоба поднималась теперь в душе девушки ровно три раза в день: за завтраком, в обед и на ужин. Бертольда не упускала случая заглянуть на кухню и сделать какую-нибудь мелкую пакость своей спасительнице. Но маленькой поварихе всё было как с гуся вода, она работала не покладая рук, и старшие повара поглядывали на неё с уважением.

Однажды погожим морозным днём девочку попросили сходить в соседнюю деревню, чтобы прикупить там всяких мелочей для стряпни. Девочка взяла санки и отправилась в путь. Дорога вела через лес, где она нашла замерзающего человека, который заблудился ещё ночью, потерял силы и стал засыпать в снегу от усталости и холода. Девочка с трудом закатила его на санки и привезла на тёплую кухню. Там она его отогрела, напоила горячим бульоном, переодела в сухую и тёплую одежду, словом, спасла, вернула к жизни и подружилась с ним. Он тоже очень привязался к маленькой девочке, мастерил для неё всякие игрушки и сделал куклу. Человека звали Крюнкель Шпунк. Это был тот самый великий игрушечный мастер Крюнкель Шпунк — будущий учитель Антонио Сенквикастера.

У Крюнкеля Шпунка с собой был бесформенный кусок олова, из которого он смастерил для маленькой поварихи фигурку лебедя. Крюнкелю Шпунку пора было уходить по своим делам, к тому же он не мог долго злоупотреблять гостеприимством своей доброй спасительницы. Девочка нашептала что-то на ухо мастеру Крюнкелю Шпунку и уговорила его взять куклу с собой в длинное и опасное путешествие, а оловянного лебедя она оставила себе. Когда наступили первые тёплые весенние дни, и прошлогодняя трава на проталинах начала подсыхать на ласковом солнце, Крюнкель Шпунк отправился в дорогу, а маленькая повариха осталась на кухне среди кастрюль, сковородок, весёлого бульканья супа и вкусных запахов дыма, пирогов и шпината. Лебедя, подаренного Крюнкелем Шпунком, девочка всегда носила с собой и часто с ним играла.

Однажды румяная инфанта Бертольда заглянула на кухню и увидела этого оловянного лебедя в руках девочки. Инфанте показалось, что чумазая повариха недостойна иметь такую прекрасную игрушку.

— Серая утка подошла бы тебе в самый раз, а лебедь — царственная птица, лебедь не для таких как ты, — сказала инфанта Бертольда и велела расплющить, переплавить и раскатать замечательного лебедя, и сделать из него зеркало для того, чтобы маленькой поварихе можно было почаще глядеться в него, чтобы она всегда помнила, что она просто девчонка с кухни, и никакие прекрасные лебеди ей не помогут. Бертольда приказала повесить зеркало на кухне, чтобы напомнить маленькой поварихе, кто она такая. Девочка грустила об испорченном лебеде, но когда смотрелась в зеркало, то не казалась себе несчастной, бедной, чумазой и уставшей. Наоборот, она находила себя весёлой, сообразительной и привлекательной. Так что козни румяной Бертольды пропали даром.

Однажды, поздно вечером, когда работы на кухне уже закончились, и все разошлись отдыхать, маленькая повариха встала на табуретку и заглянула в зеркало. В уголке зеркального отражения сидел очень серьёзный маленький-маленький пухленький человечек с завитой бородой и внимательно смотрел на девочку. Потом он грустно вздохнул и отвернулся.

— Не печалься, — сказала она ему, — смотри, какая у нас тут кухня! Тут тепло, весело трещат дрова, блестят начищенные кастрюли, тут вкусно пахнет, и никогда не бывает скучно.

Но человечек в зеркале не захотел взглянуть на кухню. Он ссутулился ещё больше и снова тяжело вздохнул.

Девочке стало очень жалко этого печального серьёзного человечка в зеркале и захотелось его приободрить, потому что было понятно, что у него стряслось какое-то горе, хоть он и не проронил ни слова.

— Вот что, — сказала маленькая повариха, — я расскажу тебе сказку.

Человечек в зеркале ничего не ответил, но было заметно, что сказку послушать он не прочь. Сказка была очень простая и добрая. Когда человечек в зеркале слушал сказку, он замер — так ему было интересно. Когда же сказка закончилась, он повернулся к девочке и спросил:

— Значит, всё кончилось хорошо? — это были первые слова, которые услышала от него маленькая повариха.

— Да, — ответила она, — иначе и быть не может!

На следующее утро, когда девочка заглянула в зеркало, она заметила, что человечек стал побольше, глаза у него повеселели, а плечи расправились. Борода его лихо курчавилась. Словом, с ним произошли самые лучшие перемены. И девочка стала рассказывать ему по сказке каждый вечер.

Так маленькая повариха целую неделю рассказывала человечку в зеркале сказки, и на седьмой вечер обитатель зеркала был уже совсем бодр, здоров и весел, а ростом он стал с обычного взрослого человека весьма плотного телосложения.

— Надо уходить отсюда, — сказал он, — после твоих сказок я снова стал человеком, — сказал он и вылез из зеркала. Он был большой, весёлый и добрый, так что маленькая повариха его ничуть не испугалась.

— Давай знакомиться, — сказал он, — меня зовут Рэтфорд Шванк, я добрый волшебник.

— Вот здорово! — воскликнула маленькая повариха и покраснела как маков цвет, — я Грюнибунда. Вот что я хотела бы узнать, — поинтересовалась девочка, — мы теперь станем друзьями?

— Да, — ответил Рэтфорд Шванк, — мы станем друзьями и будем друг другу помогать!

— Отлично, — сказала Грюнибунда, — тогда давай вместе удерём?

— Да, не станем откладывать побег. Уйдём отсюда немедленно!

— Давай! — согласилась Грюнибунда, потому что они теперь были друзьями, и с Рэтфордом Шванком она готова была отправиться навстречу любым опасным приключениям. В ту же ночь после непродолжительных сборов Рэтфорд Шванк с Грюнибундой покинули Ликлаутанию.

Они шли по берегу возле самой воды, море накатывало из темноты длинные волны и слизывало следы с песка. Ночное море было, как тёмное небо, оно казалось бездонной дырой мрака и пустоты. Шелест и плеск прибоя пробегал эхом по скалам и холмам, шептались в темноте деревья, и казалось, что море и небо всюду, что земля исчезла, и нет больше ничего, кроме пустоты ночи. Грюнибунда радовалась свободе, ей хотелось встретить рассвет нового дня в пути, но она заснула на ходу, и Рэтфорд Шванк взял её на руки. Так он и шёл без остановки всю ночь. К утру они добрались до того места, где река Эрбадо впадает в океан. Перед восходом солнца над водой поднялся туман, и смотритель Эрбадского маяка не заметил путников. Рэтфорд Шванк шёл вверх по реке, пока лес по берегам не превратился в глухую чащу.

Стволы деревьев, упавших со склонов на каменистые отмели, преграждали путь, места стали дикими, непроходимыми и безлюдными. Рэтфорд Шванк прошёл по бурелому ещё несколько миль, с удовлетворением почувствовал себя в полной безопасности, и остановился на привал.

В лесу куковала кукушка и пели зяблики. Грюнибунда проснулась от влажной прохлады земли и свежего запаха реки. Ветер щекотно шевелил девочке волосы, и комар всё никак не мог решить, куда же её получше укусить. Грюнибунда смотрела в небо, на сосновые ветви с мягкими распускающимися почками новых иголок и старыми шишками, оставшимися с прошлого лета.

Теперь целая жизнь принадлежала ей самой, и Грюнибунда была счастлива.

Пахло дымом и грибами. На костре в закопчённом котелке булькала уха. Временами уха вскипала, выплёскивалась в огонь, белый пар окутывал реку, дрова потрескивали, огонь разгорался вновь, и запах костра таял в лесной тишине. Рэтфорд Шванк помешивал в деревянной миске ореховую подливку, первые летние грибы поджаривались над пеплом горячих углей. Грибы шипели, и этот тихий звук пробуждал в душе Грюнибунды самые приятные чувства.

После завтрака Грюнибунда и Рэтфорд Шванк снова тронулись в путь.

Их дорога лежала вверх против течения реки Эрбадо, среди леса и крутых берегов. Где-то высоко в горах ещё таял снег, и вода в верховьях реки горчила от холода. Крапчатая форель спускалась ниже в поисках сладкой воды и ловила прозрачных речных креветок под камнями на перекатах. В тех местах, где олени выходили к реке, пахло зверем, и кусачие мухи прятались в траве. Иногда Рэтфорд Шванк сворачивал на оленью тропу, чтобы по горам обогнуть неудобный участок берега. Рэтфорд Шванк нёс Грюнибунду на руках. Им предстоял дальний трудный путь. Они шли всё выше и выше по реке, поднимаясь в горы, туда, где среди непроходимой чащи стоял волшебный дворец Рэтфорда Шванка. Со всех сторон волшебный дворец Рэтфорда Шванка защищал густой лес, и скалы на головокружительной высоте нависали прямо над морем, но дворец нельзя было заметить ни с моря, ни со стороны леса. Деревья и травы, камни и скалы, и даже муравьи, лягушки и кусты можжевельника были так хорошо заколдованы добрым волшебником, что никакие непрошеные гости ни за что не смогли бы туда попасть. Но дворец располагался очень далеко, и путешественникам предстояло пробыть в дороге еще несколько дней.

Рэтфорд Шванк глядел по сторонам и думал о чём-то с некоторой рассеянностью, свойственной очень добрым волшебникам:

«Вот идешь, думая о своём, не поднимая головы вверх, туда, где ветки деревьев, листья, пропитанные светом, пятнистые тени на стволах и вышина леса. Кукушка вдалеке, водомерка в лесной луже, палый лист, лягушка прыгает в воду: бултых, и шум ветра там, высоко. И ты понимаешь, что всё это время знал и про лес, и про лягушку, дорожную заросшую травой колею, и про облако высоко над тобою, в небе, над зелёным лесом. И тысячу лет назад в этом же лесу шли какие-нибудь барсуки, олени, путешествующий бобер или лиса, думали о своём, вспоминали миновавшее свое ласковое детство, а в небе стояло облако такое большое, что песня иволги едва ли достигала его мягкой белизны. И только тополиный пух поднимался ещё выше, в пустую высоту неба, но его не было видно с земли ни тысячу лет назад, ни сейчас».

Так они брели очень долго, и следующий привал сделали только после полудня, когда сгустилась духота, и идти стало невмоготу. На песчаной косе у крутой излучины Эрбадо было много сухих сучьев, застрявших здесь после весеннего половодья. Лучшего места для отдыха и желать было нельзя. Рэтфорд Шванк развёл костёр, а Грюнибунда решила принести елового лапника. Когда Грюнибунда вернулась, она застала Рэтфорда Шванка за разделкой громадной кальмара, который неизвестно откуда взялся в реке, так далеко от океана. Изумлению Грюнибунды не было предела. Кальмар был так велик, что в поперечнике он был больше самой Грюнибунды, а щупальца достигали четырнадцати шагов в длину».

— Вот, — сказал мудрый медведь Штейн, — это первое письмо Антонио Сенквикастера.

— А я сразу догадалась, что девочка на кухне — это наша Грюнибунда, — сказала Кнокс-Покс, – Сенквикастер пишет, что было дальше?

— Да, — ответил медведь Штейн, — Сенквикастер встретился с Гюнибундой. Грюнибунда со своими детьми поехала погостить к родителям Карася в Лесное царство. Он прочитал заметки на полях Кулинарной Книги Рэтфорда Шванка. Думаю, он теперь самый информированный человек от Ликлаутании до Восточных берегов.

— Ему трудно одному, без Агаты, — сказала Кнокс-Покс.

— Да, — согласился Медведь, — ему одиноко, но Агата не может теперь оставить своих тыквенников.

Они без неё пропадут.

— Штейн! — сказала Кнокс-Покс.

— Что?

— Читай дальше.

Рэтфорд Шванк и лосиха Лу

«Давняя подруга Рэтфорда Шванка лосиха Лу была такая большая, что маленькая Грюнибунда пришла в радостное изумление, когда увидела её впервые. Их встреча произошла на песчаной излучине реки Эрбадо, где Рэтфорд Шванк разделывал кальмара кухонным тесаком и собирался отваривать наиболее лакомые кусочки. Рэтфорд Шванк обдавал куски кальмара кипятком, снимал с них шкурку и не очень убедительно объяснял Грюнибунде, что гигантские кальмары в реке — самое обычное дело, и что тут главное — не пересолить. Раздался треск сучьев, и из ольхового куста вышла лосиха Лу. Поздоровавшись с Рэтфордом Шванком и Грюнибундой она вопросительно расставила уши в стороны.

— Посулушай, Лу, — сказал Рэтфорд Шванк, делая глазом таинственные знаки, — помнишь, как ты катала меня на своей спине?

Лосиха Лу ничего не поняла, но спорить с великим Рэтфордом Шванком не стала и на всякий случай утвердительно кивнула головой.

— Ага, — кивнула она, — в смысле, я хотела сказать не «ага», а «угу». Нет ничего более увлекательного, чем катание на лосях. Сама я, правда, не пробовала, но говорят же, рассказывают.

Древние чепты из Гвидлича всегда ездили на лосях. Даже песня такая есть, — сказала лосиха Лу, и, сведя глаза к носу, совсем уже готова была затянуть старинную гвидличскую песнь, но расторопный Рэтфорд Шванк вовремя прервал её.

— Послушай, Лу, — сказал он, — ты бы покатала Грюнибунду на себе, а то я тут совсем запутался с приготовлением этого кальмара, — Рэтфорд Шванк снова таинственно подмигнул, потом обнял лосиху за шею и пошептал ей прямо в ухо. Лосиха очень удивилась, но больше не произнесла ни слова. Рэтфорд Шванк подсадил Грюнибунду на лосиху Лу, и Грюнибунда уехала кататься в лес, далеко-далеко, в самые глухие и непроходимые дебри.

Разлапистые кедры возвышались над зарослями шалфея и душицы, мышиный горошек и ромашки покрывали поляны, на корявых сучьях дубов росли папоротники, и грибы торчали сквозь мох. Лес был огромен, бесконечен и прекрасен. Шея лосихи Лу пахла тёплым уютным зверем, и Грюнибунда ехала всё дальше и дальше в сладостном упоении большого приключения, прекрасно понимая, что Рэтфорд Шванк затеял какую-то тайную хитрость. Когда на исходе дня лосиха Лу спустила Гюнибунду на землю и попросила немного подождать в лесу, когда Лу вернётся, Грюнибунда ничуть не удивилась. Стемнело. Лес погрузился в темноту, и храбрая Грюнибунда заночевала одна под сосной. Ни Рэтфорд Шванк, ни лосиха Лу больше не появились и не дали о себе никакой весточки.

Наутро Грюнибунда отправилась в путь, и лишь к середине следующего дня вышла в долину реки Астер, где, как мы знаем, её подобрали сборщики моха и шишек, плывшие на лодке в сторону замка графа Сенквика».

Записи Рэтфорда Шванка на полях кулинарной книги

Сырники

«Милая Грюнибунда, я искал тебя долгие годы, и не было минуты, когда бы я не думал о тебе с любовью, грустью и надеждой. С тех пор как лосиха Лу оставила тебя в чаще Дремучего Леса, я не видел тебя ни разу. Конечно, позже я много разузнал о тебе, но твоё исчезновение в Готенфуке долго оставалось для меня загадкой и навевало самые грустные мысли. Я узнал, что лесная фея споткнулась о тебя в ту ночь, когда ты спала под сосной, и что она оставила тебе в подарок волшебную лампу. Я много раз говорил со старым Сенквиком из Астерской долины, ещё и ещё раз пытаясь понять, куда ты пропала в городе Готенфуке. Но в Готенфуке твои следы терялись, и ни один человек не мог рассказать мне о твоей дальнейшей судьбе.

Теперь каждый знает, что произошло на самом деле, и я прошу у тебя прощения, что всё-таки не сумел уберечь тебя от всех напастей, хоть они и завершились самым счастливым образом. Мне хотелось бы объяснить своё странное поведение на берегу реки Эрбадо, в то утро, когда мы расстались с тобой».

Появление Крюнкеля Шпунка во время уборки

Записи на полях кулинарной книги Рэтфорда Шванка

Пшенная каша

«Синие тучи подплывали к белым склонам гор, ветви сосен гнулись под тяжестью снега, и если проглядывало солнце, олени жмурились от яркого света и грелись, закрыв глаза, пытаясь уловить бархатными носами запах дальней весны.

Рэтфорд Шванк весь день расчищал снег вокруг дворца. К вечеру потеплело, повалил хлопьями снег, и сразу стало темнеть. В окошках зажглись огоньки, жёлтые пятна света упали в фиолетовую ночь, Рэтфорд Шванк отряхнулся, набрал колотых дров и отправился топить печки. Пламя загудело в дымоходах, по комнатам разлился приятный жар, и весёлое постукивание печных дверок наполнило дом уютом и покоем. На чердаке шуршала мышь, пробираясь к теплой трубе, а снег на дворе кружился и опускался с неба тихо и неспешно.

«Вот, — думал Рэтфорд Шванк, грея ноги в тазу с горячей водой, — я один, мне никто не мешает, и все причуды в моей власти. Красота, свобода и простор!» Шванк вытер покрасневшие ступни махровым полотенцем и надел сухие носки. «Как хорошо, — подумал он, — как хорошо, что на сотню верст вокруг нет ни души. Кругом дремучий непроходимый лес. Как это приятно».

Несколько дней он читал, спал и делал опасные опыты, после чего потолок в лаборатории закоптел, и стеклянных колб и пробирок уцелело намного меньше, чем хотелось бы Рэтфорду Шванку. После чего Шванк снова стал рыться в книгах, варить пшённую кашу, печь оладьи и заваривать бруснику в горшке из-под мёда. Потом ему пришла в голову мысль разобраться в книжках, и расставить всё правильно по своим местам. Он начал вытирать пыль, переставлять тома с места на место, выкладывая книги стопками и кривыми столбами прямо на полу. В результате уборки Рэтфорд Шванк нашёл свистульку-ёжика, закатившуюся и исчезнувшую лет восемь назад, и в доме получился такой разгром и беспорядок, что Шванк сел и безнадежно обхватил голову руками. Повсюду валялись книги, свитки рукописей, цветные рисунки из энциклопедий былых времён, на стульях и подоконниках лежали груды мелкого хлама, который жалко было выбрасывать, а куда всё это девать, Рэтфорд Шванк не знал. Малахитовый мышонок с золотым носом, бронзовая астролябия, сломанный арбалет, левая персидская туфля, расшитая бисером, и башенный флюгер с анемометром приводили его в отчаяние. Спасение пришло внезапно. Рэтфорд Шванк решил пригласить к себе выдающегося мастера Крюнкеля Шпунка и попросить его сделать новые книжные шкафы. Рэтфорд Шванк знал, что если Крюнкель Шпунк возьмётся за работу, то это будут такие шкафы, что в них поместится всё что угодно.

Вскоре явился Крюнкель Шпунк и принялся строгать, пилить и клеить. Поднялась приятная осмысленная суета, тонкие завитушки стружек были хороши для растопки печек, уныние отступило, и Рэтфорд Шванк почувствовал, что радость и покой вновь вернулись к нему».

История брата и сестры

Записи на полях кулинарной книги Рэтфорда Шванка

Компот из красной смородины, малины и крыжовника

«Это произошло в незапамятные времена в дальних краях, где тёмная сирень господствует над душами людей, и соловьиная песня в майских сумерках звучит глухо, едва пробивая себе дорогу в густом запахе страшных ночных цветов. Туман колыхался и вскипал под лунным светом, жадные травы пили росу, и усталые звезды уходили во влажный лес на западной стороне земли, где бледные орхидеи гибли в ольховых корнях, и пни шевелились в предрассветном мороке.

Беда и опустошение грозили деревне, что стояла у самого края столетнего бора. Свирепые косматые видлумы окружили деревню с трёх сторон, бежать можно было только в болотные топи, но это было ещё хуже, чем встретить беспощадных жестоких врагов лицом к лицу. Видлумы надвигались на деревню, переговариваясь между собой дикими каркающими окриками, и их звериные шкуры уже мелькали возле дальних сараев среди щавеля и бузины. И не осталось бы от деревни возле бора ни следа, ни памяти, как и от многих других селений, если бы не терновые кусты. Колючие непролазные терновые кусты, переплетённые ежевикой и шиповником, неожиданно выросли на пути врагов с такой быстротой, что ни один злобный видлум не сумел сквозь них пробраться. Дикие пришельцы попытались прорубить в терновнике проход, но колючие ветки разрослись ещё гуще прежнего, и когда взошло солнце, покрылись белыми цветами необычайной красоты. К середине дня видлумы, недовольно переругиваясь, ушли, и больше их никто не видел.

Люди, избавленные добрым терновником от нашествия неприятеля, заключили с терновыми кустами договор: жители деревни торжественно пообещали, что всегда, во веки веков, будут помнить о своем спасении, будут ухаживать за терновником, и позволят тёрну расти там, где тому вздумается и захочется. Долгие годы, из поколения в поколение, договор неукоснительно соблюдался. Терновник был окружён любовью и почётом: его пропалывали и поливали. Терновые кусты в ответ вели себя сдержанно-благородно. Они не заполонили собой всё пространство, старались не мешать людям, и радовали всех чудесной красотой синих ягод. Они были прекрасны.

Так продолжалось чуть не целую тысячу лет, и, может быть, продолжалось бы ещё долгие-долгие века. Но однажды со стороны старого бора в деревню вошёл путник. Пришелец был вида обыкновенного: возраста не имел, среднего роста и одет был неброско. В руках он держал вяленую барабульку, глаза скашивал вбок и почёсывался при ходьбе. Человек этот остановился возле крайнего дома, чтобы поговорить с рыжеволосой девочкой, которая играла со своим братом в рыцаря и колдунью. Поговорив с рыжей колдуньей и ещё сильнее скосив глаза, человек ушёл, начертив барабулькой в воздухе тайный знак. Человек ушёл, и всё вроде бы осталось прежним, но с этих пор какая-то прихотливая жадность овладела сердцами обитателей терновой деревни. Людям стало казаться, что жить им надо попросторнее, и нехорошие искорки стали вспыхивать в глазах поселян, когда они смотрели на заросли терновых кустов. Словом, тёрн им начал мешать, его цветы раздражали, терновое варенье сделалось слишком терпким, а если случалось кому ненароком поцарапаться колючим шипом, то говорили об этом как о серьёзном происшествии. За терновыми кустами перестали ухаживать, огородили штакетником и пугали ими маленьких детей перед сном.

Однажды прекрасным летним днём жители деревни как будто бы решили заняться заготовкой дров и привезли из леса груды сухого хвороста, который сложили вокруг терновых кустов, а потом взяли да и подожгли. Благородный тёрн не ожидал такого коварства. Терновник был возмущён предательством своих друзей, которые решили его сжечь; негодование терновых кустов было безмерно, они были оскорблены и раздосадованы.

Волшебными чарами терновые кусты подняли сокрушительный вихрь. Пыль и солома закружились в воздухе, смерч сорвал крыши с домов, и вскоре порывы ветра разметали всю деревню по брёвнышку. Терновник и ежевика заплели своими ветками развалины поселения. Земля зашевелилась, стала подниматься кочками и холмами. Из-под травы и мха проросли грибы необыкновенной величины, пятнистые опёнки облепили рухнувшие дома, склизкие улитки разрушили остатки каменной кладки, и по всей бывшей деревне поднялись ели такой высоты, что места этого нельзя стало узнать. Деревня пропала без следа, исчезла и поросла колокольчиками.

Ранним утром этого злосчастного дня двое подростков, брат и сестра, пошли в лес за малиной. Малины вдоль старой вырубки было много, малиновый запах висел в тёплом лесном воздухе, жужжали разгоряченные солнцем слепни, и чёрно-белая сорока изредка стрекотала на верхушке осины, качая длинным хвостом. Брат с сестрой набрали полные лукошки ягод; но возвратиться они уже не смогли. Когда девочка и мальчик вышли к высоченному ельнику, они подумали, что заблудились и отправились искать дорогу домой, уходя все дальше и дальше от того места, где ещё утром стояла их родная терновая деревня. Заблудившихся подростков звали Карл и Рависсанта — это были брат и сестра, ставшие впоследствии королём и королевой Пиноальбара. Но пока они ничего не знали о своей будущей судьбе. Девочка и мальчик пробирались сквозь лес, подбадривая друг друга и стараясь быть храбрыми. Они перешли через незнакомую речку по горбатым рыбьим спинам, перепрыгивая с окуня на голавля; выслушали глупые советы глупой говорящей скалы, в кустистых бровях которой жили сойки и барсуки; встретились с лесной ведьмой Мегадой Хинья, Мегада Хинья была так голодна, что чуть не съела детей, и они чудом от неё убежали; они видели, как прошелестел по траве зелёный пояс Странствующей Девы; и на тринадцатый день пути вышли к каменному дому колдуна Септония Мара, перед входом в который на веревочке побрякивали вяленые барабульки. Посреди дома сам собой горел костёр, и красная саламандра бегала в огне, мерцая черными пятнами. Жёлтые глаза колдуна Септония Мара посмотрели на вошедших, и каменная дверь позади Карла и Рависсанты захлопнулась.

Септоний Мар жил на свете так давно, что уже не помнил, была ли у него когда-нибудь мама. Он любил барабульку, и втайне переживал, что не особенно высок ростом, хотя роста он был самого обычного, ничем не хуже, чем у всех остальных.

Септоний Мар интересовался тайнами природы, колдовством и влиянием звёзд на сердца людей, но мысли путались в его голове, он ничего не понимал и только злился. Он собирал книги по герметическим наукам и симпатической магии, изучал алгебру и пифагорийскую нумерологию, знал травы, помогающие росту волос бровей, и пил по утрам отвар из настойки изумрудов, но то ли изумрудный отвар был жидковат, то ли какая другая ехидная причина являла свои вредоносные свойства Септонию Мару, только колдовство его всякий раз кончалось как-то так, что похвастать им было решительно невозможно. Хотя колдовство Септония Мара не вызывало ни у кого зависти, Септоний Мар старался проникнуть своей глупой мыслью в самые потаённые глубины бытия, и с кропотливой щепетильностью соткать новый, доселе невиданный узор жизни, нанизывая элементы мира, песчинка за песчинкой и капелька за капелькой на чёрную нить колдовства. Но, не смотря на это, мир вокруг колдуна Септония Мара продолжал жить своей жизнью, не больно-то обращая на него внимание. Солнце, как всегда, всходило на рассвете и садилось на вечерней заре, уступая место звёздам и месяцу, трава по утрам покрывалась росой, среди подорожника и одуванчиков ползали бестолковые букашки, и зайцы верещали прямо перед его домом. Септоний Мар прогонял зайцев и думал: я бы научил их всех жить мудро, но они и слушать не хотят, глупые игры им дороже всего, вся их жизнь — это страдание от невежества и страстей.

Карла и Рависсанту Септоний Мар взял себе в ученики, и Рависсанта стала делать такие успехи в волшебстве, что старый колдун только диву давался, почёсывался и скашивал жёлтые глаза набок.

Карл волшебным искусством не очень интересовался, он лазил по деревьям, плавал в речке и откровенно посмеивался над неудачливым колдуном. Но хуже всего было то, что мальчик быстро рос, что не на шутку раздражало Септония Мара. Карл стал казаться ему слишком высоким. Септоний Мар завидовал его росту, злился, начал носить башмаки на толстой подошве, что приводило колдуна в ещё большую ярость, и, наконец, старый колдун решил избавиться от мальчика. Он стал заводить разговоры о том, как хорошо плавать на кораблях по разным морям, видеть дальние страны, и всё в таком романтическом духе, что было не ясно, что же сам-то он сидит в квадратном доме среди леса. Романтические разговоры окончились тем, что Септоний Мар отправил Карла служить юнгой на корабль адмирала ДюМаля.

Подрастающий мальчик Карл стал юнгой на адмиральском корабле ликлаутанского королевского флота и увидел мир таким, каким его не видят люди с берега. Море отдалило полузабытые детские воспоминания об исчезнувшей родной деревне, притупило тоску по сестре, и показало пустой сине-зелёный простор, где кроме воды и неба не было ничего. В море была сила и глубина, но не было ни жалости, ни счастья.

Молодой Карл под командованием ДюМаля быстро дослужился до матроса, но во время шторма у мыса Ржавых Гирь был выброшен за борт. Карл был смелым и сильным человеком, он долго продержался на воде среди волн и был спасён. Его заметили моряки небольшой быстроходной шхуны и втащили к себе на борт. Спасшие Карла моряки оказались пиратами. Пираты, подобравшие матроса королевского флота в открытом море, сказали, что он волен сам выбирать свою дальнейшую судьбу: пираты могут высадить его на берег в каком-нибудь порту, либо, если он сам захочет, он может остаться на пиратском корабле, тогда он станет равноправным членом команды, и ему будет гарантирована доля добычи от морских грабежей и набегов. На суше у Карла не было ни одной родной души, кроме Рависсанты, но возвращаться к ней, в дом Септония Мара, Карлу не хотелось.

Куда ему было идти? Старый колдун Септоний Мар ненавидел Карла и отправил его служить на флот. Карл честно служил на корабле, но случилась беда, и его командир — адмирал ДюМаль взял и выбросил его за борт. Карл не любил людей и не доверял им, он подумал и решил остаться с разбойниками. Капитан пиратов Джимми Флетчер был рад принять в пиратскую семью умелого и храброго матроса, такие парни были нужны на корабле. Молодой Карл нравился капитану Флетчеру.

Флетчер заботился о Карле, как умел, и прикрывал во время сражений, когда не в меру храбрый Карл лез в драку впереди всего экипажа. Карл не знал страха, но не знал он и милосердия. И если сам он остался в живых, то все добрые чувства погибли в нём во время того шторма у мыса Ржавых Гирь.

Так он и разбойничал с пиратами несколько лет, пока его друг и покровитель капитан Джимми Флетчер не умер от жёлтой лихорадки на южных островах. Пираты, оставшиеся без командира, собрались на совет и избрали Карла своим новым капитаном. Вскоре жестокость капитана Карла стала известна по всем морям. Он грабил торговые суда, топил военные корабли и опустошал прибрежные деревни, словом, сделался отпетым негодяем».

Септоний Мар в тайном дворце

Записи Рэтфорда Шванка на полях кулинарной книги

Сушеные груши

«Милая Грюнибунда, настало время рассказать, что случилось до моего появления в зеркале.

Итак, однажды зимой я занялся уборкой, перевернул всё вверх дном, выбился из сил и призвал на помощь мастера Крюнкеля Шпунка, чтобы можно было прекратить беспорядок, и определить каждой вещи своё место.

До сих пор я точно не знаю, оставил ли я границы моих владений без волшебной защиты, когда пропустил к себе Крюнкеля, или у бездарного колдуна Септония Мара хватило ума самому преодолеть чары. Но более всего я склоняюсь к мысли, что это было дело рук юной Рависсанты. Уже в те ранние годы она была необычайно талантлива.

Как бы то ни было, однажды я впустил на порог двух заснеженных и озябших людей: неопределенного вида желтоглазого волшебника с барабулькой в руках и рыжую красавицу, шмыгающую носом и сбивающую снег с башмаков. Они поселились в моём доме и внесли в мою жизнь сумбур, недоумение и, в то же время, добрые чувства.

Септоний Мар, по-своему, был интересным собеседником. Он задавался величайшими вопросами: мог рассуждать о смысле жизни, первопричинах бытия или о вечной изначальной гармонии. Более того, Септоний Мар хранил в своей голове множество самых парадоксальных фактов, которые он вполне интересно излагал. Но чем больше мы общались, тем яснее становилось, что Септоний Мар пришёл ко мне, чтобы научиться хоть сколько-нибудь серьёзному волшебству, потому что его собственные разглагольствования не стоили ровным счётом ничего. Груда знаний, захламлявшая его голову, не была приведена в порядок, Септоний Мар не умел построить простого силлогизма, сравнивал явления несовместимые по природе и ошибался в самых простых выводах. Я показывал ему книги, по которым некогда выучился сам, рассказывал ему всё, ничего не скрывая и не утаивая. Но Септоний Мар соображал очень туго.

Его юная ученица, в отличие от учителя, понимала всё с полуслова, с наслаждением рылась в моей библиотеке и задавала умные вопросы. Глаза Рависсанты светились радостью открытий, день ото дня её волшебство становилось всё совершеннее и сильнее.

Однажды я застал Рависсанту за чтением старой детской книжки. Она так увлеклась, что ничего не замечала кругом, щёки её пылали. Книгу эту никто бы не решился назвать мудрой. В ней не было волшебных тайн и рассуждений о вечности. Книжка была про прекрасного рыцаря. Героем книжки был рыцарь. Он несметно богат, родовит и благороден, молод, красив и храбр. Власть его безгранична. Верные друзья готовы отдать за него жизнь. Знатные девушки влюбляются в рыцаря и всюду следуют за ним пёстрой свитой. Но рыцарь не обращает на них внимания и влюбляется в простую поселянку по имени Ланта. Ланта так прекрасна, что храбрый рыцарь не осмеливается с ней заговорить. Он скачет перед ней на вороном коне, но Ланта остаётся равнодушной. Рыцарь пытается попасться ей на глаза, ищет встречи, бывает в тех местах, где бывает Ланта. Но прекрасные синие глаза Ланты смотрят сквозь него, как будто прекрасного кавалера не существует вовсе. Рыцарь понимает, что синие глаза Ланты не видят ничего. Девушка слепа от рождения. Рыцарь нанимает за огромные деньги лучших врачей, но ни один лекарь не может помочь девушке. Он узнает, что виной всему проклятие, наложенное страшным колдуном на мать Иоланты ещё до рождения дочки. Все девушки королевства, влюблённые в рыцаря, не в силах более видеть его страдания, собираются вместе и убивают своим ядом старого страшного колдуна. Влюблённые девушки бьют в барабаны и отбивают такт, ударяя в ладоши и громыхая бандерильями. Синеглазая слепая Ланта танцует погребальную чакону на могиле колдуна. Всё.

Рависсанта закончила читать, и подняла на меня свои прекрасные чёрные глаза полные слёз. Она смутилась и спросила, почему я держу у себя такие наивные сентиментальные книги. Помнится, я не сразу нашёлся, как ответить. Ответ мой получился патетическим, но мне показалось, что Рависсанта приняла мои слова очень близко. В простых книгах, — сказал я, — иногда бывают искренние чувства, без которых невозможна высокая мудрость. Только великие чувства дают простор мысли, — так я говорил, вдохновенно размахивая руками, когда в дверях появился мрачный Септоний Мар. Ему показалось, что я рассказываю Рависсанте какие-то особенные секреты мастерства.

Январь подходил к середине, низкое зимнее солнце в три часа дня скрывалось за снежными вершинами. Пихты и ели замирали в морозной тьме, и сквозь толстые узоры инея на окнах ничего нельзя было увидеть на дворе. Вечерами лучше всего было сидеть в столовой, где мягкие ковры приглушали звук шагов, печки разливали блаженный жар, и пахло дубовыми дровами. Мы так и поступали, и с наступлением сумерек, сразу же садились ужинать. Септоний Мар после еды засыпал, его утомляли наши умные беседы. Когда мы разговаривали с Рависсантой о волшебстве, Септоний Мар уже через несколько минут переставал понимать, о чём мы толкуем, и начинал клевать носом. Мы с Рависсантой и Крюнкелем Шпунком пересаживались поближе к печке, чтобы храп старого колдуна не мешал нашей беседе.

В один из таких вечеров мастер Крюнкель Шпунк окинул нас с Рависсантой взглядом человека, знающего жизнь не только по книгам, и сказал: Друг мой, великий волшебник Рэтфорд Шванк, – сказал он, — подумай, что ты делаешь. Септоний Мар — неудачливый тщеславный глупец, он держит при себе Рависсанту, потому что хочет видеть себя выдающимся магом, у которого есть такая прекрасная ученица. Ему лестно считать самого себя учителем, хотя сам он не понимает в волшебстве ни бельмеса. Он же хочет быть великим! Не умным, не добрым — а великим, то есть буквально: большим! В магических книгах его интересуют описания средств увеличения роста. Вот все его мечты: стать здоровенным великаном, и чтобы ученица суетилась возле его ног. Все прочие должны либо завидовать, либо бояться. Я не волшебник, но безо всякого волшебства вижу этого вашего Септония Мара насквозь — это противный глупый старый хрыч!

Рависсанта смущенно улыбнулась, опустила ресницы и ничего не сказала.

— Боюсь, — продолжал мудрый Крюнкель Шпунк, — что Септоний Мар уже отравил душу Рависсанты, но ещё есть надежда, что научные поиски нашей талантливой колдуньи чисты и бескорыстны. Но нужна ли Рависсанте вся эта магия, пыльные книги и долгие разговоры с одинокими стариками? Волшебство жизни разлито в самом мире, и юной девушке было бы лучше жить среди молодых весёлых людей, где-нибудь в красивом шумном городе на берегу тёплого моря. Книги не заменят человеку счастья, ум не принесёт радости без любви и добрых движений сердца. Ты, Рэтфорд Шванк, сам того не замечая, держишь при себе Рависсанту. Твои необыкновенные знания, твоя доброта, наконец, умение вкусно готовить, держат Рависсанту на привязи не хуже крепкой верёвки.

— Вы меня прогоняете? — спросила Рависсанта.

— Нет, — одновременно сказали мы со Шпунком, но после долгих разговоров мы решили отправить Рависсанту в большой мир. Мы мечтали тогда, что её жизнь сложится красиво и счастливо, но нашим надеждам не суждено было сбыться.

Рависсанта покинула волшебный дворец. Я готовил суповой завтрак, время от времени залезая в кастрюлю оловянным половником и снимая пробу. Тут появился Септоний Мар и потребовал от меня объяснений. Он был взбешён тем, что Рависсанта ушла. Колдун остался без ученицы, и его возмущению не было предела. Я понял, что быстро успокоить Септония Мара не удастся и предложил ему прогуляться по морозцу, чтобы он перестал волноваться. Мы долго с ним ходили, глядя с высокого скалистого обрыва на морскую даль, но Септоний Мар никак не хотел мириться с потерей Рависсанты. Он обвинял меня в том, что я скрываю от него секреты колдовства, что я завидую ему, и теперь, вдобавок ко всему, ещё лишил его любимой ученицы, которую он приютил, обогрел и всему научил. Я рассмеялся, повертел в руках поварёшку, и совершенно беззлобно сказал Септонию Мару, что если он сейчас же не перестанет нести вздор, то получит половником по лбу. Септонию Мару не понравилась моя шутка, он побелел от ярости, и отбежал от меня на самый край обрыва.

В это время на боковое крыльцо дворца вышел мастер Крюнкель Шпунк, он видел, как всё произошло. По словам Крюнкеля Шпунка, разгневанный Септоний Мар отбежал на край скалы, карнизом нависавшей на страшной высоте над морем, повернулся ко мне лицом и прокричал заклинание. Это было самое глупое заклинание. Во всех книгах по магии его упоминают как запрещённое и опасное для тех, кто захочет им воспользоваться. Вероятно, именно этот запрет и привлек Септония Мара. Это было заклинание роста. Септоний Мар стал расти и раздуваться. Он рос, делался круглым и очень страшным. Септоний Мар сделался уже выше деревьев и продолжал расти. Я понял, что сейчас случится беда, вытянул в его сторону руку с половником, чтобы остановить это неудачное волшебство, но я не успел. Септоний Мар испугался, что я причиню ему вред, и ударил в меня страшной волшебной молнией. Молния испепелила меня полностью. Я превратился в облачко дыма. Огромный Септоний Мар, расхохоталось от удовольствия, но скала не выдержала его тяжести. Камень треснул, и Септоний Мар обрушился в море, и морская пучина сомкнулась над ним.

От меня осталась только расплавленная поварёшка. Крюнкель Шпунк подобрал этот бесформенный кусок олова и отправился в путь. Он чуть не замерз в лесу, но был спасён маленькой доброй поварихой. Сначала из куска олова Крюнкель Шпунк смастерил для тебя лебедя, потом инфанта Бертольда велела изготовить зеркало. И случилось так, дорогая Грюнибунда, что твоё доброе сердце и добрые сказки вернули меня к жизни. Я был спасён, но опасные приключения на этом не закончились, а приняли самый неожиданный оборот».

Песчаная отмель реки Эрбадо

Записи Рэтфорда Шванка на полях кулинарной книги

Салат из креветок

«Дорогая Грюнибунда, когда мы убежали с дворцовой кухни в Ликлаутании, я надеялся, что преследователи потеряют нас из виду. Но вскоре стало понятно, что тебе нужно быть как можно дальше от опасной реки, чтобы гадкие твари не узнали о твоём существовании и не смогли тебе навредить, поэтому я пригласил лосиху Лу.

Ну, а в излучине Эрбадо вскоре произошла битва, после которой это место на реке стало называться Вонючим Омутом, потому что там осталось очень много дохлых спрутов и осьминогов».

— Ого-го, — сказала Кнокс-Покс.

— Вот именно, — отозвался мудрый медведь Штейн, — на этом записи в кулинарной книге Рэтфорда Шванка заканчиваются, но если тебя интересует рецепт приготовления горохового супа или подливки для макарон, ты можешь написать письмо Сенквикастеру, и он удовлетворит твоё любопытство.

— Сейчас не время для горохового супа, — сказала Кнокс-Покс.

— Никогда не говори таких слов, — произнёс медведь Штейн, — предлагаю немедленно воспользоваться нашими связями при дворе и пойти в гости к Джерри. Там и пообедаем.

Часть II

Разделение тыквенного народа

На обед собралось всё пиноальбарское общество. Жёлтая Собака пыталась отгрызть у Кнокс-Покс забинтованную руку, Джерри уговаривал дятла не ковырять носом потолочные балки, Кира Финт шушукалась и хихикала с дикобразом. Дукс Мак-Грегор опекал куклу Агату, обеспокоенную судьбой своего тыквенного народа. За последнее время с тыквенными человечками произошли весьма тревожные перемены, которые Агата — королева тыквенного народа — справедливо считала настоящей трагедией. Дело в том, что тыквоголовый Эрфи — хранитель Черничной Книги и восторженный патриот мифического прошлого тыквенного народа, не просто верил в происхождение дынных человечков от Великой Небесной Тыквы, но со временем как-то проникся идеей, что сам он является наиболее прямым и близким потомком Небесной Тыквы, и даже сумел убедить нескольких наиболее тыквоголовых дынных братьев, что он, Эрфи — хранитель Черничной Книги, может светиться по ночам тыквенно-розовым светом, и что слова его содержат тыквенный сок истины. Тыквоголовый Эрфи так увлекся размышлениями о тыквенном величии, что однажды решил поговорить об этом с мудрым медведем Штейном. Мудрый Штейн не стал потешаться над простодушным Эрфи, терпеливо выслушал всю ту чушь, которую страстно изложил дынный человечек, но и восторга никакого медведь Штейн тоже не выказал, и очень осторожно дал понять, что можно было бы научиться читать, и узнать, в конце концов, что же написано в так называемой Черничной Книге, которую, кстати, дынные человечки украли из королевской библиотеки Пиноальбара. Эрфи пришёл в ярость от разговора с медведем Штейном, стал говорить, что медведи вообще ненавидят тыквы, что деспотическая охрана дынных полей принесла их народу одни только страдания. Эрфи был возмущён наглым поведением Штейна — этого варварского мохнатого существа, лишённого какого-либо священного трепета, этого алчного грубого поедателя мёда, того мёда, который трудолюбивые скромные пчёлы, собирают, в том числе, с прекрасных жёлтых тыквенных цветов.

В разговорах с наиболее близкими товарищами тыквоголовый Эрфи стал намекать, что, мол, ещё неизвестно, почему бывший король Карл устраивал знаменитые торжественные охоты на мудрых медведей, что Карл, конечно, был страшный человек, но дыма без огня не бывает, и всё подобное в том же духе. Нормальные дынные человечки попытались втолковать Эрфи, что он напрасно кипятится, что дынный народ явился на свет ради созерцания красоты, что все они дети Грюнибунды, потому что она рассказала такую чудесную сказку про беззаботных и радостных дынных людей. Ещё, говорили добрые маленькие человечки, у них есть королева Агата, самая прекрасная королева на свете, которая их любит не меньше Грюнибунды, заботится о них и очень серьезно относится к своим королевским обязанностям. Эрфи заявил, что всё это его не касается, что лично он ничего против королевы Агаты не имеет. Но королевская власть — власть земная, к тому же Агата — всего лишь кукла, да ещё недынного племени. А значит, королеве Агате дела нет до Великой Небесной Тыквы. Никакие доводы разума не действовали на тыквоголового Эрфи, и закончилось дело тем, что он объявил себя Защитником Небесной Тыквы и с большой группой единомышленников покинул пределы Пиноальбара. Королева Агата не смогла их остановить, тыквенный народ оказался разделён на две части: сторонники Грюнибунды со слезами на глазах провожали своих бестолковых братьев, уходящих из Пиноальбара, но фанатичный тыквоголовый Эрфи с Черничной Книгой под мышкой был непоколебим, его друзья шли, гордо подняв головы. Они ушли вдаль, не ведая сомнений и печали. Чёрные пиноальбарские петухи встревоженно кукарекали им вслед.

Через три дня после ухода из Пиноальбара тыквенники заблудились в лесу, и на них напала стая воронов. Тыквенные человечки заняли круговою оборону, и, чтобы спасти священную Черничную Книгу от неприятеля, спрятали её в дупле дерева. Вороны налетали со всех сторон, хлопали крыльями и щёлкали клювами, что очень пугало глупых тыквоголовых человечков. Самый свирепый из воронов схватил Эрфи и улетел с ним неизвестно куда. Оставшись без своего предводителя тыквенники бросились врассыпную, попрятались по кустам и затаились. Когда вороны улетели, человечки снова собрались вместе, но многих недосчитались. Эрфи был похищен, а Черничную Книгу они так и не сумели отыскать, человечки не помнили места, где они спрятали Книгу.

Человечки одичали в лесу. Многие из них видели, как ворон ухватил Эрфи за шиворот и унёс с собой. Поэтому, вскоре они забыли даже о странном толковании потерянной Черничной Книги, и уверовали в то, что их великий предводитель был вознесён прямо на небо. А если их Эрфи находится теперь на небе, решили глупые тыквенники, то им сами разрешено всё что угодно, и они могут творить теперь, что захотят. Вскоре глупые тыквенники превратились в опасный и весьма многочисленный народ лесных грабителей. Народ этот получил название эрфитов. Прочие люди, эрфитами не являющиеся, не заслуживали, с их точки зрения, никакого внимания. Эрфиты интересовались чужаками только в том случае, если у тех можно было что-нибудь отнять либо украсть.

Как-то раз эрфиты устроили засаду в лесном овраге и напали на отряд солдат с овальными щитами в руках. Солдаты оказались остатками Ордена Яйценосцев. Тыквенные человечки пришли в священное изумление, когда увидели на щитах братьев Ордена Яйценосцев изображение жёлтого круга, который они приняли за тыкву. Таким образом, битва эрфитов с яйценосцами не состоялась, оба отряда объединились. С присоединением умелых в бою яйценосцев мощь тыквоголового воинство возросла, и эти бестолковые существа стали представлять серьезную угрозу северным рубежам Пиноальбара. Время от времени из дальних деревень поступали тревожные вести. Кукла Агата переживала, она не знала, что предпринять и посоветовалась с королём Гебульдарием.

Гебульдарий сказал, что надо соблюдать спокойствие и надеяться на лучшее. Сам он начал вооружать ополчение и выставил дозоры на всех дорогах. Как король Пиноальбара он не мог поступить иначе.

После обеда Джерри и Кнокс-Покс вышли на балкон королевского дворца. Под ними внизу были черепичные крыши и белые стены домов. Крашеные голубой краской ставни млели на ярком солнце, красная герань и настурции росли там, куда не могли добраться козы с козлятами. Во дворах курчавился молодой виноград, и возвышались грецкие орехи. Тонкий аромат цветущих лимонов смешивался с запахом коровника, создавая неповторимую пиноальбарскую атмосферу, которую с детства любила Кнокс-Покс и которая была так дорога Джерри. Они стояли вдвоём на балконе и смотрели на дальние горы, покрытые лесом. Теперь их красота как будто возросла и наполнилась каким-то щемящим смыслом.

— Как думаешь, нашим придётся бить этих глупых эрфитов? — спросила Кнокс-Покс, — счастье закончится? Что ждёт нас впереди?

— Не знаю. Я не могу подобрать для этого точного слова, — ответил Джерри.

Этим же вечером мудрый медведь Штейн записал в своём трактате «О наблюдениях и выводах»: Слово и реальность не должны достигать полного тождества. Точное попадание слова убивает его смысл, потому что мысли и чувству не остается места между знаком и жизнью. Любовь понимания ворошит ветхие страницы нашего мира, и по запаху старых давно выцветших чернил мы узнаем о тайне, имя которой — мечта.

Одинокие странствия Антонио Сенквикастера Мастер Антонио Сенквикастер спал в походном шатре, и капли ночного тумана падали на туго натянутое полотно палатки. Бум-м, — тихо гудели капли, и высоченные буки шумели листьями где-то в вышине. Хрустела старым орехом серая мышь, едва слышно хлюпал в балке ручей, и осторожные косули пробирались по склонам гор всё выше и выше, чтобы к рассвету выйти к зелёным пастбищам среди редких кривых сосен и белых облаков. Антонио Сенквикастер спал, ночь пахла лесом, прелыми листьями и тёплой золой костра. Пегая бело-чёрная лошадь стояла, прислонившись к дубовому стволу, и хвост её висел неподвижно. Лошади казалось, что она чутко охраняет спящего Сенквикастера, но лошадь спала. Большой лес не таил никаких опасностей, звёзды мерцали среди листвы, отбрасывая слабые тени на землю, траву и камни. Сенквикастеру приснился страшный сон: Они вышли из моря. Запутавшаяся рыба билась у них в бородах. Позеленевшие бронзовые щиты покрывали ракушки, их синие руки сжимали красные древки копий. Они вошли в город Матугу на восьмой день после праздника Кибар-Шират. Морская трава заполонила дворы, и песок сыпался с неба вместо дождя…

Антонио Сенквикастер проснулся и откинул влажный полог. Он вышел из палатки, вдохнул свежий влажный воздух. Ночь приближалась к рассвету. В лёгком серебристом сиянии перед Сенквикастером появилась вежливая корова. Маленькая северная принцесса Сигред сидела на ней верхом.

— Дорогой Антонио, — сказала принцесса Сигред, — поезжайте прямиком к Рэтфорду Шванку, путь будет долгим, но вы не беспокойтесь ни о чём. Дорога для вас открыта. Всё будет хорошо, — так сказала маленькая северная принцесса Сигред и удалилась в темноту леса.

— Кукла Агата вас очень любит, — раздался издалека голос вежливой коровы, — она передавала вам привет.

Серебристое сияние растаяло, и на душе Сенквикастера воцарился мир. Ещё затемно он навьючил пегую лошадь и отправился в путь. Сенквикастер вёл лошадь под уздцы, и лошадь дремала на ходу, пока яркое солнце не взошло над вершинами деревьев.

Он ехал много дней, дорога петляла, огибая горные отроги. Синие вершины манили вдаль, скалы, овраги и реки преграждали ему путь. Сенквикастер ехал вперёд, и даже его пегая лошадь, которая, казалось, видела всё на свете и побывала в разных концах земли, начинала удивляться бескрайности этого безлюдного лесного мира.

Одинокие странствия Рависсанты

Постаревшая и уставшая от жизни Рависсанта шла в это время среди голых гор и диких пустошей. Она уходила в восточные каменные степи, где нельзя жить, где горькие озёра несут смерть, и низкое небо давит на плечи, как могильная плита. Рависсанте мучительно хотелось что-то понять, может быть вспомнить. Но мысль ускользала, чувства не просыпались, душа была пуста и безжизненна, как каменная пустыня, по которой она шла долгие дни и ночи. Нельзя сказать, что Рависсанта потеряла надежду, никакой надежды у неё давно не было. Рависсанта была по-прежнему сильна, она могла бы продержаться ещё дня два или три, но шла она всё медленнее, часто останавливалась, с тоской глядя на мёртвое пространство вокруг себя. Она силилась уловить хоть какой-то лучик былого детского счастья, но внезапно, вместо счастья Рависсанта испытала ужасную горькую муку. Ушли мысли о Гебульдарии, не осталось ревности к Шенгейде, она забыла, что была когда-то королевой и великой волшебницей, и судьба погибшего Орден Яйценосцев, созданного ею когда-то вместе с братом Карлом, была Рависсанте безразлична. Просто ей стало больно и стыдно. Чувство это было невыносимо. Рависсанта была как потерявшийся ребёнок, который не знает, куда ему идти. Она упала на колени и заплакала. Она ужаснулась самой себя, и не могла от себя ни спрятаться, ни убежать. Всё разрывалось у неё внутри. Рависсанта обхватила голову руками и закричала.

— Кричи, кричи. Всё равно, кроме меня, тебя никто не услышит, — сказал Чёрный Лев, появляясь из-за груды камней, — кому ты нужна, глупая седая старуха.

«Раз уж ты пришёл, — подумала Рависсанта, — значит тебе-то как раз я и нужна».

— Что ты затеяла? — снова заговорил Лев, не дождавшись от Рвиссанты никакого ответа.

— Боюсь, тебе этого не понять.

Чёрный Лев от досады сел на хвост и почесал за ухом.

— Рависсанта, ты всё-таки думай, с кем говоришь.

— А, собственно, с кем?

— Э-ээ, — Чёрный Лев осёкся, — да ну тебя совсем! Рависсанта, что ты мне голову морочишь. Перестань придуриваться. Забрела в пустыню, ты тут, не ровён час, помрёшь.

— Что ты меня пугаешь? Как это я помру?

— Тут место такое нежилое, запросто можно умереть!

— А, ты про это, ты смертью меня решил напугать, — безразлично сказала Рависсанта, чем снова озадачила Чёрного Льва.

— Не расстраивайся, — сказал Лев, — всё только начинается. Тут такие виды вырисовываются заманчивые. А ты губишь себя, забралась неведомо куда.

— Какой ты заботливый.

— Конечно! Мы же с тобой друзья, — соврал Чёрный Лев, — не вешай носа, Рависсанта, приободрись!

У тебя же есть твоя волшебная палочка?

«Ага, — подумала Рависсанта, — значит, как и предполагал Рэтфорд Шванк, сначала он захочет получить волшебную палочку».

— Палочку я тебе не дам! — заносчиво сказала она.

— Вот! Молодец! Вижу, в тебе проснулась жадность, интерес к жизни. Я просто хотел сказать, что с волшебной палочкой ты можешь ещё колдовать, и всё такое… Давай возвращаться, — сказал Лев, – будет волшебно, вот увидишь! Я тебе обещаю. Что ты смеёшься?! Война, подвиги, морские сражения… э, что там ещё? Осады городов, пожары, предательства, рыцари проткнутые копьями, безутешные дамы! Будет очень интересно, поверь. Летописцы напишут об этом книги, барды, менестрели и мейстерзингеры споют про эту войну песни! А ты тут убиваешься в пустыне, кричишь… Пойдём, пора возвращаться.

— Не пойду, — Рависсанта отрицательно помотала головой и про себя подумала: я тебе устрою менестрелей, я тебе таких устрою менестрелей, собачий сын, только ахнешь!

— Волшебную палочку у меня похитил дикобраз. Мне нечего больше делать в мире людей, — сказала Рависсанта, — оставь меня.

— Тогда я тебя покину, — Чёрный Лев загорелся красным пламенем, земля под ним провалилась, раздался грохот падающих камней, и Чёрный Лев скрылся.

Терновая палочка Как и много лет назад великий добрый волшебник Рэтфорд Шванк вызвал к себе на подмогу мастера Крюнкеля Шпунка, который принёс ему какую-то кривую колючую ветку, завёрнутую в тряпочку.

Рэтфорд Шванк недоверчиво взял сучок в руку, внимательно рассмотрел, даже понюхал, и пришёл в восторг:

— Это же он? Я угадал?

— Он самый, — ответил Крюнкель Шпунк.

— Придётся пожертвовать дикобразом, — сказал Рэтфорл Шванк, — но зато теперь у нас всё получится.

Дикобраз тайными тропами покинул пределы дворца, держа в зубах терновую палку. «А что если в конце пути нас не ждут орехи с черносливом? — думал дикобраз Нифиринфу, и на душе у него становилось тревожно, — что движет нами: корыстные орехи или благородное любопытство?»

Вскоре всадник на чёрно-белой пегой лошади проскакал по дорожке перед дворцом, и Рэтфорд Шванк с Крюнкелем Шпунком вышли из-за стола встречать Антонио Сенквикастера, размахивая крахмальными салфетками и выкрикивая приветствия.

Рассказы волшебника Рэтфорда Шванка

— Человек, выдававший себя за брата Ордена Яйценосцев, провёл в гостеприимном плену у ШахаПадишаха несколько лет, и, наконец, нагруженный драгоценными подарками, был отпущен на свободу. Он переплыл Синий залив на торговом корабле и сразу попался в лапы диких тыквенных человечков. Тыквенники отобрали у него все драгоценности и пришли в восхищение, узнав о богатствах королевича Шаха Падишаха. Идея набега и грабежа засела в их глупых головах, и тыквенники занялись строительством лодок. Яйценосец тайно покинул тыквоголовых эрфитов и добрался до Ликлаутании.

В это время герцогиня Бертольда Борнская тоже прибыла в Ликлаутанию. Она не захотела жить в избушке посреди леса с опальным герцогом Борном Толстым. Бертольда покинула место ссылки, рассказывая всем о коварстве короля Гебульдария, столь жестоко поступившего с герцогом и захватившим исконные борнские земли. Она призывала отомстить пиноальбарским захватчикам и восстановить честное имя её мужа. В Ликлаутании адмирал ДюМаль слушал Бертольду невнимательно, война с Пиноальбаром казалась адмиралу опасной и не очень выгодной. Бертольда злилась и устраивала балы. ДюМаль, который терпеть не мог шум и веселье, отсиживался в душной каюте корабля и свирепел день ото дня всё больше и больше.

Бертольда Борнская веселилась, развлечения кружили ей голову, по ночам свечи пылали в золотых канделябрах, алмазы рассыпали тысячи искр, живые тюльпаны полянами стояли в хрустальных вазах с горной ледяной водой, и пажи в атласных панталонах разносили мятный оранжад.

— Герцогиня! — услышала Бертольда Борнская у себя за спиной страшноватый, но, как будто, знакомый голос. Бертольда обернулась.

— Герцогиня, я вижу, вы не сидите больше взаперти в Борнском замке, не живёте в лесу среди зверей. Приятная встреча, — сказал человек в белой рясе яйценосца и откинул капюшон.

— Ваше величество, — проговорила Бертольда и побледнела, потому что человек, скрывавшийся под видом рыцаря Ордена Яйценосцев, был Карлом, бывшим королём Пиноальбара.

Бертольда Борнская схватила Карла за руку и утащила его танцевать. Она сразу сообразила, что теперь у желанной войны с Пиноальбаром появляется новый смысл. Надо помочь Карлу собрать войско и вернуть Карла на Пиноальбарский престол. Герцог Борн умрёт в ссылке в лесу, в его смерти обвинят Гебульдария. Карл при поддержке ликлаутанской армии разгромит Гебульдария и станет королём Пиноальбара. Тогда Бертольда выйдет замуж за Карла и станет пиноальбарской королевой.

Карл и Бертольда протанцевали до самого рассвета, и когда потухли бледные утренние свечи, военно-романтический союз был заключён.

— Послушайте, Шванк, — спросил Сенквикастер, изумлённый рассказом волшебника, — откуда у вас такие подробные сведения?

— У Киры Финт есть друзья в Ликлаутании. Кире Финт помогает дикобраз, который от неё просто без ума. Ещё и дятел участвует.

— Так надо всех предупредить. Рассказать королю Гебульдарию, Шаху-Падишаху.

— Э, — махнул рукой великий добрый волшебник Рэтфорд Шванк, — молодо-зелено! Предупредить!

Да и так в Пиноальбаре чёрные петухи горланят с утра до ночи. Все предупреждены, но от этого только хуже.

— Это почему?

— Это потому, что Чёрному Льву не важно, кто победит, ему важно совсем другое.

— Вы меня пугаете, — сказал Антонио Сенквикастер.

— Я сам напуган, — весело сказал Рэтфорд Шванк, — Чёрный Лев прекрасно знает, что после того как Септоний Мар получит от Рависсанты волшебную палочку, он не сделается сильнее. Будет примерно вот что: Септоний Мар получит волшебную палку; дынные человечки в компании яйценосцев устремятся к берегам королевства Шаха-Падишаха; бывший король Карл с флотом адмирала ДюМаля нападёт на Пиноальбар; Шах-Падишах со своими роскошными рыцарями придёт на помощь Пиноальбару. В это время тыквенники разграбят падишаховы сокровища и вернутся к себе. По дороге назад морские чудовища Септония Мара, уверенные в своём могуществе, нападут на тыквенников, но те устроят избиение кальмаров и спрутов. Пока ДюМаль воюет с королём Гебульдарием у стен Пиноальбара, огромная армия лесных великанов Карася и Грюнибунды вторгнется в Ликлаутанию. Словом, будет длительная всеобщая война, и Септоний Мар обнаружит, что у него в этой войне нет никакого подавляющего превосходства. Чёрный Лев думает, что если война продлится долго, то рано или поздно Септоний Мар или ДюМаль призовут Чёрного Льва к себе на помощь, потому что в такой войне все средства хороши. Конечно, каждый хочет как лучше, но раз уж такое творится кругом, всякому терпению есть предел. Надо же как-то положить конец беззаконию, войне и грабежам. Для такого дела все средства хороши, и каждому понятно: на чьей стороне будет Чёрный Лев — тот и победит. А если придёт Чёрный Лев, будет поздно, — заключил свой рассказ Рэтфорд Шванк и сердито стукнул черенком ножа по столу, — поэтому мы с мастером Кюнкелем Шпунком придумали маленькую хитрость и решили пожертвовать дикобразом.

А теперь мы хотели бы услышать от Сенквикастера, что рассказала ему Грюнибунда при свете лампы.

Буря

Сказка Грюнибунды, пересказанная Сенквикастером

— Это не сказка в обычном смысле, — сказал Антонио Сенквикастер, — это просто добрая история со странным началом и добрым концом. Слушайте, мне надо успеть рассказать её вовремя.

Дождливое лето позапрошлого года привело в движение болотных цвергов Бойренского леса. Злобные бородатые карлики вылезли из затопленных нор и покинули торфяные болота, бросив несметные запасы клюквы, собранные поколениями предков. Карлики шли, перекинув бороды через плечо, поглядывая исподлобья маленькими свирепыми глазками, и чавкая размокшими сапогами. Они напоминали движущиеся поганки. Вскоре нашествие болотных цвергов заполонило окрестные леса и достигло предгорий Раунцберга. Там, среди скал и зарослей вереска, они нашли влажную пойму речки Цухенвассер, изобилующую куликами и лягушками. Но не лягушки привлекли их внимание — вся долина реки была покрыта кочками, поросшими брусникой и клюквой. Высший смысл своего существования болотные цверги видят в сборе клюквы. В этом занятии они упорны и неутомимы. Характер этих карликов очень суров. Цверги молчаливы, и некоторые считают, что общаются они только знаками, но и жестов этих у них только два. Один обозначает: клюква есть, другой: клюквы нет.

Цверги в серых колпаках, обмотанные седыми бородами, рассыпались по низменности под Раунцбергом и замерли от восторга. Они переглянулись и кивнули головами, что означало: ага, клюква есть. После чего начали собирать клюкву, как это делали они сами и их предки на протяжении тысячелетий.

Весть о клюквенной долине распространилась с необыкновенной быстротой, и вскоре все цверги ползали среди кочек и мха, разгребая ягодные веточки заскорузлыми руками и проворно срывая красные ягоды с тонких стебельков. Щекотание неутомимых многочисленных карликов разбудило горного великана Лумкина, который спал в этой самой долине с незапамятных времён и никому не мешал.

Исполинский Лумкин спал себе и спал, все о нём позабыли, часть Лумкина заболотилась и покрылась мхом, часть слилась с горами и покрылась лесом. В лесной части Лумкина хорошо росли маслята и рыжики. Он спал долгие годы и не имел никакой охоты просыпаться. Однажды во сне он увидел прекрасную Суюнгель, пришедшую с кувшином к водопаду. Суюнгель размахивала чёрными косичками и так понравилась Лумкину, что он решил спать дальше, чтобы увидеть её снова. Великан и не думал просыпаться, но цверги побеспокоили его. Тогда горный исполин поднялся и отправился умываться. Море оказалось недостаточно глубоким для простодушного Лумкина, он отошёл от берега на значительное расстояние, пригрелся на солнышке и снова заснул. Там он возвышается и поныне в виде горы с остатками соснового леса на плечах.

История болотных цвегров, любящих клюкву, девушки Суюнгель с косичками и кувшином и самого горного великана Лумкина интересна тем, что, выйдя в море, Лумкин сел на недостроенный подводный золотой дворец Септония Мара.

Фантазия волшебника Септония Мара никогда не была слишком богатой: он хотел быть большого роста и жить в золотом дворце. Чтобы чувствовать своё могущество ему нужен был дворец с золотыми колоннами, коралловыми садами и разноцветными рыбками. Септоний Мар думал, что он самый великий и могучий, до тех пор, пока бедолага Лумкин всё не разрушил. Сам Септоний Мар чудом ускользнул от гибели под его чреслами и стал искать причину своей уязвимости. Вскоре странная догадка посетила его шарообразную голову. Много лет назад Септоний Мар подарил Рависсанте волшебную палочку, потому что от этой палочки всё равно не было никакого прока, а Септонию Мару хотелось проявить покровительственную щедрость. Со временем запоздалая жадность стала терзать его душу, а когда он понял, что его волшебное могущество не так уж и велико, Септоний Мар решил, что значительная часть его магических сил осталась в подаренной палочке.

Дикобраз Нифиринфу шёл по лесу в неизвестном направлении. Мысли путались в его голове.

Дикобраз не мог решить, чего ему хочется больше: есть или спать. Но он шёл вперёд, петляя между деревьями и фырча. Думая о финиках он закрыл глаза, но продолжал идти по нюху, пока кто-то не наступил ему большой лапой на голову.

— Отдай волшебную палочку, — сказал Чёрный Лев, придавливая дикобраза к земле.

— Не отдам, — ответил дикобраз Нифиринфу, и свёрток с палочкой выпал у него изо рта.

— Ха-ха-ха, — рассмеялся Чёрный Лев, схватил палочку и скрылся в кустах.

Через непродолжительное время Чёрный Лев уже плыл по Синему заливу в чёрной лодке. Чёрная лодка Льва пылала изнутри красным пламенем и выглядела устрашающе. Рядом с лодкой из воды стала подниматься огромная туша чудовища — это был Септоний Мар.

— Септоний, — сказал Чёрный Лев и протянул свёрток, — смотри, что я тебе привёз.

Септоний Мар протянул маленькую лапку и, что было силы, сжал палочку в ладони. Острая терновая колючка продырявила его шкуру. С шипением и треском из Септония Мара стала выливаться противная тёмная жижа. Всё бурлило и клокотало, море вокруг почернело. Септоний Мар начал сжиматься, и когда окончательно сдулся, превратился в маленького сморщенного человечка со злобными жёлтыми глазами.

— Что ты наделал? Ты продырявил меня простой терновой колючкой! — возмущённо прокричал сдувшийся Септоний Мар, нырнул и навсегда скрылся в морских глубинах.

— В самом деле, — изумился Чёрный Лев, — что-то я непонятное натворил. Надо удирать отсюда, пока ещё чего-нибудь не случилось.

В это время на берега Синего залива очень далеко друг от друга вышли два волшебника. Возле Пиноальбарской бухты стоял длинный человек с длинной седой бородой. Это был Дукс Мак-Грегор.

Совсем в другой части моря, недалеко от устья реки Эрбадо находился Рэтфорд Шванк со своими друзьями. Дукс Мак-Грегор и Рэтфорд Шванк стали размахивать руками и выкрикивать заклинания удивительной силы. Над морем поднялся ветер, тучи собрались над заливом, и началась буря.

Буря разметала ликлаутанские корабли, их выбросило на камни и разбило в щепки, но ни один матрос не утонул. Лодки тыквенных человечков подхватила огромная волна и выплеснула их недалеко от Пиноальбара. Дукс Мак-Грегор и Грюнибунда вместе с куклой Агатой ходили по берегу, подбирали глупых одичавших тыквенников, отряхивали их от водорослей и складывали в большие корзины. Тыквенники присмирели и не решались перечить королеве.

Напрасно Септоний Мар злобно булькал и топал ногами. Морские чудовища увидев, что с ним случилось, отказались ему служить и расползлись в разные стороны. Морские гады больше никогда не возвращались.

— Вот и вся история, — сказал Антонио Сенквикастер.

— Ага, — сказал Рэтфорд Шванк, — с волшебной палкой из колючего терновника мы с Крюнкелем Шпунком угадали точно. Теперь бежим к обрыву. Будем делать бурю прямо оттуда. Так даже лучше получится.

Крюнкель Шпунк, Антонио Сенквикастер и Рэтфорд Шванк вышли из дворца. Далеко внизу простиралось море. Где-то на краю горизонта едва виднелись паруса флотилии ДюМаля.

— Итак, — сказал Рэтфорд Шванк, потирая ладони, — пора!

Он поднял руку. Всё стихло, и небо вдали потемнело.

— Будет буря, — сказал Крюнкель Шпунк.

Эпилог

Июньский зной в Пиноальбаре истребил воспоминания о весне, фиалках и синих цветах шафрана.

Окрестные поля покрылись тысячелистником и ромашкой, сойки в горах клевали дикую черешню, и земляника жухла на солнцепёке. Ближе к вечеру наступала духота, тучи наползали с моря.

Коричневые, фиолетовые и голубые груды облаков зацеплялись за холмы, рокотал гром, трещали удары близких молний, и посуда звенела в шкафах. Кошки пережидали дождь в дровяных сараях, зелёные древесные лягушки квакали, карабкались по стенам и забирались в открытые окна домов.

Пиноальбарские дети выносили пойманных лягушек на улицу, где потоки воды гнали по отмытой мостовой ветки, лепестки роз и сбитые дождём незрелые сливы. Лягушки уплывали по течению, а потом всё повторялось с начала. Ирисы пригибало дождём к земле. Печи дымили, огонь горел неровно, дрова стреляли, разбрасывая по кухням дымящиеся угольки. А на утро солнце сушило лужи, на город падала тяжёлая жара, и паруса кораблей повисали в неподвижном воздухе. От моря пахло водорослями.

Кнокс-Покс сидела по шейку в воде, отфыркиваясь от солёных волн и думая о том, что приготовления к войне её ничуть не радуют. Жёлтая Собака спала в тени, накрыв морду мокрыми лапами. Пиноальбар готовился к осаде, в городе было полно вооружённых людей, король приказал чинить старые укрепления и строить новые крепостные стены. Через ворота, перегороженные мешками с песком, протискивались подводы с продовольствием и фуражом, молодцеватые вестовые сбивались с ног, шумные рыцари, укутанные в бархат и драгоценности, громыхали железом. Джерри мечтал о подвигах и разгроме врагов. Но лето шло своим чередом, синее небо отражалось в море, а в море на песке сидела Кнокс-Покс, высовывая свои ступни из воды и разглядывая пальцы ног. Сломанная рука её срослась, доктор Когитум недавно снял бинты, и белая незагорелая полоса светилась теперь в воде, как серебристая рыба.

«Я оторву голову этой Бертольде, — думала Кнокс-Покс, покачиваясь на волнах, — я оторву голову этой дуре, и всё, не будет никакой дурацкой войны». Она нырнула и поплыла к дальнему молу у входа в бухту, где лежали на камнях перевёрнутые кверху килем рассохшиеся лодки, и нахальный пеликан Лукас выпрашивал рыбу с рыбацких фелюг под лоскутными косыми парусами. Через полчаса Кнокс-Покс доплыла до мола, вышла из воды и села, прислонившись спиной к горячим доскам шестивёсельной шлюпки. Пеликан куда-то улетел, было пустынно и жарко. Сияющее море сливалось с небом, белые камешки, шероховатые от соли, согревали ладони и слепили глаза. Солнце жгло, свет пробивал воду до самого дна, и медузы уходили дальше от берега в поисках холодных течений.

— Уф, — сказала она, — как же они мне все надоели!

Кнокс-Покс с досады ударила кулаком по гальке, и серо-зелёный краб в панике отбежал от неё, спотыкаясь и шурша ногами.

«Сейчас, — думала Кнокс-Покс, — этот Джерри с авангардом ополчения… Нет, это невозможно! Это невозможно представить: «ополчение» и «авангард». Все с ума посходили! «Ополчение» — это сборище выживших из ума бездельников с гнутыми вилами в руках, их выгнали из дома их старухи, чтобы те не путались под ногами. И теперь они рассказывают друг дружке небылицы про то, как они храбро бились при Пиноальбаре против разбойника Карла, как каждый из них положил десяток врагов. Как я их ненавижу! Они рассказывают, как Толстый Борн был восхищён их храбростью, когда брал их в плен, а они, конечно, не желали сдаваться и бились до конца. Теперь этот авангард инвалидов выдвигается в леса, чтобы передовые кордоны пиноальбарцев сумели храбро отразить первый натиск Ликлаутании. И романтичный Бен-Джерри Рогариф эль-Махра Брумаль, по причине невыговариваемости ни одним нормальным человеком его эфиопского имени, называемый в просторечии Рогембрумалем, или просто Джерри… теперь этот Джерри, в голове которого не больше мозгов, чем у одичавшего лесного арбузария, теперь Джерри едет на зебре, предводительствуя этим отрядом престарелых козопасов.

Ненавижу Джерри, — думала Кнокс-Покс, — теперь у него есть меч, кстати, тот самый, и даже щит с геральдическими пиноальбарскими крыжовниками. Он возомнит себя рыцарем, рассвирепеет, начнёт жечь всё кругом драконьим огнём! А если его убьют? А если его грохнет первый попавшийся солдат? Не храбрый рыцарь в латах из светлого золота, а тупой гвидличский наёмник, который служит ДюМалю за полтора фильдо в месяц, за тухлую овсянку с солониной. Что тогда? А если этот Джерри сам убьёт какого-нибудь глупого эрфитствующего тыквенника? Что тогда? Как после этого жить? Как он посмотрит после этого в глаза Агате или Грюнибунде? Им подвигов хочется. Что они знают о жизни? Феерические молокососы, саблезубые мечтатели. Что они понимают? В войне понимают только мой дед, медведь Штейн и Агата. Агату я люблю, она молодец. Остальные – просто придурки! Каждого запереть в библиотеке и заставить читать, чтобы никто не дёрнулся, чтобы сидели и молчали, пока хоть что-нибудь не начнут соображать. И к каждому приставить по врачу. Каждому своего Когитума с успокоительным отваром, на случай обострения патриотического героизма, — так думала Кнокс-Покс, глядя как над городом собираются белые кучевые облака, — все они ужасны, — думала она, — а Бертольде я лично оторву голову.

Вероятно, последние слова Кнокс-Покс произнесла вслух.

— Не стоит отрывать Бертольде голову, — раздался спокойный голос, и чья-то тень легла на КноксПокс. Она подняла глаза и увидела в ярком солнечном свете Рависсанту.

— Этого ещё не хватало, — выговорила Кнокс-Покс.

— Не беспокойся, войны не будет.

— Что всё это значит? Как ты посмела сюда вернуться! «Войны не будет». Почему я должна тебе верить?

— Прислушайся. Что ты слышишь?

Кнокс-Покс некоторое время молчала.

— Ничего, — сказала Кнокс-Покс, — я ничего не слышу.

— Ты права. Чёрные петухи Пиноальбара перестали кукарекать, потому что опасности больше нет, наступила тишина. Скоро начнётся буря, — сказала Рависсанта, — тебе надо уходить отсюда.

Рависсанта постояла ещё немного, раскачиваясь с пятки на носок, как будто хотела что-то ещё сказать, но не решилась.

— Прощай, — сказала Рависсанта и начала таять в воздухе. Её подхватило ветром и унесло. Она исчезла.

Кнокс-Покс посмотрела в открытое море. Волны вдали покрылись пеной, небо помрачнело, и ветер засвистел в травинках между камней. В воздухе посвежело, вопли чаек сносило к берегу, прибой ворчал, клацая валунами и передвигая гальку. Вершины гор ещё озарялись солнцем, но вскоре и они померкли. Краски дня сгустились, мир изменился, глубокая даль и каждая песчинка на руке КноксПокс стали видны отчётливо и ясно. Всё закончится бурей, — подумала она, — и прекрасно. Я очень рада.