Рождение наследника очень обрадовало государя. Теперь он мог быть спокоен за будущее своего рода. Конец приставаниям епископов, насмешкам придворных, едва скрываемому презрению графов! Имея сына, он покажет всем, кто господин в королевстве. Выполнив свой долг короля и супруга, Генрих мог теперь жить, как ему заблагорассудится.

Прежде всего надо было проучить слишком могущественного Бастарда, посмевшего ухаживать за королевой на глазах у Генриха, — и это с согласия его глупой жены. Разве герцог не просил королеву стать крестной матерью его первенца Роберта? Чтобы преподать урок, король помирится с Жоффруа Мартелем и заключит с ним союз. Граф Анжуйский, завязший в войне с Гийомом за освобождение крепостей Домфрон и Алансон, мог пойти на удовлетворение всех пожеланий короля. Двух мнений на сей счет и быть не могло, учитывая создавшийся расклад.

Несмотря на возражение Бодуэна Фландрского, 15 августа 1052 года Генрих призвал Жоффруа и после отслуженной в аббатстве Большой мессы заключил с ним торжественный мир.

По этому поводу, к великой радости парижан, были устроены увеселения: состязания на Сене, когда противники стараются столкнуть друг друга в воду шестами, турниры, где сама королева вручает награду победителю. Это придало праздникам особый блеск.

Присутствие королевы, однако, становилось для Генриха все более невыносимым. Особенно нельзя было упоминать при нем о приехавшей вместе с Анной Елене. Елена смотрела на Генриха с нескрываемым отвращением и упорно продолжала говорить только на своем варварском языке.

Уже много раз королю хотелось отослать ее восвояси, но король опасался гнева Анны. Какую ужасную сцену устроила жена, когда через несколько дней после родов застала Генриха любезничающим с юным оруженосцем! Анна говорила те же слова, что и мать короля, слова жесткие, грубые. Генрих снова почувствовал себя мальчуганом, которого королева Констансия называла тряпкой. С момента рождения Филиппа Генрих не прикасался к Анне. Вскоре, впрочем, он снова взойдет на ее ложе. И не потому, что она вызывала у него желание, просто надо было соблюсти элементарные приличия.

Анне он намеревался показать, кто здесь хозяин. Генрих женился на ней, чтобы она рожала наследников для королевства, и она будет их рожать, хочет того или нет. Иначе он разведется с ней в два счета.

— Ваше величество, вы так задумчивы… Я вас поцелую, если скажете, почему у вас мрачный вид.

— Мой Оливье, я думал о королеве.

— Тогда почему лицо ваше печально? Королева Анна добрая и красивая женщина.

— Замолчи, ты сам не понимаешь, о чем говоришь. Ты не должен защищать ее только лишь потому, что она поет с тобой.

— Добрый король, я полагаю, что вы несправедливы. Разве она не родила вам сына? Я думаю, вы ревнуете. Ее все любят, в том числе и я.

— Ты глуп. Как можно любить женщину? Женщины болтливы, кокетливы, злы и бесстыдны. А их отвратительное тело: эти их груди, влажная и вонючая дырка, их месячные… Фу! Все это вызывает у меня отвращение. Стоит только об этом подумать, как сразу тошнит. Другое дело — тело юноши: оно крепкое и гладкое. У юноши плоская грудь, круглые ягодицы, мягкий член, становящийся твердым, как гранит, под ласками возлюбленного. В мужчине — красота!

— Я так не думаю. Как и вы, я нежно люблю мужскую красоту и мне нравится ласкать мужское тело, но я люблю и женский торс, гибкость женских членов, выпуклость живота. Вспомните королеву: вы сами говорили мне об удовольствии, которое испытали, познав ее.

— Но я очень страдал. Чтобы придать себе храбрости, я думал о тебе. Я закрывал глаза и воображал, что держу в объятиях тебя.

— Мы очень разные. Я бы широко открыл глаза, чтобы увидеть, как прекрасная Анна извивается подо мной.

— Попридержи язык! Ты забыл, что говоришь о королеве?!

Оливье, лежавший с небрежной грацией на подушках, изящным прыжком поднялся и, прижав руку к сердцу, насмешливо поклонился.

— Простите, сир, я забыл, что говорю с королем, а не с возлюбленным.

— На сей раз прощаю тебя, если только ты обещаешь не любезничать впредь с придворными девицами.

— Прекрасный король, охотно обещаю вам это, потому что я не люблю девиц. Я люблю… милых полнотелых дам, с пышным задом, полным животом и грудями.

Бархатная подушка, брошенная Генрихом в Оливье, прервала речь молодого трубадура, который, смеясь, бросил ее обратно. Последовавшая милая потасовка опрокинула обоих на подушки, где они и предались ласкам.

Лежа затем возле уснувшего Оливье, полуодетый король смотрел сквозь узкое окно на темные тучи, возвещавшие грозу. Уже много дней над Парижем стояла тяжелая духота, чуть спадавшая ночью. Даже вода в Сене была такой теплой, что она не вызывала приятных ощущений у людей, купавшихся в надежде обрести прохладу. Подавленные духотой, парижане едва таскали ноги. Немного приободрялись, лишь выпив вина с виноградников Монмартра или Аржантейля, если были деньги. Остальные дули скверное вино из виноградных выжимок. Думая, что этим утоляют жажду, люди пили много и в состоянии опьянения повсеместно задирали друг друга, дрались. Каждый день воины из охраны подбирали около дюжины трупов; каждый день монахи из богадельни выхаживали все новых раненых; каждый день палач вешал преступников. В городе царила удушливая атмосфера, в которую изредка врывался звон колоколов, раздававшийся в сероватом небе. Вдали слышались грозовые раскаты.

Хотя после полудня прошло не много времени, было темно, как в разгар зимы. Ослепляющая молния вдруг озарила покои, подчеркнув белизну кожи Оливье. Король протянул руку и погладил слипшиеся от пота и слегка вьющиеся на затылке волосы мальчика. В то же мгновение удар грома необычайной силы заставил вздрогнуть обоих мужчин. Генрих перекрестился и прошептал молитву. Оливье приподнялся, протирая глаза.

— Кажется, Бог не очень доволен. Можно даже сказать, что он гневается.

— Замолчи! Ты богохульничаешь. Мы — бедные грешники. Да защитит нас Божья Матерь. Оденься, твоя нагота оскорбляет…

— А нагота короля?

— О!..

Генрих неловко привел в порядок свою одежду.

Оливье улыбнулся.

— Уходи… оставь меня… Я намерен просить у Бога прощения.

На коленях, закрыв голову руками, король Франции снова молил Господа простить ему грех содомии.