Хотя лето подходило к концу, все еще стояла невыносимая жара. Урожай был хорошим, и зерно было убрано в закрома. Наконец-то Франция увидела, что призрак голода понемногу исчезает. Больше стало праздников — к великой радости знатных людей и простых вилланов. По всему королевству устраивались охоты, состязания лодок, пляски, игрища и рыцарские турниры, имевшие особенно большой успех.

Церковь неодобрительно относилась к этим языческим увеселениям и старалась сопровождать их религиозными церемониями, которые для добродушных простолюдинов делались очередным развлечением. И как было не восхищаться богатством церковного облачения, золотом, сверкавшим на одеждах епископов во время Больших месс на открытом воздухе! Также простому люду казалось, что они слышат голоса ангелов, а вовсе не обычных певчих. Новая королева и ее первенец принесли благополучие. В храмах было полно людей, пришедших поблагодарить Господа. Они призывали Божье благословение на короля и королеву.

Потребовалось все умение Бодуэна Фландрского вести переговоры и вся нежность графини Адели, чтобы Генрих дал разрешение Анне съездить в Руан, где должны были крестить сына Гийома и Матильды. Именно они просили Анну стать крестной матерью их маленького Роберта. В действительности же это очень устраивало короля: отсутствие мужа сестры и самой сестры позволяло как следует проучить Бастарда.

Анна отправилась в Руан в начале сентября, в сопровождении капелланов, лекарей, оруженосцев, придворных дам, кормилиц, нянек, портняжек и, конечно же, в сопровождении Елены и Ирины. Елена никому другому не давала в руки маленького Филиппа, самого славного, покладистого и красивого ребенка после ее дорогой княжны.

Длинный королевский поезд растянулся под немилосердным солнцем. Жара несколько смягчалась под пологом лесов, которые приходилось проезжать. Поезд часто делал остановки, чтобы королева и приближенные дамы могли выкупаться в Сене. Анна вновь обрела прежнюю живость характера и тонкий стан. Лишь более полная грудь говорила, что она стала женщиной и матерью. Анна гордилась своим сыном, ребенком крепким и красивым.

Граф де Валуа настоял на том, чтобы ему было дозволено сопровождать королеву. Несмотря на нежелание Анны, король дал графу свое согласие, предпочитая хоть на некоторое время побыть вдали от своего могущественного вассала. Госслену де Шони было поручено с особенным тщанием охранять ребенка. Он же, в свою очередь, возложил эту обязанность на Филиппа, к которому с каждым днем испытывал все большую привязанность. Да и как не чувствовать к Порезанному признательности за его отказ поступить на службу к королю? Филипп же лишь сказал, что предпочитает служить семье де Шони, чем беспутному обществу королевских стражей.

Филипп однажды чуть не выдал себя, увидев ребенка, первенца Анны, на руках Елены. Она подозрительно посмотрела на него и вдруг обратилась к нему на русском языке. Филипп испугался, что ее прозорливый взгляд мог заметить слишком уж явное удовольствие, испытанное им при звуках русской речи. Он сделал вид, что ничего не понимает, и по-французски ответил кормилице, которая вздохнула и снова стала напевать колыбельную. Услышав этот незамысловатый напев, Филипп спешно убежал, чтобы скрыть навернувшиеся слезы. В лесу он долго предавался печали.

Оглушенный страданием, Филипп брел по чаще, сбивал мечом папоротники. Он продвигался все дальше, окруженный сильным запахом живительного сока растений. Неожиданно Филипп увидел изможденного старика. Старик, сила которого удивила Филиппа, поднял на него кулак. Филипп взглянул на него глазами, полными слез, и, не высказав ни удивления, ни гнева, отошел, прошептав:

— Смерти, старик, ищешь?!

Незнакомец вздрогнул.

— Не смерти ищу, но если такова воля Господня и если ты являешься его посланцем, то я согласен умереть.

— Кто ты, бедный безумец, вставший на моей дороге?

— Я всего только человек среди людей, дерево среди деревьев, растение среди растений. Все страдания — это мои страдания.

— Ты хочешь сказать, что деревья и растения страдают, как люди?

— Они страдают, как все живущее во славу Бога на земле. Мне понятен язык растений — моих друзей, начиная от самого могучего дуба и до самой слабой былинки. Я понимаю и язык животных, начиная от всеми нелюбимого и всегда преследуемого волка и до скрытной ласки.

Филипп уселся на пень, задумчиво глядя на старика.

— В детстве я, как и ты, тоже разговаривал с деревьями в дубравах моей страны. Я поверял им свои печали и радости; поговорю и мне становится легче. Я был уверен, что они понимают меня.

— Ты прав. Если бы ты был более внимателен, то услышал бы все их тайны.

— Но я вырос и уже давно не доверяю ни дереву, ни человеку.

— Может, пришло время сделать это? Тот, кто многие годы живет в чаще леса, способен все понять.

— Ступай своей дорогой, старый! Нечего тут понимать!

— Как слуга Божий, отшельник этих мест, я обязан помогать всем тем из моих ближних, кто скорбит. Твоя, как вижу, тоска велика. Не хочешь ли снять с души часть ноши?

— Если бы и хотел, то не могу.

— Что ж, не настаиваю. А не хочешь ли помолиться со мной?

Филипп поднялся.

— Куда ты идешь? — спросил его старец.

— Туда, где можно помолиться.

— А ты посмотри вокруг. Здесь все сделано Творцом. Разве эти деревья не образуют свод его храма? А мох — не тот же ковер? А пение птиц — не его гимны? Бог — везде. Воздух, которым мы дышим, наполнен его любовью. Так что помолимся, сын мой, чтобы Господь дал покой душевный. Вставай на колени!

Они долго молились. Когда Филипп встал с колен, на сердце уже было не так тяжело и голова просветлела. Он искренне поблагодарил монаха. Тот же, благословив, отпустил Филиппа.

* * *

Когда Филипп присоединился к поезду, уже наступила мягкая, жаркая летняя ночь. Небо было густо усеяно звездами. Иные покидали небосклон и, оставляя за собой светящийся след, падали на землю. Караван остановился на опушке у реки, в которой при свете полной луны с удовольствием поплескались Анна и камеристки. На берегу жарились на кострах птица, зайцы и кабанчики, убитые по дороге рыцарями и оруженосцами.

Спрятавшись под ивами, склонившимися до самой воды, Рауль де Крепи глаз не спускал с королевы. Увидев обнаженное тело молодой женщины, граф безумно возжелал ее. Напрасно Анна высокомерно относилась к нему и отвергала все его попытки к сближению, тогда как всячески привечала Оливье из Арля, делившего ложе с ее же собственным супругом. Настанет день, и де Крепи будет обладать ею. Он покажет, что может сделать мужчина с женщиной. Как и многие другие, она будет стонать от его ласк и еще пощады попросит.

Близкий шорох оторвал Рауля от приятного созерцания. Насторожившись и взяв в руки широкий охотничий нож, Рауль затаил дыхание. Заслоненный стволом небольшого дерева, какой-то писец, задрав рясу, мастурбировал, с вожделением глядя на собственное отражение в воде. Раулю забавно было наблюдать за толстым монахом, доставлявшим себе скромное удовольствие. Когда же наконец монах кончил, издав при этом тонкий поросячий визг, Рауль не смог сдержаться и рассмеялся.

От страха несчастный монах чуть не свалился в реку: он поскользнулся, но устоял на ногах. Со все еще задранной рясой, монах, не долго думая, пустился наутек. Этот шум всполошил королевскую охрану. Воины перешли реку, но увидели только лишь примятую траву да сломанные ветки.

С помощью служанок Елена насухо вытерла и одела королеву. Анна отказалась надеть верхнее, слишком тяжелое для этого жаркого вечера платье. Расслабленная, она позволила себя причесать. Откинувшись назад, ни о чем не думая, Анна наслаждалась приятной усталостью в теле, мягкостью ночи и красотой неба Франции. С неба время от времени скатывалась падающая звезда. Анна старалась сейчас не вспоминать Новгород, не думать о своей потерянной стране!

Подобрав складки широкой головной накидки, которой Ирина покрыла ее косы, Анна встала. При свете костров, одетая в красное платье, с красной накидкой на голове, она сейчас была похожа на пламя. Все посмотрели на королеву.

Анна подошла к столу, где была разложена еда. Усевшись на складной, с высокой спинкой стул, она приняла от молодого оруженосца металлическую чашу с ароматной водой. Анна ополоснула в ней пальцы. Другой молодой придворный протянул королеве кусок белой материи.

Дичь была хорошо прожарена, а мясо зайца, сдобренное лесными травами, показалось вполне сочным. Она полакомилась также персиками и курагой, привезенными из Персии и присланными братом Всеволодом; затем выпила доброго вина, подаренного графом Провансальским.

По знаку королевы Госслен де Шони, стоявший на почтительном от нее расстоянии, приблизился.

— Вы не видели любезного Оливье? Мне хотелось бы послушать музыку, — сказала ее величество.

— Я не видел его с восхода солнца, ваше величество, но прикажу его привести немедленно.

— Спасибо, мессир Госслен. Скажите, а как поживает ваш сын? Он уже поправился после падения с лошади?

— Он совсем здоров и сидит в седле, как будто ничего и не случилось. А за беспокойство о моей семье я сердечно благодарю вас.

— Кстати, Елена мне сказала, что у вас в доме есть человек, на редкость уродливый и очень преданный моему сыну. Это так или нет?

— Совершенно верно, ваше величество. Я поручил ему охранять юного принца. Правда, этот мой человек очень страшен, но изуродовала его человеческая рука, он вовсе таким не родился. Лицо его ужасно, но душа прекрасна. Я очень его уважаю и привязан к нему.

— Редкая в ваших устах похвала. А скажите, мессир Госслен, верны ли дошедшие до меня слухи о войне между Нормандией и нами?

— Видите ли, дело в том, что по своему положению я не отношусь к тем, кто посвящен в тайны государя, однако же сам я мало верю этому. Слишком много нитей связывает наши земли. Путешествие, которое вы совершаете, лучшее тому доказательство.

— Да услышит вас Господь!

— Госпожа королева, позвольте мне пожелать вам доброго вечера. — Рауль де Крепи возник в нескольких шагах от Анны. Он подошел так тихо, что она и не услышала его приближения.

— Добрый вечер, граф.

— Путешествие не утомило вас? И как ваше купание?

— Благодарю за беспокойство. Все очень хорошо, спасибо.

Рауль притворился, будто не понимает, что его выпроваживают.

— Я слышал, — сказал он, — вы пожелали послушать музыку, ваше величество. Вот отличные музыканты. Они прибыли от двора германского императора. Не хотите ли их послушать?

Анна кивком головы выразила согласие.

Трио музыкантов, двое мужчин и женщина, сыграли медленную и размеренную мелодию, не имевшую ничего общего с веселостью провансальской музыки, которую Анна так любила.

Уж не музыка ли заставила Оливье покинуть свое убежище?

Он появился, подпрыгивая, танцуя и играя на флейте. Растерявшиеся музыканты, взяв еще несколько аккордов, перестали играть.

— Продолжайте! — крикнул разъяренный Рауль.

— Нет, пусть прекратят, — сказала ее величество. — Я предпочитаю слушать Оливье. Елена! Принеси-ка мои гусли.

— Сестра моя, королеве Франции неприлично так выставлять себя, — сказала, подойдя, графиня Фландрская.

— Адель, милая, не браните меня. Сегодня такой чудесный вечер. Так хорошо, но я отнюдь не забываю, что королева. Мой отец, Ярослав Мудрый, Великий князь, не гнушался петь при народе. Он говаривал, что в песне человек выражает свое счастье быть сотворенным Богом. Также он говорил, что музыка приближает людей к Богу, благодаря ей они становятся лучше.

— Вы всегда переубедите, — сказала, смеясь, золовка.

Адель Фландрская сделала придворным дамам и рыцарям знак приблизиться.

Дамы устроились на подушках, принесенных служанками, рыцари остались стоять позади дам.

* * *

Убедившись, что все в порядке, Филипп отошел от возка, где отдыхали кормилицы и ребенок. Он приблизился к собравшимся.

Филипп сейчас находился в нескольких шагах от своей любимой и упивался ее красотой. С первыми же звуками гуслей Филипп закрыл глаза и погрузился в воспоминания. О совместных поездках верхом, об играх, о длинных летних днях, долгих зимних ночах, о ее тонкой руке, о ее улыбке и нежных глазах. Грустные эти воспоминания не вызывали сейчас в нем того страдания, которое прежде обращало Филиппа в дикого зверя. Они вызвали только лишь тихую тоску по родине. Затем Анна запела.

Сначала запела она по-французски, потом перешла на провансальский язык и, наконец, — на русский. Филипп ожидал этого испытания и подготовил свое сердце к нему. Но то, что прежде не смогла сделать колыбельная Елены, удалось гимну жатвы, который они в былые времена часто пели с Анной вместе. Эта песня придала Филиппу сил и уверенности: вдруг показалось, что открывается другой мир, где и ему будет место. Он поклялся сейчас сам себе стать одним из тех рыцарей, о подвигах которых ему рассказывал Госслен де Шони. Из любви к Анне Филипп поклялся стать лучшим из всех рыцарей. Конечно, Филипп не забыл, что дал клятву никогда не пытаться сделать так, чтобы Анна его узнала. Но он решил, что станет другим, — этот другой ведь не связан никаким обетом…

Рауль де Крепи едва сдерживал нетерпение. Этот Оливье определенно стал занимать слишком видное место. Следовало юнца удалить. А королеву он сумеет в подходящий момент заставить заплатить за нанесенные обиды. Пока что Рауль намеревался осуществить маленькое мщение, которое замыслил уже несколько дней назад. Он заметил, что Ирина, молочная сестра королевы, краснела каждый раз, когда он взглядом ненадолго останавливался на ней. Ирина никогда не упускала случая встретиться с ним, несмотря на то, что у Ирины был выбранный королем жених, некто Клемент де Тюссак, из добропорядочной пуатевинской семьи. Впрочем, мщение будет и достаточно приятным: девушка была чистой, с большими голубыми, навыкате глазами, очень яркими губами и красивого оттенка светлыми волосами. Эта приятная перспектива вернула графу хорошее настроение, Рауль решил тотчас же начать охоту. Решив так, он незаметно покинул кружок слушавших.

Граф легко отыскал Ирину. С матерью и женихом она наслаждалась игрой подруги детства. Подняв глаза на внезапно возникшую перед ней тень, Ирина испугалась, что упадет в обморок: она узнала графа. Захваченные музыкой Елена и Клемент не заметили Рауля, сделавшего Ирине знак следовать за ним. Девушка, с бьющимся сердцем поднялась и, не привлекая ничьего внимания, удалилась.

Этот человек так влек ее, что Ирина подчас забывала о страхе при виде Рауля. Каждая частица ее напряженного тела причиняла Ирине боль. Девушка пошла за высокой фигурой, все более удаляясь под сень деревьев. Эта часть леса была темна и густа.

Через несколько шагов Ирина остановилась, всматриваясь в темноту. Она слышала только шум леса, становившегося все более враждебным. Наконец она решилась позвать.

— Сеньор, где же вы?.. Это неприлично покидать меня так… Сеньор, отзовитесь, прошу вас. Святая Матерь Божия, помоги мне…

Ирина упала на колени и стала молиться.

Стоя в двух шагах от нее, граф забавлялся этой сценой, тихо проклиная густую листву, мешавшую луне хорошенько осветить девушку. Впрочем, для исполнения приятного замысла, свет был вовсе не нужен. Наслаждение в темноте не станет меньшим. Правда, графу доставляло удовольствие видеть ужас, отвращение, ненависть на лицах своих жертв. Убивал ли, занимался ли любовью, — он всегда внимательно рассматривал предмет приложения рук своих.

Как дикая кошка, граф сейчас выскочил из укрытия, опрокинул Ирину на мох, закрыл ей рот рукой.

— Не кричи, козочка… Перестань дрожать… Это я, я не причиню тебе зла… Перестань же дергаться!.. Твоя кожа мягкая! Ну, раздвинь ноги… Ты ведь пошла за мной и знала — зачем… Плутовка!.. Тебе тоже этого хочется, у тебя все влажно… Раскройся… вот так… Ты не жалеешь… что пришла?..

Граф, испустив стон, замер на покорном и дрожащем теле Ирины. Задохнувшись, он перевернулся на спину, уставившись в ночь открытыми глазами. Покоренная мгновенным чувством наслаждения, Ирина медленно успокаивалась. Долгое время они лежали неподвижно.

— Сеньор?

— Уходи! Не говори никому, слышишь? Никому не говори о том, что произошло между нами. Когда я вновь захочу тебя, подам тебе знак… Чего ждешь?.. Уходи давай…

Ирина, как побитая, поднялась, машинально поправила прическу и одежду и, сгорбившись как старуха, пошла из леса.