Анна не смогла разгадать происхождение написанного на русском языке письма. Крайняя осторожность удержала ее от того, чтобы рассказать о письме Елене, которая обязательно поделилась бы с Ириной.

Со дня охоты на лисиц лекарь короля Жан из Шартра запретил королеве ездить верхом. Кроме того, он прописал ей очищение желудка и кровопускания; в результате лечения королева действительно очень ослабела.

Рауль де Крепи пришел справиться о ее здоровье, но не смог ни на минуту остаться с Анной наедине. Говорить ему пришлось при лекаре, Елене, Ирине и служанках. Он смог лишь сказать королеве, чтобы она не ела того, чего сначала не попробуют в ее присутствии. Все громко возмутились, кроме Ирины, со злобой взглянувшей на своего возлюбленного. Анна перехватила этот взгляд. Предупреждение относилось к ее молочной сестре. Анну охватила глубокая тоска.

— Уйдите, королеве дурно! — сказал Рауль, заметив, как Анна пошатнулась.

* * *

Через три дня Анна прогнала лекаря и сиделку и пошла в свою больницу, несмотря на мольбы Елены. Под удивленным взглядом монахинь она проглотила две миски супа, сказала, что он очень хорош, потом разлила суп беднякам, толпившимся вокруг. Вдруг Анна почувствовала, что ей суют в руку свиток. Но ни одна черта на лице Анны не дрогнула. Тот, кто передал ей послание, шумно принялся хлебать суп. Королева подняла на него глаза и не смогла скрыть отвращения при виде несчастного с уродливым, едва прикрытым вонючими лохмотьями телом. Его лицо без носа, бровей и ресниц представляло собой сплошные отеки. На этом мертвом лице только глаза оставались живыми. Их блеск был невыносим.

Анна перестала раздавать суп. Некоторые, впрочем, цеплялись за нее, чтобы удержать добрую госпожу, наливавшую супа больше, чем монахини. Она укрылась в прачечной, единственном пустом в этот час месте, лихорадочно развязала ленту, стягивавшую свиток. Увидев, что написано по-русски, она восторженно поцеловала письмо. Неизвестному, писавшему королеве, удалось добраться до Оливье. Он нашел трубадура в ужасном состоянии и молил Анну обратиться к королю, который один мог освободить от наказания за оскорбление его величества. Неизвестный также советовал Анне не доверять «подруге детства», которая вступила в сделку с дьяволом. Этот человек сообщал также, что граф де Валуа оказал настоящую поддержку. Кончалось письмо уверениями в уважении. Автор письма просил королеву уничтожить пергамент. Когда развеялись радость и волнение от чтения строк, написанных по-русски, Анна перечитала письмо и уловила неясную угрозу. Она вдруг почувствовала себя окруженной врагами и соглядатаями.

Звуки голосов оторвали ее от мрачных мыслей.

— Где королева?

Анна едва успела спрятать письмо, как вошла золовка. В ее глазах светился гнев.

— Вот вы где! Вы сошли с ума, покинув постель и придя сюда, где можно подхватить всякие болезни!

— Сестра, прошу вас, я чувствую себя очень хорошо. Меня делает больной лечение метра Жана.

— Охотно верю вам, но в вашем состоянии нельзя вставать.

— Я чувствую себя очень хорошо! Я не первый раз жду ребенка.

— Мне это известно, — сказала графиня, смягчившись. — Вы знаете, как я люблю вас. Привязанность, которую я испытываю к вам, заставляет меня беспокоиться, особенно после того, как вас однажды уже пытались отравить. Кто этот гнусный человек, хотевший покуситься на вашу жизнь? Вы никого не подозреваете?

— Никого. Дорогая Адель, благодарю вас за заботу, которую вы всегда проявляли обо мне. Могу ли я ею злоупотребить, прося вас поговорить от моего имени…

Анна вдруг замолчала: не безумие ли доверять женщине, которая близка королю?

— Продолжайте, друг мой. Вы знаете, что я сделаю все, что в моей власти, чтобы быть вам полезной.

— Удалите ваших приближенных. То, что я вам скажу, должно остаться между нами.

— Выйдите! Оставьте нас одних, — приказала Адель.

Когда все вышли, Анна усадила Адель на скамью возле сушильной печи и стала перед ней на колени, держа Адель за руки.

— Что вы делаете?! Встаньте!

— Прошу вас, дайте сказать и не прерывайте меня.

— Но…

— Мне очень трудно просить вас. Я хотела бы, чтобы вы ходатайствовали перед королем об освобождении из заточения Оливье.

Графиня Фландрская вся напряглась и попробовала отнять руки. Анна не отпустила их и продолжала:

— Умирающего Оливье держат в заключении здесь, в замке. Я знаю, что за свой поступок Оливье заслуживает смерти, но я умоляю вас воспользоваться вашим влиянием и склонить Генриха к прощению.

— Слышал ли кто-нибудь подобное? Жена просит помиловать любимца своего супруга?!

— Забудем об этом. Я знаю, что, несмотря на его пороки, вы тоже привязаны к нему.

— Но не настолько, чтобы потерять привязанность брата.

— Умоляю вас!

Резким движением графиня освободилась и встала.

— Из любви к вам я забуду этот разговор и ничего не скажу о нем королю. Советую и вам поступить так же, если вы не хотите оказаться на месте того, кому покровительствуете.

Изумление, отразившееся на лице королевы, вызвало печальную улыбку у графини.

— Друг мой, знакомство с французским двором не научило вас еще распознавать опасности. Все основано на интригах, лжи, предательстве. Вам не удастся меня убедить, что при дворе вашего отца все было иначе. Что же касается меня, я не заметила, чтобы в других королевствах все было иначе.

Анна поднялась, очень бледная.

— Простите меня, я думала, что могу рассчитывать на вашу доброту и любовь к ближнему. Разве Христос не учил нас прощать?

— Не вмешивайте Господа Бога во все это. Считайте Оливье мертвецом и молитесь за него. Вы выглядите больной. Я провожу вас.

Графиня Фландрская открыла дверь.

— Идемте.

Неподвижная, похолодевшая, Анна отрицательно покачала головой.

— Ну как хотите!..

* * *

Анна уединилась за пологом, закрывавшим ложе. Со времени разговора с Адель она больше не видела графиню. Одна из придворных дам сообщила Анне, что графиня вернулась во Фландрию. Отъезд Адель, которая даже не пришла попрощаться, очень опечалил Анну. Она почувствовала, сколь одинока при дворе, где у нее было больше врагов, чем друзей.

Уже около месяца она ничего не слышала о Рауле де Крепи и о незнакомце, дважды писавшем ей по-русски. Весточки, посланные Матильде Нормандской, Госслену де Шони, Роже, архиепископу Шалонскому, остались без ответа. Анне казалось, что следят за каждым ее движением, доносят о каждом сказанном слове. Она находила успокоение только в молитве. Анна отказывалась от всякой пищи. В отчаянии Елена обратилась к королю, который и призвал свою супругу.

Уже много недель король не навещал жену. Ее худоба удивила его.

— Что с тобой? Мне сказали, что ты отказываешься есть… Подумай о ребенке, которого носишь! Ешь, сделай усилие. Ты боишься, что тебя отравят? Разве при тебе нет тех, кто пробует пищу? Но, наконец, скажи что-нибудь!.. Чего ты хочешь?

Анна подняла глаза, окруженные темными кругами.

— Я хочу свободно ходить.

— Душа моя, ты вольна ходить куда угодно, никто не мешает. Только для твоего здоровья и здоровья ребенка лекарь предписал тебе не покидать покоев.

— Жан из Шартра, наверное, думает, что поступает правильно. Но очищения желудка и кровопускания, недостаток воздуха и движений вредны моему здоровью и отбивают желание есть. Я не смогу проглотить ни кусочка, пока остаюсь удаленной от моей школы, больницы, моих бедняков.

Все переглянулись, понимая, что королева не уступит.

Лекарь не знал, на что и решиться. Он был уверен в обоснованности своего лечения, но его августейшая больная думала иначе и, казалось, решила умереть от голода, если он не изменит лечения.

— Разумное движение и небольшие прогулки не могут, конечно, повредить королеве. Ей еще далеко до срока…

— Итак, душа моя, ты слышала метра Жана? Ты можешь выходить, если будешь осторожна. А теперь поешь.

Анне пришлось призвать на помощь всю свою гордость, чтобы не вырвать из рук тех, кто должен пробовать пищу, суп из петушиных гребешков с грибами. А потом пришлось постараться не проявить спешки и не показать удовольствия, когда она ела. Через два дня Анна была уже в состоянии пойти в больницу, где больные встретили ее с такой радостью, что это ее окончательно ободрило.

Жители Санли с удовольствием видели, как их госпожа, закутанная в меха, ходила по улицам города, останавливалась у прилавков, разговаривала с ремесленниками, раздавала милостыню следовавшим за ней на приличном расстоянии калекам. Анна пила молоко, надоенное при ней, смеялась грубоватым шуткам оруженосцев, с завистью смотрела на катающихся по льду, благоговейно отстаивала мессы среди народа. На одной из церковных служб Анне передали послание графа де Валуа. В послании говорилось, что ей не следует беспокоиться и что до новолуния, с Божьей помощью, «все будет хорошо».

В этот вечер Анна молилась с еще большим усердием.

* * *

Ненависть и вожделение объединились, чтобы погубить королеву и трубадура. Ирина поняла, что ее любовник испытывает к ней только отвращение. Она ждала подходящего момента, чтобы его убили. Все колдовство не смогло заставить Рауля полюбить ее и изгнать из мыслей графа дочь киевского князя. В отчаянии, Ирина решила покончить с собой, но раньше должна была погибнуть ее соперница!

Со своей стороны, Тьери де Буа, занявший место Оливье, настаивал на наказании Оливье за преступление. Он не понимал, почему Генрих все откладывал казнь. Тьери боялся, что друзья трубадура добьются помилования.

Ирина и Тьери встретились у королевы. Они поняли, что готовы на любое преступление, лишь бы добиться своей цели. По очереди они следили или заставляли следить за королевой. Они узнали причину ее встреч с графом де Валуа. Тогда Ирина и Тьери решили сделать так, чтобы король застал в тюрьме королеву и Рауля. Удалось сделать то, что не смог сделать граф. Заговорщики добрались до пленника.

Думая, что пришло спасение, ослабевший телом и рассудком Оливье не остерегся и на куске рубахи написал кровью то, что ему продиктовал Тьери: «Приходите, я не могу жить без вас». Но поставить свою подпись ему не хватило сил.

Маленький нищий передал лоскут королеве. Она узнала почерк послания. Оливье был жив! Ребенок в лохмотьях ждал, хотя оруженосцы и пытались его прогнать. Анна их отослала. Ребенок дернул ее за рукав и сказал:

— Завтра, после вечерни, в школе…

* * *

Всю ночь Анна спрашивала себя, пойдет ли она на эту встречу. На заре она заснула тяжелым сном, наполненным кошмарами, в которых встретились Святополк — убийца Бориса и Глеба — и ее собственный муж. Анна проснулась с громким криком. Елена, пытаясь отогнать сны, трясла ее.

— Дитя мое, открой глаза, не бойся ничего, твоя кормилица здесь.

Покрытая потом, с растрепанными волосами, Анна посмотрела вокруг себя с выражением ужаса. Это вызвало беспокойство у приближенных дам, сбежавшихся на крик.

— Что случилось?

— Что происходит?

— Королева заболела?

— Надо позвать лекаря!

— Нет, капеллана!

Королева должна была возвысить голос, чтобы заставить замолчать эту кричащую толпу и, главное, чтобы выгнать всех отсюда.

— Пусть Богоматерь поможет тебе! Твое внимание к этому юноше чрезмерно, и чувства, которые ты к нему испытываешь, мне не нравятся, — созналась Елена.

— Нравятся они тебе или нет, это касается только меня.

Елена, не обращая внимания на сухость тона, продолжала:

— Ты умоляешь Матерь Божью пощадить Оливье. Ты во сне призывала ему на помощь своего отца, Великого князя Ярослава, и своего брата Владимира. Ты билась с проклятым Святополком и… со своей сестрой… моей собственной дочерью, Ириной! Ты громко выкрикивала ее имя, я разбудила тебя как раз в это время… Ты говорила ужасные вещи.

— Не плачь, это был только сон. Лучше помоги мне одеться. Худо то, что нынче Моарисса бродит по лесам.

Елена быстро перекрестилась. Анна последовала ее примеру.

— Ты совершенно обезумела, дитя мое! Ты забыла, что ты христианка! Я запрещаю тебе упоминать при мне богиню смерти!

— Да, я христианка и верю в Бога-отца, его Сына, нашего Господа Иисуса Христа, и в Святой Дух. Но с некоторых пор наши старые боги вновь являются ко мне: некоторые, как Моарисса, зовут меня. Может быть, настало время присоединиться к ним. Я устала…

— Замолчи, ты говоришь глупости!

— Не думаю. Но если это и так, я отдаю себя в руки Божественному провидению. Ты и Ирина… эти ужасные слова во сне!

— Чего ты опасаешься?

— Ничего, одень меня!

— Я заметила, что вы больше не любите друг друга, но ее ненависть, твое недоверие…

— Достаточно! Одень меня, или я позову служанок.

Елена повиновалась.

— Где Ирина?

— Не знаю. Я уже много дней не видела ее. Мне стыдно за ту жизнь, которую она ведет. Почему я не заперла ее в монастырь, как советовала графиня…

— Теперь поздно жаловаться. Я так же виновата, как и ты. У меня не хватило мужества…

— Любимая, не упрекай себя ни в чем, ты ее пожалела, она грозилась убить себя…

— А теперь угрожает мне, — прошептала Анна усталым голосом.

— Что ты говоришь?! Надеюсь, ты не веришь в то, что сама сказала?

— Моя добрая Елена!.. Ты пойдешь сегодня со мной в церковь, потом в школу. Сделай так, чтобы нас никто не сопровождал.

— Но…

— Это приказ! И никому ни слова.

* * *

Когда тяжелая дверь в подземелье за ней закрылась, Анна поняла, что совершила непоправимый поступок. Легкое головокружение заставило ее опереться о влажный камень. В эту минуту ребенок, которого она носила, зашевелился в утробе. Она инстинктивно прижала руки к животу. Елена заметила недомогание. Этот жест Анны. Она ничего не сказала, лишь поддержала ее величество. Было слишком поздно, судьба уже шла им навстречу…

Юноша, проводивший их сюда, исчез. Вместо него явился человек с пугающим выражением лица. Он держал факел, от которого шел черный тошнотворный дым. Очень узкая, извилистая лестница из камня вела под землю. Идя друг за другом, женщины придерживались за скользкие стены. Через некоторое время, показавшееся им вечностью, Анна и Елена вошли в подобие залы со сводами, опиравшимися на четыре толстые колонны. Все вокруг было разукрашено изображениями непристойных сцен, нарисованных так естественно, что женщины под вуалями даже покраснели. Летучие мыши, обеспокоенные светом, метались во всех направлениях, испуская тихий писк.

Человек зажег воткнутый в стену факел.

— Ждите здесь, — сказал он.

Прижавшись друг к другу, они видели, как он исчез в одной из галерей.

Ни одного звука, кроме шипения факела и писка животных. После влажного холода лестницы воздух здесь казался теплым. Анна опустилась на песчаный пол.

…Сколько времени находились они здесь? От волнения и усталости глаза начали закрываться.

Вывел женщин из оцепенения ужасный крик. Они поспешно встали, держа в руках кинжалы. Несмотря на испытываемый страх, вид оружия вызвал у них сообщническую улыбку. В эту минуту к ним вошел провожатый, прижимая руки к окровавленному лицу. Как животное, попавшее в западню, он натыкался на стены, столбы, пачкая их кровью, и ужасно кричал — не переставая. Наконец он упал. Из его пустых глазниц выступила клокочущая жидкость. Елена наклонилась над ним.

— Он мертв, — сказала она.

До них донеслись новые крики, в которых слышались невыносимые страдания:

— Нет!.. Нет!.. Сжальтесь!

— Это голос Оливье! — воскликнула Анна.

— Уйдем, дочь моя, уйдем!

Королева вырвалась из рук кормилицы, пытавшейся увлечь ее к лестнице, схватила факел и бросилась в галерею, откуда, казалось, и доносились вопли. Елена последовала за ней.

Через несколько шагов им пришлось повернуть обратно. Обвал закрывал проход. Другой коридор вел к ручью с быстрым течением. Ручей был слишком широк, его нельзя было перейти. Третья галерея была перекрыта ржавой решеткой. Четвертая была свободной для прохода. После многих поворотов стоны показались Анне и Елене совсем близкими. Женщины пришли в залу, более узкую, чем предыдущая. Она сужалась кверху. Пространство освещалось факелами, воткнутыми в песок. Видны были галереи и темницы.

В одной из темниц корчился старик, сжав руками древко копья, пригвоздившего его к полу. Он был раздет, изможден. В волосах и бороде виднелись солома, паутина, пыль и высохшая кровь.

Сдерживая поднимавшуюся тошноту, Анна склонилась над несчастным. Он поднял на нее остекленевшие глаза: в застывшем взгляде выразилось сомнение, потом страх, затем радость:

— Моя королева!

От удивления Анна уронила факел, покатившийся к ногам несчастного. Тотчас стал виден весь ужас пыток, которым его подвергли: на месте гениталий было отвратительное месиво, откуда торчало копье.

— Моя королева! — прошептал старик. В его голосе звучала безумная радость. Он протянул к ней руки.

Нет, нет!.. Это не мог быть милый Оливье, веселый товарищ долгих зимних вечеров, ее друг, певший такие нежные песни, умевший так хорошо сочинять музыку. Анна закричала:

— НЕТ!!!

— Моя королева…

Анна с яростью вырвала из тела несчастного копье, набросила свой плащ на то, чем теперь стал красавец Оливье, прижала к груди побелевшую голову и ласково сказала:

— Оливье!

Когда в темнице появился рыцарь в маске, уже не было места удивлению.

— Ты пришел слишком поздно, Порезанный, — сказал Оливье.

Трубадур посмотрел на тех людей, которых он любил и которые любили его так, что рисковали ради него честью и жизнью.

— Я умираю счастливым, — признался Оливье. — Оставь меня, друг, спаси королеву… Ей здесь устроили ловушку… Король знает, что она тут.

— Я знал это, — сказал рыцарь в маске. — Один из предателей и привел меня сюда.

— Быстро, уходите, моя королева… Да сохранит вас Господь… — простонал Оливье. — Филипп!..

Анна вздрогнула, услышав произнесенное имя сына.

Рыцарь распрямился.

Последним усилием Оливье приподнялся, протянул руку, как будто хотел показать что-то.

— Филипп… — прошептал он и упал замертво.

На мгновение рыцарь в маске и королева замерли. Они не могли оторвать глаз от протянутой руки.

— Идут, сеньор! Спасите ее величество, — закричала кормилица.

В волнении она сказала это по-русски.

— Не бойся ничего, Елена, я спасу ее, — ответил рыцарь также по-русски. И Елена вмиг поняла, кто он.