Возле церкви Сен-Медар продрогшая, расстроенная Леа появилась около четырех. Хоть она уже вдоволь наездилась по холодному Парижу на велосипеде, но все равно предпочла бы этот вид транспорта метро, которым ей пришлось воспользоваться: Рафаэль не сдержал своего обещания, и велосипед ей не вернул. Она вышла на станции Монж и оставшуюся часть пути прошла пешком, несмотря на то, что снова хлынул дождь.

Девушка осмотрелась вокруг: ни одного знакомого лица. Зябкие фигуры маленьких старушек двигались вдоль длинных прилавков с мясными и молочными продуктами. Серая безропотная толпа топталась на месте, пытаясь укрыться от дождя под скверными зонтиками.

Пробило четыре часа. Из церкви вышел полный мужчина и закрыл за собой дверь на ключ. Не зная, что делать, Леа двинулась за ним к улице Муффетар. На углу улицы Арбалет шла оживленная торговля с продавцом овощей за последний килограмм картошки. Уже на улице Эпе-де-Буа она повернула обратно и, чуть было не столкнулась с женщиной, шедшей ей навстречу.

— Извините, мадам… ах!..

Она узнала Марту Андрие. Та была в платке, завязанном под подбородком.

— Пройдите немного подальше, справа увидите бистро, его держит мой кузен. Скажете, что вы из Монткука, тогда он поймет, что имеет дело с другом.

В кафе кузена было тепло. В глубине маленького зала гудела круглая чугунная печка, на ней кипел большой медный чайник. За столами сидели пожилые мужчины, игравшие в манилью, домино или белот. На выложенном плиткой полу с голубым рисунком маленькими кучками лежали мокрые опилки. За прилавком, протирая стойку, стоял мужчина с пышными седоватыми усами, в берете и черной куртке угольщика. Обслужив двух молодых людей, он подошел к Леа.

— Здравствуйте, мадемуазель. Чем могу быть вам полезен?

— Я из Монткука, — сказала она, чихнув.

В его глазах промелькнуло недоверие. Однако он весело ответил:

— Я рад всем своим землякам. Вижу, что парижский воздух не для вас, вы сразу подхватили насморк. Сейчас я приготовлю вам прекрасный грог, как в прежние времена.

— Сделай-ка два, кузен, — сказала вошедшая в бистро Марта.

— Кузина Марта! Каким ветром тебя сюда занесло? Что нового произошло за вчерашний день?

— Ничего существенного, кузен Жюль. Я продрогла на этой проклятой набережной и сказала себе: почему бы нам не погреться у кузена и не выпить по капельке?

— Черт возьми, Марта! Ты, как всегда, не прочь выпить!

— В наше время женщины не должны отказывать себе в удовольствиях, когда это возможно. Не так ли, мадемуазель?

— Да, мадам.

Жюль достал из-под прилавка бутылку без этикетки, поставил на стойку три толстых стакана и до половины наполнил их ароматной жидкостью, куда украдкой бросил три кусочка сахара и дольку лимона.

— Это прекрасное средство от насморка. Эй, кузина, подай мне чайник. Осторожнее, не обожгись, — добавил он, протягивая ей тряпку.

Марта вернулась, держа чайник в вытянутой руке.

— О-хо-хо! Он же чугунный! — воскликнула она.

— Так надежней, — ответил он, наливая кипяток.

Некоторое время все молча помешивали ложечками напиток в своих стаканах.

— За ваше здоровье, дамы, — сказал хозяин бистро.

— За твое, Жюль.

— За ваше, — произнесла Леа, торопливо поставив свой стакан на стойку.

— Горячий? Но это как раз и хорошо! — с улыбкой произнес Жюль.

— Я подожду, пока он немного остынет, если вы не возражаете.

Наконец кузен удалился.

— Вы что-то узнали о Франсуа?

— Да не я, а сын. Франсуа велел ему передать, чтобы вы не наделали глупостей. Сейчас он не имеет возможности с вами встретиться. Если хотите ему что-нибудь сообщить, то я могу это сделать. Мой мальчик ждет дома, скоро он должен с ним встретиться…

«…Не наделать глупостей… Легко сказать! Ведь я же ничего не знаю… Завтра я буду нужна Саре, если только Рафаэль не выдаст нас обеих… Что мне делать?.. Что сообщить ему?» — лихарадочно соображала Леа.

— Вы можете передать ему письмо?

— Конечно.

— Правда, мне не на чем писать…

— Я попрошу у Жюля. Пейте ваш грог, а то кузен будет недоволен.

Леа послушалась. Напиток был еще очень горячим, но его уже можно было пить. Он оказался крепким и вкусным. Выпив полстакана, она почувствовала, как по телу разливается приятное тепло. Когда Марта вернулась с листком бумаги, конвертом, перьевой ручкой и баночкой чернил, Леа почувствовала себя намного лучше. Она открыла чернильницу и обмакнула перо.

«Дорогой друг, Камилла оказалась в такой же ситуации, как и С. Дядя Люк, которого вы знаете, советует мне вернуться. Что делать? Вернулся жених моей сестры, а Рафаэль занимается С. Могу ли я ему доверять? Поскорее дайте о себе знать, я чувствую себя совсем одинокой. Целую вас.

Леа».

Она сложила листок вдвое, сунула его в конверт и протянула Марте.

— Вы забыли его запечатать, — сказала та, проводя языком по намазанному клеем краю конверта. — Как только появится возможность, я свяжусь с вами.

— Скажите ему, что это очень важно. Я должна с ним увидеться.

— Бедное мое дитя, я сделаю все, что смогу. Доливайте свой грог и идите, пока не начался комендантский час. Вы приехали на метро?

— Да.

— Вам лучше вернуться пешком. Вы молоденькая, здоровая, дойдете меньше чем за час. Идите по улице Эпе-де-Буа: вы выйдете на улицу Монж, там повернете налево и спуститесь по ней до Сены. Ну, а уж там вы узнаете свой район. Прощайте.

— До свидания, Марта, до свидания, месье Жюль, спасибо за грог, я согрелась и чувствую себя словно на крыльях.

— Это как раз то, что надо. На здоровье!..

После дождя подморозило, но благодаря грогу Леа совершенно не чувствовала холода. Надвигалась ночь, на темных, безлюдных улицах царила зловещая тишина. Леа почти бежала.

Задыхаясь, она остановилась возле сквера Сен-Жюльен-ле-Пувр. На другом берегу Сены высилась темная громада Нотр-Дама. Постояв несколько минут на набережной, дальше Леа пошла шагом. Ей казалась невыносимой даже мысль о том, что, придя домой, она может встретиться с Отто.

На Университетскую улицу она вышла через двадцать пять минут после начала комендантского часа… К двери был привязан велосипед. Хороший знак: Рафаэль все-таки сдержал свое слово! Она открыла замок, отвязала машину и имеете с ней вошла в подъезд. Чья-то рука схватила ее за локоть. Леа едва сдержала крик.

— Это вы, мадемуазель Леа? Не бойтесь, я — друг месье Рафаэля. Он просил вам передать: не приходите завтра на кладбище.

— Вы ничего не должны мне показать?

— Ах, да, я забыл — страницу из книги. Держите, вот она.

Он зажег спичку, чтобы она могла проверить.

— Никуда не уходите из дома, это очень важно. Ждите известий о персоне, которую знаете. Вы не хотите что-нибудь передать месье Рафаэлю?

— Нет… не знаю… Все идет хорошо?

— Я не в курсе. Я делаю все это только для того, чтобы доставить удовольствие месье Рафаэлю, и еще потому, что это намного забавнее, чем сторожить кладбище.

— Как вас зовут?

— Для вас меня зовут Фиалка. Красивое имя, не правда ли? Его дал мне месье Рафаэль. Вам нравится?

— Очень, — сдерживая смех, ответила Леа.

Дома было тихо. Мадемуазель де Монплейне слушала по радио концерт классической музыки. В маленькой гостиной было тепло.

— Есть новости о Камилле?

— Нет, но мы говорили с Лаурой и Руфью по телефону. Через два дня они возвращаются в Монтийяк.

Леа пошла в свою комнату, чтобы переодеться. Вскоре она вернулась, натянув толстый белый свитер и длинную шотландскую юбку своей матери. На ногах у девушки были толстые шерстяные носки — не очень элегантно, зато тепло. Аккуратно причесанные волосы выглядели роскошно.

— Как ты прекрасна, моя дорогая! — воскликнула Лиза. — Молодость — это так здорово! Пользуйся ею, моя малышка, она так быстро кончается.

— Ты думаешь, в наше время так приятно быть молодой?

— Ты права, твоему поколению не очень повезло, — ответила тетушка, вновь принимаясь за свое вязание.

— Франсуаза уехала?

— Да, она ужинает в «Максиме», где жених должен представить ее своему начальству, — с притворным безразличием ответила Альбертина.

— Вас это не шокирует?

Лиза встала, чтобы подбросить в камин угля, поставив сестру перед необходимостью отвечать.

Когда Альбертина подняла голову, то Леа увидела, что ее добрые глаза, смягчавшие суровое выражение лица, были полны слез. Это случалось так редко, что Леа почувствовала смущение. Тетушка сняла очки и стала неловко протирать их.

— Нас это более чем шокирует. Но наш стыд — ничто по сравнению с тем несчастьем, которое ожидает твою сестру.

— Она сама этого хотела!

— Очень плохо, что ты так говоришь. Ведь это могло случиться и с тобой…

— Никогда! Никогда я не полюбила бы врага!

— Ты рассуждаешь, как романтичный ребенок. Этого, может быть, и не случилось бы, если б ваша мать была бы рядом с вами…

— Не говори о маме, прошу тебя.

— Почему? Неужели ты думаешь, что мы страдаем меньше тебя?.. Потеряв ее, твоя тетя и я словно потеряли своего ребенка. И мы непрестанно упрекаем себя за то, что не смогли уследить за Франсуазой. За то, что ускорили ход событий, — может быть, из-за нашего эгоизма. Если бы мы остались в Монтийяке…

— Это ничего бы не изменило.

— Возможно, но если бы мы остались там, все, наверное, было бы по-другому, и мы никогда не простим себе, что не смогли уберечь от ошибки ребенка нашей девочки.

Теперь по морщинистым щекам Альбертины текли тяжелые слезы.

— Тетушка, дорогая, прости меня, это из-за меня, не надо плакать! Лиза, иди, помоги мне ее успокоить.

Но Лиза, потрясенная состоянием сестры, была не в силах успокоить, кого бы то ни было. Впрочем, так же, как и Леа, которая в свою очередь разразилась слезами. Так, плачущими, и застала их Эстелла, пришедшая накрыть на стол.

— Мадемуазель!.. Боже мой, что с вами? Что происходит?

— Ничего, — хором ответили они, дружно сморкаясь.

Решив, что от нее что-то скрывают, добрая Эстелла начала с ворчанием расставлять обеденные приборы.

Скромный ужин прошел в угрюмом молчании. Радио Лондона тоже молчало. Спать Леа отправилась очень рано.

Следующий день показался Леа бесконечным. Она расхаживала от телефона к окнам, выходящим на улицу, от окон к входной двери… Ничего! Ничего, кроме тишины, нарушаемой иногда криками малыша, порученного заботам Эстеллы.

Был уже поздний вечер, когда в дверь позвонили. Леа, стоявшая как раз возле нее, от неожиданности вздрогнула.

— Кто там?

— Это Рафаэль, открывайте быстрее.

Леа открыла, дрожа от волнения.

Рафаэль был не один. Он поддерживал женщину в трауре, лицо которой было скрыто за креповой вуалью.

— Вы одна? — отрывисто бросил он.

— Да. Сегодня начало комендантского часа перенесли на более позднее время, и тетушки отправились в театр. Эстелла у малыша.

— Превосходно.

Леа взглянула на женщину.

— Сара?.. — рискнула спросить она.

— Да. Быстрее, — ответил Рафаэль. — Пройдемте в квартиру, ей может стать хуже.

— Но зачем было приводить ее сюда? Это опасно.

— Меня застали врасплох, я вам сейчас все объясню. Главное, что она жива…

Леа, светя электрическим фонариком, провела их по темному коридору и открыла дверь комнаты. С превеликой осторожностью Рафаэль уложил Сару на кровать и снял с ее лица вуаль.

— О! Нет, — простонала Леа, прижимая руку ко рту.

Лоб Сары стягивала грязная повязка, один ее глаз заплыл, пунцовые губы распухли. Но самым ужасным были гноящиеся раны на ее посеревших щеках.

— Ожоги от сигар, — бесцветно произнес Рафаэль.

Девушка подошла ближе и внимательно посмотрела на свою подругу. Не говоря ни слова, она сняла с нее шапочку, затем расстегнула пальто и стянула его с помощью Рафаэля.

— Разожгите огонь в камине и принесите из ванной радиатор. Потом вам нужно будет согреть воды на кухне.

Огонь разгорелся быстро. Скрестив руки на груди, Леа расхаживала по комнате, а Сара следила за ней единственным видящим глазом. Они до сих пор не обменялись ни единым словом. Вернулся Рафаэль с кувшином теплой воды и салфетками, которые он положил возле кровати. С большими предосторожностями они полностью раздели дрожащую всем телом Сару.

— На кухне есть теплая вода. В ванной возьмите таз и губку, — тихо сказала девушка.

Наполнив таз водой, Рафаэль поставил его перед Леа.

Губка осторожно двигалась по когда-то прекрасному, а теперь истерзанному телу, огибая ожоги на груди: слегка прикоснувшись к ране, полученной на улице Гуэнеро, прошлась по животу, бедрам и ногам. Когда они перевернули ее на живот, Сара не смогла удержать стон. Ее спина представляла собой сплошную рану. Они потратили много времени, чтобы обработать ее.

— Посмотрите в аптечке что-нибудь для перевязки, — попросила Леа Рафаэля.

Несмотря на горящий огонь и включенный радиатор, Сара продолжала дрожать от холода. Леа накрыла ее теплым пуховым одеялом.

— Вот все, что я нашел.

Йод и компресс. Ну что же, придется обойтись тем, что есть.

Выпив настой из трав и проглотив одну из болеутоляющих таблеток Лизы, Сара, одетая в длинную батистовую рубашку Альбертины и укрытая тремя одеялами, наконец, уснула.

Рафаэль и Леа тихо разговаривали, сидя на ковре перед камином и куря английские сигареты.

— Что произошло?

Прежде чем ответить, Маль глубоко затянулся.

— Как и было обещано, в обмен на второй бриллиант Мазуи освободил Сару, но в каком состоянии! Мерзавец до самого конца пытался заставить ее заговорить. Он хотел отомстить мне за свои деньги. Я разработал другой план потому, что с кладбищем все было очень сложно и опасно…

— Я не понимаю: зачем прятать Сару, по крайней мере, сейчас, если Мазуи сам освободил ее?

— Потому что ему не понадобится много времени для того, чтобы выяснить, что второй бриллиант фальшивый.

— Конечно.

— В велотакси я оставил вдовью одежду. Потом передал ее Мазуи. Помните мою квартиру на улице Риволи?

— Помню, конечно.

— Я не вернул ключи ее владельцу: его отправили на курорт в Германию, и я решил воспользоваться квартирой.

— И что же?

— Что? Когда мы приехали, возле двери стояла машина. Это был автомобиль Мазуи. Нам с Сарой удалось скрыться незамеченными. Учитывая ее состояние, не могло быть и речи о кладбище. Я не знал, куда ехать. И тогда я подумал о вас.

— Вам очень повезло. Вы могли бы столкнуться с Франсуазой или ее женихом. Что бы мы сказали этому блестящему офицеру, если бы он встретил нас с истерзанной пытками женщиной на руках?

— Я бы что-нибудь придумал. Он появится сегодня вечером?

— Не думаю. Кажется, они с сестрой и их ребенком решили устроиться в каком-нибудь большом отеле. Однако он может появиться в любой момент. Кроме того, присутствие Сары подвергает большому риску моих тетушек.

— Знаю, но что я мог поделать? Еще несколько дней Сара будет не в состоянии передвигаться…

— Несколько дней! Вы, должно быть, забыли, что Мазуи знает обо мне. Ему не понадобится много времени, чтобы разыскать, где я живу. И он придет сюда. Всех нас арестуют!

— Я думал об этом. Если он узнает ваш адрес, он так же узнает и то, что у вашей сестры бывают немецкие офицеры. Это его остановит — он очень осторожен.

— Дай Бог, чтобы вы оказались правы, потому что я не вынесу того, что вынесла Сара. Я не обладаю ее мужеством. Вы тоже. Не так ли?

— Как я вам уже говорил, люди моего типа панически боятся физической боли.

— Тихо! Я слышу голоса тетушек. Когда они зайдут в свои комнаты, вы сможете уйти.

— Но я не собираюсь уходить! Куда мне идти? Мне негде спрятаться. Позвольте мне провести ночь здесь. Завтра Фиалка принесет мне одежду, чтобы я мог переодеться.

— Как он узнал, что вы приедете сюда?

— Он должен был ждать меня перед домом на улице Риволи. Увидев, как я свернул на площадь Пирамид и поехал в направлении Понт-Рояль, он побежал за мной. На набережной я остановился, тогда он подошел. Я сказал ему, что отправляюсь на Университетскую улицу. Завтра он принесет мне одежду.

— Вы были так уверены, что останетесь здесь?

Рафаэль Маль тяжело поднялся.

— Я ни в чем не был уверен…

Впервые за весь вечер Леа внимательно посмотрела на него. Как он был ей противен!.. Болезненная полнота сковывала его движения, голова облысела, уголок рта иногда подергивался от нервного тика, а руки, все еще красивые, хоть и немного полноватые, все чаще и чаще дрожали от волнения.

Видимо, он понял ее чувства, потому что подтянул свой обрюзгший живот и сказал:

— Хорошо, я ухожу.

— Не будьте идиотом. Сегодня оставайтесь здесь, а завтра посмотрим. Не выходите из комнаты, я схожу за одеялом.

Всю ночь Леа не сомкнула глаз. Она постоянно подходила к Саре. Беспокойный сон, пылающий лоб и неразборчивое бормотание подруги вызывали у нее беспокойство. Несколько раз она порывалась разбудить Рафаэля. Но даже на полу, лежа в неудобной позе, он спал так сладко, что она не решилась это сделать.

Не выдержав, около шести часов она встала, натянула свой отвратительный халат и направилась на кухню, чтобы согреть воду. Оставалось еще немного кофе, принесенного на Новый год Фредериком Ханке. Леа решила сварить себе настоящий кофе, эгоистично рассудив, что она это заслужила. Она взяла кофемолку, засыпала туда драгоценные зерна и, зажав ее между колен, начала крутить ручку. Вдыхая приятный аромат, она мысленно перенеслась на кухню Монтийяка, вспоминая, как кухарка в обмен на свои знаменитые карамельки или не менее знаменитые пирожки с айвой просила ее «помолоть», как она говорила.

Это невинное воспоминание о счастливом времени разрушило спокойствие, которое Леа проявляла на протяжении последнего дня. Ей сдавило грудь, к горлу подступила гошнота, а лицо стало мокрым от слез. Склонившись над кофемолкой, она рыдала так, как рыдали маленькие дети над своими мертвыми матерями во время бомбардировок Орлеана. У нее болела буквально каждая клеточка тела, надломленного, измученного печалью. Леа раскачивалась взад-вперед — так тоже, горюя, часто делают дети. Звон кухонных настенных часов заставил ее вздрогнуть. Она, наконец, опомнилась.

В проеме двери возвышался темный силуэт. Леа еле сдержала крик. Кофемолка упала на пол с грохотом, оглушительно прозвучавшим в тишине спящей квартиры. Ящичек кофемолки открылся, и на пол посыпался размолотый кофе и целые зерна.

Силуэт приблизился.

— Франсуа!

Они стояли друг против друга, настороженно прислушиваясь. Все тихо, кажется, никто не проснулся.

Руки Франсуа осторожно убрали волосы, упавшие ей на лицо. Большими пальцами он ласкал ее щеки… Она закрыла глаза и понемногу начала успокаиваться.

Вошел Рафаэль Маль, завернувшийся в одеяло, лицо его было помятым, волосы взлохмачены. Оставив Леа, Франсуа мгновенно сунул руку в карман.

— Что вы здесь делаете?

Рафаэль уже собирался ответить, но Леа опередила его.

— Я приютила его на ночь, ему некуда идти.

— Думаю, что у вас не было выбора. А Сара?

— Она в моей комнате.

Франсуа восхищенно взглянул на нее.

— И давно?

— Со вчерашнего вечера. Ее привел Рафаэль.

— Спасибо, старина. Как она?

— Плохо, — ответил Рафаэль. — Нужен врач.

— Это невозможно! — воскликнула Леа. — Он нас выдаст.

— Надо рискнуть. Я пойду взгляну на нее, — сказал Франсуа. — А вы пока постарайтесь собрать немного кофе, я бы выпил чашечку.

— Минутку… Как вы вошли?

— Вы же дали мне ключ!

— Да, правда, я совсем забыла.

— Я приехал сразу, как только узнал, что нужен вам. Это, конечно же, из-за Сары?

— Да. И еще…

— Остальное расскажете потом. Я иду к Саре. Не забудьте кофе.

— Рафаэль, помогите мне собрать все это. Надо торопиться, скоро встанет Эстелла.

Несколько минут они молча собирали зерна в кофемолку.

— Надо подмести: у вас есть веник? — спросил Рафаэль.

— Кажется, там, в шкафу.

По пути Рафаэль выключил газ под закипевшей водой. Пока он искал веник, Леа ополоснула лицо и вновь принялась молоть кофе. Улыбаясь, она смотрела, как писатель наводит порядок на кухне.

— Можно подумать, что вы занимались этим всю жизнь.

— Дорогая, по сути, я — настоящая женщина, спросите у моих друзей, — начал жеманничать он.

— Перестаньте дурачиться, сейчас не время.

— Милая, шутить и смеяться уместно в любое время, тем более в наш печальный век. Поскольку ни вы, ни я не знаем, что будет завтра, и нам даже неизвестно, будем ли мы живы.

— Не смейте так говорить!

— Вы боитесь, прекрасное дитя? Однако доблестный рыцарь примчался на ваш призыв… Как вы красивы, когда так улыбаетесь. Я никогда еще не видел у вас такой нежной улыбки. Ах! Любовь… молодость… Как я вам завидую!

Не переставая улыбаться, Леа пожала плечами, встала и высыпала содержимое ящичка маленькой мельницы в сеточку кофеварки.

— Этого недостаточно, сейчас я сделаю еще.

— Позвольте, я сделаю сам, обожаю это занятие. Идите к Саре, я беспокоюсь за нее.

В комнате, сидя на кровати, Франсуа держал в своих руках руки молодой женщины.

— Как она? — подойдя, прошептала Леа.

Не отвечая, он покачал головой.

Она опустилась на колени и посмотрела на свою подругу. На лбу у той блестели крупные капли пота, раны на щеках четко выделялись на фоне сероватой кожи.

— Франсуа… Сара не умрет?

О! Эти слезы, дрожащие на ресницах Франсуа! Почему это так удивило ее? Ведь она не впервые видела плачущих мужчин. Но слезы отца, Лорана, Матиаса были трогательны, но не удивляли ее… Леа встала.

— Я вызову доктора Дюбуа.

— Кто этот доктор Дюбуа? Вы уверены в нем?

— Вы знаете его — это тот врач, который лечил Камиллу. Может быть, он все еще в Париже.

— Да, припоминаю. Прекрасный человек. Позвоните ему.

Леа отсутствовала всего лишь несколько минут.

— Нам очень повезло. Он только что вернулся домой после ночного дежурства в госпитале. Мне с трудом удалось дать ему понять, не вдаваясь в излишние подробности, о чем идет речь. Он приедет. Он очень хорошо помнит Камиллу и меня. Который час?

— Половина седьмого.

— Боже мой! Эстелла уже должна встать. Если она застанет на своей кухне Рафаэля, то разыграется целая драма.

Но это уже произошло!..

Эстелла и Рафаэль, сидя напротив друг друга, каждый с чашечкой кофе в руке, беседовали, как старые знакомые.

— А! Вот и вы, мадемуазель Леа. Я чуть было не умерла от страха, увидев, как какой-то человек в моем переднике готовит завтрак. К счастью, он мне очень быстро все объяснил.

— Я рассказал мадемуазель Эстелле, что опоздал на последний поезд метро, и вы были так любезны, что позволили мне переночевать в гостиной.

— Где вы могли бы погибнуть от холода, — проворчала служанка.

— Эстелла, — улыбаясь, спросила Леа, — Франсуаза сегодня приедет сюда?

— Конечно: ведь жених мадемуазель Франсуазы должен засвидетельствовать свое почтение вашим тетушкам.

Леа и Рафаэль с беспокойством переглянулись.

— А вы не знаете, когда?

— По-моему, мадемуазель Альбертина говорила, что после полудня. Мадемуазель Леа, нужно экономнее расходовать кофе и добавлять в него цикорий. К тому же это полезнее… Правда, он тогда не такой вкусный, — сказала она, с наслаждением допивая свою чашку.

Удовлетворенно вздохнув, она встала.

— Я тут заболталась, а мне уже нужно быть в мясной лавке на улице Сены. Господин Мюло сегодня должен получить баранину. Пойду одеваться. Мадемуазель не любят, когда я расхаживаю в халате и бигуди.

Когда она, наконец, вышла, Леа поставила на поднос чашки и кофейник. Пронырливый Рафаэль отыскал где-то едва начатый пакет печенья и с гордостью вручил его Леа.

Стараясь не шуметь, они вошли в комнату Сары.

Втроем они молча пили кофе, не отрывая глаз от несчастной, которая была без сознания и тихо стонала.

Резкий звонок заставил их вздрогнуть. В руке Тавернье появился револьвер.

— Леа, откройте. Поторопитесь.

Девушка вышла в прихожую.

— Кто там? — спросила она через дверь.

— Доктор Дюбуа.

Как он изменился! Сейчас он был похож на старика.

— Здравствуйте, мадемуазель Дельмас. Вижу, вы с трудом меня узнаете. Я тоже. Каждое утро, стоя перед зеркалом, я спрашиваю себя: «Кто этот старик?» Вы тоже изменились. Стали еще очаровательней. Но довольно шутить. Идемте. Почему вы говорили со мной так таинственно? Вы прячете у себя английскую эскадрилью?

— Идемте, доктор. Пожалуйста, не говорите очень громко, мои тетушки еще спят.

— Боже мой! — глухо воскликнул врач, увидев Сару. — Кто это сделал?

— Люди, которых не любим ни мы, ни вы, доктор, — сказал Франсуа Тавернье, подходя поближе.

— Месье?.. А! Я знаю вас…

Продолжая говорить, он осмотрел ожоги на щеках Сары.

— Чем они это сделали?

— Сигарой, — ответил Рафаэль.

— Мерзавцы!.. И давно она попала к ним в руки?

— Десять дней назад.

— Бедная женщина. Месье, не могли бы вы выйти?

— Мы предпочли бы остаться. Мадемуазель де Монплейне не знают, что мы здесь. И они даже не подозревают о присутствии нашей подруги.

— Прекрасно. Отвернитесь. Мадемуазель Дельмас, помогите мне усадить ее… Так, хорошо… Поддерживайте ее в этом положении… Да они не оставили на ней живого места! Мадемуазель, мой саквояж рядом с вами, передайте мне большую металлическую коробку… Спасибо.

Он достал мазь, смазал раны на спине Сары и сделал перевязку. После этого он приступил к более тщательному осмотру. На внутренней стороне бедер ожоги от сигарет уже покрылись корочкой.

— Она говорила с вами?

— Нет, — ответила Леа. — Она узнала меня, но бормотала что-то невнятное.

— У нее сильный жар, вызванный шоком и пытками. Сейчас я сделаю ей укол, а еще один — вечером. К вечеру температура должна снизиться. Что же касается остального, то ее раны залечит только время.

— А долго это? — спросила Леа.

— Все зависит от ее общего состояния. Придется ждать одну-две недели.

— Одну-две недели!.. Но это невозможно! Мало того, что тетушки не знают о ее присутствии, так еще и гестапо может напасть на ее след.

— Дитя мое, я ничего не могу сделать. Она нетранспортабельна, по крайней мере, два или три дня. Вам нужно предупредить своих тетушек.

Ошеломленная Леа упала в низкое кресло.

— А через три дня? — спросил Франсуа Тавернье.

— Я мог бы спрятать ее в госпитале, в моем отделении, до тех пор, пока она не начнет ходить… Вот лекарство, чтобы облегчить ее боли. Десять капель каждые три часа. Вечером я принесу еще. Мужайтесь, — добавил он, погладив Леа по голове, — все будет хорошо. У вас уже есть определенный опыт медицинской сестры. Вы помните о мадам д’Аржила?

— Это не то же самое! Тогда мы не ждали, что каждую минуту может нагрянуть гестапо.

— Вы правы; но, как и сейчас, тогда вы тоже рисковали своей жизнью, чтобы спасти кого-то… До вечера. До свидания, месье, до свидания, мадемуазель.

Леа тихо закрыла дверь и в растерянности прислонилась к ней.

— Доброе утро, дорогая, мне показалось, что закрывается дверь. Неужели кто-то приходил в такой ранний час?

В прихожей стояла Альбертина де Монплейне в домашнем халате и длинной нежно-голубой шали из пиринейской шерсти. Ее серебристые волосы были спрятаны под белым шелковым платком. В своих митенках и мягких меховых комнатных туфлях она была воплощением зябнущей Франции, пытающейся с помощью неимоверного количества одежды пережить холод, царивший в ее доме. В отличие от своей сестры Лизы Альбертина никогда не жаловалась на многочисленные лишения, которым они подвергались из-за оккупации. Она часто говорила, что их семья находится в привилегированном положении по сравнению со многими другими и никогда не должна забывать этого. Лиза ворчала на нее, когда она отнесла беженцам, поселившимся на последнем этаже, часть продовольствия, полученного в подарок во время крестин маленького Пьера.

Хоть Альбертина никогда и не говорила об этом, Леа догадывалась, что тетя не без отвращения принимает «подарки», которые они получают благодаря положению Франсуазы. Тетя боялась визита Отто Крамера, который подтвердил бы существовавшую между ними связь. Она думала, что умрет от унижения, когда у аптекаря на улице Бак два посетителя говорили о коллаборационистах, красноречиво поглядывая в ее сторону. Потрясенная, она ушла, не купив того, за чем приходила. С тех пор она бесконечно думала об этом слове. Она знала то, что говорили по лондонскому радио о коллаборационистах. Будучи большой поклонницей маршала Петена, как и большинство французов в начале войны, она окончательно отвернулась от него после мер, принятых правительством Виши в отношении евреев, но особенно после ареста своей старой подруги, мадам Леви. Если Лиза и Эстелла и продолжали доверять Петену, то только потому, что подражали в этом дамам из бридж-клуба на улице Сен-Жермен, который сестры посещали два раза в неделю.

— Ну же, Леа, ответь мне: кто-то приходил? Что с тобой, малышка? Ты похожа на птенчика, выпавшего из гнезда.

— Тетя, мне надо с тобой поговорить. Пойдем в твою комнату, это довольно долгий разговор.

Двадцать минут спустя Альбертина де Монплейне толкнула дверь комнаты Леа и подошла к кровати, на которой лежала Сара.

Франсуа Тавернье и Рафаэль Маль с беспокойством смотрели на нее.

— Все в порядке, — прошептала им Леа, — тетя согласилась, чтобы Сара оставалась здесь до тех пор, пока ее не заберет доктор Дюбуа.

Пожилая женщина молча смотрела на то, во что превратилось прекрасное прежде лицо; она побледнела и была не в силах двинуться с места от ужаса и удивления. Когда Альбертина смогла, наконец, отвести глаза от изувеченного лица, она спросила у Франсуа Тавернье жалобно, словно маленькая девочка:

— Месье, неужели такое возможно?

Не ответив, он подошел к ней, обнял за плечи и отвел в глубину комнаты.

— Спасибо вам, мадемуазель, за то, что вы делаете для мадам Мюльштейн. Однако я хочу напомнить вам, что эту женщину ищет гестапо и все обитатели этой квартиры могут быть арестованы.

— Я знаю, месье, но я бы пренебрегла своим долгом христианки и француженки, если бы отказала ей в убежище. Пока я ничего не буду говорить сестре, а также Франсуазе и Эстелле. Вместе с Леа мы по очереди можем ухаживать за мадам Мюльштейн. Особую осторожность нам придется проявить сегодня после полудня, во время визита майора Крамера.

— Если вы позволите, я хотел бы присутствовать здесь во время этого визита. Мои отношения с некоторыми членами высшего немецкого командования отвлекут его внимание от всего, что могло бы показаться ему подозрительным…

— Вы поддерживаете отношения с немецким командованием?

— Да, но я действую по приказу; больше этого я вам сказать не могу, — тихо ответил Франсуа.

— По приказу? Не понимаю.

— Вот и хорошо. Помните только одно: для вас я — делец, ухаживающий за Леа. Думаю, что этого будет достаточно для майора Крамера.

Альбертина де Монплейне внимательно посмотрела на этого плохо выбритого мужчину с жесткими чертами лица и чересчур большим ртом. Однако его прекрасные глаза свидетельствовали о внутренней силе и искренности. Она порывисто пожала ему руку.

— Я верю вам, месье, и сделаю все так, как вы говорите.

Заговорщически улыбнувшись, Франсуа наклонился и поцеловал руку мадемуазель де Монплейне.

— Что вы, месье! Руки целуют замужним женщинам, а не старым девам!

— Тетушка, ты — чудо! Ты — старая дева?! Да ты смеешься! Ты моложе нас всех, — воскликнула Леа, бросаясь Альбертине на шею.

— Ты меня опрокинешь, отпусти, мне надо переодеться.

В тот момент, когда Альбертина уже собиралась закрыть дверь комнаты, у входа в дом раздался звонок. Один длинный, затем три коротких. Все замерли, кроме Рафаэля, который спокойно объявил:

— Это Фиалка, он принес мою одежду. Мы с ним договорились об этом сигнале. Вы позволите мне открыть, мадемуазель?

Альбертина устало провела рукой по лбу.

— Делайте так, как считаете нужным, месье, я совершенно не понимаю, что происходит. Лучше уж я пойду к себе.

Прежде чем открыть, Рафаэль спросил у Леа:

— Можно мне пойти в какую-нибудь другую комнату, чтобы переодеться? Я не хочу, чтобы он видел Сару.

— Можете переодеться в комнате Франсуазы. Третья дверь справа… Подождите, идет Эстелла.

Леа устремилась к ней и, несмотря на протесты служанки, затащила ее на кухню.

Наконец тому, кого Рафаэль называл Фиалкой, открыли дверь. Он вошел, держа в руке тяжелый чемодан.

— Здравствуйте, месье и мадемуазель, здравствуйте, месье Рафаэль. Я взял все, что смог. И успел как раз вовремя: только я завернул за угол, как на улице появились фрицы.

— Ты не забыл гримерный набор?

— Не волнуйтесь, все здесь.

— Спасибо, малыш. За тобой не следили?

— Вы шутите!.. Еще не родился тот, от кого бы Фиалка не оторвался, когда захочет.

— Ты нашел укрытие?

— Да, на улице…

— Скажешь мне позднее, на какой. А сейчас пойдем — поможешь мне одеться.

— Первый раз, месье Рафаэль, вы изъявляете желание, чтобы я вас одевал, — ухмыльнулся Фиалка.

Маль толкнул его в комнату Франсуазы и плотно закрыл дверь.

Леа и Франсуа остались одни; у обоих в глазах читалось одинаково страстное желание.

— Я хочу тебя.

— Я тоже… но как?

— Идем на «холодную» половину.

— Но там же просто мороз!

— Я согрею тебя…

— Мы не можем оставить Сару одну.

— Она спит. Пойдем…

Обнявшись, они вошли в темную комнату. Леа зажгла маленькую лампу, стоящую на низком столике возле канапе, накрытого белым чехлом, как, впрочем, и вся мебель в гостиной, где свернули даже ковры. В таком виде комната была похожа на место свиданий призраков. Здесь царил страшный холод.

Руки Франсуа обвились вокруг Леа. Вцепившись друг в друга, покачиваясь, они подошли к канапе и, мешая слова и поцелуи, упали на него, подняв облачко пыли.

— Я так испугался, когда Марта сказала, что ты ищешь меня…

— Я уже думала, что ты никогда не придешь…

— Мне не хватало тебя, девочка… Я без конца думал о тебе и не мог спокойно работать…

— Молчи, поцелуй меня…

Под грубой некрасивой ночной сорочкой руки Франсуа, не переставая, ласкали обнаженное, дрожащее от холода и наслаждения тело Леа. Она нетерпеливо прижалась животом к телу любовника. Страх, гестапо, пытки, смерть, Сара, Камилла, Лоран — ничего больше не существовало, кроме страстного желания отдаться этому мужчине, каждое прикосновение которого было наслаждением.

Когда он проник в нее, ее ноги обвились вокруг его тела, словно стремясь как можно крепче ухватить свою добычу.

Слившись в этом объятии, они чувствовали себя пленниками друг друга. Но пленниками слишком усталыми и счастливыми, чтобы пытаться освободиться…

Холод восторжествовал над их блаженством. Они привели себя в порядок и покинули комнату, где белый чехол продолжал хранить отпечаток их тел.

Бесшумно вошли они в спальню, где лежала Сара. Серый цвет постепенно сходил с ее лица, дыхание стало ровным: она спала. Рука в руке, двое возлюбленных с нежностью смотрели на нее.

— Она была вашей любовницей? — тихо спросила Леа.

— Это вас не касается, душа моя; сейчас это не имеет никакого значения. Я считаю ее своей лучшей подругой. Это единственный человек в мире, уважением которого я дорожу больше всего.

— А я?

— Вы? Это не одно и то же, вы еще ребенок. Даже война и это, — произнес он, указывая на изувеченное лицо Сары, — не смогут заставить вас повзрослеть и перейти в категорию взрослых.

— Думаю, что вы ошибаетесь. Просто вас устраивает видеть во мне только беззаботного ребенка, маленькую симпатичную зверушку, которую можно использовать, когда взрослый большой мужчина, каким вы себя считаете, нуждается в легкодоступном и красивом теле. Я — женщина, мне двадцать лет, да и вы не так уж стары. Я даже не знаю вашего возраста. Сколько вам лет?

Он с улыбкой смотрел на нее.

— Решительно, даже в этом малоэротичном одеянии вы выглядите очень соблазнительно.

— О! Боже мой! Я совсем забыла об этом ужасном халате. Мне нужно переодеться, вы ничего не потеряете, если немного подождете…

Когда Леа вернулась, одевшись в связанные Лизой свитер и кардиган из темно-красной ангорской шерсти, короткую черную плиссированную юбочку, открывавшую ее красивые ноги, и свои лучшие черные шерстяные чулки, Франсуа, сидя на постели, разговаривал с Сарой. Боясь им помешать, Леа остановилась посреди комнаты.

— Дорогая моя, иди сюда, — едва слышно произнесла Сара.

Леа колебалась.

— Подойдите, вы — первая, о ком она сразу же спросила.

Сара протянула ей руку.

— Подойди поближе.

Леа послушно села возле кровати больной.

— Я так счастлива, что тебе стало лучше! Тебе очень больно?

— Франсуа дал мне капли. Спасибо тебе за все, что ты для меня сделала.

— Не за что. Тебе не стоит много разговаривать, нужно беречь силы.

— Да, нужно. Франсуа сделает так, что гестапо здесь не появится.

— Но как?

— Неважно. Делай все, что он скажет.

— Но…

— Обещай мне это.

Леа нехотя согласилась.

— Когда же вы, наконец, будете мне доверять? — спросил он Леа.

— Тогда, когда вы будете считать меня взрослой.

— Перестаньте спорить. Если кто здесь и опасен, так это Рафаэль, — сказала Сара.

— Но это же он тебя спас!

Сара не смогла ответить Леа. Она слишком переоценила свои силы и потеряла сознание.

Франсуа поспешил в ванную и вернулся с влажным полотенцем, которое положил ей на лоб. Прохладная свежесть вернула молодую женщину к жизни. Она поблагодарила его слабой улыбкой, прошептав: «Я умолкаю, чтобы сберечь силы». И почти сразу же уснула.

— Надо обезвредить Рафаэля, — произнес Франсуа.

— Вы хотите сказать, что его нужно убить? — вытаращив глаза, прошептала Леа.

— До этого вряд ли дойдет. Надо нейтрализовать его на несколько дней, пока Сара и вы не будете в надежном укрытии.

— Как вы собираетесь это сделать?

— У меня есть одна идея. Я предложу ему роскошно пожить несколько дней вместе с Фиалкой.

— Что это значит?

— Это значит, моя прекрасная невежда, что в течение нескольких дней он будет вести беззаботную сладострастную жизнь со своим красавчиком, не имея возможности играть в доносчиков, или стукачей, как вам больше нравится.

— А если он не согласится?

— У него не будет выбора. Мои люди ждут внизу, чтобы проводить Рафаэля вместе с его другом в сказочное место.

В дверь тихо постучали.

Покачиваясь на высоких каблуках, в комнату вошла чрезмерно накрашенная, высокая, довольно полная женщина, в умело свернутом тюрбане, сером костюме, розовой блузке, с довольно красивой лисой, наброшенной на плечи.

— Рафаэль!..

— Неплохо, не правда ли? Мне почти удалось вас обмануть. К сожалению, я немножко располнел: нужно будет заказать новый корсет. Как я вам нравлюсь?

Леа пожала плечами.

— Бедный мой Рафаэль, в этом наряде вы так смешны!

— Я не смог придумать ничего лучше, чтобы ускользнуть от этих господ.

Франсуа Тавернье направился к двери.

— Извините меня, я на минуту выйду. Вы прекрасно замаскировались, дорогой мой, просто прекрасно.

— Куда это он? — подозрительно спросил Рафаэль.

— Не знаю. Наверное, хочет увидеть тетю Альбертину. А где Фиалка?

— Он ждет меня в комнате вашей сестры. Завтра я свяжусь с вами, чтобы узнать о самочувствии Сара. Постараюсь придумать, как вывезти ее из Парижа. Буду держать вас в курсе…

Вошел Франсуа Тавернье.

— До свидания, Леа. Вы и Сара остаетесь в надежных руках, — сказал Рафаэль, указывая на Тавернье.

— При первой же возможности дайте о себе знать, — ответил тот.

— Положитесь на меня. Позаботьтесь о нашей подруге, когда она проснется, поцелуйте ее от меня…

Леа проводила его до двери, где с большим чемоданом в руке ждал Фиалка.

Рафаэль в последний раз обнял ее и сказал:

— Будьте осторожны и ни в коем случае не появляйтесь на авеню Анри-Мартен.

В холле дома ждали четыре человека. Увидев выходящую парочку, они схватили их, вытащили на улицу и втолкнули в грузовичок, припаркованный у подъезда.

Никто не произнес ни слова. Два друга не оказали никакого сопротивления.

Франсуа Тавернье тоже ушел, пообещав вернуться к трем часам, чтобы присутствовать во время визита майора Крамера. Уже выходя из квартиры, он вдруг обернулся с насмешливой улыбкой.

— Держите, — сказал он Леа, подавая ей конверт из коричневой бумаги. — В этой суматохе я совсем забыл, что должен сыграть еще и роль почтальона.

Потом, став внезапно серьезным, он добавил:

— Советую вам прочитать письмо и сразу сжечь. Оно прибыло надежным путем, но сейчас, когда вы держите его в руках, вы подвергаетесь опасности.

«Леа, будь осторожна. Я не хочу, чтобы из-за меня с тобой что-нибудь случилось. Мысли о страданиях Камиллы мне невыносимы, и меня успокаивает только то, что ты на свободе. Обдумывай каждое свое движение и не принимай никаких решений, не посоветовавшись с Ф. Т.

Мне страшно. Никогда в жизни я не испытывал такого страха, я уже давно забыл, что это такое и вот теперь я боюсь. Боюсь катастрофических последствий, которые может повлечь за собой каждое мое действие. Мысль о том, что в этот самый момент они пытают Камиллу, чтобы вырвать у нее сведения, которых она не знает, сводит меня с ума. Только уговоры товарищей удерживают меня от того, чтобы не броситься в ловушку, которая мне уготована. Я ничего не могу сделать для Камиллы: нужно было бы для этого организовать нападение на форт «А»!.. Любой ценой я стремлюсь к действию. Арест Камиллы поверг меня в невероятную тоску, и это превратило меня в грозного противника. Я научился убивать. Я умею нанести удар там, где нужно. До сих пор я убивал потому, что так было нужно. Теперь же… я не могу быть твердо уверен, что делаю это не для того, чтобы получать удовольствие…

С каждым днем нас становится все больше. К нам присоединяются многие из тех, кто скрывается от высылки на работы в Германию. Мы действуем сейчас гораздо эффективнее, мобильнее, но… с каждым вновь прибывшим повышается и риск предательства. Число наших операций постоянно растет. Мы уже так привыкли к борьбе, что часто задаемся вопросом, — а сможем ли мы вернуться к мирной жизни… Однако каждое наше действие направлено на то, чтобы возобновилась мирная и спокойная жизнь, еще более спокойная, чем раньше, если только это возможно…

…Камилла доказывает мне силу своей любви молчанием; докажи же мне свои чувства осторожностью. Целую тебя.

Лоран.

P.S. Я решил не присылать тебе с этим письмом свою газету. Не хочу, чтобы она сгорела. Ты должна уничтожать ВСЕ, что получаешь от меня».

Леа свернула письмо, словно фитиль, и подошла к камину. Она смотрела, как пламя пожирает бумагу, и не бросала ее до тех пор, пока огонь не подобрался к кончикам пальцев. Она была слишком встревожена, чтобы обдумать или хотя бы прочувствовать, что бы то ни было. Единственное, чего она сейчас хотела, так это спрятаться от всего в объятиях Франсуа.