Отто Крамер не заметил, что Леа и Альбертина ни разу не появились одновременно в маленькой гостиной, где мадемуазель де Монплейне со свойственным им гостеприимством принимали жениха своей внучатой племянницы. Франсуаза, счастливая от того, что вновь обрела своего возлюбленного, тоже ничего не заметила. Несомненно, это было возможным лишь благодаря присутствию и умению вести беседу Франсуа Тавернье, блиставшего своими светскими манерами. На чистом немецком он говорил о войне, которая никак не закончится, о лишениях, о черном рынке, позволяющем хоть как-то выжить, «Пассажирах империала» — последнем романе Арагона, о Леа, в которую он был влюблен (увы, безнадежно!), и особенно о маленьком Пьере, посапывавшем на руках своей матери, — «самом красивом ребенке на свете».

— Совершенно с вами согласен, — заявил его отец.

Франсуаза с энтузиазмом рассказывала о великолепной, роскошно меблированной квартире, которую они сняли возле Буа, о няне, о кухарке и лакее, которых они наняли.

Раздраженная этой болтовней, Леа с невинным видом задала коварный вопрос:

— А свадьба? Когда будет свадьба?

Прерванная на середине перечисления своих домашних благ, Франсуаза покраснела и резко ответила:

— Как только будет получино разрешение фюрера, ожидаемое со дня на день, поскольку отец Отто уже дал свое согласие на наш брак.

— Я так рада за тебя, моя дорогая, и за вас, Отто! Но я считала, что браки между немцами и француженками запрещены.

Смущение майора Крамера ни от кого не ускользнуло.

— Не всегда… — пробормотал он.

— Тем лучше, в таком случае мы скоро погуляем на свадьбе.

Леа повернулась к немецкому офицеру.

— Я надеюсь, что благодаря вашим связям ваши друзья из Бордо отпустят Камиллу д’Аржила?

— Франсуаза мне уже говорила об этом. Я позвонил начальнику гестапо. Он должен позвонить мне вечером.

— Как? Мадам д’Аржила арестована, а вы мне ничего не сказали? — с притворным удивлением воскликнул Франсуа Тавернье.

— Дорогой друг, мы так редко виделись в последнее время.

— И давно это случилось?

— Нам сообщили 10 января.

— В чем ее обвиняют?

— Они хотят узнать, где ее муж.

В этот момент вошла с чайником Альбертина и игриво проговорила:

— Я принесла вам горячий чай, прежний, наверное, уже остыл.

Это был условный сигнал. Пришло время Леа сменить свою тетю у постели Сары.

— Франсуа, будьте добры, пойдемте со мной, я хотела бы вам кое-что показать, — позвала она Тавернье, выходя из гостиной.

В своей комнате, возле постели спящей Сары, она рассказала ему все, что знала о попытке дяди Люка помочь Камилле.

Поймав его озабоченный взгляд, Леа прошептала:

— Это серьезно?

— Очень. Как вы думаете, мадам д’ Аржилла знает, где ее муж?

— Конечно, нет, она сама мне об этом говорила.

— Неудивительно.

Леа чуть не задохнулась от гнева.

— Вы смеете думать, что я способна выдать Лорана?!

— Какой пыл! Нет, конечно же, не способны. Но никто заранее не может знать, как поведет себя под пытками.

— Я скорее умерла бы, чем сказала что-нибудь о Лоране!

Он продолжил со злой иронией:

— Не сомневаюсь в вашей храбрости; просто я отлично знаю методы этих господ. Гораздо легче согласиться на смерть, чем выдержать некоторые пытки. Все мы имеем слабые места, которые могут сделать нас способными выдать даже самого дорогого нам человека. Палач их найдет. Для некоторых самое ужасное — это изнасилование, для других — кастрация, удаление членов, вспарывание живота, лишение сна, змеи, насекомые, угрозы по отношению к ребенку. Я, конечно, согласен с тем, что настоящие герои способны очень долго выдерживать самые изощренные пытки, но…

— Я не верю вам. Я уверена, что есть люди, которые не заговорят в любом случае.

— Наверное, но такие встречаются редко. Самые смелые предпочитают покончить жизнь самоубийством, как поступил ваш бордоский земляк, профессор Ориак, после первого допроса, проводившегося знаменитым комиссаром Пуансо, с которым вы уже имели возможность познакомиться.

— Но Сара… она же не заговорила?

— Что вы об этом знаете?

Леа так и застыла с раскрытым ртом.

Она долго смотрела то на Сару, то на Франсуа. На глаза девушки навернулись слезы, и она плюнула Тавернье в лицо:

— Как вы смеете говорить такое о той, кто ценит вас больше всех остальных? Вы — подлец!

— Нет, реалист.

— Он прав, — раздался слабый голос.

Леа и Франсуа бросились к постели своей подруги.

— Он прав, — повторила Сара, — если бы мне пришлось еще один день терпеть мерзкие ласки этих негодяев, я бы заговорила. Видишь ли, Леа, к боли можно привыкнуть, но испытывать унижение, когда ты связана, распята, когда тебя терзают руки, покрытые кровью других жертв, когда тебя насилуют, засовывая в рот член, испачканный в экскрементах… Когда обещают отдать тебя кобелю — сторожевому псу, если будешь продолжать молчать… Это ужасно… Если бы Рафаэлю не удалось вытащить меня из лап Мазуи и его подручных, я бы рассказала все, что они хотели…

— Не надо больше об этом, Сара. Я ни на минуту не сомневался в вашем мужестве. Я поступил глупо, поставив это под сомнение, — только чтобы преподать урок Леа… Я должен идти. Я вернусь, когда придет доктор Дюбуа. Сара…

— Прошу вас, не плачьте. Я не хотел сделать вам больно.

— Это не вы причинили мне боль… Это воспоминания обо всем этом. Идите же и возвращайтесь скорее. А когда вернетесь, то расскажете мне, как чувствует себя Рафаэль.

— Не беспокойтесь, он — в надежном месте, и с ним хорошо обращаются… До скорой встречи.

После его ухода Сара с помощью Леа дошла до туалета. Увидев себя в зеркале, висящем над раковиной, она вскрикнула…

— Они превратили меня в урода!

Леа пыталась найти утешительные слова. Ей было стыдно, что когда-то она завидовала красоте Сары. Как тяжело было теперь видеть эти слезы, скатывающиеся в кровоточащие раны!

— Оставь меня на минуту одну, — попросила Сара.

Леа вернулась в свою комнату. В этот момент в дверь постучали. Это не было условным сигналом Альбертины.

— Кто там?

— Мы уходим и хотели попрощаться с тобой… — крикнула через дверь Франсуаза.

Леа быстро прикрыла кровать покрывалом и повернула ключ в замке.

— Ты стала запираться в своей комнате?

— Должно быть, я сделала это машинально: у меня так разболелась голова.

— Сейчас вам стало лучше? — любезно спросил жених Франсуазы.

— Да, немножко. Благодарю вас. Я потом прилягу на несколько минут, — сказала она, выходя из комнаты и стараясь как можно естественнее прикрыть за собой дверь.

К счастью, прощание не затянулось надолго, но Леа пришлось принять приглашение на ужин.

Когда она вернулась в комнату, Сара уже лежала в постели и, казалось, спала. Леа устроилась на одном из кресел и тоже заснула.

Ее разбудили голоса доктора Дюбуа, Альбертины и Франсуа Тавернье. Сгорая от стыда, она вскочила, протирая глаза.

— Извините меня, я уснула.

— Мы заметали, — добродушно ответил врач. — Это серьезный проступок для сиделки.

— Ну, как она, доктор? — спросил Франсуа после того, как месье Дюбуа осмотрел Сару.

— Довольно хорошо, насколько это возможно. К счастью, у нее крепкий организм. Через два дня она будет на ногах… На послезавтра я заказал машину «скорой помощи». Официально это будет зарегистрировано как вызов к вашей тете, болезнь которой потребовала госпитализации. Все будет хорошо. О мадам Мюльштейн позаботится один из моих друзей, участник Сопротивления… И специалист по ожогам.

— Спасибо, доктор. А потом мы постараемся переправить мадам Мюльштейн в Швейцарию или Испанию. Как вы думаете, сколько времени она проведет в госпитале? — спросил Франсуа Тавернье.

— Максимум пять дней из соображений ее собственной безопасности и безопасности моих друзей.

— Это будет 18 января?

— Да, машина заберет ее 18 января рано утром — в обычное для выписки время и отвезет туда, куда вы укажете. А потом мадемуазель Дельмас сможет вернуться за своей тетушкой.

— И все это время я должна оставаться в госпитале? — спросила Альбертина.

— Это непременное условие для успеха нашего плана.

В этот момент Сара приподняла голову с подушки и прошептала:

— Мне так неловко, что я причиняю вам столько беспокойства.

Она так и не поняла, почему все рассмеялись.

— Ни о чем не беспокойтесь, дитя мое, — сказала пожилая дама, — думайте только о своем выздоровлении. Самое трудное — обмануть Лизу и вызвать у нее волнение за мою «болезнь»…

— Очень важно, чтобы ваша сестра первой поверила, что вы действительно больны и нуждаетесь в госпитализации, — произнес врач.

— Я знаю, доктор, но дело в том, что у нас с детства не было никаких секретов друг от друга…

Повиснув на руке Франсуа, Леа тряслась, продрогнув в холодном и мрачном тумане, окутавшем Париж. Возле прилавков выстроились бесконечные вереницы торговцев, притопывающих ногами в тщетной попытке согреться.

Все прошло так, как и было намечено. Сару, пришедшую немного в себя, увезли, а Леа пришлось ухаживать за Лизой, по-настоящему заболевшей от мысли, что ее сестра попала в госпиталь… Матиас прислал письмо, где сообщал, что приехал в Бордо. Звонила Франсуаза. Новости были хорошими: Камиллу выпустят, и Леа может спокойно возвращаться в Монтийяк. Майор Крамер гарантировал ее безопасность. К Леа отчасти вернулось жизнелюбие и веселость, и чтобы отпраздновать это событие, Франсуа пригласил ее на ужин в «Шатенье», на улицу Шерш-Миди. Проходя мимо книжного магазина «Галлимар» на бульваре Распай, они машинально замедлили шаг и взглянули на витрину, где «Развалины» Ребате, казалось, раздавили все остальные книги.

— Вот самое гнусное произведение из всех, опубликованных в прошлом году, — сказал Франсуа Тавернье, — написанное, увы, настоящим талантом и наполненное страшной правдой, смешанной с грязью и ненавистью к евреям и другим «чужакам»…

Словно дьявол из преисподней, из магазина вынырнул Рафаэль Маль и окликнул их:

— Леа, Франсуа!

— Что вы делаете в Париже? — сухо спросил Тавернье. — Мы же договорились, что вы уедете на юг сразу после нашей последней встречи.

— Не браните меня, дорогой друг, но это путешествие отложено всего на несколько дней.

— Но мне казалось, что вас разыскивает Мазуи? — сказала Леа.

— Уже нет. Благодаря мне он наложил лапу на кучу золота. Мы снова стали деловыми партнерами.

— После всего, что он сделал с Сарой?!

— Дорогая моя Леа, он любезно забыл о моем участии в похищении нашей подруги и о том, как я надул его. Взамен я забыл о страданиях, перенесенных бедняжкой Сарой.

— Вы забыли?..

Рафаэль перехватил руку замахнувшейся на него девушки.

— У меня не было выбора. Либо так, либо — пуля в живот, — жестко сказал он. — Пуля в животе причинила бы мне боль, — продолжил Рафаэль игриво. — Успокойтесь, вам не стоит бояться Мазуи: теперь он знает о связях вашей семьи с немцами и побоится трогать подругу месье Тавернье — завсегдатая отеля «Лютеция» и большого друга немецкого посла!

Побледневшая Леа почувствовала в этих словах скрытую угрозу. Она не ошиблась.

— Дорогой Франсуа! Если бы вы не так хорошо обращались с нами — со мной и Фиалкой, — я никогда не простил бы вам нашего заточения! И не сомневаюсь, что ваши друзья из абвера или наш дорогой посол, Его превосходительство Отто Абетц, очень заинтересовались бы вашей деятельностью, которую можно назвать как минимум противоречивой. Вы поступили как светский человек, осторожный и предусмотрительный, когда поместили нас в сказочное место, где в достатке было и литературы, и музыки, и потчевали нас изысканными блюдами и винами. В знак признательности я не стал рассказывать о вас…

— Полагаю, я должен вас поблагодарить… — сухо произнес Франсуа.

— Я не это имел в виду.

— Вы прекрасно знаете, что рано или поздно будете арестованы и, может быть, убиты.

— Возможно… Но давайте рассуждать здраво: смерть никогда не бывает случайной.

— Вы сошли с ума! Это просто смешно.

Рафаэль Маль перестал шутить, и в его взгляде промелькнуло страдание.

— Можете думать, что мне смешно! Вы еще можете смеяться над моими безумствами, но мне они причиняют страдания!

Через стекло Рафаэль кивнул головой молодому продавцу, поправлявшему на витрине книги. Леа узнала его и тоже приветливо помахала рукой.

— Какой очаровательный юноша! Вы знаете, он рассказал о последней остроте Кокто. Поэт ужинал в бистро мадемуазель Валентин вместе с Ориком, и тот сказал ему об одном еврее, недовольном тем, что ему приходится носить желтую звезду. «Успокойтесь, — ответил на это Кокто, — после войны вы заставите нас носить фальшивый нос». Великие всегда немного смешны. Вы не находите?

Франсуа не ответил, но не смог скрыть улыбки. Леа же громко рассмеялась, но тут же оборвала свой смех.

— Смейтесь, девушка, смейтесь, вам это очень идет… Прежде чем начнешь плакать, не грех и посмеяться. До свидания, прекрасное дитя, да хранит вас Господь. До свидания, месье, надеюсь, что больше никогда вас не увижу, — сказал он, толкнув дверь книжного магазина.

Прежде чем войти, он обернулся и, взглянув на них, произнес:

— Спасибо за все, что вы сделали для Сары.

Они дошли до улицы Шерш-Миди, не обменявшись ни словом. В «Шатенье» зал был заполнен народом. Метродотель проводил их, указав места за длинным столом, накрытым на двенадцать персон.

— Надеюсь, что наши соседи окажутся не очень шумными, — сказал Тавернье.

— Я не принадлежу к числу гурманов, и мне не нравятся подобные места, — сказала Леа, осматриваясь вокруг.

— Я тоже, но пусть это не портит вашего аппетита. Я хочу, чтобы вы забыли обо всем, что не касается нас двоих; можете считать меня эгоистом, но сегодня у меня только одно желание: чтобы вы принадлежали мне одному.

— Возьмем бутылочку «Бордо». В этом вине — ароматы моей родины, и я хочу их почувствовать.

Через несколько минут официант принес высокую бутылку.

Отменные блюда ни в чем не уступали вину.

Строго следуя уговору, они болтали только о пустяках: юбках, которые постоянно укорачиваются, прическах, становящихся все выше, подпольных дансингах, стилягах, навязывающих моду всей молодежи, о совместных путешествиях, которые они совершат, когда закончится война… Под столом они касались друг друга ногами.

Мимо них прошло несколько человек: высокомерные мужчины с сияющими лицами, красивые женщины в броских туалетах. Они заняли места за большим столом, присоединившись к мужчине с телом атлета, грубым лицом, но живым и умным взглядом за толстыми стеклами очков.

— Кто это?

— Выдающийся человек, который, однако, губит себя: Жак Дорио, основатель ФНП, Французской народной партии. Нам далеко до кампаний «Возмущение народа против черного рынка и ресторанов», где за вечер выкладывают по пятьсот франков за человека.

— Однако сейчас вы в одном из этих ресторанов.

— Что правда, то правда.

Установившаяся гармония была разрушена. Ужин они закончили в молчании.

На улице, несмотря на упорное молчание Леа, он взял ее под руку.

— Не сердитесь, душа моя, у нас осталось так мало времени.

— Что вы хотите этим сказать?

— Завтра, в первом часу, я уезжаю.

— Куда?

— Этого я вам сказать не могу.

— Надолго?

— Не знаю.

— Вы не можете оставить меня одну!

— Что поделаешь, к тому же вы вполне в состоянии защитить себя.

— Сара тоже была в состоянии защитить себя. Видите, что они с ней сделали?..

Легкая тень пробежала по лицу Тавернье. Однако и он не мог сказать ей, как терзается от того, что вынужден бросить ее на милость Мазуи и его компании! Он проклинал себя за то, что влюбился в эту девчонку. В его деле были недопустимы никакие чувства. Он рисковал сам и подвергал опасности свою подругу. После их короткой встречи в Монтийяке, сознавая опасность, он старался не думать о ней. По правде говоря, для этого ему не приходилось делать особых усилий. С началом войны девушки, даже самые целомудренные, стали более доступными. Жажда жизни была такой, что они забывали о приличиях и отдавались почти с такой же простотой, как и Леа. Но, вновь увидев ее, окрепшую и в то же время ставшую более хрупкой, он вновь испытал это чувство, которого избегал и которое, по его мнению, только осложняло жизнь.

— Почему вы молчите?

— Что я, по-вашему, должен сказать? Маль прав: связи нашей сестры вас защищают, во всяком случае, до тех пор, пока майор Крамер в Париже. На вашем месте я отправился бы в Монтийяк — по Крайней мере, из трех соображений: во-первых, ваш дядя Адриан и ваш дорогой д’Аржила будут недалеко…

— Откуда вы знаете?

— Знаю… Во-вторых, в вас нуждается мадам д’Аржила, а в-третьих, вы не можете оставить имение в руках управляющего.

— Если Лоран и дядя Адриан так близко, как вы говорите, то почему они ничего не сделали для Камиллы?

— Попытка что-то сделать могла лишь ухудшить ее положение. Кроме того, бежать из форта «А» невозможно. А из лагеря Мериньяк, напротив, выйти очень легко.

— Но я думала, что ее должны были выпустить?

— Этого не произошло.

— Почему?

— Не знаю… Наверное, чтобы вынудить Лорана совершить неосторожный поступок. Они часто так делают в надежде «расколоть» своего противника. Совершенно ясно, что они не смогли ничего вытянуть из Камиллы. Либо потому, что она ничего не знает, либо она проявила истинное мужество.

— Она способна на это. Несмотря на внешнюю хрупкость, это самая упрямая особа из тех, кого я знаю.

— К счастью для ее мужа.

Леа раздраженно пожала плечами.

— Я уверена, что она ничего не знает. Думаю, что последую вашему совету. Я вернусь в Монтийяк…

Продолжая разговаривать, они подошли к дому Леа.

— Вы подниметесь? — спросила она.

— Не могу, у меня назначено свидание. Постараюсь вернуться до начала комендантского часа. Если я не смогу прийти, не волнуйтесь…

— Успокойтесь, я не очень расстроюсь.

Почувствовав, что причинила ему своим ответом боль, она испытала на секунду злую радость, тут же сменившуюся ощущением пустоты. Она толкнула его в подъезд и там, скрытая от взглядов редких прохожих, прижалась к нему.

— Франсуа…

Он рукой прикрыл ей губы.

— Ничего не говори. Постой так, прижавшись ко мне. Поцелуй меня…

Эту ночь Леа провела в напрасном ожидании.