Стояла ужасная жара. Каждый день, когда солнце начинало клониться к закату, Камилла и Леа, укрывшись от его лучей широкими полями соломенных шляп, брали велосипеды и ехали купаться на Гаронну. Обычно они располагались на том отрезке берега, что был напротив Лангона. Шарля тоже брали с собой. Он спокойно сидел в плетеном сиденьице позади «тети Леа». Камилла везла корзинку с провизией, бутылку охлажденного лимонада, салфетки и книги.

Обе молодые женщины неплохо плавали и любили устраивать соревнование: кто быстрее доплывет до другого берега. Не раз они усложняли игру: нужно было достать со дна гальку, как можно дольше пробыть под водой или доплыть до опоры моста, где течение было особенно сильным, и обратно. В плавании наперегонки всегда побеждала Леа, но под водой дольше выдерживала Камилла. Шарль плавал по-собачьи. Вытащить его из воды было невозможно…

Вдоволь накупавшись, они растягивались на песке и почти не разговаривали, погрузившись в блаженную дремоту. Лишь настойчивые крики малыша могли вывести их из этого состояния истомы. Все вокруг дышало спокойствием, которое изредка нарушалось лишь криками чаек, щебетом ласточек да воплями ватаги ребят, перекрывавшими иной раз грохот проходящего по виадуку поезда. Но это был обыденный и даже успокаивающий шум…

По приезде сюда они по молчаливому согласию не вспоминали в разговорах ни о Сопротивлении, ни об отъезде Пьеро, ни о его работе в подпольной организации. Эти полные солнца дни на берегу реки были, как глоток воздуха, отдых от той, другой жизни, и обе они хотели бы растянуть его как можно дольше. Были получены добрые вести от Лорана, который, наконец, попал в часть полковника Леклерка, и теперь усиленно занимался военной подготовкой в Собрате. Франсуа между тем сообщил, что приедет на несколько дней в сентябре. Люсьен, переехавший в Швейцарию, ничего не писал о своем состоянии. Адриан был то в Тулузе, то в Бордо, оказывая помощь там, где она была необходима. Жан и Рауль Лефевры по-прежнему сидели в тюрьме форта «А», но теперь их мать могла встречаться с ними два раза в месяц. Они вели себя стойко и мужественно. Леа и Камилла пока не виделись с Матиасом, который, по словам его родителей, «стал настоящим господином». Леа очень боялась встречи с ним; Руфь, Сидони и даже Бернадетта проделали в их отсутствие неплохую работу, доведя до весьма тяжелой жизни Файяра, который возобновил было попытки завладеть имением. Руфь сказала ему, что если он еще раз заговорит на эту тему, она выставит его за дверь. Урожай винограда обещал быть хорошим, а война вскоре должна закончиться…

Подперев голову руками, Леа машинально следила за пловцом, Который нырнул в воду с берега Лангона. Он ловко и быстро плыл брассом. Наконец пловец достиг их берега и устало рухнул на прибрежную траву недалеко от них. Несколько минут он лежал неподвижно, потом, немного отдышавшись, повернулся к ним лицом.

Небо вмиг помрачнело, а Леа пронзило холодом.

— Добрый день! — сказал Морис Фьо.

Камилла вздрогнула и испуганно подняла голову.

— Здравствуйте, — процедили сквозь зубы женщины.

— Какое хорошее лето, не правда ли? Вы часто приезжаете сюда? Я вот впервые выбрался за весь год. У меня столько дел в Бордо, вы даже представить себе не можете… Когда вы вернулись?.. Я уже дважды заезжал в Монтийяк, но там — никого… Птицы и те улетели…

— Мы были в Париже у тетушек.

— Знаю, — сказал он сухо.

Камилла отвернулась.

— Лаура с вами не приехала? — добавил он несколько мягче.

— Она предпочла остаться в Париже. Ей там веселее. Лауре никогда не нравилось жить в провинции, она всегда скучала в Монтийяке, — сказала Леа.

— Я ее понимаю. А почему она не поехала в Бордо к своему дяде, мэтру Дельмасу? Он достаточно знатный человек, у него много друзей, связей…

— Но он весьма строг, и для него главное — соблюдение приличий. Разумеется, он не дал бы Лауре той свободы, какую она имеет в Париже.

— Знаете, Леа, нравы за последнее время сильно изменились, даже в Бордо. Теперь это город, куда едут развлекаться. Вам, кстати, нужно там показаться и повлиять на вашего друга Рафаэля Маля.

— Он все еще там? А почему я должна на него влиять?

— О! Вы все узнаете… Он связался с одним жуликом из Мериадока, который его обманывает, бьет и обдирает до нитки. Маль уже понаделал глупостей…

— Каких?

— Он каким-то образом оказался замешанным в деле об одной спекуляции. Полиция его арестовала. Благодаря имеющимся связям нам удалось вытащить его, но теперь шпики не спускают с него глаз. Все это будет не так уж страшно, если он не попытается нас надуть.

Леа не сдержала улыбки. Проклятый Рафаэль!

— Вам весело? На самом деле смеяться не над чем. Мне-то было на все это наплевать, но я, тем не менее, войдя в его положение и рискуя своей головой, для него немало сделал. Поверьте, это было не так-то легко, поскольку мои друзья имели иное мнение насчет его дальнейшей судьбы. Они хотели его укокошить… и стоило больших трудов убедить их в том, что он может оказать нам кое-какие услуги, чтобы спасти свою шкуру.

— Но это же гнусно! — воскликнула Камилла.

— Что поделаешь, мадам, на войне — как на войне. Малю известно, какую роль играют некоторые лица в Сопротивлении, а также о помощи, оказываемой ими террористам и евреям. В деле Террибля он оказался нам очень полезен.

— Деле Терриоля?..

— Вы о нем не слышали?.. В округе только об этом и говорят. Гестапо удачно провело облаву в Ла-Реоли. Сначала на вокзале арестовали капитана Гоше, с чемоданом, в котором находился радиопередатчик; затем, через пару дней, 19 августа, Адуа… Это имя вам ни о чем не говорит?

— Нет.

— Это подпольная кличка столяра из JIa-Реоли.

Леа вонзила ногти в землю, чтобы не вскрикнуть. У нее хватило сил спокойно спросить:

— Какая может быть связь между Рафаэлем Малем и каким-то столяром из Ла-Реоли? Нашего друга не интересуют ремесла.

— Да, но он интересуется франкмасонами.

— Я этого не знала.

— У Бекманна, помощника доктора Ганса Лютера, главы криминальной службы города Бордо, в обязанности которого входит наблюдение за священниками и франкмасонами, возникла идея использовать Маля, в прошлом члена парижской ложи. Его перед войной исключили оттуда за растрату, но связи с некоторыми людьми у него сохранились. От него нам стало известно о ложе Ла-Реоли, а это позволило выяснить деятельность столяра Жака Террибля.

— На него донес Рафаэль?

— Зачем? Это сделали за него другие.

— Кого-то еще арестовали?

— Да, но я не помню их имена. Если они вам интересны, я могу выяснить.

— Я спросила просто так.

— Их расстреляли? — спросила Камилла.

— Нет, из них еще можно выбить кучу информации о подпольной сети, которая занимается переправкой оружия на парашютах и его складированием, печатанием фальшивых документов, сбором разведсведений, организацией убежищ для евреев и уклоняющихся от отправки на работы в Германию.

— А куда их посадили?

— В тюрьму Сен-Мишель в Тулузе.

Со дня арестов прошло уже два дня, а они узнали об этом только сейчас — из уст этой мелкой сволочи! Чтобы скрыть свое отвращение к этому типу, обе женщины отвернулись.

Куранты в Лангоне пробили шесть часов.

— Боже! Да я опаздываю… Пока… Как-нибудь навещу вас.

Несколько капель воды от брызг, после того как Фьо нырнул в воду, попало на Леа и Камиллу, но они не шелохнулись.

— Мама, мама, я тоже хочу купаться, как месье.

Камилла взяла малыша и прижала к себе. Шарль вырывался.

— Ты делаешь мне больно…

Она расцеловала загорелые щеки мальчугана.

— Да, мой хороший, можешь идти купаться…

Не сговариваясь, на следующий день после встречи с Морисом Фьо и во все остальные дни они не покидали Монтийяк. Лето и купание в Гаронне для них закончились. Они ходили, как побитые; долгое время были не в состоянии говорить о том, что им стало известно. Потихоньку ковырялись в огороде: нужно было копать картошку, собирать фасоль, поливать, полоть…

Они возвращались вечером измученные, с мозолями на руках и довольные этой усталостью, которая немного умаляла их тревогу.

Вечерами после ужина, в час, когда солнце окрашивало в розовый и золотистый тона пригороды Бордо, Леа любила бродить среди виноградников. Она всем сердцем и всей душой любила эту благодатную землю, где повсюду чувствовалась рука человека; каждый раз Леа восхищалась, насколько осторожно и, к счастью, в полной гармонии с природой эта рука действовала. Но после злополучной встречи она молча ходила по тропинкам, пытаясь разыскать те уголки, где могла бы найти покой ее охваченная смутной тревогой истерзанная душа. Но все потеряло былую магическую притягательность. Ни на холме Верделе, ни в наполовину ушедшей в землю любимой стаоой лачуге «Жербетге», ни в Круа-де-Борд, откуда были видны все окрестности, ни в церкви Сен-Макер, ни в ее любимой церкви Вьерж-де-Марен ей не удавалось обрести душевный покой. Она изнуряла себя длительными велосипедными прогулками в те места, где ее никто не знал, — Лангуаран, Таргон или на другой берег — в Вилланро, База… Но и это не помогало. В ушах постоянно раздавался голос агента гестапо, лицо которого странным образом напоминало лицо Матиаса: «В деле Террибля он оказался нам очень полезен… Адуа… Это имя вам ни о чем не говорит?.. Так зовут столяра из Ла-Реоли…»

Хотя Морис Фьо дал понять, что Рафаэль не доносил на Жака Террибля, Леа не покидало сомнение относительно его непричастности к этому аресту: ведь в аресте Сары Мюльштейн он вроде бы тоже был «невиновен». Она никак не могла справиться с отвратительным чувством страха, которое охватывало ее, покрывая все тело липким потом, вызывая тошноту и парализуя ноги. В следующий раз Фьо сдаст в гестапо ее. Он многое знал или догадывался о таких вещах, и половины которых было бы достаточно для того, чтобы бросить ее в подвалы улицы Медок или в камеру Форта «А», а возможно, и расстрелять. Леа, словно наяву, видела направленные на нее стволы винтовок, слышала свой голос, умоляющий палачей о пощаде…

В таком вот состоянии и застал ее приехавший в Монтийяк Франсуа Тавернье. Даже страшная усталость во время сбора винограда не могла подавить поселившийся в ней страх.

Обнявшись, Леа и Франсуа наблюдали, как первые лучи восходящего солнца золотистыми мазками начинают окрашивать спящие окрестности поместья.

Вот уже пятый день они каждое утро вставали обессиленные и с неподдельным восхищением любовались этими рассветами, которые — они были убеждены в этом — должны принести им счастье и удачу. Со всеми ее постыдными страхами было покончено, ласки этого мужчины изгнали их прочь. В объятиях его крепких рук ей были смешны все эти рафаэли мали, морисы фьо и гестапо. В любовном наслаждении Леа обрела новую жизненную силу.

Война развеяла все предрассудки. Даже Бернадетта Бушардо не удивлялась тому, что Леа делит постель с мужчиной, который не является ее мужем. Впрочем, положение, в котором находилась девушка, едва ли предоставляло возможность выбора. Леа держалась так, что всем было ясно: она не допустит ни малейших кривотолков по данному поводу, поэтому никто не заводил лишних разговоров на эту тему.

Это осеннее утро было столь прекрасно, что Тавернье решил по возможности повременить с сообщением о своем предстоящем отъезде. Его беспокоила мысль о том, что Леа останется здесь одна. Ему было известно, что гестапо напало на след святого отца Адриана Дельмаса. Недавно доминиканцу едва удалось ускользнуть от лап преследователей в Тулузе. Так что рано или поздно Дозе направит своих людей, чтобы арестовать и Леа, как это всегда практиковалось им в отношении близких родственников тех, кто подозревался в принадлежности к Сопротивлению. Чтобы избежать этого, существовал лишь самый мизерный шанс, да и то при наличии достаточных связей. Кроме того, присутствие в Монтийяке Камиллы д’Аржила, которая уже была под арестом из-за мужа, и связи между доктором Бланшаром и жителями Монтийяка обязательно вызовут желание начальника гестапо Бордо допросить саму Леа.

Накануне Франсуа снабдил обеих женщин фальшивыми документами, которые, по его мнению, могли им пригодиться, и настоятельно посоветовал поддерживать контакт с Франсуазой, от которой он периодически получал известия. Он попросил их временно отойти от деятельности в Сопротивлении, поскольку они, возможно, уже находятся под наблюдением, и вообще быть чрезвычайно осторожными. Он даже подумал о том, что неплохо бы им иметь при себе оружие, если есть надежное место, где его можно спрятать.

Вечером Фпансуа объявил о своем отъезде.

Из гордости Леа ничего не рассказала Франсуа ни о напастях, свалившихся на Монтийяк, ни о Матиасе, ни о своей уверенности в том, что для спасения Монтийяка у нее нет другого выхода, как только выйти за него замуж. А поскольку Леа молчала, Франсуа полагал, что денег нотариуса и тех, которые он оставил Руфи весной, пока хватает. Чтобы не задеть ее самолюбия, он не стал говорить на эту тему.

Одевшись потеплей, спрятавшись от дождя под огромным зонтом, они в последний раз гуляли среди виноградников. До этого они навестили в Бельвю Сидони. Уже возле самого Монтийяка они ускорили шаг, чтобы побыстрей спрятаться от порывистого ветра и мелкого холодного дождя, который, казалось, проникал всюду.

Над домом нависли тяжелые черные тучи, которые казались такими грозными, что у Леа сжалось сердце. Осенняя непогода наступила в этом году слишком уж рано. Все в природе предвещало скорое начало ранней и суровой зимы.

Вдалеке на зеленой лужайке мелькало маленькое красное пятнышко; вот оно двинулось в их направлении, постепенно превращаясь в фигурку бегущего ребенка. Это Шарль, ускользнув от материнского надзора, мчался к ним изо всех сил своих маленьких ножек. Хохоча, он бросился в раскрытые объятия Леа.

— Ты меня чуть не уронил, озорник, — смеясь, воскликнула она, кружа его на руках под дождем.

Леа казалось, что дождь после отъезда Франсуа не прекращался. Холодов не было, но вся округа была, как бы погружена в промозглый липкий туман, который губил виноградники.

Усевшись за письменный стол отца, Леа, чтобы отвлечься немного от подсчетов, которые были для нее сущим наказанием, переписала слова песни Пьера Дака. Эта песня 5 декабря прозвучала по радио Лондона, и Мирей, жена мясника из Сен-Макера, застенографировала ее текст, а затем расшифровала и дала Леа. Закончив писать, Леа встала и запела, подражая Лили Марлен:

— Браво! — воскликнула, аплодируя, Камилла.

— Я и не слышала, как ты вошла.

— Ты была увлечена пением. Вскоре ты побьешь Сюзи Солидор на ее собственной территории.

— Я подумаю над этим. Какие новости?

— Никаких. Все так же идет дождь… Ты проверила счета Файяра?

— Да, но не обнаружила ничего особо подозрительного, а может, просто ничего в этом не понимаю.

— Спроси у месье Рабье.

— Папиного счетовода?.. Да, но он стал окончательно слабоумным. Вспомни-ка, каких ошибок он наделал прошлым летом в налоговых документах, и сколько времени я потеряла потом с казначеем из Лангона, который не желал ничего знать.

— А мы не можем нанять на некоторое время специалиста-бухгалтера в Бордо?

— У меня нет денег!.. Погляди на эту пачку счетов… А у меня ни сантима за душой, чтобы их оплатить! Из банка уже дважды на этой неделе присылали вызов.

Леа удрученно опустилась в кресло, стоявшее у письменного стола. Камилла подошла и погладила ее по голове.

— Если б ты знала, как я страдаю от того, что не могу тебе ничем помочь…

— Прошу тебя, замолчи.

Несколько минут женщины сидели в тишине.

— Ты уже думала о рождественских подарках? — спросила Леа, подняв голову.

— Да, но это Рождество будет самым печальным из всех, что были прежде. Руфь нашла на чердаке старую машину с педалями…

— Это моя! — вскрикнула Леа с ноткой собственницы.

Камилла не удержалась от улыбки.

— Разве ты не хочешь, чтобы ее подарили Шарлю?

— Ну, конечно же, хочу, — сказала Леа, рассмеявшись в свою очередь и слегка покраснев.

— Руфь купила красную краску, чтобы подновить машину.

Хлопнула дверь. В комнату вошел запыхавшийся Альбер, мясник из Сен-Макера. У него было расстроенное и испуганное лицо.

— Что случилось? — в один голос тревожно споосили Камилла и Леа.

Прошло несколько секунд, прежде чем тот, пытаясь восстановить дыхание, смог отвечать. Между тем Камилла, стремясь побыстрей все выяснить, задавала вопросы:

— Что-то с вашим сыном?..

Альбер отрицательно мотнул головой.

— Что тогда?.. Говорите же!

— Они арестовали святого отца Дельмаса.

— О, Боже! — выдохнула Камилла, опираясь рукой о книжный шкаф.

Леа всю пронзило холодом.

— Откуда вы это узнали?

— Сегодня ранним утром один мой приятель, учитель из Jla-Реоли, — он состоит в подпольной сети Букмастера, — заглянул ко мне в мясную лавку и попросил предупредить вас.

— А откуда об этом узнал он сам?

— От жандарма из Ла-Реоли, который видел вас со святым отцом Адрианом. По его словам, гестаповцы не знают, какую «важную птицу» они схватили. Ваш дядя был арестован в Бордо случайно — во время облавы. Его бы, несомненно, отпустили, не найди они при нем чистых бланков удостоверений личности. Рассказал это один из жандармов, которые его брали. Он предупредил своего коллегу из Ла-Реоли, они из одной подпольной сети.

— Если этот жандарм его узнал, то могут узнать и другие.

— Он внешне сильно изменился, но опасность, что его все же узнают, есть. Теперь надо молить Бога, чтобы он не проговорился. Сегодня вечером мы начнем перевозить оружие, спрятанное в сушильнях табака в Бари и Белль-Ассисе. Мне помогут братья Лафуркад.

— Можем ли мы быть вам чем-нибудь полезны?

— Да; есть два английских летчика, которые должны уехать через два дня. У Вью стало небезопасно. Не могли бы вы их укрыть на время?

— А будут ли они здесь в большей безопасности? — спросила Камилла. — У нас есть все основания не доверять Файяру.

— Мадам Камилла, придется рискнуть. Сегодня вечером их приведут к вам через Бельвю. Я же в это время приглашу выпить по стаканчику старину Файяра. Как, идет?

— Отлично, Альбер. Мы спрячем их в маленькой комнатушке около кабинета. Туда никто никогда не заходит, она служит нам кладовкой. К тому же это на первом этаже, что весьма удобно в случае, если нужно будет быстро покинуть дом, — сказала Леа.

— Спасибо. Если вы заметите что-то подозрительное, позвоните мне в Сен-Макер и скажите, что «ваше мясо сегодня жестковато». Я пойму, что англичан приводить опасно.

— Как бы разузнать подробней о дяде Адриане?

Мясник пожал плечами.

— После ареста в августе Большого Клемана, который был затем освобожден, взяли много наших. Мы тогда потеряли наших осведомителей в лагере Мериньяк и форте «А», а со вновь завербованными приходится соблюдать крайнюю осторожность. В настоящий момент у нас надежная связь только в одном месте — через жандарма из Бордо. Как только он узнает что-либо, то даст знать в Ла-Реоль.

— А если мне самой съездить в Бордо? — предложила Леа.

— Ни в коем случае! Не хватало, чтобы и тебя арестовали, — запротестовала Камилла и заметила: — Мэтр Дельмас, наверное, смог бы помочь.

— Это — коллаборационист, он ничего не сделает для своего брата. Вспомни-ка, что он сказал: «Адриан для меня мертв».