Каждый визит почтальона был для Леа счастьем. Утром, когда приходило письмо, она набрасывала на плечи шаль, забиралась с ногами в большое кресло, устраивалась в нем поудобнее и наконец, распечатывала конверт и начинала смаковать письмо…
«Дорогая моя Леа,
я сижу в большой комнате, за твоим любимым столом. Мы подвинули его к камину, чтобы было немного теплее. За окном чернеет виноградная лоза, над землей низко нависли тучи, похоже, скоро пойдет снег. Вот уже несколько дней, как поместье погрузилось в спячку. Мы с мадам Бушардо попытались привести в порядок счета, но вынуждены были отказаться от этого, поскольку многого не понимаем. Файяр согласился взять все в свои руки. Жаль, что тебя здесь нет.
Мы немного поволновались, узнав из твоего последнего письма о состоянии Франсуазы. Надеемся, что с ее малышом все будет хорошо и он не замедлит присоединиться к нам в этом зловещем мире. Нет лучшего подарка, большей радости, чем маленький ребенок. Шарль, который играет рядом со мной на ковре, — просто чудо. Каждый день он умиляет нас своими открытиями, своими находками. Я без конца рассказываю ему о его отце и о тебе, чтобы он не забывал вас и мог узнать. Приближается Рождество. Как только он засыпает, мы с Руфью тайком делаем игрушки из дерева и кусочков ткани. Как жаль, что мы не можем собраться вместе… У нас появились новости о месье Л. Мы все так же не имеем понятия о том, где он находится, но знаем, что дело, которому он посвятил себя, идет хорошо и с каждым днем становится все больше желающих работать вместе с ним. У него все в порядке. Напиши нам, как чувствует себя Франсуаза.
Мы с Шарлем нежно обнимаем тебя.
Камилла».
Леа всегда немножко раздражала излишняя нежность Камиллы, эта надежда, которую та хотела сохранить любой ценой, эта страстная любовь к сыну, казавшаяся Леа таинственной…
У Лорана все было хорошо. Она должна была довольствоваться этими скупыми новостями. Она знала, что Лоран продолжает заниматься своей газетой, что он присылает иногда вырезки из нее Камилле. Леа внимательно просматривала газеты с Юго-Запада, доходившие иногда до Парижа. А за каждым «террористическим актом» она видела руку Лорана: взорван мост — это Лоран, атакован немецкий патруль — это Лоран, освобождены заключенные — это опять Лоран…
Она бережно сложила письмо, спрыгнула с кресла и, напевая, направилась в гостиную.
С утра до вечера видеть фрицев!
Как они надоели…
Слушать их радио.
Читать их мерзкие газеты…
Как мне это надоело!..
Она включила радиоприемник и попыталась поймать «Би-би-си».
— Мадемуазель Леа, не пойте эту песню: если услышат соседи, у нас будут неприятности.
— Эстелла… замолчите, вы мешаете мне искать Лондон.
— Вы прекрасно знаете, что это запрещено.
— Сейчас все запрещено, в этой стране можно задохнуться. Скорее, я поймала станцию! Идите, позовите тетушек.
Воплощение укоризны, Эстелла с ворчанием вышла.
«Сегодня 857-й день французского сопротивления немецкой оккупации. Честь и Родина. Французы говорят для французов».
Ну, где же Альбертина и Лиза? Они пропустят начало передачи. Это длится уже восемьсот пятьдесят семь дней!.. Самое ужасное в том, что все при этом как-то обустроились. Люди привыкли к холоду, к многочасовым очередям за жалким кусочком хлеба, привыкли неделями не мыться, покупать масло и мясо на черном рынке, видеть на улицах немцев, соглашаться на что угодно ради дополнительного питания. Конечно, время от времени люди взрываются от возмущения, как эти женщины, разбившие на улице де Бюсси витрину магазина, где были выставлены банки консервов. Эстелла, видевшая все это, никогда в жизни не испытывала такого страха. «Если бы вы видели, как эти скоты, полицейские, били несчастных женщин! Десятками они забрасывали их в свои грузовики, некоторых вместе с малышами, цеплявшимися за материнские юбки. Ах! Это было ужасно. К счастью, на улице Сены живет моя подруга, и я спряталась у нее. Одну женщину, кажется, расстреляли, а другую отправили в Германию. Вы верите, что такое возможно, мадемуазель Леа?» Что ей можно было ответить?
«Советские войска продолжают освобождение территорий на Юге. Отступление 7-й итальянской армии, совершенно не готовой к суровым русским морозам, превратилось в бегство».
«Вот это хорошая новость», — подумала Леа. Но где же тетушки? Они никогда не пропускали передачи.
— О, мой Бог. Бог мой, это ужасно… — простонала Лиза, входя в гостиную.
Запыхавшись, она упала в кресло, и оно жалобно заскрипело под ее тяжестью.
— Что с тобой?
Лиза указала пальцем на дверь и с трудом произнесла:
— Твоя… сестра…
— Что сестра?..
— Малыш!
— Ну вот, опять начинается, и каждый раз это выпадает на мою долю… вначале Камилла… теперь Франсуаза. И я не уверена, что это не продолжится и дальше… я нашла свое призвание: акушерка…
— Дорогая, выключи приемник, у меня болит голова.
— Вы послали за врачом?
— Да, он должен прийти с минуты на минуту. Прошу тебя, иди к сестре, она хочет тебя видеть…
Бедная Франсуаза! С момента визита капитана Фредерика Ханке, друга Отто Крамера — «жениха», как целомудренно называла его тетя Лиза, она не прекращала плакать и волноваться. От Фредерика Ханке Леа узнала причины ее горя: начальство капитана Крамера отказало ему в разрешении на брак с Франсуазой, и, поскольку он настаивал на своем, его отправили на восточный фронт. Перед отъездом ему удалось передать Фредерику письмо для Франсуазы, в котором он уверял ее в своей любви, просил быть мужественной, как подобает жене солдата, и не пытаться избавиться от ребенка. Тем временем он умолял отца, чтобы тот обратился к своему другу, Гиммлеру. Фредерик Ханке не стал скрывать от Леа, что отец Отто тоже яростно противился этому браку.
— Что же станет с Франсуазой? — спросила она тогда у Ханке.
— В материальном отношении у нее не будет никаких проблем. Я обещал Отто позаботиться о том, чтобы она и ребенок ни в чем не нуждались.
— Меня волнует совсем не это, а то, в каком она окажется положении, ведь в свидетельстве о рождении ребенка будет указано: «отец неизвестен».
— Я знаю, но что поделаешь?
— Леа, поторопись, тебя зовет сестра, — сказала Альбертина, входя в комнату.
В спальне было душно, пахло потом и рвотой. Франсуаза, распростертая среди скомканных простыней, смотрела на Леа полными ужаса глазами. Леа села рядом с ней. Как! Неужели это ее сестра, та, с которой они наперегонки бегали до Бельвиля и купались в Гаронне, а во время сбора урожая кидались друг в друга гроздьями винограда, пачкая белые платья? Неужели это та, с кем в рождественские ночи они краем глаза поглядывали друг на друга, сравнивая свои подарки, и всегда были уверены, что сестре досталась более красивая игрушка; та, с кем они так радовались своим первым взрослым велосипедам, Леа — голубому, а Франсуаза — красному, с кем спорили?..
Франсуаза продолжала смотреть на нее несчастными глазами, напоминавшими Леа глаза отца.
— Отто нет. Если бы ты знала, как я боюсь… Он обещал, что будет здесь… почему он оставил меня?.. — Она приподнялась и судорожно вцепилась в Леа. — Разве его ребенок не важнее фюрера?.. Ведь он не любит Гитлера… он сам мне говорил… тогда… почему его нет здесь, когда должен родиться его ребенок?
— Успокойся. Он не виноват. Это война, он обязан выполнять приказы…
— Он сказал…
— Не думай об этом.
Франсуаза закричала так, что Леа вздрогнула.
— «Не думай!..» Ты хочешь, чтобы я забыла, что у моего ребенка не будет отца… что все будут показывать на меня пальцем… мать-одиночка… любовница боша… шлюха…
— Замолчи… Сейчас нужно думать о другом. А! Вот и доктор!
— Ну что, маленькая мадам, близится великий момент? Вместе с доктором вошли Альбертина и Эстелла. Леа воспользовалась этим, чтобы трусливо ускользнуть.
В прихожей зазвонил телефон. Она подняла трубку.
— Алло, Леа?
— Да.
— Это Рафаэль Маль. Мне необходимо срочно вас увидеть.
— Но это невозможно, у моей сестры начались роды.
— Оставьте все на милость природы, Франсуаза прекрасно разродится и без вас. Мы должны встретиться.
— Это важно?
— Очень.
— Хорошо. Тогда приходите.
— Не могу.
— Но почему?
— Слишком опасно объяснять все по телефону. Через полчаса я буду на улице Дофин, 16. Это ресторан, которым заправляют три сестры Раймон, невзрачный с виду, но здесь подают несравненное саламбо. Умоляю вас, приходите.
— Я приду.
Леа повесила трубку. Он заразил ее своим страхом.
— Кто это был? — спросила Лиза, выходя из гостиной.
— Друг. Я должна идти.
— Ты должна ид…
— Да, дай мне пройти, это очень важно…
— Но… твоя сестра!
— Я ей не нужна, рядом с ней и так достаточно народу. Если позвонит Франсуа Тавернье, скажи ему, что я с Рафаэлем Малем в ресторане на улице Дофин, 16.
— Раф…
— Да. Не забудь, улица Дофин, 16. И не волнуйся, я постараюсь поскорее вернуться.
— Что скажет Альбертина!
— Ты ей все объяснишь.
Леа достала из шкафа в прихожей меховые сапожки на деревянной подошве, купленные благодаря махинациям Рафаэля.
— Надень манто сестры, на улице холодно.
С тех пор как Франсуа объяснил ей, какие женщины осмеливаются сейчас носить меха, Леа не прикасалась к манто Франсуазы. Чтобы избежать пререканий с тетей, она молча надела и его, и меховую шапочку.
— Возвращайся скорей, — обняв ее, сказала Лиза.
По Университетской улице разгуливал ледяной ветер. Надо быть сумасшедшим, чтобы выйти на такой холод… На темной пустынной улице громким эхом отдавался стук каблучков Леа по обледеневшей мостовой.
Задыхаясь, вся в поту, появилась она на улице Дофин — так ей пришлось бежать, чтобы ускользнуть от воображаемых преследователей. В окнах ресторана мадам Раймон не было ни огонька. Леа толкнула дверь, открывшуюся без звонка. Не ошиблась ли она? Ароматный запах супа послужил ей ответом.
Зач оказался маленьким и скудно освещенным. На второй этаж вела винтовая лестница. Справа от входа на стойке бара спал огромный полосатый кот, другой подошел и потерся о ноги Леа. К ней вышла женщина в белом, слишком длинном для нее переднике, высокая и очень полная, со смуглой кожей и волосами, собранными на затылке в пучок.
— Здравствуйте, мадемуазель. Вы кого-нибудь ищете?
— Да, месье Маля.
— Месье Мать еще не пришел, но его столик уже готов. Пройдемте со мной.
Она проводила Леа через зал и усадила за маленький, покрытый белой скатертью столик рядом с кухонной дверью. Подошла другая женщина, похожая на первую, и спросила с овернским акцентом, еще более выраженным, чем у сестры:
— Не хотите ли чего-нибудь выпить, пока будете ждать?
Видя нерешительность Леа, она с гордостью добавила:
— У нас есть почти все аперитивы.
— Тогда принесите мне порто.
— Вы правы, это превосходный напиток.
Леа огляделась.
Все столики были заняты. Посетители выглядели добродушно, разговаривали тихо, их жесты были плавными, а одежда скромной и добротной. Сестры Раймон обращались к ним с фамильярностью, свойственной гостеприимным хозяевам, разговаривающим со своими постоянными клиентами. Все это создавало спокойную, семейную атмосферу.
— Мадемуазель, вот порто.
— Спасибо.
Леа пила медленно, испытывая смутную тревогу и не решаясь спросить о причине опоздания Рафаэля.
Каждый раз, когда открывалась дверь кухни, оттуда слышались звуки вокализа.
— Это сын одной из хозяек. Он учится на оперного певца, — произнес внезапно возникший Маль. — Очаровательный мальчик.
— Почему вы опоздали? Но… вы ранены?
Действительно, на брови и в уголке рта Рафаэля виднелась кровь.
— Ничего страшного, небольшой диспут со шпаной, — ответил он, вытирая лицо окровавленным платком.
Это заметила одна из сестер:
— О! Месье Маль…
— Замолчите, умоляю вас! Вы привлекаете к нам внимание.
Несмотря на это, добрая женщина вскоре появилась вновь — с салфеткой и чашкой теплой воды.
— Не стоило беспокоиться…
Под настойчивым взглядом хозяйки он покорился и позволил обтереть себе лицо влажной салфеткой. Леа смотрела на него с явным раздражением.
Другая сестра, — если это не была та же самая, — подошла, чтобы принять у них заказ.
— Сегодня у нас овернское поте из капусты, сосиски, рагу из телятины под белым соусом и рагу из зайца.
— Что вы закажете, Леа?
— Поте.
— А вы, месье Маль?
— Тоже. У вас все еще есть бургундское?
— Конечно.
— Принесите бутылочку, холодного, из погреба.
— Я знаю, месье, я знаю вкусы всех моих клиентов. Для начала тарелочку колбасы. Подойдет?
— Прекрасно. А пока мы ждем, принесите, пожалуйста, бутылочку «Сюз».
Ожидая, пока принесут «Сюз», они не обменялись ни словом.
— Может быть, вы наконец скажете, зачем вызвали меня сюда?
Рафаэль молчал, медленно потягивая вино. Лицо его было бледным и осунувшимся. Он посмотрел на нее так, будто только сейчас обнаружил ее присутствие.
— Леа, я — гнусный негодяй.
— Я знаю.
— Нет, по-настоящему вы не знаете. Еще один «Сюз», — заказал он одной из сестер, проходившей мимо столика.
— Зачем вы хотели меня видеть?
— Гестапо охотится за Сарой Мюльштейн.
Сначала Леа не поняла; потом во рту у нее появился вкус горечи, а на лице медленно проступило выражение ужаса.
— Что вы сделали?.. Это не вы?.. Скажите, что это не вы!..
Рафаэль вертел в руках бокал. Он стал похож на ребенка, застигнутого врасплох и не знающего, как выпутаться.
— Я не виноват… Я не мог поступить иначе…
Мало-помалу ужас Леа сменялся отвращением.
— Вы «не могли поступить иначе»!.. Объяснитесь…
— Это долгая и сложная история. Короче говоря, гестапо арестовало меня за спекуляцию золотом. Они сказали, что все забудут, если я соглашусь сотрудничать с ними и предоставлять кое-какую информацию из издательских и журналистских кругов…
— А если нет?..
— Они передали бы меня французской полиции за мои грешки или же отправили бы к моим соплеменникам в концентрационный лагерь.
— Значит, вы предпочли отправить туда Сару?!
— Все было не совсем так. Вначале я рассказывал им обо всем, что говорили в кулуарах французских газет и кафе, посещаемых интеллигенцией. В свою очередь они закрывали глаза на мои дела. Знаете, сейчас можно заработать очень много денег, если ты достаточно проворен…
— …и к тому же негодяй.
— Не делайте поспешных выводов.
— И давно вы работаете на них?
— Немногим больше года… но не постоянно, раз от разу. После оккупации свободной зоны они стали более требовательными. Месяц назад они вызвали меня и сказали, что я должен найти тех, кто переправляет евреев в Испанию. «Для вас это должно быть просто, потому что вы — еврей и легко сможете проникнуть в их сеть. Найдите их, и мы забудем о вашем существовании». Так они сказали. Что мне было делать?
— Бежать.
— Бежать?.. Куда?.. Вы их не знаете, это безжалостная и удивительная раса, созданная для того, чтобы править миром, в то время как евреи, как говорит Моисей, это испорченный и лживый народ…
— …чему, увы, вы являетесь превосходным примером.
— И я по-своему горжусь этим. Немногие способны признаться в своем ничтожестве. Мы, евреи, не обладаем величием, в то время как оно свойственно немцам: оно сидит у них в крови, и они без всяких усилий получают власть. Это и делает их народом-героем. В иное время так было бы и во Франции…
— Меня не волнует, что немцы предрасположены к власти, для меня это просто враги, захватившие нашу страну, и я мечтаю о том времени, когда они будут изгнаны из Франции и отовсюду. В России дела у ваших друзей плохи. Вам стоило бы подумать о том, чтобы поменять хозяев.
— Говорите потише. Я мечтаю об этом. Но пока они — победители. Без них я оказался бы в тюрьме.
— Там вам и место. Вернемся к Саре. Что вы сделали? Я думала, что вы не знаете ее адреса.
— Это так. Но, предприняв небольшое расследование, я напал на след ее организации. Мне было нетрудно войти в контакт с ними. Я появлялся повсюду, говоря, что в ближайшее время мне необходимо покинуть Францию. Однажды, когда я ел скверно приготовленный ужин в еврейском ресторанчике Бельвиля, ко мне подошел мальчишка и сказал, что я должен отправиться в «Селект» на Елисейских полях и спросить Боби. Это имя что-то мне смутно напоминало. A-а, Боби был одним из официантов этого заведения. Я часто бывал в «Селекте», обычно по субботам, около семи вечера. Какой шум! Какая неразбериха! Какой крик! Там можно увидеть безумцев всех возрастов. Женщины, уверенные в том, что это и есть настоящее счастье, просиживают там задницы, жеманничая, безудержно флиртуя с маленькими альфонсами, обсуждая финансовые возможности своих любовников. Заведение пользуется настолько дурной репутацией, что немцы запретили своим офицерам появляться в нем. Так что «Селект» оказался идеальным местом для передачи посланий. Мальчишка дал мне пароль, что-то вроде: «Вот уже давно я ложусь спать рано утром», и я отправился в «Селект», где спросил Боби. Представьте себе это прелестное создание: пухленький, кругленький, с детским голосочком…
— Избавьте меня от этих подробностей.
— …свеженький, чудо! После того как я назвал ему пароль, он попросил меня следовать за ним. Мы спустились в подвал. Мне было немного не по себе. Он задал мне несколько вопросов, и, по-видимому, мои ответы его удовлетворили. Он сказал, что является всего лишь звеном в цепи и не знает остальных. Он приказал мне на следующий день, в полдень, явиться в бар «Фуке» с красной гвоздикой в петлице и картой Парижа в руке. Так я и сделал. Там ко мне подошел очень элегантный мужчина и, предложив выпить стаканчик, сказал, что нас ждет на ужин одна подруга. Мы взяли велотакси и приехали на улицу Де-ла-Тур, в великолепную квартиру… Сара была там. Мы бросились в объятия друг друга. Я был готов ко всему, но и подумать не мог, что встречу ее. Я знал, что ее разыскивает гестапо, поэтому и спросил у вас, не знаете ли вы, где она находится, чтобы предупредить…
— Теперь я ничего не понимаю…
— Да это совсем несложно. Я хотел рассказать немцам что-нибудь несущественное, что не повлекло бы за собой никаких последствий, но у меня не было намерения выдавать людей, по крайней мере, бесплатно.
— Это меня удивляет!.. Вы — подлец!
— Ну нет, не совсем так. Я все рассказал Саре и признался, почему оказался у нее. Она совершенно не удивилась, это действительно необычная женщина. И, тем не менее, я был поражен, когда, обняв меня, она сказала: «Рафаэльчик мой, ты никогда не изменишься». Мы договорились, что я подожду сорок восемь часов, прежде чем сообщить гестапо о своем открытии.
— Так вот как? Значит, у нее еще есть время, чтобы скрыться?!
— Да нет же! Вот тут-то и началось самое плохое. Немцы, не доверяя, установили за мной слежку. Они ждали меня на улице. Ах! Милая моя подружка, мне понадобилось все мое мужество, чтобы не пуститься наутек.
— Вы ничего не едите? — С укоризной во взгляде перед их столиком стояли все сестры Раймон.
— Простите, мы увлеклись беседой.
— Это мы видели, — сурово произнесла одна из них.
— Возьмите, Леа, положите себе что-нибудь.
— Я не голодна.
— Ну, пожалуйста. Их удивит, если вы ничего не будете есть, и потом, они могут обидеться на меня. Мне необходимо иногда появляться здесь.
Рафаэль подал ей пример, проглотив сразу два кружочка колбасы.
— Что вам сказали немцы?
— Они спросили у меня имя человека, с которым я встречался в этой квартире.
— Вы сказали?
— Меня застали врасплох…
— Ничтожество!
— Не браните меня, это слишком просто. Как бы вы поступили на моем месте?
— Они поднялись наверх, чтобы арестовать Сару?
— Нет, поскольку я сказал им, что через два дня она должна передать мне список лиц, желающих уехать в Испанию.
— И они поверили?
— В то время мне показалось, что да; они посадили меня в свою машину и отвезли в дом на бульваре Фландрэн. Я почувствовал себя совершенно спокойно, когда увидел за столом одного из своих друзей, Руди де Мерода. В начале войны мы с ним провернули несколько удачных делишек. Этот человек занимает очень важный пост.
— Что он вам сказал?
— Что его начальники ожидают от меня доказательств преданности и через сорок восемь часов надеются получить список всех членов группы.
— Так, значит, вам удалось предупредить Сару?
— Нет. Со вчерашнего дня за мной постоянно следили. Я пытался скрыться от них, но безрезультатно. Это они разбили мне физиономию на перекрестке Севр-Бабилон. Именно поэтому я позвонил вам и попросил приехать сюда. Вы должны предупредить ее.
— Но как же? Улица Де-ла-Тур очень далеко!
— Нужно идти не на улицу Де-ла-Тур, а на улицу Гуэ-неро, 31.
— Я совершенно ничего не понимаю.
— Вчера она сказала мне, что уезжает с улицы Де-ла-Тур, ставшей очень опасной для ее товарищей, и что исчезнет на некоторое время. Одна из ее подруг, эмигрировавшая в Соединенные Штаты, оставила ей ключи от своей квартиры, где Сара и укрывалась, когда считала, что на улице Де-ла-Тур становится опасно.
— И она все это вам рассказала? Что-то я не пойму. Откуда я знаю, что вы не выдали немцам и тот адрес?
— Действительно, я мог это сделать. Сам не понимаю, почему не сделал. Я люблю Сару или, скорее, воспоминания о некоторых встречах в неких барах Монпарнаса. Вспомните слова Жюля Ренара: «Нет друзей, есть моменты проявления дружеских чувств». Трудно точнее определить отношения между мной и Сарой.
— Вот ваше поте, расскажете мне, как оно вам понравилось, — сказала одна из мадам Раймон, водружая на стол дымящееся блюдо.
Прежде чем возобновить разговор, они подождали, пока она вернется на кухню.
— Не двигайтесь… Только что вошли те двое, что следили за мной. Они меня еще не заметили. Вставайте. Идите на кухню. Там, в глубине, есть дверь. Она выходит во двор. Пересечете двор и пройдете под аркой. Там будет второй двор и направо ветхая дверь. За ней — коридор и еще одна дверь, которая выходит на улицу Де Невер. Пойдете направо, в направлении набережной, затем сразу налево. Это будет улица Гуэнеро. Посмотрите, нет ли чего-нибудь подозрительного. Идите спокойно. Если никого не заметите, заходите в дом 31, поднимитесь на четвертый этаж и позвоните три раза. Вам откроет Сара. Скажите, чтобы немедленно уходила. Удачи!
Рафаэль Маль не отвел глаз под взглядом Леа, в котором отчетливо читалось: «Могу ли я вам доверять?»
Она непринужденно встала, накинула на плечи свое меховое манто и подошла к стойке, где, повернувшись спиной к залу, стояли двое мужчин в плащах. Она тихо спросила у одной из сестер:
— Будьте добры, где туалет?
Не дожидаясь ответа, Леа направилась прямо на кухню. Проходя мимо кухарки и будущего оперного певца, она приложила к губам палец и вышла во двор.
В маленьком ресторане на улице Дофин все было спокойно, двое мужчин не двигались с места, Рафаэль Маль набросился на поте.
* * *
Улица Де Невер, очень темно. Огромные крысы разбежались в стороны при виде Леа, которая сама закричала от страха. По тротуарам разгуливал ледяной ветер. Кругом ни звука, как будто все вымерло. Стараясь, чтобы каблуки не стучали по мостовой, сжав кулачки в карманах манто, насторожившись и вся сжавшись от страха, она шла в направлении улицы Гуэнеро.
Внезапно с Пон-Неф вырулила машина с погашенными фарами и на полной скорости устремилась к улице Дофин. Резкий скрип тормозов. Леа, забыв советы Рафаэля, бросилась бежать. Машина поехала за ней.
Свернув на улицу Гуэнеро, она обогнула девушку и остановилась в нескольких метрах перед ней. Открылась дверца, из машины вышел человек и преградил ей дорогу. Леа закричала.
На плечо ей легла рука.
— Не бойтесь, это я. Садитесь в машину.
Не сопротивляясь, она позволила Франсуа Тавернье затащить себя в автомобиль. По улице Сены они доехали до набережной и остановились на углу, возле художественной галереи.
— Куда вы так бежали?
— Я испугалась, увидев вашу машину.
— Зачем вы встречались с Малем?
— Он знает, где Сара. Гестапо идет по ее следам, и я должна предупредить ее.
— Почему бы ему самому не сделать этого?
— В ресторане за ним следили двое мужчин. Я вышла через черный ход.
— Мне кажется, что что-то в этом деле не так. И вам, по-видимому, тоже, иначе вы не оставили бы для меня своего послания.
— Может быть, но мы должны попытаться предупредить Сару.
— Где она?
— Улица Гуэнеро, 31.
— Это Маль дал вам этот адрес?
— Да.
— Ну что же, положимся на милость Господа. Оставайтесь здесь. Если заметите, что кто-то подходит, трогайтесь с места. Если я не вернусь через двадцать минут, уезжайте.
— Нет, я иду с вами.
— В этом нет необходимости…
— Замолчите, мы теряем время.
Франсуа прижал ее к себе. Она прошептала:
— Я боюсь.
Затем она высвободилась из его объятий и направилась к улице Мазарин.
— Нет, здесь мы не пойдем. Выберем лучше улицу Сены и улицу Жака Калло. Оттуда нам будет видна улица Гуэнеро.
Франсуа вынул из кармана пальто револьвер и провернул барабан. Леа почувствовала себя немного спокойней.
Они быстро шагали в темноте зимней ночи. В отсутствии звуков и света было что-то нереальное, напоминающее затишье перед бурей. Возле перехода через Пон-Неф они остановились; улица и перекресток перед ними были пустынны. Они сделали несколько шагов… Все произошло очень быстро. Одна машина, затем вторая, затем третья резко выскочили на перекресток сразу с двух концов улицы Мазарин и улицы Гуэнеро. Франсуа толкнул Леа в глубину подворотни. Со стуком захлопнулись дверцы машин. Несколько мужчин в гражданском с пистолетами в руках вошли в подъезд дома 31, остальные с автоматами у бедра остались на улице.
Крик. Зов о помощи. На улице появляется женская фигура. Она спотыкается, падает, встает, вновь пытается бежать. Крики. Она направляется в сторону Франсуа и Леа. Раздается выстрел. Женщина поворачивается… и медленно падает…
Франсуа с трудом удержал Леа.
К упавшей женщине подбегают мужчины. Она приподнимается. Ночь скрывает кровь на мостовой. Удар приклада… затем еще один. Безуспешно пытаясь защититься, она поднимает свою хрупкую, нежную руку… Франсуа зажимает Леа рот, чтобы заглушить ее стон.
Еще один удар. Рука бессильно падает. Они поднимают безжизненное тело. Один берет за плечи, другой за лодыжки. Длинные черные волосы волочатся по заснеженной мостовой. Они бросают ее в кузов грузовика. Вспыхивает огонек зажженной сигареты. Вновь хлопнули дверцы машин. Шум моторов. И тишина. На улице — никого. Никто не слышал, как убивали женщину.