Леа была в ярости. Уже больше недели она не получала известий от Франсуа Тавернье. Что сталось с Сарой? Удалось ли Жану добраться до Вандеи? Даже молчание Рафаэля ее беспокоило. Не в силах больше терпеть, она решила отправиться на улицу Соссэ.

Ее молодость и красота заставили принявшего ее немецкого офицера забыть о подозрительности и любопытстве. «Сара Мюльштейн?..» Это имя ему что-то говорило… Ах, да! Это та еврейка, которую привезли раненой… Нет, ее здесь больше нет. Нужно пойти на авеню Анри-Мартен, 101; может быть, там ей смогут помочь. Если она ничего не узнает, то может вернуться, он постарается что-нибудь для нее сделать… Всегда приятно помочь такой симпатичной девушке… Леа поблагодарила его.

На улице она отвязала велосипед и по авеню Мариньи доехала до Елисейских полей. На Рон-Пуан полицейский, сидя в своем стеклянном убежище, окруженный панелями с немецкой сигнализацией, контролировал «движение»: несколько велосипедов, редкие автомобили, спешащие куда-то пешеходы, придерживающие воротники своих слишком легких пальто. Моросил холодный мелкий дождь, и дорога была очень скользкой. В конце авеню на фоне свинцово-серого неба возвышалась Триумфальная арка — смехотворный символ былого величия. Удрученная этим зрелищем, Леа решила поехать другой дорогой и свернула на авеню Монтеня. Дождь все усиливался.

Авеню Анри-Мартен… Под равнодушными взглядами прохожих Леа привязала велосипед к решетке садика, окружавшего здание. Войдя, она сняла с головы берет, поправила волосы и вытерла платком лицо.

Леа с удивлением осмотрелась. Богатая обстановка, вокруг все спокойно, нет ничего такого, что указывало бы на присутствие немцев. Невозможно поверить в то, что здесь происходят зверства, описанные Франсуа Тавернье. Большая стеклянная дверь за будкой консьержа вела внутрь здания. Леа в нерешительности остановилась посреди отделанного мрамором холла. Справа от нее вела наверх очень красивая лестница с резными перилами из темного дерева, которую поддерживала высокомерная кариатида с выпуклой грудью, отполированное дерево на этом месте свидетельствовало о том, сколь часто задерживались здесь руки жильцов и их посетителей. Прямо перед собой Леа увидела высокое окно, освещавшее затейливо переплетенную решетку лифта. Две длинные скругленные деревянные ступени вели к двустворчатой двери, на которой была прикреплена медная табличка. Леа прочла: «Французская экономическая служба. Бюро закупок». Что это могло значить? Ей казалось, что Сару отвезли именно сюда, на первый этаж, да и слова на табличке были чем-то знакомы. Франсуа, как-будто, упоминал о бюро закупок. Но вот что конкретно он говорил? Обессиленная и продрогшая, она опустилась на ступеньку и прислонилась головой к кариатиде.

Внезапно дверь распахнулась, и оттуда вывалился человек, выброшенный невидимыми руками. Несчастный потерял равновесие и рухнул на мраморные плиты пола. Несмотря на полумрак, царивший в помещении, Леа заметила, что руки его связаны за спиной, а опухшее лицо все в крови, испачкавшей белый мрамор. Почти сразу за ним вышли двое мужчин. Они смеялись, застегивая пальто. Тот, что был помоложе, пнул распростертое тело.

— Ну, падаль, поднимайся. Ты нам все рассказал, и мы в тебе больше не нуждаемся. Тебя отвезут в Фресне.

— Вы мне обещали, — с мольбой в голосе произнес несчастный.

— Что обещали?

— Что оставите в покое мою жену и дочь.

— Обещания, обещания… Мы здесь только и делаем, что даем обещания, а потом получаем за это нагоняй от патрона.

— О! Нет… это неправда! — взвыл тот, с трудом открывая рот, превратившийся в сплошную рану.

— Давай, вставай!.. Патрон не совсем уверен, что ты нам рассказал все, что знаешь.

Мужчина подполз к ногам своих палачей, заливавшихся смехом.

— Уверяю вас, я вам рассказал все, все выдал: имена, пароли, все… все! — кричал он, захлебываясь рыданиями.

— Хватит! Нас ждет машина… Перестань хныкать, как баба, на тебя будут обращать внимание. Плачущий мужик — это отвратительно. Вставай…

— Вставай, дерьмо, — сказал другой, — ты что, думаешь, мы понесем на руках какого-то паршивого доносчика?

Рыдания внезапно оборвались. Скрючившись за статуей, Леа увидела, как это существо, которое, казалось, потеряло человеческое достоинство, выпрямилось, поднялось на колени, потом встало на одну ногу, затем на другую. Человека шатало из стороны в сторону, но он стоял, страшный, жалкий… Глаза его превратились в щелки, повисшая нижняя губа разорвана, на шее виднелись синяки, а с пальцев были сорваны ногти. Он медленно подошел к своим истязателям и, остановившись перед старшим, спокойно плюнул ему в лицо.

В руках второго тотчас появилось оружие.

— Оставь, Бернар, он будет рад, если ты его прикончишь.

Пинками они вышвырнули его за дверь.

Шум лифта вывел Леа из оцепенения. Она вскочила на ноги, и как раз вовремя. Из кабины, смеясь, вышли две молодые элегантные женщины. В то же время какие-то респектабельные господа позвонили в дверь бюро закупок. Никто из них не обратил внимания на кровь на полу.

Словно зачарованная, Леа продолжала стоять возле этой двери.

«Мне нужно уходить», — твердила она себе, не в силах шевельнуться, как будто ожидая какого-то события, которое помогло бы ей осознать — не то, что она видела, а причину этого. Леа чувствовала, что не должна здесь оставаться, ведь она даже никого не предупредила, что пойдет сюда. Нужно бежать как можно скорее, иначе они схватят ее, и ей придется испытать то же, что и Саре или этому несчастному, упавшему так близко от нее.

Застыв на месте, она не слышала, как открылась стеклянная дверь. Когда же Леа повернулась, чтобы уйти, то увидела перед собой очень хорошо одетого мужчину, невысокого, худого, с темными, тщательно уложенными волосами, нервно раскуривающего сигару и разглядывающего ее серо-зелеными глазами.

— Вы, несомненно, кого-то ищите, мадемуазель. Могу я вам помочь?

Это было произнесено любезным тоном, но тревога сдавила горло Леа.

— Можно подумать, что я внушаю вам страх. Неужели у меня такой ужасный вид?

Она отрицательно покачала головой, пытаясь собоаться с мыслями и подобрать подходящий ответ. И тут в глаза ей бросилась табличка с надписью «Бюро закупок». В ее памяти всплыл рассказ Франсуа Тавернье.

— Мне сказали, что здесь покупают драгоценные металлы.

— Это верно. Вы хотите продать драгоценности?

— Да, фамильные драгоценности.

— Понимаю, мадемуазель, сейчас трудные времена и иногда приходится расставаться с вещами, которыми очень дорожишь. Входите, я посмотрю, что можно для вас сделать.

Он открыл дверь своим ключом и посторонился, пропуская ее. В большой прихожей было много народа: господа, которых она только что видела, мужчины в пиджаках, под которыми угадывалось оружие, три одетые в черное женщины, плачущие в углу. Прямо перед ней, прислонившись к стене, со связанными руками и ногами сидел на полу молодой человек с грязной повязкой на лбу. Казалось, что он спит. Девушку, всю в слезах, в разорванной одежде, вытащили из одной комнаты и, несмотря на ее протесты, затащили в другую. Присутствующие, казалось, ничего не замечали.

Леа резко обернулась.

— Что здесь происходит? Кто эти люди? Что они делают с этой женщиной? И прежде всего, кто вы такой?

— Вы правы, извините, я забыл представиться: Кристиан Мазуи, директор Французской экономической службы. Вот моя визитная карточка. Что же касается присутствующих здесь женщин, то они, как и вы, желают что-то продать. Прошу вас, проходите в мой кабинет, сейчас я вызову секретаря.

Кабинет Мазуи оказался большим и светлым. Обшитые красивыми деревянными панелями стены, великолепный мраморный камин, массивный стол, на котором стояла фотография женщины с двумя девочками, тяжелые кожаные кресла… Стеклянная дверь вела во внутренний садик. Здесь было тепло.

— Прошу вас, садитесь. Не хотите ли чего-нибудь выпить?.. Может быть, шампанского, это поможет вам немного освоиться… Устраивайтесь поудобнее. Снимите эту мокрую канадку, вы можете простудиться. Здесь не так уж и тепло. Что вы хотите — война! Я прикажу разжечь камин.

— Спасибо, не стоит беспокоиться, мне не холодно.

— Ну, будьте же разумны, оставьте это.

Тон его изменился. Леа послушалась. В этот момент вошел усатый лысоватый мужчина лет пятидесяти. У него были густые брови, оттеняющие очень светлые глаза.

— Здравствуйте, месье. Вы меня вызывали?

— Входите, Амбер. Представляю вам мадемуазель… В самом деле, а как же вас зовут?

Застигнутая врасплох, Леа пробормотала:

— Дельмас.

— Мадемуазель Дельмас. Очень хорошо. Мадемуазель Дельмас хотела бы нам предложить кое-какие драгоценности… Мы с ней это обсудим. А вы пока разожгите, пожалуйста, в камине огонь, здесь очень холодно.

— Однако, месье, все радиаторы включены.

— Не обсуждайте, делайте то, что я говорю.

В то время как Амбер хлопотал возле камина, Мазуи открыл стеклянную дверь, наклонился и взял с пола бутылку шампанского.

— Трудно найти лучший холодильник в такое время года, — торжествующе произнес он.

Из ящика бюро он достал два бокала.

— Нет, спасибо, я не хочу, — сказала Леа.

— Если вы не согласитесь выпить со мной, я расценю это как оскорбление. Самые лучшие сделки заключаются за столом или с бокалом в руке.

Смирившись, Леа смотрела, как он разливает пенящийся напиток. Когда она взяла протянутый бокал, ее рука уже не дрожала.

— За вас: пусть этот новый, 1943 год окажется для вас годом благоденствия. Вот увидите, нас с вами ждут большие дела, и мы заработаем много денег.

— За ваше здоровье, месье. Мне не очень хотелось бы вершить какие-то дела, я в этом совершенно ничего не понимаю. Мне нужно только продать некоторые драгоценности и несколько серебряных вещиц, чтобы помочь своей семье.

— Эти вещи у вас с собой?

— Нет, поскольку я понятия не имела, что нужно делать, и не знала точного адреса.

— Кстати, кто дал вам этот адрес?

Ах! Это был первый коварный вопрос с начала их беседы. Она сделала глоток, стараясь найти подходящий ответ.

— Одна из моих подруг как-то упомянула бюро на авеню Анри-Мартен, я уже не помню, о чем у нас тогда шел разговор.

— Амбер? Вы закончили разжигать огонь? Можете нас оставить.

— Хорошо, месье.

Когда он открыл дверь, кто-то, оттолкнув его, вошел в комнату. Секретарь не успел даже возразить.

У Мазуи реакция оказалась лучше, чем у Амбера. Когда ворвавшийся оказался перед столом, в руке у хозяина кабинета уже был пистолет.

— Ах! Вот как! Кристиан, ты не узнаешь своих друзей?

— Обычно друзья не врываются ко мне таким образом. Я мог запросто влепить тебе пулю между глаз. Ты же знаешь, я неплохой стрелок.

— Прости…

— Кроме того, по-моему, я уже сказал, что не желаю иметь с тобой никаких дел.

— Но речь идет не обо мне, а о моей подружке, здесь, кстати говоря, присутствующей.

— Что ты мелешь? Эта девушка — твоя подружка?

Леа не верила своим глазам… Рафаэль Маль! Здесь!.. Он что, следил за ней?..

— У меня с ней свидание.

— Мадемуазель Дельмас, это правда?

— Да… разминувшись с ним, я не знала, что и делать.

Серо-зеленые глаза с недоверием смотрели то на одного, то на другого.

— Я принял вас за приличную девушку, а вы, оказывается, встречаетесь с таким типом, как Маль!.. Я этого не понимаю.

Несмотря на возникшее в комнате напряжение, Леа рассмеялась: то же самое, почти слово в слово, сказал ей по поводу писаки Ришар Шапон. Решительно, ее приятель Рафаэль ни в какой компании не пользовался хорошей репутацией.

— Мы знакомы уже много лет. Он помогает мне своими советами.

— И вы поддерживаете с ним хорошие отношения?!

Удивление Мазуи было таким искренним, что Рафаэль и Леа расхохотались. Их веселье вывело Кристиана из себя, и он ударил кулаком по столу, что, однако, не привело к желаемому результату: Леа буквально задыхалась от смеха.

— Бедный мой Рафаэль, даже здесь вас презирают, это просто уморительно!

— У них есть для этого основания! Они хорошо меня знают… Не правда ли, дорогой мой?.. Я больше не могу, позвольте мне сесть…

— Прекрати, ты смешон!

— Я это прекрасно знаю… Этот мир мне столь же отвратителен, как и я сам… Так лучше уж смеяться, не правда ли?.. Какое у тебя было лицо!.. Минуту назад ты был весь коасный, а сейчас совсем зеленый… Нужно почаще смеяться, это помогает сохранить хороший цвет лица. Посмотри на нашу прекрасную подружку: только веселье придает ей такой цветущий вид… Ну ладно, довольно шутить, мы пришли поговорить о деле. Как тебе известно, за мной наблюдают французская полиция и твои дружки из гестапо, поэтому я не могу заниматься своим маленьким бизнесом. Но ты меня знаешь, друзья для меня святы, и если я могу оказать им услугу, то не колеблюсь ни минуты. Поэтому, когда мадемуазель Дельмас попросила меня продать ее бриллиантовое украшение, я подумал о тебе.

При упоминании о мнимых бриллиантах Леа закрыла глаза.

— Бриллианты? — сразу успокоившись, произнес Мазуи. — Я думал, что речь идет о нескольких безделушках. Я бы, конечно, взял их, чтобы оказать услугу такой очаровательной девушке. Но бриллианты!.. Когда я мог бы их увидеть?

— Вначале я должна убедить родственников отдать их мне.

Мазуи понимающе взглянул на нее.

— Я прекрасно понимаю, мадемуазель. Давайте встретимся и поговорим об этом. Только приходите одна, без этого прохвоста.

— Дорогой мой Кристиан, какой вы злопамятный!.. Долго вы еще будете на меня дуться из-за нескольких пустяковых афер?

— То, что вы называете «пустяковыми аферами», стоило мне, однако, больше миллиона франков.

— У меня не было выбора, меня обманули. Вот увидите, после сделки с мадемуазель Дельмас вы еще будете меня благодарить.

Леа встала, показывая, что ей пора идти. Мазуи галантно помог ей надеть канадку.

— До свидания, мадемуазель, я жду вашего визита. Пока, Маль. Помни, что чем реже я тебя вижу, тем лучше для тебя.

— Воистину, я — никем не признанный гений, — мелодраматически произнес Рафаэль, выходя из комнаты.

Прихожая теперь была забита до отказа. Многие посетители стояли. Некоторые из них устремились к открывшейся двери:

— Месье Мазуи, у нас назначена встреча!..

— Я подумал, месье Мазуи. Я отдам вам его за полцены…

— Умоляю вас, месье, вам известно что-нибудь о моем муже?..

— Что со мной будет? Они арестовали моего сына…

— Месье, вы велели мне прийти, если я замечу что-нибудь подозрительное у соседей. Я слышал, как у них говорят по-английски, это подозрительно или нет?

— Терпение, друзья мои, терпение, я всех приму.

Леа почувствовала отвращение.

Почему Рафаэль так сильно сжал ей руку? Он делал ей больно… Леа взглянула на него, готовая возмутиться. Почему он так смотрит? Нет! Эта женщина с распухшим лицом и мокрыми волосами… это не…

— Отвлеките внимание Мазуи и этих людей, — сквозь зубы процедил Рафаэль.

Сумка Леа упала на пол, и ее содержимое рассыпалось во все стороны.

— Ничего страшного, — наклоняясь, сказал Мазуи, — мы поможем вам собрать все эти безделицы.

Она никогда не думала, что в ее сумке умещается столько вещей. Когда все эти галантные господа, наконец, выпрямились, лица их немного покраснели.

Большое спасибо, месье, спасибо.

— Держите, Леа, я нашел вашу губную помаду, — сказал Рафаэль.

— Но…

— Я с трудом отыскал ее, она закатилась под скамейку.

Внезапно поняв, она быстро убрала в сумочку губную помаду, зная, что та ей не принадлежит.

Дождь прекратился. Леа отвязала велосипед от решетки и, сев на него, поехала, не заботясь о Рафаэле Мале.

— Эй! Подождите меня!..

Вкоре он, оседлав свой гоночный велосипед, догнал ее.

— Не спешите так, нам надо о многом поговорить.

— Оставьте меня в покое, я не хочу иметь с вами ничего общего.

— Вы не правы. Прежде всего, вы должны быть мне благодарны: если бы не мое вмешательство, то вам, может быть, пришлось бы познакомиться с методами моего друга Мазуи.

— Я не сомневаюсь в том, что вы прекрасно знаете его методы, и время от времени даже помогаете ему.

— Думайте все, что хотите. В любом случае нужно быть совершенно сумасшедшей, чтобы броситься прямо в пасть волка. Скажите, что вы собирались там делать? Эта история с драгоценностями — правда?

— Не более чем история с вашими бриллиантами. Зачем вы сочинили подобную небылицу? Теперь он захочет снова увидеть меня.

— Я это прекрасно знаю. Бриллианты — его страсть. Только таким способом можно было избежать слишком подробных расспросов. Леа, прошу вас, не гоните так, мне уже не двадцать лет, и я за вами не успеваю.

— Это вам только на пользу, вы слишком много едите и стали жирным, как свинья довоенной поры.

— Вы очень жестоки. Однако мне необходимо поговорить с вами спокойно.

— Ну и говорите себе на здоровье: на велосипеде, посреди авеню Анри-Мартен, — да это же идеальный способ избежать подслушивания, не правда ли?

— Вы правы, но я слишком запыхался. Прежде чем мы остановимся, ответьте мне: что вы там делали?

— Думаю, то же, что и вы: собиралась узнать что-нибудь о Саре.

Несколько минут они ехали молча. Показалась площадь Трокадеро. Вновь пошел дождь.

— Давайте где-нибудь укроемся.

Они привязали свои велосипеды к дереву и бегом бросились к ближайшему кафе. Там они устроились в глубине полупустого зала.

— Я голодна, — сказала Леа.

— У вас есть талоны?

— Есть несколько, а зачем?

— Без них вас здесь не накормят. И не жалуйтесь: то, что тут подают, — вполне съедобно. Гарсон, будьте добры!

Волоча ноги, подошел пожилой гарсон, в длинном белом переднике.

— Что господа желают?

— Мадемуазель голодна, что бы вы нам посоветовали?

— Смотря по обстоятельствам!..

— Но у нас есть талоны.

— Я сомневаюсь… даже по талонам… у нас вообще-то выбора почти нет.

— Вы хотите сказать, что если есть талоны плюс еще что-то, то можно довольно сносно поесть?

— Месье все правильно понял, и чем больше будет это что-то, тем обильнее окажутся порции.

— Какой позор! — сказала Леа.

— Замолчите, вы только разозлите его, — тихо произнес Рафаэль. — У вас есть с собой деньги? Я сейчас совсем на мели.

Леа пошарила в кармане куртки и протянула ему несколько смятых банкнот.

— Этого достаточно?

— Вместе с тем, что есть у меня, наверное, да.

Рафаэль протянул банкноту, которая мгновенно исчезла в кармане гарсона… Вскоре они услышали из кухни его крик:

— Две порции, полагающиеся больным.

Леа встала и подошла к чугунной печке, возвышавшейся посреди зала. Она сняла свою мокрую канадку и повесила ее на спинку стула, поближе к огню. В какой-то момент девушка испугалась, что Рафаэль подойдет к ней, но он остался сидеть и молча курить, погрузившись в свои мысли.

Леа подумала: если Рафаэль непричастен к аресту Сары, как думает Франсуа, то, что же он тогда там делал? Я же видела, когда собирала свои вещи, как он подошел к Саре, заговорил, а она ему что-то передала… наверное, эту губную помаду. На самом деле она ни на минуту не могла себе представить, что Рафаэль способен ее выдать…

— Мадемуазель, все готово!

— Спасибо.

На столе дымилась маленькая кастрюля, наполненная чем-то похожим на рагу из зайца. Запах у этого блюда был довольно приятным.

— Это контрабандный кролик, — прошептал гарсон.

Кролик или нет, но это было вполне съедобно.

— Я, может быть, смогу помочь Саре выбраться из…

— Как?

Рафаэль огляделся. Зал постепенно заполнялся служащими близлежащих контор.

— Здесь слишком много народа. Доедайте скорее. Я расскажу вам об этом в более спокойном месте.

Смеясь и обмениваясь шутками, вокруг толклись люди. За соседним столиком устроились четыре девушки в ярких шерстяных шапочках и подобранных им в тон рукавичках и носках, что делало девушек похожими на веселых гномов. Они сняли свои отяжелевшие от дождя пальто и плащи. Платья у девушек, хоть и явно домашнего пошива, были красивыми и очень им шли. Леа бросила на соседний столик завистливый взгляд, сравнивая яркие наряды с выцветшим темно-серым костюмом, доставшимся ей от матери. Этот взгляд не ускользнул от внимания Рафаэля.

— Вы выглядите очень элегантно. Этот костюм делает вас похожей на мудрую мышь, что, однако, противоречит вашим поступкам. И потом, с вашими волосами яркие цвета показались бы дурным тоном.

— Я предпочла бы одеваться в дурном, как вы говорите, стиле, чем казаться монашкой в цивильном платье. Надо будет надеть мой пуловер из розовой ангоры.

— Что мне нравится в вас, женщинах, так это то, что в любых, даже самых скверных ситуациях вы думаете о том, как подобрать цвета, добиться гармонии, чтобы сумочка подходила по цвету к туфлям. Вы — как дети: плачете, думая об участи, постигшей подругу, а через две минуты говорите о тряпках.

Рагу они доедали молча.

Зал был уже полон, в нем стоял оглушительный гам. Рафаэль подозвал гарсона и заплатил по счету.

Дождь кончился. Робкое солнце пыталось пробиться сквозь тучи, заставляя поблескивать капли, падавшие с деревьев. Леа направилась к велосипедам.

— Нет, оставьте их, сейчас они нам не нужны.

— Почему?

— Я отведу вас туда, где мы сможем спокойно поговорить. Квартал наводнен французскими и немецкими шпиками. Мы не можем быть уверены в том, что за нами не наблюдают. На кладбище же обнаружить слежку нам будет гораздо проще.

— На кладбище?

— Да. Видите эту высокую стену? Это стена кладбища Пасси. В это время года и в такой час там почта пусто. Идемте, не будем терять времени, от этого зависит жизнь Сары.

Этот аргумент заставил Леа двинуться за ним.

Рафаэль остановился возле будки цветочника у входа на кладбище и купил букетик фиалок.

— Для большего правдоподобия, — прошептал он.

— Никогда раньше не была на парижском кладбище, — сказала Леа, проходя под арку.

Она огляделась: мощеный двор, возвышающиеся повсюду белые склепы. Молодой сторож с девичьим лицом вышел из сторожки и пренебоежительно смерил их взглядом. Рафаэль взял свою подругу за руку.

— Ничего не бойтесь, это один из моих юных возлюбленных. Просто он удивлен, что видит меня с женщиной.

Продолжая разговаривать, они поднялись на небольшой косогор. Леа с удивлением осмотрела кладбище.

— Какие вычурные усыпальницы! Посмотрите сюда, это же просто немыслимо! Кто здесь похоронен?

— Странная девушка, Мари Башкирцефф, умерла от туберкулеза в двадцать четыре года. Она была художницей, из династии Мане. После смерти опубликовали ее дневник, вы, должно быть, его читали…

Обходя лужи, они прошли в глубь кладбища. Несколько раз, указывая Леа на какую-нибудь могилу, Рафаэль оглядывался, чтобы убедиться, что за ними никто не следит.

Наконец он опустился на каменную скамейку аллеи, снял шляпу и с облегчением вздохнул.

— Уф! Дайте мне губную помаду. Там сведения о том, где содержат Сару по ночам, и имя того, кому нужно заплатить за эту информацию.

— Заплатить? — переспросила она, роясь в своей сумочке.

— Конечно; не думаете же вы, что можно вырвать ее из лап Мазуи, не имея сообщника в его логове?

— Не знаю; я полагала, что можно устроить нападение на бюро с помощью ее товарищей по Сопротивлению.

— Все они арестованы.

— Все?

— Все, кроме двоих. Вас это интересует? Вы знаете их?

— Нет, нет!

— Вот это мне нравится больше. Сару я не выдавал, она попалась из-за собственной неосторожности. Но остальные, напротив, были схвачены благодаря моим сведениям.

Хотя эти слова и не удивили ее, Леа была шокирована признанием Рафаэля в предательстве. Девушка так побледнела, что он решил, будто ей плохо, и протянул руку, чтобы поддержать ее. Она отшатнулась.

— Не трогайте меня, не то я закричу. Вы внушаете мне ужас, вы…

— Быстрее, сделайте вид, что красите губы…

— Но…

— Да скорее же, Боже мой!..

Оглядев их, мимо прошли мужчина и женщина в трауре.

— Простите меня, сейчас я не доверяю никому. Дайте мне тюбик.

— Откуда я знаю, что вы не воспользуетесь этим против Сары?

— Милая моя… Давайте его сюда. И наблюдайте за прохожими.

Повернувшись спиной к Леа, лицом к дереву, он открыл тюбик, при помощи спички вытащил оттуда комочек бумаги и нервно развернул его.

Склонившись к букетику фиалок, Леа настороженно следила за происходящим.

Закончив читать, Рафаэль задумался.

— Ну что?

— Что?.. Если это выгорит, я не дам и гроша за свою шкуру… впрочем, если провалится, тоже… Уфф! Играть, так до конца… В любом случае кольцо сжимается. Французы или немцы, какая разница, в конце концов, они меня возьмут…

— Если вы в этом так уверены, то зачем было выдавать остальных?

— Вставайте, пойдем, не стоит больше здесь оставаться. Вы прекрасно знаете, милая моя подружка, что люди моего типа и моей национальности не слывут храбрецами, особенно если при допросе им, один за другим, показывают очень острые, очень блестящие и очень аккуратные инструменты, доставая их из хирургического ящичка. Вид скальпеля всегда вызывал у меня сильное волнение; а если тебе при этом рассказывают, что им можно сделать, тем более.

Однако, считая все это недостаточно убедительным, они отвели меня однажды в подвал на бульваре Ланнов, где содержали несчастного, которому они отрезали веки… Поскольку он ничего не сказал, они решили отрезать ему нос, затем вырезать щеки. Ушей, по-моему, у него уже не было…

— Зачем вы рассказываете мне ужасы, порожденные вашим извращенным воображением ничтожного писаки…

— Дорогая моя, вы можете говорить мне все, что угодно, обзывать меня старым гомиком, грязным евреем, коллаборационистом, доносчиком, вором, но жалким писакой — никогда. Мой талант — это единственное, что во мне есть хорошего, и не надо хулить его.

— Мне нет дела до вашего таланта, он не дает вам права рассказывать мне небылицы про зверства немцев.

— Кто вам сказал, что их совершают только немцы?

От удивления Леа остановилась и уронила в грязь букетик фиалок. Рафаэль поднял его и, протянув ей, пробормотал:

— Бедная девочка!.. Чему же вы, в конце концов, верите? Эта страна оккупирована уже более двух лет; Петен, Лаваль и им подобные призывают к сотрудничеству с немцами. Некоторые действительно сотрудничают, не всегда по своей воле, это правда, но именно эти чаще всего оказываются самыми жестокими…

— Как это?

— Выходя из здания на авеню Анри-Мартен, вы не обратили внимания на высокого красивого юношу?

— Нет, у меня не было настроения разглядывать красивых мальчиков.

— Жаль, это могло бы оказаться для вас полезным. Вспомните, он посторонился, чтобы пропустить вас.

— Ах! Да! Может быть… Да, припоминаю. Мне показалось, что он похож на Матиаса, моего друга детства.

— Хорошо! Вы вспомнили его лицо? Симпатичный, прекрасные глаза, красивый рот…

— Куда вы клоните?

— Этот симпатичный юноша служил в пожарной охране Парижа. Не участвуя в Сопротивлении, он был скорее сочувствующим и, не скрываясь, говорил о том, что он думает о войне, оккупации и даже о Лондоне. Однажды возле стойки бара с ним заговорил один человек. Очень скоро они начали обмениваться своими антифашистскими взглядами. Этот человек, назвавший себя Лескалье, заявил, что является членом бельгийского Сопротивления, что ему нужно оружие, и он готов очень хорошо за него заплатить. Красивый юноша согласился увидеться с ним на следующей неделе. Во время встречи он передал ему пять револьверов старого образца, но в превосходном состоянии.

— Как ему удалось их раздобыть?

— Через товарища из казармы Сент-Оуэна. Лескалье заплатил ему двести франков и спросил, не может ли тот достать еще оружия. Оставив свой номер телефона, он попросил позвонить, если появится такая возможность. Через несколько дней пожарник назначил ему встречу на площади Бастилии, куда пришел с двумя своими товарищами, которые должны были принести оружие. Тут же все трое были арестованы и препровождены в отель «Эдуард VII», где находилась одна из служб абвера, немецкой разведки. Здесь юноша и встретился с Лескалье, или Мазуи, как вам будет угодно. С 1940 года Мазуи является агентом абвера. Он обладает одним весьма ценным качеством: умеет очень быстро разгадать характер человека. В данном случае он немедленно предоставил нашему герою выбор: либо тот соглашается работать на немцев, либо его депортируют. Юноша колебался недолго: в тот же вечер его отпустили.

— Он предупредил свое начальство?

— Нет, он вернулся в свою казарму, как ни в чем не бывало. Начальники что-то заподозрили и допросили его. Он все рассказал, не упомянув только о том, почему был освобожден. Это стоило ему одного месяца, проведенного в камере, где его посетил Мазуи и принес ему сигареты. Сразу после освобождения молодой человек, будучи хорошо воспитанным, нанес ответный визит. Вернувшись в свою казарму, он уже работал на Мазуи за две тысячи франков в месяц. Затем, в июле 42-го, он дезертировал, выдав офицера французской спецслужбы, на которого также «работал», и еще двадцать человек. С тех пор он стал доверенным человеком Мазуи и его правой рукой. Он помогает ему во время допросов, проявляя очень большую активность. Запомните его имя: Бернар Фалло.

— Это человек с хирургическим скальпелем?

— Я этого не говорил. Но вы хотите от меня слишком многого. Вы и так уже достаточно знаете о нем. Скажу только, что он легко поддался шантажу, им не пришлось даже прибегать к серьезным угрозам.

— Неужели это возможно?

— Я думаю, что страх, испытанный при падении с лошади, как говорил Жюль Ренар, заставил его забыть обо всех моральных принципах…

— Как вам не стыдно шутить по поводу подобных вещей?

— Что вы хотите, дорогая, я не единственный, кто предпочитает скорее потерять друга, нежели упустить возможность блеснуть своим красноречием.

Леа решила оставить эту тему.

— Вы так и не сказали мне, каким образом собираетесь спасти Сару.

— Вы действительно хотите это знать?

— Да.

— Я не могу доверить вам этого. Если вас арестуют, вы… Не спорьте, конечно же, вы заговорите, это всего лишь вопрос времени и способов. Я скажу вам только то, в чем вы сможете мне помочь. Посмотрите, вот мы и пришли к склепу, где я хотел бы оставить эти цветы.

— Кто здесь похоронен?

— Полина Тарн. Вам это, конечно же, ничего не говорит… Это поэтесса-лесбиянка, которую Моррас называл «сестричкой Бодлера», а великая Колетт описала в «Этих удовольствиях»… Она умерла совсем молодой, подорвав свое здоровье алкоголем и наркотиками. Она опубликовала поэмы под именем Рене Вивьен; некоторые из них хороши и трогательны, как и она сама.

— Как будто обо мне. Эта женщина, любившая только женщин, говорит о них так, как я говорю о мальчиках. Послушайте эти стихи:

— Неплохо, а? Что вы об этом думаете?

Леа наклонила голову и произнесла с обезоруживающей улыбкой:

— Уверена, что даже на смертном одре вы все еще будете говорить о литературе.

— Да услышат вас небеса, это действительно единственная вещь, ради которой стоит жить.

Он просунул букет фиалок через прутья решетки и уперся в нее лбом.

— Помолись за меня, забытая сестричка… — начал он и затем, не меняя позы, продолжал: — Леа, слушайте меня внимательно. Если все пойдет хорошо, через два дня Сара будет свободна, но она очень больна. Послезавтра, в три тридцать, вы должны быть возле продавца цветов, у входа на кладбище. Подъедет велотакси с серо-желтым откидным верхом. Вы подойдете и поможете выйти женщине в трауре. Это будет Сара. Заплатите за такси. Подадите ей руку и пойдете на кладбище. К вам подойдет молодой сторож, которого вы недавно видели. Вместе вы поможете Саре подняться по лестнице, ведущей прямо к могиле Рене Вивьен…

— Зачем заставлять ее подниматься по этой лестнице?

— Этот путь короче, чем по аллее, а за этой могилой я обнаружил открытую дверь одного из склепов. Я навел справки и узнал, что уже много лет сюда никто не приходит. На фронтоне написано: «Семья Мобюиссон». Откроете дверь. Я смазал петли и сделал ключ, вот он. Отведете ее туда.

Леа взяла ключ и положила его в карман.

— Под маленьким алтарем вы найдете продукты, лекарства и одеяло. Устройте Сару как можно удобнее.

— Это все, что вы нашли, чтобы спрятать Сару? У вас нет места получше?

Рафаэль Маль беспомощно развел руками.

— Я думал о борделе с мальчиками, где иногда бываю, но не совсем уверен в том, что немцы не посещают его тайком. Пока я не могу предложить ничего лучше.

Леа с раздражением вздохнула.

— С вашим планом бегства с авеню Анри-Мартен, по крайней мере, все в порядке?

— Не совсем.

— Как это «не совсем»?

— Имя, которое мне сообщила эта женщина, принадлежит мелкому подпевале. Не представляю, что можно от него получить, даже если хорошо заплатить.

— Зачем тогда выстраивать эту похоронную мизансцену, не будучи даже уверенным в том, что она пригодится?

Он скорчил печальную гримасу.

— Не браните меня, у меня нет никакого практического опыта. Но я хорошо подготовил это укрытие. Обещаю вам вытащить ее оттуда. У меня уже есть другая идея. В любом случае, если я не передумаю, через два дня она будет в этом склепе…

— Мертвая?

— Нет, живая. Когда все устроите, дайте ей ключ, пусть закроет за вами дверь. Объясните, что ночью мы заберем ее. В полночь постучат в дверь, и она услышит: «Будь разумной, о, скорбь моя, и успокойся…» Она должна ответить: «У мертвецов, несчастных мертвецов, странная скорбь…»

— Опять литература!

— Поэзия, мадемуазель, поэзия. После этого она отворит дверь и последует за пришедшим.

— Но она умрет от страха, проведя полночи взаперти в этом склепе!

— Сара — отнюдь не та женщина, которая может испугаться, даже в могиле, даже среди призраков.

— Замолчите, не хватало еще этого…

— Вы, конечно же, предпочитаете Мазуи и его ванну?

— Думаю, что предпочла бы все-таки призраков семьи Мобюиссон.

— Мне нравится ваше здравомыслие!

— Перестаньте смеяться!

— Вы все поняли?

— Да. Но скажу вам одно: если, к несчастью, случится так, что Сара не выберется оттуда или, выбравшись, будет вновь арестована, я буду считать, что это вы в ответе за все, я убью вас или… выдам вас…

С какой нежностью он на нее посмотрел!

— Я ни на секунду не сомневаюсь в том, что ваша месть будет ужасной.