– Альбертина… Эстелла… Леа… боши идут, идут боши…

Первой выскочила из кухни с выпачканными в муке руками Эстелла, затем Альбертина, одетая в строгое домашнее платье из белой шерсти и державшая в руке авторучку, наконец взлохмаченная Леа в наброшенной на ночную рубашку чернобурке.

– Что ты так орешь? – строго спросила Альбертина.

– Боши, – прорыдала Лиза, жалкая в своем розовом пеньюаре, – захватили Бельгию, об этом они передали по радио.

– Боже мой, – перекрестившись, проговорила Эстелла. Пальцы в муке оставили на ее лбу белые пятна.

– Значит, мне не приснилось,- прошептала Леа.

Альбертина молча поднесла руку к горлу.

Не переставая, звонил телефон. Наконец Эстелла сняла трубку.

– Алло… не бросайте трубку, мадам… мадемуазель Леа, вас.

– Да, это я… вызовите врача… Его нет дома? Хорошо, ладно, успокойтесь. Сейчас буду.

Леа объяснила: слушая радио, Камилла почувствовала себя плохо. Горничная перепугана, а врача нет на месте. Надо идти туда.

– Мне пойти с тобой? – осведомилась Альбертина.

– Спасибо, но, право, не стоит. Эстелла, не могли бы вы дать мне чашечку кофе?

Камилла уже пришла в себя, когда пришла Леа.

– Мадемуазель Леа, я так испугалась. Подумала, что мадам умирает.

– Ладно, Жозетта. Лучше помолчите. Вы оставили сообщение врачу?

– Да. Он придет, как только вернется из больницы.

В комнате Камиллы было темно; небольшая лампа слабо освещала лишь уголок постели. Стараясь не наткнуться на мебель, Леа приблизилась. Лицо Камиллы выражало такую боль, что жалость охватила Леа. Нагнувшись, она тихонько прикоснулась ладонью к ледяному лбу.

Открывшая глаза Камилла ее не узнала.

– Молчи. Доктор сейчас будет. Я с тобой. Спи.

Молодая женщина слабо улыбнулась и закрыла глаза.

Леа оставалась в доме до прихода врача, появившегося вскоре после полудня. Выходя из комнаты, он выглядел озабоченным.

– Сейчас в Париже вы – единственная родственница мадам д'Аржила? – спросил он.

Леа чуть было не пустилась в объяснения насчет уз родства между ней и Камиллой, но потом раздумала.

– Да.

– Не скрою, что я встревожен. Этой женщине нужен полный покой. Рассчитываю на вас. Нельзя допустить, чтобы ее волновали.

– По нынешним временам это будет непросто, – с иронией заметила Леа.

– Знаю, знаю, – вздохнул врач, выписывая рецепт. – Но все-таки, насколько возможно, постарайтесь ее уберечь от волнений.

– Попытаюсь, доктор.

– Нужно, чтобы рядом с ней кто-то находился постоянно. Вот адрес сиделки. Позвоните ей от моего имени. Надеюсь, она свободна. Завтра зайду снова. Пока же строго соблюдайте все предписания. Они на рецепте.

Сиделка, мадам Лебретон, овдовевшая еще в войну 14-го года, прибыла к шести вечера и взялась за дело с решительностью, которая Леа не понравилась, но успокоила. Ей была невыносима мысль, что придется провести ночь в квартире Лорана и снова лицезреть слезы Камиллы. Записав ее номер телефона, мадам Лебретон сказала ей, что она может уйти, ни о чем не беспокоясь.

У сестер де Монплейне царил полнейший беспорядок. Лиза намеревалась немедленно двинуться в Монтийяк, тогда как ее сестра настаивала на том, что следует подождать дальнейшего развития событий.

Увидев тетю Лизу в дорожном костюме, со шляпкой набекрень, с прижатым к груди противогазом сидящей на одном из чемоданов, Леа засмеялась. Лиза сердито сказала:

– Всю ночь с места не двинусь.

Альбертина провела Леа в малую гостиную.

– Думаю, нам не удастся заставить ее внять голосу рассудка и придется уехать. К тому же звонили твой отец и мать, настаивая на том, чтобы ты поскорее вернулась домой.

– Я же не могу. Камилла больна, и нет никого, кто за ней бы присмотрел.

– Возьмем ее с собой.

– Ее нельзя тревожить.

– Но я же не могу бросить тебя одну в Париже! И отпустить одну эту безмозглую Лизу!

– Тетушка, это же нелепо. Немцы далеко, и наша армия их сюда не подпустит.

– Наверное, ты права, и мы напрасно беспокоимся. Попытаюсь урезонить Лизу.

Ей помог Франсуа Тавернье, который заехал справиться у Леа о здоровье Камиллы. К той его не допустила сиделка.

Он заверил трясущуюся Лизу, что, пока он в Париже, ей нечего бояться. Она согласилась не уезжать до понедельника, следующего за Троицыным днем, не сомневаясь в том, что Дух Святой осенит командующих вооруженными силами.

– К тому же, мадемуазель, разве мы не находимся под защитой Святой Женевьевы, покровительницы Парижа? Сегодня во второй половине дня большая толпа собралась в соборе Сен-Этьен-дю-Монт. Та же картина в Нотр-Дам, где премьер Поль Рейно в окружении министров-радикалов и епископов молил Святую Деву защитить Францию. В храме Сакре-Кёр на Монмартре на органе исполнили "Марсельезу". Небо с нами, не будем в этом сомневаться.

Франсуа Тавернье говорил так серьезно, что Леа, наверное, обманулась бы, если бы не подмигивание, показавшее, что на самом деле следует думать об этой тираде.

– Вы правы, – сказала успокоенная Лиза. – Бог с нами.

На следующий день к Камилле вернулись силы, а щеки порозовели. По ее просьбе Леа приобрела карту Франции, потому что ей хотелось, как она говорила, точно представлять, где находится Лоран, и наблюдать за продвижением французских войск в Бельгии. Большой холст Макса Эрнста был снят и заменен картой, где с помощью пестрых флажков Леа отмечала позиции французской и немецкой армий.

– К счастью, – сказала Камилла, – он не в армии Жиро, а в Арденнах, недалеко от линии Мажино.

– Франсуа Тавернье утверждает, что именно там находится самое уязвимое место французской обороны.

– Это неправда. Иначе в последние дни не было бы столько увольнительных! – горячо возразила Камилла.

– Мадам д'Аржила, подошло время укола, – войдя без стука, сказала мадам Лебретон. – Вам еще нужно и отдохнуть. Скоро появится доктор и будет недоволен, если найдет вас такой возбужденной.

Будто уличенный в шалости ребенок, Камилла покраснела, пробормотав:

– Вы правы.

– Мне пора идти, надо проверить, не натворила ли тетя Лиза каких-нибудь глупостей. Она так напугана, что способна на все, – поднимаясь, сказала Леа.

– Стоит мне подумать, что вы не уезжаете только из-за меня!

– Не заблуждайся. У меня нет сейчас ни малейшего желания уезжать. Здесь куда забавнее, чем в Лангоне и даже в Бордо.

– Забавнее, забавнее… – проворчала сиделка.

Леа и Камилла с трудом удержались от беззвучного хохота.

– Не забудь завтра захватить газеты.

– Завтра газет не будет. Троицын день, – ответила, поправляя шляпку перед зеркалом, Леа.

– Верно, совсем забыла. Помолюсь, чтобы этих гадких бошей прогнали. Приходи завтра пораньше.

– Договорились. Отдыхай.

Переходя улицу Гренель, Леа, углубившаяся в собственные мысли, толкнула прохожего. Извинившись, она узнала мужчину, посоветовавшего ей купить книгу Селина. Тот тоже ее узнал и, приподняв шляпу, поздоровался.

– Вашей подруге понравилась книга?

– Не знаю, но, похоже, вы посмеялись надо мной, рекомендуя ту книгу.

– Неужели вы так думаете?

– Да. Но это не имеет значения.

– Действительно. Извините, я не представился. Рафаэль Маль.

– Знаю.

Он посмотрел на нее с удивлением, к которому примешивалось беспокойство.

– Может, у нас есть общие друзья?

– Не думаю. Мне надо идти. До свидания, месье.

– Не уходите так, мне хотелось бы снова с вами встретиться. Как вас зовут?

Леа услышала, как отвечает, сама толком не зная, почему:

– Леа Дельмас.

– Ежедневно около часа дня я бываю на террасе кафе "Два болванчика" и был бы рад угостить вас.

Кивнув, Леа молча удалилась.

На Университетской стояла тишина: в квартире никого не было. С тревогой Леа спрашивала себя, не вернулось ли к Лизе страстное желание уехать, захватившее также Альбертину и Эстеллу. Но долго мучиться ей не пришлось – в сопровождении служанки вошли тетушки.

– Если бы ты видела, сколько собралось народу! И какой порыв! Бог не может нас покинуть, – воскликнула Лиза, снимая смешную розовую шляпку с крупным букетом фиалок.

Снимая серый жакет, Альбертина спокойно подтвердила:

– Да, это было волнующе.

– Уверена, эти молитвы и процессии не оставили бошам никаких шансов, – идя на кухню, добавила Эстелла.

– Откуда вы? – спросила Леа.

– Мы пошли в Нотр-Дам, куда на молебен приглашают всех парижан, – поправляя волосы перед одним из венецианских зеркал прихожей, ответила Лиза.

Леа вошла в малую гостиную, где ей бросился в глаза совершенно новый огромный радиоприемник.

– Приобретение твоей тети Лизы, – пояснила Альбертина, отвечая на немой вопрос Леа.

– Старый сломался?

– Да нет. Но ей хотелось, чтобы рядом с кроватью находился постоянно, денно и нощно, включенный приемник. Она слушает даже Лондон.

Леа повернула ручку аппарата. После недолгого молчания и потрескивания они услышали:

"…Первые составы с бельгийскими и голландскими беженцами прибудут на Северный вокзал послезавтра. Всем лицам, желающим выразить свое сочувствие к этим несчастным, следует обращаться во французский Красный Крест ".

– Мы туда съездим, – твердо заявила Альбертина. – Леа, позвони механику в гараж; пусть завтра с утра он подгонит машину к дому. А я посмотрю с Эстеллой, что есть у нас дома из продуктов и одежды.

Приехав на следующий день к Камилле, Леа застала ее в слезах стоявшей на коленях перед радиоприемником, несмотря на мольбы зашедшей ее проведать Сары Мюлыптейн и ворчание мадам Лебретон.

– Оставьте меня, замолчите. Я хочу послушать последние известия, – кричала она. – Ах, это ты, Леа? Скажи им, пусть оставят меня в покое.

– Я скоро вернусь, – попрощалась Сара.

После ее ухода Леа властно вытолкала сиделку из спальни.

– Послушай, они повторяют коммюнике французской Ставки.

"…Между Намюром и Мезьером противник смог создать два небольших предмостных укрепления – в Уксе, к северу от Динана, и в Монтерме. Третье, более крупное, образовано в лесу Марфе, вблизи Седана…"

– Посмотри на карту, этот лес Марфе совсем рядом с частью Лорана.

Подойдя к карте, Леа сначала показала пальцем на Седан, а затем на Муари, где находился Лоран д'Аржила.

– Да нет, это в двадцати километрах.

– Что такое двадцать километров для танков и самолетов? Они бомбят всюду. Неужели ты забыла о том, что случилось в Польше, где кавалерия атаковала немецкие танки? Истреблены! Они были все истреблены! Не хочу, чтобы то же самое произошло с Лораном, – визжала Камилла.

Леа ничего не говорила, она рассматривала карту. Красный флажок, указывавший место, где располагался 18-й егерский, выглядел пятнышком крови на обозначавшем лес зеленом пространстве.

Камилла права. Двадцать, тридцать и даже пятьдесят километров – это не расстояние для танков. Где те пройдут, чтобы убить ее любимого: через Мюзон или через Кариньян? Для нее не существовало больше ничего, кроме деревушки Муари, ставшей центром мироздания и важнейшим пунктом всей войны. Требовалось как можно скорее узнать, что там происходит на самом деле. Кто бы мог об этом рассказать? Франсуа Тавернье? Он должен бы знать.

– Ты представляешь, как разыскать Франсуа Тавернье?

Камилла подняла залитое слезами лицо.

– Франсуа Тавернье? Прекрасная мысль! Вчера он заходил и очень меня успокоил. Он служит в управлении информации, которое находится в гостинице "Континенталь". Он записал свой номер в мой блокнот, он лежит рядом с цветочной вазой.

Записная книжка сразу же раскрылась на нужной Леа странице, целиком занятой внесенными красивым размашистым почерком именем и номером. Леа набрала номер. Сначала отозвался женский голос, осведомившийся, кто говорит, потом еще один, наконец, голос мужчины.

– Месье Тавернье?

– Нет, говорит Лорио. Мы встречались несколько дней назад.

– Простите, не припоминаю.

– В русском ресторане.

– Ох!

– Чем могу быть вам полезен, мадемуазель Дельмас? Месье Тавернье отсутствует.

– Когда он вернется?

– Не знаю. Он выехал на фронт по просьбе министра.

– Куда?

– К сожалению, мадемуазель, не могу сказать. Военная тайна. Как только он вернется, доложу ему о вашем звонке. Рассчитывайте на меня.

– Спасибо, месье. До свидания.

С жестом бессилия Леа повернулась к Камилле. Увидев измученные черты скорчившейся на полу молодой женщины, она невольно подумала: "Как же она его любит!"

– Вставай, – жестко сказала она.

Бледные щеки чуть порозовели.

– Да, извини. Я веду себя глупо. Лорану было бы за меня стыдно, если бы он меня увидел такой.

С трудом поднявшись, Камилла оперлась о кресло. Стоя, она покачнулась, но удержалась на ногах и под холодным, презрительным взглядом Леа прошла к кровати, на которую постаралась сесть спокойно, сжав зубы, чтобы не застонать от боли. Пальцы в синеватых жилках прижались к сердцу, рот приоткрылся в немой мольбе. Именно в это мгновение вошел врач.

– Боже мой!

Бросившись к больной, он мягко ее уложил.

– Позовите сиделку, – обратился он к Леа, открывая свою сумку.

Доктор заканчивал делать укол, когда Леа вернулась вместе с мадам Лебретон.

– Я же наказывал вам ее не покидать. Мадам д'Аржила едва не умерла, а эта, – он кивнул на Леа, – даже пальцем не шевельнула.

Леа уже намеревалась резко возразить, но вошла Жозетта, говоря, что о здоровье хозяйки справляется мадам Мюльптейн.

– Я ее приму.

Войдя в гостиную, Леа увидела, что Сара Мюльштейн прилегла на диван. Она приподнялась, но, узнав молодую женщину, снова вытянулась.

– Извините меня, что не встаю, но больше не в состоянии. Как дела у Камиллы?

– Скверно.

– Что мы можем сделать?

– Ничего, – входя, заметил доктор. – Она нуждается в полном покое. Мадемуазель Дельмас, не могли бы связаться с ее мужем?

– Доктор, он же на фронте! – воскликнула Леа.

– Правда, правда… из-за этой войны я совершенно потерял голову. Не перестаю думать об ее ужасах, обо всех смертях, оказавшихся бесполезными, раз она вернулась снова! Сейчас больная спит, – произнес он, платком протирая стекла очков. – Кризис миновал. Ей совершенно необходимо понять, что, не контролируя себя, она ставит под угрозу жизнь младенца. Я запретил ей слушать радиопередачи и читать газеты. Но в послушание не верю. Теперь я должен идти. Свои предписания я оставил мадам Лебрстон. Завтра зайду снова. До свидания, мадам.

Какое-то время Сара и Леа молчали.

– Бедняжка Камилла. Плохое выбрала она время, чтобы дать жизнь ребенку, – вздохнула Леа.

– Вы думаете? – вставая, спросила Сара. – А чем вы заняты сегодня вечером? Может, поужинаем вместе?

– С большим удовольствием, но сначала я должна заехать домой переодеться и предупредить тетушек.

– Вы прекрасно выглядите и так, а принять ванну сможете у меня. Позвоните своим тетушкам и скажите, что вернетесь к десяти.

Леа послушалась. На Университетской была одна Эстелла, сестры де Монплейне еще не возвращались.

Эстелла потребовала, чтобы Леа была дома вовремя.

Небольшой зал в "Друге Луи" был переполнен. Хозяин распорядился, раз они друзья месье Тавернье, поставить для них мраморный столик у входной двери, на которой молоденький официант, повесив табличку "Мест нет", задвинул занавеску из засаленного бархата. Она скрыла зал от взглядов с улицы.

Леа с любопытством осмотрелась. Впервые оказалась она в подобном заведении, которое решительно ни в чем не отвечало ее представлениям о шикарном ресторане.

– Я отвезу вас в модное бистро, – сказала ей, однако, Сара.

Отражаемый желтоватыми стенами свет придавал обедающим вид больных желтухой. Разбросанные под ногами по разбитому полу опилки образовывали влажные и грязные кучи, деревянные стулья были жесткими и неудобными, а шум и дым раздражали.

Официант умело накрыл столик. Безупречная белизна скатерти и салфеток, блеск хрусталя и серебра немного успокоили Леа. Чтобы не затягивать молчание, она наклонилась к спутнице:

– Вы часто здесь бываете?

– Довольно часто. Я вам уже рассказывала, что меня познакомил с этим местом Франсуа Тавернье. Паштет из гусиной печенки, мясо, дичь и вино здесь превосходны. Обстановка не слишком привлекательна, но отменная кухня и любезность персонала помогают быстро об этом забыть.

– Мадам, какого вина вам хотелось бы?

– Забыла название вина, которое обычно заказывает месье Тавернье. Нахожу его очень хорошим.

– Оно действительно превосходно. Это "Шато Лагуна".

– Чудесно, мы выпьем за его здоровье.

Леа как знаток попробовала вино.

По приезде в Париж Сара поселилась в отеле "Лютеция", чтобы, как она говорила, освободиться от повседневных хлопот. Два часа назад войдя в номер вместе с Леа, она отшвырнула туфли в дальний угол, а легкое пальто сбросила на одну из двух кроватей-близнецов, покрытых цветастым кретоном.

– Чувствуйте себя, как дома. Я пока налью воду.

Из ванны она вышла в длинном махровом голубом халате.

– Ванна наполнится очень быстро. Соли на полке. Не хотите чего-нибудь выпить? Себе я закажу коктейль "Александра". Бармен отеля готовит его великолепно.

– Согласна на "Александру", – ответила Леа, несколько смущенная раскованностью едва знакомой женщины.

Через четверть часа она в свою очередь вышла из ванны раскрасневшаяся, с высоко заколотыми волосами, завернувшись в сиреневый халат.

– Как вы еще молоды! – воскликнула Сара. – Никогда не встречала ни такого цвета лица, как у вас, ни такого взгляда, ни такого красивого рта. Могу понять, как легко в вас влюбиться.

Под этим потоком комплиментов Леа покраснела и почувствовала себя неловко.

– Держите. Вот ваш стакан. Я заказала столик в ресторане, который мне очень нравится. Надеюсь, и вам он придется по душе.

Болтая, Сара не переставала рыться в одном из многочисленных разбросанных по полу чемоданов и извлекла оттуда голубое белье и темно-серые чулки. Из другого чемодана достала несколько помятое платье из красной шерсти.

– Я ненадолго, – снова исчезая в ванне, сказала она.

"Какой беспорядок! – подумала Леа. – А мама еще жалуется, что я несобранная. Что бы она сказала, если бы у нее была дочь вроде Сары?" Не без удивления она вдруг сообразила, что уже много дней не вспоминала о матери. И решила написать ей длинное письмо.

– Включите радио, – крикнула из ванной Сара.

Леа оглянулась вокруг, отодвигая платья, пальто, газеты: ни намека на устройство, хотя бы отдаленно напоминающее радиоприемник. Сара вышла в короткой комбинации, вытирая полотенцем мокрые волосы.

– Почему вы не включили радио? Как раз время военных сводок.

– Я его не нашла.

– Ах, и правда. Совсем забыла, его взяли в ремонт. Вы еще не оделись?

Движением руки Леа показала, что ее платье находится в ванной.

– Где сегодня моя голова? Я действительно замоталась.

Вернувшись в комнату, Леа застала Сару под кроватью, где та искала свои туфли, в конце концов, обнаруженные в корзине для мусора!

Гарсон принес блюдо толстых ломтей байоннской ветчины и гусиный паштет, а официант налил вина.

– Кроме того, есть бычий бок, тушеное мясо по-провансальски, вырезка ягненка и голуби с зеленым горошком.

– Закажите голубей, они очень вкусны, – посоветовала Сара.

Улыбаясь, Леа кивнула.

– А теперь давайте выпьем за здоровье нашего друга Франсуа Тавернье, – поднимая бокал, предложила Сара.

– Мысль, приятная моему сердцу, – раздался у них за спиной веселый голос Тавернье. Слегка растрепанные волосы, свитер с высоким горлом и твидовый пиджак придавали ему более молодой, чем обычно, вид.

– Франсуа! – воскликнула Сара. – Какая приятная неожиданность! Я боялась, что вы погибли под немецкими бомбами.

– Так почти что и вышло, – наклонившись, чтобы поцеловать протянутую ему руку со сверкавшим, очень красивым бриллиантом, сказал он. – Добрый вечер, Леа. Ваши тетушки оправились от испуга?

– Добрый вечер. Пока да.

– Мне сказали, что вы звонили. Надеюсь, ничего серьезного?

– Вас хотела найти Камилла. Я думала, что вы на фронте.

– Там я и был. Вернулся во второй половине дня. По моему костюму вы можете видеть, что времени переодеться у меня не было. Вы меня извините? Хотя ваш столик и невелик, может быть, вы позволите мне присоединиться к вам?

– Что за вопрос! С удовольствием! – ответила Сара.

– Официант, принесите стул.

– Вам будет не очень удобно, месье Тавернье.

– Это неважно.

– Что вы хотели бы на ужин, месье?

– Бычий бок с кровью.

Официант вновь налил всем вина. Франсуа Тавернье молча, в глубокой задумчивости, выпил свой бокал. Леа умирала от желания спросить его о том, что он видел, но не решалась.

– Не томите же нас, месье, – воскликнула Сара. – Что же там происходит?

В темных глазах Тавернье мелькнула досада. Он взглянул на этих двух столь разных в своей красоте женщин: брюнетку с огромными карими глазами, с матово-белой кожей, большим носом с горбинкой и крупным ртом с прекрасными зубами и дикарку с растрепанными, ярко вспыхивающими на свету волосами, упрямым лбом, чувственными губами и странным взглядом, в котором хочется утонуть. И этот поворот головы в те мгновения, когда что-то привлекает ее внимание…

– Поговорим о другом, не хочу вселять тревогу в ваши очаровательные головки. Отложим этот разговор до завтра.

– Нет, сейчас, а не завтра, – порывисто выговорила Сара Мюльштейн, взяв Тавернье за руку. – У меня есть право знать, – продолжала она глухо. – Если нацисты выиграют эту войну, я больше никогда не увижу ни отца, ни мужа.

– Знаю, Сара, знаю.

– Нет, вам этого не понять. Вы не представляете, на что они способны…

– Успокойтесь, Сара. Все это я знаю не хуже вас. Несмотря на быстроту событий, я не утратил связей в Германии, и полученные мною известия недурны. Однако…

– Однако?

– …я задаюсь вопросом, будут ли они во Франции в безопасности?

– Как вы можете в этом сомневаться? Ведь Франция – свободная гостеприимная страна, колыбель Декларации прав человека. Никогда Франция не бросила бы евреев в тюрьму только потому, что они евреи.

– Меня восхищает ваша вера в справедливость моей страны. Искренне желаю, чтобы вы не обманулись.

– Ведь мы же выиграем войну? – впервые вмешалась в разговор Леа.

Франсуа Тавернье был избавлен от необходимости отвечать: начали подавать еду.

Все трое любили поесть. Сначала ели молча, но постепенно благодаря вину и прекрасной кухне принялись болтать. К концу ужина зазвучал смех и начало проявляться опьянение, особенно заметное у выпившей много вина Леа.

– Ох, уже половина одиннадцатого, – сказала она, вставая. – Тетушки будут волноваться.

– Пойдемте, я вас провожу. Запишите на мой счет, – оставив на столе чаевые, сказал Тавернье.

Тетушки были слишком утомлены, чтобы ей выговаривать, когда Леа вернулась домой. Они едва поздоровались с Сарой Мюльштейн и Франсуа Тавернье, думая только о том, как бы побыстрее добраться до своих постелей.

Перед уходом Сара расцеловала Леа в обе щеки и попросила:

– Сообщайте, как будут обстоять дела у Камиллы.

– Завтра позвоню, – сказал, пропуская Сару вперед, Франсуа Тавернье.