Во время прогулки за Леа увязалась собака Файяров. Вместе отдохнули они у подножия, возвышающегося над окрестной равниной бордоского креста. День был ясным и солнечным. От резкого свежего ветра щеки девушки раскраснелись. Закутавшись в просторную накидку голландских пастухов, она сидела, глядя прямо перед собой затуманившимся взором. В Сен-Макере колокола отзвонили конец вечерни; день был воскресный. Внезапно собака насторожилась, подняла голову, а потом с рычанием вскочила.
– Ты что, Курто?
Громко залаяв, собака бросилась к дороге. "Наверное, кролик или мышь", – подумала Леа. И снова утонула в своих беспредметных мечтаниях.
Неподалеку скатился камень. Леа повернула голову и тут же вскочила на ноги.
– Дядя Адриан!
– Моя девочка!
Они радостно обнялись.
– Уф! Совершенно забыл, какой крутой здесь подъем, – запыхавшись, произнес он, опускаясь на землю. – А может все дело в возрасте? – добавил он, подбирая полы рясы.
– Что ты здесь делаешь? Когда ты приехал?
– Только что. Я искал тебя. Рад, что обнаружил далеко от дома. То, что я должен тебе сказать…
– Лоран?
– Нет, разговор не о Лоране. Он жив-здоров… во всяком случае был, когда я видел его в последний раз.
– В последний раз, когда ты его видел… Значит, он во Франции?
– Да, его сбросили на парашюте. Он прилетел из Лондона.
– Где же он?
Доминиканец не ответил.
– Камилла в курсе?
– Не думаю. Леа, выслушай меня внимательно. Знаю, что ты продолжаешь оставаться связной между зонами, а твой голубой велосипед знают все, кто все еще не потерял надежды. Ты много раз доказывала и свою находчивость, и свое хладнокровие. Хочу доверить тебе чрезвычайно важное поручение. Я на грани провала и мне надо перейти в свободную зону. Мне нужно переправить в Париж письмо. Ты отправишься туда вместо меня.
– Я?
– Да, ты. Завтра ты получишь письмо от тети Альбертины с просьбой приехать, чтобы поухаживать за ее больной сестрой.
– Тетя Лиза заболела?
– Нет, это липа. Но тебе для отъезда требуется серьезный повод. Ты отправишься завтра ночным поездом. Поедешь вторым классом. Вот твой билет. Приехав в Париж, с вокзала позвони тетушкам. Продумай, что им сказать. На метро ты поедешь в сторону Университетской улицы через улицу Бак.
– Но…
– Знаю, это не самый короткий маршрут, но именно им ты и поедешь. Когда окажешься у них, найди способ объяснить свое появление. После обеда прогуляйся вокруг, купи что-нибудь в "Бон Марше", поглазей на витрины. Возвращаясь, загляни в книжный магазин Галлимара на бульваре Распай. Знаешь его?
– Да.
– Посмотри, что выставлено на уличных столах, а потом зайди внутрь. Полистай книги на столике перед кассой, посмотри, что на полках, и остановись перед буквой П, где Пруст, и возьми второй том "В поисках утраченного времени". Там ты обнаружишь проспект издательства "Н.Р.Ф.", информирующий о предстоящих выпусках. Он может выглядеть чуть плотнее обычных проспектов. Ты заменишь его этим.
Леа взяла бледно-зеленый буклет с напечатанными заголовками книг.
– Этот проспект тоже довольно плотен.
– Да, он содержит послание, которое надо обязательно доставить. Затем верни книгу на полку. Возьми рядом любую из опубликованных Галлимаром книг и иди к кассе, чтобы за нее заплатить.
– И все?
– Нет. Ты войдешь в книжный магазин ровно в пять часов, а выйдешь точно через десять минут. Возможно, по той или иной причине тебе не удастся подменить проспект. Тогда придешь снова на другой день в одиннадцать часов. Если опять возникнут помехи, ты вернешься на Университетскую улицу, где получишь новые инструкции. Тебе все понятно?
– Да. А как мне поступить с проспектом, который окажется у меня?
– Его надо вложить в купленную книгу. На следующий день, если все будет в порядке, ты отправишься в кинотеатр на Елисейских полях на двухчасовой сеанс фильма Луи Дакена "Мы – ребятишки". Усаживайся на предпоследнем ряду, как можно ближе к центральному проходу. Перед окончанием сеанса сунь книгу под кресло и выходи. Если сорвется, все повторишь на четырехчасовом сеансе. Через два дня отправишься в музей Гревена. Перед картиной, изображающей королевскую семью в Тампле, к тебе подойдут и скажут: "В лес мы больше не пойдем", на что ты ответишь: "Лавры срезаны". Подошедший уронит на пол путеводитель по музею. Ты его поднимешь, и тебе скажут: "Оставьте его себе, он может вас заинтересовать". Затем вы продолжите осмотр музея, время от времени заглядывая в путеводитель по музею.
– А дальше?
– А дальше ты вернешься к тетушкам. На следующий день сядешь в лиможский поезд. На станции Вьерзон будет проверка. В Лиможе оставишь чемодан в камере хранения. Выйдя из вокзала, садись на трамвай. Сойдешь у площади Дени-Дассу. Увидишь, там есть кинотеатр "Олимпия". На углу площади и бульвара Виктора Гюго находится книжный магазин. Подойди к плотной женщине лет шестидесяти в сером халате и спроси, получали ли они "Парижские тайны" Эжена Сю. Она тебе ответит, что имеются только "Лондонские тайны” Поля Феваля. И передаст тебе эту книгу, куда ты вложишь путеводитель из музея Гревена. Верни ей книгу, сказав, что сожалеешь, но она тебя не интересует. Выйдя, сверни направо и иди по улице Адриана Дюбуше до церкви Сен-Мишель-де-лион, названную так из-за установленных у входа двух каменных львов. Осмотри ее. Кстати, тебе ничто не помешает там помолиться. Затем иди по улице Клоше. На площади Журдена пройдешь мимо отеля "Центральный" и универмага "Новые галереи". Обогнув сквер, сверни на Вокзальную улицу. Будет уже около пяти. В пять с половиной отправляется поезд на Бордо. В Бордо тебя будет дожидаться дядя Люк. У него проведешь ночь. Он ничего не знает. Он убежден, что ты ухаживала за тетей. На другой день возвращайся в Монтийяк и постарайся обо всем забыть. Все поняла?
– Пожалуй.
– Повтори.
Леа, ни разу не ошибившись, повторила все, что должна будет сказать и сделать.
– В принципе накладок быть не должно. При переходе демаркационной линии не волнуйся, твои бумаги в порядке. Если вдруг будет неожиданная проверка, не паникуй. В Париже при возникновении серьезной проблемы позвони или как-то еще дай знать Франсуа Тавернье.
– Франсуа Тавернье?…
– Ну да. Помнишь, ты встречалась с ним на помолвке Лорана и Камиллы.
– Ты в нем уверен?
– Смотря в чем. Одни говорят, что он коллаборационист, другие – что он агент второго бюро, армейской разведслужбы. Пусть думают, что хотят. Я же знаю, в каких случаях могу к нему обратиться. Итак, если возникнут сложности, позвони ему.
Леа вздрогнула.
– Да ты замерзла. Я сошел с ума, – не даю тебе встать. Поднимайся, иначе можешь простудиться. Сейчас это было бы некстати.
В Монтийяке в гостиной перед горящим камином они встретили всю семью. Пили какао с огромными бриошами.
– Это же лукуллов пир! – воскликнул Адриан.
– Спасибо Франсуазе, – сказала Бернадетта Бушардо. – Один из больных в знак благодарности одарил ее этими сокровищами.
Леа, попивая маленькими глотками какао, украдкой с тревогой поглядывала на Франсуазу. Следует ли ей поделиться с дядей своими подозрениями?
Всс произошло так, как предсказывал Адриан. Они вместе сели в поезд на Бордо. Там, не оглядываясь, она поднялась в парижский поезд.
Сестры де Монплейне были так рады снова увидеть племянницу, что не очень и удивились ее приезду. И их радость стала еще больше, когда Леа извлекла из чемодана окорок, дюжину яиц и килограмм масла. У любящей поесть Лизы слезы навернулись на глаза, даже сдержанная Альбертина выглядела взволнованной. Что до Эстеллы, то та расцеловала Леа в обе щеки и перед тем, как унести, подобно скупцу, свои богатства на кухню, назвала ее "чудесной малышкой”. Три женщины пообедали жидким супом, мелкой картошкой и ветчиной.
– Не будь тебя, нам не собрать бы даже такого скудного стола! – с набитым ртом вздохнула Лиза, показывая на супницу.
– Сестра, не будем жаловаться. Мы же знаем с тобой людей куда более несчастных, чем мы. Благодаря небольшим деньгам, которые у нас еще остались, мы время от времени можем позволить себе покупать на черном рынке мясо или птицу.
– Верно. Но мы с тобой больше никогда не едим пирожных.
Это детское рассуждение вызвало смех у Альбертины и Леа.
После обеда Леа объявила, что намерена пройтись.
Выйдя из метро, Леа не обратила внимания на то, что происходит вокруг. Только на Сен-Жерменском бульваре она осознала, какая царит тишина: нет автомобилей, лишь несколько велосипедов или велотакси, немного прохожих и один-единственный сверкающий "мерседес", в котором два немецких офицера тискали двух крашеных блондинок в меховых манто. Зябко кутаясь в свое легонькое пальтецо, Леа проследила за машиной глазами. Ей стало жаль, что она не надела брюки Клода, которые получила от Камиллы. Для Парижа, думала она, они будут недостаточно шикарны. Вокруг нее, опустив головы, словно для того, чтобы укрыться от порывов ледяного ветра, торопились редкие прохожие с замкнутыми лицами. На бульваре Распай заспешила и она. Но подходя к отелю "Лютеция", замедлила шаг. Вдоль всего фасада хлопали на ветру немецкие флаги. Хотя для нее зрелище не было новым, – и Бордо носило следы оккупации, – сердце ее болезненно сжалось. На Вавилонской улице порыв ветра заставил ее покачнуться. В магазине "Бон Марше" было жарко. Большинство полок зияло пустотой. "Купи что-нибудь", – говорил ей отец Адриан, передавая деньги. Ничего другого Леа и не желала, да что купить? Почти на все требовались карточки. В отделе канцтоваров она приобрела цветные карандаши и коробку красок; в парфюмерном – одеколон "Шанель". В течение часа бродила она по магазину, поднялась в чайный салон, где напилась горячей жидкости, сохранившей от чая одно название. Наконец четыре часа с половиной. Если идти не торопясь, как раз к пяти можно поспеть в магазин Галлимара.
Леа казалось, что ее разглядывают все посетители книжного магазина. Никогда она бы не поверила, что может быть так трудно просто снять книгу с полки. А этот юный продавец, не сводивший с нее изголодавшегося взгляда? Заголовки прыгали у нее перед глазами.
– Итак, вы ищите хорошую книгу?
Прежде чем обернуться, Леа отодвинула второй том "В поисках утраченного времени".
– Вы!
– Ну да! Я! Разве не здесь мы встретились с вами впервые?
– Рафаэль! Мне кажется, это было страшно давно! – протягивая руку, произнесла она.
– Здравствуйте, прекрасная жительница Бордо. Как это странно! При каждой нашей встрече я испытываю легкий укол в сердце, одну и ту же грусть. Увы, нежная подруга, почему я не другой? Я так бы вас любил… – говорил Рафаэль, усыпая ее руку поцелуями.
– Неужели вы никогда не меняетесь? – вырывая руку, спросила она.
– А зачем мне изменяться? Разве я вам не говорил, что люблю себя таким, каков я есть, – евреем и гомосексуалистом?
– Вам бы стоило это произнести еще громче, – раздраженно прошептала она.
– Ох, здесь я среди друзей. Все меня знают. Разве я не свой автор? Правда, малоизвестный, но уважаемый. А вот этот очаровательный брюнет -истинный кладезь познаний. Он читал все, даже мои сочинения. В шестнадцать лет! Невероятно, правда? Напомните мне ваше имя!
– Жан-Жак, месье.
– Жан-Жак, именно так. Мой миленький Жан-Жак, не нашли ли вы книгу, которую я разыскиваю?
– Еще нет, месье. Но это вопрос лишь пары дней.
– Как только она будет у вас, доставьте сс мне в гостиницу, на улицу Сен-Пер. Я же вас угощу очень выдержанным и очень редким портвейном, – сказал он, ущипнув за щеку юношу, смотревшего на него с наглой насмешкой.
– Вы видите его глаза? Что за огонь! Извините, мое сердечко, я вас забываю. Что вы делаете в Париже? Когда я видел вас в последний раз, вы стояли перед церковью в Бордо. Кстати, как поживают доминиканцы этого славного города?
Леа с трудом удалось сдержать дрожь, и она ответила суше, чем хотела.
– Очень хорошо.
– Счастлив слышать. Но вы так и не сказали, что делаете здесь
– Одна из моих теток заболела, а другая слишком устала. Хочу им немного помочь.
– Какая добрая девочка… Само собой разумеется, сегодня вы ужинаете со мной.
– Это…
– Та-та-та… Заеду за вами в шесть тридцать. Теперь в Париже ужинают рано. Напомните ваш адрес.
– Университетская, 29. Но уверяю вас…
– Ни слова больше. Я вновь вас обрел и не отпущу. Принарядитесь. Сегодня вечером вывезу вас в свет. Сначала ужин в "Серебряной башне", а затем светский раут, украшением которого вы явитесь.
"Как от него отделаться? – думала Леа. – Сейчас уже слишком поздно подменять проспекты".
– Прошу вас, ради нашей дружбы, соглашайтесь.
– Ну, хорошо, приезжайте.
– Спасибо, вы не представляете, как обрадовали меня.
"А если он шпион?" – не переставала повторять Леа, летя по Университетской улице. Нет, невозможно. Разве не захотел он мне помочь в Бордо? Лишь бы завтра в книжном магазине было пусто. Что же я надену на нынешний вечер? Ей стало стыдно этой мелкой мысли, ведь она еще не выполнила данного ей поручения. И все же помимо воли перебирала в памяти все привезенные с собой вещи. Досадно, пожалуй, что нет ничего, в чем можно бы прийти в "Серебряную башню".
– Леа, ведь не думаешь же ты, в самом деле, отправиться в ресторан с мужчиной, которого мы не знаем?
– Но, тетя Альбертина, ты же познакомишься с ним, когда он за мной заедет.
– Возможно. И все-таки это неприлично.
– Моя милая тетушка. Ну, пожалуйста. Ведь с того времени, как я от вас уехала, я впервые смогу немного развлечься.
С нежностью посмотрела Альбертина на любимую племянницу. Конечно, молодость бедняжки не очень весела. Пусть развлечется, ей это пойдет на пользу.
– У тебя есть красивое платье?
– Увы, нет.
– Сейчас мы с Лизой и Эстсллой посмотрим, не найдется ли чего-нибудь. Слава Богу, я еще не продала своих лис.
Лиза и Альбертина извлекли из своих сундуков старые бальные платья. Последнее из них было сшито в 20-е годы.
– А это что такое? – спросила Леа, разворачивая юбку из черного тюля с кружевами.
– Не представляю. Наверное, еще нашей мамы.
Натягивая юбку прямо поверх своего платья, Леа воскликнула:
– Просто здорово! Посмотрите. Стоит прогладить, и будет великолепная юбка. А что это за блузка?
– Милая, ты же этого не наденешь. Ведь это совсем не модно.
– Эстелла, помогите мне. Мы все устроим, как надо.
Вот таким-то образом Леа и произвела сенсацию, усаживаясь за столик в "Серебряной башне". Черное кружево высокого воротника иной эпохи охватывало ее длинную шею, запястья исчезали в кружевной пене рукавов, а широкая юбка раскинулась вокруг ее стула. Украшенные черной эгреткой волосы были зачесаны наверх, что придавало ей слегка высокомерный вид. Весьма элегантные и сильно накрашенные, увешанные драгоценностями дамы с завистью разглядывали эту молоденькую девушку с бледным, едва тронутым пудрой лицом, на котором выделялись ясные глаза с темными, чуть подведенными тушью ресницами. Приглядывались к ней с разными чувствами и мужчины. Те, кто знал Рафаэля Маля и его сомнительную репутацию, удивлялись, что столь элегантная молодая женщина компрометирует себя в его обществе.
Самолюбию Леа льстило, что ее разглядывают. Она поздравила себя с тем, что у нее не оказалось модного платья. Стала более явственной разница, существовавшая, она это чувствовала, между теми дамами и ею. Таким же было мнение Рафаэля, который расхваливал ее со своей обычной неумеренностью.
– Браво. Вы самая красивая. Посмотрите, как все, особенно женщины, вас разглядывают. Так забавно! Откуда вы извлекли этот столь строгий, а одновременно, как говорят американцы, такой "sexy" туалет? Рядом с вами немногие находящиеся здесь светские женщины выглядят кокотками. Благодарю вас, что вы так прекрасны! Официант, шампанского! Лучшего года.
– Хорошо, месье.
– Следует достойно отметить нашу встречу. Ваши тетушки показались мне совершенно очаровательными. Кажется, одна из них была больна?
– Ей лучше, – торопливо сказала Леа.
– Я очень рад. А вот и шампанское. Из-за войны, лишившей нас уличного освещения, вы не сможете полюбоваться Нотр-Дам, Сеной и островом Сен-Луи. Но, обещаю, что здешняя кухня компенсирует то, что вы не наслаждаетесь открывающимся обычно видом. Вы находитесь в самом старом ресторане Парижа. И в одном из самых славных.
Леа присмотрелась к своему спутнику. Он сильно изменился со времени их последней встречи: располнел, смокинг стал маловат. У него был сероватый цвет лица, как у человека, ведущего ночной образ жизни. Выглядел он встревоженным и курил сигарету за сигаретой.
– Угостите меня.
– Я думал, вы не курите, – заметил он, протягивая открытый портсигар.
Леа взяла сигарету с золотым обрезом. К ней подскочил метрдотель, чтобы дать огня.
– Спасибо, – выдыхая дым, произнесла она.
– Вам нравится?
– Откуда они? У них странный вкус.
– Из Турции. Посыльный из гостиницы "Крийон" доставляет их мне целыми коробками. Если вам нужно, могу достать.
– Спасибо, они мне определенно не по средствам.
– Кто говорит о расчетах между нами? Вы мне заплатите позже.
– Нет, спасибо. Я бы предпочла пару хорошей обуви.
– Только скажите, я могу вам найти. Уточните, что вы предпочитаете – лодочки, ботинки или сандалии.
Могу вам все доставить. Хотите соболя, мех сурка, шелковые чулки, кашемировые свитера, пальто из верблюжьей шерсти?
– Чем вы занимаетесь?
– Это, красавица моя, секрет. В общем, моим клиентам безразлично, откуда товар. Они довольствуются тем, что платят… И всего хорошего. Поверьте мне, чем меньше об этих делишках знаешь, тем спокойнее.
Официант разлил шампанское.
– Выпьем за вашу красоту!
Не отвечая, Леа наклонила голову и залпом осушила свой бокал.
– Послушайте, дорогая. Это не лимонад. Такое вино надо бы распробовать. Чего бы вы хотели отведать?
– Я хочу даров моря, много даров моря. А еще ту легендарную утку с кровью, о которой столько слышала.
– Прекрасный выбор. Я возьму то же самое.
Чуть погодя на их столике появилось роскошное блюдо устриц, морских ежей, мидий и средиземноморских ракушек. Затем они ели прославленную утку с кровью, великолепно выдержанный бри и огромный кусок шоколадного торта. Под смеющимися взглядами соседей Леа, проглотив последний кусок, откинулась на спинку стула.
– Ммм… впервые за многие месяцы совершенно сыта.
– Надеюсь. Вы ели за четверых.
– Это упрек?
– Нет. Одно удовольствие смотреть, как вы едите. Впечатление такое, что вы наслаждаетесь. Чудесно!
– Вы находите? – насупившись, спросила она. – Мне стыдно. Угостите меня сигаретой и расскажите, что за люди вокруг. Само собой, за исключением немцев.
– Те же, что и перед войной. Видеть и быть увиденным – таково правило парижского света. Здесь, дорогая, так называемый весь цвет Парижа. Его же встретишь у "Максима", в "Фуке", у "Каррера", в "Ле-дуайене", всюду, где ему следует находиться.
– Я вам не верю.
– Посмотрите на тех двух женщин, между элегантным немецким офицером и красавчиком с голубоватой шевелюрой.
– Смахивает на Сашу Гитри.
– Он и есть. Его соседка справа – выдающаяся пианистка Люсьена Дельфорж. Ей принадлежит милая острота: «Если бы меня попросили определить, что такое коллаборационист, я бы сказала: "это Моцарт в Париже"».
– Не вижу связи.
– Дорогая, вам недостает чувства юмора. А вторая дама – это лучший знаток Вагнера Жермена Любен. Что касается немецкого офицера, то это лейтенант Радемахер, важная фигура в цензуре. Без его согласия ни одна пьеса, ни один спектакль, не могут быть показаны в Париже. Дальше, за столиком у окна, вы видите журналиста Абеля Боннара, издателя Бернара Грассе, писателя Марселя Жуандо с женой Элизой. В глубине – актриса Арлетти, после вас самая красивая здесь женщина…
К ним подошел еще молодой с острым профилем мужчина, в небрежно наброшенной на смокинг накидке с красной шелковой подкладкой в сопровождении очень красивого юноши, тоже в смокинге.
– Рафаэль, ты здесь? Рад видеть, что твои дела поправились.
– Они идут лучше, много лучше. Удачное время. Леа, позвольте вам представить очень дорогого вам человека – месьс Жана Кокто.
– Жан Кокто… Добрый вечер, месье. Мне очень понравился ваш "Самозванец Тома".
– Спасибо, мадемуазель. Я и не подозревал, что у моего друга Рафаэля есть такие очаровательные знакомые.
– Жан, это мадемуазель Дельмас. Она живет в Бордо.
– Бордо! Какой красивый город! Нигде больше скука не обладает такой аристократической изысканностью. Даже у мелкой шпаны в парке Кенконс есть класс. Могу ли я вас куда-нибудь подвезти? Один друг любезно предоставил мне машину с шофером.
– Нам будет тесно.
– Ох, извините меня. Где была моя голова? Эта девушка смущает меня. Мадемуазель… Простите, не запомнил вашей фамилии.
– Дельмас.
– Мадемуазель Дельмас, представляю вам самого выдающегося танцовщика Парижа, – что я говорю! – всей Европы, моего друга Сержа Лифаря.
Молодой человек в темно-синем смокинге сухо поклонился.
– Куда вы направляетесь? – спросил поэт.
– К моему другу Отто.
– Забавно. И мы туда же. Пойдемте, мы остались последними.
Водитель-немец распахнул дверцу роскошного автомобиля. Леа отступила.
– Ну, пойдемте же, дорогая. Вы ничем не рискуете. Вы в надежных руках, а место, куда мы направляемся, одно из самых посещаемых в Париже. Я знаю людей прославленных, идущих на низость, чтобы их там приняли.
Леа устроилась между Жаном Кокто и Рафаэлем. Все еще продолжавший дуться танцовщик сел рядом с шофером.
В молчании ехали они по пустынным набережным. В ясной холодной ночи черная масса Нотр-Дам, казалось, оберегала город. Ее образ напомнил Леа приезд в Париж вместе с отцом. Как давно это было…
Свернув на улицу Сен-Пер, они направились дальше по Лилльской улице. Вскоре машина проехала широкие ворота, охранявшиеся немецкими часовыми, и остановилась перед лестницей особняка.
Жан Кокто галантно помог Леа выйти из автомобиля.
– Где мы? – осведомилась она.
– В особняке, который Бонапарт подарил Жозефине.
Они поднялись по ступеням лестницы. Гардины застекленной двери зашелестели, раздвигаясь. На них обрушились волны света, тепла, духов. Слуги в ливреях освободили их от пальто. Леа не без сожаления отдала своих чернобурок. С детским восхищением она оглядывалась вокруг. Но в то же время ей никак не удавалось избавиться от чувства неловкости, портившего ей настроение.
– Где мы? – снова спросила она.
– В посольстве Германии.
Это было, как удар в солнечное сплетение. Она невольно попятилась назад. Рафаэль остановил ее, увлекая в сторону сверкающих залов.
– Я хочу уйти!
– Так вы со мной не поступите. В любом случае уже слишком поздно. Вот и посол.
Еще молодой красивый мужчина, весьма элегантный в скрывающем легкую полноту смокинге, приветствовал Жана Кокто:
– Дорогой друг, для меня всегда радость принимать в моем доме такого поэта, как вы.
– Ваше превосходительство…
– Представьте меня вашим друзьям.
– Ваше превосходительство, это Серж Лифарь, о котором вы уже слышали.
– Конечно, я восхищен вашим искусством, месье.
– Ваше превосходительство…
– Писатель и журналист Рафаэль Маль.
– Я знаю этого месье.
Не подав руки, посол прошел мимо.
Щеки Рафаэля чуть вспыхнули, он натянуто поклонился.
– А кто эта восхитительная девушка? Не будущая ли исполнительница одного из ваших шедевров?
– Позвольте вам представить мадемуазель Леа Дельмас. Леа, представляю вас его превосходительству господину Отто Абецу, послу Германии в Париже.
Леа не решилась отвергнуть протянутую ей послом руку. Фамильярно взяв ее под руку, посол на превосходном французском сказал ей:
– Пойдемте, мадемуазель, я вас представлю своей жене. Уверен, что вы прекрасно найдете общий язык.
Госпожа Абец приветствовала Леа самой очаровательной улыбкой.
– Моя дорогая, у вас весьма оригинальное платье. Мне нужно взять адрес вашего портного.
И, не ожидая ответа, двинулась навстречу новым гостям. Леа осталась одна в центре гостиной, а вокруг кружились, смеясь и болтая, элегантные надушенные люди с бокалами в руках. Почти все посматривали на тоненькую юную девушку, чью бледность подчеркивала странная широкая черная юбка. Под этими взглядами Леа напряглась, радуясь, что длинное платье скрывает старые и противные черные с золотом лодочки Лизы. Не пытаясь спрятать свое любопытство, она пристально вглядывалась в толпу, внешне такую веселую и непринужденную, такую счастливую от того, что находится здесь. Роскошные туалеты женщин, их драгоценности привносили яркие штрихи в черную массу костюмов мужчин.
– Удивительно, не правда ли? – шепнул ей на ухо Рафаэль.
– Что же здесь удивительного?
– Все эти люди льстятся к врагу.
– А вы, что вы здесь делаете?
– О, я всего лишь жалкий земляной червь. К тому же, как я вам уже говорил, люблю победителей.
– Может, они не всегда ими будут?
– Тише, сердце мое, – произнес он, тревожно оглядываясь. – Неужели вы думаете, – продолжал он, взяв ее под руку и говоря ей на ухо, – что все находящиеся здесь люди не убеждены в полной победе великого рейха?
– Однако в России немецкие войска несут все более значительные потери.
– Тише! Вы хотите, чтобы нас арестовали? Как раз об этом вам не следует ничего знать и уж тем более нельзя это повторять. Примите совет: чаще слушайте радио Парижа, чем радио Лондона. Это не так опасно.
Они остановились у буфета, где Леа одно за другим проглотила пять или шесть пирожных.
– Я словно вижу себя в те времена, когда питался только на вечеринках на левом берегу. Сколько же я мог проглотить бутербродов с лососиной и икрой! Потом это пару дней меня поддерживало. Выпейте, иначе вам станет плохо.
Из соседней гостиной доносились звуки вальса.
– Начинается бал. Как жаль, что я скверный танцор. Мне бы так хотелось закружить вас в своих объятиях под мелодию венского вальса. Пойдемте, осмотрим дом. Я покажу вам спальню Жозефины.
В небольшой комнате толкалось столько людей, что они отказались от мысли туда заглянуть. Они уселись в гостиной чуть в стороне, у стола с превращенной в лампу прекрасной китайской вазой. Льющийся из-под ее абажура свет цвета чайной розы придавал волосам Леа особый отблеск. Мимо прошел довольно полный мужчина среднего роста.
– Неужели это мой дорогой издатель собственной персоной?
– Решительно, вас встречаешь повсюду. А эта юная красавица с вами? Познакомьте меня.
– Леа, представляю вам месье Гастона Галлимара, крупного издателя и большого поклонника женщин. Леа Дельмас.
– Не слушайте его, мадемуазель, – сказал Галлимар, усаживаясь рядом.
– Гастон, не могли бы вы подойти на минутку. Посол вас спрашивает.
– Извините, мадемуазель. Не уходите, я сейчас вернусь. Мари, я здесь.
– Это ведь Мари Белл?
– Да, она самая. Очаровательная женщина. Сегодня истинно литературный вечер. Помимо нашего друга Кокто, здесь Жорж Дюамель, Жан Жироду, Робер Бразийяк, красавчик Дриё ла Рошель. Пьер Бенуа с головой ушел в разговор со своим другом Арно Бре-кером…
– Скульптором?
– Да, он только что подготовил свою большую выставку, которая откроется в мае. Смотрите, а вот и двое его коллег, но без его таланта – Бельмондо и Деспьё. Они присоединились к нему. А там Жан Люшер и Эдвиж Фейер…
– Достаточно, прекратите. Это перечисление действует угнетающе…
– Мадемуазель, не подарите ли вы мне танец?
Леа подняла глаза.
– Франсуа… – вскрикнула она.
– Франсуа…
Леа резко поднялась.
– Леа…
Не веря своим глазам, не решаясь коснуться, стояли они друг против друга.
– Забавное место для встречи, – пробормотал Франсуа. – Я забыл, как вы прекрасны. Пойдемте танцевать.
Уже давно Леа не снилось такого приятного сна: она медленно кружится в объятиях мужчины, которого желала, и который явно желал ее. Какое изумительное ощущение испытываешь, плывя по течению! Главное – не просыпаться, не открывать глаз. Она теснее прижалась к Франсуа. Забыла о том, где находится, о людях, которые ее окружали, будь то немцы или французы, о поручении дяди Адриана, о войне, даже о Лоране. Ей хотелось лишь быть женщиной в объятиях мужчины.
– Дорогой друг, вы танцуете уже без музыки, но я не в силах вас упрекнуть, – сказал Отто Абец, положив руку на плечо Франсуа Тавернье.
Тот посмотрел на него невидящим взглядом и, не ответив, увлек Леа за собой.
Провожая пару завистливым взглядом, посол прошептал:
– Только французы способны на такую любовь.
В вестибюле к Леа приблизился Рафаэль.
– Вы уезжаете?
– Да, – ответил Франсуа Тавернье. – Мадемуазель Леа устала, и я ее провожу.
– Но…
– Всего доброго, месье.
– Всего доброго, Рафаэль.
Франсуа усадил се в "бугатти", стоявший во дворе посольства.
На неосвещенных парижских улицах ни души. Площадь Согласия смахивала на декорации к кинофильму. Деревья на Елисейских полях высоко воздели свои обнаженные ветви.
– Куда мы едем?
– Не знаю, – остановив машину у тротуара, сказал он.
Вспыхнула зажигалка, и ее огонек осветил лицо тянувшейся к нему Леа.
Огонек погас, и двое прильнули друг к другу. Очень, скоро на их губах появился привкус крови, который разжег их желание.
Если бы не немецкий патруль, которому Франсуа Тавернье был вынужден предъявить документы, они, наверное, занялись бы любовью прямо в машине.
– Вы живете у своих тетушек?
– Да.
– Сейчас я остановился совсем рядом с вами, в отеле "Королевский мост". Может, поедем туда?
– Да.
В пять утра Франсуа разбудил Леа.
– Ваши тетушки сойдут с ума от беспокойства.
– Мне так хорошо. Не хочу вставать.
– Надо, моя любимая.
– Да, вы правы.
В полудреме Леа оделась.
"Какое безумие!" – подумал он.
– Я собралась.
– Пожелаем, чтобы ваши тетушки не дожидались вас на пороге дома. Вам было бы трудно объяснить им круги под глазами и растрепанную прическу.
– Верно. Я действительно выгляжу, словно только что из постели, – заметила она, разглядывая себя в зеркале.
На Университетской все спали. На лестничной площадке Леа и Франсуа никак не могли оторваться друг от друга.
– Любовь моя, я столько о вас передумал за эти месяцы. Вы должны мне рассказать все, что с вами происходило.
– Я хочу спать.
– Отдыхайте. Завтра я за вами заеду, и мы вместе поужинаем.
После прощального поцелуя Леа наконец захлопнула дверь квартиры. Как лунатик, добралась она до спальни. Ее пальцы нетерпеливо расстегивали застежки кружевного воротника. Она вынула из-под одеяла теплую ночную рубашку, в которую была завернута грелка с горячей водой. Было холодно, и, натягивая рубашку, она зябко поежилась.
Благодаря грелкам тети Лизы теплыми были и простыни. Леа не успела лечь, как уже заснула.
Укрывшись одеялами, Леа бормотала:
– Ох, нет! Погасите свет, задерните занавески.
– Но, дорогая, вчера ты сама нам сказала, что утром хочешь пройтись по магазинам. Я подумала, не пора ли тебя разбудить…
Пройтись по магазинам? Что там говорит Лиза? По каким магазинам? О, черт! Проспект!
Отбросив одеяло, она выскочила из постели.
– Который час?
– Думаю, половина одиннадцатого.
– Половина одиннадцатого? Боже мой, я опаздываю!
Она бросилась в ванную, привела себя в порядок, натянула толстые чулки, шерстяную комбинацию, юбку и плотный свитер.
– Ты же не уйдешь, не поев?
– Нет времени. Где мой берет?
– Там, на кресле. Какой у тебя беспорядок, бедняжка!
– Потом приберусь.
Проспект, где проспект?… Вот он… Как она испугалась!
– Выпей хотя бы чаю.
Чтобы доставить тетушке удовольствие, Леа отхлебнула из чашки.
– Хорошо укутайся, утро свежее, – входя в комнату, сказала Альбертина. Леа надела пальто, а сверху обмоталась красным шерстяным шарфом.
Уже сбегая по лестнице, она поправила черный берет.
Она замедлила шаг в нескольких метрах от книжного магазина. Было без двух одиннадцать. С трудом переводя дыхание, толкнула дверь.
Кроме троих продавцов, в магазине никого не было. Один из них вышел, другой спустился по лестнице. Остался молоденький брюнет с умным проницательным взглядом, заполнявший карточки. Он поднял голову.
– Чем могу вам помочь?
– Спасибо, я просто хочу посмотреть.
Как и накануне, она остановилась перед полкой авторов, чьи фамилии начинались на букву П.
Если перед тем, как войти, она волновалась, то теперь, беря в руки второй том "В поисках утраченного времени", она была спокойной и непринужденной. Сняв том с полки, принялась неторопливо его перелистывать. Проспект находился на месте. Машинально проверила она его плотность и ловко сунула в карман пальто. Все еще с книгой в руке отвернулась и сделала несколько шагов, притворяясь, что читает. Темноволосый юноша продолжал заниматься карточками. Вынув из сумочки другой проспект, она вложила его между страницами. Не спеша, естественным движением вернула книгу на полку.
В книжном магазине по-прежнему ни одного покупателя.
Со стола Леа взяла томик со знаменитой аббревиатурой "Н.Р.Ф." и прочла первые строчки:
«Неся в кожаном портфеле, сочинения своих сорока двух учеников, которые ему надлежало исправить, месье Жоссеран воображал себя поэтом Вергилием, поднявшимся из адской бездны через центральный выход станции метро "Клиши", и с находчивой наивностью изумлялся, что возвращен на солнечный свет в любопытном краю, где, как он видел, ему предстоит многому научиться».
Она подняла голову и встретилась взглядом с темноволосым юношей.
Подойдя, тот заметил:
– Это превосходная книга. Вам бы стоило ее взять.
– Хорошо, полагаюсь на вас. Этого автора я не читала.
– Жаль. Марселя Эйме нужно прочесть всего.
– Спасибо. Буду помнить.
Заплатив, Леа вышла.
– До свидания, мадемуазель. До скорого.
Ни один покупатель так и не появился. На часах почти четверть двенадцатого.
Несмотря на весеннее солнце, было еще очень холодно. Проходя мимо отеля "Королевский мост", Леа вспомнила о вчерашнем вечере и покраснела.
"Мне надо подумать", – про себя повторяла она, входя в свою комнату.
Весь комод был занят огромной корзиной белых цветов. Улыбнувшись, Леа разулась и вытянулась на кровати, закрыла глаза, потом снова открыла, вглядываясь в лежавший перед корзиной конверт…
Было три часа с половиной, когда она вышла из метро на Кольцевой площади Елисейских полей. Она старалась не смотреть на тяжеловесные панно, окружавшие центральную площадку для пешеходов, откуда полицейский регулировал редкое движение.
Во второй половине дня установилась прекрасная погода. Несмотря на холод, на улице было много прохожих. У кинотеатров вытянулись длинные очереди. В "Нормандии" показывали "Мы – ребятишки". Леа заняла очередь. Документальный фильм о молодежных лагерях никак не кончался. В хронике показывали лишь "подвиги славных немецких воинов", приветствовавшие маршала толпы, радостный отъезд в Германию рабочих-добровольцев, да еще роскошное бракосочетание в Виши, репетицию пьесы Монтерлана, выступающего в Берлине перед военнопленными Мориса Шевалье и новые моды весеннего сезона. Фильм показался ей занудным. Когда, наконец, сеанс окончился, она сделала вид, что уронила перчатку, и, нагнувшись за ней, сунула книгу под сиденье. Встала и вышла, не оглянувшись.
На Елисейских полях Леа не могла избавиться от ощущения, что все ее разглядывают. Каждую минуту она готовилась услышать:
– Следуйте за мной, мадемуазель.
Может быть, просто померещилось, но ей вдруг показалось, что она узнала юношу из книжного магазина. С трудом удалось ей взять себя в руки и не броситься бежать.
Метро было переполнено. Леа оказалась зажата между немецким солдатом, который безуспешно старался на нее не наваливаться, и крупной сильно надушенной девушкой. На площади Согласия Леа пересела, как и та крупная девица.
Было уже 6.30, когда она толкнула дверь на Университетской. Смех Лизы – вот первое, что она услыхала, а потом и чуть более сдержанный смех Альбертины. Кто же мог так рассмешить сестер де Монплейне? Она вошла в будуар, остававшийся единственной комнатой, которую сносно обогревали с помощью заменившей центральное отопление дровяной печки. Сидя на скамеечке, Франсуа Тавернье потирал протянутые к огню руки. При появлении Леа он встал.
– Моя дорогая, почему ты нам не сказала, что встретила месье Тавернье? – воскликнула Лиза.
– …и что даже обещала с ним поужинать? – прибавила Альбертина.
– Утром у меня не было времени.
– Тебе бы следовало поблагодарить месье Тавернье за чудесные цветы.
– Право, мадемуазель, это пустяки. Вы не забыли, что мы ужинаем вместе?
– Нет, нет. Извините, я пойду, переоденусь.
– Не стоит. Вы выглядите прекрасно. Место, куда мы пойдем, самое простое. Простое, но хорошее.
– Только причешусь – и я ваша.
Через четверть часа Леа вернулась. Она переоделась и успела подвести глаза.
– Месье, не привозите ее слишком поздно. По нынешним временам это опасно!
– Доброго тебе вечера, дорогая. Поешь, как следует, – донесся голос Лизы.
Ничто не говорило о том, что здесь находится ресторан. Поднявшись на третий этаж респектабельного дома по улице Сен-Жак, Франсуа позвонил условным звонком. Дверь приоткрылась, потом распахнулась.
– Месье Франсуа!
– Здравствуйте, Марсель. Как всегда в форме?
– Не могу пожаловаться. Вы пришли очень кстати. Я получил кусок говядины. Хотя, если предпочитаете перепелов или цыплят…
– Полагаюсь на вас. Уверен, что, как обычно, все будет превосходно.
– Что вы скажете о шабли на аперитив?
– Чудесно. Найдите нам тихий уголок.
Не решаясь посмотреть на Леа, тот сказал:
– Право, кроме спальни, больше поместить некуда.
– Ну что же, сойдет и спальня.
Заведение было не лишено своеобразия. В четырехкомнатной квартире супруги Андрие устроили подпольный ресторан с узким кружком завсегдатаев, которые ревниво сохраняли в тайне его адрес. Естественно, ближайшие соседи всс знали, но их молчание вознаграждалось самым выгодным образом.
В семейной столовой вокруг стола рассаживались двенадцать сотрапезников. Ей придавали домашний, очень милый уют буфет в стиле Генриха II, сервировочный столик, скверные картины с изображениями сельских сцен на стенах, оклеенных поблекшими обоями в цветочек, люстра, дающая скудное освещение, скатерть в красную клетку, тяжелые тарелки из белого фаянса, большие стаканы, разрозненные ножи, вилки и ложки.
Этот добродушный провинциализм был свойствен мадам Андрие. И душевные, и кулинарные достоинства этой пышной жизнерадостной женщины раскрывались у плиты. Уроженка Сен-Сирк-Лапопи департамента Лот, она не утеряла бахвальства, свойственного жителям этого щедрого края, но главным образом сохранила отношения с многочисленными родственниками, доставлявшими ей трюфели, паштет из гусиной печенки, разную птицу, копчености в изобилии, чудесный кагор, ореховое масло, самые лучшие фрукты, самые свежие овощи и даже немного тайком выращенного табака.
Конечно, чтобы обеспечить регулярность поставок, приходилось кое-кого подмазывать. Когда месье Андрие спрашивали, каким чудом у него клубника появилась раньше, чем в "Максиме", "Ледуайене" или "Каррере", он с гордостью отвечал: "Все обеспечивают только французы". У супругов Андрие можно было не опасаться, что натолкнешься на немецкий мундир. Основную массу посетителей составляли зажиточные отставники, университетские деятели, писатели, богатые торговцы и несколько известных художников и актеров. Временами там можно было встретить более бойких мужчин и более легкомысленных женщин, но откровенность и прямота хозяйки их быстро отпугивали.
Перед войной чета содержала скромный ресторан с кухней округа Керси, где Франсуа Тавернье постоянно бывал. Очень скоро и муж и жена начали испытывать к этому некапризному и щедрому клиенту нечто большее, чем симпатию. В конце прошлого года бомба положила конец их процветанию. Они мгновенно утратили все.
И именно Тавернье нашел им квартиру на улице Сен-Жак. На Блошином рынке им удалось дешево купить мебель. При объявлении перемирия они, как большинство французов, испытали немалое облегчение. Вернулся их единственный сын. Марта Андрие быстро сообразила, какую выгоду сможет извлечь из множества оставшихся в деревне родственников. Как и перед войной, дядюшки и кузены стали ее поставщиками. Благодаря вмешательству в нужных местах Франсуа Тавернье подпольный ресторан вот уже год, как процветал.
Успех вынудил расставить столы повсюду: шесть – в гостиной, три – в прихожей, а один – даже в спальне самих супругов Андрие. Но тот столик держался только для друзей.
В супружеской спальне довольно красивый подсвечник освещал стол. Его двойник стоял на комоде, который служил сервировочным столиком. Наверняка из стыдливости постель была скрыта за китайской ширмой, которая резко контрастировала с окружающей обстановкой.
Прежде чем сесть за стол, Франсуа должен был пойти полюбоваться внуком хозяина, своим крестником. От совершения этого обряда ускользнуть он не мог, рискуя обидеть этих хороших людей. Увидев его с ребенком на руках, Леа громко расхохоталась.
– Вам это совсем не к лицу. Не знала, что вы любите детей.
Он улыбнулся ей. Малыш пускал слюни на его рубашку.
– Я их очень люблю. А вы?
– Совсем нет. Нахожу их надоедливыми и шумными.
– В один прекрасный день ваше мнение изменится.
– Не думаю, – сухо возразила Леа.
Он вернул ребенка матери.
– Поздравляю, Жанетта. Мой крестник хорошеет с каждым днем.
Женщина покраснела от удовольствия.
– Пришлю мужа принять ваш заказ.
Франсуа помог Леа усесться. В колеблющемся пламени свечей словно оживали драконы на ширме, а лицо девушки выглядело нежным, чему, впрочем, противоречил ее взгляд. Франсуа молча смотрел на нее.
– Перестаньте так на меня пялиться.
– За последние месяцы я часто пытался представить себе ваше лицо…
С бутылкой в руке вошел сын хозяина.
– Месье Франсуа, вот и я. Извините, заставил вас ждать. Но сегодня вечером много народа.
– Здравствуйте, Рене. Как дела?
– Ничего, месье Франсуа. Что вы скажете, если на закуску будет немного печеночного паштета, деревенской ветчины и фаршированные гусиные шейки?
– Очень хорошо.
– Затем мама вам приготовит курицу с лисичками и томленной в гусином жире картошкой, салат на ореховом масле. А на сладкое – шоколадный мусс.
– Да-да! – воскликнула Леа.
– Пусть будет шоколадный мусс. И дайте нам бутылку вашего кагора.
– Хорошо, месье Франсуа. Попробуйте-ка это шабли, – протягивая стакан, сказал он.
– М-м-да, неплохо.
– Не так ли?
Рене налил Леа, долил стакан Франсуа и вышел.
Какое-то время они пили молча.
– Расскажите, как складывается ваша жизнь. Но прежде – что нового у мадам д'Аржила?
– У нее все обстоит очень хорошо. Родила мальчика, которого назвала в честь де Голля Шарлем.
– Меня это не удивляет. А что – ее муж?
– Два раза бежал. Во второй раз успешно. Он присоединился к генералу де Голлю в Лондоне.
Леа сказала об этом с гордостью и вызовом и сразу же об этом пожалела. Франсуа Тавернье читал по ее лицу, как по открытой книге.
Один за другим выпил он два стакана вина. Ему следовало бы с ней поговорить. Но что мог бы он ей сказать? Ее испуг и недоверие были бы для него невыносимы. Как же дать ей понять?
– Леа…
Она медленно подняла на него глаза.
– Да?
– Лоран поступил прекрасно, примкнув к генералу де Голлю. Поступок мужественный, но вам лучше бы о нем не рассказывать никому, даже мне.
– Вы хотите сказать, вам, прежде всего?
Он устало улыбнулся.
– Нет, мне вы можете говорить все. Последствий это иметь не будет. Напротив, вчера меня очень обеспокоило ваше знакомство с тем подонком, Рафаэлем Малем.
– Он давний приятель. Почему вы называете его подонком? В конце концов, он бывает у тех же людей, что и вы.
– Попали! Тут вы правы. Но только в этом. Есть много оснований считать его мерзавцем. Одно из них – за деньги он без колебаний выдает своих друзей гестапо.
– Я вам не верю.
– Если снова увидитесь с ним, – а я вам решительно этого не советую делать, – спросите у него сами. При его мазохистской извращенности он вполне способен все вам рассказать, а поскольку любит точность, то и с подробностями.
– Невозможно! Это было бы слишком гнусно.
– С ним возможно все. Разве не взял он еврейского ребенка…
– Видите, он не так уж и плох.
– …которого через несколько месяцев вернул в сиротский приют, ибо счел его бесталанным? Он разорил многих знакомых, доверивших ему свои последние средства, чтобы переправиться в свободную зону; он спекулирует золотом, валютой, героином. Дважды его арестовывала французская полиция. И дважды оказывалась, вынуждена его отпустить.
– А как вы объясните, что его принимают в обществе, что его книги издают?
– Его нигде не принимают. Разве что у людей, которых вы видели вчера вечером, где им просто пользуются. Да еще у дельцов черного рынка. Что касается его книг, то они вышли перед войной. Поверьте мне, его лучше сторониться. Он марает каждого, кто к нему приближается.
– Но в Бордо он меня предупредил, что мой дядя в о…
Леа не окончила фразы и отпила вина, чтобы скрыть замешательство.
– Мне известно, чем занят отец Адриан, но вам бы этого знать не следовало.
– Кто говорил вам о моем дяде? Что вы о нем знаете?
– Ничего. И давайте об этом разговоре забудем. Продолжайте. Что еще замечательного сделал ваш друг Рафаэль?
– В Бордо он уступил свое место на борту "Массалии" отцу Сары Мюльштейн.
– Верно, она мне рассказывала. Признаюсь, был изумлен. Сара, как и вы, к нему снисходительна. Она утверждает, что в нем не все дурно.
– Сара еще в Париже?
– Да. И не хочет уезжать. Ей надоело убегать.
– Это же безумие!
– Знаю. И повторяю ей это при каждой встрече. Но после смерти отца в ней что-то надломилось.
– Я не знала, что он умер.
– В Алжире вишистская полиция бросила его в тюрьму.
– Почему?
– Да потому, что он еврей и иностранец. Заключения он не перенес. Это же был старый, измученный человек, живший только ради музыки. Как-то утром его нашли в камере мертвым.
– Вы его очень любили?
– Да, он был выдающейся личностью. Вместе с ним умерла частичка того, что есть лучшего в человечестве.
Вошла Жанетта с двумя переполненными тарелками.
– Приятного аппетита, мадемуазель, месье.
Леа глянула на свою тарелку. Ее чуть подташнивало. Ладонью провела она по лбу.
– Понимаю, что вы сейчас испытываете, Леа. Пока я ничего не могу вам сказать. А чтобы мне довериться, вам бы надо было меня слепо любить. Ни о чем подобном я просить вас не могу. Слишком рано. Ешьте. В наши дни такое удовольствие стало редким.
– Похоже, не для вас.
– Предпочтете и дальше запивать шабли или хотите кагор?
– Кагор.
Поднявшись, он взял с посудного столика бутылку и налил ей красного вина.
Вначале Леа едва прикасалась к еде, но постепенно вкуснейший паштет, бархатистое вино вернули ей аппетит.
После того, как куском хлеба она досуха вытерла тарелку, взгляд ее обрел частичку былой приветливости.
– Леа, вы словно дикий зверек. Стоит вас накормить, приласкать, и вы забываете обо всем происходящем.
С набитым ртом она пробормотала:
– Не думайте, что это так просто.
Вытирая руки о белый фартук, вошла Марта Андрие. За ней следовал сын, несший прикрытое серебряной крышкой блюдо. Гордым движением подняла она крышку.
– Понюхайте только, месье Франсуа. От запаха у меня в душе все переворачивается, родные места всплывают в памяти. Так и вижу у большой плиты фермы бедную мамочку, жарящую на масле белые, лисички или вороночники. Никто не умел так хорошо готовить грибы, как моя мамочка.
– Кроме вас, Марта.
– Ох, нет, месье Франсуа. Мамины были намного лучше.
Он улыбнулся этому простодушному проявлению дочернего чувства и попробовал блюдо, приготовленное с мастерством и любовью.
– Мадам, никогда не ела ничего столь же вкусного, – вытирая жирный подбородок, сказала Леа.
Кухарка удовлетворенно улыбнулась и, обращаясь к Франсуа, сказала с игривым и одновременно понимающим видом:
– Когда девушка любит хорошо поесть, это добрый знак… Покидаю вас, клиенты ждут.
Практически одна Леа съела всего цыпленка, все лисички и картошку. И много выпила. Увлекшись вкусной едой, она забыла о своих страхах. И не возмутилась, когда под столом ноги ее спутника переплелись с ее ногами, а пальцы погладили ее запястье.
Вместе с салатом подали козий сыр. Под восхищенным взглядом Франсуа она съела три куска. Мало что оставалось и от второй бутылки кагора.
Покончив с нежнейшим шоколадным муссом, она сочла, что жизнь прекрасна.
Уже не раз Франсуа с трудом сдерживался от того, чтобы не кинуться к ней и не отнести в постель за ширмой. В тот момент она, откинувшись на спинку отодвинутого ею от стены стула, курила небольшую сигару. Свои длинные ноги она скрестила так, что стали видны кружева нижней юбки. С полуприкрытыми глазами она всем своим существом упивалась мгновением полного блаженства.
Из-под ресниц наблюдала она за мужчиной, ставшим ее любовником. Ей нравились исходившая от него сила и то ясный, то мрачный, то нежный, то суровый, то снисходительный, то презрительный взгляд; она вглядывалась в выразительно очерченное лицо, в такой прекрасный – и опытный в любви – рот. Вспомнив о вчерашнем вечере, она вздрогнула. "Хочу его", – подумалось ей.
– А что если нам заняться любовью?
Франсуа улыбнулся. По правде говоря, он ждал такого предложения, но из осторожности предпочел не откровенничать с Леа на эту тему. В ходе своей любовной карьеры он встречал мало женщин, столь естественных в страсти. Она любила порывисто, с радостно языческим духом, определенно унаследованным не от матери или дам общества Сакрс-Кер в Бордо. Более того, никогда не обнаруживала она ни малейшего опасения забеременеть. Что это было? Невежество или легкомыслие?
За ширмой постель утопала во мраке. Аккуратно уложив Леа, он расцеловал ей веки, губы, шею. Она вяло не противилась. И вдруг обняла его, впившись зубами в его губы.
– Сделайте мне больно. Возьмите меня, как тогда, в Монморийоне.
С какой же радостью брал он свою покорную жертву!
Франсуа попросил собрать корзину лучших продуктов из запасов семейства Андрие и отдал Леа для тетушек.
– Передайте им от меня.
– Спасибо.
– Когда я вас снова увижу?
– Не знаю. Через два дня я уезжаю.
– Уже!
Ее тронуло то, как он это произнес. И ответила она с чем-то большим, чем просто с нежностью:
– Состояние моего отца после кончины мамы не позволяет мне оставлять его одного слишком надолго.
– Понимаю. Если увидите вашего дядю отца Адриана, передайте ему, что я его помню.
В ее памяти всплыли слова доминиканца: "Если у тебя возникнут серьезные проблемы, позвони или как-то иначе извести Франсуа Тавернье". Но чем же мог быть полезен человек, вроде бы находившийся в наилучших отношениях с немцами?…
– Не забуду. Тем более он мне рекомендовал в случае нужды обратиться к вам.
Улыбка разгладила его черты.
– Он прав. Скажите ему, что ничего не изменилось.
– Всего хорошего. Передам. Спасибо за чудесный ужин и за это. – Она показала на корзину. – Особенно обрадуется тетя Лиза.
Весь следующий день Леа провела в постели, в своей комнате. У нее разболелась печень.
Через день, все еще бледная и едва стоявшая на ногах, она отправилась в музей Гревена. Всс прошло, как и предсказывал Адриан. Когда же она вернулась на Университетскую, там ее ждала Сара Мюльштейн.
– Франсуа Тавернье рассказал, что вы проездом в Париже. Мне захотелось вас повидать, – обнимая ее, сказала Сара.
Как же она изменилась! По-прежнему красивая, пожалуй, даже еще более похорошевшая, она выглядела, как после тяжелой душевной драмы, полностью изменившей выражение ес лица, ее взгляд. У Леа возникло странное впечатление, будто в Сару вселилось некое другое существо. Словно в подтверждение та сказала ей:
– В последнее время я так изменилась, что сама себя больше не узнаю.
– Франсуа сказал мне, что ваш отец…
– Да. Не будем об этом, ладно?
– А ваш муж?
– Ради него самого надеюсь, что сейчас он уже мертв.
Во рту Леа появился привкус горечи.
– После пыток его отправили в концлагерь. Не знаю, в какой.
Сара надолго умолкла.
– Франсуа сообщил мне, что вы дружите с Рафаэлем Малем, – после паузы сцова заговорила она. – И я тоже, несмотря на все, что знаю о нем. Тем не менее, будьте осторожны. Он из тех, кто причиняет зло даже тем, кого любит.
– Вы же продолжаете с ним встречаться.
– Разве он может причинить зло человеку в моем положении? Я с ним встречаюсь, потому что он мне любопытен, и я хотела бы понять, откуда в нем его скверные черты и откуда – его ясность мысли. Откуда его презрение к самому себе, его стремление к саморазрушению, его тяга к самоуничижению в сочетании с безмерной гордостью? Знаю, что он способен просто так, беспричинно, как бы играя, совершить благородный поступок и тут же обесценить его, как если бы ему хотелось наказать самого себя за эти мгновения доброты.
– Почему вы не уедете из Франции?
– Не знаю. Я люблю эту страну, мне надоело убегать. К тому же не хочу слишком удаляться от Германии, ибо, вопреки всякой логике, повторяю себе, что мужа могут выпустить,
– Переберитесь хотя бы в свободную зону.
– Да, наверное. Франсуа тоже хочет, чтобы я отправилась к его друзьям в Лимузене.
– Куда? В Лимож?
– Нет, в Эймутьс, городок неподалеку от Лиможа.
– Я еду в Лимож завтра. Не хотите отправиться со мной?
– Что тебе надо в Лиможе? – закричала Альбертина.
Леа пожалела о своей неосторожности, но было уже поздно. Пришлось импровизировать.
– У папы есть клиент, который должен ему деньги. Он меня попросил съездить за ними.
– Сначала тебе следовало бы поговорить с нами.
– Извините меня, дорогие тетушки. Я не подумала. Так что вы скажете, Сара? Поедемте вместе.
– Почему бы и нет. Туда ли, в другое ли место.
Звякнул дверной звонок, и четыре женщины замерли.
В дверях будуара возник Франсуа Тавернье.
– Как вы нас напугали! – воскликнула Сара. – Я сочла, что это гестапо.
– Из-за гестапо я и нахожусь здесь. Вам нельзя возвращаться к Донати, их только что забрали.
– Не может быть!
– Вам надо уезжать. Я принес вам документы и пропуск в свободную зону.
– Но я же не могу так сразу взять и уехать. Моя одежда, мои книги…
– Знаю, Сара, но у вас нет выбора. Сегодня вечером поездов на Лимож больше нет. Завтра первый отправляется в 7.30. Надо ехать им. В Лиможе пересядете в сторону Эймутье. Теперь же надо найти, где переночевать.
– Мадам Мюльштейн может переночевать у нас, – сказала Альбертина. – Не так ли, Лиза?
– Конечно, я буду рада!
Франсуа Тавернье с улыбкой взглянул на двух старых дев.
– С вашей стороны это очень великодушно. Но должен предупредить, небезопасно.
– Не будем об этом говорить, месье.
Лиза сказала:
– Я приготовлю вам постель.
– Не стоит труда, мадемуазель. Если Леа не будет возражать, я лягу у нее. Нам и проснуться будет легче, и на поезд мы не опоздаем.
– Леа едет в Лимож? – удивленно спросил Франсуа.
– Да. И как раз перед вашим приходом я предложила Саре поехать вместе.
– Мне будет спокойнее, зная, что в дороге вы будете вдвоем. Самый трудный момент – это проверка документов при переходе демаркационной линии. Вдвоем это легче. Леа, не могу я поговорить с вами наедине?
– Пойдемте в мою комнату.
Завернувшись в пуховое одеяло, Леа присела на кровать.
– Не спрашиваю, что вам понадобилось в Лиможе. Предполагаю, вы мне все равно не скажете. Но умоляю вас быть все время начеку. Не согласитесь ли оказать мне небольшую услугу?
– Если смогу.
– Мне бы хотелось, чтобы вы проводили Сару к моим друзьям в Эймутье. Она говорит по-французски прекрасно, но, боюсь, ее выговор заинтересует и немецкую, и французскую полицию.
– Почему ее хотят арестовать?
– Потому что задерживают всех евреев-иностранцев. Так вы согласны?
– Да.
– Спасибо.
В дверь позвонили снова. Леа выскочила, чтобы открыть. Рафаэль Маль так торопился войти, что даже толкнул ее.
– Где Сара?
От удивления Леа вперилась в стену. Лишь бы только ничего не сболтнула лишнего недавно вернувшаяся Эстелла.
– О ком вы говорите?
– О Саре Мюльштейн, конечно.
– Я ее не встречала с 40-го года. Почему вы разыскиваете ее здесь?
– Она вас очень любила, а я ей сказал, что вы в Париже. Вот я и подумал, что она может к вам зайти. Уже два часа, как я ее повсюду ищу.
– А в чем дело?
– Ее надо предупредить, что она не должна возвращаться домой. Ее там ждет гестапо.
Леа, как смогла, разыграла удивление.
– Ох, Боже мой!
Рафаэль устало опустился на скамеечку у входной двери.
– Где она может быть? Не могу же я маячить у нее перед домом, чтобы предупредить? У меня и без того хватает забот!
– Мне казалось, у вас наилучшие отношения с этими господами?
– Да, пока я им для чего-нибудь нужен. Если вдруг они узнают, что я, к примеру, пытаюсь вырвать из их лап дочь Исраеля Лазара, я сразу же окажусь в концлагере вместо нее.
– Бедняга Рафаэль, не хотите же вы, чтобы я вас пожалела? В конце-то концов, они ваши друзья.
– Вы правы, – вставая, произнес он. – Не жалейте меня, я того не стою. Покидаю вас, буду продолжать поиски. Если случайно встретите Сару, скажите, чтобы к себе не возвращалась. А вы, сердечко мое, все-таки уезжаете к себе в деревню?
– Да.
– Ну что же, доброго вам пути. Думайте иногда обо мне. Прощайте.
– До свидания, Рафаэль.
Прислушиваясь к удалявшимся по лестнице шагам, Леа в задумчивости медленно закрыла за ним дверь.
– Браво, вы были просто великолепны, – заметил Франсуа, взяв ее за руку.
– Вы же видите, он не так плох, как вы утверждаете.
– Возможно. Но я не очень ему верю. Боюсь ловушки.
– Нет, я убеждена в его искренности.
– Я тоже, – сказала Сара, выходя из будуара.
– Ладно, ладно. Несмотря ни на что, нам следует быть еще более осторожными. Завтра к вам зайдут и проводят до вокзала. Мой знакомый поднимется к вам в 6.30, позвонит и скажет: "Такси вас ждет". Этот человек работает велотаксистом, и время от времени я прибегаю к его услугам. У него будут ваши билеты. До отхода поезда он останется с вами… Сара, мне пора уходить. Обещайте не рисковать зря.
– Попробую, Франсуа. Обещаю вам, – сказала она, целуя его. – Спасибо, спасибо за все.
– Пока будете вместе, приглядите за ней, – тихо произнес он.
– Обещаю.
В голове Леа царила полная сумятица: кем же были на самом деле Рафаэль Маль и Франсуа Тавернье? И та же Сара Мюльштейн? Какую игру они вели? А сама она, оставлявшая книги в кинотеатрах, подбиравшая проспекты в музеях, собиравшаяся выехать в Лимож с еврейкой, за которой охотилось гестапо, и лишь для того, чтобы в книжном магазине спросить, нет ли у них "Парижских тайн"? Чистое безумие. Почему согласилась она взяться за поручение своего дяди Адриана? Она так погрузилась в свои мысли, что вздрогнула, услышав голос Франсуа.
– Не ломайте голову, Леа. На ваши вопросы нет точных ответов. Все и много проще, и намного сложнее, чем вы представляете. До свидания, девочка. Мне будет вас недоставать.
Леа показалось, что у нее разрывается сердце. В душе она растерянно повторяла: "Пожалуй, мне горько с ним расставаться". Раздраженно она подставила ему щеку. Поцелуй был так легок, что она его почти не почувствовала.
Еще стояла глухая ночь, когда в дверь квартиры позвонил велотаксист.