Морис Фьо был скорее удивлен, чем обеспокоен, когда увидел отца Дельмаса на пороге своего дома. Быстро оглядев улицу, он приказал своим телохранителям оставить его одного.

— Я ничем не рискую в обществе кюре, не так ли, отец мой? — сказал он, нахально улыбаясь. — Какое у вас ко мне дело?

— Война для Германии проиграна. Такие люди, как ты, будут расстреляны. Но пока мы нуждаемся в вас. Я уполномочен людьми из Лондона сделать тебе предложение. Если ты его примешь, то можешь спасти свою шкуру.

— Кто мне докажет, что это не ловушка, которую вы мне приготовили?

Адриан Дельмас посмотрел на него с презрением.

— Я даю тебе слово. Я хочу сохранить человеческие жизни. Выйдем, прогуляемся. Боюсь, что твои приспешники могут услышать наш разговор.

Морис Фьо колебался, потом вдруг решился.

— Как хотите, отец мой… Но тогда я должен сказать, чтобы меня сопровождали…

— На твоем месте я бы этого не делал.

— Понял — мне за это заплатят.

— Возможно, — сказал Адриан Дельмас, с трудом скрывая отвращение.

— Ладно, пойдемте. Во всяком случае, я достаточно взрослый, чтобы самому защитить себя, — сказал Морис Фьо, демонстрируя «парабеллум».

Спускаясь по лестнице, они натолкнулись на двух молодых людей, куривших на площадке.

— Если я не вернусь в течение часа, предупредите комиссара Пуансо. Скажите ему, что у меня встреча с важным лицом из Сопротивления, которое ускользнуло от нас в лагере Мериньяк. Он поймет, о ком я хочу сказать.

— Ты не хочешь, чтобы тебя сопровождали?

— Этого не требуется.

Было очень душно вечером этого дня, 9 июня. Некоторое оживление чувствовалось на улице Порт-Дижо.

— Куда мы идем?

— На набережную, там спокойнее.

Морис Фьо снова заколебался.

Заметив это, священник сказал:

— Я дал слово.

— То, что вы хотите мне сказать, должно быть, очень важно, иначе вы не рискнули бы. Ведь вас могут узнать и арестовать! Вы виделись с вашей милой племянницей? Мне говорили, она играла в войну где-то выше Ла-Реоля. Погодите… я забыл, где. А! Вспомнил: в Лоретте. Я прав, не так ли?.. Я раньше никогда не подумал бы, что девушка из хорошей бордоской семьи встречается с коммунистами. Кажется, мадам д'Аржила тоже стала коммунисткой… Мне сказали, что ее маленький сын пел «Интернационал». Но в это я уже не хочу верить. Сын лондонского героя! Правда, вы не подали им доброго примера. Еще когда вы посещали патрона моей матери, у вас были большевистские идеи. Это забавно для католического священника. К счастью, они не все такие, как вы!

— Таких гораздо больше, чем ты думаешь.

— Они известны. Вы знаете отца Лабрана, иезуита? Он был среди ваших друзей.

— Да.

— Он, кажется, умер в прошлом году в Бухенвальде.

Итак, он мертв, Луи де Лабран, с которым перед войной он часто спорил часами о «трактатах» мэтра Еккара, «Исповедях» Якова Бёме или Святого Августина.

— Что касается отца Дьезейда и аббата Лассера, на их месте я бы помолился.

«Может быть, молиться следовало бы тебе», — подумал Адриан Дельмас с мрачным юмором.

Они шли вдоль набережной Ришелье, проезда Альзас-э-Лоррен. Отец Дельмас свернул на улицу Порт-де-Портане.

Через несколько шагов Фьо остановился, внезапно встревожившись. Его рука нащупала пистолет.

— Оставь это!

— Вы сошли с ума! Чего вы хотите от меня?

— Войди сюда.

Адриан Дельмас грубо втолкнул Фьо в подъезд дома XVIII века. Каменная лестница, вся в грязи, вела на этажи.

— Куда мы идем?

— На третий этаж, к двери в глубине. Не опускай руку в карман.

Фьо поднимался по лестнице, ожидая получить пулю в спину.

— Не заперто, входи.

После грязи снаружи большая комната показалась чрезмерно чистой. Походная кровать, стол, армейский сундучок и два стула составляли всю ее обстановку.

— Сядь, — сказал доминиканец, беря оружие Фьо.

— Нет.

— Садись, — повторил Дельмас, усаживаясь на один из стульев.

Побледнев, но твердо взглянув на Адриана, Фьо повиновался.

— Что вы хотите сделать?

— Убить тебя.

Фьо от изумления открыл рот, струйка слюны стекла на подбородок, руки вцепились в сиденье, ноги стали ватными. Он задрожал.

— Вы не имеете права.

— А ты имел право убивать, пытать, доносить?

— Я подчинялся приказам!

— Я тоже.

— Неправда!.. Вы хотите защитить свою семью…

— Замолчи. Если ты верующий, лучше помолись.

Морис Фьо соскользнул со стула и упал на колени.

— Но вы не можете меня убить!.. Только не вы!

— Нет, я. Если это грех, я беру его на себя.

— Я вас умоляю, вы знали меня ребенком… Подумайте о моей матери… Что вы скажете ей?

Это правда, у него была мать… Скорее покончить с этим.

Человек перед ним был теперь только смердящим комком страха. «Бедный парень», — подумал он, нажимая на спуск. Пуля вошла в левый висок. Фьо умер мгновенно.

Адриан Дельмас созерцал свою работу без видимого волнения. Он перевернул труп и осмотрел карманы. В бумажнике из крокодиловой кожи с золотыми уголками он нашел список партизан Жиронды, имена руководителей и число бойцов других отрядов. Список маки Лоретты был обведен красным карандашом и помечен цифрой 9, маки Либурна, Таргона, Вилландро и Подесака — красной точкой. Если немцы получили этот список, с Сопротивлением на юго-западе было покончено. Аристид должен быть информирован как можно скорее.

Прежде чем уйти, Адриан машинально перекрестил труп.

Поздно ночью отец Дельмас нашел главный штаб англичан, который ежедневно перемещался после высадки. Там он узнал о нападении на Лоретту и о гибели Камиллы и Сифлетты. О Леа и маленьком Шарле ничего не было известно, кроме того, что он был ранен одновременно со своей матерью. Они исчезли во время штурма, предпринятого немцами.

Эти новости, хотя и осторожно сообщенные Леоном из Ланд, были новым ударом для доминиканца; он едва не потерял сознание. К нему бросились, чтобы поддержать, но он выпрямился. Почему он не убил этого дьявола раньше?

Почему он два дня колебался, казнить ли его? Из-за него, из-за его глупых сомнений женщина и, возможна, ребенок мертвы, другие ранены или попали в плен. Кто знает, может быть, завтра или этой самой ночью других постигнет та же участь, потому что он колебался, отнять ли жизнь у подлеца?

Удрученный, Адриан Дельмас дал отчет об обстоятельствах казни Мориса Фьо. Тягостное молчание последовало за его сухими и точными словами.

— Я отправляюсь в Ла-Реоль, чтобы попытаться узнать, что с Леа и Шарлем. Нужно вам доставить какие-нибудь письма?

Все знали, что бесполезно его удерживать. Деде ле Баск и молодой боец проводили его до околицы деревни, где часовой дал им велосипед.

— Отец мой, сначала отдохните, а потом отправляйтесь.

— Нет, я должен ехать сейчас. Прощайте, друзья мои.

Озабоченный Деде ле Баск смотрел, как отец Дельмас исчезает в ночи.

С рассвета прошло несколько часов, когда Адриан Дельмас увидел вдали крыши Ла-Реоля. Пешком, держа велосипед за руль, он спустился по крутым улочкам маленького города, добравшись до площади Жана-Жореса, он вошел в гостиницу «Терминус». Немного выше господствовал, над Гаронной штаб гестапо. Именно в этой гостинице проводник в Швейцарию должен был оставить письмо.

Отец Дельмас тяжело опустился на стул. Служанка, хотя он ничего не спрашивал, поставила перед ним хлеб и кусок кулебяки.

— Подать вам вина?

— Как вам угодно.

Девушка вернулась с открытой бутылкой и стаканом. Пока она наполняла его, Адриан Дельмас спросил:

— Вы видели Елену?

Она бросила на него быстрый взгляд и, облегченно вздохнув, ответила:

— Да, она скоро придет.

Это означало, что все было готово для отправления Камиллы и ее сына.

— Вам нехорошо?.. Вы так бледны!

— Нет, нет, ничего… немного устал. Когда она придет?

— Я не знаю. Думаю, что очень скоро.

В этот час ресторан был пуст. Через открытую дверь кухни доносился звон посуды.

— Я должна приготовить приборы для обеда, — сказала она громко. — Вы в курсе того, что произошло здесь вчера? — спросила она совсем тихо.

— Да. Сколько убитых?

— Говорят о двух или трех женщинах и маленьком мальчике.

— Раненых?

— Пятнадцать.

— Где остальные?

Из кухни раздался голос:

— Жермена! Побыстрее! Раскладывай приборы.

— Да, хозяйка, иду… Они между Монгози и Ламот.

— Жермена!..

— Иду, иду, я обслуживаю клиента.

— Держите, спасибо. Не потеряйте мелочь.

— Спасибо, месье.

Адриан Дельмас покинул гостиницу, забрав свой велосипед. Перед висячим мостом он столкнулся с немецким патрулем. Счастливо избежав проверки документов, он продолжил свой путь к Марманду. От проделанных за ночь километров ноги его гудели. Он скоро не сможет жать на педали. С трудом он добрался до Монгози. Красный туман стоял у него перед глазами, когда он подъехал к церкви. Все завертелось вокруг; грудь его разрывалась. Падая, он снова увидел искаженное страхом лицо убитого им человека.

Адриан Дельмас пришел в себя в кровати кюре.

— Как вы меня напугали, месье.

— Давно я здесь?

— Уже три дня.

— Мне нужно ехать.

— Не думайте об этом! Доктор сказал, что вы серьезно больны. Он сегодня вернется. Месье!.. Ложитесь!.. Вот! Вы сами видите, что не можете подняться.

— Однако это необходимо.

— Я не знаю, почему вы хотите уехать, и не хочу знать. Но здесь вы в безопасности, и доктор, а также учитель, который помог мне перенести вас, люди надежные.

Адриан Дельмас смотрел на доброго человека в поношенной сутане, на которой не хватало нескольких пуговиц. Это был смелый сельский священник. Что сделал бы он, если бы знал, кто перед ним?

— А! Я вижу, дело идет лучше. Не говорите! Я сначала вас прослушаю. Когда он пришел в сознание, господин кюре?

— Может быть, четверть часа назад.

Врач тщательно осмотрел больного. Он был очень стар и, должно быть, давно ушел на пенсию. Его руки с длинными сухими пальцами уверенно ощупывали худое тело Адриана Дельмаса. Закончив осмотр, он аккуратно убрал свой стетоскоп и протер очки — процедура, которая показалась кюре очень долгой.

— Итак, доктор, не томите нас.

— Неблестяще. Сколько вам лет?

— Пятьдесят пять.

— Мой бедный друг, у вас сердце человека моего возраста, к тому же вы истощены. Вам абсолютно необходим покой. Я выпишу вам несколько лекарств в надежде, что они есть у аптекаря. Я бы сам их вам охотно дал, но я давно все роздал, и то, что произошло недавно, истощило мои запасы.

— Вы хотите сказать о нападении на маки?..

— Да. Очень многие пострадали.

— Среди них были женщины?

— Раненые? Нет. Две несчастные убиты.

— А ребенок?

— Я не видел ребенка, ни мертвого, ни живого.

Адриан Дельмас закрыл глаза и поднес руки к груди.

— Не говорите больше, это вас слишком утомляет.

— Доктор, еще одно слово. Вы не слышали от местных о девушке и маленьком мальчике, которые бы где-нибудь скрывались?

— Нет, если не считать партизана, раненного в голову, который все время повторял: «Леа, остановись, Леа, остановись».

— Вот ее я и ищу. Это очень миловидная девушка двадцати лет…

— Нет, я не видел такой девушки. Почему вы ее разыскиваете? Она ваша родственница?

— Да. это моя племянница.

— Могу оказать вам услугу. Я наведу справки. Здешние жители доверяют мне. Если они знают что-нибудь, то расскажут. Но при одном условии: вы будете лежать спокойно.

— Обещаю вам это.

— Хорошо. Если я узнаю что-нибудь, то сообщу господину кюре.

— Спасибо, доктор, — пробормотал доминиканец, прежде чем потерял сознание.

— Бедняга. Я вижу, он недолго протянет. Молитесь за него, господин кюре, он должен был много страдать, чтобы стать таким.

— Вы подумали, как найти эту девушку и этого ребенка?

— Нет. Но я проеду до Жагено, туда, где выхаживают раненых. Я вернусь вечером. До свидания, господин кюре.

— До свидания, доктор.

— Хорошо смотрите за вашим подопечным.

Врач вернулся только на следующий день.

— В последний раз их видели живыми в момент атаки на ферму. Ребенок убит или ранен. Некоторые говорят, что немцы могли их бросить в горящий дом. Сейчас это место охраняется, к нему нельзя приблизиться.

Адриан Дельмас слушал, не произнося ни слова.

— Почему они сделали это? Это ведь солдаты, а не звери! — воскликнул кюре.

— Мой бедный кюре, они хуже зверей! Они — тот смрадный зверь, о котором говорит ваше Писание.

— Что происходит, доктор? У вас такой потрясенный вид.

— Происходит то, господин кюре, что они уничтожили всех жителей одной деревни в Лимузене.

— Это невозможно!

Но слезы, которые текли по старческому лицу, говорили, что это правда.

Кюре перекрестился и положил руку на плечо старика.

— Бог им простит.

Врач гневно воскликнул:

— Он им простит, говорите вы!.. Но если ваш треклятый бог существует, он не может прощать этого. Я видел много горя, много ужасов за свою долгую жизнь. Я видел парней с оторванными ногами, которые умирали в грязи окопов, видел изуродованных, инвалидов Великой войны… Я видел своих лучших товарищей, превратившихся в кровавое месиво, в верденских полях! Я знаю, что такое война и смерть, это меня возмущает, но я это принимаю, как принимают рок. Но уничтожать женщин… детей… особенно детей, этого я не могу принять!

— Успокойтесь, доктор.

— Мне успокоиться, господин кюре? А вы знаете, что они сделали в Орадуре-сюр-Глан? Скажите, вам это известно?.. Это было в прошлую субботу, 10 июня… Люди толпились в очереди за табаком. Детей забрали для медосмотра. Накануне прибыли беженцы, примерно две сотни…

После полудня немцы приехали на грузовиках, направили оружие на дома… Майор, некто Отто Дикман, вызвал мэра, потом сельского полицейского; в сопровождении двух эсэсовцев он обошел деревню под бой барабана… «Вниманию населения». Вы знаете?.. Все сельские полицейские во Франции говорят: «Вниманию». И тогда он обращается к ним: «Вниманию населения. Мужчины, женщины и дети должны немедленно собраться на рыночной площади, имея при себе документы, для проверки личности…» Тех, кто болен или слаб, эсэсовцы вытаскивают из постелей и ударами прикладов выгоняют на рыночную площадь, как гонят туда и крестьян с окрестных полей, семьи из соседних хуторов, рыболовов с удочками, малых детей, которые двигаются недостаточно быстро… Скоро все жители собраны. Несколько выстрелов в другом конце деревни заставляют вздрогнуть ошеломленную толпу… Почти везде размещаются пулеметчики. Женщины и дети плачут. Мужчин отделяют от женщин. Женщины прижимают к груди своих малышей, цепляются за коляски с младенцами… В окружении десяти эсэсовцев их вместе со школьниками отводят в церковь. Кюре никогда не видел там столько людей… Мужчин выстраивают в три ряда. В тишине слышится звонок лиможского трамвая, который въезжает на мост… Выстрел… Солдат кричит на превосходном французском языке, что террористы укрывают в деревне большой склад оружия и снаряжения и что под угрозой репрессий они должны указать, где эти тайники… Старый крестьянин говорит, что у него есть охотничье ружье… «Это нас не интересует», — отвечает солдат… Мужчин разделяют на четыре группы по сорок-пятьдесят человек… Две направляются в верхнюю часть деревни, две — в нижнюю. Их загоняют в семь риг. Немцы, наведя на них автоматы и пулеметы, болтают, смеются… Вдруг они открывают огонь… Тела падают друг на друга, пули рикошетом отлетают от стен, раненые стонут… Пальба прекращается… Из пистолетов приканчивают тех, кто еще шевелится. Солдаты подносят сено, солому, хворост, приволакивают тачку и лестницу. Они поджигают пучки соломы, бросают их на груды умирающих, сотрясаемых последними конвульсиями, и запирают двери. Та же сцена повторяется во всех семи ригах… В церкви четыреста женщин и детей, может быть, пятьсот, смотрят с ужасом на группу солдат, тащащих тяжелый ящик с торчащими из него шнурами… Они поджигают их и выходят… Взрыв… Густой черный дым застилает небо. Вопя от ужаса, полузадохнувшиеся женщины и дети бегут во все стороны. Через открытый портал строчат автоматы… рвутся гранаты… Горят волосы… Запах пыли и ладана сменяется запахом крови, кала, горелого мяса. Двадцатилетние парни бросают в это человеческое скопление вязанки хвороста, солому… Из огнемета вылетает пламя… Женщина ползает около своей убитой девочки… Два малыша, спрятавшиеся в исповедальне, убиты… Матери и дети в объятиях, сгоревшие живьем… Слышите вы эти крики?.. Видите стены святого места, залитые кровью жертв?.. Следы пальцев, в отчаянии скребущих по камню? Эти изуродованные лица? Эти изувеченные конечности? Этого младенца, кричащего в коляске, прежде чем превратиться в факел?.. СКАЖИТЕ, ВЫ ИХ ВИДИТЕ?..

Они оба их увидели так ясно, что кюре рухнул на колени с молитвой на устах, а старый врач закрыл в ужасе глаза. Молча доктор повернулся к двери и исчез в темноте.

Адриан Дельмас встал, чувствуя, как тошнота подступает к горлу. С усилием он поднял кюре и положил его на кровать, оделся, проверил свой пистолет. Перед уходом он взглянул на неподвижного кюре и, ничего не сказав, вышел.

Он долго шел через виноградники и поля, даже не пытаясь скрываться. Люди, встречавшиеся ему, здоровались с ним. Он не отвечал. Они в удивлении оборачивались, долго смотрели ему вслед. Кто знает, кого встретишь на дороге в эти дни?.. На одной ферме он спросил стакан воды и вежливо поблагодарил. Фермер и его жена посмотрели ему вслед с тревогой, женщина быстро перекрестилась, говоря:

— Точно дьявола увидели.

В конце дня отец Дельмас остановился в небольшом леске, сыром и замшелом. Он прислонился к стволу дерева, машинально гладя кору, как любил делать это ребенком в Ландах. Но сосна оставила на его пальцах горько пахнущую смолу. Он вздрогнул, вспомнив этот запах детства, усилием воли прогнал эти милые образы и… перестал думать. Больше никаких мыслей, никаких сомнений… Тогда, подняв лицо к пустому небу, он вынул свой пистолет.