Исчезновение Адриана Дельмаса стало дополнительной заботой для Аристида. Никто не видел его после собрания, на котором он сообщил о казни Мориса Фьо. Опасались, не попал ли он в лапы гестапо или полиции. Вопреки советам товарищей ни Аристид, ни Деде ле Баск не соглашались изменить время запланированных встреч и действий, уверенные в том, что даже под пыткой отец Дельмас не заговорит. Лансло возмущался этим.

После «соглашения» между Дозе и Гран-Клеманом, уже стоившего так дорого Сопротивлению юго-запада, большинство руководителей сети постоянно находилось под угрозой измены. Некоторые из них видели предателей повсюду. Бесспорный предатель — Реноден, делегат Движения национального освобождения, назначенный перегруппировать силы Сопротивления, его слишком часто видели с Гран-Клеманом или его людьми; он был руководителем сети в три тысячи человек.

Однажды Деде ле Баск, пришедший на встречу в парк Бордле вместе с Лансло, выходя из трамвая, столкнулся нос к носу с Андре Ноэлем, уже осужденным Сопротивлением, и Реноденом. Ноэль приветствовал его широкой улыбкой:

— Привет, инспектор! Говорят, что после ухода из полиции вы занялись важными делами.

— Ты хочешь сейчас познакомиться с ними? — ответил Деде ле Баск, сунув руку в карман.

— Вот-те на! Не глупите. Все изменилось после высадки. У меня для вас интересные новости. Приходите завтра в одиннадцать часов на площадь Победы побеседовать о совместных действиях.

На следующий день Деде ле Баск пришел на встречу в сопровождении Марка, сопротивленца из Тулузы, и четырех вооруженных людей. Никто не явился. В один момент им показалось, что они заметили Ренодена на углу Эли-Сентрак. Время шло, они решили уйти. И тогда из-под полуопущенной железной шторы магазина выскочили четверо эсэсовцев, схватили четырех партизан, шедших впереди, прежде чем последние успели выхватить свое оружие. Деде ле Баску и Марку удалось бежать, тогда как немцы втаскивали их товарищей в магазин. Трое из них бросились в погоню за беглецами. Они пробежали мимо подъезда, где прятался Деде ле Баск, не заметив его. Как только они скрылись из глаз, он бросился в магазин, стреляя на ходу. Партизаны обезоружили своих сторожей. Не в состоянии взять их в плен, Деде ле Баск приказал им бежать. Несколько прохожих пассивно наблюдали за сценой.

Возвратившись в штаб Аристида, Деде ле Баск и Марк отчитались в происшедшем. После этого Аристид окончательно убедился в предательстве Ренодена. Новый арест еще больше усилил это убеждение: Пьер Ролан, которому было поручено вывести из строя электрическую сеть, подведенную к взрывчатке, заложенной под портовыми сооружениями и частью города, не мог сделать ничего, кроме мелких диверсий. Он посоветовал Аристиду попросить по радио полковника Букмастера разбомбить сектор, где находились кабели. На следующий день после запроса полтора десятка бомбардировщиков 15-й воздушной дивизии США уничтожили всю эту сеть. Через два дня после налета Пьер Ролан был схвачен и привезен в Буска, в дом № 197 по Медокскому шоссе. Подвергнутый пыткам, он умер, ничего не сказав.

Аристид, потрясенный горем, составил группу из четырех шпажных бойцов. Три дня они выслеживали Ренодена. 29 июня все было закончено: они убили его на углу улиц Дю Герон и Мунейра. Полицейский, решивший, что это злоумышленники, преследовал их, стреляя, он ранил двоих — Муше и Ланглада. Муше выстрелил в полицейского и убил его, в то время как Жюлю и Фаба удалось скрыться до появления немецких солдат и французских полицейских.

Двое пленников подверглись пыткам в гестапо. Муше был пленен, а Ланглад умер от истязаний.

Позже, 11 августа, наступила очередь Андре Ноэля, завлеченного в ловушку Трианглем. Партизаны, посланные казнить его, не ограничились казнью. Они сначала избили его, Вероятно, мстя за своих убитых или высланных товарищей, а когда, наконец, они решили его убить, предатель был неузнаваем. Они освободились от тела, бросив его в Гаронну.

Но Гран-Клеман был неуловим.

В Деймье Леа с трудом оправлялась от потрясения, вызванного смертью Камиллы. Каждую ночь она просыпалась в слезах, звала свою подругу. Мадам Ляривьер, укрывшая их с Шарлем, успокаивала ее, говоря ласковые слова. Леа забывалась ненадолго, преследуемая кошмарами, часто мучившими ее после убийства грабителя в Орлеане и теперь усиленными кровавыми образами, в которых смешивались Камилла, Шарль и Сифлетта.

От мадам Ляривьер она узнала, что партизаны рассеялись, некоторые перегруппировались около Блазимона и Мориака. Добрая женщина не могла или не хотела ей больше ничего говорить, кроме того, что Камилла и Сифлетта были, кажется, похоронены в Ла-Реоле. Она согласилась передать Руфи письмо, в котором Леа просила доставить ей с принесшим письмо немного денег и одежды. Молодой паренек, отнесший письмо, вернулся в смущении, сопровождаемый Руфью. Она взяла его в оборот и заставила признаться, откуда послано письмо. Мадам Ляривьер страшно рассердилась, восклицая, что немцы вот-вот арестуют их и что надо немедленно скрыться. Руфь за большие деньги купила старый велосипед для Леа и усадила Шарля на сиденье, объясняя:

— Я, конечно, приехала бы за вами на поезде, но пути разрушены во время бомбежек.

Леа горячо поблагодарила свою хозяйку, которая с облегчением рассталась с ней.

Они добрались до Монтийяка на следующий день поздно вечером, так велика была слабость Леа и трудна дорога. Руфи удалось ввести их в дом незаметно для Файяра. Сильная лихорадка на два дня уложила Леа в постель. А Шарль, которому гувернантка запретила выходить, слонялся по дому, грустный и сердитый, постоянно спрашивая, где его мать.

Когда Леа смогла говорить, она рассказала монотонным голосом, не проронив ни слезинки, о смерти Камиллы в бою.

— Что стало с твоим дядей и сыновьями Лефевра?

— Я не знаю. Дядюшка Адриан не вернулся после визита Франсуа Тавернье. Я думала, вы здесь знаете об этом.

— Нет. Твоя тетка Бернадетта получила открытку от Люсьена, и это все. Мы знаем, что твой дядя Люк очень беспокоится за Пьеро, который, кажется, в Париже. После твоего отъезда пришло письмо от Лауры: я позволила себе прочесть его.

— О чем она пишет?

— Ничего существенного: что продовольственное снабжение парижан очень скверное, метро не работает, потому что нет электричества, пригороды почти ежедневно подвергаются бомбардировкам и что немцы все больше и больше нервничают. Твои тетки чувствуют себя хорошо.

— Это все?

— Да. Еще — она ждет тебя в Париже.

— Она не пишет о Франсуазе?

— Нет, но я получила письмо от твоей сестры. В течение трех месяцев она ничего не знает об Отто, который сражается в России.

— Он не вернется.

— Почему ты так говоришь?

— Мы все будем убиты, как Камилла, — ответила Леа, поворачиваясь к стене и натягивая на голову одеяло.

Руфь с грустью посмотрела на любимое существо. Что делать? Она чувствовала себя старой и беспомощной. Потрясенная смертью Камиллы, она не знала, как обезопасить Леа. Здесь она оставаться не могла. Файяр в любой момент мог узнать о ее присутствии и донести. Руфь не знала достаточно надежного места в округе, где можно было бы спрятать Леа, большинство домов ее друзей было под наблюдением.

Видя, что Леа лежит, не шелохнувшись, она решилась выйти из детской, куда девушка попросила поместить ее.

Вечером 15 июля, закрыв, несмотря на удушающую жару, все ставни и окна, Руфь и Леа сидели в кабинете Пьера Дельмаса и слушали по лондонскому радио Жана Оберле, говорившего об убийстве Жоржа Манделя полицией.

— После Филиппа Энрио это второй депутат Жиронды, убитый за несколько дней, — сказала Руфь, кончавшая перешивать из старого платья рубашку для Шарля.

— Тетушка Лиза, должно быть, особенно опечалена смертью Энрио, она так любила его голос.

Царапанье за ставнями заставило их затихнуть.

— Ты слышала?

— Да, выключи приемник.

Леа повиновалась, напрягая слух, сердце ее бешено забилось. Царапанье повторилось.

— Спрячься, я открою окно.

— Кто там? — тихо спросила Руфь.

— Жан Лефевр, — ответил приглушенный голос. — Мы ранены.

— Открой, скорее.

Оранжевое солнце только что скрылось за холмами Верделе, окрасив еще на несколько секунд поле в тот золотисто-розовый цвет, который делал его таким прекрасным перед летними сумерками. В этот момент свет обволакивал молодых людей, покрытых пылью и кровью, создавая нимбы над их головами. Леа, забыв о своей усталости, выпрыгнула в окно, в которое они, ослабевшие, не могли сами забраться. С помощью Руфи она втащила их в дом. Рауль потерял сознание.

— Он потерял много крови… Нужно бы вызвать врача, — промолвил Жан и тоже лишился чувств.

Руфь разразилась рыданиями.

— Не время плакать. Пойди за доктором.

Руфь быстро вытерла глаза.

— Но захочет ли он прийти? Все слишком боятся гестапо.

— Тебе не обязательно говорить, что, они ранены, скажи… я не знаю… что один из них поранился косой или топором!

— Но когда он увидит их?..

— Он же врач. Ясно, что они умрут, если им не помочь.

— Ты права, я иду звонить…

— Телефон работает?

— Да.

— Тогда чего же ты ждешь? Я иду за полотенцами.

В темноте гостиной Леа столкнулась со своей теткой Бернадеттой Бушардо.

— Что случилось? Я слышала шум.

— Раз ты здесь, помоги нам. Это Жан и Рауль, они ранены.

— О! Боже мой! Бедненькие.

— Разыщи полотенца и аптечку. Осторожно, не разбуди Шарля.

В кабинете Жан пришел в себя.

— …да, доктор, поместье Монтийяк, на холме налево… Скорее… — говорила Руфь в трубку.

— Он приедет. Это новый доктор из Лангона.

— Спасибо, Руфь. Как мой брат?

Обе женщины промолчали. Руфь подложила подушку ему под затылок.

Вошла Бернадетта с полотенцами и аптечной шкатулкой. При виде окровавленных молодых людей она зарыдала, как недавно Руфь.

— Прекрати! — крикнула Леа, вырывая полотенца из рук своей тетки. — Принеси мне кипяченой воды.

Приехал доктор Жувенель, он был очень молод, на вид — студент. Взглянув на раненых, он побледнел.

— Почему вы сказали мне, что речь идет о несчастном случае?

— Мы не были уверены, приедете ли вы, скажи мы вам правду, — ответила Леа.

— Мадемуазель, я медик и обязан лечить всех, безразлично — партизан или немцев.

— Здесь речь идет о партизанах, доктор, — мягко сказала Леа.

Не мешкая, он осмотрел Рауля, — все еще не приходящего в сознание.

— Дайте ножницы.

Он разрезал затвердевшие от крови брюки. Три женщины не могли сдержать крика. Вся нижняя часть живота была сплошной раной.

— Несчастный… Я ничего не могу сделать. Его нужно отправить в больницу. Он потерял слишком много крови.

— Это невозможно, доктор, — сказал Жан. — Если гестапо схватит его, он подвергнется пыткам.

— Я не позволю этого.

— Тогда они арестуют вас.

Доктор Жувенель пожал плечами.

— Жан…

— Я здесь, Рауль, ничего не бойся. Мы в безопасности, тебя перевезут в больницу.

— Я слышал… Не стоит хлопотать… Я умру до этого…

— Молчи… Ты говоришь глупости, ты поправишься…

— Леа… Это ты?..

— Да, Рауль.

— Я счастлив…

— Не разговаривайте, — сказал доктор, накладывая повязку.

— Доктор… Это больше не нужно. Вы хорошо это знаете… Леа? Ты здесь?..

— Да.

— Дай мне руку… Доктор, займитесь моим братом.

— Делайте то, что он просит, — сказала Руфь.

Жану одна пуля попала в плечо, другая в ляжку, была сильно повреждена рука.

— Вас тоже необходимо отправить в больницу — у меня нет ничего, чтобы извлечь пули.

— Тем хуже. Только перевяжите меня.

— Вы рискуете получить гангрену.

Леа нежно позвала:

— Рауль!.. Рауль!..

— Не кричи, Леа… Я счастлив… Я умираю около тебя.

— Замолчи!

— Жан, ты здесь?

— Да.

— Тогда все хорошо… Леа, я люблю тебя… Жан тоже… — Так лучше… После войны вы поженитесь… После войны она выйдет за тебя, старина… Она всегда предпочитала тебя. Правда, Леа?

— Да, — пробормотала она, словно загипнотизированная его взглядом.

— Леа…

О, как потяжелела вдруг его голова! Мгновенно ей привиделась смерть Сидони… Как он был прекрасен! Он улыбался… Она нежно прикоснулась губами к еще теплому рту.

Когда Леа поднялась, у нее закружилась голова. Она оперлась на руку доктора.

— Полежите.

Лежа она смотрела на Жана, прижимавшего к себе мертвого брата, слезы текли по его щекам. Бернадетта Бушардо и Руфь тоже плакали. Ее же горе душило без слез.

Доктор с помощью Руфи и Леа выкопал около винного склада, в гуще бузины и лилий, могилу. Обернутый в одеяло труп был опущен в нее и засыпан землей. Три часа утра пробило на колокольне базилики в Верделе.

Жан не вздрогнул, когда доктор сделал ему противостолбнячный укол. Он дал ему успокоительное, которое быстро погрузило его в коматозный сон.

Леа проводила доктора Жувенеля до места, где он оставил свой велосипед. Бессмысленно было теперь прятаться, Файяры, несомненно, видели ее.

— Вам немедленно надо уходить отсюда, — сказал он.

— Но куда?

— У вас есть родня в другом месте?

— Да, в Париже.

— Сейчас туда нелегко добраться, поездов мало, однако на вашем месте я все же попытался бы уехать.

— Но я не могу оставить их одних!

— Я над этим подумаю. Если удастся, помогу вам. Я мог бы отвезти вас в Бордо на машине.

— Спасибо, доктор. Я подумаю. Что касается Жана, это не очень серьезно?

— Нет, не очень. Но нельзя, чтобы пули долго оставались неизвлеченными. До свиданья, мадемуазель.

— До свиданья, доктор.

Жан Лефевр проспал до обеда в кабинете Пьера Дельмаса. Он жадно проглотил чашку плохого кофе, принесенную Руфью, и съел огромный кусок сладкого пирога.

— А! Ты встал, — сказала Леа, входя. — Тебе не очень плохо?

— Нет. Я сейчас уйду.

— Куда ты отправишься?

— Не знаю. Попробую найти остальных, если они не все схвачены или убиты.

— Что произошло?

— У тебя не найдется сигареты?

Леа вынула из кармана своего платья в цветную полоску старый кисет с табаком и бумагу «Жоб» и протянула ему.

— Вот все, что у меня есть.

Его пальцы дрожали так сильно, что ему никак не удавалось удержать табак на тонкой бумаге.

— Дай мне.

Леа ловко скрутила папиросу, смочила клейкий краешек и зажгла ее для него. Несколько секунд он молча затягивался.

— Все началось в прошлый понедельник, это было 10 июля. Мы с Раулем находились в маки Гран-Пьера. Через Би-Би-Си был получен приказ. Я слышу еще голос диктора: «Тапфор наводит страх… мы повторяем: Тапфор наводит страх…» Морис Бланше повернулся к Максиму Лафуркаду и сказал ему:

— Ты можешь собрать группу прямо сегодня вечером.

Я спросил у Максима, что это значит, он мне ответил:

— Около фермы Бри в Сен-Леже-де-Виньяк будут сброшены контейнеры.

Это была добрая новость, потому что после боя у Сен-Мартен-дю-Пюи у нас почти не осталось боеприпасов. В шесть часов вечера нас собралось двадцать человек вокруг места приземления, пятеро других следили за дорогой, проходящей рядом, а двое остались в грузовичке, укрытом в лесу. Остальные с нетерпением дожидались появления самолета. Наконец через полчаса мы услышали шум моторов «летающей крепости» и зажгли свои факелы. По сигналу три товарища и я бросились к первому контейнеру, который был полон «стэнами» и перевязочными материалами; во втором был табак, снаряжение для диверсий и гранаты. Мы начали открывать третий, когда услышали свисток.

— Это они, — крикнул часовой.

— Поторопитесь, — сказал нам Максим.

Нам удалось погрузить на машину содержимое четвертого контейнера. Максим приказал отступать, когда немцы открыли огонь. Мы присоединились к маки Дюра и только на следующий день узнали, что случилось с четырьмя нашими товарищами.

Жан нервно затянулся погасшей сигаретой. Леа зажгла ему другую. Он продолжал бесцветным голосом:

— Максим остался у места выгрузки с Роже Маньо, Жан Клаве и Эли Жюзан прикрывали наш отход. Они установили между двумя контейнерами легкий пулемет и, пользуясь сброшенными боеприпасами, открыли огонь. Немцы отвечали, но не показывались. Однако четверо полицейских сумели подобраться к нашим товарищам. Наших ранили, они попытались бежать, но было слишком поздно. У них к тому же кончились патроны… Немцы избили их прикладами и, смеясь, наблюдали, как головорезы из полиции пытают их. Они вырвали им ногти, содрали кожу до мышц и наконец заставили их вырыть себе могилы…

Леа сухими глазами смотрела на рыдающего Жана.

— А что случилось потом?

— Они подожгли ферму Бри и уехали в Мориак с песнями. Вместе с маки Дюра мы залегли в пятидесяти метрах от блазимонской дороги, открыли пулеметный огонь и забросали их гранатами. Немцы и полицейские бросились на землю и стали отстреливаться. Здесь Рауль и был ранен в плечо, а я в ногу. Двое наших товарищей пали рядом с нами: Жан Кольёски и Ги Лозанос. Мы отошли, скосив несколько человек из автомата, но на мориакском кладбище мы были ранены снова. Аббат Гресье подобрал нас и оказал нам первую помощь. Видя тяжелое состояние Рауля, он предупредил доктора Лекаре из Ла-Реоля, который входил в нашу сеть, но из-за немецких заслонов на дорогах не смог нас отвезти к нему и оставил в Пиане, оттуда мы пошли пешком. Остальное ты знаешь.

Друзья долго молчали, держась за руки. Руфь прервала их мрачные мысли, быстро войдя в комнату.

— Я встревожена, у Файяров никого нет, все заперто. Дети мои, вам надо уезжать.

— Но куда же мы отправимся?

— В Париж к твоим теткам.

— Я не могу теперь уехать, мне надо побывать в Верделе и предупредить мою мать.

— Я это сделаю, Жан.

— Спасибо, Руфь, но именно мне следует сообщить матери о гибели Рауля.

— Я понимаю, дружок… Но что ты будешь делать потом?

— Продолжать сражаться. Прости, Леа, что оставляю тебя, но я не могу поступить иначе.

— Возьми мой велосипед, Жан. Так ты доберешься быстрее.

— Спасибо. Если удастся, я вам его верну. Прощай, Леа. Тебе тоже надо уезжать.

Она, не отвечая, обняла его. Бернадетта Бушардо и Руфь тоже обнялись с ним, советуя ему помнить о своей ране.