Когда Леа открыла глаза в полумраке своей комнаты, прошло двенадцать дней. Первый человек, которого она увидела, была сидящая около нее Франсуаза, смотревшая на нее из-под челки волос, спрятанных под элегантным тюрбаном серого цвета. Она даже не удивилась: волосы отрастают так быстро.

— Леа?.. Ты меня слышишь?

— Да. Мне кажется, я долго спала.

Франсуаза разразилась смехом, смешанным со слезами.

— Ты спишь больше недели.

— Что?

— Ты находилась в коме двенадцать дней.

— Двенадцать дней!.. Ты в этом уверена?.. За это время многое должно было произойти… Расскажи мне.

— Нет, ты не должна утомляться. Я позову остальных, чтобы сказать им, что ты наконец пришла в себя…

— Нет, подожди! Я не утомлена. Но я не очень хорошо помню… Последнее, что я помню, это тетя Альбертина, говорящая мне о твоем возвращении, а потом… неужели прошло двенадцать дней? Когда ты вернулась?

— После полудня в тот день, когда ты заболела. Франсуа Тавернье приехал за мной на зимний велодром. Я не поверила своим ушам, когда один боец ФВС позвал меня и сказал: «Ты свободна, потаскуха!» Если бы ты видела радость других пленников! Одна актриса, которая не была обстрижена, отрезала прядь своих волос и сунула ее под мой платок…

— Ах! Я понимаю.

— …обнимая меня. Я была так тронута ее жестом, что разразилась рыданиями. Я взяла от некоторых небольшие поручения для их семей и письма. К счастью, у них не было времени обыскать мою сумку. Франсуа Тавернье вырвал ее из рук грязного и прыщавого «полковника», любившего обижать заключенных. Он чувствовал себя неловко, крутя в руках бумагу с грифом военного министерства с тремя или четырьмя подписями и столькими же печатями, которая предписывала немедленно освободить меня. Франсуа втолкнул меня в автомобиль, украшенный трехцветным флажком с лотарингским крестом, за рулем которого сидел водитель в форме, и сказал мне: «Поспешите, я боюсь, он заметит, что эти бумаги не совсем в порядке». Я чуть не упала в обморок от такой дерзости. К счастью, все обошлось. Теперь я окончательно вычеркнута из списков подлежащих чистке.

— Что это такое?

— Верно, ты не в курсе. Очищают, то есть арестовывают, судят, осуждают всех тех, кто имел более или менее близкие отношения с немцами. Это касается как деловых людей, так и писателей, актрис, директоров газет, хозяев гостиниц, проституток, машинисток, короче, людей всех профессий и занятий.

— И что с ними делают?

— Их отпускают или отправляют в тюрьму, некоторых расстреливают.

— Кого же арестовали?

— Среди людей, имена которых тебе что-то скажут, числятся Пьер Френей, Мари Марке, Арлетти, Жиннет Леклерк, Саша Гитри, Жером Каркопино, Бразийяк… Другие разыскиваются, например: Селин, Рабате, Дриё ля Рошель. Каждый день «Фигаро» печатает список подлежащих чистке.

— Большинство заслужило это.

— Вероятно, но многие арестованы по доносу ревнивого коллеги, сварливой консьержки или просто из удовольствия навредить.

Леа закрыла глаза, не желая вступать с сестрой в подобные споры.

— Ты устала… Не говори больше, я предупрежу…

— Нет! Как себя чувствует Шарль?

— Хорошо, он не перестает требовать тебя, особенно после отъезда отца.

— Лоран уехал, — воскликнула она, резко выпрямившись.

— Успокойся, тебе будет хуже.

— Где он?

— Вместе со 2-й бронетанковой дивизией он отправился на восток.

— Как его дела?

— Не очень хорошо. Он в отчаянии, что уехал, оставив тебя в таком состоянии и покинув сына.

— Он что-нибудь оставил для меня?

— Да, письмо.

— Принеси его, пожалуйста.

— Оно здесь, в твоем секретере.

Франсуаза открыла ящик и протянула письмо сестре. Леа схватила его, но она так нервничала, что никак не могла вскрыть конверт.

— Открой его… и прочти мне.

«Моя дорогая Леа,

Если ты читаешь эти строки, значит, ты выздоравливаешь. Я так страдал, видя тебя без сознания, бьющуюся в беспамятстве, и ненавидя себя, неспособного помочь тебе и вернуть тебя в наш круг. Я поручил Шарля твоим теткам и сестрам, но теперь, когда ты наконец, поправилась, я хочу доверить его тебе. Не отказывайся, он любит тебя, как свою мать, и нуждается в тебе. Я понимаю, что это тяжкий груз, но ты достаточно сильна, чтобы нести его, и ты это уже доказала. Я надеюсь, что ты отказалась от безумного намерения записаться в Красный Крест. Твое место среди своих, около моего сына и твоих сестер. Возвращайся в Монтийяк. Я написал нотариусу, который занимался делами моего отца, чтобы он попытался продать землю и тем помочь вам восстановить поместье.

Я одновременно счастлив и опечален, отправляясь сражаться. Счастлив, потому что в воинских делах я почти забываю ужас потери Камиллы, грустен, потому что оставляю вас, Шарля и тебя. Крепко обнимаю тебя и люблю.

Лоран

PS. Как только будет возможно, я сообщу тебе, что придумаю для пересылки писем».

— Он прав. Это безумие — идти в Красный Крест.

— Это вас не касается, я делаю то, что хочу.

— Но почему?

— Я не хочу оставаться здесь. Я здесь плохо себя чувствую. Я должна яснее все видеть.

— Леа! Ты пришла в себя! Доктор, моя племянница выздоровела.

— Кажется, действительно так, мадемуазель. Итак, мое дитя, вы хотели поиграть в Спящую красавицу? Жаль, что я не принц. Как вы себя чувствуете?

— Хорошо, доктор.

Старый домашний доктор, наконец отыскавшийся, осматривал свою молодую пациентку.

— Отлично… отлично. Давление в норме, сердце тоже. Через несколько дней вы можете бегать по лесам с вашим прекрасным принцем. Он сильно за вас беспокоился.

Леа бросила вопросительный взгляд на сестру.

Молчаливый ответ Франсуазы означал: «Как будто ты этого не знаешь».

— Я хотела бы встать.

— Не раньше, чем вы восстановите силы. Если вы попробуете встать, то не удержитесь на ногах. Вам прежде всего нужна обильная и здоровая пища.

— Обильная? Это не так легко, — сказала Франсуаза с грустью.

— Я знаю, мадам. Надо вам помочь. Рассчитывайте на прекрасного принца, это человек с большими возможностями и чего только ни сделает для семьи своей возлюбленной. Впрочем, довольно шуток. Мадемуазель, вы меня хорошо поняли? Нашей девочке ежедневно нужно мясо, молочные продукты, рыба, яйца…

— Короче, доктор, все то, чего нельзя достать.

— Месье Тавернье достанет. До свидания, дитя мое, пока пусть за вами поухаживают.

— Я провожу вас, доктор.

Когда тетя Альбертина и доктор вышли, Леа разразилась слабым смехом. По-прежнему оптимист и наблюдательный тип, этот старый возлюбленный тети Лизы.

— Франсуа часто заходил?

— Часто!.. Ежедневно, несколько раз в день и между каждым визитом по крайней мере один телефонный звонок, чтобы узнать, как ты себя чувствуешь.

— Сегодня прошло не меньше часа, как он не подает признаков жизни, — сказала Леа упрямо.

— Ты несправедлива. Каждый раз, когда ему это удавалось, он проводил ночь у твоего изголовья, говоря с тобой, лаская тебя и не засыпая ни на одно мгновение. На него было жалко смотреть, такой у него был убитый вид и красные от недосыпания глаза. Иногда Шарль ждал его перед твоей дверью, он впускал его, и они вели долгие разговоры около твоей постели. Когда они выходили, казалось, оба лучше выглядели. Шарль принял Франсуа, которого называет: мой большой друг. Тебе улыбнулась судьба быть так любимой.

Грусть в голосе говорившей поразила Леа, она упрекнула себя за безразличие к горестям своей сестры. В первый раз после своего возвращения в Париж она ее по-настоящему рассмотрела. Как же она изменилась, эта молоденькая санитарка из Лангона! Эта молодая женщина, которая так отважно защищала свою любовь к немецкому офицеру! Куда исчез этот ореол красоты, освещавший ее немного банальное лицо провинциалки из добропорядочной буржуазной семьи? Это кокетство влюбленной, открывающей прелести столицы? Это сияние молодой матери, так гордо прогуливающей своего ребенка по набережным Сены?

Леа рассматривала эту незнакомку, которая была ее сестрой, и замечала горькие складки возле рта, плотно сжатые губы, впалые щеки, бледность которых подчеркивали неловко наложенные румяна, тревожный, все время блуждающий взгляд и этот тюрбан со смешной прядью волос, напоминающей накладные волосы старой актрисы немого кино. А эти руки?.. Эти нервно дрожащие пальцы… У Леа сжалось сердце от жалости к сестре. Ей хотелось ее утешить, обнять, но она лишь пробормотала:

— Ты знаешь что-нибудь об Отто?

— Нет, у меня нет вестей от Отто. Я пойду за тетушками.

Усталость охватила Леа, она снова закрыла глаза.

Когда Альбертина и Лиза де Монплейне вошли, она спала.