Наконец пошел столь долгожданный дождь.
Машина без огней ожидала на Потерянной улице перед больницей. На площади Сен-Мишель в грузовичке приготовились действовать Ригуле и Сифлетта. Сзади них молодой партизан сдерживал дыхание, крепко сжимая автомат. Двое людей укрывались на улице Эколь, а один — напротив дома Черного Принца.
— Внимание, вот они.
По улице Сен-Николя бежали мужчина и женщина. Мужчина, довольно высокий, нес кого-то на руках, и это замедляло его бег.
Задние дверцы машины распахнулись, в то время как водитель два раза коротко мигнул фарами. Ему ответили фары грузовичка. Заработали моторы.
— Она потеряла сознание.
Матиас положил Камиллу на сиденье.
— Поторопитесь, они быстро заметят ее исчезновение.
— Спасибо, приятель. То, что вы сейчас сделали, искупает ваши ошибки. Присоединяйтесь к нам, мы будем вам рады.
— Я не уверен в этом, отец мой. Во всяком случае для меня это слишком поздно.
— Что вы намерены делать?
— Наблюдать за окрестностями. А теперь поезжайте. Прощай, Леа.
— Прощай, Матиас, спасибо.
Машина тронулась. Грузовичок следовал за ней невдалеке.
Да, было пора. В окнах больницы зажегся свет, раздались свистки, крики, а машины в это время направлялись в сторону База. Менее чем в двух километрах от старого города они повернули налево и остановились в Сент-Эньяне у фермы друзей. Камиллу, все еще не приходящую в сознание, перенесли внутрь дома. Ригуле, убедившись, что все идет хорошо, отправился один в Ла-Реоль, тогда как машина продолжала свой путь к База.
Отец Дельмас убедил своих товарищей, что немцы и предположить не смогут, что их пленница находится так близко от них. Кроме того, нужно было выиграть время для подготовки мест укрытия и сети пунктов для побега в Швейцарию. Было решено, что Леа, Сифлетта и два партизана останутся возле больной.
Этот побег в сочетании с уничтожением склада горючего, стычкой в Совтерре и рядом диверсий и покушений послужил для немцев и полиции района сигналом тревоги. В маленькие города и деревни понаехали люди в серо-зеленых и голубых мундирах и стали обыскивать дома, риги, церкви. Сен-Пьер-д'Орийяк, Фронтенак, Совтер, Розан, Блазимон, Мориак, Пельгрю, Монсегюр, Ла-Реоль испытали это. Многие бойцы Сопротивления были арестованы между 17-м и 20-м мая: Жан Лафуркад, Альбер Ригуле, Жан Лолан, Жорж Лубьер, Арно Банке, Ноэль Дюко, Жан Галиссер, Пьер Эспанье, Габриэль Даркос… 17 входили в группу Букмастера. Некоторые были подвергнуты пыткам, убиты или высланы. 14 из них пропали навсегда.
19-го Леа вместе с Сифлеттой переправила Камиллу, укрытую в тележке с сеном, в Моризес. Ее состояние было прежним.
И вовремя. На другой день семья Розье, которая приютила их, возвращалась с рынка в Ла-Реоле. В Сент-Эньяне мать и дочь остановились перекусить, пока отец чокался с почтальоном и его помощником Мануэлем. Вдруг с дороги донесся шум мотора. Вскоре показалась черная крыша автомашины. Оставив поклажу, Розье бежали через поле и лес до Моризеса, где их приютил Тор. Почтальон тоже скрылся. Никто не был арестован, но немцы нашли семь тонн оружия в сушильне для табака.
Леа поняла, что здоровье Камиллы не улучшится, пока она будет разлучена со своим сыном. Взяв с собой мадам Розье и Сифлетту, она решила отправиться за ним. Три женщины поехали на велосипедах. Леа оставила своих спутниц в Сент-Андре-дю-Буа. Сифлетта должна была выехать ей навстречу через два часа.
Около винного склада царило большое оживление: Файяр и трое мужчин, которых она не знала, грузили ящики с вином на грузовичок. Увидев ее, Файяр чуть не уронил от удивления ящик с бутылками.
— Здравствуйте, Файяр. Смотрю — дела как будто идут неплохо.
Освободившись от ящика, он приподнял свой берет.
— Здравствуйте, мадемуазель, — запинаясь, пробормотал он, — так вы вернулись?
— Успокойтесь, ненадолго. Но мои друзья скоро передадут вам от меня привет.
Почему она сказала это? Одна мысль пришла ей в голову при виде страха на его лице. А также воспоминание об одной карательной операции, проведенной маки из Лот-э-Гаронн против торговца на черном рынке, подозревавшегося в доносах на сопротивленцев. Она испытывала злобную радость, видя, как дрожат мозолистые руки этого человека, которого небескорыстная любовь к земле и страсть к наживе привели к сделкам с оккупантами и потом превратили в доносчика. И подумать только, что он, может быть, отнимет у нее Монтийяк!..
В гневе она резко отвернулась и направилась к дому.
Была предгрозовая пора, но старое жилище сохранило еще немного зимней прохлады. Все было спокойно, недвижно, запах воска плавал в воздухе, смешанный с ароматом белых роз, первых в году, тех, что росли у освещенной солнцем известковой стены. Изабелла Дельмас посадила эти ползучие розы с ранними пахучими цветами. А этот букет на круглом столике у входа… «Если я закрою глаза, то увижу, как входит мама», — подумала Леа.
— Леа!
Протянув руки, к ней бежал Шарль.
— Ты вернулась… где мама? Я хочу видеть маму.
— Мой дорогой, ты ее скоро увидишь! Я приехала за тобой.
— Забрать ребенка! Ведь ты не сделаешь этого?
— Руфь, это необходимо. Иначе Камилла никогда не поправится.
— Но это чересчур опасно.
— Я прошу тебя, у меня мало времени. Приготовь ему какую-нибудь одежду.
— Идем со мной. Мне надо тебе многое сказать. Шарль, пойди к тете Бернадетте.
— Нет, я хочу остаться с Леа.
— Слушайся Руфь. Если ты будешь умным, я отвезу тебя увидеться с мамой.
— Это правда?
— Клянусь тебе.
Мальчик вышел. Укладывая вещи в сумку, гувернантка рассказывала Леа, что произошло в ее отсутствие.
— На прошлой неделе явились твой дядя Люк и твой кузен. Они хотели сообщить тебе о визите нотариуса от Файяра по поводу продажи Монтийяка.
— При чем здесь дядя Люк?
— Файяр как будто получил согласие Франсуазы…
— Что?
— Я сказала «как будто». Так говорит нотариус. Поскольку Лаура младшая, мэтр Дельмас ее опекун, а ты присоединилась к террористам и тем самым оказалась вне закона, твоему дяде теперь решать, продавать или нет поместье.
— Но ведь это абсурд!
— Возможно, но твой дядя и кузен, а они юристы, говорят, что это не касается тебя, особенно ввиду твоего отсутствия.
— Я вижу, что всех бы устроило, если бы я позволила себя арестовать или попросту исчезла.
— Файяра — вероятно, но не твоего дядю. Ты дочь его брата, и он предпочел бы, чтобы вы сохранили поместье. Ты знаешь, он сильно изменился после ухода Пьеро…
— Изменился?! Это бы меня удивило. По-моему, он всегда был коллаборационистом!
— Не думаю. Он петеновец, вот и все!
— Однако он позволил своей дочери выйти за немца!
— Это верно. Но все же он честный человек.
— Их много, таких честных людей, как он. Хочешь, я тебе скажу? Я скорее понимаю Файяра. Файяр хочет получить землю, для него война — лишь возможность достичь своей цели, обогатиться. Французы, немцы — ему все равно. Он сотрудничает с теми, кого считает более подходящими для того, чтобы помочь ему завладеть поместьем. Он даже не отдает себе отчета в том, что предает свою страну, он, ветеран 14-го года! А с дядей Люком дело обстоит сложнее. Это интеллектуал. Он знает, что в состоянии сделать слова, и понимает серьезность возможных действий, вызванных словами. Любовь к порядку, буржуазным ценностям, его профессия заставляют его уважать законную власть. Для него легитимен только Петен, а Петен призвал французов к сотрудничеству с немцами. Думаю также, что он начисто лишен воображения, иначе он понимал бы, что рано или поздно немцы проиграют войну и что сегодняшние террористы завтра возьмут власть.
— Но именно этого он не хочет. Он говорит, что если американцы высадятся и де Голль победит, Франция окажется в руках коммунистов и что русские установят у нас свои законы. Для него только Германия может защитить Европу от коммунистического бича. Он глубоко убежден в этом.
— И мой дорогой кузен думает, видимо, так же.
— Хуже. Он помышляет о вступлении во Французский легион.
— Это бы меня удивило. Филипп никогда не отличался смелостью.
— Но пока твой дядя считает, что во избежание продажи тебе следовало бы написать письмо, содержащее твой отказ. Он не уверен, что этого достаточно, однако это позволит выиграть время.
— Я скажу об этом дяде Адриану и Камилле.
— Не затягивай. Посмотри на меня… У тебя плохой вид, ты устала.
— Я часто проезжаю на велосипеде 30–40 километров в день. Это постоянно нужно в нашем краю. Если война продлится еще долго, то у меня будут икры, как у Ле Гевеля или Ван Влиета, и я смогу оспаривать Гран-При в Бордо. Кроме того, есть Камилла, на которую я трачу много сил.
— Бедная малышка! Вот кому не повезло. А они ее?.. Ты понимаешь, что я хочу сказать?
— Пытали? Не совсем, не в том смысле, как это понимают бандиты вроде Денана. Ты знаешь, эти мерзавцы из полиции придумали новое слово, более «элегантное», и «приятное», чем «пытать»… Они туягают. Туягать стало их любимым развлечением.
— Туягать?
— Да, это от слова «Туяга».
— Туяга?
— Это имя эксперта-бухгалтера, которого полицейские арестовали по доносу. Пьера Туягу пытали огнем, избивали дубинкой, сдирали с него кожу, вырывали ногти, жгли ему ноги и половые органы. Марсель Фуркей из бордосской полиции был так доволен своей работой и своими помощниками, Гильбо и Бейраном, что изобрел новый глагол. Теперь в Бордо полиция больше не пытает, она туягает..
— Это отвратительно!
— Камилла получила лишь легкое туягание: пощечины, удары ногой и кулаками. Ее слабость спасла ее. Они не могли продолжать туягание; не рискуя убить ее. Но теперь она не может оправиться. Я думаю, что присутствие Шарля могло бы ей помочь.
— Но его присутствие там, в той ненадежной обстановке, в которой вы живете, может быть опасным.
— Я не думаю. Маки надежно охраняют убежище, а немцы после арестов последнего времени вернулись в расположение своих частей. Главная опасность исходит от таких людей, как Фьо и Денан. Я знаю, что Аристид получил приказ нейтрализовать их и что дядя Адриан здесь для этого. Но Камилла и Шарль будут отправлены отсюда в Швейцарию. Есть горячая вода? Я помыла бы, как следует голову. К холодной воде я не могу привыкнуть.
После мытья Леа почувствовала себя словно другой женщиной. Несмотря на гигиенические советы шефов маки и лондонского радио, большой чистоты в лагерях и на фермах, которые служили убежищами, не замечалось. Некоторые шефы старательно пытались установить воинскую дисциплину: приветствие знамени, физические упражнения, овладение оружием, по возможности хорошее обмундирование, уважение к званиям, соблюдение чистоты в лагере и чистоты тела, но это было возможно только в крупных отрядах, таких, как в Лимузене, Веркоре или Бретани, с большим числом бойцов.
В Аквитании в начале 1944 года группы были еще не очень многочисленны. Начиная с мая, положение изменилось, и Аристид мог сообщить на Бейкер-стрит сведения в деталях о состоянии новых отрядов: Бордо и Бордо-Сен-Огюстэн — 500 человек; Мериньяк — 45; база подводных лодок — 15; сеть Лермона — 40; группа Пессака — 20; диверсионная группа Буска — 5; сеть Бегля — 25; группа Леона из Ланд — 500; группа железнодорожников — 145; группа из Аркашона — 300 человек. Всего 1595 человек, прекрасно знающих свои задачи и готовых сражаться. Этот немногочисленный контингент должен был увеличиться и составить 1000 бойцов в день высадки «В». Пока же полковник Букмастер был удовлетворен состоянием отрядов.
Леа с облегчением оставила старый велосипед, полученный от Торов, и снова оседлала свою голубую машину, на багажнике которой она укрепила седло из ивовых прутьев для Шарля. Теперь нужно было действовать быстро. Файяр мог предупредить гестапо в Лангоне.
Руфь и Бернадетта Бушардо были потрясены отъездом малыша, единственной радости их жизни. А Шарль был в восторге — он смеялся и ерзал на своем сиденье.
— Перестань вертеться, так мы упадем.
Перевалив через гребень Берниллы, Леа снова встретилась с Сифлеттой.
При виде счастливых лиц Камиллы и Шарля Адриан Дельмас смягчился, поначалу он не одобрял рискованный план Леа. Сифлетта все взяла на себя, говоря, что она. как старшая несет ответственность. Доминиканец сделал вид, что согласился с ней.