…Итак, они благополучно прошли земли "кровожадных" арара, которые на прощанье подарили им по тяжеленной деревянной палице с зубами крупных аллигаторов в знак признания их целительского искусства: Вадиму удалось излечить двух пораненных ягуаром охотников, рваные раны которых затянулись с помощью паутины пауков-птицеловов, – обладание такими палицами возводило их чуть ли не в ранг вождей. Во всяком случае, персоны их становились неприкосновенными. Одно плохо – таскать такие дубины было тяжеловато…

За арара находилось не менее воинственное племя жури, у которых татуировки были на лице и лбу. Эти щеголяли обритыми наголо. И лишь на лбу, над татуировкой, – смоляной чуб.

А потом было племя паса, где народ оказался очень черный, хотя к негроидной расе не имел никакого отношения, скорее напоминал папуасов.

Однажды встретили в сельве племя кукана. Это были на редкость белокожие люди, и говорили они на языке, который показался очень знакомым. Хижина у них называлась – апартаментум, а лопата – алиментарум. Ба, да это же латынь! Правда, весьма искаженная. Когда Вадим заговорил с индейцами на латыни, и они стали его понимать, Педро ошарашенно посмотрел на него, не скрывая удивления: может, в самом деле колдун? Едва они освоились в этом племени, как их сводили в потаенное место, где оказался заброшенный древний город. Там были пирамиды с усеченными вершинами, при осмотре которых бросались в глаза древние рисунки лошадей и слонов. Индейцы были очень белокожие, много встречалось среди них шатенов, и рождались, как они уверяли, даже блондины. У некоторых были голубые глаза, а с зелеными и серыми – почти половина племени.

Нельзя сказать, что путешествие было таким уж обременительным. Шли они налегке, с корзинами-атура за плечами, неся с собой самое необходимое в тех плетенных из лыка корзинах-коробах. (Индейцы носят в них детей). Это только горожанину кажется, что лес мертвый, на самом деле слух о двух могущественных – бородатых! – колдунах-исцелителях распространялся по сельве гораздо быстрее, чем они двигались, обрастая всевозможными легендами. В каждом племени их теперь уже встречали чуть ли не с объятиями, всюду были свои проблемы, свои больные, которые надеялись с помощью двух бородатых паже излечиться. Погода стояла прекрасная, с пищей у них не было проблем, ибо всю дорогу их сопровождали туканы с огромными клювами; ярко-желтые и ярко-красные ара держались парами, время от времени исторгая вопли, похожие на крики буйнопомешанного; стаи синелобых амазонов, размером с голубя-вяхиря, перепархивали с ветки на ветку, а также черные, с алыми надхвостьями тоди-тираны, которые с пронзительными криками вились у своих булавообразных гнезд, свисавших над водой. Кругом порхали колибри, которых называют "летающими драгоценными камнями", и бабочки самой причудливой расцветки, – и порой невозможно было определить, где была птица, а где насекомое. Хищные звери подпускали тут чуть ли не вплотную, они были совсем непуганые. Однажды в гилее, темном влажном тропическом лесу, встретили черного тигра (так зовут совершенно черных ягуаров, которые водятся исключительно в глухих, темных и потому весьма нездоровых влажных лесах), он лакал воду из ручья. Путешественники напились из того же ручья чуть ли не в сажени от него и разошлись… С людьми иногда проблем возникало гораздо больше.

В гилее, во влажном, темном лесу, допекали сухопутные пиявки. Практически на каждом животном, в районе загривка, чуть ли не на каждой змее, позади головы и на змеиной "шее", висели эти докучливые паразиты, которых невозможно было отодрать. На них, как уже было сказано, безотказно действовал или огонь, или моча.

Повстречали племя, состоящее исключительно из женщин и малолетних детей. Мужчины этого племени живут отдельно и довольно далеко от основных поселений на положении рабов. Их предназначение – выполнять самую грязную и тяжелую работу и во всем повиноваться женщинам. Раз в год им разрешают пожить в хижине своей "жены" примерно десять дней. Исключительно для зачатия. Путешественники попытались поскорее проскочить эту страну свирепых амазонок, даже не расспросив, как называется это чудовищное племя… Не приведи, Господи!

Однажды увидели целую рощу палисандра. Это лучшее дерево для изготовления гитар, и потому инструменты из палисандра самые звучные, самые певучие, с красивым тембром, и оттого самые дорогие. Педро вздохнул: имей он в Европе такую рощу палисандра – был бы, пожалуй, одним из богатейших людей мира, а тут… а тут это просто дрова.

Так как в тропиках нет ни зимы, ни лета, они совершенно потеряли счет дням, неделям, месяцам и годам. Зато в совершенстве изучили сельву, ее обитателей. По цвету воды могли определить, какие рыбы водятся в реке и какие животные обитают в прибрежных кустах. А вода тут везде разная. Чистая, как стекло, мутно-грязная, кристально-голубая, коричневато-торфяная, хрустальная, зеленоватая, глинистая, почти черная, молочно-белая, известковая. По цвету воды могли точно сказать, кто обитает в близлежащих тростниках: агути, грызун с кролика или капибара – с собаку; в каком месте может встретиться дикая нутрия, болотный бобр, а где тапир, неуклюжее смешное животное, величиной с осла, с забавным носом, похожим на маленький недоразвитый хобот. В каких зарослях следует ожидать кораллового аспида, с красивой расцветкой, а где может дремать жарарака, ямкоголовая гадюка, чья шкура сливается с опавшей листвой. Где может жить зеленая игуана, питающаяся нежными побегами, а где обитают злые ящерицы тейю, которые в случае опасности отчаянно верещат и больно дерутся метровыми хвостами, хлещут ими, как кнутами. Там же, где встретился ошейниковый пекари, ищи поблизости оцелота, гривистого волка, кустарниковую дикую собаку, а то и самого ягуара можно повстречать. Узнали, в каких водах живут ужасные пираньи ("пират" по-португальски), а в каких не бывает их ни при какой погоде…

Кстати, о воде. Время от времени Вадим писал очередное письмо, складывал из него кораблик и бросал в какую-нибудь речушку, которых на пути было великое множество. Листов в истертом блокноте оставалось все меньше и меньше.

Так они и шли. По дороге, стараясь занять себя, учили друг друга своим родным языкам, а также музицировали на привалах и стоянках – иначе бы, наверное, с ума посходили от тоски и беспросветности. Да и просто от страха перед неведомым.

Педро, чтобы скрасить бесконечный путь, заделался заправским музыкальным педагогом. Доходчиво рассказывал о музыкальной фактуре и мелодических фигурациях. Играя на привалах и ночевках, он заставлял Вадима писать на песке ноты – это был своеобразный музыкальный диктант. Иногда они играли дуэтом импровизации – так он давал уроки полифонии, обогащая мелодику гитары всевозможными упражнениями: трелями, каденциями, вибрато, глиссандо, флажолетами. Задавая трудные задачи по гармонии, он очень горячился, если Вадиму те задачи не удавалось решить быстро. Это был очень хороший музыкальный ликбез. Он возмущался, когда Вадим при игре использовал большой палец левой руки. Это его приводило прямо-таки в бешенство. Он считал это по меньшей мере пижонством.

Для ровности тембра мелодической фразы он также учил не использовать "пустые" струны, а производить все звуки только на закрытых. Вадим же чуть ли не с возмущением воспринимал эту школу игры, так как научен был музыкальным азам русскими музыкантами, где "пустые" струны называются "открытыми" и на равных участвуют в производстве звуков, и где большой палец используется при игре на басах постоянно и без ограничений. Особенно, например, при исполнении танго…

Танго – музыка портовых аргентинских борделей, ворчал Педро, до войны испанским офицерам запрещалось танцевать под эту музыку, и исполнение танго среди "серьезных" гитаристов расценивалось еще хуже, чем даже фламенко… На что Вадим лишь удивленно присвистнул: вот тебе, черт возьми, и Европа!

Так они и шли, продвигались по дикой сельве, горланя и споря на гремучей смеси из испанских, португальских, русских слов, да еще с прибавлением множества индейских, из различных наречий, одним им понятных. Однажды Вадим спел на привале "Степь моздокскую", печальную песню про молодого ямщика, который замерзал в глухой заснеженной степи, и как он наказывал другу-товарищу беречь лошадей, и как печаловался о молодой женке, и как… Когда пересказал, в глазах Педро заблестела влага. Он долго молчал, потом произнес:

– Эх, как бы я хотел побывать в России!

– Я бы и сам хотел там побывать, – отозвался Вадим. – А то ведь только в песнях да во сне и приходится бывать…

Из племени бороро, у которых в прошлом была дурная слава людоедов, где Вадиму приходилось заниматься даже примитивной хирургией, тоже долго не отпускали. Тоже предлагали остаться и ожениться, причем на самой светлокожей девушке. "Должность" верховного паже гарантировалась. Еле-еле удалось отбиться. И то благодаря тому, что нагнали страхов, что, дескать, повелителю всех демонов, великому духу Журупари, такое самоуправство не по нраву.

В этом племени до сих пор не хоронили покойников, а тайно поедали, считая, что так тело умершего продолжает жить в телах потомков и друзей, ибо в "священной трапезе" могли принимать участие только родственники и друзья покойного. Их с Педро, как почетных, уважаемых гостей, не раз пытались зазывать на поминальные пиршества, где мясо покойника, говорят, перемешивается с мясом пекари, жарится и в таком виде покойник "хоронится". Кости же перемалываются в ступе и высыпаются перед порогом хижины… Наконец, когда они вместо себя подготовили двух самых смышленых подростков, передав им те знания, которые они смогли усвоить, Вадима с Педро торжественно проводили до границ племенных владений. На прощанье вождь подвел к ним мальчика-сироту и сказал, что дарит им, великим колдунам и исцелителям, этого мальчика, все равно без родителей он скорее всего долго не протянет, как начнется сезон дождей, так и помрет, так пусть хотя бы какое-то время побудет слугой и помощником. А если случится голодовка, то его не возбраняется и того… в общем, ням-ням…

Мальчика было жаль, он не имел никакого понятия ни о какой чисто бытовой культуре, приходилось обучать его элементарным навыкам, и при этом не раз и не два вспоминали они робинзоновского Пятницу. Хотя назвали его Колей. Однажды Вадим, проснувшись, увидел рядом с Колей огромную змею. Подумал, что удав боа готовится задушить ребенка. Не раздумывая больше, схватил змею за хвост, и тут же в руку ударила молния. Боль была такая сильная, что он вскрикнул. Это оказался не удав, а громадный, четырехметровый бушмейстер. Боль становилась все более и более невыносимой, он умолял отрубить ему руку, потому что терпеть не было никаких сил, Вадим кричал диким криком, аж самому от того крика было страшно. Потом с ним стали происходить странные вещи: он потерял способность ощущать вес, не чувствовал своего тела, килограммовый камень и стограммовый казались ему одинаковыми по весу, он погрузился в какой-то горячечный наркотический полусон-полубред. Педро пролистал все его записи, нашел описание снадобья от укуса бушмейстера, а маленький Коля трое суток высасывал из ранки яд и сплевывал. Ранка оказалась одна – вторым ядовитым зубом змея лишь слегка оцарапала кожу. И неизвестно, что оказалось решающим в исцелении: верное снадобье, приготовленное Педро, постоянное высасывание мальчиком или половинная доза яда…

На седьмые сутки Вадиму пригрезилась белокурая девушка в венке из диких подсолнухов, она улыбалась ему и манила его, звала – он очнулся, радостный, и запросил пить. Коля принес из ручья воды. Вадим попил и вдруг засмеялся: он заметил в воде маленькие живые огоньки. То оказались рыбки-светлячки (среди специалистов они называются "неоновыми рыбками", и содержат их в аквариумах). Коля наловил их в ручье, чтоб порадовать, потешить своего ожившего "папу", как стал он называть Вадима за время болезни. Вадим смеялся, глядя на рыбок, а ребенок плакал от счастья. Он так боялся, что его "папа" умрет.

Вскоре они вновь тронулись в путь.

Лишь через много времени Коля расскажет, что "подвиг" Вадима не имел тогда смысла. В племени бороро, откуда родом Коля, есть обычай втирать новорожденным в бедро змеиный яд, и именно яд бушмейстера. Делают это сразу после рождения ребенка, в первое полнолуние. В следующее полнолуние яд втирают в руку. Потом – в грудь ребенка. Если младенец выживает – он уже не боится укусов никаких змей. Коля рассказал, что после укуса змеи у таких людей всего лишь дня три болит и опухает укушенное место, потом все бесследно проходит. Не бывает ничего страшного, даже если змея ужалит прямо в голову. Но втирать младенцам нужно яд именно бушмейстера, потому что это среди змей главная змея, вождь-змея, питающаяся почти исключительно ядовитыми змеями… Вадим потом где-то прочтет, что у бушмейстера яд комбинированный: в нем содержатся яды, присущие гадюкам, к которым относятся эфы, гюрзы и гремучие змеи, и есть яды, присущие аспидам, к которым относятся кобры. Поэтому при лечении укусов бумшейстера вводят сразу две сыворотки – "антигадюка" и "антикобра". Очень серьезная змея.

Через какое-то время, переплыв довольно широкую реку, они встретили старателей. Жили старатели в индейской малоке, то есть в общей хижине, которая являлась для всех и общей кухней, и спальней, и складом, и хлевом. Они мыли по ближним ручьям золотишко, и, кажется, весьма успешно. Старатели говорили по-испански. От них узнали, что война давно закончилась, что уже сорок девятый год, июнь месяц, и что находятся они на территории Боливии: вон на том берегу реки – Бразилия, а на этом – Боливия. Река два раза в год меняет русло, и тогда им тоже приходится менять место, ибо они должны находиться на левом, боливийском, берегу реки. Иначе – нарушение пограничного режима, и могут быть крупные неприятности с пограничной стражей, которая время от времени появляется то на левом, то на правом берегу. Узнали, что до "цивилизации" еще достаточно далеко: если вверх по течению, на пароходе, который придет через полгода, – то неделю, а ежели по лесу пешком, то, может, месяц, а может – два.

Встретили их поначалу достаточно неприязненно, даже враждебно, но Педро разговорился с одним старателем, который натягивал на вильчатую правилку свежую шкуру горного льва (пумы), он непритворно восхитился смелостью охотника, не побоявшегося такого опасного зверя, похвалил за правильность обработки шкуры, после чего они и разговорились. Старатель оказался испанцем, да притом земляком Педро, тоже из Кастильи, и уже к вечеру их в артели считали за своих. От земляка Педро узнал, что в Испании по-прежнему режим генерала Франко, враждебный ему, поэтому делать там сейчас нечего, тем более без денег и надежных документов, потому, подумав, он решил остаться в артели и попытаться заработать хоть каких-то деньжат. Оставлял с собой и Вадима, но тот решил идти дальше, к океану. Маленький индеец Коля вызвался сопровождать своего "папу" – всюду, куда он ни направится. На прощанье Педро заверил, что обязательно разыщет Вадима, чего бы это ни стоило. Дело времени. Они обнялись и распрощались.

Вадим с маленьким Колей снова уходили в сельву. Уходили они в воскресенье, когда у старателей был выходной. На их уход, кроме Педро, кажется, никто не обратил внимания, старатели были заняты приготовлением к игре, весь день они намеревались посвятить любимому футболу… Уходили с запасом сухарей, маниока, нескольких банок консервов; еще у них появилось старое солдатское одеяло, котелок и сетка-накидка для ловли рыбы "цивилизованным" способом. Ну и, конечно же, духовое ружье и гитара. В кармане, под застегнутой пуговицей, у Вадима лежала спичечная коробочка золотого песка – подарок артели.

Через неделю началось вдруг сильное похолодание – в середине зимы, в июле, в Южной Амазонии нередко такое случается, когда с Фолклендов наносит холодный воздух. Тогда температура понижается иной раз градусов до пятнадцати. После сорока пяти – это форменная катастрофа. Некоторые растения начинают вянуть. Ящерицы цепенеют, их можно брать руками, кайманы вылезают из воды, которая им кажется, видно, ледяной. Так было и в этот раз. Змеи сделались словно бы сонными, их можно было просто перешагивать, они едва шевелились. Вадим с Колей шли, укрывшись одним одеялом, и Вадим рассказывал мальчику, какие бывают морозы в далекой России, откуда он родом. Тот, похоже, не верил.

И тут произошел ужасный случай с анакондой. Небольшая, молодая, примерно шестиметровая змея, на которую они обратили внимание только потому, что она была какого-то странного, необычного, желтого цвета, лежала у ручья, под деревом, свернувшись в плотный клубок. И вдруг развернулась, когда они проходили мимо, и ухватила Вадима за ногу. Следующее кольцо легло на бедро, потом на поясницу… Ужас сковал Вадима. Прошиб холодный пот. Когда от чудовищных объятий затрещали кости, он подумал: вот и смерть! В мозгу зазвучала отходная молитва, свет померк, и его даже не ужаснуло, когда змея приблизила свою морду с зелеными немигающими глазами и стала тереться о его шею, о голову, о грудь… Она словно бы ласкалась, вся при этом дрожа, будто в какой-то непонятной лихорадке. Внутри у нее, казалось, перекатывались какие-то волны. Она то слегка разжимала гибельные свои объятия, и тогда кольца несколько ослабляли хватку, то снова стягивала вмертвую, с какими-то странными судорогами, от которых перехватывало дыхание, и тогда небо опять делалось с овчинку. И было ощущение, что змея словно бы проталкивает что-то внутри себя.

Длились эти смертельные объятия довольно долго. Вадим совсем изнемог и почти уже перестал сопротивляться. Правда, прошел и страх. Он понял, что змея почему-то не собирается его глотать, и это давало еще какие-то силы. И он, экономя те малые силы, всячески пытался освободиться, изворачиваясь и сбрасывая с себя литые и тяжелые, а главное, ледяные змеиные кольца. Но кольца неумолимо наползали снова и снова… Вдруг у змеи что-то забурчало внутри, потом еще и еще. У душителя стали обильно выделяться газы, и вскоре анаконда разжала свои ледяные объятия. Вадим поначалу не поверил в освобождение, он долго лежал, не шевелясь, ловил ртом воздух, не в силах вздохнуть полной грудью. Ах, как он пожалел, что у него нет карабина! У змеи же случился сильнейший понос. Смрад и вонь стояли такие, что Вадима от пережитого ужаса и гадливости еще и вырвало.

Удав медленно, словно бы с облегчением, уползал в поникшие от холода кусты, на глазах становясь бирюзовым, будто сменил кожу, а Вадим не мог подняться, руки-ноги не слушались.

Мальчик-индеец, который все время, пока Вадим боролся с удавом, стоял на коленях и молился своим богам, потом объяснил, что такое иногда случается с крупными змеями, особенно во время похолодания. Индейцы его племени называют это – "сукуружу влюбилась". Так что теперь Вадим не простой смертный, а избранный, он теперь – "обрученный с анакондой". Она теперь его невеста-суженая. Это большая честь, такие люди у индейцев приравниваются к колдунам-паже. Впрочем, ты ведь и так великий паже, папа, что ж тут удивляться, что выбор пал именно на тебя… Вадим же понял другое: во время похолодания у змей замедляются все жизненные процессы, в том числе и пищеварительные, и проглоченная накануне пища начинает попросту разлагаться внутри змеи. И тогда змея ищет тепло, чтобы согреться. Если поблизости нет гниющей кучи листьев, тогда она обвивается вокруг крупного теплокровного животного. Сейчас змея, сжимая Вадима, просто-напросто грелась. А согревшись, освободилась от не переваренной пищи.