ЗабВО… забудь вернуться обратно

В марте 1998 года меня вызвали на распределение. Общее распределение должно было состояться в мае, но в отдельные войска начали набирать заранее, до приезда основных «покупателей».

— Товарищ майор, лейтенант Славин, прибыл по вашему приказу!

— Чего опаздываешь?

— Форму гладил!… Пришлось ехать за ней в общежитие на «Пионерскую».

— Это товарищ из ГРУ. Приехал к нам из Москвы. Знаешь, что такое ГРУ?

— Главное разведывательное управление! — бойко отвечал я, так как накануне вечером наводил справки об этой аббревиатуре.

— Какой средний балл у вас, товарищ лейтенант?

— Четыре и восемь, товарищ подполковник.

— А как с английским?

— Почти на разговорном уровне, на сегодняшний день.

— Хочешь служить в спецназе ГРУ? — спросил хитро улыбающийся подполковник. — Мы набираем врачей-спортсменов, хорошо владеющих английским языком. У нас ты сможешь получить второе высшее образование — стать военным атташе.

— Конечно, хочу.

Долго я не раздумывал. Элитные войска. Спецназ ГРУ. Перспектива увидеть их изнутри, возможность соединить медицину, спорт, английский и военную службу вместе меня очень привлекала. Ну и второй момент — это неудавшийся первый брак, развод и переживания, связанные с ним, которые, несмотря на прошедшие семь месяцев, продолжали терзать и давить.

— Мой однокурсник, Слава, сейчас в Нью-Йорке, а начинал с начальника медицинского пункта бригады спецназ, — вставляет начальник курса.

— Где хотите служить? — продолжал опрос подполковник с проницательным выражением лица.

— Мне бы подальше от Питера. Страну охота повидать!

— Куда хотите попасть? Есть посёлок Беринговка и Кяхта. Остальные места разобраны.

— А что дальше?

— Беринговка. Она недалеко от Чукотки.

— Согласен на Беринговку.

— Слава, там же вечная мерзлота! Как ты будешь там бегать? — запаниковал начальник курса. На его лице я прочитал недоумение. — Да и там инженерный спецназ, тебе это будет неинтересно…

— А Кяхта, это где? Там бегать можно?

— Да, это городок на границе с Монголией. Прекрасный климат, пушистые сопки, тайга, кедровые орехи, Байкал, ягоды. Квартиру, опять же, сразу получишь.

— Ну, тогда запишите меня в Кяхту!

Придя домой, открыл карту России и стал искать место будущей службы. Просмотрев всю нашу южную границу, увидел, что Кяхта расположена недалеко от столицы Бурятии — города Улан-Удэ. Измерил линейкой расстояние, вышло почти шесть тысяч километров. Здорово, можно будет страну увидеть!

В июне состоялась свадьба, вторая жена была не против сменить Санкт-Петербург на отдалённый гарнизон, к тому же мы ожидали пополнение в семье.

В июле отправил двухтонный контейнер с вещами в Кяхту. В августе решил, что ничего не произойдёт, если я отправлю телеграмму командиру части о том, что задерживаюсь на неделю с прибытием (Самолёты из Санкт-Петербурга в Улан-Удэ не летали, а Москва по телефону билеты не бронировала, поэтому ВПД (воинские перевозочные документы) можно было обменять на билеты только в Первопрестольной).

Пришёл ответ на мою телеграмму: «…Данной части в посёлке Кяхта не значится». Я слышал на распределении, что бывают Москва-169 или Москва-400, но чтобы было две Кяхты, не знал.

Визит к начальнику факультета академии приободрил. Он дал телефоны ГВМУ (главного военно-медицинского управления), по которым узнал телефоны ГРУ (главного разведывательного управления). В течение двух дней меня проверяли, перезванивая на домашний телефон, уточняя реквизиты. Адрес части так и не дали. Получил лишь краткий инструктаж по телефону: «Прибудете в Улан-Удэ, подойдёте к военному коменданту аэропорта, он вам разъяснит, как добраться до вашей части. А контейнер ваш не потеряется, не беспокойтесь».

Как сказано, так и сделано. В Домодедово, отдав последние деньги за возможность купить билет по ВПД через посредников южных кровей и за сверхнормативный багаж, спустя пять часов полёта мы оказались в Улан-Удэ. Войсковая часть в мае была переброшена на две сотни километров севернее границы и теперь находилась в тридцати километрах от столицы Бурятии в посёлке Сосновый Бор. Как потом выяснилось, мне «несказанно повезло» от такой пертурбации.

Ещё пролетая над Байкалом, заметил множество небольших горных образований, в народе именуемых сопками. Когда мы сошли с трапа самолёта, они простирались на всём протяжении линии горизонта.

Колорит бурятского города бросался в глаза после московского и питерского стеклобетона. Унылые деревянные строения, посеревшие от времени, чередующиеся со сталинскими постройками, давно нуждающимися в ремонте, кем-то расписанные. Забытые коммунистические лозунги, вывешенные вместо вездесущей рекламы, самая большая в мире голова В. И. Ленина, установленная на центральной площади, просторные от машин улицы и спокойно прохаживающиеся горожане, внимательно всматривающиеся в лицо.

В голове пронеслось: «Какая неведомая сила заставила меня, оставив нажитое за семь лет место, бросить всё, отказаться от комфорта, работы, связей, друзей, перелететь шесть тысяч, чтобы очутиться здесь?»

С подсказками коменданта аэропорта и местных жителей мы добрались до первого в моей жизни военного гарнизона, где в своё время размещалась ставка командования юго-восточного направления. При въезде в городок — КПП и шлагбаум. Солдат в синем берете и тельняшке десантника зашёл в салон автобуса и внимательно проверил у всех документы. Я тогда ещё не знал, что это пустая формальность, так как в некоторых местах забор был украден на многие километры. Оставив супругу на охране хоккейной сумки перед воротами КПП, направился в управление части, расположенное в трёхэтажном доме. Через плац виднелась стандартная пятиэтажная казарма и здание столовой. С севера и юга просматривались таёжные сопки.

 

Встреча с комбригом

— Товарищ полковник, разрешите представиться? Старший лейтенант Славин прибыл для дальнейшего прохождения службы, — отрапортовал я, протягивая своё предписание курившему полковнику, вокруг которого над картой склонились два майора и один подполковник.

— Ты, что, «пиджак»? А сзади у тебя что? — щурясь, обратился он ко мне, разглядывая мои документы.

— Нет, я не в пиджаке… жарко ведь! А за спиной — это спортивный рюкзак «Аsics».

После моих слов последовал хохот двух подполковников и одного майора, скептически рассматривающих меня.

— Ты что закончил?

— Военно-медицинскую академию имени Кирова… Извините за опоздание, не знал куда ехать. Я телеграмму посылал о том, что задерживаюсь, но она не дошла.

— А военная форма твоя где?

— Она в сумке, мятая, а погладить негде было. Сегодня утром прилетел из Москвы.

— Видно, что пиджак! А ещё старший лейтенант. И почему вас — медиков, старлеями выпускают?!

— Семь лет учимся!

— Ну ладно, иди к лейтенанту Леонову из второго батальона, он тебя разместит у себя в казарме. На вещевом складе получишь камуфляж и берцы. Медпункт твой вон в крайнем правом подъезде, на втором этаже, — указал он на то же серое пятиэтажное здание, расположенное за плацем, где мне предстояло найти и лейтенанта Леонова. — Завтра, чтоб в восемь утра был на построении. Всё ясно?

— Так точно, товарищ полковник! Извините, я не один приехал!

— Не один… с детьми?

— Ожидаются!

— Ничего, для жены тоже койку найдут… поживёте пока в ленинской комнате… Ну всё, иди, пиджак!

Я уже разворачивался на выход, но слово взял молчавший всё это время невысокий майор с красноватым лицом.

— Товарищ комбриг, зампотыл вчера говорил, что у него комната в общаге в нижнем городке освободилась. Старлей, ты ведь не будешь против сменить казарму на общежитие?

— Нет, конечно!

— Повезло тебе! Беги к зампотылу, у него кабинет на третьем этаже, скажи, что ты от замповоора. Он обязательно поможет.

— Спасибо большое!

Нас разместили в меблированной десятиметровой комнате «нижнего» общежития вместе с тараканами и мышами, но и этому мы были несказанно рады.

 

Август, 1998 год

Что творится в нашей стране? В части денежное довольствие выплатили лишь за май. У меня в кармане осталось двадцать рублей. Все запасы съел перелёт и оплата перевеса багажа.

За пару дней доллар взлетел в три раза. Магазины, аптеки, кафе закрыты. Есть нечего… Ощущение, что в стране произошла очередная революция и её отголоски пронеслись эхом по всем её весям и краям. В течение недели мы экономили наши съестные припасы, разделив нашу колбасу на микропорции, приправляя их помидорами, которые прилетели в часть из Краснодара для выдачи по пайковой норме довольствия.

Через неделю службы отправили в командировку в Читу. Необходимо отвезти солдата в окружной госпиталь, сдать служебные документы в штаб округа. Параллельно узнал, что проходит первенство округа по кроссу и в нём можно принять участие. Денег на командировку в финслужбе нет. Но это меня не останавливает. Поел набранной на кооперативной грядке картошки и жареных грибов, собранных возле казармы, и в путь. Правда, осенью дал себе зарок: не воровать картошку и не собирать грибов. Первый опыт закончился тем, что в мою спину стреляли, наверное, солью, что значительно ускорило мой темп бега. А после грибов, видимо, из-за самовнушения у меня возникло чувство дискомфорта в желудочно-кишечном тракте. Это было моё первое знакомство с грибами, и я собирал их, ориентируясь на десятиминутную лекцию местного грибника о том, как выглядят поганки и мухоморы.

Долго инструктировал меня майор Рахлий о том, где можно переночевать в Чите. О том, что если повезет, то меня пустят в штаб округа, а там можно будет устроиться на столах.

Сдав солдата с копчиковой кистой, длительно не заживающей после удара сапогом, я отправился знакомиться с местным городом. Он, как и столица Бурятии, не производил особого впечатления. Вокзал, на котором ютились китайские переселенцы и командировочные военные вперемешку с бомжами, повсюду горы мусора, заброшенность домов и парков. Из фруктовых насаждений — дикие яблоки величиной со смородину. Попробовал их на вкус, — горечь несусветная!

В Чите почти два часа пытался продать бутылку питерского шампанского. Народ сторонился офицера, предлагающего купить Советское шампанское за пятнадцать рублей.

— Подделку, небось, толкаешь? Почему так дёшево? — недоверчиво спросила торговка мороженым.

— А мне бы поесть хорошо, да поспать в тепле.

Продавщица сжалилась и купила у меня диковинное для этих мест шампанское, тем самым обеспечила меня на три приёма пищи.

Выступил я неплохо. Занял четвёртое место в кроссе на восемь километров, и меня заметили в местном СКА. Появилось предложение переехать в Читу, где пообещали выдать комнату в общежитии СКА, талоны на питание и спортивную форму. Эти обещания я уже слышал раньше. Знал, что по спортивному пути карьеру не сделаешь. Не для этого я семь лет обучался в академии, чтобы перейти из ранга военного врача в ранг военного спортсмена. Мог ведь и ВИФК (военный институт физической культуры) закончить. Но судьба спортсмена очень непредсказуема. Какая-нибудь травма может надолго вычеркнуть тебя из спортивного русла, и ты можешь оказаться ненужным военно-спортивной системе. Поблагодарив за ночлег, командировочные и премиальные, я выдвинулся домой.

 

23.08.1998 г. Улан-Удэ-40

 

Здравствуй, папа!

Сегодня выходной, но не для меня. Второй месяц провожу на службе семь дней в неделю. После Санкт-Петербурга моя жизнь кардинально изменилось, и не в лучшую сторону. Но я не грущу и не хандрю. Расскажу всё по порядку.

Из Питера поездом я отправил двухтонный контейнер с домашним скарбом в Кяхту. Он должен приехать туда через месяц. Затем вылетел сам. В Москве узнал, что мою воинскую часть перевели на двести пятьдесят километров к северу, в посёлок Сосновый Бор, что немного расстроило. Рассчитывал, что буду служить на границе с Монголией.

В столице пробыли один день. Взяли автобусную экскурсию и с большими трудностями купили билет, так как Внуково оккупировали кавказцы. Они продавали бронь на авиабилеты за сорок-пятьдесят долларов. В кассах на ближайшие сутки билетов не было. Помог военный комендант аэропорта. Вторая трудность — это перевес багажа на сорок килограмм. В последний раз я летал самолетом ещё в СССР и тогда об этом не думал. Пришлось доплачивать по 18 рублей (3 доллара) за килограмм, что негативно сказалось на семейном бюджете.

Из Москвы до столицы Бурятии мы летели пять часов. Разница во времени составляет плюс пять. За два часа добрались до посёлка Сосновый Бор, где дислоцирована моя часть.

Вначале было тяжело менять биоритмы, и привык лишь через неделю. Встретили меня не ахти как, но и не рассчитывал. Отчитали за отсутствие парадки, полевой формы, неуставной причёски, но зато разместили в офицерском общежитии. На две небольшие комнаты (по четырнадцать метров каждая) общий санузел с горячей водой, на этаже есть один душ и одна кухня. Зато на работу добираюсь пешком за семь минут.

Мне нравится здешняя природа. Вокруг зелёные сопки. Это небольшие горы (высотой до 1000 метров), покрытые соснами, елями и багульником. Местами есть скалы. Вершина горы называется бурхан. На нем, как правило, всё усеяно различными тесёмками, верёвками и тряпочками, которые привязаны к деревьям и кустарникам. Говорят, что местное население таким образом защищает себя от злых духов. В трёх километрах от гарнизона течёт река Уда и в четырёх находится цепь горных озёр, где можно поплавать и отдохнуть. Радует стабильная тёплая солнечная погода. Очень много грибов, которые растут буквально повсюду и, выйдя из общежития, можно собирать урожаи. Но ты знаешь, что я больше специалист по ягодам и грибы никогда не собирал. Поэтому первый опыт грибника приобрёл здесь, ориентируясь на подсказки бывалых. За час мы собрали ведро с горкой, правда, кушали их с опаской. Больше мне понравилось рвать дикую облепиху. Здесь столько комаров, мошек, что когда стоишь на одном месте, то они густо покрывают все открытые участки кожи.

Иногда кажется, что я в санатории на лечении, так как вокруг пятиэтажных хрущёвок и двухэтажных деревянных домов растут высокие сосны и проложены почти лесные тропинки. Я спокойно пью воду из-под крана и вдыхаю свежайший полустепной воздух. Создаётся ощущение, что моя служба — это продолжение летнего отпуска и не верится, что буду жить в таких условиях довольно долго. Сам городок небольшой, построен в 80-х годах. Всего десять тысяч населения. Раньше он был закрытым, так как здесь базировалась ставка Восточного направления, но в 90-х после сокращения её расформировали и местные жители ринулись сюда. В качестве бонусов остались школа, детсады, дом офицеров, дом культуры, гостиница, два ресторана, бассейн и филиал госпиталя с поликлиникой.

Ты прекрасно знаешь, что жизнь — гармоничная штука. Человеку одинаково даётся и плюсов, и минусов, и сахара, и горечи, главное — уметь собирать и находить их.

В качестве равновесия хочу рассказать про высокие цены на фрукты и овощи, а также немалые наценки на хлеб, молоко и прочие продукты. Край не очень плодородный и, очевидно, суровый климатом. Улыбаюсь, когда вижу, как продают гранёными стаканами мелкую кислую вишню, пол-литровыми банками — яблоки-ранетки и кучками — зелёные тепличные помидоры. Из местного колорита — это кедровые орешки и пластинки серы, которые местные используют в качестве природной жевательной резинки. Говорят, что это профилактика цинги, и она укрепляет десны.

Деньги здесь не платят. Поэтому в магазины я хожу лишь на экскурсию. Обещают, что августовское денежное довольствие я получу под Новый год. Зато получил продовольственный паёк, который заметно отличается от академического в лучшую сторону. Но на месяц нам его не хватит. Наверное, продам что-то из личных вещей. Ежемесячно полагается десять банок сгущёнки, двенадцать — тушёнки, два килограмма масла, три — жира, шестьдесят грамм чая, шестьсот грамм повидла, пять килограмм овощей и двадцать булок хлеба, который я ежедневно беру в столовой. Начпрод пообещал увеличить продуктовую норму после того, как я совершу первый прыжок с парашютом. С «первого прыжка» мне будет исчисляться по-новому и срок службы — год за полтора.

Продолжаю бегать. Благо, что условия для этого идеальные и можно тренироваться хоть два раза в день. Для пробежек есть грунтовый стадион, проложил трассу по периметру нашего гарнизона — 5,5 км, а для длительных пробежек разведываю ближайшие сопки. На прошлых выходных принял участие в Спартакиаде ЗабВО, которая проходила в Чите, где в кроссе на восемь километров занял пятое место. Первые мои деньги, заработанные здесь — это спортивные командировочные, которых с трудом хватило на пропитание. В столице Забайкалья прожил четыре дня. Маленький провинциальный городишко. Грязь, пыль, жара.

Улан-Удэ я ещё не изучил, хотя он находится от Соснового Бора в двадцати километрах. Мне показалось, что население здесь выживает. Бедные покосившиеся дома, некрашеные деревянные заборы, минимум приусадебных растений. Денег никому не платят (или в них не верят), поэтому повсеместно распространено натуральное хозяйство или как принято говорить — «бартер». Подобные обмены встречаются в газетных объявлениях или в телевизионной рекламе на местных каналах. Например: «Продаю квартиру, автомобиль… или меняю на продукты, лес, кедровые орешки…» Ведро картошки стоит две банки тушёнки или десять булок хлеба.

 

06.09.1998 г. Улан-Удэ-40

Продолжаю после перерыва, так как на неделю ездил в Кяхту на сборы молодых офицеров — выпускников ВВУЗов, где я повышал свой уровень тактической подготовки. Стрелял из восьми видов оружия, бросал учебные гранаты, знакомился с новыми танками, БМП, БТР, а также учился рыть окопы и выживать в лесу. При этом полевую форму в части мне не выдали и не предупредили о таких испытаниях. Никто из моих однокурсников не приехал служить врачами в Забайкалье. Здесь я встретил коллегу из Самарского военмеда, с которым мы замечательно проводили время и изучали достопримечательности и окру́гу Кяхты. Алексей служил начмедом в полку у города Гусиноозерск. Рассказал мне, что мечтает стать торакальным хирургом. Я мечтаю стать психиатром, но готов, наверное, быть любым узкопрофильным специалистом, так как служба в кадрированной части меня не вдохновляет.

Кяхта мне показалась весьма криминальным городом. Может, потому что бывшие заключенные не спешат её покидать после отсидок. Да и близость Монголии (пятьсот метров до границы) создает хорошие условия для развития контрабандного бизнеса.

По приезду из командировки принял дела и должность начальника медицинского пункта бригады специального назначения. У меня в штате восемь человек: два врача, три фельдшера, три медсестры. Есть медпункт, который размещён в приспособленном помещении — казарме. Он требует капитального ремонта, но средств нет. Есть техника НЗ (неприкосновенного запаса), техника в автопарке, которую мне нужно принять на баланс, но я побаиваюсь, так как она мне показалась старой, нерабочей и разграбленной за время переезда бригады. Есть пятьдесят книг всевозможного учёта и довольно объёмная инструкция с должностными обязанностями, следовать которым не хватит и двадцати четырёх часов в сутки. Например, проверка качества пищи, каллоража продуктов в столовой, измерение температуры воздуха в казармах, проведение смывов, телесных осмотров, амбулаторный приём, ведение больных в лазарете, изучение устройства парашюта и техники прыжков с вертолётов и самолётов, дежурства по гарнизону, обеспечение стрельб, составление планов, отчётов, всевозможные командировки и прочее-прочее-прочее. В дополнение ко всему есть комбриг, который медицину ни во что не ставит. Есть вши, пьянство, мордобой, разбитые кирпичами головы, чесотка, дизентерия и прочие напасти. Всё чаще и чаще я подумываю, что надо написать рапорт и уволиться из Армии, которой я не принесу никакой пользы.

Сейчас, когда я пишу тебе, у нас развился кризис. Цены ежедневно растут. Неужели это очередное падение в пропасть?

Сегодня хотел позвонить тебе. Заказал одну минуту на почте. Но тебя не было дома. За месяц стоимость минуты связи подорожала в восемь раз! И на Украину стало звонить дороже, чем в Германию (12 руб.50 коп. и 8 руб., соответственно).

На этом буду заканчивать своё письмо. Пиши, как Украина переживает кризис?

 

08.10.1998 г., Улан-Удэ-40

Привет, папа!

У меня всё хорошо. В начале сентября выдали подъёмные — 1400 рублей (65 долларов), которые быстро потратил. Купил б/у холодильник, получил и перевёз контейнер с вещами. Написал рапорт на беспроцентную ссуду, которую обещают выплатить в декабре. Это будет в самый раз, так как в январе-феврале в нашей семье ожидается пополнение.

Две недели назад нам выдали служебную двухкомнатную квартиру на первом этаже нижнего городка. Я даже не поверил, и пока не вручили ключи, думал, что это розыгрыш. Опишу тебе её. Тридцать шесть квадратных метров, раздельные комнаты, небольшая кухня, недавний ремонт, кафель в ванной и на кухне, есть свой телефон, который работает по системе «Пакеляж». Это так называемый позывной нашей бригады. В принципе, при желании, я могу через систему военной связи дозвониться и до Читы и до Москвы, и что самое главное — бесплатно. До части я теперь дохожу за пять минут. В медпункте взял в прокат кое-что из мебели: стол, стулья, люстру, тумбочки и другое.

В отношении работы: она у меня интересная и напряжённая. Я и врач, и руководитель, и хозяйственник, и многое другое. Рабочий день начинается в 8.30, обед с 14.00 до 16.00, заканчиваю службу в 19.00. За это время в среднем принимаю пятнадцать-двадцать солдат и пять-десять офицеров-прапорщиков, осматриваю всех больных лазарета, оформляю медицинскую документацию, делаю небольшие операции: панариции, фурункулы, вросшие ногти, нагноившиеся мозоли. Одновременно руковожу ремонтом медицинского пункта (вчера положили плитку в перевязочной), анализирую пищу в столовой, слежу за эпид. состоянием казарм, отвечаю за дежурства фельдшеров и медсестер, обеспечиваю безопасность прыжков с парашютом, стрельб (дневных, ночных), приём бани, отвожу больных в госпитали Улан-Удэ, Читы. Также отвечаю за ремонт санитарного автомобиля УАЗ, на котором вожу больных в город и заступаю на дежурства по гарнизону. Обычно на сутки выделяют пять литров бензина, и бывает, что машина глохнет в дороге, но мир не без добрых людей. Также в мои обязанности входит круглосуточное оказание помощи военнослужащим бригады. На днях вернулся из Читы, куда на вертолёте отвозил офицера с тяжелой формой дизентерии (он умер).

Кроме этого, я материально-ответственное лицо и на мне висит имущество на сто-сто десять тысяч рублей. Вот таким каламбуром я описал тебе свой трудовой фронт.

Привыкаю к новым ценам, которые подскочили почти на всё, кроме водки и хлеба. Сильно подорожало подсолнечное масло — в четыре раза. Выручает продовольственный паёк, часть которого я меняю у местных жителей на молоко, яблоки и рыбу. Зато в овощах и хлебе у нас проблем нет. Мне кажется, что в это тяжёлое время легче выжить здесь, на периферии чем в крупном городе. Пиши, как ты борешься с кризисом.

 

20.11.1998 г., Улан-Удэ-40

Привет, папа. Приятно было прочитать твоё письмо. У меня положение на сегодняшний день стабилизировалось. Есть работа, и хотя она не та, о которой мечтал и к чему стремился семь лет в академии, но на сегодняшний день она обеспечивает меня всем необходимым: жильём, едой и иногда деньгами. Из остатков материалов в медпункте сделал косметический ремонт в квартире: покрасил двери, окна, поклеил обои.

Наконец почувствовал отдачу от своей работы: там что-то достанешь, в другом месте что-то прокрутишь. Конечно, морально нет того удовлетворения, когда работал в НИИ скорой помощи в инфарктном отделении, психбольнице или инфекционной больнице, когда всего себя посвящаешь больному, а не решению хозвопросов: поиск материалов для ремонта, запчастей для санитарки, сокрытие травм от начальников. Противно! Молчать, когда видишь вокруг массовое уничтожение более здоровыми ребятами менее здоровых. Не проходит и дня, чтобы не регистрировались синяки под глазами, переломы носов, побои на ногах, груди и прочее. Я уже молчу, что банно-прачечный комбинат выдает постельное бельё, усеянное вшами, гнидами, что у каждого седьмого солдата чесотка, каждый десятый с дефицитом массы тела, каждый одиннадцатый убегает из части, что в столовой солдаты получают тридцать процентов суточного каллоража, что по два-три часа они маршируют с кроватями по плацу, и это в двадцатиградусный мороз, а потом лечат пневмонии в госпиталях, что офицеры-воспитатели, напившись до поросячего визга, начинают строить своих подчинённых, а потом — то разрыв селезёнки, то перелом носа или сотрясение мозга. Недавно я нашёл такого солдата на КПП. Он три дня пролежал там без сознания в дежурке. Думали, что оклемается. Ещё две недели он провёл в реанимации госпиталя. На вскрытии его мозг представлял собой сплошную гематому.

И выхода из этого положения я не вижу. Систему воспитания защитников отечества не перековать! Когда приезжают всевозможные проверки в нашу часть, их кормят, спаивают, обдаривают байкальскими сувенирами и на этом всё заканчивается.

Отношения с командиром у меня напряжённые. Военным он меня не считает и обзывает «пиджаком» (это человек, который закончил гражданский ВУЗ). Но я пропускаю его обзывания, так как меня радует, что я не такой военный, как он. Стелиться под кого-то я не умею, а делать из себя настоящего офицера — уже поздно. Я рад, что за девять лет службы Армия не сделала из меня уставного человека. Уже не раз я думал о подаче рапорта и увольнении из ВС РФ. Останавливает лишь кризис, отсутствие жилья и туманные перспективы. Поэтому буду терпеть.

Кстати, кушать я стал значительно лучше, чем во время учёбы в Питере. Могу позволить купить себе мясо, рыбу и даже на рынке, чего отродясь не было там. Научился делать домашние заготовки: квасить капусту, варить варенье, печь десерты и торты (по книжке).

Заработную плату офицерам за июль-август-сентябрь заморозили и выдали октябрьское денежное довольствие. Большинству обидно, а для меня наоборот. Так что получил я девятьсот пятьдесят рублей. Рассчитывал на большее, но здесь всё зависит от комбрига, который по своему усмотрению распределяет тарифные разряды. Но в сравнении с моей учебной стипендией — 560 рублей — это неплохо, да и уровень жизни здесь значительно ниже, чем в Питере.

Жизнь стала спокойнее. Исчезло нервное напряжение, когда несёшься с одной работы на другую, с учёбы на суточное дежурство, когда по трое-четверо суток проводишь на больничных топчанах и креслах.

Осень у нас была короткой и сухой. За месяц слетела листва с деревьев, первого ноября столбик термометра опустился ниже нуля и выпал постоянный снег. Сегодня минус двадцать, ночью было тридцать. В части получил тёплый камуфляж, берцы с мехом внутри и овчинный тулуп для зимних построений. Морозы хорошо переносятся, но когда с Байкала дует ветер (Баргузин), то пробирает до самых костей и тулуп не спасает. Окна утеплил мохом, ватой и скотчем. Считаю, что и сорокоградусные морозы переживём. С работы принёс камин на три киловатта. По телевизору показывает пять каналов, иногда шестой местный, по радио — три FM-радиостанции. Записался в библиотеку, так что скучать не приходится!

 

09.01.1999 г., Улан-Удэ-40

Привет, папа! Не дождавшись твоего письма, решил написать.

Вечером тридцать первого декабря я устроил для себя экскурсию по сопкам — бегал три часа, проваливаясь местами по пояс в снег. Было и страшно и необычно находиться среди дикой природы. Для таких пробежек я беру с собой небольшой нож. Людей почти не встречаешь, да и зверей тоже. Лишь пару раз видел волчьи глаза, светившиеся в темноте, что придало мне ускорение. Затем мы пошли в Дом художественной самодеятельности, где собралось две трети нашей бригады. Было довольно весело. Лотерея, художественные номера, песни, конкурсы, танцы. Разошлись под утро, встретив Новый год по местному и по московскому времени.

На работе завал: годовой отчёт, шесть дежурств в месяц на скорой помощи, подготовка к комиссиям и эпидемиям. Все праздничные дни были посвящены борьбе с гриппом. Переболело почти семьдесят процентов солдат и офицеров. Я развернул изолятор в казарме и организовал лечение. Правда, командир не оценил моей работы и объявил выговор за срыв боеготовности нашей части. Но я не сержусь на него. Он ведь академий не заканчивал.

Цены в магазинах Бурятии повысились в четыре раза, но зарплату поднимут в полтора, и то с января. Правда, платить стали своевременно — как будто государство намеренно спровоцировало кризис, чтобы рассчитаться с должниками. Единственный плюс — это паёк, который сейчас стоит, как моя зарплата. Что будет дальше — не знаю.

 

Случай «подрыва боеготовности» бригады спецназ, произошедший где-то за Байкалом

Как доктор, я не могу судить о специфике элитных подразделений боевого предназначения. Но могу оценить показатели заболеваемости и травматизма среди личного состава.

Постулат первый. Травм в армии нет.

Если есть перелом лодыжки, например, желательно, чтобы он звучал, как застарелое повреждение лодыжки, если есть растяжение связок — тендовагинит или миозит. Если удар тупым предметом с ограниченной поверхностью приходился в область головы (а в спецназе принято среди солдат проходить крещение разбиванием пустой стеклянной бутылки о лобную область, ещё лучше, если вместо неё будет красный кирпич; белый не бьют, а может и бьют, но я не видел), — значит у солдата кроме ссадины, царапины или астенического состояния другого ничего быть не может.

Так заведено, что по полученным травмам проводится административное расследование, сочетающееся со сбором объяснительных, написанием рапортов, звонков в вышестоящие инстанции, составляется акт административного расследования. В каждой части есть нештатная группа дознавателей, причём дознавателем может стать любой офицер. Все травмы записываются и регистрируются в трёх журналах (у доктора, у замполита, в финансовой службе). Их стараются избегать введением различных предварительных инструктажей (всегда есть масса книг-журналов инструктажей) или наложением запретов (например, проще запретить занятия рукопашным боем, так как в них очень часто ломаются челюсти и ноги, чем обеспечить страховку и бороться с дедовщиной).

Ну, а если они возникли? Тогда здесь появляются другие способы разрешения вопросов. Надавить на своего доктора. Пусть лечит её в медпункте под видом панариция, фурункула или ОРЗ. Будет артачиться — лишить квартальной премии или в отпуск пойдёт в …бре или вообще не пойдёт. Можно договориться с врачами госпиталя. Это сложнее и не всегда срабатывает, так как там уже наступает контроль со стороны прокуратуры, да и не каждый госпитальный врач рискнёт брать на себя такую ответственность. Можно пролечить травмированного в учреждениях гражданского здравоохранения. Благо медицина — наполовину бесплатная, и эскулапы будут рады. А за лечение заплатят виновник травмы и/или его непосредственные командиры, не досмотревшие за чадом.

Постулат второй. Инфекционных болезней в армии быть не может.

А если и бывают — то это единичные случаи. Это на гражданке — повальные эпидемии коровьего гриппа, «птичьей» лихорадки, а в армии — молодые, здоровые парни, а в спецназе лучшие из лучших и закалённые уже тем, что на шевроне летучая мышь в снайперском прицеле. И не беда, что он всего второй день служит. Форма одежды №2 (голый торс, сапоги), декабрь, Забайкалье, третий месяц зимы, выходи строиться на плац на утреннюю физическую зарядку! А потом: «Это ты, доктор, виноват, что тебя не было на утреннем телесном осмотре или не давал витамины с компотом!»

Летом набегает на солдат другая напасть. Да и не только на них. Дизентерия — злейший враг боеготовности воинского соединения. Она приходит, когда её никто не ждёт и необходимо укладывать парашюты, отрабатывать навыки боевой стрельбы, ночных выходов. А тут — припрёт! И пятнадцать раз на день думаешь, когда же это закончится и весь белый свет становится не мил. Какая служба? Озираешься, чтобы не отходить от мест возможного «десантирования».

Госпиталь переполнен. На сорока штатных койках инфекционного отделения находилось свыше полутора сотен мучающихся и ожидающих благополучного разрешения. Курс лечения — двадцать один день, при трёхкратном отрицательном посеве. Шигелы (возбудители дизентерии) не спрашивали и «входили» без разрешения.

— На что жалуемся?

— Ой, живот болит, урчит, аппетита нет никакого, с горшка не слезаю! Только отойду, опять хочется штаны снять!

— Температура есть?

— Не знаю, не измерял.

— Бери судно, иди в туалет, принесёшь, покажешь своё «сокровище». Потом к медсестре за градусником! Следующий! Фамилия, имя, отчество, год рождения, подразделение, жалобы.

В день активно обращалось до двадцати человек. Офицеры стеснялись и лечились анонимно через аптеки. Одного больного — капитана из Гусиноозёрска я сопровождал с врачом-реаниматологом на вертолёте в госпиталь в Читу. Астеничный, бледный, практически не шевелясь, с подключичным катетером и на кислородной поддержке, он лежал на армейских носилках. Его переводили из реанимационного отделения базового госпиталя в реанимацию окружного. Когда я вынимал утку из-под него, то, о чём нам рассказывали на инфекционных болезнях, было воочию. Употреблять пищу он не мог и находился лишь на парэнтеральном питании. Спустя две недели зафиксирован летальный исход. Возможно, причиной послужили алиментарная недостаточность, массивная кровопотеря из-за кровоточащих язв в слизистой стенке толстого кишечника и дальнейших патогенетических осложнений или сопутствующий иммунодефицит. Ему было двадцать пять. Лечился на дому, по совету сослуживца — соседа по общежитию — левомицетином (антибактериальный препарат). За медицинской помощью обратился на четвёртые сутки. Я не знаю, что написали его родителям и что им говорили сопровождающие груз 200.

— Больные, выходи строиться на улицу перед медпунктом. В колонну по два становись. Шагом марш! Раз… раз… раз-два-три! Взяли ногу! По плацу идём! Смирно, равнение направо!

Не повезло, навстречу из штаба вышел зампотыл! Он всегда найдёт повод для разговора.

— На месте, стой! Вы куда направляетесь так поздно? Время уже к ужину! Кто будет контролировать приём пищи личным составом?

— Я попросил начальника аптеки, она как бывший прапорщик справится.

— А это что за шайку баранов вы ведёте, товарищ старший лейтенант?

— Это больные, товарищ подполковник! Идём в госпиталь, к инфекционисту, подозрение на острую кишечную инфекцию.

— Я вижу, что не здоровые, раз так идут! Бляху на ремне подтяни, что лыбишься! Или боишься, что припрёт? А у тебя что-то подшива несвежая. Вернёшься из госпиталя, устранишь недостаток, доложишь командиру роты о том, что я тебе сделал замечание! Пусть он мне перезвонит! Как фамилия? — бегло раздавая замечания направо и налево, осматривал строй зампотыл.

— Рядовой Цыдыдоржиев! Первый взвод первая рота.

— Наверное, омуля переел? Ладно, шагайте, только строем, а не отарой! Что-то вас плохо учили в вашей академии, товарищ старший лейтенант, если вы не можете с дезой справиться. Или вы на лекциях спали?

— Да лечить дизентерию относительно несложно, но нужно посевы сделать, изолировать больных. Ведь кишечная диспепсия не всегда однозначно дизентерия. А у меня сейчас в медпункте и мест нет — все двадцать четыре койки заняты!

— Так выпишите всех лентяев и косарей! Не можете? Я после ужина зайду в вашу богадельню и выгоню их, места и появятся. А то они ещё и в госпиталях шары в штанах будут гонять.

— Не положено. Согласно приказу начмеда округа запрещено лечить в условиях медицинского пункта всех военнослужащих с подозрением на острую кишечную инфекцию…

— Не умничайте, я и без вашего знаю. Не зря медиков подчинили тыловой службе. Не было у вас порядка, зато теперь появится! Идите, доложите мне вечером по телефону. Я буду у себя в кабинете.

В госпитале приветливо встретил начальник инфекционного отделения — подполковник Нетребало Владимир Иванович, с которым мы являлись ещё и земляками.

— Что так много? Говорил, что будет десять засранцев, привёл шестнадцать.

— Пока собирались, ещё трое с полигона подошли.

— Ладно, надевай халат, будешь помогать писать истории болезни. Что мне тут одному всю ночь корячится? А вы что стоите? Берите каждый утку у старшины и на осмотр бегом марш! Старшина, покажи, где у нас туалеты дислоцированы! И скажи команде выздоравливающих — пусть койки из подвала достают, собирают и расставляют в коридоре второго этажа. Ну что, как там у вас? В Чечню готовитесь? Как командир новый?

— Да более-менее спокойно. Формируют отряд, но когда — пока неизвестно. А комбриг ничего, требовательный и «справедливый».

— Это поначалу, чтобы боялись! Потом обвыкнется, запал иссякнет. Как с такими раздолбаями можно по-другому.

Работа пошла. По второму кругу расспрашиваю о жалобах. Анамнез практически идентичный. Понос появился через два часа после обеда в столовой, ел овощной салат. Пил уголь из ротной аптечки — без улучшения. Через час работы меня вызвали вниз.

— Иваныч, это, наверное, за тобой троица пришла? Глянь в окно! Два подполковника и начмед. Что-то взгляд недобрый, небось, к расстрелу тебя приговорили. Иди, спустись — погутарь, я пока сам попишу.

— Да, это наш новый зампотыл, комбат и Ксения Николаевна.

Спускаюсь вниз. В воздухе напряжение. Трое обступают меня. Крики со всех сторон.

— Как посмел? Почему без разрешения комбрига, не поставлен в известность начмед? Откуда дизентерия? Да ты кто такой? Подрыватель боеготовности отряда, готовящегося выполнять боевую задачу. Да в военное время за такое к стене и без разговоров!

— Все осмотрены начальником инфекционного отделения, у всех выявлена острая кишечная инфекция, показана госпитализация!

— Да ты охренел, старлей, я тебе сейчас морду начищу!

— Выбирайте лексику, товарищ подполковник! Вы видели, как мы направлялись в госпиталь. А за слова ответите!

— Ну-ка, пошли, разберёмся. Да ты пьян!

После первых взмахов на наших руках повисли сопровождающие. Кулаки оставили следы ударов в воздухе! Меня сдерживал комбат Олег Рахлий. Это его бойцов я привёл в госпиталь. С ним у нас, как мне кажется, было взаимопонимание. Крепкий русский мужик, ростом выше ста девяноста и соответствующей крупной комплекции. В этом споре он был на моей стороне. (В двухтысячном он погиб в Чечне — сгорел в танке во время штурма Грозного).

— Не надо, Сергей Петрович, я вас прошу! Он хам, посмотрите, у него ещё молоко на губах не обсохло! За своеволие будете наказаны, за рукоприкладство напишете объяснительную. Можете идти помогать подполковнику Нетребало. Закончите с историями болезни — на беседу к комбригу. Можете сразу с двумя объяснительными. Одну ему, другую мне. И поторопитесь! Время работает против вас. А ваш сегодняшний случай мы разберём на суде чести офицеров. Двоих солдат мы заберём с собой, у них ничего не обнаружили. Неважный с вас диагност!

Быстрая Ксения Фёдоровна в этот вечер была строга, как никогда. Стройная, подтянутая, рыжеволосая, совершившая не одну тысячу прыжков с парашютом, замужняя, но оставившая мужа с дочерью где-то на «Большой Земле». Отношения у нас были подобно двум антагонистам. Она меня считала инфантильной личностью и не скрывала этого. У неё была стремительная карьера от гражданского врача-стоматолога до капитана и начальника медицинской службы бригады. После моего ухода она осталась руководить медицинским пунктом и заниматься лечебной работой. Через месяц в лазарете части умер солдат от прободной язвы. Ещё двое завершили жизнь самоубийством. В бригаде тридцать человек одновременно заболело пневмонией. Её отправили на административную работу — заведовать поликлиникой.

Утро следующего дня. Прохладный ветер доносит запах тайги, окружающей гарнизон со всех сторон. За Удой виднеются байкальские сопки, простирающиеся на север на тысячи километров. Если бежать всё время прямо на север, то можно не встретить ни одного населённого пункта, вплоть до Северного Ледовитого океана. Голубое небо, на котором отпечатывается ежечасно накаляющийся шар. День обещает быть жарким. Но пока об этом можно лишь мечтать. Перепады температур в здешних широтах достигают двадцати градусов.

Бригада спецназ выстроена на плацу. Построение — это обычная процедура. Они необходимы солдату, как зубная паста с щёткой в вещмешке и расчёска во внутреннем кармане на строевом смотре. Без них нельзя в любую погоду. Ритуал, с которого начинается день, хотя в армии день начинается с зарядки и завтрака. Но для большинства — с утреннего построения. Есть ещё построения перед и после обеда, а также после официального окончания служебного времени и вечерняя поверка (не проверка, а именно поверка), а также внеплановые для выяснения, чем заняты офицеры во время служебного времени и как они его проводят. В таких случаях следует выходить с отчётом о проделанной работе.

На некоторых построениях, например по средам, следует выходить с ОЗК (общевойсковой защитный комплект) и противогазом, так как завершение такого построения сопровождается прохождением перед трибунами в противогазе. А если он не ваш или вы вытащили из него клапана, чтобы вам было легче бежать во время сдачи кросса и забыли их вставить, то здесь всё наоборот. Иначе порция черёмухи, подготовленная по приказу комбрига, не забудет пощекотать ваши верхние дыхательные пути и заставит вспомнить всё и вся. Есть ещё построения под названием строевой смотр, который считается особым церемониалом. К нему тщательно готовят вещевые мешки, в которые входит двухдневный запас продуктов, нательное бельё, фляга, котелок, кружка, ложка, бритвенные и письменные принадлежности, фонарик с комплектом запасных батареек, обувной крем, обувная щётка, подворотничок (шесть штук), конверт с бумагой и карандашом, швейные принадлежности, плащ-палатка, офицерская сумка с цветными карандашами и картой, пятьсот рублей на непредвиденные расходы, жетон с личным номером, должностные обязанности, карточка-заменитель выдачи оружия, строевая записка с расходом личного состава подразделения, штатно-должностная книга (ШДК) подразделения. Всё это требует значительных временных затрат и психологической устойчивости. По негласному требованию всё должно быть по отдельности запаяно в полиэтиленовые мешочки, подписано, а на вещмешке, плащ-палатке, подсумке для противогаза и ОЗК пришиты деревянные бирки с указанием порядкового номера военнослужащего в ШДК части или его фамилии с инициалами. Иногда во время этого смотра, продолжающегося порядка нескольких часов, проверяющие (инспектирующие) задают несуразные вопросы.

— Жалобы и заявления есть?

— Капитан Иванов, старший помощник начальника штаба, жалоб и заявлений не имею!

Редко кто говорит что-то другое, особенно перед инспектирующей особой, прибывшей из управления округа. Ну какой инспектирующий будет решать вашу проблему в строю. Это похоже на обращения к высокопоставленным во время телевизионного ток-шоу «Чего хочет страна?»

Но сегодня ток-шоу иного плана. В прямом эфире действующие лица: комбриг — с одной стороны. С другой — несколько сотен подчинённых. В этот раз поставили в строй даже гражданских лиц, работающих в медицинском пункте, и они белыми маячками медицинских халатов разбавляют камуфляжное хаки. Ходил слух: будут общественно наказывать начмеда за драку с зампотылом. Ставили ставки.

— Равняйсь, смирно! Равнение на средину!

Головы синхронно поворачиваются в такт словам начальника штаба. Только сзади стоящие могут расслабиться. Им может повезти, и орлиный глаз комбрига не заметит этого послабления дисциплины строя.

— Здравствуйте, товарищи!

— Здравия желаем, товарищ полковник!

Эхом разносятся многосотенные голоса бригады, долетая до вершин близлежащих сопок, поросших таёжным лесом. Но то ли ветер с Байкала, то ли кто не выспался, приветствие было похоже на волнообразные фанатовские переклички, катящиеся по стадиону.

— Плохо! Не завтракали что ли?

Комбриг был слегка небрит, что придавало лицу ещё более грозное выражение. Он четвертый месяц в части, но успел зарекомендовать себя, как неординарный полководец, настойчивый в требованиях исполнения приказов от своих подчинённых.

— Здравствуйте товарищи спецназовцы!

— Здравия желаем, товарищ полковник!

Даже задние ряды, состоящие из менее ревностных исполнителей службы, отозвались на приветствие комбрига открыванием рта и изображением единения с подразделением. Никто не хотел наблюдать на плацу, как солнце, поднимаясь из-за сопок, поднимает с поверхности горячие струйки раскалённого воздуха. Но комбриг выделял фальшь в таком приветствии и имел в своём арсенале массу способов заставить «уважать» себя.

— Вот, теперь лучше, но ненамного! Тренируйтесь по подразделениям, с командирами подразделений! Десять минут на тренировку. Командиры подразделений, работайте с личным составом! После готовности доложите мне с места.

— Здравствуйте, товарищи!

— Здравия желаем, товарищ старший лейтенант!

Наша репетиция больше была похожа на вороньи трели, нежели на подражание воинскому приветствию.

С третьего захода удалось поздороваться. Но сегодня другой день. И тренировка здесь была усечена и сведена к минимуму. Мне накануне было приказано представлять медицинский пункт, как отдельное подразделение, а не занимать своё штатно-должностное место среди офицеров управления. Мы маячим с левого фланга строя.

— Я сегодня вас всех собрал здесь не случайно! — Комбриг размеренно проговаривает каждое слово, чтобы было понятно последнему солдату в крайней шеренге.

— Старший лейтенант Славин!

— Я!

— Ко мне!

— Есть.

Чеканю шаг под наблюдением сотен пар глаз бригады.

— Товарищ полковник, старший лейтенант Славин по вашему приказанию, прибыл!

— Кругом!… Так вот товарищи военнослужащие… Посмотрите, на этого горе-лекаря!… Он не то, чтобы паршивую овцу вылечить не может, он ещё и разрушает боевую подготовку нашей части… То, что создаётся кропотливым трудом. Мною, моими замами, командирами подразделений… Ответьте перед всем строем, как такое могло случиться, что вы отправляете солдат взводами в госпиталь? Вы что, сознательно сюда прибыли, чтобы вредить нам? Сколько на сегодняшний день военнослужащих отправлено вами в госпиталь, сколько лежит в санчасти?!

— Я никого в госпиталь не закладываю, а госпитализирую больных. А сюда прибыл по приказу начальника ГВМУ по распределению. А военнослужащих, обратившихся с жалобами на жидкий стул, направляю в инфекционное отделение, согласно директивы начмеда округа, которая гласит «…всех больных с подозрением на острую кишечную инфекцию направлять на осмотр врачом-инфекционистом и сдачу анализа кала на дизентерийно-тифозную группу и энтеропатогенную кишечную палочку…»

— Вы демагогию мне здесь не разводите. Вас солдаты слушают. Они к вам приходят лечиться. А вы даже диагноз поставить не можете, не то чтобы лечить их. Я ещё разберусь, как вам врачебный диплом выдали и что вы заканчивали! Напишу командиру госпиталя, пусть аттестуют вас как следует.

— Не вам судить, товарищ полковник!

— Молчать! Я вам слова не предоставлял. Когда буду спрашивать — отвечайте. Так вот соберём комиссии из главных специалистов гарнизона — пусть лишают вас диплома!

— Не вы давали, не вам и лишать!

С этим словами я развернулся и пошёл в сторону противоположную строю в направлении КПП №1.

— На месте стой, раз, два. Встаньте в строй, товарищ старший лейтенант. Я приказываю. Вы куда направились?

— В прокуратуру! — Слова, негромко брошенные через плечо, достигли нужного адресата.

Ноги уносили меня с плаца всё быстрее и быстрее. И вот уже позади КПП. До прокуратуры осталось два с половиной километра. Впереди прямая бетонка, по которой я утром ещё бегал зарядку. Догнали два командира роты.

— Слава, ты молодец! Дай пожать твою руку! Мы бы так не смогли. Ты, что, правда, в прокуратуру собрался? Комбриг погорячился! Да и ты остынь! Он извинился, просил, чтобы ты вернулся. Зайди к нему в кабинет. А в прокуратуру всегда успеешь.

Это был командир первой роты Женя Иванов, которого я уважал. Мне он представлялся настоящим профессионалом среди спецназовцев. Конечно, никакого извинения не последовало, но и наказания тоже. В кабинете один на один беседа пошла о жизни и текущих делах части.

Когда я вышел из штаба, заметил, что на меня смотрят с немым вопросом.

— Ну как там? — не выдержав, первым спросил дежурный по части капитан Новицкий.

— Да всё нормально… за жизнь поговорили… друг друга простили, — ответил ему. Геройские амбиции распирали мою грудь, подкрепляемые тёплыми рукопожатиями сторонников оппозиции.

А к сентябрю эпидемия дизентерии пошла на спад, вместе с наступившей короткой бурятской осенью и первыми ночными заморозками. На смену им пришли платяные вши. Но с ними борьба простая. Враг видимый и осязаемый. Его можно потрогать, щелкнуть между ногтями, он и погибнет. Вынес кровать с постельными принадлежностями на таежный мороз, она — паразит теплолюбивый, несмотря на сибирскую закалку — не выдерживает таких перепадов температур, а нательное бельё и обмундирование можно горячим утюгом прогладить после дезобработки.

Первые шаги всегда бывают трудными, особенно в коллективе сильных борцов. Труднее всего будет, если поддашься нажиму или ещё хуже — станешь инициатором удовлетворения чьих-то слабостей. Невозможно жить и волком-одиночкой, так как всегда найдутся и посильнее особи, поэтому приходится выбирать нечто среднее между швейковским прототипом и студентом-отличником с обратным военному мышлением, при внешне кажущемся соответствии уставным требованиям. Как гласит армейский лозунг: «Живи по уставу, завоюешь честь и славу!» Недалеко от истины…

 

Кроватка

Эти события произошли на исходе 1998 года. Страна ещё не отошла от августовского кризиса-дефолта, а армия — тем более.

Лишь в декабре я получил своё первое офицерское денежное довольствие… за август. Оно ушло на оплату долгов в продуктовых магазинах. Через полтора месяца должен родиться сын. Питерские друзья пообещали подарить детскую кроватку и вещи для новорождённого. Но как их доставить в Улан-Удэ?

Тем временем в части начался зимний период обучения, одной из задач которого была подготовка сержантского состава в учебке в городе Печоры, что на границе Псковской области и Эстонии. Предполагалась отправка самолётом полусотни молодых солдат в сопровождении офицера.

Осмотрев будущих сержантов в медицинском пункте, я написал рапорт, что по своему состоянию здоровья они могут быть допущены к обучению. Однако в связи с неблагоприятными погодными условиями, низкими адаптационными возможностями молодых организмов, необходимо сопровождение медицинского работника.

Начмед выступила против такого решения. Составление годового отчёта, сезонный рост заболеваемости по простуде, борьба с платяным педикулёзом, ремонт медицинского пункта, расконсервация техники — считались более важными.

— У меня сын вот-вот должен родиться, Оксана Петровна! Как и где мне вещи приобретать?

— На Новый год дадим вам недельку отдыха — слетаете!

— А какие гарантии, что роды не начнутся раньше положенного? Да и какой гражданский самолёт возьмёт на свой борт кроватку, не попросив оплаты багажа?

Выслушав наши словесные перепалки, комбриг принял решение.

Позови ко мне, док, начальника строевой. Так и быть, пусть выпишет тебе командировочное удостоверение на четыре дня… А далеко ли ваша кроватка находится от Печор?

— Да совсем рядом с Печорами… в Питере. На электричке туда съезжу. Часа за два, думаю, доберусь! — клятвенно заверил я его. Конечно, приуменьшал, но вот насколько, ещё не предполагал.

Построив солдат учебной роты на плацу, взводник передал их мне по головам.

— Слав, старший команды задерживается. У него семейные проблемы. Подъедет прямо на аэродром. Личные дела и военники у него. Вот тебе список, пятьдесят два человека, — наставлял капитан Женя Иванов, — будь с ними построже. Обалдуи, только что призвались. В головах ещё «гражданские опилки» не выветрились… Самолёт полетит с посадкой и дозаправкой в Новосибе.

— Спасибо, Женя.

На аэродром Восточный прибыли за час до вылета. Подвезли прямо к трапу громадного двухъярусного ИЛа, задняя рампа которого была похожа на громадный клюв птицы-великана, раскрытого в ожидании жертв. В так называемом салоне на откидных металлических лавках уже сидели камуфлированные пассажиры, летевшие из Уссурийска и различающиеся между собой лишь выражением лиц. Ни ремней безопасности, ни мягких кресел, ни санитарных удобств.

Передал список личного состава командиру экипажа. Шапка набекрень, красное лицо, яркий блеск в глазах, шаткая походка и уловимое амбре.

А где старший команды, документы и личные дела? — спросил он у меня.

Лейтенант Дмитручина задерживается… обещал прибыть с минуты на минуту.

— Ну, смотри у меня, старлей! — как-то двусмысленно промолвил лётчик, — иди звони на свой Пакеляж, пусть ищут этого сукиного сына. Нам взлетать с минуты на минуту.

С пятой попытки я дозвонился дежурному по бригаде, который сообщил, что лейтенант выехал больше часа назад и должен вскоре прибыть.

— Ладно, грузитесь пока, — смягчился командир корабля, видя, что солдаты отплясывают чечётку, — но предупреждаю, что это вам не ТУ-154. Ссать и срать в салоне запрещено… и негде. Так что весь балласт оставить здесь… на аэродроме… до Новосиба летим без посадок.

После посещения сугробов солдаты, цокая подковами кирзовых сапог, загрузились на второй ярус железного монстра. Температура в салоне была минусовой. Топливозаправщик уже отъехал от самолета, лётчики заняли места в кабине, а Дмитручины всё ещё не было.

— Где твой старший? — нагнетая обстановку, закипал командир экипажа, — я сейчас подам команду «закрыть рампу».

— На подъезде, товарищ майор…

Что делать с полусотней солдат я не знал. Кому их сдавать? Какие документы оформлять? Ну, а самое главное — рушился мой план с кроваткой.

Самолёт медленно выезжал на рулёжную дорожку, готовый вот-вот ворваться в чёрное зимнее небо. Надежды мои таяли.

Внезапно меня одёрнул штурман.

— Док, командир вызывает тебя в кабину.

— Твой сокол на санитарку вылез? — указывает он на тучного военного, забравшегося на крышу медицинского УАЗика.

— Да… он самый!

— По морде бы ему… Ну ладно, на первый раз прощается. Пусть по боковому трапу поднимается, да поскорей.

На борт взобрался шатающийся, раскрасневшийся и довольный лейтенант.

— На, док, держи баклажку! Будет веселей лететь, — он протянул мне двухлитровую бутылку пива, — а я пока посплю. Разбуди меня, если что.

Пить холодное иркутское пиво не хотелось. В салоне температура поднималась медленно. Казалось, радиаторами отопления выступали наши лёгкие. Самолёт набирал высоту, и наряду с холодом мы почувствовали перепады атмосферного давления. Редкие иллюминаторы были заняты солдатскими головами. Возникало ощущение, будто летишь в холодной, дребезжащей железной бочке… Хотелось забыться и ни о чём не думать.

В полночь приземлились на новосибирском аэродроме Толмачёво. Открыли заднюю рампу, и пассажиры убежали в сугробы. На антрацитовом небосклоне застыл яркий диск полной луны. Её лучи освещали металлическую птицу, которая медленно остывала после напряжённого полёта. Солдатики топтались по снегу, обменивались впечатлениями и дымили огоньками самокруток.

После дозаправки самолёт заехал на стоянку.

— Будем ночевать здесь! Вылет на шесть утра! Вопросы есть? — спросил нас командир, — рампа будет открытой всю ночь. Пусть солдаты наденут на себя все свои вещи и намотают тёплые портянки.

Вопросов не было. Температура за бортом —10°С, и не исключалось её понижение. Поужинав банкой холодной тушёнки с пивом, мы пожелали друг другу спокойной ночи. Я вспомнил лекционные академические часы, когда после ночных дежурств засыпал сидя, уткнувшись шапкой в парту. Но чтобы зимой и ночью в самолёте, почти в чистом поле… такого ещё не было.

Солдаты походили на антарктических пингвинов, вынашивающих своих птенцов в условиях полярной зимы. Они согревались, тесно прижавшись друг к другу боками, пытаясь собрать тепло своих тел. И мы с Дмитручиной последовали их примеру.

Среди ночи я проснулся от ритмичного стука. Ещё сон или уже реальность? Эхом металлической волны отдавался звук подкованных подошв от замерзающих ног, что напомнило мне шаманский танец. Хотя и мои ступни, несмотря на шерстяные носки, требовали разогрева и невольно присоединились к общему ритму.

В шесть утра на борт поднялись отдохнувшие в гостинице лётчики. Умывшись свежим снегом и позавтракав кашей из сухого пайка, мы оставили сибирскую землю. Впереди была ещё одна дозаправка, ещё одна посадка, и под вечер мы приземлились в Пскове.

— Когда обратно вылетаете? — спросил я у штурмана.

— Неизвестно… как топливо подвезут… дней через четыре-пять…

Обменявшись с Дмитручиной телефонами, мы договорились о встрече через два дня. Я отправился на Псковский вокзал, а он уехал в Печоры. С пересадками на электричках и почти за четыре часа добрался до Питера. Тёща знала о моём приезде и загодя собрала у наших друзей для будущего внука ползунки, распашонки, пелёнки и детскую деревянную кроватку.

Утром позвонил, чтобы проверить информацию о вылете. Дежурный по аэродрому несколько озадачил: «Самолёт на Улан-Удэ вылетел час назад…»

Что делать? Как добираться? Как без денег преодолеть шесть тысяч километров?

Соорудил из кроватки подобие переносной сумки. Внутрь сложил детские вещи. С двух сторон прикрепил лямку, что позволяло нести её через плечо. В обеих руках по сумке с домашней консервацией и подарками.

Утром приехал в Печорскую учебку. Отметил командировочное удостоверение, сходил в Печорский монастырь, побродил по лесу. Звонок дежурному по аэродрому не обнадёживал. Следующий самолёт на Восток ожидался лишь после Нового года. Что делать эти три недели, я не знал.

С поклажей отправился на аэродром, так теплилась надежда на чартер. Однако там царили тишина и спокойствие. Метровые сугробы покрывали шасси одиноких самолётов, многие из которых изрядно потрепались временем и коррозией, да ветер играл с кронами сосен-великанов. В прокуренной диспетчерской седовласый капитан решал кроссворд, попивая чай.

— Когда полетим?… — повторил мой вопрос дежурный по аэродрому, — сложно сказать… — и, процедив через сигарету, добавил, — в стране топлива нет… Ничего обещать не могу. Недели через две-три, может, кто-нибудь и полетит. Бесплатный совет хочешь?! Бери билеты на поезд до своего Улан-Удэ и езжай. Быстрее будет!

— На поезд денег нет. С собой только сто двадцать рублей.

— Ну, тогда только… на электричках. А так, если хочешь, звони каждое утро в восемь тридцать. Обычно в это время уже известно, какие рейсы и куда. Остановиться-то есть где?

— Пока нет. Но найду… Мои однокурсники распределились в воздушно-десантную дивизию. Съезжу в аэромобильный госпиталь.

Повесив кроватку на плечо, я ушёл на поиски десантной дивизии.

В госпитале встретил троих однокурсников, служба которых напоминала мою. Наряды-дежурства, прыжки с парашютом, командировки, полевые выходы и всё то же… безденежье.

— Пойдём ко мне, Слава, — предложил Виталий Завезион, — жена с ребёнком уехали, я один в трёхкомнатной квартире живу. Обстановка, правда, простая, но нам ведь не привыкать.

Мне показалось, что он постарел за прошедшие с выпуска шесть месяцев. Глубокие морщины на лице, седые волосы, опущенные плечи, усталость в голосе, а ведь ему ещё не было и тридцати. «Наверное, с женой расстались», — подумал про себя, но вслух ничего не сказал.

В курсантские годы он исполнял обязанности физорга курса, был первый женатый курсант. Мы одинаково любили спорт, вместе воровали хлеб в курсантской столовой, покупали голландский спирт «Рояль» на Сенном рынке и легко находили темы для бесед.

В хрущёвской трёхкомнатной квартире ничто не напоминало о семейной жизни. Кухонный стол из советского прошлого, две чиненные-перечиненные табуретки, гвозди в стенах для одежды, пластиковая посуда из солдатской столовой и… всё. Социальные обои, исписанные тараканьим карандашом, скрипучие деревянные полы, да законопаченные гипсом немытые окна с паутиной по углам. Удивился двум мышеловкам, так как кроме консервов в домашних запасах больше ничего не значилось. Когда мы разговаривали, казалось, что эхо от голосов проносится через все комнаты и достигает соседей. Отметив приезд привезённой из Питера спиртовой настойкой овса, мы улеглись в спальники разведчиков и проговорили половину ночи. Столько произошло в нашей жизни, что казалось всего и не перескажешь.

— Живи у меня, Слава! Столько, сколько надо. Видишь, места хватает. С деньгами, правда, туго, но паёк дают, — проживём.

— Спасибо, Виталя!

Так прошли пять дней томительного ожидания. Днём я изучал достопримечательности Пскова, ходил по магазинам, звонил на аэродром, а по вечерам мы из консервов готовили ужин и обсуждали итоги дня. На шестой день диспетчер сообщил, что ожидается вылет самолёта в Читу.

— Летите?

— Конечно! Через час буду у вас.

— Время вылета пока неизвестно, но поторапливайтесь.

Чита всего в семистах километрах от Улан-Удэ. Оттуда уж точно можно на электричках доехать.

Я собрал все свои сумки, количество которых увеличилось до четырёх. В хозмаге за четвертной прикупил металлическую полочку для сушки кухонной посуды, из которой сделал импровизированный рюкзак. С поклажей выдвинулся на остановку общественного транспорта.

Девять часов утра. В стране час пик. Горожане едут на работу. Двери подходящих троллейбусов закрываются с трудом. Некоторые из них так и не открываются. Попасть в салон кажется нереальным, а тем более с моим грузом. Три троллейбуса ушли, оставив пассажиров в растерянности и недоумении.

— Ты, откуда парень? — спросил у меня приземистый мужчина лет пятидесяти в коричневом пальто и серой кроличьей шапке.

— Откуда я…? Это долго объяснять. Еду из Питера, родом из Киева, служу в Улан-Удэ, военный врач бригады спецназ. Сейчас спешу на аэродром. Самолёт скоро улетает… в Читу.

— Улан-Удэ… мой отец в войну в военном госпитале там лечился… Тебе помочь?

— Спасибо, я сам! — отрезал ему, так как сомневался в бескорыстности помощника.

— Я тебе помогу, но с двумя условиями! — не унимался он, чувствуя мои сомнения.

— Какими?

— Первое условие. Ты выпьешь со мной, когда мы приедем на аэродром. Второе условие. Ты напишешь мне, как добрался до Улан-Удэ.

— Хорошо!

Мой помощник оказался напористым в достижении поставленных целей и с шумом, криком и гамом мы погрузились в первый же подъехавший троллейбус. На остановке «Аэродром» из пластиковых стаканчиков мы дважды выпили по сто граммов холодной водки и закусили одной конфетой на двоих.

— Может, ещё по третьей, на дорожку?

— Ой, нет, спасибо! Меня тогда на борт не возьмут!

Я поблагодарил спасателя за помощь, записал его адрес, и в приподнятом настроении ушёл на поиски самолёта.

Но на аэродроме всё было без изменений. Всё те же самолёты, всё те же сугробы, столетние ели, да одинокие сороки. В диспетчерской сменился дежурный, и новый не владел информацией по мне. Однако алкоголь уже подействовал, поэтому тревожиться я не стал и незаметно погрузился в сон.

— Док, бери лопату, пойдем взлётку чистить! — разбудил меня командир подъехавшего через час экипажа.

— Шутите?

— Шучу… Давай по сто грамм для согрева?! А потом почистим лишь выезд на рулёжную дорожку.

Через два часа работы одного пассажира и четырёх членов экипажа дорожка была расчищена. Мы выпили за проделанную работу. Через час подъехал топливозаправщик. Затем мы выпили ещё… и через час ещё… Наконец, взлетели.

Пассажиров кроме меня не было, и я мирно улёгся на мягких мешках. Самолёт вёз какие-то грузы, как сказал командир — «новогодние подарки» — и летел на Дальний Восток с дозаправками в Воронеже, Новосибирске и Чите.

Вечером следующего дня мы приземлились на аэродроме Домна, что в сорока километрах от Читы. Пешком я добрался до занесённой снегом железнодорожной станции. Она представляла собой полустанок из XIX века. Одинокий домик, импровизированная деревянная платформа на один вагон, болтающийся от ветра фонарь и изъеденное ржавчиной расписание электричек. На запад, как и на восток, электропоезда курсировали лишь дважды за сутки. Я выбрал для себя восточное направление. Следующая электричка на запад была утром. Прыгая по глубокому снегу вокруг дома, я считал остающиеся до прибытия часы-минуты. Меховые берцы, как и тёплый камуфляж спецназовца, не спасали от ветра и холода. Так прошло два часа. Затем на санях, запряжённых мохнатой лошадью, как из сказки, подъехал одетый в армейский тулуп и валенки хозяин домика — станционный смотритель.

— Замёрз, служивый?

— Есть маленько…

— Заходи, сейчас буржуйку растопим, чайком согреемся.

— Спасибо.

За разговорами о жизни, чаем с баранками незаметно прошёл ещё один час ожидания. Пётр Иванович не советовал путешествовать электричками в западном направлении.

— Народ встречается разный. Бывают, стёкла бьют, лавки снимают, воруют, что плохо лежит, да и расписание соблюдается не всегда. Уж лучше взять билеты на поезд из Читы до Улан-Удэ.

Поблагодарив за угощение и тепло, я сел в электричку родом из детства. Мне показалось, что в ней ничего не изменилось за прошедшие четверть века.

В Чите обратился к коменданту железнодорожного вокзала с просьбой помочь добраться в Улан-Удэ. Он был родом из Питера и закидал меня вопросами о городе.

— Так ты почти мой земляк, раз прожил там семь лет. Садись за стол, пиши на моё имя рапорт. Укажи номер командировочного, весь маршрут поездки и просьбу о выдаче ВПД на проезд в купейном вагоне от станции Чита до станции Улан-Удэ.

— Да мне и плацкартный сойдёт.

— Пиши купейный вагон, ты же — офицер!

Отблагодарив его двумя бутылками питерского пива, я отправился на вокзал выкупать билеты.

— Ближайший поезд на Улан-Удэ, на который остались билеты, будет завтра вечером, — комментировала выписку билета кассирша. Поедете?

— Конечно, поеду!

Следующие сутки я провёл на вокзале, невольно наблюдая за его жизнью. Вот китайцы, сидя на полу, смакуют пиво из национальных плошек и закусывают жареным арахисом, который ловко поддевают палочками. Они быстро пьянеют, смеются, плюются и глаза их ещё больше сужаются. Вот привокзальный бомж пытается обокрасть заснувшего гражданина, но у того срабатывает интуиция, и он прогоняет бомжа как назойливую муху. Вот милиционер что-то обсуждает с торговцами ларьков и с довольной улыбкой и со свёртком в кармане отходит от них. Я ощущал себя действующим лицом этой жизни. Интересно, а как я выгляжу в ней со стороны? В ватном костюме, берцах, обложенный поклажей, ставший заложником вещей.

Выяснилось, что и мои нехитрые пожитки представляют интерес для местных мошенников, и я трижды за ночь отбивал их нападки. Сна не было, также как и других условий для полноценной жизни. Ни умыться, ни сходить в буфет, лишь мысленные гонки да нехитрые перекусы. Со своим негабаритным грузом я малоподвижно сидел на занятых мною скамейках и ждал прибытия поезда. Кроватка требовала жертв.

Лишь через сутки вокзального плена я вышел на морозный свежий воздух станции. Началась посадка на поезд Хабаровск — Москва.

— Это что у тебя? — указывая на мою поклажу, грозно спросила толстая проводница, которая больше походила на рыночную торговку.

— Детская кроватка.

— Сдай её в багажный вагон. Он находится в начале состава.

— Да она лёгкая, весит не больше семи-восьми килограмм. Я её аккуратно размещу в верхнем багажном отсеке.

— Не положено по технике противопожарной безопасности.

— Ну, пожалуйста, я же её из Питера везу!

— Я дважды повторять не буду.

В багажном вагоне два грузчика с татуированными якорями на руках согласились принять кроватку… но за сто рублей.

— Да я за эти деньги бэушную в Улан-Удэ куплю!

— Твоё право.

— Может, договоримся? У меня нет с собой сотни. Только четвертной могу дать.

— А нам как потом перед начальником поезда отчитываться? Да нас работы лишат из-за какой-то там кроватки!

Побрёл к вагону. Дальнейшие просьбы и уговоры проводника также не принесли никакого результата. Разместив вещи на полках, я не терял надежды, что в последние минуты её сибирская душа смягчится. Увы! И даже моя хитрость с забрасыванием кроватки в тамбур отходящего поезда, не сработала. Проводница нажала на рукоятку стоп-крана и пронзительно засвистела.

— Я тебя сейчас с поезда ссажу за хулиганство! Милиция!!! — закричала она что было силы.

— Не надо милиции… я согласен оставить кроватку на перроне… позвольте хоть вещи из неё достать, — разрывая обёрточную ткань и полиэтилен, я лихорадочно доставал перестиранные ползунки и распашонки.

— Надо было раньше думать… я не имею права задерживать отправление поезда! — кричала раскрасневшаяся проводница, — сейчас ещё штраф выпишу за хулиганство.

Кроватка полетела на обледенелый читинский перрон и, грохнувшись о землю, разломалась на части. На асфальт высыпалось детское одеяльце, матрасик и пакет с тёплыми вещами. Пожилая дама из провожающих на бегу забросила пелёнки и ползунки в мой тамбур. Хотелось плакать и ругаться от несправедливости жизни. Уже ничего не изменить! Я проиграл!

Домой я вернулся без настроения. Чувствовал себя охотником, который упустил свою добычу. В части подумали, что я решил встречать новый год в Питере и намеренно отстал от самолёта. Комбриг, выслушав мой рассказ, приказал написать объяснительную в связи с опозданием в часть, но наказывать не стал. Через неделю друзья-сослуживцы сбросились и подарили нам детскую кроватку.

 

Первый прыжок

 

— Доктор, а вы прыгали с парашютом? — спросил у меня отставной лётчик-испытатель во время сегодняшней консультации.

— Да… Два раза с МИ-8, — ответил я ему и подумал, какой же военный психиатр не прыгает с парашютом?

— А у меня шестьсот сорок семь прыжков… — с гордостью ответил он и воодушевлённо начал посвящать меня в специфическую терминологию прыжкового дела. Я слушал его рассказ, и одновременно вспоминал свой первый прыжок. Мне кажется, что он, как и всё остальное первое, что переживает человек, оставляет в памяти самый глубокий рубец.

— Док, ты сам складывал свой парашют? — перекрикивая шум лопастей МИ-8, спросил зам. начальника по ВДП во время обхода бригады на взлетно-посадочном поле.

— Сам! — соврал я. Я редко вру, но, будучи врачом части, я не успевал посещать лекции по ТТХ парашютов, проводить часы за укладкой на заснеженном плацу, ходить на наземный комплекс в соседнюю ДШБ и многое другое. Поэтому я доверил свой парашют и свою жизнь ефрейтору Балковому, который неглубоко порезал запястье и третий месяц подряд жил в медпункте. Лекции мне зачли за бутылку пива.

— Что-то я тебя на «крокодиле» не видел…

«Крокодил» — это длинная навесная система, которая имитирует приземление парашютиста.

— Не успел, товарищ майор. Извините.

— Извини засунь себе сам знаешь куда. Как я буду смотреть твоей жене в глаза, если с тобой что-то случится?

— Ну, вы понимаете, мне очень надо. Последние дни в этом году прыгаем. Если я не выполню программу, мне не начислят надбавок.

— Жизнь дороже. Сегодня вечером встречаемся на «крокодиле». Лично мне сдаёшь зачет. А пока расчехляйся и езжай на площадку приземления.

От любых тренировок бывает польза. До сих пор вспоминается речитатив «501, 502, 503, кольцо!» Это время, необходимое для того, чтобы дёрнуть кольцо основного парашюта. Что делать, если он не сработает, я так и не узнал. Ребята подбадривали: «Не бзди, док, техника сама за тебя всё сделает!» Второе, чему научила тренировка — это группировка при приземлении. Для этого и нужен был «крокодил».

Я любил в детстве кататься на каруселях. Выбирал всегда поэкстремальнее. Американские горки — самое то. Но когда наблюдаешь через открытую рампу МИ-8 за удаляющейся землёй, понимаешь, что никакие качели-карусели не вызовут подобных эмоций, когда шумная железная коробка раскачивается над холодной бурятской степью и твоя жизнь зависит только от двух ранцев на груди и за спиной и от случая.

— Страшно, док? — спросил командир второго батальона.

— Нет! — честно ответил я.

— В первый раз редко кто боится… — изрёк он, и я почувствовал его увесистый башмак на своей пятой точке.

Странно, — мелькнуло в голове, — а зачем? Я ведь и не сопротивлялся. Мне показалось, что мысли мои ускорились и я стремительно лечу вниз головой, раздуваемый холодным воздухом, которой норовит снять с меня зимний бушлат и тёплую шапку-ушанку. Мой вертолёт скрылся из виду, оставив за собой след из таких же как я пикирующих вниз счастливчиков. После речитатива и улетевшей в неизвестную сторону красной рукоятки кольца мир повернулся ко мне привычной стороной. Белый купол наконец-то раскрылся, и я медленно, как бревно, стал опускаться к Земле. Соседи кричали мне что-то ободряющее, я отвечал взаимностью и ждал приземления. Самое интересное позади.

— Ну что, док, становись. Буду переводить тебя в десантники! — сказал командир роты и новый друг.

— Обязательно?

— Ты же хочешь носить синий берет?! — утвердительно спросил он.

Я решил не уклоняться от ритуала и занял позицию для удара. Юрка со старшиной раскачали брезентовую сумку со сложенным парашютом, и я почти месяц вспоминал пятой точкой щедрость перевода в десантники.

Вечером после водки на мою голову водрузили синий берет, который цеплялся лишь за самую макушку. Я гордился им. Почему — не знаю. Наверное, как и всем первым. После второго прыжка я понял, что прыгать мне не нравится и эта зависимость не для меня.

 

Примечания

ТТХ — тактико-техническая характеристика

ДШБ — десантно-штурмовая бригада

ВДП — воздушно-десантная подготовка

МИ-8 — вертолёт

 

01.02.1999 г.

 

Позади январь — год кролика, зайца, кота. Новый год прошёл в шумной весёлой компании, несмотря на то, что в семейном бюджете было пусто, так же как и в холодильнике. Но друзья не оставили на произвол судьбы. Скинувшись по двести семь рублей (1$=22р.), мы два дня гуляли, как ненормальные, словно назло всем: заботливой армии и заботливому государству, которые после августовского дефолта не могли оправиться и на три месяца забыли о необходимости выдавать денежное довольствие.

Напоследок уходящего года решил убежать в сопки правобережья Уды. Эксцентрично, страшно, но трёхчасовой пробег оставил незабываемые ощущения. Когда ползёшь вверх по сопке на четвереньках, с зажатым в руке ножом, прислушиваясь к каждому постороннему шороху (а вдруг волки?) и вглядываешься в следы на снегу, а затем подобно снежному кому паришь вниз, слаломом между выступающими камнями и брёвнами, опускаясь на мягкую перину из снега и еловых веток. Обратно прибежал уже затемно.

Новый год встречали всей бригадой в доме творчества. Долго ждали речи комбрига Платонова (все уже знали, что он вот-вот уходит в подмосковную Загорянку), после которой можно было смело пить, не прислушиваясь к остальным тостующим. Викторины, прыжки в мешках, танцы, загадки. Спустя пять часов встретили Новый год по московскому времени, затем по киевскому. Разошлись около семи.

В десять утра телефонный звонок. Трубку подымать было тяжело. Через пятнадцать минут последовал второй, но уже в дверь. На пороге посыльный: «Вас вызывает командир части. Срочно прибыть в медицинский пункт».

За сутки в медпункт обратилось около сотни человек. Было решено развернуть изолятор в казарме батальона связи, но выделять никто ничего не хотел. Похмелье быстро прошло. Анализы, градусники, флюшки. За новогодние праздники обратилось триста шестьдесят человек. Всё обошлось. Для меня выговор с лишением двадцатипроцентной надбавки за сложность и напряжённость. За что? В армии всегда найдется повод. Чтобы выполнить всё, что положено, не хватит и двадцати четырёх часов в сутки. После него было приказано начинать рабочий день в шесть сорок с осмотра подразделений и контроля телесных утренних осмотров согласно директивы ДГШ-31.

Второй выговор спустя неделю. За низкий контроль. В части вторая вспышка — платяного педикулёза, занесённого с банно-прачечного комбината. А у элитных войск спецназа ГРУ такого быть не должно. Словно солдаты здесь другие. Рождество встречали всей частью на плацу с проведением телесного осмотра на тридцатиградусном морозе. Как сказал комбриг «Вошь на морозе погибает». А так как ДэДэАшки не работали, средств для борьбы с паразитами тоже не было, решено было бороться с ними Забайкальским холодом. Весь личный состав переодели в новьё, а всё обмундирование, белуху разместили на плацу. Здесь выстроены были в ряды двухярусные кровати. Так продолжалось три дня. Победа была за нами!

 

07.02.1999 г.

Прошло четыре дня, как я стал папой ещё одного маленького человечка. Поначалу я даже не понял что к чему. Но с каждым днём гордость и счастье распирает мою грудь всё шире и шире. Я радуюсь за него, за себя, что всё практически позади, что тот, которого мы так ждали, появился на этот свет. Что он ему принесёт — не знаю… Радость, успех или разочарование — всё будет зависеть от него и от непрогнозируемого фатума. Я верю, что жизнь ему улыбнётся не раз, что она ему принесёт нечто большее, чем его предкам и что я буду гордиться своим достойным преёмником. Не знаю, почему. Наверное, каждый родитель так думает о своём последователе, но здесь, мне кажется, нечто большее, чем вера и надежда. Так подсказывает моё сердце и интуиция.

Эти думы одолевали меня всю ночь. Встретившая меня под утро на улице начмед бригады, по-видимому, подумала, что я выпивший. Но пьяным я быть не мог, так как всю ночь охранял магазин (за тридцать рублей в ночь), а в кармане у меня был пневмопистолет для защиты собственности предпринимателя Сергея. Добрый парень! Бывший военный. Открыл магазинчик. Если не наглеть, всегда давал продукты первой необходимости, в долг, под запись. Платил мало, но и на такую работу были претенденты.

Сегодня был на молебне в приходе. Батюшка посоветовал назвать сына Евгением, но мне хочется Богданом, и перенести его крещение во Владимирский собор или Печерскую Лавру, где находятся мои истоки. Не знаю, полюбишь ли ты, мой малыш, эту землю, эти сопки, с их грандиозным величием, с безумно синим небом; полюбишь ли этот суровый край и станет ли он тебе твоей родиной.

Сегодня бегал по ним. Плеер опять отключился из-за мороза, который проник в аккумуляторные батареи. Да и жутко бегать по ним, заткнув уши музыкой, когда вокруг дикие звери, следы которых скрещиваются вдоль осязаемой припорошенной снежной тропинки. Под ногами видишь остатки разыгранных баталий в виде следов крови и шерсти. В это время возникает животный страх, выпирающий откуда-то из спинного мозга и гонящий прочь от этих мест, что придаёт силы для новых ускорений.

Так и сегодня опять заблудился, хотя и заворачивал всё время влево, как сказано в учебнике по выживанию в тайге. Поистине нужно уважать природу, иначе можно пропасть. Лишь тогда находишь верную тропу. Спустя два часа я пришёл к своему подъезду, хотя тренировку планировал продолжительностью пятьдесят минут… Искал тропу к заветной высотке-сопке, которая манит к себе своей белой вершиной и откосными подходами. На сей раз она осталась мною непокорённой, хотя казалось — вот она рядом, перебирай только ногами между деревьями. Нет — опять неудача и сопка оказалась вдалеке от моего маршрута. Что ж, оставлю её покорение до следующей тренировки.

Прибежав, приняв душ, поел, ушёл в журнал GEO. И из реальных заснеженных сопок перенёсся в тропический мир Австралии. Мечты, желания, грёзы. Как это всё далеко и неосуществимо, но хочется попасть в эту непознанную мной страну, в эти Огненные холмы, где, мне кажется, я готов бы землю грызть, но чтобы оплатить моей семье достойное существование на Родине, и не в пригороде Улан-Удэ, а где-нибудь хотя бы в Питере. Ведь здесь, как мне кажется, время теряется понапрасну. Я далёк от мысли, что достигну чего-нибудь потрясающего на поприще военной карьеры. Я не смогу стать приспособленцем или бравым офицером, чтобы хватать звёзды на погоны. Но на сегодня я не вижу более достойного способа для заработка материальных средств, чтобы содержать квартиру и обеспечивать жизнь.

Вчера получил зарплату за июль (спустя девять месяцев неплатежей), с радостью заметил, что она поднялась на шестьдесят рублей (т.е. на три доллара). Что ж, недавняя телеграмма командующего округа «О материальной поддержке военнослужащих отдалённых регионов» как-то косвенно укрепила мой семейный бюджет. Также порадовался, что лишение двадцатипроцентной надбавки за сложность и напряжённость не оказали никакого влияния на итоговую сумму (благодаря усердию Людмилы Георгиевны, которая случайно забыла про рапорт начмеда части с резолюцией комбрига о лишении меня этой суммы за «низкую исполнительность»). Шоколадка Alpen Gold была скромным подарком за её заботу. Так же как и двухлитровая бутылка пива для нач. фина в знак благодарности за своевременно выплаченные отпускные. Хотя что делать с этой невыразительной суммой 1600руб. (80$)? Можно её потратить на массу необходимых вещей, а также на выплату долга Эдику (400р.), можно её перевести в доллары или марки, и отложить до предполагаемого летнего отпуска, когда они окажутся весьма кстати, хотя когда деньги не бывают некстати? Смешно! Начфин, как мне показалось, был удивлен моему подарку, и даже спросил: «Сколько она стоит?» Но разве говорят цену «подаркам»? Смешной, своеобразный чудак. Как хорошо, что сегодня не встретил барышню — НМС, прямо какой-то елей на душе разливается.

Вчера был у семьи Логиновых. Лепили пельмени. Для меня это было дебютом, не скажу, чтобы он получился удачным. Но сваренный кофе всё компенсировал.

Отсортировал все свои письма, бумаги. Отказывается, отец написал мне больше писем, чем все мои друзья, товарищи, знакомые вместе взятые. Как будто он пытался восполнить тот пробел, который был допущен им в детстве. Мне, кажется, что со временем мы становимся ближе друг к другу, чем это было при первых наших встречах после отчимовской оттепели, когда мне было разрешено с ним встречаться. Порою мне кажется, что в его письмах я нахожу ответы на возникающие у меня вопросы. Так и в последнем: «Дважды в одну воду не войдешь!» Хотя вроде бы как в уме собирался это сделать — вернуться в Питер и начать трудовую жизнь наподобие курсантской. Хочется, но понимаю, что ничего из этого не выйдет. Часть вины я отношу и на августовский кризис, благодаря которому доллар подорожал в четыре раза и благодаря которому мы стали в эти же разы беднее. При таком положении бороться за выживание в большом городе — неоправданный риск. Здесь же вроде бы есть квартира, зарплата, продпаёк, необременительная работа, друзья, я думаю — мы не пропадём. Жизнь меняется просто непредсказуемо и её калейдоскоп непросто разгадать, тем более предугадать и всё предусмотреть. Никогда нельзя жалеть о прожитом. Ведь и здесь, несмотря на внешнюю непривлекательность окружающего бытия, мы черпаем для себя что-то, что нельзя было бы взять в других местах, ведь и здесь совершенствуются наши мозг, душа, тело, получая то, чего в других местах могло и не быть. Так что нельзя жалеть о прожитых днях, где бы они ни были. Этот урок я для себя сделал, будучи срочником, когда смотрел на своих сослуживцев, которые, кто иглой, кто ручкой вычеркивали свои дни в календаре и настойчиво ожидали своего дембеля. У некоторых эта привычка остаётся надолго и продолжается после демобилизации.

Возможно, наступило затишье. Но перед чем? Ах, как хотелось бы узнать, что ожидает впереди, но в этом и вся красота жизни — что никогда не знаешь ожидаемого. Ты вроде что-то можешь планировать, но порою выходит, что ты себя обманывал в своих фантазиях, построениях будущего. По каким же законам мы живём, что движет нашим разумом, сердцем, что за неведомые силы стоят у нас за спиной, толкают на те или иные поступки, заставляют любить, страдать, ждать, надеяться и жить…

Вспоминаю прошлый год. «Чёрная дыра» — опустившийся человек, страдающий по несбывшемуся будущему, изнурённый мотанием и бешеным ритмом своего уклада, стоящий на грани физического и психического истощения. И сегодня!

Несмотря на то, что я нахожусь в не блатном месте, почти на окраине России, совсем не довольный каждодневно выполняемой работой, тем более своим непосредственным начальником, мне кажется, что я счастлив! У меня есть любимая семья!!! Это ведь главное в этой бушующей стихии, где каждый хватается за каждую соломинку в надежде, что это будет его спасением. Может ли это быть самообманом, самовнушением, иллюзией? Скорее нет! Ведь мы по крупицам создаем своё счастье, и если один из кирпичиков окажется пустышкой, фикцией, то всё рухнет подобно карточному домику.

 

12.02.1999 г., Улан-Удэ-40

 

Привет, папа! Рад сообщить тебе, что третьего февраля у нас родился сын, которого назвали Богданом. Характер у него более-менее спокойный: спит, ест, покряхтит и дальше спит. Дважды выходил с ним на прогулку и дважды купали. Внешне он похож на меня в детстве: белые волосы, голубые глаза, губки-бантиком.

Друзья по этому случаю подарили нам кроватку, б/ушную зимнюю коляску, а коллеги из медпункта — пять метров портяночной байковой ткани для пелёнок, двадцать метров марли для памперсов. С коллективом мне повезло. Только здесь в Забайкалье я понял, что такое настоящие друзья. С такими можно и в тайгу пойти, и в бой, если придётся.

С первого февраля взял отпуск, но ощущения отдыха нет. Работа под боком. А там всё кипит. Умер солдат, которого избил сослуживец, другому солдату отбили селезёнку и он полетел в Читу, у другого обнаружен туберкулёз и в роте проводятся эпид. мероприятия, вспышка гепатита и вши, вши, вши кругом. Сам понимаешь, что ноги и голова несут меня на работу.

Совершенствую кулинарные изыски. Недавно предложил знакомого взять их на реализацию, но он сказал, что разрешение от санэпидемстанции будет стоить значительно больше, чем выгода от продажи.

В январе подрабатывал ночным сторожем в продовольственном магазине. Ходил по ночам с пистолетом вокруг него. Платили по двадцать рублей за ночь (один доллар). Но в феврале меня уволили, так как разрывался между работой и домом. Я не печалюсь. В части меня рассчитали по январь и дальше обещают платить своевременно. Хотя довольствие нам так и не подняли. Я не удивился, так как давно перестал верить нашему Президенту. Ещё осенью он рапортовал, что все долги военным погашены.

Пытался устроиться врачом в больницы Улан-Удэ, но меня не взяли. Да и там вместо денег выдают лишь продукты. Так что военным ещё повезло!

Недавно подсчитал свой заработок, как прямой, так и косвенный (форма, транспорт, квартира, лечение) и решил, что молодой врач столько не мог бы заработать. Да и до минимальной военной пенсии осталось служить шесть с половиной лет. Десять календарных лет я уже отслужил, а в Забайкалье год службы засчитывается за полтора.

Завтра у нас праздник — Бурятский Новый год — Сагалганаар или праздник Белого месяца. В этот день принято есть только белую пищу: позы и водку. В этот день дарят подарки и поют песни.

Зима у нас подходит к концу. Месяц стояли сорокаградусные морозы, а так всегда минус двадцать. Переносится это легко. Хотя говорят, что в мае ещё падает снег, я уже нарвал в сопках багульника и поставил его в банку с водой. Уже и почки набухли. Наверное, я тороплю время…

 

29.03.1999 г., Улан-Удэ-40

Наконец появилось время, чтобы написать тебе ответ. Твоё письмо я получил десять дней назад.

Землетрясение у нас действительно было, сила толчков 4—5 баллов, но мы так крепко спали, что узнали это от соседей, которые от страха выбежали на улицу в тридцатиградусный мороз. На следующий день ожидали повторные толчки: все вышли на улицу, но ничего не случилось. По бурятскому ТВ сказали, что такие толчки наблюдаются раз в сорок лет. Так что мне несказанно повезло.

Февральский отпуск пролетел мгновением, и в марте я полноценно приступил к работе. Уже месяц работаю в режиме нон-стоп. То есть без праздников и выходных. Связано это с приездом начальника штаба ЗабВо генерал-лейтенанта Болдырева, который в предыдущий свой приезд приказал сделать мой медпункт образцовым в округе. Поэтому на ремонт выделили сто тысяч рублей, рабочую бригаду, а меня временно сделали прорабом. Ежедневно я беру пятнадцать солдатиков и столько же строителей, маляров, штукатуров и руковожу рабочим процессом. Работа нервная, напряжённая и в чём-то даже интересная. Я стал разбираться в строительстве и освоил новые навыки.

Медпунктом можно похвастаться. Есть столовая для больных, шесть палат по четыре койки в каждой, кухня, аптека, душевые кабинки, ванная комната, кабинет стоматолога. Многие приходят ко мне, как на экскурсию. Но такая напряжённая работа обошлась мне выговором и лишением надбавки за сложность и напряжённость — двести пятьдесят рублей! Вот такие парадоксы. Это за то, что я огрызнулся своему начальнику, так как не успел выполнить месячный доклад по заболеваемости, хотя это не входит в мои обязанности. Комбриг вызвал меня в кабинет и на протяжении часа читал лекцию в непристойных выражениях. Я бы может быть и стерпел, но тут совсем по-скотски, да ещё и с запахом амбре.

Помнишь, я тебе писал, что в январе у нас убили солдата (кулаком или сапогом в голову). Командир части приказал получить две тысячи рублей аванса в кассе на ритуальные услуги (покупка цинкового гроба, сопровождение). Деньги я получил и отдал ему (они пошли на взятку прокурору). Когда я спросил, как я буду отчитываться за них, он сказал: «не переживай, всё решу!» В конце января комбриг сменился. Деньги я смог погасить, так как достал настоящие квитанции, по которым покупался цинк на собранные деньги от сослуживцев. Он же их и подписал, чтобы я сдал отчёт в финслужбу. А потом отказался от своих слов и обвинил меня в подделке документов, почерка и в том, что я разбазарил деньги. Когда я стал сопротивляться и давить на совесть, он сказал, что для получения полковничьих звёздочек он и не через такое проходил и что понятия «совесть» и «спецназ» несовместимы.

Представляешь, получается, что я три месяца буду сидеть на одном пайке! У меня есть три выхода из этой ситуации. Подать в суд. Написать в управление округа. Убежать из этой части при первой же возможности.

Но всё усложнилось Балканским кризисом. Сегодня внезапно начались прыжки с парашютом. Хотя в прошлом году не хватало топлива для вертолётов. Таких бригад, как наша, четыре в России. Поэтому есть возможность попасть в «горячую точку». Сегодня я дежурный врач на площадке парашютистов.

Продолжаю на следующий день, так как во время моего дежурства один из прапорщиков при приземлении сломал кости голени. Открытый перелом. И я оказывал ему неотложную помощь, а потом доставил в госпиталь.

Вчера обсуждал с начальником свой майский отпуск. Она дала добро при двух условиях. Доведение медицинского пункта до рабочего состояния. Подготовка всей медицинской документации. С одной стороны, это немного, с другой — работы без конца и края.

Богдан вырос на шесть сантиметров и прибавил в весе полтора килограмма. При этом стал очень беспокойный и крикливый. Может, так проходит становление характера? Спать он не дает ни днём, ни ночью. До четырёх месяцев нам дают детское питание на молочной кухне. Покупать в магазине довольно накладно. Пачка стоит пятьдесят пять рублей. Её хватает на пять дней. Вводим различные прикормы. Избегаем китайских яблок, от которых часто бывают отравления.

Пока писал тебе это письмо, произошло ещё одно ЧП. Молодой лейтенант при приземлении разбил себе голову. Парашют налетел на столб. Я его перебинтовал и отправил в госпиталь. Вообще прыжки в этот раз довольно травматичные. Ежедневно прыгают сто человек, травматизм составляет десять процентов. Завтра и я планирую сделать свой первый прыжок.

С первого апреля поднимают зарплату на триста рублей. С этого же дня ожидается повышение цен. Жизнь всё дорожает и дорожает. Я развиваю своё кулинарное творчество. Научился делать торт Наполеон, пирожное картошка из хлебных сухарей, а недавно приготовил шоколадные конфеты из вермишели второго сорта.

 

29.05.1999 г., Улан-Удэ-40

Привет, папа! Конец апреля и май вышли довольно напряжёнными. Как ты помнишь из нашего телефонного разговора, я должен был пойти в отпуск в мае. Но вместо тридцати дней, мне дали пять суток по семейным обстоятельствам. И это притом, что билеты на самолёт у меня уже были куплены. Ситуация усложнилась тем, что заболел Богдан и местные врачи не смогли выставить ему правильный диагноз, предложив колоть ему антибиотики. И хоть я не педиатр, решил лечить его, как меня учили в академии. Забегая вперёд, скажу, что это привело к позитивному результату. Так вот, вопрос о вылете решился в одиннадцать часов вечера — за десять часов до посадки в самолёт, а отпускные деньги выплатили за два часа, а в аэропорт на машине ехать час, так что мы чудом успели. В полёте делал Богдану инъекции и давал лекарства. В Москве встретил друг на машине и отвёз на Ленинградский вокзал, где разместились в комнате матери и ребенка.

В Питере зашёл в гости к бывшему начальнику курса и начальнику второго факультета. С их слов — треть моих однокашников уже уволились из рядов ВС РФ. Начальник факультета предложил мне должность курсового офицера. Я навёл справки — место стоит 1000 у.е. — и понял, что это не для меня. Большую часть времени я решал вопросы о переводе в Европейскую часть России. Были два варианта: начмед бригады в Сенеже и начмед в Луге. По второму вопросу переговоры веду уже полтора года. Перед вылетом в Улан-Удэ мне позвонили и сказали, что должность стоит 500 у. е. Деньги для меня большие, и хоть я мог бы занять эту сумму, гарантий, что меня отпустят из штаба округа, нет, а «фирма» ничего не гарантировала. Я отказался, да и вообще против того, чтобы платить деньги за трудоустройство. Мне кажется, что это пережиток феодализма.

Поэтому я сейчас оказался в цейтноте. Выбраться на Запад нет возможности, а оставаться на Востоке мне надоело, так как ежедневно думаешь о возвращении. Я открыто заявил, что не хочу служить в спецназе при таком руководстве. Вместе с тем я задержался в отпуске, и на меня завели уголовное дело. Командир грозится, что посадит меня на три года за дезертирство. Но я уведомил его, что был занят лечением и обследованием ребенка. Он же сказал, что на первом месте должна быть служба, а потом семья. С его слов выходит, что чем лучше я буду относиться к семье, тем хуже буду служить, тем меньше мне будут платить, и тем хуже я буду жить. Вот такая уставная философия! Бред! И это я выслушиваю постоянно.

Вчера меня разбирали на аттестационной комиссии, где постановили: перевести в другую часть, подальше от «жемчужины Забайкалья», на низшую должность, так как с административно-хозяйственной должностью я не справился. С последним я где-то согласен, так как невозможно сделать невозможное: работать и за себя, и за своего начальника, и выполнять безумные приказы и распоряжения. По моим справкам и по зубоскальству начальника тыла с начмедом, меня хотят заслать в Борзю, на границу с Китаем. Это 1200 км к востоку. Место считается очень гнилым и диким.

Для себя решил, что напишу рапорт на разрыв контракта по невыполнению условий со стороны МО. Хоть и говорят, что по этой статье сложно уволиться, буду пытаться. Я не вижу ничего ценного в том, что прохожу службу в Забайкалье. На учёбу не отпустят, на перевод в госпиталь не хватит денег. А впереди ещё четыре года контракта. И хоть здесь есть немало плюсов: зарплату повысили в полтора раза, есть квартира, выдают продпаек, форму, красивая природа и приятный климат, сердце моё рвётся из этих красот, хотя я и понимаю, что первое время придётся нелегко.

 

24.07.1999 г., поезд

Привет, папа! Сейчас еду в поезде в Читу. Сопровождаю больного солдата с клещевым энцефалитом в окружной госпиталь. Заболел он в лесу, где собирал черемшу. Это местная трава, богатая витамином С. Я говорил комбригу, что надо всем покусанным сделать вакцины, но получил ответ, что в части денег нет, и авось пронесёт.

Вчера только вернулся из Читы, где были соревнования по офицерскому троеборью (стрельба, плавание 300 м и бег 3 км). Команда нашей части заняла восьмое место из сорока пяти.

Богдан с мамой вначале июня вернулись из Питера. Ребёнок изменился. У него вышли два зуба, повысился гемоглобин, снизился лейкоцитоз, купировались проявления энцефалопатии. Он стал спокойнее, смеётся, лопочет что-то по-своему и всё тянет в рот. Тяжело приходится с детским питанием, так как молочную смесь перестали давать на молочной кухне. Пачка стоит 62 рубля, и её хватает на три-четыре дня. Мы покупаем ему фермерское молоко, из которого делаем творог, сметану, кефир. Друзья подарили нам коляску.

Месяц я работал на должности начальника медслужбы части. Начальник взяла отпуск. За это время отношения с комбригом усложнились. Он упрекает меня в том, что за это время в бригаде повысился уровень травматизма. На что я ответил, что водку с офицерами и солдатами я не пью, челюсти им не ломаю, лбы кирпичами не разбиваю. Конечно, мои слова задели его за живое.

Кстати, пришло отношение из Луги. Комбриг с радостью подписал мне необходимые документы на перевод и отправил их в Читу, в штаб округа. А там наложили резолюцию: «Отказать в связи с отсутствием достаточного времени пребывания в отдаленной местности!». Как мне объяснили, чтобы перевестись в другой округ, необходимо прослужить десять лет в Забайкалье. Выходит, что сплошная тирания и ущемление гражданских прав и свобод. Так что моя добровольная ссылка будет продолжаться ещё восемь с половиной лет. Как вариант, можно сделать справку, что кому-то из моих родных не подходит здешний климат, но на подделку документов я не пойду и лучше буду дальше нести службу в прекрасном Забайкалье. В качестве альтернативы предложили должность начмеда танкового полка в Чите. Я взял время на размышление. Мне сказали, что в бригаде спецназ я долго не продержусь. При таком отношении к службе мне уже подыскали замену в качестве супруги полковника. Удручает, что в Чите нет шансов на служебную квартиру. Так что буду искать места в пределах нашего гарнизона.

Ты пишешь, что я кидаюсь в разные стороны. Но прошёл год, и дня не проходит, чтобы я не думал о переезде на Запад. Оставаться здесь и «обурячиваться» я не хочу. Быть хозяйственником и строевым офицером не по мне, заливать свои горести местным спиртом — тоже. Время так быстро бежит, а хочется достичь чего-то в жизни.

Зарплату мне подняли до полутора тысяч, паёк выдают своевременно. Вчера сломался холодильник, и продукты храним у друзей. Здесь стоит жара в тридцать пять градусов. Месяц не было ни капли дождя. На дачах за два месяца выросли огурцы и помидоры. Но в магазинах цены кусаются. Все фрукты стоят больше одного доллара за килограмм. Клубника — два, вишня — четыре, абрикосы по три, картошка чуть меньше доллара за килограмм. С отставкой Примакова подскочили цены на топливо, а вместе с этим в два раза подорожал хлеб и мука. По слухам, скоро литр бензина будет стоить, как в Европе — один доллар.

 

27.07.1999 г.

Продолжаю после командировки. Вчера посетил соседнюю бригаду ВДВ, где мне предложили должность начальника госпитального отделения медицинской роты. Я согласился. В округе тоже поддержали мой перевод. Осталось побеседовать с тамошним комбригом, который, возможно, выдаст мне отношение на перевод. Мои обрадовались, что мы остаемся в Сосновом Бору, так как пока ребенок маленький, ему необходимы простор, чистый климат и качественное питание. Т.е. до окончания контракта мы будем жить здесь. Проблему с питанием я решаю следующим образом: обмениваю хлеб, крупы, тушёнку на зелень, ягоды. Много не возьмёшь, но сыну хватает.

Сегодня дежурю по гарнизонной скорой помощи. Вызовов немного, но день выдался напряжённым. Перевезти, посмотреть, созвониться, решить. Искал себе холодильник по объявлениям. Наконец нашёл. Взял в долг у друга 100 DM, на которые купил двухкамерную «Бирюзу» 1993 года выпуска. Буду надеяться, что он нас не подведёт.

Завтра должен буду выступить на конференции в Улан-Удэ с рефератом «Негонорейные уретриты у мужчин».

В августе начнутся фронтовые учения. Все боевые бригады погрузят на самолеты с оружием и продуктами и десантируют на 1000 км в степь, где будем воевать с вымышленным противником. Я вижу, что боевая подготовка у нас становится интенсивнее. Подобные учения были шесть лет назад. Кроме этого, еженедельно объявляют тревоги, как правило, в четыре-пять часов утра. Поговаривают, что наши миротворцы вылетят к своим коллегам на Балканы. Я бы с удовольствием принял участие в этом, так как зарплата там тысяча долларов в месяц.

 

12.08.1999 г.

Пятый день пребывания в инфекционном отделении в/ч 65409-II. Возможна ли у меня дизентерия? Не отрицаю, так как клинически она подтверждается, хотя субъективно чувствую себя хорошо. Лежу в палате-изоляторе с больным солдатом, которого сам сюда недавно направил — рядовым Лоскутовым, прослужившим два месяца, из них полтора — в госпиталях. Стал замечать, что он проявляет повышенный интерес к моей тумбочке и моим вещам, пользуется моим кипятильником, подъедает то, что приносят на скромные приёмы пищи, если я где-нибудь задерживаюсь. Внутри у меня всё кипит. Так вчера исчезли полбутылки шампуня, полрулона туалетной бумаги, хлеб, масло… Сказать ему ещё не могу, но если так будет продолжаться, то не сдержусь. Может это и не он, а «случайные посетители» из больных, лежащих в коридоре. Госпиталь, рассчитанный на двести человек, принимает в инфекционном отделении сто тридцать. В Бурятии ежегодная сезонная вспышка ОКИ (острых кишечных инфекций), в частности дизентерии. В этом году она напала на Сосновоборский гарнизон. Не обошла она и меня, несмотря на все мои предосторожности и ухищрения. Хотя, может это и к лучшему, так как появилась возможность сменить обстановку.

После десятидневного лежания меня пригласил начальник инфекционного отделения и предложил поработать на благо отделения. Я, конечно же, согласился. Принёс из медпункта белый халат, и вот я уже принимаю больных. Описываю истории болезни, делаю назначения, осматриваю пациентов. «Здорово, какая же интересная работа у врача госпиталя», — думал я тогда! Я ощущал себя доктором, врачом, а не человеком с медицинским образованием, себе не принадлежащем.

 

19.09.1999 г., Улан-Удэ-40

Привет, папа! Ты единственный, кто регулярно пишет мне письма. Остальные потихоньку забыли. Я не расстроен, так как понимаю — дела, заботы, жизнь, расстояния.

У меня всё хорошо. Повысили зарплату на двести рублей в месяц. Сейчас у нас пора выдачи овощей. Офицеру положено 18 кг картошки, 4,5 кг капусты, по 1,5 кг морковки, свеклы, лука. Хочешь — бери ежемесячно, а хочешь — сразу на год. Так что, несмотря на все наши долги, я смог отдать сто немецких марок за холодильник. Жизнь полегчала. Я готовлю овощные блюда, пеку торты и пироги. Сегодня получил на складе 18 кг минтая и тоже запустил его в производство.

В этом году дебютировали в консервации. Цены на огурцы упали до смешного — два с половиной рубля за килограмм, и мы замариновали пять трёхлитровых банок огурцов и три банки с грибами.

Сегодня воскресенье, и я традиционно на работе с утра. В бригаде очередное ЧП. В среду сбежал солдат со штык-ножом. В четверг он напал на нашего часового и отобрал у него автомат. В пятницу он совершил грабёж магазина, угрожая автоматом. Забрал продукты и деньги. В субботу он ограбил второй магазин, где убил продавщицу, ранил охранника и забрал все деньги. Все эти дни часть стоит на ногах, круглосуточно строится, отправляют группы захвата, всех опрашивает милиция, ФСБ, прокуратура.

Но и до этого случая мы жили весьма напряжённо. В августе была вспышка дизентерии. Переболела половина личного состава части. Меня тоже постигла эта участь, так как все больные проходили через медпункт. Как потом выяснилось, причина заболевания была в недоброкачественном мытье посуды в солдатской столовой. Для меня неделя пребывания на койке инфекционного отделения была маленьким отпуском. За это время я отдохнул, поправил здоровье и параллельно набрался клинического опыта, так как лечил больных солдат в этом же отделении. На пятидесяти койках отделения разместилось в три раза больше больных. Поставили даже трёхярусные кровати в коридоре. Естественно, что на трёх врачей это было большой нагрузкой, и часть больных я взял на себя. А после выздоровления я перешёл на месячное прикомандирование в пульмонологическое отделение. Сравниваю работу в госпитале и свою… как далеко одно от другого.

В пульмонологии я работал вдвоём с начальником — бурятом (остальные врачи были в отпуске). Полковник медслужбы любил выпить, и больные были целиком и полностью предоставлены мне. Первую половину дня я проводил в отделении, а вторую половину в родном медпункте, где лечил ещё двадцать солдат. Работа в госпитале мне показалась намного легче и спокойнее. За пять часов я успевал не только осмотреть и описать состояние своих пациентов, сходить с ними на процедуры, но и принять амбулаторных больных и почитать медицинскую литературу. В это время в части проходили очередные учения, и всех офицеров перевели на казарменное положение. Это значит, что они жили в палатках при части, а питались в солдатской столовой. Меня, к счастью, это миновало. Правда, вызвало резонанс в отношениях с комбригом. Стычки с прямыми начальниками перешли в обвинения в том, что я распространяю дизентерию среди личного состава и т.о. подрываю боеготовность части и способствую её расформированию. Это привело к тому, что с первой леди части я переругался, как кот с псом, а её хахаля — зампотыла — ударил в челюсть. Хотя он сам первый вызвал меня на выяснение отношений. От дальнейшего позора его спасли приспешники, которые повисли на наших руках. А царю, так себя называет наш кобриг, я на общем построении части сказал, что отказываюсь выполнять его антигуманные приказы и подам на него в суд за оскорбление чести и достоинства. И хотя я блефовал, но когда ушёл с плаца в направлении военной прокуратуры, он отправил вслед за мной команду офицеров, которых обязал задержать меня любыми силами и средствами. Вся эта история закончилась тем, что с глазу на глаз, в роскошном кабинете он признал свои ошибки. И жизнь моя стала спокойнее. Перестали звонить домой, присылать посыльных, грубить моей супруге, обзывать перед строем. И хотя через месяц он пообещал, что уволит меня из армии, я думаю, что это очередная игра на публику. Офицера, который не пьёт, ежедневно приходит на службу, сейчас невозможно уволить, если он этого не желает. А я пока не хочу, хотя мне уже не раз в прямой форме об этом говорили.

Другого места я пока себе не нашёл. В Лугу меня не отпускает начмед округа. Недавно я летал вертолётом в Читу (сопровождал тяжелобольных), где побывал на беседе у начмеда округа. Мне ещё раз дали понять, что просто так из Забайкалья не уезжают. Чтобы переехать в цивилизованный Запад, надо заплатить тысячу долларов. Откуда такие расценки? При моей зарплате в пятьдесят долларов отдавать сумму в двадцать раз большую. Это же смешно! Поэтому я решил остаться здесь. На днях меня снова вызывали на аттестационную комиссию, которая постановила: «уволить меня из армии по окончании учебного года…» То есть в декабре. Но я планирую взять отпуск и что-нибудь подыскать себе на просторах России. Не думаю, что она вся погрязла во взяточничестве.

Ходят слухи, что нас готовят заслать в Чечню или в Дагестан. Официально объявили расценки войны: 800 рублей в день для солдата и 950 рублей для офицера при ведении боевых действий. Я не исключаю и такой возможности. Это хорошие деньги, так как прожиточный минимум в Бурятии составляет 860 рублей в месяц на человека. Правда, один из моих знакомых пообещал, что найдёт мне место в Республиканской больнице, но я не сильно рад этому. Большинство здешних врачей — это выходцы из бурятских семей, которые не очень любят русского брата, да и качество оказания помощи здесь хромает.

Пока писал тебе, меня вызывали на телесный осмотр солдат. Выявляли следы побоев. У десятерых из взвода были синяки на теле. Закончилось это ничем.

Богдан подрастает. Уже встаёт в манеже, который я смастерил ему из стола и досок. У него шесть зубов. Ест почти всё. Мы кормим его местными ранетками — яблоками размером с нашу вишню. В соседнем доме беру молоко в долг, в магазине отпускают продукты под будущую зарплату. От молочных смесей отказались. Дорого.

У нас уже настоящая осень. Четырнадцатого сентября выпал первый снег, который в долине сразу растаял, и остались лишь седыми сопки. По ночам давно заморозки, да и утром редко выше нуля. Лето закончилось ещё в июле, и август был холодный да ветреный. Недавно познакомился с учительницей украинской литературы из города Каховка, которой проводил курс терапии бронхиальной астмы на дому. Она дала мне почитать Кобзаря. Мне кажется, что я набираю клиентуру в нашем городке. То капельницу поставить, то укол сделать, то консультацию провести. Меня здесь уважают, и я редко ухожу домой с пустыми руками. Хотя я ничего не прошу, и сама работа мне доставляет моральное удовлетворение. Кто банку консерваций подарит, кто рыбу сушёную, а кто просто спасибо скажет.

 

07.11.1999 г., Улан-Удэ-40

Здравствуй, папа! 24.10 у нас был праздник — День спецназа. 01.11 — День части. На праздник был фейерверк и показательные выступления лучших бойцов в виде театрализованного представления, на котором они захватывали американскую базу. Её деревянный макет в конце представления разбомбили гранатами РГД и выстрелами из ручных гранатометов. Приезжали гости из мэрии, артисты, которые выступили в ГДО. 5.11 отмечали День военной разведки. Одновременно пятнадцать офицеров получили звание капитанов, и все присутствовали на обмывании капитанских звёзд. Для меня этот ритуал был в новинку. Перед офицером ставится кружка водки, на дне которой лежат восемь звёздочек. Он должен залпом выпить алкоголь, задержать зубами звёзды, выплюнуть их на ладонь, а затем сказать уверенным голосом: «Товарищи офицеры, капитан такой-то представляюсь по случаю получения очередного воинского звания», а также назвать номер и дату выхода приказа. После этого его друзья цепляют звёзды на погоны. Не все выдерживают такой спиртовой удар по голове и организму, и слабаков относят на отдых. А праздник тем временем продолжается без виновников торжества.

Кстати, летом меня тоже ожидает подобная участь, и я переживаю, выдержит ли мой организм подобное насилие.

Сегодня седьмое ноября. День согласия и примирения. Но кто с кем примирялся, я так и не понял. Но никто из офицеров не отмечает его. На гарнизонных улицах тихо и спокойно, и в магазинах очередей за водкой и пивом нет.

С первого сентября мне повысили зарплату ещё на десять процентов. Также повысились цены в магазинах на десять процентов. Хотя по телевидению обещали поднять зарплату вдвое. Может, это рекламный ход Путина, который занимает первое место среди политических лидеров (33% по политическому доверию, 35% по личным симпатиям). В пятёрку входят Примаков, Зюганов, Шойгу, Явлинский. Мне кажется, что бывший фсбэшник скоро станет президентом.

22.10 в нашей и соседней десантной бригаде была комплексная итоговая проверка. ВДВшникам поставили «неуд», а нам «удовлетворительно». Также сообщили, что первого декабря нас направляют в Чечню. Говорят, что будем штурмовать Грозный. Пока не знаю, поеду я или нет. Но факты говорят, что поеду. Там обещают «тройной оклад» и льготы. По телевизору говорят, что будут платить по 950 рублей в день (1 доллар — 26 рублей), я пока не верю. Хотя признаюсь тебе, я написал рапорт на имя начальника округа, что готов поехать в Чечню. Отдал его проверяющему из Читы — полковнику м/с Дуракову. Он обещал подсобить. Он мне понравился: интеллигент и не просил омуля и спирта, как другие. Оценил деятельность медслужбы на оценку «хорошо» и удивился, что я не устраиваю нашего комбрига.

В воскресенье я бегаю по сопкам. И сегодня на протяжении пяти часов штурмовал их, как настоящий альпинист, утоляя жажду снегом, а голод смолой лиственниц. Красиво и страшно! Красиво от ощущений дикой природы, а страшно от неё же. То волчьи следы на снегу да следы чьей-то кровавой расправы, то кто-нибудь завоет, то камни из-под ног покатятся, и сам несколько сотен метров проедешь по снегу на пятой точке. Но меня тянет, так как здесь я не завишу ни от кого. Только от своих мышц, мозга и правильности выбранного пути. Иногда блуждаю в тайге, но всегда нахожу выход. Можно сказать, что таким образом я тренирую свою волю, мышцы и интуицию.

03.11 Богдану исполнилось девять месяцев. У него восемь зубов, которыми он любит кого-нибудь укусить. Растёт он маленьким хулиганом. На «нельзя», «не нужно» реагирует максимум пятью секундами, на подзатыльник чуть дольше. Пришлось поднять на недосягаемую высоту телевизор, провода и музыкальный центр. Теперь его интересует аквариум. Приложится к нему, стучит по стеклу и что-нибудь бросает рыбкам в воду. Также любит холодильник и плиту, где можно стучать дверцами.

На днях наквасил два ведра капусты, замариновал лук, свёклу, морковку. Зимой всё пригодится. Взял в библиотеке Г. Тютюнника «Огонь далеко в степи» и четырёхтомник Т. Шевченко. Приятно читать и ностальгировать. Знакомый дал почитать Шекспира на украинском языке. Тяжело.

14.11. Съездил в командировку в Иркутск за молодым пополнением. Случайно. Об отъезде сообщили за полтора часа, и письмо осталось лежать в моём кабинете на столе. Иркутск мне понравился. Тут «пахнет» настоящей цивилизацией, и народ не такой закомплексованный, как в Чите и в Бурятии. Попил местного пива, погулял по берегу Ангары, посетил рынок, магазины, церковь. Сегодня воскресенье, и я поеду в Главпочтамт, откуда отправлю это письмо.

 

Новосибирская командировка

Прошёл год службы в Забайкальском крае. За это время произошла адаптация к его суровым реалиям, помноженным на то, что предоставляла страна офицеру. Денежное довольствие платили уже с меньшими задержками — лишь на два-три месяца. По ночам я охранял гарнизонный продуктовый магазин с газовым пистолетом за двадцать рублей в ночь (0,8 доллара). В этом же магазине и брал продукты под запись в счёт будущей зарплаты. Также соседка по дому, державшая на даче корову, давала мне в долг и коровье молоко (три литра через день). Иногда выходил на домашние капельницы, спасая запойных алкоголиков. Кто банку солений, кто мешок картошки, а кто просто «доброе слово» в качестве благодарности. Иногда в сопках собирал облепиху. Дважды попадал под «обстрелы» охранников на картофельных полях — спасали смекалка и ноги.

Гарнизонная жизнь не отличается разнообразием. Редкие поездки в Улан-Удэ, посиделки с друзьями-коллегами да тренировки с набегами в тайгу. Большую часть времени отнимала служба с её ненормированным графиком. Неважно, что выходной, неважно, что ночь — медик всегда должен быть на посту.

В Чечне шла война, о которой мы знали не только из теленовостей. То полкового врача из Гусиннозёрска настигла снайперская пуля, когда он, выполняя приказ командира, спасал раненного солдата в ущелье. С ним мы познакомились летом 1998 года на сборах молодых офицеров в Кяхте и делились своими будущими планами. То груз-200 прислали в семью Володи П., которого боевики взяли в плен несколько месяцев назад. Мы помянули его, но через год узнали, что преждевременно. Ходили слухи о том, что к февралю 2000-го и отдельный отряд нашей бригады отправят в «горячую точку». Поэтому часть из кадрированной расширяли до полной комплектации за счёт рядового состава.

В один из тоскливых декабрьских вечеров комбриг вызвал меня к себе в кабинет.

— Набираем солдат, доктор, необходима твоя помощь. Завтра выезд в Новосибирск за молодым пополнением, — небрежно сказал он, покуривая сигарету.

— Но они же и так проходят медкомиссию в военкомате…

— Я знаю. Но там сидят такие доктора, которым всё равно, какой штамп ставить. Поэтому и продублируешь их работу на сборном пункте. Сам знаешь — нам кадры отборные нужны! А ты ведь ещё и психиатром хочешь стать. Возьми какие-нибудь свои тесты — будешь помогать нашему замполиту. Вопросы есть?

— Есть! Командировочные заплатят?

— Скажи начфину, что я распорядился выдать аванс, командировочные по прибытию. У начпрода возьми сухпай. Ещё вопросы?

— Никак нет!

Оставшись довольным этим вечерним разговором, я ушёл в медпункт отдать напоследок распоряжения персоналу и больным. Поездка неординарная. Мне хотелось попробовать тест на отбор в американский спецназ, о котором я вычитал в одной из книг. Претенденту предлагалось четыре упражнения: отжимание из упора лёжа, прыжки с поднесением ног к груди из упора лёжа, упражнение на пресс по типу «складушки» и прыжки из глубокого приседа. Каждое упражнение выполнялось по десять раз и без пауз. Кто выполняет пять серий, тот проходит тест в спецназ. Так, обсуждая со старшим нашей команды — полковником Александровым, прошедшим Афганистан и первую Чечню, и замполитом капитаном Найдёновым, я получил одобрение на этот метод работы. «Давай, док, плюс ещё на тебе проверка медкнижек и карт призывников… У нас должны быть только лучшие! Ведь мы первые, кто ведёт отбор!» — подбодрил меня наш полковник.

До отъезда поезда на Новосибирск оставалось ещё два часа.

— Может, пива сходим попьём? — предложил замполит, — я тут позную одну хорошую на вокзале знаю.

— Нет, ребята, есть более интересный вариант, — вмешался полковник Александров, — тут в двух кварталах живёт моя знакомая. Она нас ждёт на домашний ужин. Возражения не принимаются.

Какие могут быть возражения у подчинённых, особенно в данной ситуации! Знакомая оказалась прекрасной хозяйкой и никакая позная (пельменная) не могла сравниться с её угощениями. Полковник вытащил из дипломата армянский коньяк, и ужин, несмотря на его скоротечность, удался! Знакомая нас ещё и к вокзалу подвезла на праворульной белой Тойоте.

Вагоны у нас были разные, поэтому договорились встретиться утром. Предстояло ехать почти полтора суток. Я заметил, что в купе со мной лишь один пассажир: мужчина лет шестидесяти, что-то считающий на калькуляторе и записывающий в блокнот, но для разговора и завязывания знакомства сил не было. Лишь поздоровались и пожелали друг другу спокойной ночи. Накопившаяся усталость и хмель оказали снотворное действие.

Утром, открыв глаза, заметил, что сосед как будто ожидал моего пробуждения.

— Сергей Сергеевич, — приветливо сказал он, — Давайте знакомиться, — сосед оторвался от калькулятора и протянул мне руку, — направляюсь в Новосибирск.

— Вячеслав, военный врач, — ответил ему я, — Следую туда же.

— Я вот тут омуль в Слюдянке купил, пока вы отдыхали. Вы какой предпочитаете, горячего или холодного копчения?

— Да мне, честно говоря, без разницы.

Об омуле я только слышал, но пробовать ещё не доводилось.

— А вот пиво иркутское, ещё не нагрелось! Голова-то, небось, побаливает после вчерашнего? — деликатно предложил он.

— Спасибо, голова у меня не болит, но под омуль самое то.

Так и завязалось наше знакомство. Я рассказал о том, как из Петербурга попал служить в Бурятию, как занимался спортом, как пытался развить бизнес в этом таёжном крае (торговать пшеницей) и о своих ближайших планах на жизнь.

Сергей Сергеевич оказался интересным собеседником. Частный предприниматель, занимающийся туристическим бизнесом на Алтае, владеющий санаторием и ищущий новые пути для продвижения своего детища на туристическом рынке. Наша беседа плавно переходила в вагон-ресторан, где он взял на себя оплату наших счетов. Только мой сон прервал общение, а спутник по купе продолжил калькуляцию.

Утром нас встретил заснеженный Новосибирск. Пожав друг другу руки, мы тепло распрощались. Он оставил о себе визитку, предлагая в будущем сотрудничество в виде инструктора по велотуризму. Лишь на перроне наша команда встретилась для продолжения командировки. Неподалёку от вокзала располагался сборный пункт, где предлагалось и размещение. Так как мои попутчики были местными, то уехали к родным. Мне же предстояло жить в казарме.

Первый день прошёл в ожидании новой партии призывников. Из тех, что остались, выбирать некого. Судимые, из неполных семей, хронические больные, с татуировками, с неполным средним образованием и т. п. Вечером меня пригласили оказывать помощь одному из призывников, у которого случился судорожный припадок. По всем признакам, припадок был истерическим, поэтому я лишь попросил собравшихся демонстрировать участие и не мешать больному. После хорошей порции нашатырного спирта призывник пришёл в себя. Военком поблагодарил меня за помощь и пообещал отправить его в стройбат.

Утренний кросс в меховых берцах и зимнем камуфляже на меня подействовал тонизирующе. Казарма не особо отличалась спокойствием. Почти всю ночь командированные из разных сибирских весей отмечали свой приезд и рассказывали байки про службу.

Нам предстояло отобрать тридцать призывников. Требование по здоровью — все категории А-1 (есть ещё категории Б, В, Г и Д). Т.е. никаких болезней. Плюс полное среднее образование, плюс полные семьи, предпочтение — спортсменам-разрядникам и лицам славянской внешности. Ну и, конечно же, тест на выносливость. Весть о том, что приехали необычные «покупатели», которые набирают в спецназ, мигом облетела сборный пункт и от желающих не было отбоя. После того как замполит изучил личные дела, призывников мне давали на проверку. Общеобразовательный тест, где я задавал вопросы из программы средней школы и тест для оценки физического состояния. Не все его проходили, точнее бо́льшая половина отсеивались. Некоторым шли навстречу. Запомнился парень по имени Равиль. Он был из неполной семьи, тест не прошёл, имея в активе только три серии. По всем параметрам он не проходил, но старший команды сделал ему исключение. «Уж больно жалобный был взгляд у него!» — объяснил он нам своё решение. Спорить не стали, опыт и регалии на его стороне.

В Новосибирске я встретил своего товарища по срочной службе в Харькове. Он был из числа отчисленных курсантов (с четвёртого курса) и прослужил срочником только полтора месяца, пока за ним не приехал отец. Своё отчисление объяснил «подставой соседей по курсантскому общежитию». Мы вместе проводили время в увольнительных и самоволках, вместе просиживали в библиотеке, с ним было интересно общаться. За тот небольшой период мы успели подружиться и после расставания продолжили переписываться.

И вот, спустя десять лет он пригласил меня в гости. Я заметил, что друг за этот период ничуть не изменился. Такое же радушие, такое же интересное общение, за исключением странностей в виде «составления гороскопов». Но с кем не бывает, вся страна жила в этой «алхимии жизни». Лишь когда мы остались с его матерью наедине, она ознакомила меня с грозным диагнозом и то, что гороскопы — это девяносто процентов составляющей его жизни.

— Вы, как будущий психиатр, должны меня понять, Вячеслав, — сидя на кухне, произнесла она, — Я бы хотела, чтобы мой Андрей стал таким же, как вы — офицером, защищал наше небо, а жизнь рассудила по-другому… — продолжала она со слезами на глазах.

— Может всё образумится, Ольга Сергеевна, — как мог, пытался её утешить, — болезни иногда «останавливаются», и человеку удаётся социализироваться. Найти достойную работу, создать семью, воспитывать детей. В моей жизни были такие примеры.

— Что вы?! Мы пробовали. Нашли ему девушку, такую же. Красивая, умная, из высокопоставленной семьи… они даже встречались два года, но потом у неё случилось обострение и всё пошло насмарку. Да и сын отдалился, как мне кажется, от неё. Но он нам ничего не рассказывает о себе… сплошные гороскопы, на которые он тратит все имеющиеся деньги. Как он без нас по жизни пойдёт?

Мне было жаль её, отца и их сына Андрея, с которым у нас быстро наладились дружеские отношения после длительного перерыва. По ночам мы гуляли по опустевшим заснеженным улицам. Андрей рассказывал о больницах, о жизни, о девушке, которую любит и которая тоже болеет этой же болезнью.

— Странная вот такая жизнь, ты не находишь, Слава? Как будто за тебя всё решают звёзды! — мечтательно и загадочно рассуждал он.

— Согласен с тобой… Ведь порой сам не понимаешь, почему одни события происходят, а другие, к которым стремишься, остаются за пределами этого «небесного сценария».

— А хочешь, я тебе гороскоп составлю? Ко мне «заказы» поступают из разных городов, в том числе и с Украины… Нужны только точная дата, час и минуты твоего рождения.

— Спасибо, дружище! Но вот с часами-минутами незадача, я никогда не спрашивал этого у мамы.

— Ты узнай, напиши мне… обещаешь?

— Хорошо! — ответил я ему. Просьбу эту я так и не выполнил. Мы ещё некоторое время переписывались, а потом началась Чечня и от него перестали приходить ответы.

Вот и настал день отъезда. Команда из тридцати человек собрана. Мои сопровождающие полковник и капитан обещали прибыть на вокзал за час до отъезда поезда. По телефону попросили забрать все документы, отметить командировочные и привести новобранцев на вокзал. Это несколько нарушило мои планы, так как недалеко от вокзала заприметил зоомагазин. Пару недель назад по «натуральному обмену» получил бэушный аквариум на восемьдесят литров. Такой бартер процветал в те времена в нашем городке. Аквариум немного подтекал, но я его починил. Единственный нюанс — с рыбками в Улан-Удэ проблема. Одни вуалехвосты да гуппи были в продаже. А здесь разнообразие африканских цихлид. Пока новобранцы перекуривали, забежал в зоомагазин и прикупил астранотусов с псевдотрофеусами (рыбы — цихлиды из африканского озера Малави).

— Выдержат? — спросил я у продавца, закачивающего мне в пакет с шестью рыбками кислород из баллона, — двое суток ехать.

— Конечно, выдержат! А вот с этими кислородными таблетками даже до Владивостока доедете. Главное — в тепле держите.

Тепло у меня было только за пазухой армейского бушлата. Вид офицера с пакетом в груди не вызвал у подчинённых боевого настроя. Но меня это мало смущало, так как я представлял, какими рыбки будут красавцами, когда вырастут.

Мои однополчане на вокзал так и не прибыли.

— Ты езжай, Вячеслав, — сказал мне по телефону полковник Александров, — а мы с капитаном на следующем поезде подъедем, скажи в бригаде, что семья задержала! Справишься без нас?

— Не переживайте, справлюсь!

Надо, так надо. Опыт командования отделением у меня был ещё с курсантских лет. Думаю, что с взводом должен справиться. Разместившись в одном вагоне, мы начали путь на восток. С пакетом приключилась беда. Он при посадке в вагон порвался и целебный кислород улетучился. Рыбок переместил в пластиковую полуторалитровую бутылку, обрезав горлышко. Сделал из капельницы этакий своеобразный воздуховод, через который периодически поддувал воздух. На ночь согревал их на титане у проводников, подбрасывая в воду кислородные таблетки.

Призывники временами не слушались. Домашние припасы не давали спокойствия и бодрили юные головы. Я обещал им настоящие марш-броски и «кузькину мать» по прибытию, но они посмеивались, глядя на мои «заботы» о рыбках. Первое ЧП случилось во вторую ночь, когда в вагоне прорвало трубу отопления и вода из неё хлынула в вагон, заливая вещи и пассажиров. Второе — на вокзале Улан-Удэ. Где-то кто-то не передал о нашем прибытии в бригаду, и нас никто не встретил. Доехав до городской окраины на трамвае, я претворил обещанное в жизнь.

«Мороз и солнце — день чудесный!» — вспомнилось мне стихотворение. Они поначалу сомневались в моих кондициях и не верили мне, что тест «спецназовца» я выполняю семь раз, но после пяти-шести километров небыстрой трусцы стали умолять чередовать бег с ходьбой. Предстояло преодолеть ещё двадцать с небольшим километров. Лишь в Тальцах — на половине пути — наш марш-бросок закончился. Из части приехали пассажирские «КАМАЗы». Я подал команду «к машине». Взмокшие и шатающиеся новобранцы залезали в салоны грузовиков.

Рыбки переезд перенесли хорошо. Лишь через два месяца они ненароком задохнулись от того, что в доме отключили электричество на ночь, а я был на суточном дежурстве. Десять из тридцати призывников заболели пневмонией в первый же месяц, так как командир роты проводил им утреннюю закалку в виде пробежек с голым торсом.

Через полгода они попали в Чечню, ну а я — чуть раньше. Через два года я узнал, что парень, который просился в спецназ, а потом на войну и которого мы не должны были брать из-за слабой физической формы, отсутствия отца и неславянской внешности (он прошёл только три ступени теста, воспитывался лишь матерью) погиб на растяжке, закрыв собою шедшего за ним командира взвода.

 

Поездка в Кяхту

1999 год. Декабрь. Я не хочу служить в армии, которая за пять месяцев не заплатила ни гроша. Я не хочу служить начмедом части, где занимаюсь стройкой медпункта, борьбой со вшами, ушиванием разбитых офицерских голов и контролем качества приготовленной пищи. Я не хочу зарабатывать на жизнь ночной охраной продуктового магазина. Я хочу сбежать из этого закрытого бурятского гарнизона под названием Сосновый Бор. Куда угодно. На войну в Чечню, на границу с Монголией в Кяхту или с Китаем в Борзю. Мой рапорт «на Чечню» лежит у командующего округа, в Борзю меня решило сослать очередное офицерское собрание, как малопродуктивного офицера, ушедшего в спорт и попирающего принципы семейной жизни, в Кяхту на собеседование и за отношением пригласил начальник тамошнего госпиталя на должность заведующего инфекционным отделением. Я готов забыть о своей давнишней мечте стать психиатром и лечить поносы, простуды и гепатиты, которыми усеяны солдатские казармы Забайкалья. Это нетрудно, совсем нетрудно — лечить простуду и дизентерию, и я уже «подрабатывал» в своём госпитале, пока меня лечили от дизентерии. Умирают от неё редко. Лишь те, кто занимаются самолечением да с пониженным иммунитетом.

— Вячеслав Иванович, я знаю, вы в Кяхту собрались за отношением? — поинтересовалась Зоя Владимировна — фельдшер медпункта. Вместе с мужем она служит в бригаде спецназ десять лет. На прошлых прыжках он сломал малоберцовую кость и два месяца провёл в госпитале. Сто десятый прыжок. Никто не застрахован от случайностей.

— Да, Зоя Владимировна. Возьму отгул да съезжу с ночевкой.

— В Кяхте раньше наша бригада стояла. Меньше проверок было. Двести пятьдесят километров, а природа и люди другие. Вам понравится… Есть раздолье, где бегать. Народ добрее. У меня к вам просьба будет. Передадите посылку для моей мамы. Я вот тут немного собрала для неё. Тушёнка, сгущёнка, масло. Вы ведь вечерним поездом поедете? У неё и переночуете… В письме я ей всё про вас написала.

— Спасибо, Зоя Владимировна. Вы прям мысли мои читаете. С удовольствием передам.

Поезд Москва-Улан-Батор прибыл на приграничную станцию Наушки в 22:30. В вагонах остались лишь монголы-челночники. Русские поездами в Монголию редко ездят. Дешевле перейти границу пешком и далее на попутке. Через час дороги в трясущемся на ухабах переполненном ржавом ПАЗике показалась долгожданная Кяхта. Пассажиры с клетчатыми сумками растворились в её малоосвещённых улицах, а я ушёл передавать передачку.

— Спасибо вам, доктор! — сказала сухощавая старушка, пряча письмо в карман фартука, — и дочери передавайте «спасибо» за консервы… Как там, Юра, хромает?

— Да, ещё на костылях… А вы письмо дочери прочли?

— Конечно…

— А до госпиталя далеко?

— Это на другом краю города. Из подъезда направо и прямо километра четыре. Справа на холме будет госпиталь.

Я вышел из деревянного двухэтажного барака и пошел по пустынной улице в сопровождении своры дворняжек. Городок освещался яркой полной луной, и казалось, уже давно спал. Лишь у киоска уныло качался фонарь, да редкие горожане покупали пиво, чипсы, сигареты. Теплилась надежда на ночлег в госпитальной палате.

— Вали отсель!

— Я — офицер, приехал на собеседование к начальнику госпиталя.

— Сейчас собак спущу… ишь шастают по ночам! — крикнул пьяный голос из сторожки госпитального КПП.

Визит в единственную гарнизонную гостиницу не обнадёжил. Портье затребовал пятьдесят рублей. Поужинав банкой кильки в томате, столовским хлебом и бутылкой пива, попытался уснуть на подоконнике в подъезде.

— Эй, пьянь, пошел отсюда… Насцышь здесь ещё… Сейчас милицию вызову, сука… — разбудил меня голос местного домочадца.

В Кяхте я бывал летом, когда всех молодых офицеров Забайкалья привезли сюда на трёхдневные полевые сборы, чтобы проверить их навыки стрельбы, строевого шага и физическую подготовку. Летом она казалась живописной и напоминала север Украины. Изучая её зимние ночные улицы, слегка припорошенные снегом и угольной пылью, в сопровождении собак и продувающего ветра я пришёл к выводу, что ночь не продержусь.

— Слышь, парень, у меня есть десять рублей с собой. Может, хотя бы в кресле переночую.

— Давайте вашу десятку. Я вас впущу в номер, но в шесть утра вы должны уйти, чтобы вас не застал комендант гостиницы. Согласны?

Я был согласен на всё. И провалившаяся до пола койка с отсутствующим бельём и холодный пустой шестиместный номер мне показались спасением этой ночи.

— Товарищ капитан, пора вставать. Через тридцать минут придёт комендант. Я вам горячий кофе принёс.

Я смотрел на улыбающегося бритоголового солдата с подносом в руках, на котором стоял гранёный стакан растворимого кофе, и был безмерно рад. Чему, я тогда ещё полностью не осознавал. Наверное, судьбе, которой было угодно, чтобы я не стал инфекционистом и не попал служить в инфекционное отделение кяхтинского госпиталя, где мне пообещали палату-люкс для семьи «на первое время».

04.01.2000 г.

Поезд Улан-Удэ — Чита. В первый раз еду в Читу по собственной инициативе и за свой счёт. Набрал подарков: пиво, водка, бальзам, конфеты. Кроме последнего — всё предназначено во имя одной цели — перевода в Кяхтинский военный госпиталь, что на границе с Монголией, на должность начальника инфекционного отделения. Ещё недавно днём я мечтал убежать из части на «лучшее место», стать, наконец-то, реальным доктором. Но что-то во мне оборвалось… и желание постепенно угасло.

Зачем люди пишут? Способ поделиться самим с собою собственными мыслями или для будущего анамнеза. А может от депривации в общении, хотя у меня есть друг Андрей, есть Давид, есть более далекие… или нет? Я пока не знаю, но чувствую это своим сердцем, которое несколько гипертрофировано, как и мои чувства.

Четыре месяца думал о том, как буду встречать Новый 2000-й год с друзьями, в тёплой весёлой компании. В ноябре написал рапорт на имя начмеда СибВО с просьбой направить меня в Чеченскую Республику. Забыли… Или подполковник Дураков потерял его по пути в Читу?

Мысль остановилась вместе с остановкой локомотива. Поезд прибыл на станцию Петровский завод. Сорокаградусный завод сковывает все члены, дыхание замирает где-то на половине вдоха, кожу обжигает леденящий холод, чувствуешь себя на иной планете. Сегодня бродил мелкими перебежками от одной согревающей амбразуры до другой, прячась в тепле магазинов, т.к. двадцатиминутное пребывание на свежайшем забайкальском воздухе приносит максимум дискомфорта от анестезии носа и щёк до игольчатого покалывания пальцев рук-ног. Вечный забайкальский кайф! Как люди выносят такие морозы?

В декабре я уже надеялся, что через месяц буду заведовать отделением кяхтинского госпиталя. К Новому году понял, что и этому не суждено сбыться, по крайней мере так легко, как мне казалось. Внезапно оказался ценным и незаменимым начальником медицинского пункта, которого все в части любят и уважают, а начальник разведки СибВО не хочет освобождаемого ваканта, и попросил меня найти адекватную себе замену. Странно! Это на бирже труда в Санкт-Петербурге можно ваканты опубликовывать. А здесь как? Бурятская биржа представляет собой малоиспользуемый терминал, да я и не слышал, чтобы в подобных учреждениях публиковались вакансии для военных врачей. Из моих однокурсников в ЗабВО никто так и не прибыл служить. Сомневаюсь, чтобы из других округов кто-нибудь дал согласие на перевод. Что делать? В соседней десантной части начальник медпункта ждал замены семь лет, прежде чем его отпустили поступать в клиническую ординатуру. Неужели и меня постигнет такая участь?

Совместим ли эгоизм с любовью? — вопрос без ответа. Моисеев поет, что первый не рождается для последней. «Жизнь расточает каждого из нас, подобно глупцу, проигрывающему свои деньги шулеру…»

 

06.01.2000 г.

 

Опять поезд. В плацкартном вагоне от холода пар валит изо рта, и даже горячий чай помогает временно. Что же будет ночью? В такую холодрыгу особо не разоспишься.

Когда ехал в Читу, мне приснился сон, что я покупаю на аукционе белое свадебное платье с золотыми вкраплениями и нитями жемчуга. Мои конкуренты корчили лица от злости и зеленели от зависти. Но для кого оно было? Я так и не понял. Помню лишь, что влез в долги, заложил в ломбард, а потом был разбужен проводником.

Сегодня был на приеме у НР (начальника разведки СибВО) — полковника Савина. Как я не старался, но доводы мои оказались не вескими и мне пожелали служить, пока не найду преёмника. Но, это смешно. Объявление не дашь: «Требуется начальник медицинского пункта для бригады специального назначения. Желательно, чтобы не пил, не курил и занимался спортом. Обращаться по телефону…» Когда это будет?

Осталась надежда на беседу с начмедом округа. Заочно, по телефону, он мне ещё летом 1999 года не понравился, когда я пытался перевестись в Лугу. Тогда оставили без внимания моё отношение на должность врача поликлинического отделения артиллерийской академии. Я открыто заявил, что не хочу больше оставаться здесь. Последовал вопрос:

— А где бы вы хотели служить?

Я перечислил города:

— Иркутск, Новосибирск, Красноярск, в худшем случае Чита.

В ответ лишь смех в трубку:

— Мы сами, голубчик, не против того, чтобы там служить.

Чего ожидать в пятницу? Как бы не отменили мою поездку. В армии всё реально и нет ничего запланированного, хотя все составляют планы на каждый день, неделю, месяц, квартал, год, перспективные, которые у кого-то утверждаются и кем-то подписываются.

Начмед округа заболел, принять не может, звоните по телефону. И не надо ломать голову, придумывать аргументы, искать сочувствия и поддержки. Всё достаточно просто! Также как и проехаться полторы тысячи километров в обе стороны.

Как мне надоела моя часть! Полтора года прошло. Вечное состояние необъявленной войны с начмедом, комбригом, зампотылом. Чего они хотят? Не пью, не курю, прыгаю с парашютом, регулярно занимаюсь спортом, принял участие в создании медицинского пункта, все выходные провожу на службе. Среди ночи по первому телефонному звонку прибываю. Подпольно вывожу из запоев высокопоставленных офицеров, зашиваю разбитые лбы, мошонки, дежурю по гарнизону за себя и за начмеда. Откуда эта злость? Ну, раз послал комбрига культурно перед строем. Так он первым начал. Построил всю бригаду, вместе с гражданскими врачами и давай меня последними словами. Я лишу вас врачебного диплома, я напишу руководству академии, я подам на вас в прокуратуру. В итоге, я решил пойти в прокуратуру подать на него первым за оскорбление офицера в присутствии подчинённых.

Ну, второй послал, когда меня в отпуск отправили на пять дней. Слетать в Санкт-Петербург и обратно, так как ждали московскую проверку. Разве можно, после года жизни в ЗабВО, слетать в Питер на недельку и потом опять год ждать следующего отпуска?! Ни один здравый человек так бы не поступил. В итоге завел на меня уголовное дело за отсутствие в расположении части свыше десяти суток без уважительной причины (самовольное оставление части). Но уважительную причину в виде справки из органов МВД о том, что в Москве у меня потеряны (украдены) воинские перевозочные документы, деньги, удостоверение личности офицера, я привёз.

В Москве обратился в управление ГРУ, которое помогло мне с посадкой на самолёт до Читы. Ждал я, правда, свой рейс три недели. Но лучше провести три недели без денег в Москве, читая умные книги из публичной библиотеки на Патриарших прудах, чем в десятый-двадцатый раз разворачивать ППЛС (пункт приёма личного состава) в подвале душной казармы и жариться в противогазах на солнце, параллельно не забывая о борьбе с поносом у солдат срочной службы.

Понос — сезонный бич нашего гарнизона, который никто ничем и, наверное, никогда не остановит.

В итоге объявили взыскание в виде строго выговора с лишением квартальной премии. Это дешевле билета на самолёт. Уголовное дело после трёх моих объяснительных прекратили в виду отсутствия состава преступления. Дознаватель, которого назначили из числа наименее задействованных в части офицеров, наверное, не раз и не два вспомнил меня добрым словом, так как ему пришлось с десяток раз пройтись по маршруту часть — прокуратура и обратно.

 

07.01.2000 г.

Шесть утра. Вокзал Улан-Удэ, на перроне минус сорок, не дай себе замерзнуть. В трамвае теплее градусов на пятнадцать. Последние двадцать километров до городка преодолеваю бегом вдоль трассы. Представляю себя на боевом задании.

«Бон жур, жё сюи рус, жё сюи веню, пур жуандрэ ля лежьон энтражере. Добрый день, я русский, я хочу поступить в иностранный регион». Этой фразе научил меня друг Андрей — инструктор по выживанию, готовившийся пополнить французский легион. Мы с ним часто обсуждали зарплаты легионеров в разных концах света и возможность продолжения военной службы в их числе.

«Сникерс» — второй ресторан нашего гарнизона (первый был «Марс»), в котором мы устроили танцы. Здешние мужчины не танцуют. Они просто сидят и пьют пиво.

Затем была драка с местными мужичками. Их было пятеро. Нас двое. Я прикрывал его спину. В итоге боевая ничья, и вместе мы продолжили пить самогон у них на квартире. Утром спускались по простыням с третьего этажа, так как хозяева глубоко спали и спрятали ключи.

Вечером слалом по заснеженной сопке, когда снежная пыль окутывает тебя с ног до головы, а ты несёшься вниз, подгоняемый потоками адреналина, и не думаешь, что спрятанное под сугробом бревно или ложбина в любой момент может остановить твой путь… Страх — удел слабости и болезни…

 

12.01.2000 г.

События меняются калейдоскопически быстро. Видимо, скоро предстоит длительная командировка в Чечню. С этим связано и нежелание начальника разведки бригады отпускать меня, и последующий нелицеприятный разговор с комбригом и начмедом. Интересно было наблюдать за их реакцией, сопровождающейся аргументацией по отношению ко мне, где с явными угрозами, где намеками, чтобы у меня не возникало желание занять «не свою» должность. Это внутренне забавляло, так как никогда не стремился сесть в чужое кресло.

Вчера хотел уйти в отпуск, но добродушка меня не отпустила, так как грядёт приезд начальника штаба округа — товарища Болдырева, от которого она предпочитает прятаться на больничном по справке. Обидно, если я уеду, не повидавшись с родителями и друзьями. Попробую взять сегодня комбрига доводами о необходимости отпуска.

Любовь — это вымышленное чувство, не от слова «несуществующее», а от слова «мыслить», дополняющаяся внутренними мотивациями. Приятно, что есть такие люди, которых можно любить. Это придаёт внутреннюю уверенность. Есть ли в отношениях между людьми какой то рационализм?! Чувства не поддаются коррекции разумом. Они возникают порой вне нашего осмысления…

После шестичасового сверхмарафона по сопкам в квартиру меня не впустили. И я ушёл в мокрой спортивной форме к Андрюхе в общежитие, где можно смело палить из пневматики по пивным бутылкам, устраивать вечеринки, не боясь разбудить соседей. Он дал запасной камуфляж, берцы с бушлатом, чтобы ходить на службу.

Убит Алексей Леуткин — начальник медицинского пункта гусиноозерского полка. Жаль, что мы не успели стать друзьями, а может быть стали, хоть и были только пять дней вместе. Ведь не время критерий дружбы.

В прошлом году мы бродили с ним по Кяхте на сборах молодых офицеров. Он рассказывал о местных достопримечательностях, краеведческом музее и планах на будущее — стать хирургом. Он погиб от снайперской пули при штурме чеченской высотки, по приказу командира вытаскивая раненого солдата. У него должна была родиться дочь.

 

ДРУГ

С Андреем мы познакомились в Сосновом Бору.

— Привет, док. Говорят, ты бегаешь хорошо?

Я посмотрел на улыбающегося прапорщика в десантной тельняшке, зашедшего ко мне в кабинет во время обеденного перерыва. Высокий, жилистый, грудь колесом, минимум волос на голове и кулаки с кувалду. «Прикалывается?» — подумал про себя. Бегать в части было не в моде. Рукопашный бой, прыжки с груз-контейнером по ночам да приёмы рукопашного боя в виде разбивания бутылок-кирпичей о голову доминировали над циклическими видами спорта.

— Андреем меня зовут! — протянул мне руку старший прапорщик, и, не дожидаясь приглашения, присел, — хороший центр у тебя, на пять дисков. Чё слушаешь?

— Наутилус, Вопли, Океан Эльзы.

— Хохол что ли? Я тоже из тех мест. Моя дочь с бывшей в Киеве живут. А мне Эмма Шаплин нравится. Слыхал «Септе ле стеле»? Мощная вещь. Надо будет принести тебе диск. Кофе есть? Я вот тут конфет раздобыл.

— Растворимый только, — ответил я на его скороговорку.

— Давай. С молоком и сахаром. Я вот чё пришёл? В бригаде говорят, что ты профи в беге. У меня мечта с детства. Марафон хочу пробежать. Поможешь?

Через два месяца мы бежали марафон. По пятикилометровому бетонному кругу вокруг жилой зоны закрытого гарнизона, который накануне вечером измерили рулеткой. На старт Андрей пришёл в начищенных берцах, камуфлированных брюках, тельняшке и бандане на голове, которую он приспособил из повязки перевязочной.

— У тебя какой размер?

— Сорок четвертый растоптанный.

— У меня старые асиксы есть. Лучше, чем твои берцы.

— Какой из меня тогда спецназовец? Что я своим бойцам скажу? Инструктор по выживанию бежал марафон в кроссовках… Засмеют.

Мы побежали в тёплое сентябрьское воскресенье, шурша жёлтой листвой осин-берёз и обсуждая жизнь, бывших жён и бригадные новости. Короткая бурятская осень длится всего пару недель. Потом до мая наступает зима. Как любили шутить местные: в Забайкалье есть только два времени года. Некоторым это нравилось, они получали здесь квартиры и оставались навсегда. Аббревиатура округа ЗабВО расшифровывалась, как забудь вернуться обратно.

— Я здесь пятый год. Тебе вот повезло, что в ставку попал. Тут и бассейн, и лес есть. Я до этого в Борзе служил, а потом в Кяхте. Песок везде. Зимой не побегаешь. Я вот хочу во французский легион податься, Славка, — продолжил он после паузы, — там, знаешь, нехило платят. Говорят, что сдают экзамен по бегу. За ОФП, стрельбу я не беспокоюсь. Стреляю из всего что можно. Три года заведовал бригадным тиром. Там трофеев… Начиная с первой мировой и заканчивая штатовским.

— А французский?

— Основные фразы я уже выучил. Главное, денег насобирать до Страсбурга. Там ближайший к нам пункт вербовки легионеров.

— Пить не хочешь?

— Нет. Должен насухую.

Андрей разговаривал и разговаривал, что удивляло меня, так как в моей копилке было два десятка марафонов. Я подумал, что, ему, наверное, так легче переносить нагрузку. Но на двадцать втором километре он замолчал. На двадцать пятом остановился.

— Не могу. Натер всё, что можно. Ты беги. Я тебя подожду.

— Собственно мне уже хватит. Я за компанию бежал.

Из его портянок сочилась кровь, когда он их перематывал, и мне было жаль начинающего чудаковатого марафонца.

— Ничего, в следующий раз сделаем. Надо ещё потренироваться пару месяцев, — подбодрил я его.

Действительно, в декабре мы пробежали марафон по заснеженному лесному шоссе. На этот раз он согласился обуть кроссовки, но также бежали впроголодь. Лишь у меня в квартире он попросил воды и сгущёнки с хлебом.

— Ты, не представляешь, Славка, как я счастлив! Мне тридцать пять лет, и я преодолел марафон!

Через год наши пути расходились. Андрей поступил в школу младших офицеров, а меня ждала поездка в Чечню.

— Давай, Славка, что-нибудь замутим в наше последнее воскресенье?

— Предлагаю сверхмарафон. Шесть часов по сопкам. У меня есть маршрут на шестьдесят пять километров. Только надо будет еды с собой взять.

Заснеженные сопки, окультуренная тайга, где редко можно встретить волка, а медведя и подавно. Мы взяли с собой по ножу, булку хлеба и банку сгущёнки и побежали, на ходу глотая чистый снег. Андрей всё так же без умолку болтал, рассказывая армейские байки, технические характеристики автоматов стран мира, правила выживания в тайге и делился планами на будущее.

Через два года я отвозил груз двести из Чечни в Бурею. Заехал к нему на обратном пути. Встретились, посидели, помянули друзей.

— Ну что, Славка, давай-ка пробежимся километров этак двадцать, пока не стемнело?

— Андрей, мы же по бутылке «Бурятии» уже выпили!

— А если война?! Родина не спросит, у тебя: «Сынок, ты трезв или нет?»

Мы бежали по пушистому снегу. Зима в 2002-м щедро осыпала им сопки. Мы падали, спотыкаясь о спрятанные бревна, летели кубарем с пригорков и поднимались, смеялись и радовались, как беспечные дети солнечному дню и тому, что опять мы встретились.

В Чечне мы так и не смогли пробежаться. Тридцать минут в полевом лагере — и восьмёрки разнесли нас по разным местам. Лишь в 2008-м он разыскал меня в столице.

— Меня в госпиталь положили в Пушкино. Туберкулёз позвоночника. ВВК прохожу. Списывают. Уже второй раз списывают за пять лет.

— А первый?

— Вернулся я из командировки в Сосняк, а комбриг построил часть и ни слова о нашей группе. Приказал нам плац красить к приезду командующего. Ну, я и послал его. Он меня в психушку упёк. ВВК приказал проходить.

— А что было-то?

— Гнали нас чехи несколько километров. Взяли мы одного у них. Потом попали в окружение. Чехов сотен пять-шесть. Со мной восемь срочников. Я им приказал ложиться в болото и дышать через соломинки. Те по нам и прошлись. Бойцы от страха в штаны наложили.

— И что с ВВК?

— Леонидыч, ты его помнишь, спросил, на что я жалуюсь? Сказал ему, что сплю плохо, и нога болит. Сделали рентген. Пять осколков и пуля 7,62 в голени. Перевели в хирургию. Пулю вытащили, осколки — нет. Вот, ношу её как амулет вместе с чеченской кокардой. На, дарю! — положил Андрей пулю и кокарду в виде волчицы на зелёном фоне передо мной на стол. — Я её с ваххабита снял… Славка, ты не знаешь, марафона никакого нет в Москве или Подмосковье? Что я — зря сюда приехал?! Может, хоть медальку какую дадут.

— Ты тренируешься сейчас?

— Редко. Твои кроссовки сносились до дыр. Вчера двадцатку пробежал в обед. У тебя ничего нет из старого?

— Есть, конечно! А марафон будет послезавтра. В Королёве. Мы собираемся с Надей бежать.

— Отлично. Возьмёте меня?

Андрей пробежал королёвский марафон и последующий московский. Через месяц его комиссовали по туберкулёзу и мочекаменной болезни. Он переехал в Новосибирск, где его семье предоставили квартиру, и устроился охранником. Но через год уволился и стал ждать вызова в ЧВК. Эта московская компания занималась набором сотрудников для охраны судов от морских пиратов. Я не верил, но как-то зимой он ввалился в нашу квартиру загорелый, в бандане, модном камуфляже, с подарками и фотографиями из Шри-Ланки и Индийского океана.

— Не моё это, Славка. Никаких гарантий нет. Всё на авось. Нет боевого слаживания, притирки к судну, оружие плёвое, бухают все, да и деньги всё же не те, что обещали. Буду лучше электриком шабашить. Ты спроси у друзей, никому в Москве не надо сеть проложить или сантехнику поменять? Не хочу я в Новосиб возвращаться. Рутина. Соревнований нет. Можно, поживу у тебя на кухне?

Днём он клеил обои и мастерил что-нибудь в моей квартире, а вечерами мы бегали, слушали музыку, выпивали и вспоминали пережитое. Как он спасал меня от браконьеров на Байкале, где украли лодку. Как познакомил меня с Пахомычем, которого похоронили в бригаде, а потом воскресили из плена. Как устраивали танцы в гарнизонных ресторанах «Марс» и «Сникерс», где было принято лишь пить и бить, и, конечно же, наши марафоны. Ничто так не сплачивает людей, как совместное преодоление себя и своих слабостей.

На днях он позвонил. Рассказал, что разбил стекло в офисе. Уволился. Надоела мышиная возня. Пробежал полумарафон. Собирается на новую войну. А когда вернётся, ляжет ко мне в отделение.

— У меня ж ведь есть какой-нибудь диагноз по твоей линии? Полечишь меня, Славка. Готов послужить опытным образцом для отечественной психиатрии. Главное, чтобы я бегать мог…

 

14.01.2000г., Улан-Удэ-40

 

Привет, папа! Расскажу о своих новостях. Весь декабрь я провёл в командировках или — как говорят — на колёсах. Чита, Кяхта, Иркутск, Красноярск, Новосибирск. Мне понравилось путешествовать таким способом. К тому же это бесплатно, в служебное время и ещё платят командировочные, которые были выше моей зарплаты. Расскажу про эти города.

Чита — небольшой город, где расположен штаб Сибирского военного округа (с 01.01.1999г.) Я отвозил больного в окружной госпиталь и решал служебные вопросы. В городе ничего интересного. Все нахваливают местное пиво, но я не вижу разности с забайкальским.

Кяхта — посёлок на границе с Монголией. Там находится госпиталь, где мне предложили должность начальника инфекционного отделения (по штату — подполковник медслужбы). Несмотря на бытовые трудности: отсутствие горячей воды, климатические и социальные проблемы, удалённость от столицы Бурятии (260 км), я дал согласие и отвёз отношение в свою часть.

В ноябре начался новый призыв молодого пополнения и вышел приказ, чтобы при отборе присутствовал доктор, чтобы в спецназ отбирать самых здоровых. Поэтому я поехал в Иркутск, который в семистах километрах от Улан-Удэ. Здесь есть два комбината: пивзавод и масложиркомбинат. Первый выпускает двадцать шест видов пива, которое поставляется в Красноярский край, Читинскую область, Бурятию и Монголию. Вторая компания славится своим маслом и жирами. В развитие этого города вложила средства швейцарская компания, которая построила здесь рынок, торговый центр на уровне мировых стандартов.

Красноярск — миллионный город, который находится в тридцати шести часах езды от Улан-Удэ. Он расположен на берегах Енисея, который не замерзает даже зимой. Тут ощущается рука Москвы и её мэра. Много столичных банков, торговых центров, современные дома, строится метро. Познакомился здесь с украинской диаспорой и сходил на концерт украинской песни. Посетил выставку аквариумных рыб и кинотеатр со звуком Dolby Digital. Купил себе в кабинет небольшой панорамный аквариум на сорок литров.

Новосибирск — столица Сибири — двухмиллионник, расположенный на берегу Оби. Есть метро с телевизорами в вагонах. Побывал в театре оперы и балета, кинотеатре и купил рыбок — астранотусов. Встретил парня, с которым служил в Харькове. Приобрёл много медицинской литературы.

После я снова выехал в Читу на приём начальника разведки округа — полковника Савина. Он не подписал мои документы на перевод в Кяхту, мотивировав тем, что бригаду расширяют, а специалистов нет. Ликвидировали все задолженности по полевым, командировочным, зарплатам. Старожилы говорят, что подобное было перед первой Чечней. По слухам, в феврале первая партия поедет в Чечню, где сейчас идут бои. Помнишь Алексея — начмеда из Гусиннозерска. Мне сообщили, что он погиб от снайперской пули, вынося раненого с поля боя. Также в нашей части заочно похоронили офицера. Вдова вскрыла цинк, а там был не её муж. Потом сказали, что ошиблись, а её супруг, дескать, попал в плен.

Я написал рапорт на отпуск с 18.01, но мне отказывают. Причина — повышенная боевая готовность.

Новый год я встретил в три этапа. Первый проходил 30.12 в медпункте, где мы собрались рабочим коллективом. Второй проходил в ночь с 31.12 на 01.01 вместе с Богданом, который не мог заснуть до трёх часов ночи и скакал, как одержимый. Третий мы отмечали с Андреем (моим другом) и нашей частью в кафе «Сникерс».

Сейчас у нас морозы. Две недели тридцать пять — сорок пять градусов, плюс ветерок. Дважды отморозил уши, подбородок и нос, а сейчас застудил и горло. Кстати, подсчитал заболеваемость в нашей части за прошедший год. В сравнении с 1998 годом она выросла в два раза. Кроме этого пять человек в части умерло от болезней и травм.

С Нового года цены пошли вверх вместе с ростом курса доллара (1 у.е. — 30 рублей). Буду надеяться, что в конце января я вырвусь в отпуск, если меня не отправят на войну. Я уже к начальнику своему подходил, можно мне хоть напоследок родных проведать, но она боится, что я не вернусь и ей самой придётся подставлять свою пятую точку. Сейчас, когда я болею, я обязан сидеть на работе и руководить солдатами, чтобы они красиво красили стены. Мне лучше посмотреть роту больных, чем резать стекло, чинить машины, белить потолки. Если я своевременно не уйду с этой должности, я, возможно, отупею, как врач.

18.02.2000 г. «Позвонил Славик. Лена с Богданом поехали в Питер, а он на два года на Кавказ», — написал папа на конверте этого письма…

 

20.01.2000 г. готовится борт на Чечню

Непонятно, зачем нас развёртывают до таких масштабов до полного состава, ведь к сентябрю 2000-го, как вещают из ящика, война закончится.

Хочется домой, хочется в Питер, Киев, Москву. Хочется увидеть друзей, родителей, сестёр, хотя они (последние) сейчас меня уже не поймут, так как за годы разлуки наши стёжки разошлись далеко. Вчера мне сказали, что хочется чего-то белого, светлого и большого. Как совпадают мечты и желания на подсознательном уровне. Но где оно? И нужно ли его искать и хотеть, может быть, оно придёт, когда не ждёшь, ощутишь его тёплое прикосновение и поймаешь или, скорее, почувствуешь каждым своим нейроном, что это оно.

Опять поезд, дорога Чита—Улан-Удэ, плацкартный вагон, обычный холод, редкие остановки, суровые, как и всё окружающее, проводники.

Подошёл мужичок, внешне не хитрого вида и ничем не отличающийся от большинства других. Невысокого роста, с бородой, коренастая фигура, игривые глаза с прищуром. После случайно обронённых им трёх фраз, в каждой из которых он назвал мою национальность, что в рюкзаке у меня лежит бутылка водки, мой характер, наличие и возраст моего сына, проникся уважением к нему… Откуда такие совпадения? Но водка припасена для друзей из бригады. С посторонними, какими бы проницательными они не были, не пью. Хотя, какой военный в такой мороз не возит с собой бутылки водки?

Мне нравится Ремарк. Вчера перечитал «Жизнь взаймы» и ощутил такую близость с мыслями автора, с поступками героев. В конце капали слёзы при гибели Клерфе, которого я в продолжение всего романа ассоциировал с собой. Странно, что во время первого чтения не было такого порыва.

Перед отъездом забежал к Веронике — бывшей жене начфиза бригады. Поупражнялись в психологическом тренинге, оказавшись в обществе бабушки, дедушки, мамы, дочки и её любовника. С последним, правда, мало общались, но мне он понравился своим горделивым молчанием и прощальным рукопожатием с улыбкой на лице. Хорошо, что здесь меня не пытались женить. Как жаль, что у нас нет светского общества!

За пять минут до наступления Рождества стало теплее и веселее. И даже одиночество не кажется теперь грустным. Можно накрыться двумя одеялами и бушлатом и погрузиться под стук колёс в приятный железнодорожный сон.

 

24.01.2000 г., понедельник

Вчерашнее воскресенье прошло плодотворно. Марш-бросок с Андреем на правобережные сопки с небольшим фотоэкскурсом. Затем пригласили на обмывание ножек к сослуживцу Руслану. Что подарить? Подарил им вату и марлю для подгузников. Не скажу, чтобы мне там было весело, но лишь после изрядной доли алкоголя акценты сместились на мажорный лад. Но стол мне понравился.

Утром, к шести утра, как командир отдельного подразделения, явился на подъём в медицинский пункт. Сегодня начмед учила меня быть серьёзным мужчиной и работать над своим имиджем. Вторая серия из бесплатных советов. Смешная!

Жалею ли я о чём? Пока ещё не могу ответить на этот вопрос. Лучше никогда и ни о чём не жалеть, как мне кажется. Ведь эта прожитая жизнь принадлежит мне, я сам её создаю, созидаю и разрушаю.

Ноябрьская проверка не предвещала ничего нового. Хорошего тоже. Вся часть уже привыкла к ним. Каждые две-три недели кто-то приезжал, увозя с собой презенты, балабасы (омуль, бальзам, орешки), отчёты. Так должно было быть и на этот раз. Медслужбу проверял подполковник Дураков, как все говорили — очень строгий мужчина. Где-то я уже боялся его. Хотя чего бояться?! Меня уже и так зампотыл с комбригом и начмедом пытаются сослать в Даурию или Борзю, на нижестоящую должность, подальше от «Жемчужины Забайкалья». Об этом свидетельствовали многочисленные аттестационные комиссии да суды офицерской части.

Но, побеседовав с ним, показав медпункт, документацию и прочее хозяйство, я увидел в его глазах довольное выражение. В то время, как часть сдала проверку на «удовлетворительно», медпункт получил «четвёрку». Не знал, чего можно было просить у него тогда. Хотелось реального. В последнюю минуту я спросил о возможности поехать на войну. Он достал листок, и на капоте чёрной командирской Волги я написал рапорт на имя командующего округом с просьбой направить меня в Чечню. Спустя три месяца меня вызывал на служебную связь Газон (позывной штаба округа). Спросили устное подтверждение моего рапорта и попросили написать ещё один. Сказали о каком-то РЭБе, таинственная аббревиатура, ничего тогда мне не говорящая, о том, что есть должность начальник медпункта — начальник медслужбы. На следующий день звонок повторился. На сдачу дел и должности отвели пять дней.

Жизнь поменялась катастрофически. Кое-как создав акты передачи, кое-как подписал обходной лист и то не у всех (зампотыл, комбриг и начмед отказали мне в этом, так как я не сдал технику НЗ (неприкосновенного запаса), которую я, как начальник медпункта, не мог принять согласно академическим конспектам). С боем выбил из начфина даже подъёмные, которых мы ждали полтора года, в семь тысяч семьсот сорок рублей (300$), третья часть которых ушла на оплату коммунальных услуг квартиры. Собрал трёхтонный контейнер с вещами на Питер. Комбриговские замы просили передумать, что в Чечню можно скоро и с бригадой попасть, но я хотел скорее, «пока война не закончилась…» Ведь не успею, что тогда? Перед отправкой необходимо было приехать в Читу на беседу к начальнику штаба округа — генералу Болдыреву. Нас было десять человек (шесть офицеров и четыре прапорщика), которые должны были комплектовать новый батальон. В просторном кабинете он выслушал каждого из нас и пообещал, что через два года предоставит нам максимально возможные льготы и любое место службы в Забайкалье. Смешно! Никто не верил. Да и мало кто хотел возвращаться. Лишь один прапорщик с побитым жизнью лицом и фамилией Шевченко хотел бы вернуться. Отправляли ведь тех, кто не прижился в части, с кем не жаль было расставаться.

Должны были выехать на поезде всей командой до Тамбова, где формировался батальон и проходило его боевое слаживание. Но меня такой вариант не устраивал, так как на руках были ВПД на самолёт до Москвы (упросил сделать доброе дело ПНШ). Мыслями я уже был там, и западнее. Придумав вескую причину моего одиночного следования, я выехал в Улан-Удэ, Москву, Киев.

Хотелось привезти с собой многого. Часть вещей раздарил друзьям, часть отправил в контейнере, часть вёз. Ведь неизвестно, что может пригодиться. Когда взвесил сумку — перебор пятнадцать килограмм. Денег на оплату излишка не было. Надел на себя всё, что можно было надеть (две куртки, бушлат, трое брюк, за пазуху положил кроссовки), засунул в карманы всё, что поместилось (кассеты, ложку, вилку, нож, инструменты хирургические и столярные) и в таком виде подошёл к осмотру. В ручной клади у меня был ещё рюкзачок с книжками весом восемь килограмм. Что делать? Оставлять жалко. Попытался в обход досмотрового терминала протолкнуть его, но был остановлен зорким оком бурятского милиционера, пригрозившего мне штрафом. Показав ему его содержимое и объяснив, куда и для чего, я вымолил у него разрешение. Уже в салоне спокойно передохнул и снял с себя лишние вещи.

Летели вместе с комбригом. На праворульной «Тойоте» добрались до аэропорта, условившись, что в Москве нас везут мои друзья. Сумки у него были забиты омулем, местной водкой, кедровыми орешками и бальзамом. Смешно было видеть местного божка в непривычном качестве. Прибыв в Москву, он стал ещё более поникшим, особенно после того, как его приструнил друг-риэлтор, который опаздывал на встречу к стоматологу. Ребята хотели пошутить над ним за длительные издевательства, но я не держал зла. Больше его не видел. Лишь слышал, как нелицеприятно он отзывался о погибших в Чечне, как бегали к нему чьи-то жены, упрашивая, чтобы он направил туда их мужей, так как они не могут выпутаться из долгов, а затем зелёный змей преждевременно настиг его душу и сердце.

После Москвы был Киев, отец, мама, сёстры, слёзы, друзья, тренер. Все чего-то смутно желали, наверное, что-то банальное, вроде «Береги себя!».

Хорошее пожелание, когда знаешь, что тебя ждёт…

 

Тамбов

Ещё один новый город в географическом багаже. Здесь на базе ТУЦа (Тамбовского учебного центра) создавался отдельный батальон радиоэлектронной борьбы, который впоследствии должен расквартироваться в Чечне. Встретили меня экзотично. Вспомнилась комедия «Джентльмены удачи» и Леонов, заходящий в камеру.

Вечером состоялась обязательная выпивка и более тесное знакомство под эгидой офицерского собрания. Комбат после десятого тоста сказал, что «наш вход в Чечню не будет прикрываться с воздухами вертолётами, маршрут движения продан, и вся надежда на себя». Вечеринка закончилась пьяными выходками бывших десантников — замполита и заместителя по вооружению, которые опробовали свои новые кинжалы на охранявших нас солдат, в поисках кем-то утерянной шапки. Затем искали взводника Журу, который уснул под кроватью. Первая ночь в новой части.

Прожили в казармах недолго. Приехали наши солдаты, преимущественно с Дальнего Востока и Урала, и спустя пять дней всех вывели в окрестности села Трегуляй, предварительно загрузив всё самое необходимое на первое время в грузовики.

Пощипывал невесенний мороз. Нашли площадку. Стали расчищать её от метрового снега. Работы было много. К вечеру здесь должны будут стоять палатки, топиться печки, и мы будем спать в них. Это казалось невыполнимым. Ни физически, ни морально.

Всего не хватало: инструментов, солдат, техники. Всё вручную. На палатке медицинского пункта работало трое: начмед, начальник аптеки, водитель-санитар. Кое-как очистили от снега отведённую нам площадку. Приходилось воровать инструменты у зазевавшихся солдат из подразделений, лазить по деревьям в поисках хороших дров, долбить подтаявший лед. Каждый за себя. На обед была полукилограммовая банка тушёнки и краюха хлеба. Кухня ещё не работала. На фоне такой физической нагрузки это выглядело мизером. Пришлось засылать курьера в сельский магазин. Когда же закончится этот день? По декабрьским меркам быстро стемнело. А работы ещё больше половины. Разожгли костры. В десять дали отбой. Ночевать в палатках ещё было нельзя. Только полчаса назад растопили новые печки. Из них шла гарь и прочая нечисть. Кровати имели жалкий вид. Ночью до минус десяти. И тут прозвучала сладкая команда строиться, — идём в казармы! Наверное, и командир понимал, что гробить сейчас людей в палатках не имело никакого здравого смысла.

Второе радостное известие застало меня в пути. Принесли телеграмму — «У меня родился сын…»

Кое-как помылись в холодной воде. Накрыли праздничный стол. Поллитровка выданного нам на месяц спирта, пара банок тушёнки, булка хлеба. Какой кайф! Спирт пили почти неразведённым. У всех был стресс. Это заметно было по лицам, дрожащим рукам, юмору. Кто-то чего-то мне желал. А я мысленно уже был в Питере. И на следующий день предоставил комбату свою телеграмму, написал рапорт с просьбой о предоставлении краткосрочного десятидневного отпуска по семейным обстоятельствам.

 

Тараска

Ночь в воспоминаниях. Иногда нужно чего-нибудь себя лишить, чтобы прочувствовать жизнь.

Сегодня я ничего не везу своему сыну. И не потому, что его мать не приняла подарков, а он не ответил по скайпу. Нет, обида сродни глупости и несёт на себе печать недоразумения. Каждое событие живёт по своим законам. В конце концов, время расставляет всё на свои места.

В марте я позвонил ему.

— Тарасик, поздравляю тебя с днём рождения! Желаю…

— А кто это?

— Это же я, твой папа… не узнал что ли?

— Да у меня телефон новый…

— Бывает… жму руку, учись хорошо.

1999-й год. Бурятский гарнизон. Ноябрьская итоговая проверка закончилась. Медпункту поставили оценку «хорошо». Проверяющий из Читы — полковник Дураков спросил у меня перед отъездом.

— Чего ты хочешь, капитан?

— Я? Хочу в Чечню!

— Так там же война!

— Вот и хочу на войну… В госпиталь не переводят, на учёбу в академию не отпускают. Что мне здесь пропадать? Лбы разбитые зашивать да из запоев офицеров выводить…

— Хорошо подумал?

— А что думать-то?! За погибшего врача Алексея Леуткина, за попавшего в плен Вовку Пахомова… надо кому-то ответить.

— Вот тебе лист бумаги… пиши рапорт на имя командующего округом.

На капоте чёрной комбриговской «Волги» я написал рапорт с просьбой отправить добровольцем. Через два месяца позвонили и пригласили на собеседование в штаб СибВО (Сибирский военный округ). Его проводил командующий округом. Высокий, крепкий, своенравный полковник, который курировал нашу часть. Нас построили, осмотрели внешний вид и ещё раз уточнили: «Никто не передумал?» После генерал обошёл неровный строй, пожал каждому руку и напутственно пообещал жильё и любую должность для тех, кто вернётся обратно через два года.

Я не знал, что меня гнало из этого края, но был уверен, что обратно не вернусь, ни за какие посулы. До сих пор Бурятия приходит ко мне кошмарными сновидениями, в которых я командую медпунктом, ворую картошку на грядках кооператоров под выстрелы дробовиков, охраняю продуктовый магазин и убегаю от волков в тайге… Кричу и просыпаюсь мокрым от напряжения. Край красивый, но жизнь суровая.

Через полтора-два месяца должен был родиться сын, быт только наладился, два аквариума запустил, друзья появились, в гарнизоне стал пользоваться уважением, как врач. Кто лосятины принесёт, кто щук с Байкала, а кто банкой помидоров за капельницу отблагодарит. Но на сердце скреблось от такого покоя.

Неделя на сдачу дел и должности и пять дней на отпуск «по семейным обстоятельствам». Мать и сёстры плакали, отец предлагал остаться в Киеве, но отговаривать было бесполезно. Им была непонятна эта война. Как впрочем, и мне сейчас.

Тамбов. Здесь на базе учебного центра формировался отдельный батальон радиоэлектронной борьбы. Полтора месяца на боевое слаживание. Первые три недели жили в казармах. Пили водку и присматривались друг к другу, получали имущество, заводили документацию. Вторую половину по замыслу командования мы должны были провести в лесу у села Трегуляй.

Я ещё не знал, бывают ли в Чечне двухметровые сугробы, но на Тамбовщине в середине марта это привычное явление. Тридцатилетний комбат выстроил батальон перед площадкой будущего лагеря, по которой утром проехался трактор.

— Наша задача следующая. За сегодняшний день мы должны расчистить лагерь от снега, установить палатки, печки, провести электричество, получить имущество! Всем всё ясно?

— Так точно, товарищ майор!

— Не слышу!

— Так точно, товарищ майор, — в унисон повторил строй из двухсот двадцати семи человек.

— Каждое подразделение разбивает для себя две палатки: жилую и рабочую… Вольно… разойдись…

Медслужба в то время состояла из трёх человек: я, начальник аптеки и водитель-санитар. В качестве помощника выделили хронически хромающего солдата из взвода материального обеспечения. Когда мы вчетвером вытаскивали из грузовика тюк с затхлым брезентом, мне казалось невозможным возвести из неё шатёр-палатку.

Что такое палатка УСБ или палатка унифицированная стандартная большая? Это полевой дом. Высотой три, шириной пять и длиной десять метров. Её и летом-то тяжело ставить, а зимой, то бишь ранней весной, и подавно.

Имущества на всех не хватало, и мы ушли в посёлок за лопатами и ломами. Народ в российской глубинке добрый. Узнав, к чему мы готовимся, делились садовым инвентарём. К обеду мы лишь расчистили плацдарм для пола. К ужину установили палатку и нарубили дров. То и дело солдаты из рот норовили что-нибудь украсть, так как всего не хватало. Даже дрова, которые собственноручно спиливал с деревьев, — и за теми требовался глаз да глаз.

В десять часов итоговое построение под мерцающим фонарём. Доложил, что палатка установлена, печка разожглась, но коптит. Имущество для ночлега не получено, но готовы спать в спальниках, электричество не подключено. Такая же ситуация, несмотря на самоотверженный труд, во всех службах и ротах. Ночевать при минус десяти в спальниках на еловых ветках казалось смертоубийственным. Конечно, есть литр спирта, но на всю ночь не хватит. Я уже не говорю про то, что ни умывальник, ни душевую тыл не развернул, а из трёх дизелей запустился один, да и тот маломощный. Хорошо, что хоть полевая кухня раскочегарилась и на ужин дала промасленную гречку с тушёнкой.

— Ладно, так и быть… сегодня я договорился, что будем спать на нарах в казарме. Но завтра обещаю, что ляжем в лесу, — подводя итоги дня, завершил комбат.

— Урррааа! — шёпотом пронеслось по рядам.

Я был счастлив. За день работы ломом, топором, ножовкой руки не разгибались, спина ныла, кожа обветрилась и зудела. Завтра будет завтра, а сегодня мы не замёрзнем. Мы шли по хрустящему снегу с начальником аптеки, другом психологом и любовались полной луной, мерцающими звёздами, чувствуя себя маленькими детьми, которых угостили конфетами.

— Чего бы ты хотел, док? — спросил меня мой друг Эдик.

— Если честно, — попасть домой. Правда и дома-то у меня теперь не осталось. Лишь во сне вспоминаю родительский…

— Приезжай ко мне в Будённовск… места хватит всем… Я тоже о доме думаю. Эх, выпить бы чего-нибудь… настроения нет совсем… как лошади сегодня пахали.

— У меня есть чуток… отлили в медслужбе.

— С меня тушёнка и хлеб, если возьмёте в компанию, — вставил своё начпрод Сашуля.

Вот и казарма. Это летний лагерь учебного центра. Батареи не предусмотрены, но нам он показался райским местом в сравнении с палатками. Как только разлили спирт, меня разыскал начальник связи — худосочный лейтенант, призванный с «гражданки».

— Док, у тебя сын родился!

— Врёшь… Ему ещё рано появляться… недели через две…

— Он у тебя не спросил… вот, держи телеграмму… да наливай по случаю!

Весть о сыне разлетелась по казарме, и к нам подползали те, кого не сморили усталость и сон. Телеграмма переходила из рук в руки и каждый чего-то да желал. Я был счастлив, но не запомнил ни слова из сказанного! Все мысли были о сыне.

— Ты знаешь, док, тебе ведь отпуск положен теперь, — после тоста сказал начальник строевого.

— Я ведь ещё не заработал, и у нас боевое слаживание.

— Ерунда. Десять дней по семейным обстоятельствам. Завтра напишешь рапорт. Ты имущество получил, документация заведена, начальник аптеки справится и без тебя… Главное — к отправке эшелона в Чечню не опоздай.

Комбат был жаден. Вместо десяти суток дал пять, вместо довольствия за месяц выплатил аванс в тысячу рублей, из которых половина ушла на билет в плацкарте.

Вот я и дома в Питере. Собственно домом я с недавнего времени называл всё, где ночевал. Есть крыша над головой, значит — дом. Тёща волком смотрит на зятя, который решил сбежать от семьи в Чечню. Успокаиваю её и оправдываюсь тем, что устал жить в долг и караулить магазины по ночам. Я ведь на военного врача учился, а не на ночного сторожа.

— Деньги-то есть, чтобы в роддом гостинцы отвезти?

— Есть, аванс дали. На первое время хватит, а там заработаю.

— И скажи на милость, как?

— Вагоны пойду разгружать на Московский вокзал.

— Не смеши… Там таких нахлебников знаешь сколько… очереди на месяц вперёд расписаны. Тут Андрею предложили шабашку на складе в Купчино. Цех по консервированию гороха открывают. У него горло осипло… пойдёшь за него?

— Конечно… а сколько платят?

— Тридцать в час.

— Здорово. В Бурятии двадцатку за ночь хозяин магазина давал.

— Как сына-то решили назвать?

— Тарас!

— Ух, страсти, то какие… не выговоришь.

— Ничего, привыкнете. Да и ему с Богданом будет сподручнее, когда одни останутся.

На следующее утро шурин отвёл меня к своему работодателю, который представился дядей Стёпой, напомнившем мне милиционера из одноимённого мультфильма. В прокуренной кандейке, обклеенной советскими газетами, переодевались десять мужиков. Парочка студентов, два алкоголика, отставник-майор, с которыми поздоровался за руку; остальные держались в стороне и не выделялись.

— Значит так, ребята, — инструктировал нас сквозь пышные седые усы дядя Стёпа, — работа у нас сдельная. Оплата почасовая. Тридцать в час, что по курсу один доллар. Деньги такие на дороге не валяются. Кто устал, расчёт на месте и гудбай!

— А что делать-то будем? — поинтересовался пожилой, но жилистый отставной майор, надевая халат и перчатки. По внешнему виду было заметно, что он разбирался в таких делах.

— Ничего сложного. Будут приходить грузовики с мешками. В них канадский горох. Ваша задача их разбирать и складывать. Здесь скоро запустят линию по упаковке гороха в банки. Так дешевле, чем ввозить готовую продукцию.

Нас завели в просторный металлический ангар, который, судя по запаху краски, был недавно собран. Работа поначалу показалась действительно не сложной. Что такое перенести мешок весом в сорок килограммов? Ерунда! Часы бежали, машины подходили, с шутками да прибаутками мешки перетаскивались. Незаметно наступило время обеда. Видимо шофёры тоже устали баранки крутить.

— Двадцать минут на перерыв… простой не оплачивается, — командовал наш надсмотрщик, которого я окрестил надзирателем. Он даже перекуры вычитал у мужиков.

— Нас можно рассчитать! — первыми сдались грузчики, по лицу шибко пьющие, — на опохмел с закусоном заработали.

К десятиминутному ужину отчалили и студенты, сославшись на завтрашние занятия. Мы с майором работали уже в паре. Он давно предлагал носить один мешок на двоих, но мне казалось, что сил у меня вагон.

В компании работать веселее. Каждый рассказывает что-нибудь о себе и это отвлекает от усталости. Гора мешков неприлично высилась, интенсивность переноски не уменьшалась. Лишь в половину одиннадцатого мы разгрузили последний грузовик и получили расчёт. Тринадцать часов каторги — триста девяносто рублей!

Устроил себе праздник. Купил бутылку «Балтики» и двести грамм «Докторской», а домашним — кекс с изюмом. Скрюченными пальцами и дрожащими от усталости руками с трудом открыл металлическую пробку и, не удержавшись, выпил пиво в полупустом ночном автобусе. В уме калькулировал, сколько я смогу заработать за оставшееся отпускное время и мечтал, как потрачу деньги.

Увы, дома ждал неприятный сюрприз. Андрей сказал, что на завтра мастер поставил другую смену.

Утром же я понял, что работник из меня никакой. Тело ныло от непривычной нагрузки, ногтевые пластинки болели и почернели от переноски мешков, как будто на них нанесли черный лак и постучали молотком.

Из Питера в Тамбов возвращался на электричках с ночёвкой в Москве у друга, работающего агентом по продаже элитной недвижимости. Он смотрел на мои почерневшие ногти и удивлялся.

— Ну ты, Сява, даёшь!

— Тебе не понять… у меня сын родился!

— Пойдём на Тверскую в «Бункер» отметим!

— Да у меня ни одежды подобающей, ни денег нет!

— Форма у тебя самое то… сейчас так модно. Скажу бармену, что ты из Чечни. Он тебя угостит. Бывший афганец.

В эту ночь мы так и не ложились, отмечая рождение сына. Я боялся проспать пятичасовую электричку и в четыре утра, слегка пошатываясь, вышел с Богословского переулка по направлению к Павелецкому вокзалу. В наушниках звучали песни «Наутилуса». Московский народ ещё спал, лишь на Тверской ютились сонные второсортные путаны. На Красной площади из плеера заиграли аккорды «Труби, Гавриил, труби… Хуже уже не будет…», и я не сдержался. Вот она моя детская мечта — главная площадь страны. Впереди Чечня… хуже точно уже не будет. И я замаршировал с равнением направо под сопровождением двух патрульных машин милиции. Вспоминал, что когда родилась Настя, я дежурил на сутках в питерской психбольнице для заключённых, когда появился Богдан, охранял магазин с пистолетом в Бурятии, теперь вот появился Тарасик, а я уезжаю от него. Пусть этот ночной парад будет в твою честь, мой маленький сын, пусть твоя пневмония поскорее разрешится, а папка за тебя повоюет, и за друзей тоже… и мы победим!

В Трегуляе стремительно наступила весна. Снег остался лишь на опушках. Ночью в поисках лагеря я провалился в неглубокую речку под лёд. В итоге битый час обходил её вброд. Комбат пожурил за опоздание на два дня, не поверил, что ехал на электричках, но поздравил за то, что вообще вернулся, так как собирался записать меня в дезертиры. В лагере за неделю всё благоустроилось, и из палаток доносился жилой дух. До отправки в Чечню оставалось две недели…

 

Трегуляй

Спали уже в палатках, которые топили печники, набранные из отважных солдат. Но эти отважные периодически засыпали от усталости, так как днём им спать не полагалось и они падали на печки шапками, бушлатами, ладонями. Иногда просыпались от нешуточного утреннего мороза, некоторые так и не раздевались и не снимали берцы. Для себя я ввёл в правило, не смотря ни на что, снимать одежду и ежедневно бриться.

За неделю до отправки активизировалась выдача со стороны ТУЦа (Тамбовского учебного центра) техники и боеприпасов. То, чего не могли выполнить в течение месяца, решили выполнить за пять дней. Каждый день сопровождался глобальными переменами. Посмотрев на предлагаемое медицинское имущество, я доложил командиру о необходимости закупок. Найдены были и деньги, что в армии достаточно редкое явление. В Улан-Удэ начфин поведал мне, что в его бытность на эту статью деньги никогда не выделялись. Я ничему не удивлялся и ринулся в ближайшую аптеку расходовать казённые дензнаки. Было ощущение праздника. На сдачу купил двадцать бутылочек настойки боярышника — семидесятиградусного спирта.

Восьмое апреля мы отмечали из пластиковых мензурок, получая двойной эффект от лечения и хмеля. Для ребят это было в диковинку, и они не верили, что от этого можно хмелеть. Все запасы были уничтожены. Кто-то предложил сельскую дискотеку. Такого шоу клуб в Трегуляе никогда больше не увидит. Полтора десятка офицеров в камуфляжах веселились во всю мочь. У замповоора от такого глаза были навыкате. Утром он доложил комбату, что «доктор был обколот и всю палатку „забомбил“ какой-то дурью». Его доклад удался и мне устроили допрос.

Десятого апреля, за день до отправки нам выдали месячную зарплату. Это было ошибкой, так как ещё не всё имущество было получено. Как только мы пересекли порог кассы, мы ринулись в магазины на закупку того, что нам могло бы пригодиться в Чечне. Ножи, верёвки, спички, чай, кофе, сласти, макароны, бельё, сласти. Всё закупалось с прицелом на несколько месяцев вперёд. Когда же вернулись в ТУЦ, то уже последние ящики загружались на борт.

Последний вечер «мирной жизни». Как его провести? Сауна с новыми друзьями. Хочется отмыться от накопившейся палаточной грязи и чистыми въехать в новую жизнь. После пива можно закурить сигарету, а на ночь глядя сходить в тамбовский ресторан. Ну и, конечно, танцы до закрытия. Обязательный моцион, по мнению психолога, выполнен. Теперь можно и на войну. В карманах камуфляжа пинцет, скальпель, опасная бритва, три шприца, садовый нож, два перевязочных пакета, тубус с анальгетиками, перекись водорода, кровоостанавливающий жгут, пластины таблеток и пособие по неотложке. Неизвестно, что могло пригодиться в дороге, неизвестно, как нас встретит Чечня, — спокойнее, когда всё самое ценное при себе.

 

Война внутри нас

Она живет в каждом из нас. Враг — эта реальность, через которую преломляется жизнь на войне. Человечество не перестанет воевать и уничтожать себе подобных. Выбор за индивидуумом. Взять оружие и защищаться или скулить и жаловаться на жизнь. Враги всегда будут окружать тебя. На войне, на гражданке, так как существуют законы эволюции и естественного отбора. В мирном обществе люди маскируются политикой, моралью, культурой. И там и там побеждает сильнейший.

Как сказал комбат на годовщине чеченского медбата: «Те, кто читают книги, победят тех, кто не читают…» Странно слышать от человека, за плечами которого четыре войны. Он многих пережил, дважды штурмовал Грозный и готовит военврачей к новым испытаниям. «Сила во взаимодействии… людей и бесстрашии…» — добавил он.

Стая выбирает себе вожака, который ведет её к победе. В противном случае система рушится. Кто не подчиняется — погибает.

Выбор всегда остаётся за личностью, если признаешь в себе таковую. Вооружиться гранатами и сражаться либо предать себя и грызть ногти до скончания дней. Бесстрашные закаляются, трусы ссутся в штаны. Я видел таких офицеров. Завшивленных, ползающих на коленях, забывающих умываться только потому, что вода в бачке замерзла, ворующих сгущёнку у солдат, стреляющих у них «Беломор». Их воспитывали зинданом, приковывали наручниками на ночь к позорному столбу, плевали в рожу, но что изменилось в них? С мокрой мотнёй они вылезали из ям и были первыми, кто покидал стаю, поджав «хвосты».

Рассуждать о войне бессмысленно. «Враг — это страх, который живет внутри нас…» Он дремлет, оставленный нам предками, но в любой момент может проснуться и либо спасти, либо погубить. Хотя желание спастись — этот тот же страх, так как пули и осколки прилетают без предупреждения и, как правило, не вовремя.

Хороших и плохих людей не бывает, — человек мозаичен. Он сочетает в себе почти одинаковые качества, но в разных пропорциях. Главное в этой мозаике — быть собой. На войне, в тюрьме, в горе, в пьяном угаре и в гневе. Ценить жизнь, почитать тех, кто не дошёл до победы, и помнить о законах стаи.