«Приехали», — сказал автопилот, подвесив флаер-такси в четырехстах метрах от земли и десяти метрах от крыши термитника — гигантского многоквартирного дома, где я снимаю двухкомнатный блок с окнами на озеро, расположившееся в самом центре Фаон-Полиса. Допуск на стоянку на крыше включался нажатием кнопки на брелке с ключами от служебного «Мак-Ларена». Ключи «Мак-Ларена» я гордо бросил на стол Шефу, отправляясь (как я полагал) в бессрочный отпуск.

Не установили ли в мое отсутствие тут зенитную пушку, задумался я. Была такая идея у одного из жильцов, чье парковочное место регулярно занимал какой-то неопознанный флаер. «Ни за что», — ответил автопилот на мои понукания. Сдавшись, я велел парковаться внизу. Для того, чтобы подняться на сто тридцатый этаж на лифте, пульт с ключами от «Мак-Ларена» не потребовался.

Ага, она вернулась, подумал я, когда еще из прихожей заметил желтую салфетку на кухонном столе. Татьяна любит писать записки на салфетках. С разочарованием обнаружил, что это моя собственная записка, подтверждающая раздел имущества. Я и забыл, что писал ее. Имущество, взятое с собой, было тут же водворено на место, записка — порвана в клочья.

Домашний видеофон заголосил полицейской сиреной — несомненно, предотъездная шутка Татьяны, любившей запланированные неожиданности. Вместо инспектора из авианадзора на экране возникла Яна.

— Как отпуск? — спросила Яна, радостная до невозможности.

— Отлично! — ответил я и по неосторожности слишком близко наклонился к видеофону. Штукатурка для синяков, которую мне намазал гэпэшный фельдшер, облетела при посадочных перегрузках, а намазанная им же заживляющая мазь оказалась дешевой подделкой и ни черта не действовала.

— Откуда синяк? — Радости как ни бывало. Синяк вступал в противоречие с моим предыдущим ответом.

— Помнишь, как мы с Шефом поцапались перед отпуском? (Осторожный кивок). Синяк еще с тех пор.

На Янино личико вернулась радость. Хорошо, думала она, когда и деньги и синяки остаются в семье.

— Прилетай, — сказала она, — в три часа Ларсон будет читать лекцию на тему "Ростки алеф-измерения или куда делись шефовы пилюли от насморка ".

— Есть вариант, что виновато алеф-измерение?

— В этом заключена главная интрига. Прилетай.

— Хотел выспаться до завтра…

— Вот на лекции и выспишься.

Стерев Яну, экран превратился в серое зеркало. Я посмотрелся: синяк, хоть и не синий, но вполне различимый.

После душа я перемерил все темные очки, что сумел найти в доме. Синяк под глазом смогла скрыть только плавательная маска. Если прийти в Редакцию в маске, то скажут, что я опасаюсь разделить судьбу Нимеша, хлебнувшего с Виттенгером и воды и горя. Но услышать, что «Ильинский опять пропускает с правой», мне тоже не хотелось. В Татьяниных вещах (салфетка не была ею завизирована, следовательно, все имущество снова общее) я нашел какой-то тональный крем. В искусственном свете он показался мне бледно-телесным.

Охранник на проходной ничего не сказал, потому что освещение на проходной было искусственным.

— Ой, Федр, привет, а мы так ждали, так ждали… — завосклицала Яна, как бы подавая пример стоявшему позади нее Шефу. Шеф сморщил щеки. Впрочем, он всегда так улыбается.

— С возвращением в нашу… эээ… обитель, — сказал Шеф, не двигаясь с места. — Мы их накажем, — добавил он, указывая на замазанный синяк.

— Кровью смоют, — пригрозил я.

Яна взяла меня за руку, подвела к окну и попросила наклониться. Я наклонился и подул на отросший ежик, не так давно пришедший на смену более светлому хвостику с ленточкой.

— Перестань, щекотно… — Отстранившись, она принялась осматривать синяки. — Постой здесь, я другой принесу, — сказала она и на две минуты исчезла. Вернулась с бежевой баночкой. На этикетке красотка целлулоидной красоты томно улыбалась и тянула толстые губы.

— Ты этим пользуешься?! — Я удивился полному несходству Яны и смуглянки с банки.

— Из вещьдоков осталось. Помнишь процесс Липски против Липски?

— Адюльтер с отягчающими?

— Ага… стой, лепрозорец, не дергайся…

— Холодный!

— В холодильнике хранили. Но все же лучше, чем крем для обуви…

— Да, но благоухал-то он что твой ланком!

— Для итальянской обуви. Там же наверняка было написано, или ты по-итальянски не читаешь?

— Уно моменто, секонда пентата и это… терца с перцем.

— Не крутись, полиглот…

Закончив мазать, Яна предложила посмотреться в зеркальце из косметички.

— Нормально. Буду всем говорить, что это тень от носа. У тебя нежные пальцы, а у меня еще два синяка, вот здесь и здесь… — я показал на бедро и ниже.

— Пинки под зад лечит Ларсон. На твоем месте, я бы постеснялась демонстрировать столь унизительные для мужчины повреждения.

— Там был один карлик, он подкрался сзади.

— Ну так тем более — к Ларсону. Иди, поздоровайся с ним, он тебя больше всех ждал, — и она потащила меня в лабораторию.

Ларсон стоял позади полутораметрового стеллажа с аппаратурой, спиной к нам.

— Привет, Хью, как дела!

— А, приехал, наконец! — Его плечи сделали пол оборота, лохматый затылок, между тем, остался на месте.

— Хью, повернись лицом, это же Федр! Ты что, не хочешь с ним разговаривать?

Яна следила за моей реакцией.

— Хью, шея не болит? — спросил я.

Ларсон, похоже, сам был в недоумении. Он крутился на одном месте, но голова оставалась повернутой к нам своею лохматой частью. Наконец, громко чертыхнувшись, он схватил себя за волосы и рывком снял голову. На ее месте, как я и ожидал, оказалась запасная и в то же время основная голова.

— Никак не удается настроить, — пожаловался он. — Кроме затылка, ни черта не показывает.

Яна посмотрела на меня с удивлением:

— Так ты знал?!

— Брось Яна, на Терминале Хармаса все такие носят. Нечему тут удивляться.

— Хью, почему ты не предупредил меня, что рассказал Федру про паутинку? — Яна была полна негодования.

— Шеф приказал.

Сообразно обстоятельствам Ларсон ссылается то на Шефа, то на жену, к которой даже сам Шеф питает уважение.

Мы разбрелись по кабинетам и сидели там до трех часов. В три часа собрались у Шефа.

Ларсон, подбоченившись, стоял у экрана, занимавшего всю торцовую стену кабинета. На экране ожидалось появление голограмм, иллюстрирующих действие ростков алеф-измерения.

— Вот он! — неожиданно возопил Ларсон, простирая руки к экрану. — Вот он!

На экране выпукло светилась трубка толщиною с мою ногу. Трубка утыкалась в слегка изогнутую поверхность. Объемность трубки и двумерность поверхности были дополнительно подчеркнуты изолиниями. Я подумал, что по крайней мере трубка должна тот час исчезнуть, иначе зачем орать «вот он!». Но трубка не исчезала, более того, по направлению к ней по поверхности кто-то полз. Это был гигантский жук-рогоносец, но двумерный. Загребая всеми шестью, он целенаправленно двигался к месту стыковки трубки и поверхности. Место стыковки светилось кроваво-алым кругом, не суля плоскому жуку-дальтонику ничего хорошего.

— Сейчас-сейчас… — со злорадством комментировал (назовем это так) Ларсон. Лучом-указкой он подталкивал жука навстречу гибельной ловушке. Затем удивленно пробормотал: — А где же?… — Ларсону чего-то не хватало на голограмме.

— Стой, жук, а то провалишься в четвертое измерение, — попыталась испортить эксперимент Яна, но жук оказался вдобавок и глухим.

Когда он достиг центра алого круга, круг запульсировал. Изолинии тотчас опутали жука от рогов до надкрыльев и унесли туда, куда предсказывала Яна.

— Надеюсь, вам понятно, что все измерения уменьшены на единицу? — Ларсон обвел взглядом аудиторию, состоявшую всего из трех человек. — В жизни жук и поверхность трехмерные, а трубка — четырехмерная. Я прибег к классическому примеру с жуком на плоскости, но могу привести и менее классический пример. Представьте, лежит на асфальте опавший лист, — и Ларсон со хлопком положил ладонь на шефов стол. — Вот он лежит, сухой, плоский и недвижный на плоском асфальте. Подул ветер… — Ларсон подул на ладонь, ладонь поехала к краю стола, — ветер повлек лист по асфальту, но тут, представьте себе, открытый канализационный люк, то есть, грубо говоря, дыра в асфальте, ведущая в трехмерную канализационную шахту. Лист доползает до шахты и срывается в нее, практически безвозвратно. — Уничтожив на словах опавший лист, Ларсон, однако, поднял целую и невредимую ладонь обратно на стол.

— Стоило ли жука мучить, — проворчала Яна. — Сразу бы показывал на листе. В жизни, ни один жук в такую…

— Кишку, — подсказал я.

— … не полезет. — с моей помощью, довершила она свою мысль.

Ларсон возразил:

— Ростки возникают спонтанно, существуют доли секунды, и жук не успеет и глазом моргнуть, как окажется…

Я открыл рот чтобы снова подсказать, но Ларсон успел договорить:

— …неизвестно где.

Тут все (кроме стоявшего спиной к экрану Ларсона) заметили, что по голографической поверхности ползет какое-то спиралевидное чудовище. По размерам оно не шло ни в какое сравнение с красным кругом.

— Не пролезет, — авторитетно заявила Яна и обвела нас взглядом, как бы приглашая к спору.

— Ты о чем? — спросил Ларсон и оглянулся. — А, наконец-то появилась! Узнаете?

— Спрут, попавший в водоворот, — предположила Яна.

— Нет, это наша галактика! Вообще-то, жук должен был появиться вместе с ней. Заметьте, галактика движется относительно ростка алеф-измерения.

Мы действительно заметили, что галактика проехалась по дыре в алеф-измерение как ни в чем ни бывало. Ларсон продолжал:

— Алеф-измерение имеет внегалактическую, более того вневселенскую природу. Поэтому оно не участвует в движении каких бы то ни было тел во Вселенной. Ученые пока не могут сказать, каким образом на алеф-измерение влияет расширение Вселенной.

— Хью скажи, ты это все сам придумал? — кивнул Шеф в сторону бледневшей на глазах голограммы.

Ларсон насупился.

— За основу была взята схема, опубликованная Нибелинмусом и соавторами в «Современных проблемах космологии». Затем схема была модернизирована в соответствии с последними… эээ… известными аудитории событиями.

— В чем заключалась модернизация? — настаивал Шеф.

— Британцы не экспериментируют на животных, — подсказала Яна.

— Нибелинмус и его коллеги, — продолжил Ларсон, посчитав реплику Яны не достойной комментариев, — исходили из гипотезы, что линейные размеры сечения ростка составляют порядка десять в минус двенадцатой метра. Для сравнения, диаметр атома водорода имеет порядок десять в минус десятой метра. А исчезнувшая шкатулка — одну десятую метра. Одиннадцать порядков разница!

Шеф представил единицу с одиннадцатью нулями. Между десятым и одиннадцатым нулем он сказал:

— Это много.

— Это не просто много! Мы стоим на пороге величайшего открытия, сравнимого разве что с открытием Канала. Ростки алеф-измерения, если их удастся приручить, дадут возможность путешествовать не то что в другие галактики — в другие вселенные!

— Шеф, — сказал я, — вы как в воду глядели, когда говорили, что в скором будущем Редакция значительно расширит сферу влияния.

— Ух и командировочки тебе предстоят! — позавидовала мне Яна.

— Не надо мне завидовать. Жук до сих пор не вернулся.

— Я не такие командировки имел в виду, — возразил Шеф. — Хью, скажи на милость, как так получается, что ученые ошиблись в сто миллиардов раз. Они действительно не предполагали, что аномалии могут быть размером со шкатулку?

— Если не считать одного шутливого замечания, сделанного Нибелинмусом шесть лет назад на Всегалактическом симпозиуме по квантовой космологии, то ответ на ваш вопрос — положительный, в смысле — не предполагали.

— Тогда, будь добр, процитируй нам Нибелинмуса, — попросил Шеф едким голосом.

Шефова едкость является катализатором ларсоновского многословия. Он заговорил:

— Если текстуальная память мне не изменяет, ибо от заключительного банкета осталась лишь стенограмма, которую я лишь слегка пробежал глазами в четвертом часу нынешней ночи, и если я правильно уловил смысл шутки, ибо повторять непонятую шутку — это все равно что тянуть женщину в постель, не зная, что с ней потом делать, то доктор Нибелинмус действительно высказался по поводу предполагаемого существования макроскопических аномалий, и сделал он это следующим образом: он сказал, обращаясь к своим коллегам-космологам, что когда-нибудь профессор Рассвел уронит в гравитационную аномалию свою шляпу. Конец пересказа цитаты.

Вот и Рассвел всплыл, подумал я, чувствуя как учащается пульс.

— А что ответил на этот наезд Рассвел? — спросил я.

— Он не мог ничего ответить. Он на заключительном банкете не присутствовал. Оппоненты так задергали его после доклада, что он в сердцах покинул симпозиум за два дня до окончания.

— Хью, — сказал Шеф, — либо ты сейчас же объяснишь при чем тут шляпа Рассвела, либо мы заподозрим, что ты… что ты там сказал про женщин?

— Я догадалась! — воскликнула сообразительная Яна. — Рассвел предположил, что сечение ростка алеф-измерения может достигать макроскопических размеров.

— Тебе легко говорить, — вступил я, — тебе единственной из нас нет нужды тянуть женщин…

— Пошляк! — влепила мне Яна. — В следующий раз намажу гуталином.

— Мне будет позволено ответить боссу? — вкрадчиво спросил Ларсон и подхалимски посмотрел на Шефа.

Мы притихли, ожидая, что скажет босс.

— Что вы замолчали? — обратился к нам Шеф. — Отвечайте, разрешаете вы или нет моему лучшему эксперту ответить на мой вопрос.

— Валяй, — дал я отмашку.

— Стая слушает тебя, о Балу! — присоединилась ко мне Яна.

— Босс, — заговорил Ларсон, обращаясь исключительно к Шефу, — в отпущенные мне несколько секунд спешу доложить, что Рассвел в своем докладе доказал, что сечение ростка способно увеличиваться в диаметре до десять в минус седьмой метра, то есть до одной десятитысячной миллиметра. Уфф, кажется успел…

— Это макроразмеры? — спросил Шеф у Яны

— Пограничный случай. Ни шкатулка, ни шляпа не пролезет.

— А пилюли от насморка? — влез я с вопросом.

— Да, Яна, — вспомнил Шеф, — я, кажется, давал тебе два часа, чтобы найти…

— Я ищу, босс, ищу, — пролепетала Яна и бросила на меня грозный взгляд.

— Итак, — резюмировал Шеф, — замечание Нибелинмуса было злой шуткой и не более того.

Яна попросила разрешения задать вопрос докладчику Ларсону. Ей разрешили.

— Хью, возвращаясь к пропавшему жуку, не могло ли случиться так, что алеф-измерение утащило его не сразу целиком, а, скажем, сначала рога, потом голову, потом лапки — по очереди?..

— Яснее, если можно… — попросил докладчик.

— Я имею в виду, что макротела исчезают в алеф-измерении по молекуле, а не целиком. Одной десятитысячной миллиметра для молекулы хватит с лихвой.

— Очень хороший вопрос! — похвалил Яну Ларсон. — Он обсуждается в статье Нибелинмуса об энергетических свойствах ростков алеф-измерения. Вычисления показали, что всасывающая, если так можно выразиться, энергия ростка значительно меньше энергии связи молекул. Поэтому росток не способен разрывать межмолекулярные связи.

— Обидно! — огорчилась Яна и от огорчения потянулась к затылку чтобы схватить и покусать несуществующий теперь хвостик.

— Еще есть вопросы? — Шеф посмотрел на меня.

— Таких умных, как у Яны — нет.

— Глупые попрошу присылать в письменном виде, — заявил Ларсон. — Я их складирую в очередь.

— Ну раз так, то слушайте задание…

Ларсону было поручено «продолжать в том же духе» и «двигаться в том же направлении». Яне Шеф поручил взломать базу данных Галактической Полиции, найти там список сотрудников и отсортировать честных гэпэшников от ДАГАРцев. Особенно его интересовало, в каких расследованиях ГП принимал участие полковник Роман Зейдлиц. Мне же было сказано до завтра отдыхать, а как рассветет, отправляться в Фаонский Дом Художников к Сведенову.

— Надо закрыть эту тему, — сказал Шеф, подразумевая, что для того, чтобы навсегда исключить Сведенова из числа подозреваемых не хватает самой малости.

Яна выразила сомнение по поводу взлома:

— У них защита на локусах не хуже нашей.

— Но ведь нашу же ты сломала, — парировал Шеф и припомнил Яне, как на заре своей карьеры она потеряла пароли доступа к нашим локусам и поэтому была вынуждена применить те профессиональные навыки, благодаря которым ее, собственно, и приняли на работу.

Перед тем, как покинуть Отдел, я спросил:

— Босс, а что вам сказал Гуго-Великан?

— Что за Гуго-Великан? — насторожился Ларсон. В нем уже закрадывалось подозрение, что пока он день и ночь колдует над приборами, жизнь проносится мимо его лаборатории, унося в своем стремительном течении много радостей, тайн и вот теперь еще каких-то Гуго-Великанов.

— Отто Гугенгейм, величайший специалист по сейфам и честнейший человек, — так отрекомендовал бывшего хакера-медвежатника Шеф. — Он сказал мне, что сейфы «Монблана» взломать невозможно.

— Только и всего? — изумился я.

— Настоящий специалист всегда краток…

Ларсон громко фыркнул.

— …если речь не идет о теоретической физике, — поспешил сделать исключение для Ларсона Шеф.

— И вы ему поверили?!

— В карьере каждого специалиста наступает тот час, — заметил Шеф высокопарно, — когда репутация становится дороже денег. Думаю, этот час пробил для Гуго в день досрочного освобождения. Теперь его мнению можно доверять, как мнению Ларсона. Правда, Хью?

Ларсон вышел, громыхнув дверью.

— А ты? — поинтересовался Шеф.

— Прежде чем хлопнуть дверью, я попрошу ключи от «Мак-Ларена».

— У Яны. М-да… а ведь флаер ей так понравился…

Радости от моего возвращения у Яны убавилось, полагаю, процентов на семьдесят.