Ледяной вихрь крутится в кузове. Холод пронизывает до мозга костей. Расул стоит лицом к ветру, и на щеках его – следы от слез. Из носа его течет, но он не обращает внимания. Словно нет вокруг него ни одного человека. У меня такое ощущение, что он с трудом не дает себе разрыдаться.
Я сажусь. Стоять на ветру больше нет сил. Засовываю ноги в спальный мешок и плотно кутаюсь в него. Уже темнеет. Большинство ребят дремлют: монотонное гудение мотора усыпляет. Те, кто пободрее, натянули спальные мешки до плеч и болтают группами в два-три человека. Мирза сидит напротив меня и полуприкрытыми глазами наблюдает за мной. Я прячусь в спальный мешок и стараюсь заснуть.
* * *
Вдали прогремел выстрел или взрыв, от которого я проснулся. Непонимающе смотрю на испуганные лица ребят в кузове и вдруг вспоминаю приснившийся только что сон: в нем мы играли в степи, и Ройя бежала за мной, и я хотел остановиться, но, как ни старался, не мог, и какая-то сила тащила меня вперед, в лес, утонувший в тумане. Схватившись за борт кузова, я встаю. По обеим сторонам – земляные насыпи высотой с самосвал. Движение на дороге плотное. Встречные автобусы, грузовики светят фарами прямо в лицо и слепят. Впереди движение замедляется. Я с любопытством вытягиваю шею, стараясь разглядеть, что там. И вдруг снаряд со свистом пролетает у нас над головой. Я по свисту пытаюсь проследить его траекторию. В степи прямо перед моими глазами вырастает огненный гриб, а через мгновение долетает и грохот взрыва. Разбуженный этим взрывом солдат спрашивает:
– Где мы?
– Шоссе Ахваз – Хорремшехр, – отвечаю ему.
Я оглядываюсь на ребят в кузове. Выражения их лиц озадаченные и потерянные, а некоторые только проснулись и, по виду, вообще ничего не соображают. На западе – нимб из светящихся огней. Как только потухает один огонь, тут же на его месте вспыхивает другой. Впереди большинство машин сворачивает вправо. На зеленом щите крупно написано: «Шоссе Сефеви». Наш самосвал тоже сворачивает вправо. Его толчки бросают нас вверх и вниз. В свете фар я вижу то, что написали на придорожном щите: «Для подрыва духа противника двигайтесь с включенными огнями». Мой взгляд прикован к ряду машин, которые, словно светящееся копье, вонзаются в сердце врага.
Мирза закутал голову своим белым платком с рисунком из черных волнистых линий, и видны только его большие глаза. Он натянул на себя спальный мешок, скорчился в нем, прислонившись к стенке кузова. Расул спрятался в спальнике с головой, но его нервные движения и ерзанья туда-сюда показывают, что он не спит. Я трогаю его рукой за плечо, и он, вздрогнув, высовывает голову из спальника.
– Вставай, посмотри, что делается, – говорю я ему.
С воем над нашими головами проносится снаряд, и Расул бегающими глазами обшаривает черное, полное звезд небо. Я впиваюсь взглядом туда, где взрываются снаряды, освещая бескрайнюю степь; за вспышками следует период тишины, а затем долетает грохот взрыва, выделяющийся среди других шумов. Несколько грузовиков с боеприпасами, сигналя, обгоняют нас. Шоссе затянуто клубами пыли, и в сиянии осветительных ракет возникают причудливые силуэты. Еще несколько снарядов взрываются здесь и там, но в общей адской картине мы на них не обращаем внимания. По краю шоссе идет вперед цепочка бульдозеров и скреперов. Скрежет, с которым они снимают почву, увеличивая высоту насыпей, так оглушителен, что мы не слышим даже друг друга. Расул встал рядом со мной. Движение транспорта замедляется почти до остановки. Впереди на асфальтовом шоссе перевернулся грузовик, кабиной своей перегородив путь. Несколько человек стоят вокруг него. К нему подползает мощный погрузчик и своим ковшом подцепляет его колеса, и сталкивает грузовик с дороги вниз. Грузовик переворачивается, потом и сам погрузчик сползает вниз с шоссе и едет вперед. Движение возобновилось. Навстречу нам несутся санитарные машины с включенными сиренами. Они либо окрашены в цвет хаки, либо обмазаны глиной. В них полно раненых, которые сидят даже впереди вместе с водителем. Взгляд Расула провожает их. Слева от шоссе начинается земляное укреп-сооружение высотой с грузовик. Это как бы широкий капонир, в котором тут и там сделаны углубления, и в них прячутся машины, люди и боеприпасы.
Наш самосвал съехал с шоссе и встал в хвост другим самосвалам. Большинство ребят стоят в кузовах и оглядываются по сторонам. А движение ни на миг не замирает. Вдоль шоссе в сторону передовой идут танки, когда они прибавляют скорость, из-под гусениц летят ошметки глины и земля. Водители их высунули головы из открытых люков, и все их мысли – о том, что впереди.
Асгар бежит к нам от передовых самосвалов. Кричит нам что-то, но мы видим лишь, как он рупором ставит ладони. Тогда он знаками показывает нам спешиваться. Мехди командует:
– Ребята, спешиться! Всем спешиться и всё с собой взять, ничего не оставляйте!
Я отдаю свой автомат Расулу и спрыгиваю из кузова на землю, потом кричу ему:
– Передавай мне, вещи твои передавай мне!
Мой голос теряется в лязге танковых гусениц.
Расул отдает мне автоматы, вещи и что-то говорит. Он похож на рыбу, беспомощно трепыхающуюся на отмели. Я знаком показываю ему, что ничего не понимаю. Он переваливается через борт кузова и висит на нем, и тут гремят несколько орудий, и он отпускает руки и падает на меня. Я еле устоял на ногах. Помог ему подняться и кричу ему в ухо:
– Это наши… Свои орудия бьют!
Глаза его так выпучены, что, кажется, вот-вот выскочат из орбит. Руки его дрожат, и всё же он жестом спрашивает:
– Где они?
Я хочу указать ему на укрепсооружение, но в этот миг вспышка освещает его лицо и раздается такой грохот, что мы все валимся на землю. Невольно мы скатываемся вниз от шоссе и, скорчившись, ищем какое-нибудь укрытие. В ушах у меня звенит. Мирза присел возле самосвала и оглядывается вокруг с таким видом, словно ждет нового взрыва. Водители танков прячут головы в люки. Проезжают с сиренами санитарные машины. Сердце мое колотится быстро, хотя я еще не понял, что произошло. Расул, тронув меня, показывает наверх. Масуд с перекошенным лицом что-то кричит. И опять мне вспоминается рыба, разевающая рот насуше.
– Всем… Наверх… Поднимайтесь…
Мы поднимаемся и на четвереньках ползем на шоссе. Я вижу Абдуллу, который, держа свой пулемет, на корточках присел возле колеса самосвала.
– В колонну… Стройся…
Мы встаем, но еще не начали строиться, как вдруг пространство и время исказилось. Грохот одной за другой ракет бьет по моим барабанным перепонкам. И вновь мы с шоссе скатываемся вниз и напрасно ищем какое-то убежище. Убежища для нас нет. Мы как испуганное стадо, в которое ворвался волк. Кто-то хватает меня за голень и сильно сжимает ее. Я прижимаюсь щекой к земле и жду, пока ракетный обстрел стихнет – после этого слышен лишь лязг танковых гусениц да команда, которая вновь зовет на шоссе.
– Наверх! Стройся…
Мы выбежали наверх и еще не успели сформировать колонну, как Масуд командует двигаться вперед. Мы бежим на ту сторону шоссе и там невольно приседаем под защитой укрепсооружения. Масуд кричит:
– За мной! Там не сидеть!
Отчасти мы присели инстинктивно, но и от страха тоже, от чувства безысходности. Приходится, однако, встать и, согнувшись в три погибели, идти за ним. Все взводы кое-как построились и перешли шоссе, но колонны их смешались. И Масуд очень громко кричит, чтобы восстановить порядок:
– Всем сюда! В щель! Первый взвод…
Мы все спрыгиваем в длинную щель, являющуюся частью укрепсооружения. Все молчат. Мы все обливаемся потом, сидим, скрючившись. Я не знаю, почему мы так быстро вспотели, ведь не было ни долгого марша, ни бега. Мехди стоит наверху, собирая отставших, потом подходит к спуску в траншею и командует:
– Прижмитесь к тому концу, всем сдвинуться плотнее!
После этого в траншею вваливаются еще несколько человек, пытающихся отжать нас в ее конец. Один из них бежит по головам и плечам сидящих в траншее и так добегает до ее конца. Никто не протестует, словно у нас вообще нет ни языков, ни умения говорить. Открывают огонь наши орудия: словно сотни фотографов быстро-быстро делают снимки со вспышками. В этих всполохах я всматриваюсь в лица ребят в траншее и вижу, что они все, как приговоренные к смертной казни, уставились на небо. Их выражение лиц потерянное, сбитое с толку, словно они попали в какой-то неизвестный, пугающий мир. Лишь грохот доказывает, что этот мир все-таки населен людьми. Мехди негромко командует:
– Ребята, читайте намаз!
Кто-то спрашивает, всё еще с дрожью в голосе:
– А где вода?
– Сухое омовение, – отвечает Мехди.
– А может, из фляги водой воспользуемся?
– Нет, – отвечает Мехди. – Воду беречь. Позволено сухое омовение.
…И при этих его словах мы как-то вдруг понимаем, что мы живы и что мы – друзья друг другу. И в этих всполохах взрывов, и в свете фар машин, едущих по шоссе, мы можем взглянуть в глаза друг другу и увидеть товарища, и понять, что мы – спасение друг для друга.
– Двигайся сюда, я тебе место освободил!
– Чуть-чуть сдвинься, хорошо?
– Мирза! Мирза…
– Нет, ну ты видел? Ну и зрелище…
Я опускаю руки на землю для совершения сухого омовения. Свои солдатские ботинки, автомат и портупею я сложил в одну кучу, чтобы не потерять. Смотрю на небо, пытаясь определить направление на киблу, и Мехди говорит:
– В сторону конца траншеи, чуть правее.
Перед моим лицом Расул встает на намаз. Я жду, пока он закончит. В этом незащищенном мире мы искали защиту, и вот нашли Его и положили голову на Его грудь, и Он окружил нас друзьями.
Я приступаю к намазу.
* * *
Мы потеснее расстилаем спальники и залезаем в них. С одной стороны от меня лежит Абдулла, с другой Расул, он ворочается и крутится в своем мешке. Машины со снарядами всё так же едут в сторону передовой, словно пытаются и не могут заполнить бездонную брешь. Санитарные машины едут в тыл и, попадая в заторы, включают сирены. Тут не город, где одна скорая на одного больного, тут напихивают столько раненых, сколько влезает, лишь бы дверь закрылась.
Перед траншеей слышится голос Мирзы:
– М-мое м-место в конце ок-копа – к-как мне п-пройти туда?
Кто-то возмущенно ему отвечает:
– Не надо было выходить, а теперь, когда все легли, хочешь пройти?
– Эт-то ты м-мне? – спрашивает Мирза как бы с удивлением.
В спор вступает третий голос, и я узнаю Али – он только что пришел.
– Да, это он тебе! – подтверждает Али.
Тогда Мирза отходит на некоторое расстояние. В свете автомобильных фар он принимает картинную боевую позу, потом разбегается и прыгает на нас. Люди в окопе кричат единым криком и сжимаются. Мирза бежит по нашим головам в конец окопа. И громко кричит:
– Я не т-только вас по-поубиваю, я т-так это сделаю, что вы в м-могилах са-саваны об-бгадите!
Али отвечает:
– А я желаю тебе попасть в плен к такому человеку, который проткнет тебя насмерть своими усами!
– Н-не дож-ждешься! – ворчит Мирза, укладываясь в свой спальник.
Я вновь закрываю глаза, заметив перед тем, что Расул перестал ворочаться. Дует холодный ветер. Али – судя по голосу, он всё там же, в начале нашей щели, которую мы лишь из вежливости называем траншеей – говорит:
– Братец… Братец Насер, дорогой!
Он намеренно произносит это детским голоском.
– Что такое, я здесь, – отвечаю я.
Али осторожно ставит ноги так, чтобы ни на кого не наступить, и пробирается ко мне.
– Где ты, братец мой дорогой?
– Ага! Припекло тебя! – говорит Масуд.
Али подошел ко мне и продолжает:
– Пока у меня есть братец Насер, меня припечь ничто не может…
– Так что случилось-то? – спрашиваю я. – Чего вдруг «братец, братец»?
– Не слушай его, – говорит Масуд, – он совсем совесть потерял.
Внезапно прорезающие небо ракеты «катюш» своим воем перекрывают все прочие шумы. Земля со стенок осыпается нам на головы. Все высунулись из спальных мешков и провожают взглядами светящиеся в небе стрелы ракет.
– Братец мой, красавчик, дело такое: у меня спального мешка нет…
– Как нет? В такой холод?
Я невольно сажусь. А он продолжает:
– Братец мой! Одна ночь это ведь не тысяча ночей, поспим с тобой вдвоем в одном спальнике, а?
– В одном спальнике?! – переспрашиваю я.
– Ну да, – отвечает он. – А что такого?
Мне вдруг очень хочется его задушить. Расул быстро садится и спрашивает меня:
– А где батальонный каптенармус? Пойдем получим еще мешок и быстренько принесем.
– Спи знай, – говорю я ему. – Каптенармус тут мешки не выдает, ты забыл, где мы?
Али ложится рядом со мной, а я всё еще не верю ему:
– Дорогой мой, двоим ведь не полагается в одном мешке!
– Но ведь не все тут братья, как мы с тобой, – не сдается Али. – Мы-то вдвоем поместимся, разве нет?
И он залезает в мой мешок.
– Ну вот, – говорю я. – И как теперь застегнуть молнию?!
– Ты туда лицом ляг, я сюда! Ну вот… Ага-Абдулла, застегни молнию, будь добр.
Абдулла приподнимается, застегивает молнию и плотно нас упаковывает. И мне уже не пошевелиться.
– Да покарает тебя Аллах, – говорю я. – Что ты со мной творишь?
Он смеется, и я вынужден колыхаться в такт. Но веки мои постепенно тяжелеют. Артиллерия с обеих сторон ведет свою дуэль, но мы не обращаем внимания. Окоп дает нам безопасность, а спальники – тепло. Кстати, что сейчас там делают Ройя и Мустафа? Я согрелся, и вот все мысли исчезают…
* * *
Кто-то тихонько толкает меня и зовет. Я открываю глаза и пытаюсь потянуться, отчего молния мешка расстегивается. Теперь хоть вздохнуть можно. Таращась в темноту, спрашиваю:
– Кто это? Что тут?
– Ага-Насер… Насер…
Сонная одурь некоторое время довлеет надо мной, и всё же я узнаю голос Расула. Я сажусь и смотрю на него. Изо рта его идет пар, и в свете автомобильных фар это выглядит так, словно передо мной усталая лошадь.
– Давай… Выйдем! Прошу…
От холода я дрожу. Он хватает меня за рукав и тянет.
– Да что такое? Куда?
Всё же он меня поднял и тянет к выходу из окопа, причем я ясно чувствую нервную дрожь его рук. Говорю ему:
– Осторожнее, я иду… Э-э, не тащи так…
Он почему-то не слушает меня, но тащит изо всех сил. Мне приходится наступать на ребят, но они словно уже привыкли к этому и даже не высовываются из спальников, кряхтят и поворачиваются на другой бок, и вновь засыпают.
И вот Расул вытащил меня из окопа.
– Ну? Что случилось, говори!
Грузовики всё так же едут в одну и в другую сторону. На передовой продолжается перестрелка, и издали слышны взрывы снарядов и ракет.
– Что-то… что-то… что… Страшно!
Его голос прерывается. Не понимаю, от холода его колотит или от страха, или еще от чего-то.
– Да что случилось-то, что? Почему страшно?
В свете фар я вижу напрягшиеся жилы его шеи; он дрожит словно ива на ветру. И вновь блик света. И я вижу еще и капельки пота, сверкающие на его коже, словно тысячи алмазов.
– Там… Что-то…
Но ему ничего не выговорить. У него начинаются судороги. Я усаживаю его, беру кусок мешковины и закутываю его. Вдруг страх его передался мне. Я спрашиваю:
– Да что с тобой? Ты заболел, наверное, а?
Он изо всех сил пытается что-то сказать:
– Та… та… Аллах свидетель… Аллах…
И голоса нет у него больше. Я поплотнее заворачиваю его в мешковину, закутываю и голову его. Он обхватил кленки и весь сжался, он стал словно рука, сжатая в кулак. Я встаю и возвращаюсь в окоп, чтобы принести флягу.
– Что там? – Абдулла приподнимается со своего места. – Случилось что-то?
– Нет, спи себе. До утра далеко еще.
Я вновь вылезаю из окопа и подношу флягу к губам Расула. Он не пьет, отталкивает мою руку. Я говорю таким голосом, который ободрил бы его:
– Спокойно скажи мне: что случилось? – Он дрожит, и я сжимаю его плечи: – Всё в порядке, не бойся.
Постепенно он успокаивается, а я вдруг понимаю, какой именно сон ему приснился. Видимо, он вступил в новый для него мир, он впервые по-настоящему стал взрослым. Я заставляю его встать, но он не может идти. Ноги его будто свело. Однако я беру его под руку, и мы медленно идем с ним вместе. Не знаю, как мне объяснить ему то, что с ним произошло. Я веду его к цистерне с водой, которая находится подальше, возле шоссе. Я усаживаю его у стенки укрепсооружения, нахожу пустую жестянку и наполняю ее водой. Зову Расула. Он подходит ко мне, и мы, обогнув укрепсооружение, находим остатки дерева, которым укрепляли окопы, и разводим костер. Я грею воду. Не знаю, как начать разговор с ним…
* * *
Там, в отдалении, кто-то встал на крыше капонира и призывает к утреннему намазу. Огонь с обеих сторон утихает. И еще кто-то поет азан: их голоса сливаются. Мы с Расулом сидим недалеко от того окопа, где спят ребята нашего взвода. Расул сидит в своем спальном мешке, и я вижу, что он руками охватил сам себя за бока. Волосы его еще мокрые.
– Я пойду к цистерне, – говорю я, – совершу омовение и вернусь.
– Подожди, я тоже пойду! – он вылезает из мешка.
– А тебе зачем? Тебе не нужно омовение.
– Как это? – спрашивает он удивленно.
Я не знаю, как объяснить ему, что тот, кто совершил полное ритуальное омовение, не нуждается в омовении для намаза.
– Ведь я не делал сухого омовения! – настаивает он.
– Говорю тебе: не требуется! – в сердцах повторяю я и больше ничего ему не объясняю, ухожу к цистерне. Я слышу голоса ребят в окопе, они спрашивают, нужно ли омовение водой, и Мехди им отвечает, чтобы воду из фляжек берегли, а омовение делать песком. Я ухожу и вижу, как несколько ребят все-таки выскакивают из окопа с флягами в руках.
Когда я возвращаюсь, меня оглушают наши орудия, начавшие свою размеренную стрельбу. Слабая заря сменяется рассветом. Но небо еще темновато; можно сказать, что свет притемнен остатками ночи. Ребята нашего взвода читают намаз, голоса их дрожат, а слова выговариваются с трудом. Масуд – единственный, кто открыто стоит наверху, все остальные читают намаз в окопе. Мирза, увидев мои засученные рукава, спрашивает:
– Т-ты ом-мовение со-совершил?
– Ну да, вон там есть цистерна с водой.
Я указываю ему направление, но он отворачивается от меня.
– М-Мехди-ага с-сказал, песком п-позволяется.
Такое проявление лени заставляет меня улыбнуться. Стоя в окопе, Мирза начинает читать намаз. Я встаю рядом с ним. Несколько санитарных машин, с сиренами, едут в тыл. Мехди кричит:
– Далеко никому не отходить, всем иметь при себе противогазы! Никому без противогаза не ходить!
* * *
Небо закрывают облака, белые и пепельного цвета. Солнце только взошло и лишь изредка показывается, потом опять скрывается за облаками. Наша артиллерия работает безжалостно – а мы все уже привыкли к ее грому и понимаем, что эта стрельба для нас неопасна. Мехди посылает одного бойца за завтраком, а мы все сидим в нашем окопе. Он уже принял обжитой вид с оттенком беспорядка. Мы ждем: что же нам принесет первый фронтовой день?
Слышится гул самолета. Как по команде, мы все прекращаем разговоры, встаем и смотрим в небо. Все смотрят в разные стороны, а самолетный гул то нарастает, то теряется в реве машин на шоссе. И вот кто-то кричит:
– Вон он! Вон…
Пытаясь проследить за направлением его руки, мы шарим взглядом по облакам. И вот ниже облаков появляется самолет и быстро проводит черту, отделяющую юг от севера. Гремят зенитки. Еще один самолет белого цвета появляется из одного облака и скрывается в другом. Зенитные снаряды взрываются в небе, испещряя его белыми клубочками. Несколько человек подбегают к окопу. Расул стоит в окопе, не отрывая от неба свои изумленных глаз. Его состояние непонятно мне, а зеленый цвет его глаз как-то помутнел.
Вражеские самолеты заложили в воздухе вираж и вскоре исчезли вдали. Но несколько зениток всё еще продолжают огонь. Посланный за завтраком несет его бегом, и вскоре Масуд начинает передавать нам хлебные лепешки с сыром. Расул спрашивает меня:
– Как думаешь, сегодня пойдем в бой?
Не знаю, почему он это спросил.
– Неизвестно, – отвечаю ему. – Может, и пойдем.
Он жует лепешку. Перед нами проезжает санитарная машина с включенной сиреной, а Расул жует и жует, и никак не может проглотить.
Незнакомый военный подбегает к окопу и кричит:
– Всем иметь с собой противогазы! Без противогазов никому не выходить…
Вчера по радио объявили, что противник применил химические бомбы. Тот, кто объявил нам о противогазах, лишь на миг задержался у окопа и побежал дальше. Раньше я его никогда не видел.
– Химические бомбы – это как? – спрашивает меня Расул.
Звук самолета не дает мне ответить. И еда в глотку уже не лезет. Мы все проверяем противогазы. Один из парней, кто был наверху, спрыгивает в окоп и указывает в небо:
– Вон он! Вон…
Самолет пикирует на нас из-под облаков. Али кричит:
– Вон еще один. С другой стороны!
Действительно, мы видим еще один самолет.
Он белый, и под его брюхом блестят бомбы. Он пикирует на нас с таким ревом, от которого заходится сердце, мы невольно приседаем. Единственное наше укрытие – этот окоп. Самолет пролетает у нас над головами и сбрасывает бомбы дальше в тылу – земля содрогается от их взрыва. Чей-то голос слышится сверху:
– Ого! По шоссе попал!
Мы еще не остыли от прежнего самолета, как над головами у нас проносится новый, с таким свистом, словно алмаз режет стекло. Мирза закрыл уши и сердито на меня смотрит. Эти бомбы упали впереди нас неподалеку и не взорвались: после их удара о землю грохота мы не слышали. Тишина, вернее, только шум машин, безостановочно едущих по шоссе. И вот мы выглядываем из окопа, словно мертвецы из могилы. Впереди по земле расстилается облако молочного цвета, и ребята начинают высказывать догадки:
– Химоружие, газы.
– Нет, друг мой, это фосфорные. Ими показывает следующему, где бомбить.
– Но фосфор легче воздуха, поднимается, а это по земле ползет.
Из белого облака выскакивают люди и бегут прочь. Вдруг я чувствую сильный запах чеснока, и все вокруг кричат:
– Газы! Химия!
Начинается паника. Я задержал дыхание и достаю и надеваю противогаз. Плотно натягиваю его ремешки на затылке. Сердце бешено стучит. Оглядываюсь вокруг: в противогазах все стали неузнаваемыми. Некто, стоящий лицом к лицу ко мне, глухим голосом говорит:
– Не могу дышать!
Я открываю крышку его противогаза, и он глубоко вдыхает и пытается разглядеть, где было это закрытое крышкой отверстие. Нас накрывает белое облако, потом начинает редеть, а перед окопом появляется Хейдар. Он в противогазе, но я узнаю его по фигуре. Глухим голосом через маску он кричит нам:
– Никому не снимать противогазы без команды, ясно?
Мы киваем, и он уходит. Некоторые из нас сидят, другие стоят, все в ожидании. Мы не узнаем друг друга, разве что, если громко крикнуть свое имя. Расула я узнаю по тщедушной фигурке. В маске жарко, лицо горит, и пот течет вниз и просачивается на шею. Стеклышки запотели, и вокруг почти ничего не видно. Сижу, прислонившись спиной к стенке окопа.
Машины продолжают идти по шоссе, и водители их без противогазов. Масуд снимает свою маску. Мы ждем, что с ним будет, а он глубоко вздыхает и объявляет:
– Запаха нет!
Снимаем противогазы и наполняем легкие холодным свежим воздухом. Мне дышится легко, лицо мокро от пота, волосы слиплись и пахнут противогазной резиной.
* * *
На шоссе выстроились пикапы «Тойота». Их водители из разрезанных противогазов сделали себе очки. Асгар передает всем взводам команду приготовиться, и наш окоп приходит в движение. Под напускным спокойствием ребята прячут громадную тревогу. Некоторые раскраснелись. Один парень, уже в полной походной выкладке, стоит в окопе и грызет ногти. Мехди командует:
– Кто готов – строиться перед окопом. Ничего не оставлять!
Ребята второго взвода от своего окопа перешли к нашему и здесь строятся. Абулфазл бегает среди них как наседка среди цыплят, закрывая их то крылом, то грудью. Не слышу, что он говорит, видимо, командует готовность. Абдулла стоит с пулеметом на плече: совсем не смотрится пулемет в руках этого пузатого человека. А патроны в лентах, перекрещенных на его груди, ярко блестят на солнце.
– Всем, кто готов, – кричит Мехди, – строиться в затылок Абдуллы!
Я вылезаю из окопа. Али стоит в строю и ведет какую-то дипломатическую пикировку с Абулфазлом. Вот оба взвода стоят бок о бок и ждут команды, и из колонны второго взвода кто-то кричит:
– Для здоровья ребят первого взвода…
А дальше они продолжают хором:
– …обратитесь к врачу-педиатру!
И хохочут все вместе. Это их ответ на ту шуточную молитву, которой мы их угостили в лагере. Они довольны, но Али и Абулфазл сходятся в поединке. Абулфазл, напрягаясь, так, чтобы все слышали, громко произносит:
– Эх, хаджи дорогой… Тебе и невдомек, что у меня пистолет – это 106-миллиметровая пушка!
Али, склонив к плечу голову, громко нараспев отвечает:
– А тебе и невдомек, что один мой глоток – это всё Каспийское море!
Чтобы унизить второй взвод, мы специально громко хохочем.
Абулфазл выписывает кистью руки замысловатую фигуру и отвечает:
– А тебе и невдомек, что мне задремать – это как семи спящим отрокам проспать века!
Второй взвод громко хохочет, а Али делает вид, что не находит слов, и медлит. Потом вдруг заявляет:
– А тебе и невдомек, что танковая башня – это мой банный тазик!
Абулфазл ни секунды не медлит:
– А тебе и невдомек, что пески пустыни Каракум – это я отряхнулся?
Второй взвод покатывается от смеха, держась за животики и указывая на нас пальцами. Тогда Али прибавляет своему голосу грубой басовитости:
– Дружище! Но тебе невдомек, что гром орудия – это… мой свист?
Абулфазл, оглянувшись на своих, парирует:
– Может, и так, но ведь тебе невдомек, что Всемирный потоп – это я… плюнул!
Али делает вид, что сражен и не находит слов. Второй взвод уже задрал носы и смотрит на нас глазами победителей. Ждут, что мы признаем поражение. Но Али, подняв голову, вдруг смотрит на Хейдара, который подошел и слушает поединок. Одной рукой Али подбоченивается, другой указывает на Хейдара:
– Ну, получай! Ведь тебе невдомек, что шаровары Хейдара – это всего лишь мои трусы!
Взрыв смеха нашего взвода звучит одновременно с близким орудийным залпом. Хейдар мгновение медлит, потом бледная улыбка трогает его губы. А Асгар за его спиной беззвучно помирает со смеху.
Подбегает Гасем – батальонный связной – и передает Хейдару какую-то команду, указывая на «Тойоты». Первые три «Тойоты» – для первого взвода. И наш батальон колоннами переходит шоссе и садится по машинам. Мехди рассаживает нас: я хотел ехать вместе с Али и Мирзой, но Мехди остановил меня:
– Хейдар приказал тебе – в первую машину.
Я сажусь. Гром самолетов в небе заставляет всех поднять головы. Хадж-Носрат едет на машине вперед вдоль цепочки «Тойот». Волосы его сдувает назад ветер, а антенны раций торчат из его машины как копья. Проезжая мимо нас, он кричит Хейдару:
– Ехать за мной!
Хейдар садится рядом с водителем, а Асгар закидывает свои длинные ноги в кузов рядом со мной. Машины трогаются, и я вижу пузатого кадровика возле укрепсооружения, с банкой компота в руках. Он словно вовсе не интересуется тем, что его однополчане отправляются на передовую: вообще на нас не смотрит.
Мы едем вперед и проезжаем мимо орудий, выстроившихся вдоль дороги и стреляющих поочередно. А вот «катюша» выпускает в небо весь свой ракетный комплект – гром такой, словно кто-то бьет в гигантский барабан.
Движение на шоссе плотное в обе стороны. Грузовики везут боеприпасы, продукты, солдат, увешанных оружием и снаряжением. Некоторые поют хором, другие жадно смотрят по сторонам, вбирая в себя зрелища войны: картины убивающих и убиваемых. Наш батальон едет всё той же автоколонной, впереди – машина Хадж-Носрата. В нашей «Тойоте» тесно, и мы сидим чуть ли не друг на друге. Рядом со мной Асгар держится за бортик кузова. Лицо его вдруг скривилось: в нос ударил запах гнилой рыбы. Воздух тошнотворен, и Асгар двумя пальцами зажимает нос и смотрит на меня. Я смеюсь, и тогда он еще сильнее морщится и отворачивается.
Сворачиваем налево, на шоссе, в котором полно выбоин. Справа от нас – укрепрайон, в котором мы видим много орудий.
– Откуда столько пушек понавезли? – вопрошает Асгар.
Повсюду разбросаны пустые зарядные ящики, золотистые снарядные гильзы блестят на солнце. Каждый из артиллеристов занят своим делом. Они разделись до нижних рубашек, что удивляет меня в такой холод. Пушка стреляет, и ствол ее вибрирует. Тут же отдается приказ, и дергают за шнур другой пушки, и она тоже стреляет. От этого грома нас встряхивает с головы до пят. Мы еще не пришли в себя от этих выстрелов, а позади насыпи взрывается вражеский снаряд, и к небу вырастает гриб из огня и дыма. И ветер тянет на нас этот черный дым. Навстречу нам едет грузовик, осевший на задние колеса. Когда мы разъехались, я вижу, что он нагружен трупами. Из его кузова обильно капает кровь, разделяя проезжую часть надвое красной чертой. Он подпрыгивает на выбоине, и один из трупов наполовину выпадает из кузова, а солдат, лежавший на трупах, приподнимается и кричит. Я только сейчас понял, что это живой человек, распластавшийся на убитых для того, чтобы не выпасть из кузова. Грузовик поворачивает вправо, и труп все-таки вываливается. Двое возвращаются за ним и, подхватив его за руки и за ноги, уносят за поворот шоссе.
По обеим сторонам нашего шоссе теперь вода, и Хейдар говорит, обернувшись:
– Вот это и называют каналом, или озером, «Рыбным».
Из этой воды торчат электрические столбы. Рядом с дорогой много колючей проволоки и бетонированных окопов. Хейдар добавляет:
– Отсюда начали наступление.
Воздух так наполнен рыбной вонью, что она физически давит на тебя. От этого зловония мой желудок корчится в спазмах. Мертвая рыба плавает белыми брюхами вверх, и эти белые пятна уходят к горизонту, насколько хватает глаз. Воздух липкий, отвратительный.
Движение остановилось. Рядом с шоссе бульдозер сравнивает с землей окопы, чтобы расширить дорогу. И машины по одной проезжают мимо него. Когда мы минуем бульдозер, я замечаю торчащие из окопа ноги трупа, голова которого мне не видна. Бульдозер своим лемехом разравнивает окоп, превращая в месиво мешки с песком. И, сколько я ни вглядываюсь, не вижу, что стало с тем трупом. Шоссе поворачивает: оно теперь идет вдоль высокого укрепсооружения, в котором много окопов, а в них видны наши солдаты. На обочине шоссе – еще один труп, по остаткам его зеленой пятнистой формы я понимаю, что это вражеский солдат. Колеса машины столько раз переехали его, что от него мало что осталось. Я вздрагиваю, и меня тошнит. Рот наполняется слюной. Я зажимаю рукой горло и подставляю лицо ветру, чтобы не вырвало. Асгар, который думает, что это от рыбной вони, спрашивает меня:
– Что с тобой?
Ответив ему гримасой, я начинаю смотреть вдаль, на водную гладь и на летающих над ней птиц, пытаясь отвлечься от того, что видел. Один солдат нашего взвода, парень с лицом в пятнах экземы, вдруг хватается за бортик кузова и свешивается наружу, чтобы его вырвало, но из внутренностей его ничто не выходит. Я хватаю его за плечи, чтобы не выпал из кузова. Лицо его пожелтело, а глаза вращаются в орбитах. Я и забыл о своем состоянии: втаскиваю его обратно в машину. Он обеими руками держится за живот и сидит, повесив голову. Сую ему фляжку:
– Выпей воды!
Он берет ее дрожащей рукой, пьет, и вода течет ему на шею. Теперь ему лучше, хотя лицо всё того же больного цвета.
В озере взрываются снаряды или мины, посылая к небу целые фонтаны. Колонна замедляет ход. Шоссе здесь узкое, а движение в обе стороны. Кое-где вода заливает шоссе. Вражеский обстрел усиливается: мины рвутся и в воде, и на дороге. И мы сидим, вцепившись в бортик кузова, беззащитные. Только сгибаемся больше и прячем головы, когда мина рвется близко. Я сижу спиной наружу, и при взрывах спину мою словно током пронзает: ведь случайного осколка достаточно… Вдруг из укреп-сооружения вырывается сноп пламени, один язык которого чуть не достает до меня; дым и взрывная волна едва не выбрасывают меня из кузова. Мы все валимся на дно кузова и друг на друга. Один боец, опершись на меня, ловко выпрыгивает из «Тойоты» и бежит к укрепсооружению. Там сидит раненый: он двумя руками зажал лицо, и между пальцев его течет кровь, вся его гимнастерка окровавлена. Тот, кто выпрыгнул из машины, – военный медик, у него с собой медицинская сумка. И еще несколько человек подбегают туда, где прогремел этот взрыв. Медик отнял руки раненого от лица, наложил марлю и начал бинтовать. Из передней машины спешился Гасем и кричит нам:
– Выйти из машин! Выйти всем из машин!
Мы торопливо соскакиваем на землю. Еще мины рвутся в воде. Хейдар кричит:
– Стройся в колонну!
Мы как бы укрываемся между насыпью и теми машинами, которые нас привезли. Торопливо уносят раненых, и свидетельством их ран остаются лишь свежие пятна крови. Наш взвод пытается построиться, но мины рвутся одна за другой. Одна из машин загорелась. Мы в полной растерянности и уже не надеемся выжить. Без предисловий, внезапно на нас навалилась война, а мы словно связаны по рукам и ногам.
Бегом приближается Асгар. Его длинные тощие ноги сгибаются во все стороны, колени словно на пружинах. Кричит во всю глотку:
– Вперед! Не стоять на месте!
От его вопля делается еще страшнее. Мы – колонной – бежим бегом вперед, а Асгар передает мне приказ:
– Пробирайся вперед! Хусейн тебя вызывает…
Обгоняя колонну сбоку, я бегу вперед, тут взрывается еще одна мина, и я бросаюсь на землю, но, до того, как упал, вижу, как из окопа в воздух вырывается дым и летят вверх земля, камни и какие-то обломки. Кто-то визжит. Не останавливаюсь посмотреть, что там. Бегу вперед. Вот я уже впереди колонны, Хусейн бежит таким образом, чтобы ребята от него не отстали. Я подбегаю к нему, чтобы он меня заметил. Между тем, он заводит нас всех сначала под укрытие насыпи, а затем мы все вваливаемся внутрь укрепсооружения. Но дорога нам видна, вода ее размыла, и машины буксуют. А дальше вообще дорога ушла под воду, однако здесь поставили два гусеничных бронетранспортера таким образом, чтобы из них сделать мост. По ним солдаты перебегают туда, где опять шоссе выходит из воды. А дальше шоссе тянется по озеру, и кружат белые птицы в небе, и то и дело взрываются в воде мины. На броне одного транспортера стоит Хадж-Носрат, на голове его – черная головная накидка. Потное его лицо блестит на солнце. Он трет виски, ожидая, пока мы подбежим к нему. Вокруг него – связные и радисты. Он командует:
– Хусейн! Поставь тут одного из взвода, пусть за руки ребят тянет наверх. Колонне на шоссе не стоять, бежать бегом в следующее укрепление.
– Понял, что делать? – говорит мне Хусейн. – За руки тащи своих наверх, когда подойдет второй взвод, скажешь, чтобы делали так же, и догоняй своих.
Хадж-Носрат наблюдает, а я, встав на броне, хватаю за пулемет Абдуллу и втаскиваю его наверх. Следующий – Расул. Схватив его за запястье, я вытягиваю его наверх, легкого как соломинка. Он весь в смятении, но старается не отстать от Абдуллы. С шелестом над головой у нас пролетает ракета. Мы все пригибаемся, но она падает в воду вдалеке и не взрывается, а как бы пускает пузыри, словно вода закипела. Расул на четвереньках догоняет Абдуллу. Потом я хватаю за руку Масуда и тащу его наверх. Так по одному проходят все, и вот уже появляется первый боец из второго взвода, которому я говорю:
– Хватай своих ребят за руку и тащи наверх.
Не дожидаясь его ответа, я сам пробегаю по этому мосту из двух бронетранспортеров и спрыгиваю на шоссе, которое тянется дальше посреди воды. Наша колонна рысцой убежала далеко, и я бегу, догоняя. Чуть отбежал от транспортеров – новая мина, и я падаю плашмя. Вновь вскакиваю и бегу, что есть сил. Наша амуниция так бренчит по телу, что это похоже на цоканье копыт лошадей на всем скаку. Навстречу, сигналя, едет пикап «Тойота». Колонна берет в сторону, пропуская ее. Я вижу, что кузов полон раненых.
От бега воздух кажется горячим и словно дерет легкие. Я задыхаюсь. Добегаю до бойца, лежащего, прижав к груди автомат. Думая, что он ранен, присаживаюсь рядом, но вижу, что он просто выдохся от бега. Ноздри его трепещут, а грудь ходит вверх-вниз, как у раненой птицы. Схватив его за шиворот, я ставлю его на ноги и кричу ему в лицо:
– Беги бегом, здесь не оставайся! Дорогу простреливают!
Он смотрит на меня умоляюще, а я тащу его за собой. Пробежав несколько шагов, отпускаю его и вижу, что он, как машина, которую завели «с толкача», побежал вперед сам довольно ходко. И я бегу и молюсь, чтобы не попало миной.
Я пробежал с полкилометра. Вдали показалось следующее укрепление, вижу в укрытии насыпи окопы, и в них сидя наши пехотинцы. Наша колонна из последних сил бежит по шоссе. Я уже так выдохся, что понимаю: головы колонны мне не догнать. Особенно выдохлись те, кто несет тяжелое оружие: пулеметчики и гранатометчики. Они шатаются на бегу как пьяные и, подняв головы к небу, будто хотят заглотить весь кислород вселенной. Падает мина, и они валятся на землю. А встают потом не все: некоторые остаются лежать, чтобы отдышаться.
Я весь мокрый от пота и не знаю, добегу ли до укрепсооружения, прикрывающего шоссе. Впереди стоит Хейдар, выглядящий так, будто искупался в озере: мокрый насквозь, и с носа капает. Обессиленно указывает нам на укрепсооружение и говорит, чтобы обогнули его справа и двигались дальше. Если бы не было этого свиста мин, то мы могли бы даже почувствовать себя в некоторой безопасности. Но мы так выдохлись от этого бега, что плохо соображаем, а к тому же и свист всё новых мин рвет душу на части. Голова колонны сворачивает вправо. В окопах полно солдат, все они смотрят на нас. Вдоль насыпи интенсивное движение взад-вперед превратило почву в болото, и мы еле вытаскиваем ноги. Те, кто сидит в окопах, пытаются нас подбодрить:
– Ура добровольцам!
– Не унывай, ребята!
– Добро пожаловать вновь прибывшим героям!
– Звони в колокола!
– Дружище, не упади только! Пусть лучше враг упадет к твоим ногам!
– Давай-давай, герои, немного осталось, Аллах поможет!
Наша рота вся перемешалась и стала похожа на раскатившиеся бусинки разорванных четок. Я никого из своих не вижу. Вроде бы теперь мы добежали, и можно бы найти своих, но не нахожу. Иду вперед и вижу, что там стоит Мехди. Ребята нашего взвода начали копать окопы, и Мехди говорит мне:
– Нам надо вырыть здесь окопы, мы пока здесь остаемся.
Али втыкает штык в склон укрепсооружения и выворачивает землю. Увидев меня, восклицает:
– Иди сюда! Иди окоп копать.
Рядом с ним копают свой окоп Расул и Абдулла. Я подхожу к ним, но они не обращают на меня никакого внимания. Словно кроме этого окопа для них ничто не существует. Пот льется с них, а Расул прямо в безумной ярости взрывает своим штыком каменистую землю. Я снимаю амуницию и начинаю копать свой окоп. Обманываться затишьем нельзя: противник начинает стрельбу внезапно. Я выбрасываю землю из ямы так, чтобы сделать из нее бруствер. Выкопал всего ничего, а уже задыхаюсь, и пот течет из малейшего отверстия в моем теле, но я не прекращаю работу. Ни секунды не стою без дела. Нельзя медлить. Поднимая штык, вздымаюсь всем телом и всем телом же налегаю на штык, помогая ему вонзиться в твердую почву. Но так долго не выдержать, мой окоп едва до половины выкопан, а я уже совсем выдохся. Очень твердая земля. Я склоняюсь лбом на штык как бы в молитве и чувствую запах этой свежевыкопанной почвы. Пот течет со лба на руки, потом на штык и в землю, и она становится мокрой и коричневой, словно кофе. Встаю на ноги. Потеплело в воздухе, а кругом, сколько хватает взгляда, везде вода. Рядом с укрепсооружением – заросли тростника и рогоза.
– Не устал еще? А вот и я!
Ко мне подошел Масуд, смотрит и ждет, приглашу ли я его разделить со мной окоп. Я вылезаю из окопа и всё не могу отдышаться, говорю ему:
– Сам докапывай!
Он кладет свою амуницию рядом с моей и ловко и весело атакует твердую почву на дне окопа. Я сажусь на коленки неподалеку и наслаждаюсь тем, как со всего моего тела течет пот. Говорю:
– Масуд! Мы с тобой навсегда стали одноокопниками!
Он ничего не отвечает, только улыбается. В один присест доделал окоп до конца. Размеры позволяют двум людям укрыться в нем от безжалостных минометных осколков. Вот он выбрасывает последнюю лопату земли и падает на дно окопа. И я, не торопясь, спускаюсь вниз и сажусь рядом с ним.
* * *
Пониже нашей линии окопов проходит дорога тех, кто идет к укрепсооружению или выходит из него в сторону передовой. Бойцы тащат вперед боеприпасы и еду в мешках, взгромоздив их на плечи.
– Враг контратаковал, 32-я дивизия их остановила…
– Положение опасное, у ребят боеприпасы кончаются…
– Мы их отбросили, с утра бой ведем…
Двое несут на носилках раненого, который весь залит кровью. Иногда он приподнимает голову и диким, непонимающим взором смотрит вокруг. В живот попала пуля или осколок. Среди кровавой красноты еще можно видеть кусочки марли и белого бинта, которым его перевязали. Те, которые его несут, так взмокли, словно искупались в озере. Головы, лица их мокрые, а глина, которой перемазаны их лица, стекает вниз с их подбородков. На шеях – глиняные русла, и ноги их с трудом выдираются из глины. Они проходят мимо нас. Расул так странно на них смотрит, что это само по себе остановило мой взгляд на нем. Он так вытянул губы, словно сам – этот раненый, мучающийся от боли.
– Расул-ага! – говорю я ему. – Ты не очень голову из окопа высовывай!
Тут только Расул меня заметил и перевел взгляд с раненого на меня, ядовито улыбаясь. Масуд в это время толкнул меня в бок и указал взглядом на дальний конец укрепсооружения.
– Похоже, там у них плохо дело. Посмотри-ка!
Я вижу, что в конце укрепрайона всё затянул серый дым. Несколько человек бегут сюда от перекрестка через заросли рогоза. Рогоз высотой в их рост. Они тащат в мешках гранаты для РПГ, груз тяжелый. Вот добежали до нас, и я восклицаю:
– Аллах в помощь!
Не поворачивая головы, вздымают вверх руки, отвечая нам этим безмолвным приветствием. С тех пор как мы тут закрепились, мы всем невольно говорим эту фразу. Просто, наверное, хочется подбодрить ребят.
Еще несут раненых с того же, дальнего конца укрепрайона. А двое раненых обнялись и помогают друг другу идти. Один, у которого забинтован верх бедра, говорит:
– Впереди патронов мало, патроны вперед доставьте!
Мы никак не реагируем на его слова. Видя наше равнодушие, он повторяет:
– Во имя Аллаха, помогите ребятам там, впереди, им стрелять нечем!
Потом он вновь обнимает за шею своего спутника, и у каждого окопа они повторяют ту же самую просьбу.
Раненых несут столько, что мы уже перестали любопытствовать, куда ранило, осколком ли или пулей. Только Масуд всякий раз толкает меня в бок и говорит:
– Еще один!
Я лишь слегка поднимаю голову посмотреть, потом вновь просто сижу в окопе.
Я наблюдаю за какой-то фигурой, показавшейся от перекрестка. Это старик, приближающийся к нам. Вначале я вижу его седую голову меж стеблей рогоза примерно на половине длины укреп-сооружения, потом белое пятно его седых волос возникает ближе, и я вижу, что он прижимает к груди противотанковую ракету «Малютка». Он так медленно и осторожно идет, словно ступает босиком по разбитому стеклу. Белые волосы и белая щетина бороды делают его похожим на птиц, что кружатся там, в небе. Кожа его темная от солнца, и кости скул сильно выступают. Он присел возле нашего окопа и тяжело дышит. Ракету он держит в руках, словно грудного ребенка, и взгляд его следит за кружащимися в вышине морскими птицами. В воде взорвалась мина. А когда я поднял голову и вновь взглянул на старика, то увидел, что он не обращает внимания ни на что вокруг и по-прежнему смотрит куда-то вдаль. Словно он живет в каком-то ином мире, полном тишины и покоя.
– Отец, дорогой! – говорит ему Масуд. – Там впереди боеприпасов нет, ты поскорее бы отнес им.
Старик улыбается доброй улыбкой и говорит спокойно и размеренно:
– Несу… Несу.
Масуд повторяет громче, с начальственной ноткой в голосе:
– Там впереди стрелять нечем. Это ребята из твоей же дивизии, такая ракета им очень нужна!
Старик вытирает рукавом пот со лба, кивает утвердительно и тяжело вздыхает. Его взгляд неподвижно застыл на нас с Масудом.
– Огонь сильный, – говорит он. – Откуда взялось столько пушек и ружей?
Масуд смотрит на меня вопросительно: мол, к чему это? И опять повторяет:
– У твоих ребят боеприпасов нет, поскорее отнеси им.
Кто-то бежит сюда от передовой части укреп-района. Подбежав, восклицает с отчаянием:
– Боеприпасы… Все кончились!
Наклонившись к старику, он хочет забрать у него ракету, но тот крепко держит ее и сердито отвечает:
– Иди-ка на перекресток да возьми сам!
Солдат бегом бежит к шоссе. Старик еще помедлил, шумно выдохнул, потом, опершись рукой о землю, приподнялся. Постояв немного, чтобы удержать равновесие, шагает вперед и идет – медленно и размеренно ступая – к концу укрепсооружения. Масуд наблюдает за ним, потом ложится в окопе. А я не отвожу взгляда от седых волос старика, пока они не исчезли в тростниках и рогозе.
* * *
Это укрепсооружение было отвоевано у противника, который нарыл в нем окопов, и теперь по нужде ребята ходили в эти окопы. Перебегали в них, как правило, в интервале между двумя взрывами. Залегали возле мешков с песком, спрашивали громко: «Там никого нет? Свободно?» Потом спрыгивали в эти окопы. Некоторые, правда, как я видел, не спускались в них, а возвращались назад – от страха ли, или еще почему-то. Потом мыли ботинки…
…Мехди идет от окопа к окопу, с полным мешком еды на плече. Дошел до нас, обрадовал вестью:
– Это на четверых!
Дал нам клеенчатый мешок с вареным рисом и рыбных консервов, указал на наш окоп и окоп Абдуллы и Расула.
– Сами тут действуйте, но осторожно: из окопов не вылезать!
Он какой-то грустный, и Масуд спрашивает его:
– Что-то случилось?
Мехди, оглядываясь на Расула и Абдуллу и видя, что они не слушают, сообщает нам:
– В Абулфазла попало!
– То есть? Как попало? – спрашиваем мы в один голос.
– Мина взорвалась перед самым окопом. Осколками угодило прямо в лицо. Теперь и не узнать его.
– Значит, первым стал Абулфазл, – сказал Масуд как бы себе самому.
Мехди встает и, поднимая мешок на плечо, говорит нам:
– Пока молчите об этом.
Мы зовем Абдуллу, но он отвечает, что есть не хочет. Зову Расула, и тот запрыгивает к нам. Одновременно позади укрепсооружения взрывается мина, вздымая фонтан воды и грязи. Масуд открывает мешок с вареным рисом:
– Я и не завтракал сегодня!
Мы сели поплотнее. Я открыл рыбные консервы, а Масуд расстелил свой платок вместо скатерти, поставив на него рис, рыбу и флягу. Достаем ложки из карманов и набрасываемся на еду. Расул отправляет ложку еды в рот, быстро-быстро жует и спрашивает:
– Сколько мы тут пробудем?
– До вечера, – отвечаю ему.
Он всплескивает руками, указывает в сторону передовой и восклицает:
– Раненых видели – как страшно! Как хорошо, когда солдат не видит своих раненых…
Отправив в рот еще ложку, продолжает:
– Вы всегда говорили, в бою нужны окопы на двух человек делать. А я не прислушивался. Но с тех пор, как сюда попали, я вдвое повзрослел. Каждая мина летит – мне кажется: это в мой окоп. Всё хочется куда-то убежать, а куда? Теперь никогда одиночных ячеек не буду рыть. Вы вдвоем: и поговорить можно, и отвлечься от этих раненых, что несут в тыл. Но если бы вы знали, что я пережил!
Я понимаю его страх и вспоминаю, что сам впервые чувствовал под обстрелом.
– Ешь знай, – говорю ему.
Но он тарахтит без передышки:
– Ага-Абдулла, ему что: накрыл лицо каской и спит себе…
Я не отвечаю, и Расул чувствует свободу говорить, о чем хочет. И о чем он только не болтает: о раненых и минометах, о людях и морских птицах, о нас и обо всех прочих. Словно разом хочет наверстать всё свое молчание.
После обеда я чувствую тяжесть в кишках. Поглядываю наверх, на тот окоп, куда ходят по нужде. Хочу туда перебежать, когда он освободится. Вижу, как очередной боец перелез оттуда через мешки и бежит вниз. Я, в свою очередь, вылезаю из окопа.
– Ты куда? – спрашивает Масуд.
– Нужда есть! – отвечаю.
Али, развалившийся в своей ячейке, громко говорит мне:
– Спрыгивай осторожно: там мин наложили!
Я не забыл свою флягу. Дождавшись промежутка между взрывами, бегу к брустверу того окопа. На всякий случай громко кашляю.
Никто не отвечает, и я заглядываю внутрь. Везде кучки. И наступить-то почти некуда: всё заминировано! Осторожно перелезаю через мешки внутрь: прямо парашютный спорт какой-то! Уже нашел было чистое место, и тут свист новой мины сверлит мне мозг. Невольно в полусогнутом положении хватаюсь за мешки наверху… Взорвалось совсем рядом, и в окоп летит земля и валят клубы порохового дыма. Заколебавшись на миг, я хочу вернуться: боюсь, что меня здесь ранят. Вот стыд-то будет! Однако я не возвращаюсь: знаю, что отныне таков будет мой быт на войне каждый день. Присаживаюсь и вспоминаю слова Масуда: мин здесь столько, что шагу не ступить. От резкого кислотного запаха приходится задержать дыхание. А зрелище тут! Еще одна мина взорвалась, чуть не подбросив меня в воздух. И я бегу восвояси, закончив свое дело. Подбегаю к нашему окопу и вижу, как Масуд и Расул дают мне место спрыгнуть. Валюсь на них сверху и в полете слышу голос Али:
– С благополучным тебя!
* * *
– Давай поспим, – говорит мне Масуд. – Начиная с сегодняшнего вечера, кто знает, когда еще поспать придется.
– Да, – смеюсь я, – если с нами не сделают то, от чего мы уснем навеки!
Ухмыляясь, он ложится во всю длину окопа, и я тоже, валетом. Окоп узкий и сырой. Эта сырость проникает в грудь. От холода не можем заснуть. Я сгруппировываюсь, и всё равно без толку. Ворочаемся, наконец, Масуд говорит:
– Есть что-нибудь, чем можно накрыться?
Подумав, я отвечаю:
– Арафаткой давай.
Я снимаю платок, и мы накрываемся ими сверху. Прячем под них головы и прижимаемся друг к другу. От дыхания под платками согреваемся. Я чувствую приятное тепло, и веки мои тяжелеют. Не знаю, когда заснул Масуд.
* * *
Я просыпаюсь и вздрагиваю от холода. Открываю глаза и вижу, что небо подернулось пепельным цветом, начинаются сумерки. Сажусь. Масуд спит, скорчившись, зажав руки коленками. Сам еще не проснувшись, бужу его:
– Масуд! Масуд!
Открывает глаза и смотрит на меня, будто не узнавая. Не сразу отводит от меня взгляд, садится, оглядывается по сторонам. Я жалею, что не проснулся раньше. Сумерки полны печали, и, если просыпаешься в сумерки, эта печаль надолго остается в душе.
– Салам, салам, Ага-Насер! Удивительно: проснулись? Кто вы, вообще?
Это Расул начал свою щебечущую болтовню. Он сидит в окопе, а Абдулла рядом с окопом. Издали к нам идет Али. Я его не вижу, но слышу те шутки, которые он отпускает, проходя мимо каждого окопа – и сам же хохочет над ними. Перемахивает через склон и, увидев наше состояние, с удивлением восклицает:
– До сих пор дрыхли? И не лопнули?
Я отвечаю ему улыбкой и спрашиваю:
– Какие новости?
– После намаза выступаем. Сегодня вечером дело будет.
Расул аж подпрыгивает от радости:
– Как хорошо получается, здорово получается! Уже выступаем!
Али, придав своему лицу насмешливое выражение, отвечает:
– Хорошо получается, говоришь? А если завтра тебя забинтуют как мумию и отправят в тыл – это как, хорошо будет? Вот уж хорошо – прямо здорово!
Улыбка преображает целиком всё загорелое, мужественное лицо Абдуллы:
– Тогда давайте намаз быстрее прочтем!
Он глазами что-то ищет в небе и добавляет:
– Уже можно читать намаз, вот вечерняя звезда!
Указывает на звезду, мерцающую в сумеречном небе невысоко над горизонтом, и шагает куда-то прочь. Я сажусь на бруствер окопа. Вдали ведут огонь орудия и минометы, и мигают оранжевые сполохи. Абдулла, уходя, бросил нам через плечо:
– Пойду посмотрю на другие окопы.
– А я думал, ты намаз читать пошел! – говорю я ему.
– Я с утра в этом окопе гнию, – отвечает он. – Подлецы, в свой бывший сортир нас загнали!
Удаляясь, он грозит кулаком куда-то в небо и кричит:
– Ну, трусливые души! Выходи все на одного! Выходи по одному – из вас котлеты буду делать… Салам, брат! Как дела?!
* * *
Али ходил к Мехди, теперь вернулся и говорит мне:
– Ступай, у Мехди к тебе дело.
– Какое дело? Он не сказал?
Али, не отвечая, ощупью ищет что-то в темноте.
– Снаряжение брать с собой? – спрашиваю я.
– Вообще-то не надо, но… Темно, думаю, если возьмешь, не ошибешься.
Он опять уходит. Я спрашиваю, куда, и вернется ли он. Али отвечает:
– Пойду Мирзу позову. Ты иди к Мехди, мы сейчас с Мирзой подойдем. Масуд уже там.
Я вижу фигуру Расула, наполовину выползшего из окопа и внимательно слушающего нас. Навьючиваю на себя всё мое снаряжение, Расул спрашивает:
– Ты куда? Вернешься еще?
Хотя он и слышал весь наш разговор с Али, я объясняю ему:
– Я иду к Мехди-аге.
И я иду – в темноте, осторожно. Слышу голоса ребят в окопах. Кто-то беседует, кто-то читает молитву. Вдали в небе горят несколько осветительных ракет, но они неяркие. Волосками света отражаются в воде.
– …Я был с тем парнем из нашего квартала, мы сдавали экзамены…
– Далеко от меня не отходи, пулемет тоже берем…
– Максимум три-четыре дня, всё, что будет, оно именно в эти дни…
Возле каждого окопа я окликаю Мехди, и всякий раз мне отвечают, что он – дальше. Тростник хлещет меня по лицу, я весь искололся. Чтобы спастись от него, стараюсь идти вплотную к насыпи укрепсооружения. Нахожу Мехди. Он снаряжен к бою, сидит, обхватив руками колени. Похож на сжатый кулак.
– Садись, – говорит мне. – Сейчас остальные подойдут.
– А где Масуд? – спрашиваю я.
– Сейчас подойдет.
Тон Мехди необычен. Он словно сдерживает рыдания. Я сажусь рядом. Масуд пикирует на нас с верха насыпи, и я протестую:
– Дорогой, ты что?
Он встает на ноги, застегивает пуговицы брюк.
– Темно, что ты хочешь: ничего не видно.
Подходят Мирза и Али, и я спрашиваю у Мирзы:
– Куда ты подевался, Ага-Мирза? Весь день тебя не видел!
Он садится и обнимает меня за плечи.
– Р-раз-зве эти по-подлецы по-позволят? Из окопа не вы-высунешься!
И тут он осекается. Мы все сидим молча, и он понимает, что разговор серьезный. Молчание обнимает всех пятерых.
– Ребята, сядьте потеснее, – говорит Мехди.
Мы садимся одной кучкой. Пять человек. Пять человек выживших, оставшихся от самого первого набора. Прибывали новые люди и убывали, и вот опять мы пятеро, как в самом начале: я, Мехди, Масуд, Мирза и Али. Прохладный ветерок играет с моими волосами. Слышен говор ребят в темноте. Теперь я понял, что хочет сказать нам Мехди и зачем он нас собрал, но почему так быстро? Настоящая война для нас уже началась? Мы так близко сдвинулись, что каждый чувствует плечо другого. Кажется, что этот круг никогда не разорвется. Мехди медленно, размеренно начинает говорить:
– Итак! Мы выступаем. Приказ: отсюда двинуться к следующему укреплению. Там начнется бой. Сообщается, что враг там дальше сконцентрировал восемьдесят танков. Мы должны их сбить и двинуться дальше. Позже объяснят всю операцию, пока надо выполнить этот приказ.
Он замолчал. Рыдания клокочут у него в горле. Голос стал более басовитым. Каждое слово выдирается из глотки словно бы с болью, раня его.
– Мы снова идем вперед. Что случится до утра – неизвестно. Перед боем всегда говорят такие слова, и, раз теперь я их должен сказать, я их говорю. Ребята! Кроме вас во взводе только новички. Некоторые уже были на фронте, но друг друга они не знают. И вы сегодня постарайтесь их понять. Вы будете крутить барабан сегодня. И не дайте им отчаяться. Не дайте им сломаться в разгаре боя.
Над перекрестком зажигается осветительная ракета. Мехди опускает голову, точно избегает смотреть нам в глаза.
– Перейдем к сути дела! Сегодня ночью может произойти всё, что угодно, любая беда, с каждым из нас. Давайте сейчас поклянемся… Пока мы живы, будем держать эту клятву! Поклянемся, что до конца боя, что бы ни случилось, пусть хоть небо рухнет нам на головы, хоть все беды вселенной навалятся на нас, хоть на куски нас порвет – но с этой секунды плакать мы не будем. Поклянемся, чтобы до конца боя ни одной слезы не упало. После боя те, кто вернутся в лагерь, пусть плачут сколько угодно, но в бою – перекрыть этот канал слез!
Я вдруг расчувствовался. Опять нужно выполнять договор. Проклятый договор! Опять клянемся и заключаем соглашение, как было уже много раз. Мы уже не раз соединяли руки, хотя я знаю, что придет минута, и ты не сможешь совладать с собой, слезы – это ведь жизненная необходимость… Но мы опять соединяем руки. Пять рук сцепляются вместе. И Мирза вдруг всхлипывает:
– П-помните? М-мы си-сидели под на-насыпью «Ашура»…
Да, мы помним. Мы ничего не забыли. Можно ли забыть? Тогда соединились вместе одиннадцать рук, и вблизи от нас разорвалась мина, и одного мы потеряли прямо там. В тот день нас было одиннадцать. Одиннадцать молодых ребят, у самого взрослого из которых на лице едва пробивался мягкий пушок. Теперь нас всего пять. С того дня прошло 7 месяцев и 18 дней. Быстро пролетели, и быстро наше число уменьшилось…
Появляется Асгар и громко кричит в темноте:
– Бойцы роты «Гейс»! Приготовиться! Ребятам роты «Гейс» – быстрее читайте намаз, надеть всё снаряжение и быть готовыми в окопах! Бойцы роты «Гейс»!
Мехди негромко говорит:
– Ребята, вперед! Быть в готовности.
Наши руки расходятся – словно клубок разматывается. Мы расстаемся. Темнота не позволяет видеть, кто куда пошел, но я остаюсь сидеть на месте. Холодный ветер дует со стороны противника. Мне холодно, и я сижу, скрючившись.
* * *
Впереди, на передовой – тишина. Ребята дремлют в окопах и ждут приказа. Все шумы прекратились. Хусейн передал мне распоряжение явиться к нему. Он возле перекрестка, и я должен взять всё свое снаряжение. Объясняю Мехди ситуацию, чтобы меня не искали. Иду в темноте. На шоссе что-то горит, и, когда это пламя вспыхивает ярче, я вижу всё укрепление до конца. Край насыпи в результате передвижения войск превратился в жидкую глину. Надо хорошенько смотреть, чтобы не плюхнуться в нее. Не хочется последние минуты перед боем посвятить чистке и отмывке от грязи. Через каждые несколько шагов я окликаю:
– Хейдар… Хусейн…
Отвечают:
– Дальше… Иди дальше.
Тишина действует на нервы, а сильнее всего то, что молчат все ребята. Продираюсь сквозь камыши.
– Хейдар… Хусейн…
– Еще чуть дальше.
– Иди сюда! Сюда.
Я их нашел. Они оба возле насыпи, не доходя до перекрестка. Вокруг них – радисты и посыльные. Хейдар дремлет, растянувшись на пологой насыпи. Хусейн освобождает мне место возле себя:
– Или сюда… Садись!
Хейдар бьет меня по плечу и восклицает:
– Повезло тебе! Посылаю тебя вперед пустить их на колбасу!
– Посмотрим! – ехидно говорю я ему.
– Уж посмотрим! – отвечает он. – Ночь длинна…
Хусейн расстилает на земле карту и включает фонарик, стекло которого он заклеил синей лентой. И карта освещается синеватым светом. Этот бледный отсвет падает на его лицо, окрашивая его красный шрам в цвет ржавчины.
– То, о чем говорили раньше, утверждено, – сообщает мне Хусейн. – Каждый взвод выделяет гранатометчика с помощниками, и эти три гранатометчика образуют спецгруппу. Ты – командир группы. В восьмистах метрах от следующего укрепления враг сосредоточил до восьмидесяти танков. Спецгруппа наша и спецгруппа роты «Абес» движутся впереди батальонной колонны. Задача обеих групп – сжечь эти танки. Спецгруппа нашей роты действует влево, их спецгруппа – вправо. Вы должны пробить брешь, достаточную для наступления батальона с минимальными потерями, с выходом на шоссе Шаламче – Басра. Командиры взводов выделяют для этого своих лучших людей. Также для связи тебе выделяется Таги из службы связи батальона.
– Что нам делать после того, как сожжем танки? – спрашиваю я.
– Немедленно двигайтесь в направлении шоссе Шаламче – Басра, – отвечает Хусейн. – Занимайте высоту 270. От той зоны, где противник сосредоточил танки, до асфальтового шоссе расстояние два километра двести метров.
– Как быть с ранеными? – спрашиваю я. – Что с ними делать?
– Переноска раненых – не твоя задача, – отвечает он. – Те батальоны, которые будут действовать в этом секторе, проходить через него, отправят твоих раненых в тыл. Сразу за вашей спецгруппой двинется батальон. Так что об этом ты не беспокойся.
– Не забудь передать мой привет колбасе! – добавляет Хейдар.
Я натянуто улыбаюсь и думаю о том, как буду действовать и какие обстоятельства возникнут. Раньше я не раз бывал в бою, но сейчас – дело особенное. Восемьдесят танков! Мой мозг подает мне сигнал, и я спрашиваю:
– Итак, перед нами восемьдесят танков?
– Не верь сказкам, – говорит Хейдар. – Их не меньше восьмидесяти, а может, даже и больше.
Вместо того, чтобы ободрить меня, его слова лишь усиливают мою тревогу.
– Эти танки с утра контратакуют, останавливают ребят, – добавляет Хусейн. – Когда стемнело, они чуть отошли и сейчас встали в оборонительную линию.
Хусейн постоянно говорит по рации кодом, я ничего не понимаю, и меня это раздражает. Отхожу к Асгару. Он прилег на насыпи.
– Не спишь? – спрашиваю его.
– Так точно! – отвечает он, повернув ко мне голову. – На таком холоде разве заснешь?
На голову он повязал красную повязку, выше ее торчат его волосы. Я вижу это в пламени того, что горит на шоссе. Его лицо кажется мне покрасневшим, и он не отводит глаз от этого пламени.
– Что это горит? – спрашиваю я.
– В санитарную машину попали. Она везла раненых в тыл.
Мне вдруг показалось, что я чувствую запах горелого мяса. Но я намеренно не спрашиваю, что стало с ранеными в этой машине. Не хочу сейчас слышать ответ. Пламя вновь вспыхивает ярче, и оранжевый его всполох отражается в воде и окрашивает насыпь и фигуры бойцов.
– Ты в головном отряде? – спрашивает Асгар.
– Так точно!
– Ну, береги себя.
Я вспоминаю первый его день в батальоне. Он пришел длинным юношей, похожим на молодого жеребенка, взбрыкивающего ногами по всем направлениям. И я сразу заметил его крупные карие глаза на костистом розовом лице – это тоже выглядело необычно.
– Асгар, ты уже сколько на фронте? – спрашиваю я. – Два года, да?
Отрешенно улыбнувшись, он отвечает:
– Два года и два месяца.
– Брат Хусейн! Хейдар!
Со стороны насыпи подходят бойцы и повторяют в темноте имена командиров, пытаясь их найти. Вот они собрались. Это гранатометчики второго и третьего взводов. Двое гранатометчиков и шестеро помощников, чья задача – таскать гранаты и помогать главному стрелку. Подходит и Али – он гранатометчик первого взвода. Его помощники – из новеньких. Я отвожу их всех в сторону и ставлю перед ними боевую задачу. Гранатометчик первого взвода пойдет впереди всей нашей маленькой колонны, гранатометчики других взводов – за ним. Я специально ставлю Али впереди: он мужественен, и я больше уверен в нем. Они все теперь сидят рядком вдоль насыпи. Подходит Таги. Рация у него за спиной, наушники выглядывают из-под желтой вязаной шапочки. Я с ним уже знаком и ему тоже объясняю задачу. Мы готовы выступить.
По рации передают какой-то приказ, и Хусейн в темноте кричит:
– Асгар! Асгар!..
– Я здесь, – отвечает тот.
– Беги по взводам, передай, чтобы выдвигались. Командирам взводов передай: поднимать ребят. Скажи, чтобы первым выступил первый взвод, за ним второй и третий. Вперед!
Асгар закидывает за спину автомат и убегает. Хусейн говорит мне:
– Строй своих ребят и веди на перекресток. Ждите, пока соберутся взводы, и будьте готовы выступить, когда мы подойдем.
Я строю спецгруппу и веду ее вперед. Окопы почти опустели, а если кто-то в них и остался, то ободряют нас:
– Аллах да пребудет с вами!
– Во имя имама Али! Задайте им жару!
У перекрестка я командую нашей колонне сесть. Здесь – груда ящиков пустых и полных боеприпасов, здесь еда, и тут же трупы. Несколько трупов сложены в ряд и покрыты полосатыми бело-зелеными одеялами, короткими, поэтому ноги и головы торчат. Я говорю громко:
– Ребята! Вы с помощниками добейтесь такой слаженности, чтобы каждый из вас, гранатометчиков, этой ночью был как целый взвод.
Никто ничего не отвечает. Я сажусь впереди колонны, и Таги присаживается рядом. Он худой, лицо бледное и как бы светящееся, борода не настолько отросла, чтобы прикрыть этот цвет его кожи. Глаза его словно два черных угля. Спрашивает меня нарочито басовитым голосом:
– Что это там горит?
В его зрачках отражается догорающая санитарная машина.
– Не знаю, – отвечаю я. – Тут много всякой техники было, что-то, наверное, загорелось от взрыва.
Оглянувшись на трупы, он спрашивает:
– Это наши ребята?
– Не думаю, – отвечаю я. – Скорее всего, они из тех, что с утра воевали за это укрепление.
– После полудня было прямое попадание мины в окопы роты «Абес». Двое парней стали шахидами.
– Да? – говорю я. – Не знал.
– Кстати, – спрашивает он, – один из ваших также погиб, как его звали?
Голос Таги похож на голос молодого петушка, впервые пробующего петь: корябает уши.
Мы слышим приближающийся шум пехотной колонны. В бликах огня вижу Хейдара, а за ним, между камышами и насыпью, выдвигается колонна. Он твердо командует:
– Двигайтесь вперед, выдвигаемся.
Встав, я командую своим:
– Внимание, спецгпруппа… Шагом марш!
Наша маленькая колонна встает и идет следом за Хейдаром. Вокруг шеи его завязан платок. Он идет впереди, твердо ставя толстые, мясистые ноги. Я следую ему в затылок. И мы проходим мимо трупов. Догорающая машина вдруг вспыхнула ярче, осветив их. Мой взгляд рассеянно скользит по ним и вдруг натыкается на старика и останавливается. С усов старика свисают капли свернувшейся крови, глаза его открыты и как бы смотрят на меня, равнодушно. На виске его рана…
Навстречу едет пикап, в кузове его стоит боец и кричит сверху водителю:
– Стой, вот они!
Машина остановилась, и приехавшие на ней хлопочут вокруг трупов.
– Бери за ноги!
– Раз-два, взяли! – отвечает другой.
И слышен стук тела о дно кузова.
– Еще раз – взяли!
– Осторожно, осторожно… Вся его кровь на меня льется, эй! Чего ты делаешь?
Хейдар идет небыстро, размеренно. На озере поднялись волны, и отражения огней раздробились. По обеим сторонам от нас – вода. Сзади слышен шум: бежит колонна. Кто-то, видимо, командир, кричит:
– Ускорились, строй не ломаем!
Они нас обгоняют. Другая колонна догоняет нас шагом. В темноте ее бойцы – как призраки, и постоянно слышно глухое бряцанье и стук оружия о тело.
– Бери вправо! – командует Хейдар. – С ними не смешиваемся!
Мы идем по правой стороне шоссе, другая колонна – по левой. Навстречу едет машина, как раз между двумя колоннами. Всё накрыла пугающая тишина, рождающая тяжкие мысли. Иногда выстрелы разрывают тишину, и над водой летят красные трассирующие пули. Вдали слышен гул танковых моторов.
– Ребята, держимся плотнее к шоссе.
Мы пришли полкилометра. В лицо мне дует холодной влагой, а тело покрыл холодный пот. Кто-то бегом догоняет нас. Это Асгар. Говорит что-то на ухо Хейдару.
– Ребята, будьте осторожны!
По ту сторону фронта блеск минометного выстрела освещает небо, и у меня падает сердце. Невольный страх давит меня. Я весь обращаюсь в слух, и вдруг слышу свист подлетающей мины. Хейдар кричит:
– В сторону от шоссе!..
Я бросаюсь на землю. Красный быстрый свет летит ко мне из воды, но, не успев достигнуть меня, исчезает. Грохот взрыва бьет по барабанным перепонкам. Вода фонтаном поднимается вверх и льется на нас. Я уткнулся лицом в шоссе и закрыл обеими руками голову. Всё стихает, я в изумлении и страхе гляжу на воду и слышу как бы шум дождя, постепенно перестающего. Поднимаюсь на колени, но мужества встать прямо не хватает. Сзади кричат:
– Носилки! Санитары!
– Есть потери, давайте носилки!
– Дай мне медицинскую сумку, быстрее!
Впереди меня поднимается с земли фигура Хейдара. В нос бьет запах гнилой рыбы. Я хочу встать, опершись рукой о землю, но рука попадает на что-то скользкое. Оно дергается, и я отдергиваю руку. Существо это прыгает, и я сталкиваю его ногой в воду. Хейдар командует:
– Вперед!
Я не знаю, столкнул ли я в воду это существо, но я встаю на ноги… Однако чувство такое, будто на мне тяжкий груз, я не могу выпрямиться. И так, в полусогнутом состоянии, гляжу вокруг и в сторону противника…
– Насер, шагай вперед!.. Спецгруппа – вперед!
Мы выбираемся на шоссе. Нас обгоняет машина с выключенными фарами – скрывается в той стороне, где передовая. Мы идем медленно. Нас две колонны, по обеим сторонам шоссе. Ноги месят песок и глину. Шоссе всё тянется вперед. Глаза наши следят за передовой, за вспышками выстрелов. Пока дошли до конца шоссе, выдохлись полностью. Сбоку от шоссе горят несколько машин, и иногда в них взрываются боезаряды, пламя разлетается в стороны. Перпендикулярно шоссе – новый укреп-район, войдя в который, мы больше не видим воды. Кругом сухо. Кто-то кричит издали:
– Здесь не останавливайтесь, скорее уходите. Пристреляно!
Воздух наполнен вонью сгоревших шин. А землю словно вспахали.
– Быстрее отсюда! – командует Хейдар.
Вслед за ним мы сворачиваем налево. Здесь множество окопов, кругом навалены боеприпасы для гранатометов. Движемся дальше вперед. Здесь тоже окопы, в них много бойцов, они вглядываются в нас:
– Ребята, какой батальон?
– Этого нельзя говорить!
– Аллах в помощь, мы сутра с ними сражаемся!
– Этой ночью вы должны их сделать!
Моя нога погружается в жидкую глину.
– Дальше не идите, остановитесь здесь. Разобраться по окопам, но ненадолго, самим не окапываться!
Эти приказы отдал Хейдар. Наша колонна остановилась. Ребята разошлись по окопам, а кому не хватило в них места, сидят на их кромках. Я тоже присел и вдруг чувствую, что нога моя уперлась во что-то мягкое. Трогаю рукой: непонятно. Похоже на пластиковый пакет с водой.
– Это один из наших водолазов, вчера убит. Не смогли его тело отправить в тыл. Убитых не вывозили: со вчерашнего утра такой бой был – просто ад. Огонь шквальный…
Я вновь трогаю рукой: это мертвец, раскинувший в стороны руки и ноги. Он наполовину в воде. В небе зажглась осветительная ракета, и я вижу, что лицо убитого вымазано глиной. Вытаскиваю его из воды: похож на статую из глины. Водолазный костюм местами порван, и оттуда течет свежая кровь. Таги помогает мне и говорит:
– Вдвоем донесем его до дороги.
Мы берем его за руки и за ноги и относим к следующему окопу. Таги старается держать его так, чтобы не перепачкаться кровью и глиной. Положив его на землю, возвращаемся.
– Мы вчера здесь заняли позиции и уже потеряли половину батальона…
– С утра до заката тут был ад кромешный. Даже раненых не могли в тыл отправить.
– Один парень из нашего взвода был в соседнем окопе. Утром был ранен осколком в горло, а часа два назад умер. На закате умер. Не удалось отправить его в тыл.
– На перекрестке два пикапа, полные людей, попали под обстрел. Мы отсюда видели. Клянусь Аллахом, мы все рыдали. Видели бы вы эту сцену! На одном загорелся человек и побежал в тыл по шоссе. Отбежал немного и упал…
Невидимые в темноте, эти бойцы рассказывают нам о бое, о том, что пережили за прошедший день. Я поднимаюсь и подхожу к Али. Он сидит, держа на коленях гранатомет, словно младенца. Говорит мне с улыбкой:
– Негодяй, ты неплохой окоп себе выбрал!
– Что ты имеешь в виду?
– Имею в виду «окоп учения и науки». Сравни его с нынешним окопом. Покажется, что тебе это снится, не так ли?
Он хватает меня за шею и валит на землю, и мы лежим на спинах бок о бок. Странное чувство овладевает мною. В высоте мерцают звезды. Безмолвный метеор прочертил небо и исчез.
– Али, ты первый в колонне, – говорю я негромко. – Что бы ты ни сделал, этой ночью мы все будем смотреть на тебя.
– Это так, – тоже негромко отвечает он.
Я жду продолжения, но он ничего не добавляет, и мы просто молчим. Мы скорбим в молчании. Не знаю, почему, но, чем крепче становится наша дружба, тем меньше у нас серьезных бесед. Беседуют, в основном, наши глаза…
– Насер! Насер!
Меня зовет Хусейн. Я откликаюсь и иду на его голос. Увидев меня, он командует:
– Давайте, будьте готовы выдвинуться. В ста метрах насыпь. Выдвигаемся к ней, а оттуда – на врага.
Справа, со стороны перекрестка, слышится крик Хадж-Носрата:
– Батальон «Салман», вперед! Командиры рот! Ведите своих вперед! Вперед! Соседи уже двинулись…
Я командую:
– Спецгруппа – шагом марш!
Ребята построились и двинулись. Впереди всех Таги, за ним Али. Я иду впереди Таги. Обороняющие эти позиции бойцы сидят в окопах и смотрят на нас. На перекрестке горят машины. Подходя к следующей насыпи, видим на небе месяц, похожий на половинку дыни. Возле насыпи, вдоль шоссе, торчат танки и БМП. Вокруг земляного холма стоят санитарные машины, но, приглядевшись, я понимаю, что этот холм – врытый в землю мини-госпиталь. Из грузовика сгружают шпалы. Мы достигли следующей насыпи, и я сажаю свою колонну на землю. Всё вокруг свидетельствует о прошедшем здесь жестоком бое. Я командую ребятам собраться теснее и обращаюсь к ним с таким выступлением:
– Парни! Сегодня всё зависит от вас. Если сможете пробить брешь в танковом строе, батальон пройдет, если нет – враг уничтожит батальон. Каждый из вас должен работать за десятерых. Как только начнем, бросайтесь на танки и не давайте им пощады. Помощники, ни на миг не отходите от стрелков. Сегодня это поле боя ждет мужчин, и мужчины этого поля – вы. Сегодня мы должны положить врага на лопатки. Сегодня никто из вас не должен замарать свою честь. Этой ночью мы все или погибнем, или пробьем коридор.
Ребята хватают друг друга за руки и сжимают их, а потом поднимают руки. Эти поднятые сцепленные руки похожи на выросшие вдруг на насыпи зубцы и бойницы. Мы все чувствуем одно и то же и в едином порыве обнимаемся. Али целует мои плечи, я беру его голову обеими руками и целую его в лоб. Сжимаем друг друга в объятиях. Он говорит:
– Завтра утром встретимся на том шоссе.
– Али! – говорю я. – Сегодня что будет ночью?
– Война будет! – отвечает. – Война, понял?
– Береги себя! – говорю я.
– Помнишь, как было за насыпью «Ашура»?
Я отрываю голову от его плеча, а он ерошит мне волосы. Принужденно смеется и, скривив рот, спрашивает:
– Куда ты возьмешь моего брата? А?
Он говорит, как Ройя. Я смеюсь. Таги тут же, возле, и я говорю ему:
– С этой секунды от меня ни на шаг. Куда я, туда и ты.
– Слушаюсь! – говорит он твердо, чтобы придать мне уверенности.
Батальонная колонна в бледном лунном свете ползет вперед как извивающаяся змея. Во главе колонны Хадж-Носрат, я узнаю его по походке. Еще издали он спрашивает у меня:
– Вы готовы?
Свой черный головной платок он обвязал вокруг пояса, что придает его облику еще больше мужественности.
– Так точно, – отвечаю.
– Вам всё понятно?
– Так точно.
– Вы бьете танки только с левой стороны, – повторяет он. – Рота «Абес» бьет по тем, что справа. Они идут сразу за вами.
Он скользнул как стрела и взбежал на насыпь в самой низкой ее части. Следом за ним и мы переваливаем через насыпь и бросаемся в объятия пустыни. Увидев эту голую каменистую пустыню, объятую тьмой, я чувствую невольный ужас. Оборачиваюсь. За мной Таги, потом Али и вся колонна, переходящая через насыпь. И вдруг я в душе ощущаю себя очень маленьким, всё во мне как бы рушится. Я превратился в крохотную частицу, и если порвется моя связь с другими, то у меня не будет ничего, вообще ничего.