Огонь противника ослабевает. Я понимаю это хотя бы по тому, что немного свежего воздуха попало в легкие, и резь в груди от тротиловой вони слегка отпустила. Поднимаю голову, которую прижимал к плечу Расула, и затравленно осматриваюсь. Найдется ли хоть кто-то живой вокруг? Тогда я поверю, что и сам я жив, что есть и другие, которые всё еще дышат. На всем теле Расула лежит слой темной земляной пыли.
– Ты жив? – спрашиваю его голосом, выходящим из моего горла, словно из глубокого колодца.
Он медленно поднимает голову и кивает, глядит на меня так, будто видит нечто удивительное. Во рту – горечь, похожая на змеиный яд, на душе – скверно. Словно я что-то дорогое потерял…
– У тебя поесть найдется? – спрашиваю я Расула.
Он кивает и, высунув руку из окопа, шарит там позади мешков с песком. Схватив за лямки свой рюкзак, тянет его в окоп. Потом ищет в рюкзаке и ничего не находит, а я вдруг вспоминаю, что в моем собственном рюкзаке есть еда. Он там же, снаружи, и я так же вытягиваю его оттуда. Расул смотрит растерянно: мой рюкзак весь продырявлен. Я молю Бога, чтобы не пострадал подарок, который Ройя дала мне в дорогу. Нащупываю в рюкзаке печенье, и на сердце становится спокойнее. Не доставая его из рюкзака, я заботливо ощупываю эту пачку: не зацепило ли ее? Не знаю, почему, но это печенье мне кажется сродни нашим ребятам, оно так же дорого мне, и не хотелось бы, чтобы оно получило рану.
Я осторожно вынимаю пачку с печеньем: цела она или нет? Я бы лучше сам получил рану от осколка, чем увидел покалеченный сувенир Ройи. И вот я подношу его к лицу и вдыхаю его запах. В этой маленькой волшебной пачке для меня оживает образ моей сестренки, нагретый влажный запах комнат нашего дома, дым отцовских сигарет, потолок спальни со вздувшейся штукатуркой и материнский самовар, кипящий с утра до вечера.
Надрываю оберточную бумагу, и крошки от раздавленного печенья высыпаются на землю. Там всё раскрошилось и с дуновением ветерка летит на наши с Расулом лица. И сердце мое болезненно вздрагивает, и снова на душе тяжесть.
В рюкзаке моем нашелся также и шоколад из армейского пайка, я ломаю шоколадку пополам и отдаю половину Расулу, хотя он пытался оттолкнуть мою руку. Я настаиваю:
– Ешь, ты со вчерашнего дня ничего не ел!
Он заталкивает шоколад в рот и жадно его жует. Расширенные глаза придают ему перепуганное выражение.
– Асгар погиб? – спрашивает он.
Я улыбкой смягчаю горечь моего ответа:
– Да, Асгар погиб. А также Мехди погиб, Али погиб. Аллах один знает, сколько вообще останется в живых в конце концов.
Он также улыбается не без яду и отвечает:
– Помоги Аллах, чтобы никто больше не погиб! Так хорошо будет…
Я заставляю себя улыбнуться, открываю флягу Масуда и даю ее Расулу. Он пьет: мне кажется, он чуть успокоился.
– Я… Я иногда пугаюсь, – говорит он. – Но я в этом не виноват. Знаете же сами…
– Видишь ли, Расул-джан, нет такого, кто бы не боялся. Кто-то меньше, кто-то больше. Но ребята привыкают и стараются не показывать страх, а иначе… Вот и ты… Зачем всё в себе держишь, говори…
– …Вставай! Вставайте и двигайтесь вправо! Все из окопов… Бегом!..
Я узнаю голос Хейдара. Опираясь на мешки, выглядываю: ребята вылезают из окопов. Растерянные, напряженные…
– Передвигаемся вправо, всем из окопов… Бегом!
Я встаю и удивленно смотрю на происходящее. Командир нашей роты Хусейн бегает взад-вперед, чтобы вывести роту вдоль насыпи в сторону 25-й дивизии и канала «Зуджи». Я только тогда понял, что случилось и зачем нужно оставлять насыпь, когда увидел, что происходит с ребятами роты «Абес». В открытом поле их окружила иракская пехота, и кое-кто из наших поднимает руки, сдаваясь, другие пытаются спрятаться в своих ямках, но иракцы добивают их очередями. Наблюдая за всем этим, я одновременно говорю негромко:
– Расул, вставай. Бери всё снаряжение.
И тут мимо моего лица пролетают пули и вонзаются в насыпь – да еще и с разных направлений. Я вынужден пригнуться, и Расул в ужасе смотрит на меня.
– Вставай, вставай! – повторяю я.
Но он, наоборот, упал на дно окопа и забился в угол, я вынужден схватить его за шиворот и буквально выбросить наверх через бруствер.
– Бегом, Расул, бегом!
Водитель «Тойоты», словно суслик из норы, высунул голову из своей ячейки и крутит ею вправо-влево. Он весь в пыли, отчего смуглость его стала матовой. Целым табунком наши ребята пробегают мимо. И Расул нацепил всю амуницию и бежит. Я также, с автоматом наперевес, бегу вдоль насыпи, и тут нас накрывают плотными очередями. Мы залегаем, и я ползу вперед, к окопу, на бруствере которого спиной вверх лежит убитый, я вижу, что рот его открыт.
– Бегом, бегом! Не ложиться никому…
Собравшись с духом, я встаю, и в этот миг водитель «Тойоты», обгоняя меня, несется вперед. На плече его гранатомет, и он вопит что-то нечленораздельное. И вновь перед лицом моим красные трассирующие пули врезаются в насыпь. Невольно я оборачиваюсь назад и вижу, как вражеские солдаты добивают тех, кто еще пытается сопротивляться. Окружив их, расстреливают очередями. Я бегу и вот поравнялся с окопом Мехди. Ноги слабеют, я замедляюсь, а глаза Мехди, как огненные снаряды, ударяют мне в душу. И я прячусь в ту воронку, в которую превратился развороченный окоп Мехди. Стрельба по нам очень плотная, а от взрывов чуть не лопаются перепонки в ушах. Подбегает Хусейн, и я хочу спросить у него, что делать с Мехди, как вдруг он толкает меня в грудь и сердито кричит:
– Бегом! Бегом отсюда!
Его красный шрам побагровел. Он не останавливается и не смотрит, следую ли я за ним. Продолжает вытаскивать из окопов тех, кто, напуганные, пытаются в них отсидеться. Взашей гонит их к каналу, а я по-прежнему растерянно топчусь на месте, и вот опять красные пули передо мной, опалив лицо, вонзаются в насыпь. Бросаюсь плашмя в воронку Мехди, толкнув его, и машинально бормочу ему:
– Извини, я не хотел.
Встаю на ноги и вижу, как на меня набегает некто с желтым испуганным лицом, испещренным пятнами экземы. Я его где-то видел. Я хочу его попросить помочь мне оттащить тело Мехди и вдруг чувствую так, как будто меня с какой-то горы скинули вниз, вернее, раскаленный ветер поднял меня из окопа и ударил о насыпь. И сквозь дым и клубы пыли я вижу какое-то человеческое тело, – вернее, бо́льшую часть его – взлетающее, крутясь, к небесам, а потом шлепающееся на землю. Мурашки пошли по всей коже, а голова моя словно бы всё растет и растет и чуть не лопается. И тут же холод охватил меня; я поднялся, шатаясь, сел и весь сжался. Вокруг меня – сгустки крови, красные куски человеческого мяса и что-то белое: видимо, кости. Меня мутит и тошнит, открываю рот, чтобы меня вырвало, но этого не происходит. От встряски словно все мои внутренности сместились, словно чья-то рука влезла в меня и всё внутри там перевернула, поменяв местами кишки и сердце. Всё перед глазами моими стало желтым, ярко-желтым. И я хочу одного: упасть на землю; но тут Абдулла хватает меня за шиворот, ставит на ноги и тянет за собой. А как мне двигаться? Я опять сел, и на этот раз меня вырвало. Во рту горечь, а лоб покрылся холодным потом.
– Не сиди, вперед! – кричит мне Абдулла, но мне не встать, тело потеряло чувствительность.
– Насер, Насер, вставай!
Это голос Расула; не знаю, почему он еще здесь. Но он берет меня под локоть, поднимает на ноги и мою руку кладет себе на плечо, хочет помочь мне.
– Я сам пойду, – говорю я ему. – Бежим бегом!
Мы бежим. Везде вокруг уже безлюдно. Впереди танковые снаряды бьют в насыпь и взрываются, и несколько бежавших исчезают в клубах дыма и пыли, а другие, словно пораженные ужасом, останавливаются и смотрят на место взрывов. Бег нашей колонны затормозился на миг, но потом, когда дым развеялся, возобновился. Вновь все бегут, и мы подбегаем к месту этих взрывов и видим валяющиеся на земле трупы и раненых, ползущих следом за всеми на четвереньках.
Я смотрю вперед. Там, перпендикулярно к нашей насыпи, высится другая насыпь, это укрепрайон канала «Зуджи». Утром Масуд мне ее показывал. По ту сторону канала красуются вражеские танки, а по эту, над насыпью, то появятся чьи-то головы, то исчезнут.
– В колонну строиться! Стадом не бежать, соблюдайте строевой порядок!
Это голос Хадж-Носрата, который, оказывается, хочет в этом хаосе нас построить! Батальон бежит, призрак смерти преследует нас, выхватывая одного за другим из колонны… Мы просто спасаемся, никто не хочет остаться брошенным…
– Стройся в колонну, повторяю! Командиры, стройте ребят. Толпой не бежать, нас впереди ждет бой…
Мы строимся в некое подобие колонны, скорее похожее на рассыпанные бусины порванных четок: один, потом двое, потом целая группа. Абдулла, я и Расул идем в затылок друг другу. Опыт говорит нам о необходимости держать дистанцию: во-первых, по одиночным фигурам танковые пушки стрелять не будут, а, во-вторых, если с одним что-то случится, другие придут на помощь. И мы трое держим дистанцию, а вот перед нами четверо идут тесно вместе. Я понимаю их чувства: они напуганы, а в страхе человек тянется к другим. Но я говорю Расулу и Абдулле:
– Гляньте вы на этих сумасшедших! Чего они прилипли друг к другу? Ведь сейчас твари ударят по ним…
И тут прямо у нас на глазах вздымается земля, и валит дым, и бьет по ушам гром взрыва. Мы падаем плашмя, словно снежные куропатки ныряют в снег, а вражеские танки оливкового цвета – это охотники. Потом встаем, Абдулла бежит к этим четверым. Я – за ним, бросив через плечо: «Расул, не отставай!»
И Расул сзади держится за мою патронную сумку… Мы подбегаем к этим четверым и видим, что словно кто-то их взял и аккуратно всех сложил одного на другого. Верхний лежит лицом вверх, раскинув крестом руки и ноги, осколок попал ему в горло. Он еще жив, и видно, как с каждым биением сердца новая волна крови выливается из этого перебитого горла. Расул в ужасе схватил меня за руку и бормочет:
– Сделай… Сделай что-то, во имя Аллаха…
Но сделать я ничего не могу, кроме как смотреть на эту груду тел. Вот эти фонтанчики крови усилились, причем кровь течет на лицо того, кто лежит внизу, а потом на землю. Этот верхний боец – словно усталый бегун, который вышел на финишную прямую дистанции. Расул вцепился мне в локоть и не отпускает, а кровавые фонтанчики меж тем замедляются. Больше нет в его теле крови: почти вся вылилась. Расул сморщился, и зеленые глаза его стали матовыми. Абдулла сидит на корточках и просто смотрит: на его лице я не вижу никаких знаков, которые бы показали мне, что он чувствует. Только когда он стирает со лба пот и грязь, я вижу, что рука его дрожит. Фонтанчики крови совсем ослабели. Я смотрю на Расула: лицо его покрылось потом. Даже удивительно: как столько пота могло появиться на этом лице в столь короткое время? Ослабевшая его рука отпускает мой локоть, а цвет возвращается в его глаза, которые отдают теперь красивой бирюзой, напоминающей мне одухотворенные глаза святых. Такими были Моисей, Иисус; по крайней мере, так их показывают в фильмах.
Мимо нас проходят бойцы нашей роты. Поднимаюсь и я. У Расула вся спина гимнастерки мокрая от пота.
– Вперед, Расул, – говорю я ему.
Он почему-то не может встать, и это напоминает мне телевизионный фильм о жеребенке, который я когда-то видел. О том, как жеребенок пытается встать и всё время падает. Наконец, Расул с усилием поднимается, однако ноги его дрожат. Он бы упал, если бы я не схватил его за руку и не удержал. Он всё еще не может оторвать взгляда от этого кровавого горла.
– Идем? – говорю ему мягко.
Он издает такой звук, словно вот-вот разрыдается, а крылья его носа трепещут. Мы бежим рысцой, и я вижу, как гимнастерка Расула всё больше промокает от пота. Сначала было темное пятно на пояснице, потом оно выросло… Абдулла открывает флягу и протягивает мне:
– Дай ему, пусть хлебнет.
Я подношу флягу к губам Расула, а он с силой отталкивает мою руку:
– Не хочу.
Обернувшись, я смотрю назад: в самом конце бежит Хейдар, как бульдозером сгребая и подгоняя отставших. Я пытаюсь разглядеть там, вдали, ребят из роты «Абес»…
Мы добежали до пересечения двух насыпей, «нашей» и той, что идет вдоль канала «Зуджи». Влажный ветерок с канала наполняет легкие. Нас догоняет Хейдар, громко выкрикивая команды:
– Рота «Гейс» в эту сторону… Сюда сворачивайте!
Мы все вымотались, еле стоим на ногах. Кое-как тащимся в ту сторону, куда нам указано. Расул плетется за мной, а Абдулла привалился спиной к насыпи, прижав к груди пулемет, который ходит вверх-вниз от его усталого дыхания. Обстрела нет: снаряды рвутся, но в стороне. Вражеские наблюдатели, видимо, еще нас не засекли. Здесь, в укреплении, толпа густая как в базарный день.
– Рота «Абес»… В эту сторону!
– Рота «Гейс», переходим сюда, туда не ходите! Эй, я тебе говорю!
– Первый взвод, ко мне!
Вся длина канала «Зуджи» под обстрелом: мы видим черный дым и клубы пыли, относимые ветром в степь и там рассеивающиеся. В гуще этого обстрела, вероятно, и находится мост.
Масуд созывает первый взвод: на его лице – разводы от пота и глины. Раненые лежат на носилках и просто на земле, а мы, те, которые целы, растеряны и не знаем, что нам делать дальше.
– А что с убитыми? – спрашивает Расул.
Я стою возле Масуда. Расул уже успокоился, его ужаса и сумасшедших взмахиваний руками нет и в помине.
– Не вытащили убитых! – отвечаю я.
Мне немного стыдно потому, что я должен был бы сказать «мы не вытащили». Я сам был среди тех, кто бежал, бросив Мехди, а также Асгара. И я вспоминаю эти разбросанные тела, но и жестокий вражеский обстрел вспоминаю.
– Я гляжу, ты успокоился? – спрашиваю я Расула.
– Да, – отвечает он, как бы сам не веря себе. – Асгар там лежит около насыпи… Кстати! Там, где вы сидели – вы знаете, о чем я… Там, рядом с вами, Мехди лежал в окопе.
Я вспоминаю Мехди и его каштановые волосы, его высокий лоб и рыжеватую бородку, недавно отросшую, блестевшую на солнце золотом…
– Раненые, вставайте! Идите вдоль этой насыпи в тыл! Йалла – вперед! Не собирайтесь в кучу, распределитесь! Роты, разберитесь вдоль насыпи по порядку! Командирам рот, подойти ко мне!
Это Хадж-Носрат отдает приказы без перерыва. Мы сидим на земле вдоль насыпи, Масуд стоит перед нами. Мирза буквально упал на землю, весь бледный от усталости. Спрашивает меня:
– Х-хосейна ви-видел?
– Нет, – отвечаю я. – Последний раз видел, когда он пошел ребят из окопов поднимать.
– Д-да, он по-пошел, – говорит Мирза. – Но н-никто не видел, чтобы он ве-вернулся. В ру-руках его был г-гран-натомет, и, г-говорят, он б-бежал в сто-сторону в-врага.
Я огорошен этой новостью. Расул смотрит на меня, но я словами не выдаю своих чувств. Мирза пьет из фляги, и вода течет по обеим его щекам за воротник. Свой автомат, совсем пыльный, он положил на землю. Масуд приказывает нам сесть в том порядке, в каком мы стоим в строю. Я перехожу в конец цепочки и оказываюсь рядом с водителем «Тойоты». Не знаю, почему он не ушел в тыл. Хейдар, стоя перед нами, опирается на автомат, как на посох, и объясняет ситуацию:
– Нельзя пропустить врага через мост. Для этого нас сюда перебросили. Враг все свои силы сконцентрировал на этой точке, но мы не должны отдать им этот мост.
Помолчав, он указывает рукой на укрепсооружение и продолжает:
– Здесь есть траншея, по которой сейчас пойдете в район боя. 25-я дивизия с утра держит там оборону. Сейчас их отводят чуть в тыл, а на помощь им выдвигают вас. Идти туда повзводно, чтобы уменьшить вероятность потерь.
Выражение лица Хейдара озабоченное. Масуд поднимает нас и командует:
– За мной – шагом марш!
После смерти Мехди командиром взвода стал Масуд. Мы шагаем за ним следом, в затылок за мной – водитель «Тойоты». Он по пояс голый, и тело его посерело от пыли, только блестят струйки пота, стекающего к брючному ремню. Впереди – траншея, ныряющая под насыпь. Масуд останавливается у входа в нее и объявляет нам:
– Нагибайте головы!
И первым, согнув голову, спускается в эту траншею. За ним идет Абдулла, держа пулемет перед грудью, затем – все остальные ребята. Я считаю их по мере того, как они друг за другом исчезают в траншее. Кроме водителя, нас – семнадцать, а, когда мы вступали в бой, было тридцать два человека. А еще не прошло и двадцати четырех часов…
– Не стой на месте, парень! – говорю я Расулу, который замешкался перед входом в траншею. Смотрит на меня, я хлопаю его по плечу: – Шагай вперед!
Тут только он пошел, словно ожидал моих слов. Я оглядываюсь, чтобы в последний раз увидеть оставляемую нами насыпь, но не вижу ничего, кроме фигуры водителя с гранатометом на плече. Не знаю, кому принадлежал раньше этот гранатомет, но, с тех пор, как он подбил танк, водитель с ним не расстается.
– Ты им счет-то размочил сегодня! – говорю я ему.
– Что говоришь?
– Да так…
Нагнув голову, я ныряю в траншею, уходящую под насыпь, и догоняю всю нашу колонну.
– Нагибайте головы, там дальше снайперы работают! – предупреждают нас.
На дне траншеи – патроны, автоматы, гранаты для гранатометов, картонные пустые коробки из-под патронов. Брустверы траншеи представляют собой валы мягкой земли со следами, оставленными теми, кто спрыгивал в траншею или вылезал из нее. С визгом несколько пуль пролетают над бруствером.
– Братцы, братцы, будьте осторожны! – это говорит раненый, сидящий в этой траншее; свои предупреждения нам он перемежает стонами. – Ах… О, Боже мой… Будьте осторожны, головы прячьте…
Его собственная голова забинтована, как и обе ноги. Он, тяжело дыша, ползет в тыл. Мы осторожно проходим, перешагивая через него. И опять несколько пуль вонзаются в бруствер: не знаю, почему целятся всё время только в меня? Я сильнее пригибаюсь, а тут еще одна пуля – трассирующая – вонзается в верхнюю часть траншейной стенки. Я прижимаюсь к противоположной стенке и гляжу на водителя. Он то и дело высовывает голову наверх и смотрит в сторону противника. И вот две пули почти одновременно перед его лицом ударяются в бруствер, обсыпав пылью его растрепанные волосы. Он быстро убрал голову вниз. Я мельком оглянулся и слышу, как он грязно ругается:
– В мать вашу так попадете…
Хочу сказать ему, что не стоит так рисковать, как вдруг он на полуслове обрывает свою ругань и показывает врагу средний палец. И несколько пуль тут же срезают гребешок бруствера. Водитель приседает и через углубление в бруствере опять высовывает наверх руку со средним пальцем, победным жестом, и смеется как пьяный. Я говорю раздраженно:
– Если ты о себе не думаешь, подумай хоть вот об этих ребятах, зачем высовываться?
Он не реагирует на мои слова, а Расул тянет меня за локоть:
– Ага-Насер, не задерживайся.
Я выражаю свои чувства плевком на пол траншеи, и тут комментирует водитель:
– Дорогуша, хладнокровие, хладнокровие – вот что требуется!
Я ухожу от него, делая вид, что не слышал его слов, а он продолжает:
– Клянусь имамом Али, пока их в говно не раззадорю, не прекращу! Машина была – чистая невеста. Мне десять человек ублажить пришлось, пока комплекты новой резины не получил. Ай-ай-ай…
Не оборачиваясь, я отвечаю:
– Мне без разницы, какая там была резина!
Он ничего не отвечает. Мы дошли до места, где по обеим сторонам траншеи нарыли окопов. Над окопами – хорошие плотные перекрытия из железнодорожных шпал, и в каждом таком окопчике сидит несколько человек. Скорчившись и прижав коленки к груди; они сидят так, что похожи на сжатые в кулак пальцы. Их лица запылены, а выражение их испуганное, растерянное. И в первый раз я вижу, как на таких испуганных лицах возникают открытые – во всю ширину лица – улыбки. Вот еще окопчик с окровавленными бинтами и одеждой, ясно, что это – перевязочная. В нем двое перевязывают раненого, хотя мне сразу понятно, что этот раненый вряд ли выживет. Кишки вывалились из его живота, и к их липкой массе прилип внизу песок. Один из санитаров запихивает эту массу вместе с песком обратно ему в живот. Раненый, в сознании, наблюдает за движениями растерявшегося санитара. У того пот капает с лица на эти же кишки, и раненый при виде этого морщится. Я быстро прохожу мимо.
Минометная мина ударяет в траншею, и мы приседаем. Пыль и дым закрывают видимость. Вонь сгоревшего тротила дерет горло. Впереди раздаются крики, и кому-то помогают встать, отправляют его в тыл. Вот он показался из дыма, лицо его знакомо. Он из нашего взвода, хотя имени его я не знаю.
– У-у, Эбрахим, куда тебя ранило? – спрашивает его Расул.
Его ранило в пах, и он идет, зажимая это место рукой, а между пальцами сочится кровь. Закусив губу, он молча смотрит на Расула и от боли мотает головой туда-сюда. Я обнимаю его за талию, чтобы помочь ему дойти до перевязочного окопа, но он со злостью отталкивает мою руку.
– Не надо! Сам дойду…
В то же время видно, что ему трудно держать равновесие, и вот он опирается рукой о стенку траншеи, оставив на ней кровавое пятно. Потом враскорячку идет к перевязочному окопу, и из его раненого паха капает кровь. Водитель «Тойоты» смахнул пот со лба и бормочет насмешливо:
– Нет Бога, кроме Аллаха! Вот ведь, твари, добились своего…
– …Не стоять колонне, вперед двигаемся!
Мы продвигаемся, согнувшись, друг за другом. Свистят вражеские мины, их свист надрывает душу, они грозно рвутся рядом с траншеей. С каждым таким свистом я пригибаюсь всё ниже, пристально разглядывая дно траншеи. Чего только тут не набросали: впрочем, отличие от начала этой же траншеи есть. Тут на дне валяется другое: окровавленные бинты и марля, пустые сплющенные банки из-под консервов, щепки от раздробленных шпал, пробитая амуниция, а вот тело. Тело ополченца-волонтера. Оно упало на дно траншеи и лежит в позе зародыша: голова к коленкам. Я уверен, если бы его руки не оторвало, он сосал бы свой большой палец: такой он молоденький. У него даже усов с бородкой нет на лице, а кожа лица лунно-бледная. Если бы в его тоненьких венах еще бежала кровь, эти щеки наверняка покраснели бы. Дальше вперемешку сидят бойцы невредимые, раненые и трупы. Они все тесно прижались друг к другу, причем трупы усажены на коленки, чтобы занимали меньше места. Может, эти бойцы таким образом себя обманывают: дескать, вот нас сколько, и все мы живы и готовы к бою. И кто-то кричит в траншее:
– Ребята 25-й дивизии, отходим в тыл! 25-я дивизия, по траншее в тыл, пришли свежие войска!
– Это мы-то свежие? Ну-ну! – восклицает водитель «Тойоты».
И правда, это о нас говорят: новые, свежие силы! В то время, как мы задыхаемся, а легкие всё еще горят от бега… Те живые, которые здесь сидели, вскакивают и, перепуганные, чуть ли не топча нас, бегут в тыл. Мы силой заставляем их забрать с собой их раненых; трупы, конечно, остаются… И вот мига не прошло, как мы уже один на один с закопченной траншеей, дно которой завалено трупами, и с минометным обстрелом. Масуд кричит из головы колонны:
– Еще немного вперед, до самого моста!
Пригнувшись или на четвереньках, мы пробираемся вперед, пока Масуд не останавливает нас. Садимся, чтобы передохнуть, чтобы высох пот. И тут в нос ударяет вонь гниющей рыбы. Я вспоминаю Асгара. Был бы он здесь, живой, он бы наверняка обмотал голову своим платком, закрыв рот и нос. Но его уже нет. И я думаю, что, если подует ветер в ту сторону, может, он и донесет эту рыбную вонь до того места, где лежит сейчас на земле мертвый Асгар. Расул зажал нос обеими ладонями, а плечом прижался ко мне. Цвет лица его стал здоровее, а глаза… Не знаю, почему, но, когда усиливается вражеский обстрел, блестящий зеленый цвет его глаз меняется на мутно-оливковый.
Мы скорчились на дне траншеи и смотрим в голубое небо, а вражеский обстрел набирает силу.
– Будьте готовы! – кричит Масуд. – Гранатометчикам – приготовиться к бою!
Расул отнял одну руку от носа и охватил ею мою левую коленку. По траншее с тыла к фронту идет Хейдар – его появление поднимает наш боевой настрой. Он проходит мимо нас к Масуду. Рвутся мины. Водитель «Тойоты» бормочет ругательства и чешет кончик носа.
* * *
Мост построен из стали и бетона. Мы по эту сторону канала, они – по ту. Мы хотим не дать им пройти сюда по мосту, они твердо решили прорваться. Нас разделяет канал «Зуджи» шириной в 50 метров, по ту и эту сторону моста – укрепсооружения. В похожих укреплениях прячемся мы и прячутся они, и мы пытаемся убить друг друга…
– Танки движутся к мосту! На одном танке сидит десант. Танков семь и две БМП…
Наш наблюдатель, пригнувшись, смотрит туда сквозь бойницу в бруствере и дает свои комментарии. С тех пор, как мы пришли, он начал громко сообщать о происходящем, иногда подражая дикторам радио, объявляющим об удивительных победах и достижениях. На спине его написано: «Вход пулям и осколкам строго воспрещен!» А ниже соответствующий рисунок с мишенью и зачеркнутыми пулями и осколками.
Я тоже встаю и выглядываю. Танки подошли близко к мосту. После того, как мы сюда прибыли, они уже не раз нас обстреляли и придвинулись вплотную к мосту, но ребята ответным огнем их отогнали, а один даже загорелся и свалился в канал. Сильно ободряет нас то, что прямо за нами позиции ПТУРСов, они бьют по танкам через наши головы.
– Пять танков возле моста… Их пехота поднимает головы. Думаю, собираются снова в атаку… Еще танк появился… Теперь их шесть.
Водитель свернул свой платок и набросил на плечи: теперь он уже не голый. Чертит рукояткой ножа по дну траншеи.
– Клянусь праведным Аббасом, та же сила, что была у Рустама, она и у них…
Потом он лезвием ножа указывает на брустверы по ту сторону канала. Расул улыбается: эта красивая улыбка мне очень нравится. Кажется, давно я уже не видел его улыбки, и она теперь изменилась. Это уже не прежний Расул… Я хлопаю его по плечу и говорю:
– Помогай Абдулле-аге, пулеметные ленты готовь.
Наш наблюдатель опять выглядывает, но смотрит не в сторону врага, а назад, и объявляет:
– А вот, наконец-то, и покушать несут!
Вытянув шею, смотрю назад и вижу Мирзу с мешком за плечами. Останавливаясь возле каждой группы из нескольких бойцов, он достает из мешка пакет с вареным рисом, отдает им и идет к следующим.
– Мирза-ага! – кричу я ему. – Это обед или ужин?
– Т-ты н-ни того, ни д-другого не за-заслужил, – отвечает он, а затем намеренно, с хмурым видом, толкает меня ногой, проходя. Абдулла смотрит на меня исподлобья и ухмыляется. Я достаю из кармана свою погнутую ложку, Абдулла и Расул тоже оставляют свою работу, и мы все садимся в кружок вокруг пакета с рисом. У всех есть ложки, кроме водителя, и он отправляет в рот разваренный мягкий рис прямо горстями. Расул смотрит на это зачарованно, и я толкаю его в бок:
– Ешь знай!
Водитель окликает наблюдателя:
– Иди поешь, дорогуша! Покушай, чтобы с ними тебе бодаться было сподручнее!
А наблюдатель вдруг кричит возбужденно:
– Они въезжают на мост!
Залпы автоматного огня и взрывы снарядов заглушают его слова. Грохот усиливающегося обстрела еле-еле позволяет расслышать крик Масуда:
– К бою! Всем приготовиться к бою!
Водитель вытирает руки о собственные штаны.
Я кладу пакет с рисом на землю, а Расул приникает ко мне. Я смотрю на него: опять цвет его глаз замутился. Абдулла вставил ленту в пулемет и зовет Расула, а тот всё глядит на меня в растерянности. Я сердито кричу ему:
– Иди помогай ему, парень!
Траншея наполнилась клубами дыма и пыли. Очереди так и секут наш бруствер. Наблюдатель кричит:
– Он въехал на мост! Въехал на мост…
Хватает со дна окопа автомат. Водитель сел на коленки и обмотал платок вокруг пояса: теперь он похож на знаменосца в религиозных процессиях. Он крепко сжал свой гранатомет и осматривается, выпучив глаза: не пойму, чего ищет его взгляд. Я вставляю магазин в свой автомат и осторожно приподнимаюсь, выглядываю над бруствером. Танки врага строем стоят позади и укреплений и перед мостом, и от них поднимается белый дым. Наши ведут по ним ракетный огонь: ракеты взрываются возле въезда на мост, иногда падают в воду канала, которая от этого кипит, вздымаясь бурунами.
– Въезжают на мост! На одном танке сидит человек на броне. У него пулемет ДШК. На голове зеленая каска, похожая на немецкую: закрывает уши с двух сторон… Въезжает на мост! Вот, въехал на мост! Ребята, стреляйте же!
Наблюдатель вскидывает автомат и стреляет. Хейдар кричит почти от самого моста:
– Открыть огонь! Огонь из всех стволов!
Первый их танк уже на мосту. Пехота врага подняла головы из траншей, стреляют прямо по нам. Мы сейчас открыто смотрим друг на друга и стреляем прямо друг другу в лицо. Я приседаю. Невдалеке от нас взрывается минометная мина. Мое возбуждение сильно как никогда: я чувствую, что меня трясет. Пулемет Абдуллы бьет без перерыва. Расул подает ему ленту тоже без задержек: руки с лентой поднял наверх, а голову спрятал в траншее. Я поднимаюсь и, не особо прицеливаясь, выпускаю весь магазин по окопам на той стороне канала. Потом приседаю, и в этот самый миг – взрыв, и целая гора земли валится на меня. Расул закашлялся. Чуть дальше какой-то боец упал лицом вниз на дно траншеи. Его тело содрогается. Санитар на четвереньках, как суетливый суслик, спешит к нему.
Я приподнимаюсь и вижу, как водитель «Тойоты» с гранатометом на плече целится в сторону врага. С криком он стреляет. Я слежу за полетом его гранаты сквозь дым и клубы пыли, как вдруг снаряд разрывается близко от меня, и взрывная волна бросает меня на дно траншеи. В ушах какой-то резкий свист, и голова идет кругом. Оглядываюсь по сторонам. Водитель присел на корточки и руками схватился за правую часть лица. Дрожащим голосом я спрашиваю:
– Что с тобой? Что случилось?
Он отнимает руку от лица, и по щеке его струится кровь. На лице кровавое пятно размером с ладонь. Я меняю магазин в автомате. Несколько раненых бойцов упали на дно траншеи и стонут душераздирающе. Санитары на четвереньках ползают от одного раненого к другому. Я встаю, и тут снаряд разрывается в нескольких метрах от меня, и я лечу головой вниз на дно траншеи. Смелости вновь подняться уже нет, и все мысли враг выбил из моей головы. Все-таки я медленно поднимаю голову. Вижу чьи-то ноги, дрожащие очень необычно. И кровь льется по брюкам на ботинки и потом на землю. Поднимаю голову и содрогаюсь при виде нашего наблюдателя. Грудь его разворочена, и что-то, похожее на воздушный шарик телесного цвета, вылезло из его ребер и ритмично наполняется и сдувается. Санитар подползает и хватает его за ноги, наблюдатель падает на дно траншеи, и из его рта и носа идет красная пена. Я встаю и слышу голос Абдуллы, он кричит:
– Пригнись… Подавай ленту, ленту давай!
– Танк… Танк прорвался!
Я в ужасе выглядываю. Вражеский танк дошел до середины моста. Среди криков и стонов я различаю вопль Хейдара:
– Стреляйте по нему! Гранатометчики: огонь! Подбейте эту тварь!
Ракета ударяется о мост и рикошетом летит обратно в нашу сторону. Я смотрю по сторонам, один из наших до пояса поднимается над траншеей, бормочет что-то и стреляет из гранатомета. Его граната попадает в танк, который сворачивает, проворачивается на месте и замирает на мосту. Из танка валит белый дым. Я меняю магазин, встаю и выпускаю все его пули одной очередью по вражеской траншее. Приседаю. Водитель мажет свою рану на лице землей. Я хватаю его гранатомет, но он перехватывает мою руку и смотрит на меня в упор налитыми кровью глазами.
– Не обижайся, молодой человек! – говорит он, сдвинув брови. – Но мне это нужно.
И он сжимает мое запястье сильнее, а я кричу ему:
– Второй на мосту! Второй танк на мосту!
Он вновь трет щеку землей и отвечает:
– Помоги ему святые, раз так…
Я вырываю руку из клещей его пальцев. Привстав, выглядываю. Хейдар бегает по траншее туда-сюда:
– Стреляйте же, огонь по нему! Не лежать, вставай!
Он хватает ребят за шиворот и силой ставит их на ноги. Когда подбегает ко мне, я вижу на его потном лице выражение неприкрытого ужаса. Он хватает за плечи Абдуллу и трясет его, и кричит:
– Вставай! Вставай, стреляй!
Абдулла яростно вырывается и кричит раздраженно:
– Дай мне ленту вставить!
Никогда я таким его не видел: словно Хейдар смертельно оскорбил его. Абдулла встает, кладет пулемет на бруствер и стреляет. Расул рядом с ним, он теперь уже не прячет голову, но в страхе и растерянности глядит вперед. Хейдар пробежал по всей длине траншеи и возвращается. Второй вражеский танк въехал на мост, но далеко не ушел: из-за наших спин по нему выпустили ПТУРС и подбили его. Он горит у въезда на мост и блокирует путь для других. Теперь положение стало куда спокойнее. Мы переносим огонь на окопы на той стороне канала. Присев на миг, чтобы поменять магазин, я вижу, что вся наша траншея полна ранеными и убитыми. Санитары ни секунды не сидят без дела. Я вновь встаю: не хочу больше выпускать все патроны одной очередью. Бью прицельно короткими очередями. Слышу голос водителя «Тойоты». Присаживаюсь, чтобы поменять магазин, и вижу, как он своими окровавленными руками горсть за горстью отправляет в рот рис. Он раздражен, жует и ругается одновременно.
Огонь с обеих сторон понемногу стихает. Наш наблюдатель, наверное, умер. Санитары не смогли забинтовать его развороченную грудь, а просто прикрыли его головным платком. Глаза его открыты и смотрят в бойницу в бруствере.
Солнце садится.
* * *
К ночи совсем стихает, и в тишине, если напрячь слух, можно различить кваканье лягушек, стрекотанье кузнечиков и то, как шепчутся между собой наблюдатели. В траншее ни у кого нет настроения разговаривать: произносятся только самые необходимые слова, да и то как бы через силу и с отвращением. С утра тяжелых событий произошло свыше наших сил, и сейчас у нас такое чувство, словно мы пробежали без остановки тысячу километров и совершенно измучились. Сидим, опершись о стенки траншеи, не в силах пошевелиться. Мы дремлем, вспоминая то, что произошло несколько часов назад или несколько минут назад. Неужели это были мы? Неужели это был я, и столько тяжкого?!
Не знаю, почему мною овладело такое состояние. Я как-то сбит с толку, и всё мне кажется темным и нечетким. Сколько уже я не спал? Быть может, отсутствие сна – причина этих ощущений, или всё то, что случилось за это время? Ах, где вы теперь, ребята? Али, Мехди, Асгар и все те, кто за прошедший день, за прошедшие сутки бились в агонии и ушли из мира? Ведь так немного времени минуло с тех пор, как мы, живые, держали друг друга за руки и давали друг другу клятву. Эти друзья: ведь они постоянно тебя зовут! И если бы эти осветительные ракеты не взлетали каждые несколько минут и не мерцали там, над нашими головами… Благодаря им я только и вижу эту траншею и понимаю, что сейчас уже ночь, – иначе я думал бы, что я еще вместе с вами и что всё еще длится день… Вот недосып: каких только мыслей он не вложит в голову!
Расул ворочается и натягивает на себя запачканное землей одеяло. Я негромко спрашиваю его:
– Расул, замерз, наверное?
– Да… – отвечает он дрожащим голосом. – Д-да…
Холод и внутрь меня забрался, в самые кости. Кто-то идет по траншее сюда со стороны моста. По голосу я узнаю Масуда. Он старается шагать шире, чтобы не задеть ногами лежащих в траншее живых и мертвых. Пробирается с трудом, на ощупь. Дойдя до нас, спрашивает:
– Вы кто здесь?
– Эт-то м-мы, – отвечает Мирза. – С-садись.
Масуд присаживается и пытается разглядеть нас во тьме. Я обнимаю его за плечи:
– Это я, Насер.
– Ага-Абдулла, ты тоже здесь? – Масуд осматривается. – А где Расул?
Расул шевелится, а Абдулла отвечает:
– Он спит, вон в этой куче.
Масуд шарит во тьме, пытаясь найти Расула, а я подсказываю ему:
– Нет, не там, здесь. А того совсем недавно убили. Это был наш наблюдатель. В грудь прямым попаданием.
Масуд медленно садится. В темноте, ни на кого в отдельности не глядя, произносит:
– По рации сообщили, что идет подкрепление, а также вынесут в тыл убитых.
– П-подкрепление – к-как это? – восклицает Мирза протестующе. – У н-нас из в-взвода несколько че-человек в-всего ос-сталось. Д-двенадцать ч-человек в-всего.
И вновь запах крови, который с утра не покидает нас, словно бы с особенной силой бьет в нос. Меня тошнит – чуть не выворачивает. Масуд продолжает, не реагируя на слова Мирзы:
– Сказали: второй и третий взводы идут на подмогу. Другие роты также перебрасывают для того, чтобы отбить контратаки противника.
Из окопов на той стороне по нам вдруг стреляют очередями, и тишина разлетается вдребезги. Первым встает Масуд, за ним мы, стоим в полный рост. Еще очереди. Отражение в воде трассирующих пуль красиво, потом вновь наступает тишина, и в ней мы, и в ней отражаются в воде канала далекие осветительные ракеты.
– До утра мы должны нести караул, – добавляет Масуд, и опять Мирза протестует:
– Д-да ра-разве у нас с-силы ос-остались? К-караул нести. С-скажи им, с-сколько нас ос-осталось. С-скажи им, что нас надо в ты-тыл отвести!
Масуд молчит, а несколько человек в отдалении начинают быстро и громко говорить. Речь их – о необходимости нести караул и о нехватке боеприпасов, еды и людей.
– Те взводы когда должны прийти? – спрашиваю я.
– Хейдар сказал – на подходе, но когда точно – неизвестно… Вы пойдете за едой туда, в начало траншеи?
Вопрос его адресован мне и Мирзе, который спрашивает у меня:
– Н-ну что, идешь?
Водитель вдруг всхрапывает с резким звуком. Он спит, навалив на себя грязную мешковину.
– Да, идем, – отвечаю я.
– Немного еды принесете, – говорит Масуд. – Как выйдете из траншеи – там она около насыпи.
– Т-так по-пошли.
Мы уже хотели тронуться в путь, как вдруг Расул садится и спрашивает:
– А можно и мне с вами?
Я жду решения Масуда, но тот молчит. Мирза отвечает Расулу:
– Вп-перед, д-двигайся. Иди ос-осторожно – на т-трупы н-не наступай.
И Мирза идет вперед, я за ним, а за нами Расул.