Организм нашел самый легкий способ избавиться от волнения – я уснула. Мне снился сон, в котором я сначала ничего не понимала, удивленно озиралась вокруг и пыталась разглядеть лица окружавших меня людей. Они все были высокими, очень сильными, но почему-то боялись меня, стоило мне на кого-то посмотреть, как тот сразу падал на колени и закрывал лицо. Среди них были и женщины, но они еще больше пугались моего взгляда: не просто падали на колени, практически ложились на пол и закрывали головы руками. Я что-то им говорила, но меня никто не слушал, мой голос тоже их пугал, мужчины замирали, а женщины прикрывали лица. Я не выдержала и схватила одну девушку за руку, она от ужаса закричала, и мне пришлось отпустить ее. Что это? Почему такой страх, что я такого совершила, почему меня все так боятся? И тут послышался голос Бабы-Яги:

– Ну что, Темная? Ты этого хотела? Узнала мир, в который пришла? И так будет всегда: где ты, там ужас, ненависть и страх, страх, только страх.

– Я не боюсь.

Она хрипло расхохоталась:

– Боятся тебя. Всегда будут бояться, никто не сможет перебороть этот страх, в тебе столько тьмы и силы, что она погубит любого, кто посмеет приблизиться к тебе. Ты погасишь любой свет, раздавишь все цветы, которые взрастут в лучах этого света, сломаешь их души.

Она довольно захохотала, и все пропало: ни людей, ни ее голоса, Пустота.

Я едва ощутила, как меня распеленали из ткани, словно сквозь туман слышала тревожный голос Вито, его слова тянулись странными звуками и мне были непонятны. Кто-то держал меня за руку и тоже что-то говорил, но и его я не понимала в этой тягучести, мои глаза едва открывались, веки были тяжелыми и не хотели подниматься. Спать, только спать.

Безмолвие окружало меня, ни единого звука не нарушало абсолютной тишины. Я видела всплески яркого света, который иногда проявлялся в глубине пространства, но не мог осветить серого тумана, который заполнил собой все. Этот свет был как всполохи дальней грозы, которая уже ушла, и лишь эти мгновенные проблески напоминают о буйстве огня, ветра и воды. Остался только серый безмолвный туман бессилия.

– Я не дам тебе сгинуть, ишь что придумала, опять за мысли свои спрятаться решила, дураку одному жизнь свою подарила, на блюдечке приподнесла, да всю жизнь с ним покалечила, свет свой погасила ясный, а теперь из-за другого порешала лучик единственный погасить! Только он тебя и держит на белом свете, а ты сама собралась эту ниточку разорвать! Витек, а ну зови сюда Лешу-то, лечить заразу будем, пороть дурочку эту надо, только пороть, нету на нее сладу никакого!

Неугомонная Фиса ворочала мое бессильное тело, мяла его своими маленькими железными пальчиками, но боли не ощущалась, я чувствовала лишь силу ее давления кожей, мышцы никак не реагировали. Темные не чувствуют боли, только степень повреждения.

– Да что же с тобой миленькая моя, красавица ты наша, куда душа твоя убежала, за какие горы спряталась, голос мой услышь, девонька, слова мои да боль нашу за тебя. Поговори со мной, хоть слово скажи, глазки свои ясные открой, пальчиком добрым, мизинцем ласковым пошевели, нету нам без тебя жизни, она вся сразу и пропадет, исчезнет мир без тебя. Ласточка моя святокрылая, ты одно услышь, целый мир с душами в бездну без тебя рухнет, темнотой покроется небо, да солнце погаснет, нету его без тебя, света твоего жизни нет в этом мире. Только капелька надежды и появилась, маленькая дождинка радости, что есть свет миру этому, черноте полной да страданию вечному…

И вдруг рыдание и всхлип прервали речь Фисы. Она плакала горько и надрывно, как бабы в деревнях оплакивали своих детей, с криком души безнадежной, что жизнь с этой минуты для нее уже закончилась. Фиса плакала и плакала, еще что-то кричала о безнадежности для мира, а я никак не могла понять в своем сумраке, какой мир, почему он без меня погибнет. И вдруг тихий шепот пробился сквозь крик:

– Рина, только ты, свет и радость, мечта и боль, единственное счастье в жизни, каждое мгновение счастье, мысль о тебе – уже сияние в темноте, вернись ко мне. Молю тебя, вернись.

Что-то значили эти слова? Сумрак затревожился, заволновался сгустками, и стали проявляться просветы, освещаемые отдельными лучами.

– Она берет энергию!

– Рина! Молю, мне нет жизни без тебя, вернись, вернись к нам! Ты нужна всем, мне нужна, ты единственный свет!

И проявилась боль, разорвала сумрак ярким светом, вспышками солнца, обжигающими все тело.

Фиса укутала меня еще в одно одеяло, а сверху на голову накинула красивый плед. Я не то что двинуться – оглянуться не могла. А еще назвала прогулкой.

– Я как та гора, недвижима в вечности.

– Молчи, хоть и весна по-ихнему, а ветерок, он такой, дунет и простуда сразу.

– Алекс все вылечит.

– Ой-ой, придумала себе развлечение, как что сразу этот с руками, а сама уже ничего и не хочешь сделать, ручками своими потрудиться.

– Да я с вами уже и двигаться перестала, этими самыми ручками даже ложку ко рту не даете…

– Молчи, слова тебе никто не давал!

Вот так мы с Фисой и разговаривали, только я не Вито, терпения во мне нет, я сразу высказывала свое возмущение, а она радовалась и начинала заново меня раздражать. И, как догадываюсь, получала от этого массу удовольствия.

Весна в горах – явление непередаваемое никакими словами. Солнце светило прозрачным светом, казалось, что воздух подрагивал от лучей, а горы отвечали своим сиянием снежных шапок. Я щурилась и вдыхала ароматы тающего снега, нарождающихся листьев, влажной пробуждающейся от зимнего сна земли, и еще массы запахов, которых я определить не могла. Амброзия. И пение птиц, весело резвящихся на ветках деревьев, окружавших наш домик. Вот одна села рядом со мной и засвистела свой романс о вечной любви. Тут же прилетела другая и запела танго, покачивая своей яркой головкой в такт отдельным переливам. Они соревновались друг с другом в красоте звучания, а Фиса щурилась на солнце и тихонечко подпевала им обеим.

– Спой что-нибудь.

Она иногда пела мне странные песни древних времен, в которых я мало что понимала, но полюбила их звучание, многократную повторяемость строк в разной тональности.

– А ты, милочка, сама спой.

– Я не пою.

– Так попробуй.

– Нельзя оскорблять такую красоту.

– А горы все простят, они вечные, им твое пение только в диковинку будет.

Я попыталась на нее посмотреть, но из-за пледа на голове ничего не увидела и лишь хмыкнула.

– Порадуй камень-то, он небось уже сто лет только птиц и слушает.

– Тебя слушает.

– Дак надоела уже, ему наши песни в странность, ты вона их и слушаешь, потому что деваться некуда.

– Ты не права, мне нравится, как ты поешь, интересно.

– Теперь сама покажи, кода еще такой случай будет, что никого в округе нет, ори, сколько хочешь.

– Боевики кругом.

– А им что, твой ор получше приказов ирода в любом раскладе.

Мы с ней не обсуждали подробностей моего физического и умственного бессилия в тумане. Я еще долго была в полубессознательном состоянии, хотя и принимала энергию Алекса и Вито. Полностью пришла в себя в этом маленьком домике в горах, среди высоких деревьев и немереного количества боевиков, прятавшихся среди камней.

Постоянно с нами были только Вито и Алекс. Амир так и не появлялся. Несколько раз приезжала Мари и тоже лечила меня, но ей нельзя было долго находиться вместе со мной, так как ее тоже искали враги. Мы обе радовались совместным разговорам, и я удивлялась, как мне хорошо с этой девушкой. Я не спрашивала ее о пещере, где она восстанавливалась после истории с клиникой, а она промолчала. Ее прятали далеко в пустыне за этими горами, хотя она и возмущалась таким решением Амира, все заявляла, что сама может себя защитить. На что Фиса глубокомысленно парировала, что отец лучше ее понимает в военном деле, да и за дочь беспокоится:

– Ты, девонька, гордыню-то свою поумерь, отец твой вона сколько лет в боях, ему сейчас не до девки премудрой, ты и знать не можешь, чем он там занимается, как врагов бьет, ему еще и тебя от девичьей глупости спасать некогда.

Меня удивляло, что Фиса в разговорах с Мари всегда называла Амира отцом, ни разу не сказала свое, данное неизвестно когда, определение ирода. И Мари замолкала, прижималась к ней, слушала очередную песню или сказку. Ко мне она тоже любила присесть и взять за руку, говорила, что энергию проверяет, только потом я поняла, что она ведь нормальной жизни с тетками и матерью уже и не помнит, что и было, то шестьсот лет безмолвия пещеры все стерло. Мы с Фисой стали для нее кем-то из нормальной детской жизни, когда не нужно быть сильной и мудрой, а можно вот так прижаться к теплому бочку и ни о чем не думать.

Фиса вздохнула и тихо заговорила:

– Ты, Рина, тьму на себя натянула, шкуру эту черную да мохнатую, звериную душу в себя приняла, да почувствовала, каково в этой шкуре-то боль терпеть. Страх, не изведанный никем, осознала, ужас темный души больной, ирод болен уже тобой, только излечения не знает, и мало времени у него, страх перед светом в его душе живет, ломает его каждую минуточку. А ты, девонька, ласточка, крылья свои должна распустить, свою душу вернуть, не сумеешь, так темнота тебя осилит, найдет лазейку, как душу твою себе забрать.

Она замолчала, а я вновь ощутила сумрак в душе, серый туман, который сразу пахнул на меня холодом. Едва разомкнув губы, спросила:

– И как мне … что …

– Ты думаешь, я зазря песни-то пела, они ведь для души твоей малая толика силы, чтобы смогла она в тебе хоть на время задержаться, ниточке твоей помощь, которой ты за жизнь держишься.

– Фиса, я не знаю…

– Ты о нем плохо не думай, это я его к тебе не допускаю, потому как, а вдруг твоя темнота с ним встретится, да и не сможешь ты душу удержать, ему бы со своей справиться, а если и в тебе проснется? Силы в тебе, которые выжить помогли, да тьма вечная они ведь тогда тебя разорвут, спасти никто не сможет, и ему не удастся. Даже если ради тебя на погибель пойдет. Согласный он уже, давно согласный, да только не спасет это тебя, не спасет. Только сама, девонька, свои силы поднять тебе надо, женские, крылья развернуть.

– Ему погибель?

– Погибель, ласточка, погибель. Нету ему без тебя жизни, если что с тобой случится, его боль его же и погубит. Сам он готов, хотел уже… да ты вовремя его услышала, не простил он себе, что его темноту на себя взяла, душу свою его темнотой да ужасом заполнила.

Вот, оказывается, к чему привели мои мысли о мире, в который я попала. Захотела узнать мир, пожалуйста, чувствуй их, осознавай их жизнь. Существуй в той темноте, которая в душах властвует. И я запела хриплым голосом, почти без мелодии, первое, что вспомнила:

Слезы потекли сразу тоненькими ручейками. Вся замотанная одеялами и пледом, я не могла их утирать, и скоро все лицо стало мокрым и горело внутренним огнем отчаяния. Немедленно появился Вито и сел передо мной прямо на землю, достал мои руки, и горячий поток энергии полился вместе с песней. Я всхлипывала, дрожала всем телом, но продолжала петь, хотя слова уже не получались, лишь заунывное перебирание звуков.

– Ты еще спой, ласточка, яблонька моя, спой, сразу надо, пусть слеза твою душу умоет.

– Не…могу…

– Можешь, ты все можешь. Я тебе помогу.

И Вито запел красивым голосом что-то на итальянском, какую-то знакомую мелодию, я когда-то слышала ее, и она мне понравилась.

– Вито, это песня солдата? Там что-то про подружек…

– Да. «Скажите, девушки, подружке вашей…»

Он перевел начало, и я улыбнулась, надо же, оказалось, помню, хотя и слышала всего один раз.

– Вот и молодец, Витек, вы вдвоем петь будете.

– Нет-нет, я совсем не умею, а у него так красиво получается, мне при нем даже рот открывать нельзя.

– Так ты, разумница, пойми, это лечение для тебя, заместо лекарства будет. А то могу чего заварить с маслицем.

Я поняла, что угрозу Фиса исполнит и заставит пить огненное варево в качестве воспитательного средства. Вздохнув несколько раз и затребовав Вито уйти, чтобы не так стыдно было, я спела еще две детские песенки. Слезы появлялись сразу, они текли по щекам, и я утирала их краем пледа. В душе рвалась боль, жгла тоска, невероятная тоска, несмотря на веселые слова о теплом лете и вагончике, который качается. Удивительное состояние: во мне одновременно боролись тоска с болью, и какая-то светлая радость, она только едва проявлялась, задавленная тяжелыми камнями тоски и алыми всполохами боли, но уже волновала, заставляла на что-то надеяться.

Не зря говорят, что песня лечит, я поняла это по состоянию своего организма уже через несколько дней таких песенных процедур. Алекс принес мне распечатки текстов различных песен, из которых я помнила иногда всего несколько слов, и мы усаживались с Фисой в небольшой беседке у домика и пели. Я понимала, что все слышат мое завывание, но деваться некуда, Фиса решительно поставила передо мной стакан с огненной масляной жидкостью для более полного понимания значимости момента.

– Выбирай, огнем мы тебе душу лечить будем, али песней.

Я пела, а слезы лились и лились, потоки слез, горные реки, заполняющие собой океан. Лишь на третий день река превратилась в ручеек, а на пятый в отдельные капельки теплого летнего дождя. Фиса запретила Вито напевать мне мелодию песен, заставляла саму вспоминать и с каждым днем все строже требовала петь в соответствии с настоящей мелодией, а не так, как получалось у меня.

– Ты ласточка не ври тут, горам стыд свой не показывай, они ведь все понимают, как ты их обмануть-то хочешь. Заново, с первого словечка.

Утерев слезы, я начинала петь песню с первого куплета, иногда сердилась на очередное замечание Фисы, а она демонстративно пододвигала ко мне стакан с альтернативным лечением – приходилось покоряться.

Мое тело, которое едва двигалось, поддерживаемое лишь энергией Алекса, постепенно наливалось силой. Я уже сама понемногу стала ходить вокруг домика, трогала молодую листву, которая буйно росла на ветках различных деревьев, нюхала цветы, Алекс сразу доставал мне его каждый раз, как только замечал, что я на нем остановила свой взгляд. Они с Вито по очереди провожали меня, а Фиса как обычно руководила, посиживая на скамеечке, которую переносила по мере моего передвижения вокруг домика.

Однажды утром, когда я встала сама раньше обычного времени, она мне заявила:

– Сегодня горам подарки понесем.

– Какие подарки?

– А за приют, за солнце, да за весну.

Вито удивленно приподнял брови: не знал о таких планах Фисы, а Алекс уточнил:

– Фиса, зачем в горы?

– Я же говорю, надо горным духам благодарность сказать за добро да за ласку. Ты хлебца кружок приготовь да молочка налей в посудину, Рина и отнесет.

– Я?

– А кто же еще, ты у нас силу ихнюю забирала, для тебя старались. Да за стоноту твою, ор твой тоже извинения попросить надобно.

Она категорически запретила Алексу и Вито мне помогать, заявила, что если они меня хоть коснутся, то духи обидятся на меня и силу снова заберут. Они переглянулись, кто его знает, а вдруг так и есть, ее словам перечить опасно.

Выйдя на улицу, Фиса походила вокруг домика, долго смотрела на горы и указала куда-то пальцем:

– Ты вон тот уступчик видишь?

Я не видела никакого уступчика, кругом скалы да щебень, высокие деревья и колючие кусты. Скептически взглянув на меня, ведь потеряюсь, ищи потом, дала приказ уже Вито:

– Витек, ты-то хоть видишь?

– Вижу.

– Туда нашей лебедушке и надо дойти. Ты всяко ее пойдешь охранять, так не дай в сторону уйти. Только не помогай, заново лезть придется.

Торжественно вручив аккуратно свернутый в чистое полотенце хлеб и кувшин с молоком, она подтолкнула меня в сторону горы:

– Иди, птица святокрылая, иди за силой своей. Только одно скажу, как сможешь, так и будет.

Могла я с трудом, хотя на ноги мне надели мягкие сапожки и облачили в наряд горных красавиц, платье ниже колен из толстой шерстяной ткани с геометрическими узорами, так Фиса наказала, мол, удобнее по горам ходить. Идти было неудобно: камни повсюду, щебень так и сыпался из-под ног, деревья стояли в самых неудачных местах, внизу ствола ветки не росли, и ухватиться было не за что, а кусты обросли длинными колючками. Я вся взмокла, кувшин оттянул руку, полотенце с хлебом постоянно за что-то цеплялось, ноги скользили и царапались о камни. Иногда голос Вито меня поправлял:

– Возьми левее.

Я вообще не имела никакого представления, что это был за уступчик и где он находится. Вскоре мне не стало хватать воздуха, хотя я понимала, что вряд ли поднялась высоко, движения замедлились и, наконец, я упала и скатилась на несколько метров вниз. Рядом сразу появился Вито и еще двое боевиков.

– Рина, ты не ушиблась?

– Кажется, нет.

Удивительно, но полотенце с хлебом и кувшин я из рук не отпустила, даже молоко не разлилось. Разобравшись с руками и ногами, ничего не сломано и двигается, я вздохнула:

– Надо идти.

– Ты будешь подниматься?

– Конечно, если не поднимусь, то Фиса заставит каждый день лазить. Превращусь в горную козочку.

Улыбнулись даже боевики, а Вито так откровенно рассмеялся, характер Фисы он познал достаточно.

– А ты пой, так легче будет.

– Ну да, мне уже и так перед ними прощения просить, перед духами, совсем разобидятся за мое завывание.

И вдруг один из боевиков опустил глаза и решился высказаться:

– Ты хорошо поешь.

– Фиса тебя не слышит, она бы сказала, что такое хорошо в моем исполнении. Надолго бы голос сам потерял.

Он тоже рассмеялся, наслушался уже за время моего лечения всего от главного лекаря. Я с трудом поднялась, отряхнулась и подобрала дары духам.

– Ладно, слушайте, все равно извиняться, одной песней меньше, одной больше.

Я уже потеряла счет своим падениям, чем выше я поднималась, тем легче сыпался щебень и мелкие камешки. Но назло Фисе и всему миру вставала, даже уже не отряхивалась и с песней шла снова вверх. Только удивлялась, что молоко из кувшина не выливалось, да и сам кувшин не разбивался, хотя пару раз я умудрилась ударить его о камень. Вито продолжал направлять меня: пойди направо, возьми налево. Казалось, что сил уже нет, ноги едва передвигаются, руки с трудом удерживают молоко и хлеб, пот застилает глаза. Песня тоже плохо получалась, я начала всхлипывать, но не позволила себе заплакать, еще чего, нечего боевикам слушать, как жена вождя рыдает от усталости, всего-то по горам прогулялась.

Площадка появилась передо мной неожиданно: абсолютно ровная поверхность в несколько метров, а дальше скала, поднимающаяся высоко вверх. В центре площадки стоял Амир. Я стала падать сразу, как только увидела его, и он успел меня подхватить, так со мной на руках и сел на землю.

Мы сидели на площадке. Он на земле – я на его коленях, а в моих руках дары духам гор… Немного отдышавшись и утерев лицо его платком, я спросила:

– Как ты сюда попал? Это из-за тебя меня Фиса отправила горы покорять?

Почему-то я на самом деле не удивилась его присутствию. Когда слезы перестали выливаться из меня потоком, где-то очень глубоко в душе появилась надежда, что Амир скоро появится.

– Я прилетел, когда ты уже ушла в свой горный поход. Фиса запретила помогать, и я решил дождаться тебя здесь.

– Мне еще духам гор надо подарки передать.

Он обнимал меня, и мне было приятны прикосновения его рук., можно было это удовольствие списать на мою усталость после горного похода, но я знала, что не только в этом причина, я его ждала.

Амир был в своем привычном одеянии, все черное, и я спросила:

– Почему вы всегда ходите в черном? Потому что Темные?

– Да.

– Ну, тогда мне тоже придется…

– Нет. Ты не Темная.

И сразу руки напряглись, стали жесткими, как руки статуи.

– Я не об этом, я знаю, что не Темная.

– Знаешь?

– Да. Вымыла уже все.

– Ты много плакала.

– Видел?

– Ты красиво поешь.

Я хрипло расхохоталась и взмахнула руками, от чего чуть не уронила кувшин, Амир его поймал и снова установил на мои колени. Насмеявшись, я попыталась встать, он сразу вскочил со мной на руках и поставил меня на ноги.

– И куда дары духам положить?

Мы стали озираться, и Амир обнаружил небольшую нишу, которая была высечена в скале. Я бы ее никак не достала со своим ростом, даже бы не заметила. Фиса знала, что Амир прилетит? Или сама и организовала нашу встречу?

Ниша была таких размеров, что туда как раз помещался кувшин и сверток с хлебом. Амир не стал брать в руки дары духам, подхватил меня за талию и приподнял, чтобы я смогла положить их туда. Когда он меня опустил на землю, я вздохнула и произнесла:

– Духи, приношу вам дар за вашу помощь в моем исцелении. И прошу меня простить за те звуки, которые издавала.

Амир сразу спросил:

– О чем ты?

– Фиса говорит, что мне надо извиниться за мое пение.

А вот последние события Амир точно не видел, он удивленно приподнял брови, хмыкнул и покачал головой, ох уж эта Фиса, и заявил:

– Мне понравилось, как ты поешь.

Я скептически взглянула на него и опять вздохнула, а глаза голубые – не обманывает. Амир смотрел на меня странным взглядом, очень внимательным и напряженным, даже рассматривал, чего-то от меня ждал. А я лишь спросила:

– Ты мне поможешь добраться обратно?

– Закрой глаза.

Смазанное движение и шелест листьев, вот зачем не послушалась, самой же хуже, меня слегка затошнило от скорости движения, ничего не увидела, только сама себя напугала.

Мы предстали перед Фисой, и она сразу стала возмущаться:

– И где вас ветром носило? Рине купаться время, а ты ее там держал в горах, разговоры разговаривал, потом все, потом. А теперь неси купаться, водица смоет все, что смыть пора, неси красавицу.

В домике было всего четыре маленькие комнатки, столовая, как кухня в обычном панельном доме, стол и три стула, ванная. Вито и Алекс с трудом помещались в комнатках, в кухоньку вообще старались не заходить, но еда каким-то образом там появлялась. Единственное место, где они еще могли присутствовать и не раздвигать стены, так это ванна, но путь им туда был заказан. В ванну Амир и перенесся практически мгновенно, поставил меня на ноги и долго не убирал рук с моих плеч. О чем он думал, так внимательно рассматривая меня? Даже не буду представлять свой вид после похода в горы, платок на голову я не надела и догадываюсь, как мои волосы изобразили волю, особенно после стольких падений. У меня хватило сил только на вопрос:

– Ты не уедешь?

– Нет.

И сразу исчез. Умытая, причесанная и очень голодная я предстала перед всей компанией, которая непонятным образом поместилась в беседке. Фиса сразу заохала, и Вито завернул меня в одеяло, накинуть на себя плед я не позволила:

– Я же так никого не вижу, как в чадре сижу!

Амир сидел напротив меня и продолжал смотреть тем же непонятным взглядом, очень внимательным, но, к счастью, светлым и голубым.

Когда мы с Фисой поели в полной тишине и Вито убрал посуду, Амир посмотрел на Алекса и тот поставил на стол ноутбук. Показывали новости, и Алекс коротко перевел:

– Известный тебе человек пропал.

На экране появилась фотография, и я узнала его, тот самый, чью фамилию назвал доктор Шерер. Я посмотрела на Амира, и он кивнул, его работа. Новости прервались, и на экране появился сам мужчина, прикрепленный ремнями к креслу, рядом с ним стоял Амир и говорил на английском спокойным ничего не выражающим тоном. Таким же тоном Амир пояснил:

– Я объяснил ему, в чем он был не прав.

На экране Амир замолчал и отошел в тень, а кресло преобразовалось в стол, большой хирургический стол, тут же к нему подошли люди в белых халатах. Экран погас, когда мужчина закричал.

– И что ты с ним сотворил? Неужели прощение гаду ползучему, неужели так и оставил его, только мутантом несчастным сделал?

Фиса была в курсе событий, вся вскипела как вулкан, даже кулачком взмахнула. Амир взглянул на нее и усмехнулся:

– Его обратили.

– Зачем? Он теперь вашу немереную силу …

– Он не получит крови.

Алекс нажал кнопку, и на экране появилась клетка, внутри которой бился о прутья зверь в человеческом обличье: разинутый рот и выпученные глаза, вместо одежды – лохмотья. В нескольких метрах от клетки на стойках висели пакеты с кровью. Страшная участь монстра, который считал себя человеком. Когда экран погас, я шепотом спросила:

– Он умрет без…пищи…

– Через несколько месяцев. Если не загрызет себя сам.

Фиса длинно вздохнула и выдала то, о чем я подумала:

– Сам себе судьбу избрал, куда шел, туда дорожка-то и привела.

Амир опять странно посмотрел на меня, опустил глаза, произнес тем же никаким тоном:

– Эту запись получили еще несколько заинтересованных лиц.

– Правильно, чтобы мысли ни у кого не было, ишь надумали, Машеньку им захотелось, девочка-то ангел, сущий ангел, а они ее небось в такую клетку бы и посадили, да кровушку выкачивали проводками. Ты ее от себя далеко не отпускай, малая она еще, хоть и всяко умеет, голова-то еще совсем дитячья, ей бы мамку какую, да чтобы понимала, да лаской обогрела.

Я смотрела на Амира, видела, как он бледнел с каждым словом Фисы, глаз не поднимал, а сама думала о том, что Фиса права: Мари еще совсем ребенок, который вынужден существовать в страшном мире, и не просто существовать, играть очень важную роль, уготованную ей рождением. Появилась неожиданная мысль: а допустит ли Амир в своем неверии хоть какую-то близость Мари со мной, доверит ли единственное родное в этом мире существо неизвестной женщине, которая стала мачехой. Задумавшись о странностях своих отношений с Мари, я вздрогнула от вопроса Амира:

– Рина, ты готова ехать со мной?

Фиса ответила за меня:

– Готова-готова, здорова почти, раз до горки поднялась, то можно и в путь.

Но Амир ждал ответа от меня, даже на спинку стула откинулся, как бы отдалился, глаза прикрыл, как удара ждал.

– Да, я могу ехать.

И чтобы спрятаться от этого взгляда, сразу спросила:

– А как ты сюда добрался? На машине?

– Вертолетом.

На мой наивный растерянный взгляд, я как-то не заметила нигде, во дворе никакого вертолета не было, и площадки тоже нет, сразу склон и скалы, усмехнулся:

– Он уже улетел. Мы полетим самолетом.

Самолетом, так самолетом. Я кивнула, посмотрела на Вито, и увидела едва заметную улыбку и хитрый взгляд, сразу поняла, что-то не так и опять взглянула на Амира.

– Ты же не боишься высоты.

– Какой…самолетной?

– Самолетной.

Теперь уже мы с Фисой переглянулись, и та сразу заявила:

– Не дам лебедушку…

– Тебя отвезут на машине.

Резко встал и что-то сказал, сразу все трое исчезли.

– Рина…

– Я глаза закрою. Он уже с горы спустился…быстро.

– Так самолет же…

– Сама сказала, что только я и могу. Силы какие-то, вот и попробую.

А сама сидела в полной растерянности, как теперь себя вести с мужем? А темнота, о которой так страшно говорила Фиса? Вдруг она в самолете проснется? Песни петь? Если только ими темноту пугать. Я решилась и спросила:

– А эта темнота, которая во мне, что теперь будет?

– Ничего девонька, лучше тебе, ты пой, девонька, пой, от вас двоих все зависит, теперь даже я ничего уже не могу сделать. Раз решился к тебе приехать, меня не послушал, да с собой берет, значит, верит тебе, да и с собой разобрался.

Она горестно покачала головой.

– Времени у вас нет, ни минуточки лишней, торопиться надо, искать дороженьки, чтобы к себе прийти, да понять, без этого никак.

А сама тяжело вздохнула, подошла ко мне и обняла за плечи:

– Ты верь ему, твоя вера поможет, сила его ломает, только твоя вера и спасет от погибели, без тебя сгинет, да и мы тоже.

– Фиса, я помню, ты тогда говорила, что весь мир рухнет без меня, почему? Как мир от меня может зависеть?

Она села рядом со мной и взяла за руки, строго посмотрела в глаза:

– А как же, все от тебя теперь, от того, как ты себя с темнотой-то поведешь. Амир воин не последний, за ним империя, куда он туда и все, ежели душа его проснется, то весь мир возрадуется, коли силища эта на защиту людей встанет, он пока на перекрестке стоит, куда ты, туда и он.

– А как это в жизни…

– От каждой минуточки, каждого слова, взгляда твоего все зависит, расцветет душа его, все и сложится.

Неожиданно она поцеловала мне руки, я вздрогнула и возмутилась:

– Фиса, что ты делаешь!

А она быстро заговорила:

– Ты вспомни, девонька, что сама-то видела, школу эту, не будет ее без ирода, всех погубят, Машеньку в темницу посадят, да остальных, кого споймать смогут, на кусочки порежут, сама в больнице той была, страх этот на себе перенесла. А скольких сделают слугами своими эти, Амир вот одного остановил, да другим показал, чтоб неповадно было, а если его не будет, сгинет он от боли своей без тебя? А если совсем во тьму от горя кинется, с его-то колдовством да силой? Зернышка людского не останется.

Я успела только испуганно поднять на нее глаза, как вошел Амир, все слышал, и жесткая усмешка выдала его состояние.

– Боишься за лебедушку?

И тон таков, будто сейчас же на ее глазах порвет меня на кусочки.

– Боюсь, ой как боюсь, только деваться нам всем некуда, нет той пещеры для нас, чтобы спрятаться.

И Фиса ответила таким же, встала во весь свой маленький рост и грозно на него смотрела.

– Ты мне-то нутро свое не показывай, знаю вас, может получше, чем сам понимаешь, поэтому и отпускаю с тобой надежду да мечту твою.

И сказала ту же фразу, что говорила мне перед походом к горным духам:

– Как сможешь, так и будет.

Она произнесла ее торжественно, как заклинание, словно запечатала словами путь. Амир страшно побледнел, но ничего не сказал, только на мгновение глаза опустил. Чтобы никто не успел еще слово сказать и этим усложнить прощание, я вскочила и потребовала:

– Летим. Амир, я готова. Фиса, я тебя ждать буду.

Вот так, раз от меня мир зависит, то уж будьте добры соответствовать задаче сами, разборки совсем ни к чему. Больше я сказать ничего не успела, сразу оказалась на улице. Амир держал меня на руках и стоял в центре двора, рядом встал Вито.

– Закрой глаза.

Я послушно прикрыла глаза, для полной уверенности, чтобы уж точно ничего не увидеть, закрыла лицо руками. И вдруг тихий шепот, никакого грозного тона, почти просьба:

– Ничего не бойся.

– С тобой не боюсь.

В салон самолета мы просто вошли, ну, мне так показалось, я вдруг услышала легкий гул, и Амир посадил меня в мягкое кресло.