Как и каждое утро в последние две недели, Эстер просыпалась с непреодолимой потребностью извергнуть содержимое из своего желудка.

Скатившись с кровати, она, спотыкаясь, бросилась к ночному сосуду и произвела это теперь ежеутреннее действие. Каждое утро перед наступлением рассвета омрачалось одним и тем же.

— Миледи, — пробормотала ее горничная, — я приготовила слабый чай и тосты.

— Благодарю тебя.

— Может быть, если вы скажете его лордству, что ждете ребенка, — осмелилась Сара робко выразить свое мнение, — он изменит свое поведение.

Эстер посмотрела на горничную глазами, полными слез, туманивших отчетливое видение. Усилие вызвало у нее одышку.

— Не говори никому.

— Не стану, пока вы не разрешите мне, миледи. А до тех пор не скажу ни одной живой душе.

Эстер приложила ко лбу холодный компресс, чтобы вволю поплакать и скрыть свои слезы. В первые годы своего брака она ничего не желала больше, чем обзавестись ребенком, чтобы радость жизни с Эдвардом стала полной. Но Господь оказался добрее и мудрее, чем она полагала. Когда стали очевидными темные стороны характера мужа, она стала пользоваться губками, смоченными в бренди, чтобы предотвратить зачатие. Она не смела впустить невинное создание в свой теперешний дом. После всего того, чего она и Джессика натерпелись в детстве, как она могла подвергнуть подобной жизни собственное дитя?

Но Регмонт был не из тех, кто стал бы откладывать до вечера удовлетворение своего плотского вожделения, и потому судьба распорядилась ее жизнью на свой лад.

— Если бы ты только была здесь, Джесс, — прошептала она, испытывая эгоистичное желание получить в свое распоряжение сочувствующую ухо человека, способного выслушать и дать совет.

Она заподозрила, что она enceinte, еще до отъезда сестры, но не могла придумать способа сообщить ей эту новость. Джессику глубоко ранило ее бесплодие. И Эстер сочла невозможным, жаловаться на свою беременность, которая, случись подобное с ее сестрой, стала бы для той несказанной радостью.

Когда Эстер, шатаясь, поднялась на ноги, Сара помогла ей снова лечь в постель. Регмонт спал в своей комнате, впав в блаженное забытье.

— Умоляю вас сказать об этом его лордству как можно скорее, — принялась шепотом увещевать горничная, стараясь удобнее расположить подушки Эстер.

Эстер со вздохом закрыла глаза.

— Думаю, что отчасти сама источник зла и не знаю, как это объяснить. Почему бы иначе мужчины в моей жизни играли роль злых демонов?

Однако позже за столом Эдварда заметила, что едва ли ее слова затронули его. Он выглядел веселым и энергичным. Улыбка его была ослепительной, а настроение прекрасным. Он поцеловал ее в щеку, когда она направлялась к своему месту за столом.

— Копченой селедки и яиц? — спросил он, прежде чем подойти к ряду блюд под крышками на буфете.

Ее желудок взбунтовался.

— Нет, благодарю тебя.

— Ты мало ешь, дорогая, — укорил он ее.

— Я взяла тостов в свою комнату.

— И все же пришла составить мне компанию за завтраком. — Его улыбка стала еще ослепительнее. — Ты удивительная. Как провела вечер?

— Как всегда, но в то же время отлично.

Эстер почти страшилась тех моментов, когда он вел себя нормально. Как будто в этом мире все хорошо, во мраке не таится зло и Эдвард замечательный муж, а она довольная своей жизнью жена — все это было притворством.

Эстер обвела взглядом комнату. Их домом восхищались друзья. Они хвалили его за яркие краски, как, например, за выбранные ею цвета обоев для столовой — нежно-кремовые и ярко-синие вертикальные полоски. Они купили свой городской дом накануне свадьбы, рассчитывая начать новую жизнь в месте, не запятнанном их прошлым. Но им было невдомек, что прошлое они носили в себе, и носить его им предстояло всюду, где бы они ни оказались.

— Прошлым вечером мы пили вместе с Тарли, — сказал Регмонт между двумя глотками. — Он искал спасения от девиц-дебютанток. Полагаю, это напряжение уже дает о себе знать.

Эстер посмотрела на мужа. Неизвестно почему она почувствовала, как ее сердце забилось быстрее.

— О?

— Я отлично помню такие дни. Ты от многого спасла меня, любовь моя, не подозревая об этом. Я готов оказать Тарли услугу, снять лишнее напряжение. Он узнал о моем интересе к боксу, и мы договорились о матче.

Господи! Она знала, как стремительно двигается Регмонт и каким непреклонным он может быть! Ему была невыносима мысль о проигрыше: он усугубил бы его постоянное и всепоглощающее ощущение ненадежности. Эстер почувствовала — в желудке у нее завязался узел.

— О матче? Между вами двумя?

— Ты случайно не знаешь, насколько он искусен в этом спорте?

Она покачала головой:

— В юности он боксировал с Алистером Колфилдом. И это все, что я знаю о его заинтересованности в этом виде спорта. Когда-то мы с ним были близко знакомы, но после нашей свадьбы я редко его видела.

— В таком случае мне будет легко выиграть.

— Может быть, ты мог бы посоветовать ему выбрать менее искусного соперника?

Эдвард усмехнулся:

— Ты боишься за него?

— Джессика очень высокого мнения о нем, — заметила она уклончиво.

— Я так понимаю, что все его разделяют. Нет причины беспокоиться, любовь моя. Уверяю тебя, что все это только ради развлечения. — Взглянув на одного из двух лакеев, стоявших в ожидании распоряжений, он сказал: — Леди Регмонт съест тост с маслом и джемом.

Эстер вздохнула, покоряясь необходимости есть независимо от аппетита.

— Ты бледна нынче утром, — заметил он. — Скверно спала?

— Вполне сносно.

Эстер потянулась за одной из сегодняшних газет, лежавших на столе возле ее локтя.

Ее выбило из колеи сообщение о предстоящем матче между Регмонтом и Майклом, особенно если мотивом этого состязания могла быть досада, связанная с необходимостью выбрать жену. В этом случае она могла бы оказать ему большую помощь, чем ее муж. Было очень мало такого, чего бы она не знала о женщинах света — от самых признанных в обществе матрон и до только что вступивших в него юных девушек-дебютанток. И возможно, Майкл не отказался бы от ее помощи.

Ее бы успокоило, если бы она убедилась, что он счастлив и доволен своим жребием.

Он, безусловно, заслуживал счастья.

Регмонт положил свои серебряные столовые приборы на пустую тарелку.

— Мне было бы очень приятно сопроводить тебя сегодня утром на прогулку в парке. Скажи, что у тебя нет других планов.

Если они и были, то она знала, что должна отказаться от них. Если Эдвард претендовал на ее время, то он ожидал, что она посвятит его ему. В конце концов, она была его женой. Его женой! И он имел на нее нераздельное и неотъемлемое право, пока смерть не разлучит их.

Эстер подняла голову от газеты и заставила себя улыбнуться:

— Прекрасная мысль, милорд. Благодарю тебя.

Возможно, сегодня днем она выберет минуту, чтобы сообщить ему, что готовится стать матерью. Снаружи на солнечном свете, в окружении равных по положению, которых он стремился впечатлить, возможно, будет самый подходящий случай предоставить ему возможность воспринять известие о начале новой жизни для них обоих.

Во всяком случае, Эстер надеялась на это. Возможно, могло бы произойти чудо, на которое она иногда все еще надеялась. Она не могла себе позволить отказаться от этой надежды.

Иного выхода у нее не было.

Миллер постучал в дверь каюты Джессики после часа дня с просьбой присоединиться к Алистеру на палубе.

Стараясь отрешиться от нервозности, охватившей ее и вызванной неопределенностью, Джесс последовала за Миллером на свежий воздух вверх по ступенькам мимо кают-компании.

Последний разговор с Алистером при лунном свете был полон напряжения. Его приглашение прийти в его каюту не выходило у нее из головы долгие часы после того, как они расстались. Они оба понимали, что едва ли она откликнется на такое предложение, но оно будто повисло между ними, как перчатка, брошенная к ее ногам.

Какая-то ее частица, призывавшая к шалостям, побуждала ее поддаться искушению, но в целом ее натура противилась этому.

Что он хотел ей сказать? При столь непродолжительном знакомстве между ними образовались обжигающе интимные отношения. Сейчас ее полностью поглощали мысли о нем, столь необычные, что она не могла бы припомнить, когда и как думала так о ком-нибудь другом. Джессика удивлялась, как он смог так поработить ее физически, а потом и приковать к себе все ее мысли, но это было именно так.

Алистер предоставил ей решать, что с этим делать, дав понять, что не будет на нее давить. Но она не сомневалась в том, что если Алистер Колфилд чего-нибудь хочет, то едва ли откажется от своих желаний, не добившись цели.

Когда они повернули на корму, ее спину овеял холодный соленый морской воздух, пробудивший ее чувства. Вдохновленная и полная предвкушений, Джесс замедлила шаги при виде широкого покрывала, разостланного поперек палубы и прикрепленного с каждого угла ящиками с пушечными ядрами. На одеяле лежало несколько подушек и стояла неглубокая корзинка с едой.

Пикник. На море.

Алистер в ожидании ее стоял по другую сторону стеганого покрывала. Он был одет безупречно: в широкие темно-желтые штаны, заправленные в начищенные до блеска гессенские сапоги, полосатый светло-коричневый жилет и коричневый сюртук. Ветер уложил его волосы на свой вкус, и теперь у него был такой вид, будто он прошелся по ним пятерней.

Как и многие женщины до нее, Джессика считала его самым красивым мужчиной, какого видела в жизни. К тому же он выглядел экзотичным. Вызывающе обольстительным. Порочным и опасным. А в целом восхитительным. Ей захотелось раздеть его догола, чтобы в полной мере оценить его мощную фигуру без досадной помехи в виде одежды. Сейчас она была не в силах сопротивляться таким грешным мыслям, когда их обоюдное желание принадлежать друг другу было яснее ясного.

Вид его, стоящего на палубе столь прекрасного корабля, окруженного командой и слугами, был впечатляющим. Он едва ли напоминал повесу и плута, принимавшего любое пари, сулившее выигрыш, и жившего на лезвии бритвы. Но она знала, что таится под этой безупречно прекрасной поверхностью. Этот мужчина искушал ее порочными обещаниями, и она знала, что он сдержит их.

— Миледи, — приветствовал он ее и отвесил поклон.

— Мистер Колфилд, — отозвалась она, оглядела палубу и заметила, как с полдюжины мужчин, занимавшихся своими делами, старательно отводят от них глаза.

Алистер жестом пригласил ее сесть, и она опустилась на колени. Алистер присоединился к ней, затем извлек из корзины каравай хлеба, который тотчас же разломил пополам. За ним последовал ломоть сухого сыра и груша, разрезанная на четвертушки.

Он положил ее порцию на большую салфетку и подвинул к ней.

Джесс с улыбкой приняла угощение.

— Впечатляющее подношение, принимая во внимание то, что мы плывем на корабле.

— Очень скоро вы затоскуете по разнообразию, доступному на суше.

— Многие сочли бы пикник на борту корабля некой формой ухаживания, — заметила она, намеренно избрав насмешливый тон. — Право, это можно счесть романтичным.

— Моя цель — доставить удовольствие.

Он сверкнул своей бесстыдной улыбкой, и ее тело отозвалось на нее дрожью. Как легко ему удавалось очаровывать женщин, когда он этого хотел, сохраняя в то же время легкий непринужденный тон, ослаблявший напряженность, сквозившую в словах. Она не могла решить, была ли эта непринужденная, ни к чему не обязывающая беседа предназначена для того, чтобы успокоить ее нервы, или для того, чтобы она томилась по обычной для него страстности.

Он откусил кусочек хлеба своими безупречными белыми зубами, и почему-то даже столь неромантическое действие, как пережевывание хлеба, возбудило ее. Похоже, он не преследовал при этом никакой цели, и это вполне соответствовало ее мнению о том, что чувственность была присуща ему от природы.

Откусив кусочек сыра, Джесс обратила взгляд на бескрайнюю гладь океана. Солнце отражалось в воде, заставляя ее сверкать, и, хотя день был прохладным, она находила его прекрасным. Все ее возбуждение, вызывавшееся прежде близостью Алистера, теперь перешло в ощущение иного сорта, и это новое ощущение заставляло ее чувствовать себя живой и смаковать вкус жизни.

Ее вырастили с сознанием необходимости сохранять дистанцию между собой и другими людьми. Это не требовало особых усилий: достаточно было ее манеры говорить и держаться, и большинство мужчин отталкивало полное отсутствие интереса с ее стороны и надежды на успех. Но Алистера ее поведение только подстегивало: он видел в нем вызов и готов был ответить на него. Он не позволил бы ей отступить, и это вынуждало ее признать, что ей и не хотелось идти на попятный. Ей хотелось оставаться здесь и поддаться искушению быть вовлеченной в приключение с этим бесстыдным и порочным мужчиной.

В ней были живы воспоминания о том, что он делал с ее телом. Подобную интимность она разделяла с Тарли, но после такой ночи, сидя с ним за завтраком, не испытывала неловкости. С Алистером же чувствовала, как румянец заливает ее лицо, а тело начинает гореть и готово приветствовать его. Почему-то его прикосновения казались более интимными, чем ласки мужа. Как это было возможно?

— Вы хорошо спали прошлой ночью? — спросил он, стараясь привлечь к себе ее внимание.

Она покачала головой:

— Мы оба спали скверно.

Колфилд растянулся на своей стороне одеяла и лежал, опираясь на руку, наблюдая за ней блестящими синими глазами, умевшими видеть слишком многое.

Эти окна души старили его, открывая темные бездны, которых не должно было быть в столь молодом человеке.

— Скажите, что произошло в тот день, когда вы убежали от штурвала? Вы убегали от меня?

Джессика неловко пожала плечами:

— На палубе было слишком шумно, и кипела работа. И я почувствовала… себя выбитой из колеи.

— То, что вы не слышите левым ухом, усилило это ощущение?

Она смотрела на него, подняв брови. Теперь Джессика осознала, что он всегда шептал ей что-то в правое ухо.

— Вы заметили.

— Мне сказал Майкл.

Глаза Алистера казались очень добрыми.

Но говорить на эту тему ей не хотелось. Все в ней противилось подобному разговору, и потому она попыталась обратить его в другое русло.

— Я не убегала от вас.

— Нет?

— Тарли не стало всего год назад.

Его бровь поднялась, а лицо приняло выражение насмешливого изумления.

— И вы решили почтить его память целомудрием? И как долго?

— Двенадцать месяцев, кажется, — ответила она холодно.

— Вы стыдитесь желания, которое испытываете ко мне. Но меня это не останавливает.

Стыдится? Было ли это точное слово? Пожалуй, более подходящим было бы назвать это смущением: Ее воспитали так, что ей приходилось жить по определенным правилам, а роман с Алистером заставил бы ее переместиться на совсем другой уровень, оказаться в другом мире. Вспоминая пришедшую ему на ум аналогию с танцем, она могла бы сказать, что не знает его па и будет постоянно спотыкаться.

— Вы предлагаете пожениться?

Его голос был тихим, а тон язвительным.

— Нет! — выкрикнула она и сама испугалась поспешности своего ответа и пронзительности голоса. — Я не выйду больше замуж. Ни за кого.

— Почему же? Ведь вы были довольны своим первым браком, — возразил Алистер, протягивая руку к груше.

— Между Тарли и мной существовала редкая близость. Он знал, что требуется мне, а я знала, чего он ожидает от меня. Мы сумели образовать удивительно гармоничное единство. Весьма сомнительно, что мне могло бы снова так повезти.

— А для вас много значит отвечать ожиданиям.

Джессика встретила его взгляд. Как и всегда, в том, как он на нее смотрел, был вызов, какого она не встречала ни в ком. Он будто провоцировал ее высказать вслух мысли, которые она редко позволяла себе даже втайне.

— Когда отвечаешь ожиданиям, возникает гармония.

Алистер в задумчивости склонил голову.

— Чтобы оценить гармонию, надо знать, что такое дисгармония.

— Не можем мы поговорить о чем-нибудь другом?

Наступила долгая пауза, потом он сказал:

— Как пожелаете.

Несколько минут она жевала свою порцию хлеба, собираясь с мыслями. Почему ей всегда казалось, будто он видит ее насквозь? Он так и оставался для нее загадкой, и она считала несправедливым такое неравенство.

— Заниматься предпринимательством было вашим выбором?

— Почему бы и нет?

— Вы говорили, что это ваш отец приобрел для вас плантацию и корабль. Я думала, хотели вы этого или просто пошли по пути, уготованному для вас Мастерсоном?

Алистер опустил глаза на свою руку.

— Я ничего не хотел от Мастерсона, но для моей матери было важно, чтобы я принял его дар. Я подумал о сахарном тростнике, потому что знал, что это дело будет доходным, а что расстояние, которое будет при этом нас разделять, Мастерсон одобрит. Долгие годы я был для него источником раздражения.

Джессика вспомнила, что давным-давно нечто подобное говорила Эстер, и ощутила угрызения совести из-за столь жестоких мыслей. Она судила о нем неверно и поверхностно, считая, что у него не было ни вкуса, ни таланта к делам подобного рода. Она сбрасывала его со счетов по той же причине, что и его отец. А также потому, что восхищение Эстер по отношению к нему вызвало у нее раздражение настолько сильное, что, фигурально выражаясь, у нее шерсть поднималась на загривке. Теперь она была готова это признать. Хотя похвалы Эстер ограничивались только словами, которые она произносила мимоходом, у Джессики они вызывали ревность и досаду, будто сестра покушалась на ее права.

— Некоторые отцы считают, будто оказывают благодеяние своим детям, когда выражают свою привязанность столь жестким способом, — сказала она. — Их методы воспитания оставляют желать лучшего, но намерения похвальны.

Что касалось ее собственного родителя, она не приписывала ему столь высоких мыслей и чувств, но это не имело значения.

— И на чем вы основываете эти свои убеждения? — спросил Алистер тихо, но с вызовом. — Вы-то всегда были совершенством. Я же, напротив, всегда оставался далек от этого.

— Но совершенство, как вы изволили выразиться, не достигается без усилий.

— Похоже, вы знаете, о чем говорите. — Он поднял руку, предваряя ее возражения. — Мастерсон испытывал чувства к моей матери. И она единственная причина того, что он проявил ко мне подобную щедрость. Я благодарен даже за те крохи, что он дал мне ради нее. Несмотря на его недобрые чувства ко мне, его любовь к ней вызывает мое одобрение и уважение.

— Откуда возникли эти недобрые чувства?

— Когда вы поделитесь со мной вашими тайнами, я поделюсь с вами своими.

Улыбка Алистера была сногсшибательной и искупала язвительность его отказа.

— Вы таинственная женщина, Джессика. И мне было бы спокойнее, если бы и я интриговал вас не меньше.

Джессика задумчиво жевала хлеб. Его вера в ее необычность подстегивала желание быть именно такой замечательной, какой он ее представлял. Ее воспитание было столь суровым, а любое нарушение правил каралось так строго, что она уверилась: все, что в ней заслуживало особого внимания, выделяло среди других, засохло на корню.

Однако Алистер заставил ее задуматься, не впала ли она в заблуждение. Он заставил ее задуматься, что значит быть женщиной, равной мужчине, обладающим таким обаянием, как он. Мужчине, столь чувственному и ослепительно красивому, что женщины готовы были платить за право наслаждаться близостью с ним даже короткое время.

Джесс увлекла эта мысль, и она принялась придумывать себе прошлое, достаточно интересное, чтобы сделать ее заметной и выделяющейся.

— Думаю, я могла бы вам рассказать о времени, когда оказалась пленницей шейха, — начала она.

— О?

В его взгляде сверкнули недоверие и язвительность.

— Пожалуйста, расскажите об этом.