Пиит выступил, понятное дело, со стихами, а также с философскими и историческими откровениями. Объяснил, почему он консерватор и гордится этим. «Религиозные книги называют консерватором самого Бога, – сказал пиит. – Если Бог консерватор, а человек сделан по образу и подобию Его, значит, человек тоже должен быть консерватором». Русский же консерватор, полагал пиит, «всегда националист и всегда империалист».

Отсюда, следует: если человек, в том числе русский, сделан, как выразился пиит, по образу и подобию Божию, то, стало быть, Творец – националист и империалист.

«Консерватор, – продолжал пиит, – выступает за нерушимость границ. Границы русского человека определяются сердцем, а не клочками карты. Не нужно забывать, что русские Кенигсберг два раза брали». Забыл, видимо, добавить, что русские брали и Париж, и Берлин.

Конечно, сей «консерватор» не мог обойти молчанием еврейский вопрос. И не обошел. «Говорят, где кончается культура, там начинается антисемитизм, – неодобрительно заметил пиит. – А я думаю, правильнее сказать, культура начинается с антисемитизма…». Далее он поделился свежей информацией о том, что евреи распяли Христа.

Поскольку вечер был все-таки поэтический, приведем кое-что из стихов вышеупомянутого пиита:

Не легендой слепой овеян, А работой тупой завален, Я, как Ленин, обыкновенен И, как Сталин, сакраментален. …Так и буду я раз за разом По учебникам разбазарен: Как история, недосказан И, как музыка, несказанен.

Скромный.

Кстати, о скромности. На бурные аплодисменты, коими было встречено его появление на сцене, он отреагировал так: «Чего вы хлопаете? Как Сталин говорил: „Чего хлопаете?“

Итоговое впечатление от творческого вечера этого пиита лучше всего, по-моему, выразить его же четверостишием:

Каменоломня. Дар и крест. И сквозь года – тщета мечтания: Киркой серебряной словес Пробиться к золоту молчания.

Сильно.

В начале 90-х в стане коричневых появились именитые товарищи: ученые, художники и даже «властители дум» – известные литераторы и поэты. Конечно, и до того – до всевозможных послаблений, именуемых «перестройкой», – они придерживались тех же черносотенных взглядов. Но тогда, при советской власти, высказывать эти взгляды открыто они побаивались: партия не велела. Не велела, впрочем, вовсе не потому, что была против. А потому, что интернационализм был один из краеугольных камешков, на которых она, партия, стояла. Выдерни хоть один – и всё развалится. Что в конце концов и произошло.

Но это уже совсем другая история.

Возвращаясь к теме, отмечу, как органично поменял цвет с красного на коричневый известный писатель Владимир Солоухин. Эту перемену он отметил презентацией публицистической книги «При свете дня».