Прошло уже два дня. А от Майкла до сих пор ни слова. Несмотря на заверения Дженни, Мэри было страшно. Нутром она чувствовала, что с Майклом случилась беда. Если бы он мог, то обязательно позвонил бы.

А она умирает. Теперь все быстрее и быстрее. Злокачественная опухоль распространяется со скоростью лесного пожара. Невыносимая боль мучит ее все чаще, и она — хоть ей и не хотелось признаваться в этом — начинает зависеть от морфия.

Сегодня утром Мэри выписалась из клиники — вопреки советам и даже приказаниям врачей. Она хотела оказаться дома, в окружении своих вещей. И ждать здесь возвращения Майкла. Мэри забрала у миссис Макгинти Ястреба и Си-Джей. Пожилая женщина принесла ей кастрюлю супа и салат с зеленью и ни словом не обмолвилась о ее болезни. Миссис Макгинти уже приходилось присутствовать при страданиях умирающего, и опыт у нее имелся.

Зайдя в кабинет Майкла, Мэри тотчас же обратила внимание на бумаги, которыми был завален письменный стол: газетные вырезки, журналы, фотографии, причем все это имело отношение к какому-то немецкому промышленнику… На столе царил настоящий хаос, что никак не вязалось с врожденным стремлением к порядку, свойственным Майклу. Несомненно, ему пришлось покинуть дом в спешке. Мэри уже давно подозревала, что он решил отступиться от своего слова. Несколько лет назад, столкнувшись с правдой о тайной жизни мужа, Мэри пришла в ярость от того, что ее предал самый близкий человек. И хотя прощение она нашла быстро, путь к доверию выдался долгим. И вот сейчас, когда Мэри увидела все эти бумаги, ее подозрение окрепло. В то же время она не сомневалась в том, что Майкл ее любит и ни за что не предаст. Она была уверена, что, чем бы он ни занимался, его намерения честны.

— Эй, есть кто дома? — послышался из прихожей голос Дженни.

— Уже иду.

Мэри поспешно сгребла бумаги Майкла и запихнула их в нижний ящик стола. Обернувшись к двери, она заметила какой-то предмет, лежащий на стуле. Не зная, что это такое, Мэри подняла его. У нее замерло сердце, когда она прочитала отчеканенную на охранном браслете надпись: «Собственность управления полиции Байрем-Хиллз». Судя по всему, у Майкла гораздо более серьезные неприятности, чем она думала.

— Я принесла тебе кое-что поесть, — сказала Дженни, заходя в кабинет.

Мэри растерялась; она не могла открыть подруге всю правду о Майкле — по крайней мере, пока не могла. Затем у нее мелькнула мысль, что Дженни, возможно, все знает и именно поэтому Поль отправился за Майклом. Но, отмахнувшись от этой мысли, Мэри сунула браслет в карман.

* * *

Кухня была одним из самых любимых мест Мэри. Не слишком просторная, ей она подходила в самый раз. Мэри любила отделанные натуральным дубом разделочные столы и полки и блестящий металл мойки. Ей нравилось готовить; она относилась к стряпне как к искусству: подобно живописи или скульптуре, оно оттачивается со временем, требует таланта и терпения. Кроме того, на кухне нельзя обойтись без основ различных наук, и в первую очередь химии — избыток того или недостаток этого может привести к катастрофе. Мэри испытывала ни с чем не сравнимую радость, готовя ужин к возвращению Майкла с работы. И пусть эта старомодная привычка шла вразрез с современными тенденциями женского движения, Мэри было все равно. Ей это доставляло наслаждение.

— Господи, — ахнула Дженни. — Откуда все эти яства?

Мэри провела за плитой все утро, найдя в готовке успокоение, которого не испытывала уже целый месяц. Поэтому холодильник буквально лопался от разнообразных кулинарных излишеств.

— Я же говорила тебе, что наготовила на целую армию.

— И кто же все это съест? — поинтересовалась Дженни. Мэри хотела было ответить: «Майкл», но имя мужа умерло у нее на устах.

Дженни тотчас же спохватилась.

— Звонил Поль, — сказала она, беря Мэри за руку.

— Он разыскал Майкла?

— Да, я говорила с ним сегодня рано утром. Они остановились в гостинице в Берлине.

— В Берлине? И что он сказал?

— Да, почти ничего. Поль куда-то очень спешил; он сказал, что у н их все в порядке и они вернутся домой через пару дней, вот и все.

— У тебя есть номер телефона этой гостиницы?

— Поль мне его не назвал, — хитро улыбнулась Дженни.

— И?

Мэри слишком хорошо знала подругу, поэтому поняла: она что-то недоговаривает.

— Ну, скажем так, в нашей семье не один Поль умеет вести расследования.

— Какая же ты хитрая! — Мэри улыбнулась. — Мы можем им позвонить?

— Сейчас в Берлине глубокая ночь.

Мэри посмотрела на Дженни, несколько разочарованная, но заметно успокоившаяся.

— Ладно, позвоним, как только там наступит утро, — решила она. — По крайней мере, теперь нам известно, что они живы и невредимы.

Однако Дженни вовсе не была в этом уверена. Поль действительно заверил ее, что у них с Майклом все в порядке, но затем добавил, что им надо еще провернуть одно маленькое дельце, а это Дженни уже совсем не понравилось. Её муж отправился в Германию только для того, чтобы вернуть Майкла. Ему нечего там «проворачивать», если только…

Мэри накрыла стол в обеденном зале: ростбиф на ребрах под чесночным соусом, жареная молодая картошка и зеленый салат, который принесла миссис Макгинти. За ужином женщины по большей части молчали; беседа в основном шла о детях Буша и жаре, недавно накатившейся на город.

Было всего восемь часов вечера, однако Мэри чувствовала, себя так, словно уже далеко за полночь. Усталость навалилась стремительно; теперь сил у нее было меньше, чем даже неделю назад. Но и то немногое, что оставалось, истощали наркотики.

Дженни, уловив состояние подруги, перенесла беседу на диван в гостиную, где был накрыт десерт. Мэри с трудом поддерживала разговор; ей так хотелось говорить с Майклом, и хотя Дженни обнадежила ее, сказав, что они с Бушем вместе и у них все в порядке, окончательно рассеять тревогу могли только звуки его голоса.

Ее беспокойство становилось все более очевидным. Повинуясь порыву, Дженни открыла сумочку и, достав клочок бумаги, потянулась за телефоном.

— Но ведь сейчас звонить слишком поздно, — начала было возражать Мэри.

— Да? — склонила голову набок Дженни. — Не знаю, как у вас, но мой муж будил меня среди ночи из-за куда менее важных дел. Ничего, как-нибудь переживет. — Набрав номер, она передала трубку подруге. — Это прямой номер к ним в апартаменты.

У Мэри от волнения засосало под ложечкой; она почувствовала: как только убедится в том, что ее муж жив и здоров, так сразу же сможет спокойно заснуть, впервые за последние несколько дней. В трубке послышался непривычный сдвоенный гудок, какой принят в Европе. Затем второй. Мэри чувствовала себя как ребенок, который с нетерпением ждет, когда на Рождество откроется дверь в гостиную. Раздался третий гудок. Мэри посмотрела на Дженни. Ее улыбка стала натянутой; беспокойство возрастало. Каких размеров гостиничный номер? В Берлине сейчас пятнадцать минут третьего ночи. Почему Майкл не отвечает?

Дженни посмотрела на бумажку с телефонным номером, которую держала в руке, абсолютно уверенная в том, что набрала его правильно.

— Вероятно, они вышли в бар, чтобы пропустить стаканчик-другой на сои грядущий, — солгала она.

Сердце Мори стиснул страх. Помимо воли на глазах навернулись слезы. Что-то случилось, определенно случилось что-то очень серьезное.

А в трубке продолжали звучать безответные гудки.

* * *

Жизнь в танцевальном клубе «Ди хюле дер хэрте» («Логово беззакония») начинала бить ключом после полуночи. Этот один из старейших и самых известных берлинских клубов полюбился европейской элите. Заповедник для избранных, «Ди хюле дер хэрте» мог предложить все, от милого до омерзительного. Клуб располагался в одном из немногих зданий, которым посчастливилось пережить обе мировые войны. Когда-то, еще во времена кайзера Вильгельма Первого, здесь был оперный театр. Впоследствии многочисленные ярусы зрительного зала были переоборудованы в танцевальные площадки и комнаты отдыха. Сердцем клуба являлась большая сцена, чье оформление менялось каждую ночь, подобно декорациям к спектаклю. То она превращалась в бескрайнюю лужайку, то становилась угрюмой средневековой деревней. Сегодня сцена изображала улицы древнего Рима: на заднем плане величественный Колизей, гладиаторы, построившиеся в каре, чтобы отразить нападение стаи свирепых львов, закутанные в тоги женщины, падающие в обморок на руки торжествующим воинам. Огни стробоскопов, прожекторов и цветомузыки плясал и па декорациях и посетителях, озаряя сюрреалистическую оргию двух столкнувшихся тысячелетий. О таком упадке и разврате древнеримские императоры даже не мечтали.

Галерку оккупировали фотокорреспонденты в надежде запечатлеть интимный момент, который можно будет продать и растиражировать на весь мир. Молодые парочки всех убеждений и ориентации утопали в глубоких плюшевых диванах, сплетенные в безумстве страсти. Здесь жизненные ценности стоили очень мало, а мораль не стоила вообще ничего.

Музыка, навязчивым ритмом пульсирующая из подвешенных под сводами колонок размером с грузовые прицепы, представляла собой эклектичную смесь диско, новой волны и технопанка, — но до нее не было никакого дела Финстеру, который танцевал с двумя сногсшибательными красавицами, Одри и Воэнн. Они познакомились у дверей клуба и с тех пор не отходили друг от друга ни на шаг. Но хотя Воэнн понятия не имела, кто такой этот пожилой господин в сшитой на заказ куртке от Армани, Одри застолбила его, еще когда он только подходил к клубу. Август Финстер: обходительный, необычайно удачливый в делах и, что больше всего грело ей душу, баснословно богатый. Девушки, лучшие подруги еще с детства, проведенного в Лондоне, были просто абсолютно неотличимы друг от друга: черные с синим платья от «Прада», туфли на высокой шпильке от «Джино», колье с бриллиантовыми подвесками от «Картье» — они были одинаковы во всем, за исключением волос, ниспадающих длинными волнами. У Одри волосы были черные как ночь; у Воэнн — светлые, словно солома.

Сейчас девушки могли думать только о том, сколько им удастся выжать за страстную ночь любви «на троих». Они никогда не думали о себе как о продажных девках; они считали себя охотницами, чьей добычей являются состоятельные мужчины. Одри и Воэнн любили мужчин, обладающих деньгами и властью, так называемых хозяев вселенной, но и сами они тоже обладали властью: первобытной, животной, перед которой не мог устоять ни один мужчина из тех, с кем они встречались. Эти двое владели искусством заставить самого могущественного мужчину ползать на коленях и умолять, словно маленький ребенок.

Однако этот мужчина отличался от всех остальных. Большинство сильных мира сего выставляют свою власть напоказ, скрывая за ней свои слабости. В этом же чувствовалась неброская, спокойная уверенность, какая встречается нечасто: он знал о своем могуществе, но готов был демонстрировать его только в случае крайней необходимости. И какое-то время Воэнн даже начала подумывать о том, что сегодня ей придется отступить. В животе ощущалась странная тяжесть, но это не имело отношения к тем «колесам», которые она купила в туалете у Филиппа. Этот человек так отличался от других; его взгляд проникал сквозь все обольстительные уловки Воэнн в самое ее сердце. Казалось, его глаза обладали способностью просвечивать плоть и заглядывать в душу.

Однако мысль эта была мимолетной: подумать только, сколько стоят в наши дни хорошие шмотки и наркотики. К тому же с желудком у Воэнн с детства было не все в порядке.

Финстер двигался с изяществом, опровергавшим его возраст, ничем не уступая своим молодым партнершам. Это был танец победы; по его жилам мощными ручьями струился адреналин, порожденный предчувствием успеха. Он танцевал, ни о чем не заботясь, потому что цель была уже видна; скоро все препятствия будут устранены. Он отдал приказ убить — скрепя сердце, однако рисковать дальше было нельзя. Финстер презирал Симона, и если бы мог — если бы ему было позволено, если бы он был способен на это, — то с радостью лично спустил бы курок. В прошлом их пути пересекались уже не раз, и именно этот служитель церкви, похоже, почему-то возомнил своим священным долгом стереть Финстера с лица земли. Что ж, теперь это останется в прошлом.

Другое дело Майкл — по правде говоря, Финстер успел проникнуться к нему симпатией. Большинство людей, столкнувшись с непреодолимыми препятствиями, съеживаются от страха. Но Майкл оказался не таким; он обладал напористостью под стать той, какой отличатся сам Финстер. К несчастью, Майкл превратился в соперника, причем самого странного — такого, которым движет нечто помимо жадности или страсти. Майклом Сент-Пьером двигала любовь. И поэтому Финстер приказал его убить.

Финстер не имел ничего против верзилы-полицейского, однако Тэл так настойчиво требовал включить его в кровавый список, что он уступил. Тэл представлял собой одно из самых совершенных орудий зла, какое только доводилось встречать Финстеру среди людей. Абсолютно никакого почтения к другим и к жизни вообще. Наслаждение он получал только от человеческих страданий. До сегодняшнего дня Тэл был идеальным исполнителем: аккуратный, дотошный и беспощадный. Финстеру захотелось узнать, как отреагирует Тэл, узнав истинную личность своего заказчика.

Его нисколько не беспокоил отданный приказ. В конце концов, смерть — это этап жизни, пройти его суждено каждому. Этих троих надо рассматривать не как человеческие существа, а, скорее, как мух, которых надо раздавить. В конечном счете единственным существенным последствием их смерти станет устранение последнего препятствия, которое мешает Финстеру возвратиться домой.

Музыка продолжала оглушительно пульсировать. Одри принесла всем коктейли. Не прекращая ритмичных движений, все трое выпили по четвертому коктейлю за вечер.

— Девочки, авы опасные, — заметил Финстер, с улыбкой наблюдая, как Одри и Воэнн трутся друг о друга.

— Практика — верный путь к совершенству, — крикнула Воэнн, перекрывая гул музыки.

— А у вас много практики? Девушки разом улыбнулись.

— Полагаю, надо будет проверить, какого совершенства вам удалось достичь, — прокричал Финстер.

И они продолжили танцевать.