Пьер Гликштейн провожал взглядом самолет, пока вырывавшееся из его выхлопной трубы оранжевое пламя не скрылось из виду. В ту же минуту из леса выехал грузовик.

— Боши! — крикнул Пьер, но, оглянувшись вокруг, понял, что он один.

Немцы прорвались сквозь заграждение. Он мог лишь догадываться, что стало с пятью бойцами, охранявшими посадочную площадку с той стороны. Их отделяли от него два километра дороги. Сейчас его задача — спасти рацию, спасти Лили и то, что осталось от отряда.

С обеих сторон от грузовика по полю шли вооруженные винтовками немецкие солдаты. На крыше кабины был установлен пулемет, но Пьер не видел ни пулемета, ни пулеметчика, ни второго стоявшего в кузове немца, пока не раздалась очередь и пули не взрыли землю у его ног.

Гликштейн бросился к лесу. Метрах в ста от опушки стояла готовая тронуться отрядная машина. Как только он вскочил на подножку, сидевшая за рулем Лили нажала на газ. Она вела грузовик, на полной скорости лавируя среди деревьев, но, едва выехав на дорогу, они были вынуждены затормозить.

Поперек дороги лежала огромная ель. Взглянув на ее ствол, Пьер пришел в отчаяние. Он сам велел устроить заграждение, но не думал, что они свалят такое неподъемное дерево.

Все вылезли из машины. Один из бойцов взял топор и обрубил ветви посередине ствола, двое других начали пилить.

— Быстрее, — подгонял их Пьер. — Быстрее!

Он уже понял, что немцы будут здесь прежде, чем они успеют убрать ель с дороги.

Тофт следил за компасным курсом, высотой, скоростью и в то же время прикидывал, какие действия может предпринять противник. До Англии было около тысячи километров строго на север. Когда они взлетали, в лесу опять началась перестрелка между партизанами и немцами, а у немцев, вполне вероятно, была с собой рация. Они видели, как он поднялся в воздух, и, скорее всего, уже сообщили на ближайшую авиабазу. Кажется, севернее Лиона стоит эскадрилья Люфтваффе. Сколько истребителей они поднимут по тревоге? Возможно, три. Что же ему в таком случае делать?

В задней кабине Дейви тоже следил за приборами и думал о том, как избежать встречи с вражескими истребителями. Чтобы дотянуть до Англии, надо лететь строго по прямой. На предельной скорости — около трехсот сорока километров в час — двигатель будет слишком быстро жечь топливо. У любого самолета, с которым они могут столкнуться на пути, скорость будет как минимум в полтора раза больше.

Взяв из кузова гранатомет и две гранаты к нему — по одной в каждый карман, Пьер Гликштейн побежал обратно к опушке. Как ему объясняли, прицеливаться из гранатомета нужно так же, как при стрельбе из винтовки. Если граната попадет в грузовик, от него ничего не останется. На это Пьер не очень надеялся, но, даже и промахнувшись, он поднимет много шума. Суматоха хотя бы ненадолго задержит бошей.

Немецкий грузовик был уже гораздо ближе, и солдаты, рассыпавшиеся по полю по обе стороны от дороги, — тоже. Теперь Пьер мог хорошо разглядеть стоявшего в кузове офицера. Это был тот самый капитан Хаас, который по приказу из Берлина должен был через три дня с восемьюстами солдатами окружить Ле-Линьон и отправить в лагерь тысячу евреев.

Спрятавшись за деревьями, Гликштейн зарядил гранатомет, поднял его на плечо и направил на дорогу. Он решил подпустить немцев поближе, но уже через несколько секунд у него сдали нервы, и он выстрелил.

Граната немного не долетела до цели. Пьер видел, как она ударилась о дорогу и отрикошетила в грузовик. Одним выстрелом Пьер уничтожил и пулеметчика, и стоявшего в кузове офицера. Несколько пеших солдат тоже повалились на землю.

Гликштейн был ошеломлен столь разрушительным эффектом. Он сделал то, что должен был сделать — вступил в бой с противником и стал героем, по крайней мере в собственных глазах.

Теперь уже никто не узнает, видели его шедшие по полю солдаты или нет. Но после секундного замешательства они вспомнили, чему их учили, и обрушили на лес шквал огня. Пули сдирали кору с деревьев вокруг Пьера Гликштейна, и, прежде чем он успел пошевельнуться, одна из них впилась ему в шею.

Обнаружившая его Лили стала звать на помощь. На ее крики прибежали два бойца. Они отнесли командира к машине, но его уже было не спасти. Перед смертью Пьер пытался что-то сказать. Лили наклонилась к самым его губам, и, как ей показалось, он прошептал что-то про самолет, который обязательно должен долететь до Англии. Она не была уверена, что правильно расслышала.

Раньше Пьер Гликштейн помогал спасать беженцев-евреев поодиночке. На этот раз, сам о том не подозревая, он спас целый город.

Джо Тофт летел на предельно малой высоте, над самыми верхушками деревьев. Противник должен был предположить, что он полетит на север, и именно на этом направлении попытаться его перехватить. Поэтому он сначала повернул на восток, нырнул вниз с уступа плато, пролетел над Роной и, только когда впереди выросли освещенные луной вершины Альп, взял курс на север.

Обеими руками прижимая к себе Рашель, Дейви смотрел вниз на проплывавшие под крылом самолета затемненные города и деревни, длинные полосы голых полей. Оставалось надеяться, что у немцев в этом районе нет радиолокаторов. Держась поближе к земле, «Т-6» медленно летел на север, и даже Рашель со страхом ждала, что их вот-вот собьют, но прошел час, за ним другой, а они продолжали полет.

Еще через час в небе появились тяжелые облака. Самолет стал карабкаться вверх. Облачность, как выяснилось, начиналась на высоте три с половиной тысячи метров. Чтобы понадежнее скрыться, им пришлось подняться еще выше. Было холодно, но зато в облаках они были в безопасности.

Тофт сбавил обороты, чтобы экономнее расходовать бензин, а так как крейсерская высота у «Т-6» — всего полторы тысячи метров, он опустился как можно ниже. Временами они видели землю, а значит, и их самолет было видно с земли.

Служившая им прикрытием облачность тянулась до самой Голландии и рассеялась только над Северным морем. Судя по указателю уровня топлива, они летели с пустыми баками. Тофт связался по радио с базой и запросил свои точные координаты и инструкции на посадку. Он нацелился на полосу удаления в пятнадцать километров и с ходу приземлился. Когда «Т-6» подруливал к бараку пункта управления, двигатель чихнул и заглох — слава богу, уже на земле. Им оставалось рулить еще метров восемьсот. В конце концов самолет остановился. Они вылезли и некоторое время молча стояли на траве.

— Англия, — тихо сказала Рашель и заплакала.

Полет продолжался более четырех часов. Ноги у Дейви так сильно затекли, что, если б не молодость, он бы, наверное, упал. Они двинулись к бараку. Тофт и Гэннон смеялись и хлопали друг друга по спине. Рашель быстро справилась со слезами, но в отличие от мужчин ей сейчас было не до смеха. В восемнадцать лет она была вынуждена думать о вещах, о существовании которых она совсем недавно даже не подозревала.

На командном пункте Тофт доложил о прибытии. В такой час на месте был только дежурный офицер. Он вышел вместе с Тофтом на улицу, вручил ему ключи от джипа и пожал руку Дейви.

Вокруг стояла полная тишина. Дейви вдохнул прохладный ночной воздух и улыбнулся, уловив знакомые запахи авиационного топлива и скошенной травы. Он был дома, и рядом с ним была Рашель. Он взял ее руку и прижал к груди.

В ближайшей деревне им пришлось долго стучать в дверь, чтобы разбудить хозяйку гостиницы. Наконец распахнулось окно на втором этаже.

— Нам нужна комната для этой девушки, — крикнул Тофт.

Женщина спустилась и отворила дверь.

— У меня приличное заведение, — сказала она. — Для девушки комната найдется, но вас, мальчики, я не впущу.

Дейви попытался возразить:

— Мы с ней собираемся пожениться.

— Вот когда поженитесь, тогда и приходите.

Отведя Рашель в сторону, Дейви сказал:

— Утром у меня медицинское освидетельствование. Я зайду за тобой, как только смогу. Мне должны выплатить денежное довольствие за три месяца, так что мы с тобой богатые.

— Что мы будем делать завтра?

— Если получится, я возьму машину. Прокатимся, посмотрим достопримечательности.

— И куда поедем? Может, навестим мою школу?

Он дождался, пока наверху не зажегся свет. Открыв окно, Рашель послала ему воздушный поцелуй. Дейви ответил ей тем же.

Тофт ждал его в машине.

— Что мне нужно сделать, чтобы жениться?

— Обратиться к своему непосредственному начальнику, который рассмотрит твой рапорт и, в случае положительного решения, передаст его по команде.

— А кто теперь мой непосредственный начальник?

— Я, — улыбнулся Тофт. — Подавай рапорт. Возможно, я решу вопрос положительно.

Дейви не знал, как отблагодарить Тофта. В конце концов он сказал просто:

— Спасибо тебе, Джо, что прилетел за нами.

— О чем разговор. Смотаться во Францию — плевое дело.

Первую остановку пастор Фавер сделал в Бюзе, ближайшем от Ле-Линьона городке. Постучавшись в дом к тамошнему пастору, он спросил, не дадут ли хозяева временный приют изгнаннику. Пастор Перрен с женой устроили его на чердаке.

В Бюзе Фавер узнал об убийстве комиссара Шапотеля. Сидя в одиночестве на чердаке, он оплакивал смерть полицейского и свою собственную долю. И он, и его хозяева понимали, что теперь в Ле-Линьон снова нагрянет гестапо.

Перрен отправил жену на велосипеде в Ле-Линьон узнать последние новости. Вернувшись, она сообщила, что с Нормой и детьми все в порядке, но гестаповцы приходили с обыском и нашли на чердаке американский парашют. Как заявили гестаповцы, это доказывает, что пастор Фавер был сообщником террористов, застреливших комиссара Шапотеля. Фавера обвинили в убийстве.

Никто из прихожан в это, конечно, не поверил, успокоила его мадам Перрен. Но повсюду вывешены объявления: за информацию, которая поможет задержанию преступника, обещано вознаграждение, а тем, кто его укрывает, грозит расстрел.

Фавер убеждал себя, что это всего лишь еще одно испытание, посланное ему Господом. Но он уже не находил в себе той веры, которая поддерживала его в прошлом.

Решив, что, оставаясь в Бюзе, он подвергает слишком большой опасности пастора Перрена, его жену и детей, Фавер сбрил усы и той же ночью покинул их дом. Выйдя из города, он пошел куда глаза глядят. У него была Библия, свечи, при свете которых он сможет ее читать, и немного денег. В сорок три года он был еще крепок здоровьем и физически силен.

Пастор Фавер начал скитаться от городка к городку, от деревни к деревне, передвигаясь в основном пешком и по ночам, выбирая глухие проселки и прячась, едва послышится шум мотора или стук копыт.

Первое время он иногда позволял себе остановиться на ночлег в пасторских домах, где можно было поесть горячего, постирать белье, а то и принять ванну. Если в семье были дети, он читал им перед тем, как их укладывали спать, а потом сидел и разговаривал с хозяевами о войне, о церкви, о будущем. Стараясь его приободрить, те говорили: «Скоро во Франции высадятся союзники, а там, глядишь, и война закончится». Но Фавер думал лишь о том, что своим присутствием подвергает хозяев опасности, и на заре уже спешил прочь.

Пока у него оставались деньги, а одежда сохраняла более-менее приличный вид, он мог покупать себе еду. Когда же деньги кончились, он стал добывать пропитание, отыскивая на полях мерзлые кочаны капусты или оставшиеся в земле картофелины. Все, что находил, он съедал сырым.

Время от времени он писал письма — на чужие адреса, — надеясь, что они дойдут до его жены. Он писал ей, что здоров, хотя с каждым днем это все меньше соответствовало действительности.

Он ночевал на чердаках и в сараях. У него отросла косматая борода, волосы спадали на воротник. Когда-то белая рубашка стала бурой, ботинки прохудились.

Приходя в очередную деревню, Фавер первым делом искал объявления о розыске преступника, на которых крупными буквами было напечатано его имя. Уходя все дальше от Ле-Линьона, он добрался до Ардеша, соседнего с Верхней Луарой департамента, но и там видел на стенах домов свое имя.

У него кончились свечи, но оставалась Библия. Когда всходило солнце или вечером, прежде чем стемнеет, он раскрывал ее и читал, как правило, книги пророков из Ветхого Завета. Он искал то, что может придать ему сил и отваги, но по большей части находил лишь подтверждения вины — своей собственной вины и вины Европы. В конце концов он убедил себя, что в одиночестве несет на своих плечах вину целого континента.

От трех до четырех тысяч беженцев были обязаны Фаверу своим спасением, но это ему не помогало. Ему казалось, нет такого места, где он сможет получить прощение и почувствовать себя в безопасности. Его странствиям не будет конца.

Он был обречен скитаться, как Вечный жид.