Честно говоря, Хидэёси Тостоми не предполагал, что его друг соперник окажется сёгуном. А предполагать следовало бы. Он завещал завоеванное своему малолетнему сыну. Пожалуй, это даже больше, чем авантюра в Корее, говорит в пользу версии о безумии. Ведь Хидэёси не мог не знать, чем уже завершались подобные диктатуры. Тем не менее, именно так он и поступил. Кроме того, чтобы обеспечить пятилетнему Хидэёри Тоётоми хорошую будущность, был создан регентский совет. Среди пяти регентов оказался и знакомый нам Иэясу Токугава.

 

Выигранное сражение — еще не победа в войне

Все пошло примерно так, как было и при захвате власти со стороны Хидэёси Тоётоми. Самым богатым на данмё Японии был Иэясу Токугава. Его доход равнялся 2 557 000 коку риса в год (1 коку хватало, чтобы прокормить одного человека, и это «валютное» исчисление еще долго было в Японии). «Олигарх» сказали бы сейчас, и были бы совершенно правы.

Но к остальные «олигархи» из регентского совета обладали и серьезным влиянием, и богатством. И, что характерно, армиями. К тому же, Иэясу Токугава был уже весьма немолод (ему исполнилось пятьдесят шесть лет). Его боевая юность закончилась, теперь это был зрелый полководец и государственный деятель. В корейской кампании и прочих битвах последних лет он не участвовал, наращивая богатство и влияние. Токугава отлично использовал мировую, заключенную с Хидэёси.

Стало понятно, что планы этого человека простираются гораздо дальше регентства при малолетнем внуке крестьянина.

Как ни странно, более всего ему метали не коллеги-соправители, а некий даймё Мицунари Исида. Он был отмечен Хидэёси после того, как проявил себя не в бою, а на чайной церемонии. Ему довелось участвовать в корейской кампании, но при штабе.

Иэясу Токугава строил на него свои планы, надеясь, что Исида устроит необходимую ссору регентов и даст возможность начать войну на той пли иной стороне. Так оно и произошло.

Пока время было мирным, Иэясу разместился в замке города Осака, где встретился с первым англичанином, прибывшим в Японию. Капитан Уилл Адамс показался неплохим собеседником, а груз его корабля (конфискованный Токугавой) — очень неплохим дополнением к арсеналу (там были пушки и ружья европейского образца, а заодно — боеприпасы к ним).

Тем временем даймё «делали ставки» — Исида заявлял, что представляет интересы малолетнего наследника и вербовал союзников. Иэясу занимался тем же. Многие полководцы из «старой гвардии» оказались на его стороне, полуштатского штабиста Исиду они не очень-то жаловали.

Ветераны корейских войн вновь, как и в ходе экспедиции, поделились на два лагеря. Дон Антонио оказался среди сторонников Исиды, Като поддерживал Токугаву. Пожалуй, это решение оказалось роковым для христианства в Японии. А сам Иэясу Токугава ждал, когда противник сделает первый ход в игре. И вновь он не просчитался.

Союзник Исида Кагэкацу Уэсуги начал строительство крепостей в своей провинции. В 1600 г. Токугава пригласил его в свою ставку, дабы тот объяснил, зачем это в мирное время потребовались такие военные усилия. Сам Кагакацу не явился, но заявил через советника, что городские самураи вроде Токугавы могут сколько душе угодно коллекционировать предметы для чанной церемонии, а вот провинциалы коллекционируют вооружение.

Иэясу понял, в чем истинная подоплека дела: «коллекционеры оружия» намеревались вынудить его двинуть войска на восток, на провинцию Кагакацу, а в это время Осака будет захвачена. План сорвался, но самым любопытным образом: Токугава и впрямь двинул армию на восток, якобы намереваясь ударить по Кагакацу, носам отлично контролировал и ставку, и столицу. На самом деле, на «коллекционера» вполне нашел бы управу Одноглазый Дракон Дато со своим северным войском.

1 сентября 1600 г. Иэясу получил сведения о мятеже Исиды. Тот попался на уловку и перешел свои Рубикон. Первый удар Исида нанес по замку Фусими, расположенному вблизи Киото.

Штурм Фусими начался еще 27 августа, и командующий, хороший друг Иэясу Мототада Торин сделал все, чтобы затянуть время, зная: силы Токугавы на подходе. Но Исида проявил коварство: человек, жену и детей которого пригрозили распять, поджег башню замка. Тории отказался сдаваться или совершать сёпуку, вместо этого он предпринял несколько вылазок из крепости. После этого от его гарнизона осталось десять человек, и враг уже готовился праздновать победу. Пекин самурай хотел отсечь ему голову, но старый командующий назвался, и противник великодушно подождал, пока тот все же покончит с собой.

Затягивание времени сработало, к тому же Исида потерял при штурме много солдат.

Захват Фусими означал подкрепления для армии Исиды. Пока что с ним находились солдаты дома Симадзу и небезызвестного покорителя Пхеньяна Кониен (Антонио).

Иэясу выступил на запад. Среди его полководцев едва не возник поединок из-за тот, кому атаковать первым, но, к счастью, был вовремя заключен компромисс. И стратегические замки благополучно перешли в руки Токугавы.

Теперь противники оказались почти рядом. Исида вынужден был принять меры, дабы не оказаться запертым не в самой удобной крепости Огаки, не зная, что на это Иэясу Токугава и рассчитывал. Он надеялся втянуть Исиду в открытый бой, поэтому использовал все, что в его силах. А Исида твердо вознамерился задержать продвижение армии Токугавы, уйдя из крепости. Один из его союзников занял позиции у деревни Сэкигахара, туда же направились и основные силы Исиды. Погода им не благоприятствовала: дождь сменялся туманом, доставил неприятности и резкий ветер.

В свою очередь, Токугава повел свои войска, когда буря уже стихла. Но проблемы с погодой затронули и его. Утром 21 октября 1600 г. последовало сражение, решившее судьбу страны и персонально Иэясу Токугавы. Силы были не вполне равны: у Токугавы имелось 74 000 солдат, у Исиды — 80 000.

Историки говорят, что будущий сёгун не надел шлем. Токугава сохранял спокойствие. Несколько фраз для приближенных показали — он нисколько не сомневается в успехе. Лаконизм Токугавы достоин спартанцев: есть две вероятности, — сказал он, — или вернуться с окровавленной вражеской головой в руках, или тоже вернуться, но без головы.

Иэясу надеялся на подход армии его сына. Тогда преимущество было бы полностью на их стороне.

Туман рассеялся около восьми утра. Первой ударила армия Токугавы. Атака перешла в рукопашный бой, и силы Токугавы сильно потеснили армию западных провинций. Исида был готов рискнуть резервом. Его армия все же сумела потеснить атакующих, и все могло обернуться в его пользу. Но истоки поражения следовало искать в прошлом.

В свое время Исида возражал против назначения Хидэаки Кобаякавы командующим во время второй корейской экспедиции. Теперь они примирились, Кобаякава даже оказался на его стороне. Но прежняя обида, как поздно выяснил Исида, оказалась не забыта. На его приказ о наступлении на фланг противника Кобаякава никак не отреагировал. Мало того, Исиде пришлось выделить дополнительные силы на случай, если самураи Кобаякавы пойдут против него. Но эта мера вновь запоздала: такая атака была предпринята.

Иэясу Токугава, понимавший лучше прочих, что произошло, скомандовал общее наступление. Кроме того, на его сторону перешел еще один из союзников Исилы.

Теперь армии западных провинций оказались по власти самого худшего врага любой армии на ноле битвы — истерического вопля: «Нас предали!»

Исиде пришлось бежать. Иэясу Токугава понял, что битва выиграна, и лишь тогда надел шлем с забралом. Он торжественно приступил к выслушиванию рапортов, осмотру голов. Одного из раненых сподвижников перевязал самолично. Принял предателя Кобаякаву. Упрекнул сына, подошедшего, наконец, со своей армией, за опоздание…

Создается впечатление, что этот человек уже с самого утра действовал ради историков, которые подробно распишут все его поступки. Правда, в битве при Сэкигахаре не было уничтожено главное препятствие — слишком юный и слишком опасный Хидэёри Тоётоми, сын друга-врага.

Война шла не только в центре, но и по всей стране. Ревностный буддист Като, сторонник Токугавы, не упустил случая пограбить владения дона Антонио, очень по-буддийски сведя с ним счеты, пока тот был в битве. Старый владетель Хосокава, тоже симпатизировавший делу Токугавы, был осажден в своем замке. Но из-за уважения к его годам и поэтическому творчеству противники стреляли холостыми залпами из своих орудий. В ряде провинций даймё провели рекрутские наборы, отбросив все указы о владении оружием.

Сам Юкинага Кониси, он же дон Антонио, принял не самурайскую смерть, а кончину христианского рыцаря. Он бежал после битвы, был схвачен, ему приказали покончить с собой. Антонио заявил, что не сможет этого сделать, поскольку лишь по воле Бога можно прервать жизнь. Его провезли по Киото и предали казни в Рокудзё. А узнавший об этом Като немедленно устроил массовое преследование христиан на Кюсю.

 

У пяти нянек…

Теперь предстояло разобраться с «дитем пяти нянек» — Хидэёри Тоётоми. Но с этим, как всегда, Токугава решил не спешить. К тому же, отец юного «диктатора» не провозгласил себя сёгуном. Зато это сделал Иэясу Токугава. В конце концов, у него было на это больше нрав: Нобунага и Хидэёси не были потомками Минамото, а Иэясу состоял и родстве с первым сёгуном.

И в 1603 г. сёгуном стал Иэясу. Соответственно, правительство стало вполне соответствовать понятию «военная хунта». Он возобновил многие традиции — например, правление из достаточно отдаленного от столицы города. Таким городом стал Эдо. Соответственно назван и период (хотя очень часто его обозначают еще четче — период Токугава).

Правительство самураев, действовавшее в интересах этого сословия, существовало более двух с половиной веков.

Токугава приступил к «раздаче слонов». Владения кланов даймё, которые выступили на стороне противника в битве при Сэкпгахарс, уменьшились. Владения сторонников Иэясу Токугавы увеличились. Некоторые из владетелей разорились. Некоторые выстроили крупные замки, которые сохранились и сейчас. Самый важный из них — это замок Эдо, где сейчас располагается резиденция его величества императора Акпхито.

Увы, Хидэёри Тоётоми разоряться добровольно не пожелал. С «дитем пяти нянек» новому сёгуну пришлось серьезно поработать. И гут очень хорошо помогли кое-какие проекты, которые Хидэёри унаследовал от уже ощущавшего безумие отца.

Как известно, Хидэёси хотел обеспечить сыну хорошее будущее. Для этого, собственно, и устраивалась «охота за мечами». Для этого и перековывали их если не на орала, то на столь мирную продукцию, как гвозди и болты для гигантской статуи Будды. Хотя землетрясение уничтожило суперстатую, о гневе высших сил отчего-то не говорилось. (Хотя, право, им было на что разгневаться). Хидэёси намеревался восстановить этот памятник своей эпохи. И заняться этим (естественно, профинансировав проект) Иэясу Токугава предложил юному наследнику диктатора. В 1602 г. статуя была почти что восстановлена, но огромный пожар уничтожил ее целиком. (Конечно, и на сей раз все можно списать на высшие силы, но вот вопрос — не располагались ли эти силы гораздо ближе, например, в замке Эдо?) В 1608 г. работу над статуей возобновили, 100 000 человек трудились на «стройке века», а из казны Хидэёри текли финансы. Текли они в никуда.

Тем временем Иэясу Токугава совершил то, что обыкновенно проделывали императоры: отказался от титула сёгуна в пользу сына, Хидэёри Токугавы. Но это прошло фактически незаметно: власть оставалась за отцом до самой его смерти.

Неприятности для дома Тоётоми начались, когда в 1614 г. был отлит гигантский колокол для статуи. Надпись на 72-тоннном бронзовом варианте «царь-колокола» — вещь, безусловно, ответственная. Но чтобы она привела к крушении) клана всесильного диктатора… Тут нельзя не оцепить способности Иэясу Токугавы и его отличное знание исторических прецедентов. А прецедент такого рода, который привел к ссылке министра Митидзанэ, был в период Хэйан. И Токугава наверняка хорошо помнил о нем.

Итак, перевод надписи не вызовет у нас никакого удивления: «Да будет государство мирным и процветающим». И к чему тут, скажите, можно придраться? Но нужно помнить — иероглифы в Японии, как правило, имеют два прочтения: собственно японское и «китайское» (которое вряд ли поймет не сведущий в японском языке китаец). Звучало это в «китайском» варианте, как «кокка анко». Знаки «ка» и «ко» можно прочесть еще и как «нэ» и «ясу». Имя бывшего сёгуна оказалось разорванным! Какой позор! А нет ли тут, случайно или не очень, какого-то заговора?! В любом случае, это не просто ошибка…

Еще одна оскорбительная фраза в этой злосчастной надписи переводится так: «На востоке оно приветствует бледную луну, а на западе прощается с заходящим солнцем». Это что еще за «бледная луна» на востоке? Случайно, не сёгун ли в Эдо? А на западе, стало быть, Хидэёри… И он посмел сравнивать себя с солнцем и намекать, что его ранг выше?

Повода вполне хватило. А дальше появился слух, будто бы Хидэёри набирает самураев для дополнительной охраны замка Осака… Якобы он зачем-то делает большие запасы продовольствия в резиденции…

Все это было совершеннейшей ложью. Сам юноша совершенно не думал о войне и даже не стал закупать большую партию пороха из провинции Хирадо (зато ее купил Иэясу Токугава). Но к октябрю 1614 г. ему пришлось предпринимать определенные меры для защиты — и подтвердить пущенные ранее слухи.

Экс-сёгун закупал орудия и боеприпасы. Но ведь это были превентивные меры! Хидэёри пришлось осенью 1614 г. включиться в «гонку вооружений».

Хидэёри пытался заключить союз с крупными даймё, но все они или были на стороне бывшего сёгуна, или предпочли на всякий случай отмолчаться. Он остался почти что в одиночестве.

Самураи, пришедшие в замок Осака, были, в основном, ронинами — неким аналогом европейских странствующих рыцарей. Буквально это означает «человек-волна» (а в России сказали бы — «перекати-поле»). Хотя, в отличие от Европы, становились ими иначе: их прежние господа были казнены, а сами они оказались безработными. И могли получить в случае победы все, а терять им, кроме своих жизней, было уже нечего. Среди этого сословия оказалось довольно много христиан. Это впоследствии усилило катастрофу для католичества в Японии.

Тем не менее, у Хидэёри собралась внушительная армия почти в 100 000 человек. К тому же, замок Осака считался мощнейшей крепостью страны. Рельеф местности тоже благоприятствовал защитникам. Имелась и неплохая по тем временам артиллерия.

В начале ноября 1614 г. Иэясу Токугава отмобилизовал войска в Эдо и его окрестностях. Он двинул армию на резиденцию Хидэёри.

Форпосты на окраинах города были захвачены к концу года. Токугава вновь проявил неторопливость и тщательно готовил штурм. Первые попытки прорвать оборону замка оказались неудачными, но это была лишь разведка боем. Сын «грозного старца», Хидэтада Токугава, высказался за общий штурм, но отец приказал начать артподготовку. Увеселительной поездкой взятие замка не стала, однажды сам Иэясу Токугава чудом избежал гибели от аркебузных пуль.

Произошло еще несколько стычек. Время было на стороне Хидэёри, поскольку теперь из войск экс-сёгуна вполне могло начаться бегство вынужденных союзников. Но хороших дипломатов среди защитников замка, видимо, не нашлось. Зато нашелся предатель в собственном замке. Правда, заговор был раскрыт, и подкупленный человек поплатился головой.

Попытки подкупа не удавались, и тогда Иэясу Токугава, будучи неплохим психологом, обратил внимание на то, что в замке находится Ёдогими, вдова диктатора и мать Хидэёри. И мирные переговоры было решено провести с ней. А для начала следовало заставить Ёдогими задуматься, а так ли уж нужно выдерживать эту осаду? Для этого артобстрел был специально сконцентрирован по женской половине дворца, и несколько слуг погибло. Кроме того, войска поднимали жуткий крик у стен замка, разве что не использовали те трубы, которые прославили осаду Иерихона. А дама по имени Цубонэ Ата вела переговоры. И Ёдогими начала просить сына пойти на мировую. Единство в осажденном замке рушилось.

Кое-кто из защитников замка понимал, сколь коварен Иэясу Токугава. В свое время он уже вел переговоры с монахами из «прямодушных». Одной из статей договора стало возвращение храмов в первозданный вид. Когда же самураи Токугавы сожгли эти храмы дотла, Иэясу сообщил разгневанным монахам, что договор выполнен буквально: ведь первоначально никаких храмов здесь не стояло.

Такое можно сравнить лишь с попыткой заключения договоров с самим чертом!

Наконец, мать и ее свита убедили юношу. Иэясу Токугава торжественно подписал собственной кровью договор, который вовсе не собирался выполнять. Хидэёри мог свободно выбрать место жительства, ронины получали помилование, давалась клятва не поднимать мятежей против сёгуната. Между прочим, Иэясу намекнул, что если война закончилась, то надо засыпать внешний ров замка. Но в текст договора это пожелание не вошло.

21 января 1615 г. договор был заключен. А 22 января армия Иэясу (вроде бы, распущенная, но на самом деле большая ее часть просто отошла) стала засыпать рвы и сносить укрепления. Командиры в замке протестовали, им объяснялось, что это, вероятно, досадное недоразумение. А работа продолжалась.

Теперь укреплений в замке не стало, поскольку восстановить их оказалось бы весьма сложно. «Пацифизм», как правило, не доводит до добра. И весной Иэясу Токугава вновь оказался под стенами замка Осака. Предлогом для начало войны стали слухи о восстановлении укреплений и нарушении договора.

Хидэёри и в самом деле удалось спешно набрать армию в 120 000 человек. И среди них снова оказалось много христиан. Они перешли в наступление на Пару, попутно сожгли торговый город Сакан, надеясь разбить войска Токугавы но отдельности, прежде чем те сумеют начать осаду.

2 июня, ясным летним днем, войска сошлись у реки Хирано. Все понимали, что это — последняя битва перед долгим миром, кто бы не победил. Сам Хидэёри оставался в замке.

Битва оказалась весьма нелегкой. Иэясу Токугава был столь обеспокоен исходом, что самолично бросился в схватку и получил тяжелое ранение копьем. В войсках экс-сёгуна раздался даже вопль: «Нас предали!» Все могло кончиться самоубийством Иэясу. Но этого не произошло, и армия Хидэёри была оттеснена.

Превосходящие силы Токугавы отбросили «мятежников» к замку Осака и ворвались в сам замок. Хидэёри и сто мать покончили с собой в горящей цитадели. Последним из клана Тоётоми был обезглавленный восьмилетний мальчик, сын Хидэёрн. Казнили и огромное число ронинов.

Так и завершилась история дружбы-вражды Иэясу Токугавы из клана Тоётоми. Должен был остаться кто-то одни. Он и остался — правда, всего лишь на два года. Но его династия задержалась на сёгунском посту надолго.

Иэясу Токугава участвовал в своей первой битве в семнадцать лет, а последнюю выиграл, когда ему было уже за семьдесят. Зловещий и грозный политик и герои был похоронен в храме Никко и обожествлен. Тосё-гу — так назван этот ками, солнечный бог Востока. Даже этим он посмертно ответил на оскорбительную надпись на колоколе.

 

Прежде чем перейти к одной из самых неприятных страниц японской истории, нужно чуть подробнее рассказать о социальной системе, установленной в стране стараниями двух заклятых друзей — Хидэёси Тоётоми и Иэясу Токугавы. Система эта оказалась незыблемой и могла бы привести к самым отвратительным последствиям, если бы не революция-реставрация Мэйдзи.

Подобная система возникла в Сиаме в конце XVIII века, когда династия выходцев из простонародья, правившая около века, расплодила такое количество знати, связанной кровными узами с царствующим домом, что, когда страну атаковал внешний враг, защищать ее оказалось просто некому. Бездарный король после захвата столицы погиб, скитаясь в мире, который видел разве что из окон дворца. К счастью, в конце концов отыскался военный гений вроде Ли Сун Сина, который смог остановить катастрофу — но лишь после того, как блестящие аристократы ушли — кто в бега, а кто и в круг перерождений. После этого ему уже никто не смог помешать воевать. Но это уже совсем иная история…

 

Кому при сёгунате было жить хорошо (а кому — не очень)

Понятно, что во главе Японии стоял император. Но он был верховным жрецом и символом — да таким, что его почти никто не видел. Император оставался в Киото, время бедствий для династии миновало. Но власть его была такова, что европейские посланники обращались в XIX веке к сёгуну, как к «его величеству», и были очень удивлены, что в Японии есть еще какой-то государь.

А реальной властью и полномочиями обладал клан Токугава. Экономической властью — тоже, ему принадлежала пятая честь всех земель страны. Высшими даймё были владетели трех провинций — Овари, Кии и Мито. Они происходили непосредственно от Иэясу Токугавы.

Даймё гокамон тоже принадлежали к клану Токугава, к младшей линии наследования, за которой сохранялась фамилия Мацудайра. Ниже следовали даймё — удельные князья. У них тоже имелись свои ранги.

Фудай-даймё — это наиболее верные вассалы Токугавы, союзники Иэясу в битве при Сэкигахара. Хотя владетелями они были не самыми крупными, но посты в правительстве бакуфу оказались, естественно, за ними. В среднем их доходы составляли до 50 000 коку риса в год, что немало — но у иных было и побольше. Таких семейств было приблизительно 150.

Тодзама-даймё («посторонние») могли обладать гораздо большим достатком. Но это были те, кто замирен уже после битвы при Сэкигахаре, а значит, и на высокие посты им рассчитывать не приходилось. У иных был доход и до 2,5 миллионов коку риса. Этим и приходилось утешаться, — и не рыпаться, поскольку владения их находились в отдалении от Эдо, а рядом располагались земли фудай. Под негласным надзором союзников клана Токугава они и находились. И не дай им Будда возвести хотя бы второй замок в своей провинции! А если он уже был, его следовало срыть. Даже ремонт замка не обходился без разрешения сёгунской ставки.

Хатамото («знаменнные») — это уже не даймё (для которых нормой дохода было 10 000 коку риса). Эти наследственные вассалы сёгуна, которых было около 5 тысяч, имели меньше доходов, но все же были феодалами.

Гокэнин («домашние») тоже считались вассалами сёгуна, но они служили ему за жалование и жили, в основном, около его замков.

О ронинах — безземельных самураях — мы уже говорили.

Существовала и разнарядка на случай мобилизации: сколько солдат должен выставить тот или иной феодал. Это определялось в зависимости от его доходов.

Эта система вполне сходна с европейской феодальной лестницей, хотя и имеет несколько отличий. Все перечисленные категории и составляли высшее сословие (естественно, вместе с вассалами крупных феодалов).

Все же остальные жители Японии оказались людьми низшего сорта, простонародьем. Ниже крестьян были только «эта» наследственная каста париев. Крестьяне уже потеряли право на свободное ношение оружия. Пожалуй, это можно сравнить с маниакальным желанием властей совсем другой страны не дать людям права на самооборону после 1917 г. Понятно, что и в одном, и в другом случае речь идет о страхе тех самых властей перед вооруженным народом. Но право на ношение оружие (естественно, не для сумасшедшего) — это право быть человеком. Не забудем: история процветания США началась с того, что правительство предоставило народу право на оружие — и на самозащиту. И до сих пор революций там как-то не случалось…

Вместе с оружием японские «простолюдины» теряли и остатки самоуважения. Если крестьянин оскорбил самурая (или если тому показалось, что его оскорбили), он мог смело убить безоружного. Притчу о самурае, оскорбленном простолюдином и взявшемся за меч, мы уже приводили. Конечно, можно счесть ее дзэнским коаном, повествующим об остроте катаны. Но сюжет очень не случаен. Катана породила власть.

И вполне понятно, что наследственная неограниченная власть рано пли поздно ведет к процветанию разного рода Салтычих — проще говоря, патологических личностей. В Японии таковые появились даже раньше, чем их российские аналоги. О полулегендарном императоре Бурэцу мы уже знаем. С той поры правящая династия стала намного мягче и добрее нравом. Но о феодалах этого, увы, не скажешь.

Нужно сказать и о преследованиях христиан. Политика, которую в последние годы жизни проводил Хидэёси, продолжалась с новой силой при сёгунах из клана Токугава. Нужно сказать, что христиан в Японии к тому времени было около 300 000, многие из них имели право ношения оружия, а поэтому могли расцениваться, как потенциальная угроза. Но создастся впечатление, что дело оказалось не только в этом. Христианство — это личная ответственность перед Господом за свои деяния, добрые и злые. А значит, христианство фактически отменяет ответственность коллективную. Новая религия — это и равноправие братьев во Христе. (Конечно, все эти понятия гораздо ярче высвечены в протестантизме, но и католичество вызвало неприязнь тех, кто стремился к удержанию на вершине власти своих родов, взлетевших туда благодаря деяниям предков).

 

Восстание на Симабара

Обычно считается, что восстание на полуострове Симабара это, прежде всего, религиозное выступление. Однако такое утверждение не совсем полно. «Мятеж» начался в 1638 г. как бунт крестьян, которых возглавили несколько ронинов. Бунт был очень даже обоснован: как раз тамошний даймё, Сигэхару Манукура, был бы вполне понят и оценен но достоинству российской помещицей Дарьей Салтыковой, жившей через сто с лишним лет после пего, во времена, которые отчего-то принято называть «золотыми екатерининскими». Проще говоря, было у Сигэхару хобби — он любил пытать людей, самозабвенно предаваясь этому гнусному занятию.

Кстати говоря, вопреки распространенному мнению об «изощренной азиатской жестокости», в Японии по части пыток и казней не изобрели ничего, что не было бы известно в тогдашней Европе. Скорее уж, намечалось некоторое отставание. Это не аргумент в пользу Японии, но доказательство «цивилизованности» Европы на излете средневековья и даже в начале Нового времени. И если жители европейских монархических стран рванулись в Новый Свет (хотя и там поначалу не обошлось без чудовищных жестокостей), то на это имелись очень веские причины.

Запад острова Кюсю всегда считался бедным районом, как и прилегающие острова. После окончательной победы дела Токугавы туда бежали многие ронины, спасаясь от преследований. Они оказывались в христианских деревнях, где находили приют. Но эти общины не оставляли в покое. Еще один род даймё, Тэрадзава, глава которого сам, вероятно, какое-то время был приверженцем христианства, устроил настоящую охоту на христиан. Было введено и такое наказание для не желавших отрекаться и топтать ногами иконы, как сожжение. (А в Европе в это время вовсю горели еретики). Но верующие, несмотря на подписание клятв, оставались тайными христианами.

Клятва в лояльности, приведенная в книге А. Морриса «Благородство поражения», потрясает тем, что основана как раз на якобы отвергаемой религии. «На протяжении многих лет мы были верующими христианами. И все же, мы поняли, что христианская религия есть религия зла….Таким образом, мы подтверждаем это заявление в письменном виде перед вами… Никогда более не отойдем мы от нашего отречения, даже в самом тайном уголке сердца. Если же когда-нибудь нас посетит пусть самая ничтожная мысль, да покарает нас Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой, Святая Мария, все ангелы и святые. Да откажемся мы ото всей милости Божьей, отринем все надежды, подобно Иуде Искариоту, став посмешищем для всех людей, не вызывая ни у кого ни малейшей жалости и умерев наконец жестокой смертью и претерпев все муки адовы без надежды на спасение. Такова наша христианская клятва».

1637 год выдался неурожайным, а владетели, вместо снижения налогов, подняли их. Очередные зверства феодалов и стали искрой, из которой разгорелось восстание. Сигэхару творил то, что на Руси называлось «поставить на правеж» — иными словами, взыскивал недоимки, пытая, а то и сжигая заживо людей. Методы были примерно теми же, которые приписывают римскому императору Нерону — даже то, что зверская казнь проводилась ночью ради зрелищности. Кроме того, он практиковал захват заложников из числа собственных же подданных — как правило, это были жены и дети крестьян. Когда в очередной раз была схвачена дочь старосты деревни, обезумевший отец убил представителя местных властей.

В соседнем владении, где правил дом Тэрадзава, дела обстояли не лучше. Тайно верующий крестьянин обнаружил, что старая икона, которую он хранил в сундуке, обрела оклад. Весть о чуде дошла не только до единомышленников, но и до врагов. Людей схватили прямо во время литургии, после чего казнили. Жители деревни после объявления о казни вывесили в день Вознесения флаги с христианскими символами, а управляющего, решившего помешать празднованию, они убили. Теперь иного выхода, кроме восстания, не оставалось.

Так что «мятеж» разразился отнюдь не из-за религиозного фанатизма.

Восстание началось 17 декабря 1637 г. Как правило, его участники были почти безоружны. Но оружие быстро добывалось в бою, поскольку руководили действиями люди военные. Порой в повстанческую армию уходили целыми деревнями. Первыми откликались на призывы старосты деревень, многие из которых служили под началом таких людей, как дон Антонио.

Вскоре появился и лидер, о котором следует сказать отдельно — а заодно и о всей непохожести японского христианства на наше современное понимание этой религии.

 

Лидер

Известно, что Амакуса Сиро (он был крещен, как Иероним (Жером), собственно, это и есть имя «Сиро», а его японское имя — Масуда Токисада) происходил из тех же кругов, что и остальные лидеры восставших — его отек был самураем-христианином. Его биография не вполне ясна, поскольку впоследствии многим хотелось ввести в эту историю элемент чуда. Так, утверждалось, что писать и читать он начал в четыре года, уже в детстве обладал сверхъестественными способностями.

Не вполне понятно главное: почему юноша, не будучи военным-профессионалом, стал вождем восставших? Он оказался во главе армии в 40 000 человек. Возможно, что он был «символом» в полном соответствии с традициями императорской Японии, а регентами оказались люди вроде его отца. Тем не менее, это был явно весьма образованный и талантливый человек.

И вот тут появляется еще одно обстоятельство: юноша был провозглашен «тэндо» («ребенком Неба», что можно перевести и как «мессия» или даже «Сын Божий»), явившимся, чтобы дать свободу угнетенным.

Вскоре в заложниках оказались родные Амакуса Сиро. Их допросили и принудили написать послания в лагерь восставших, в которых они умоляли лидера отречься от Христа и оставить повстанческий лагерь. Ответа не последовало.

Первые атаки были связаны с захватом оружия. Постепенно крестьянское воинство училось противостоять регулярной армии, имелись планы взятия замка Симабара.

Эффективные меры против восставших приняты не были. Отчасти это связано и с указом бакуфу о том, что ни один даймё не должен предпринимать военных мероприятий без согласования с центральной властью. К тому же, феодалы поначалу приуменьшали масштаб «мятежа», полагая, что крестьяне разбегутся при появлении самураев. (И это более чем странно, поскольку в XVI веке о крестьянах думали иначе). Отваги, доходящей до фанатизма, не ждал никто.

Карательная экспедиция в Симабара собралась без всякой спешки.

 

Осада и гибель восстания

Тем временем восстание распространялось, им были охвачены острова Амакуса. Вот тогда сёгунат разволновался не на шутку, подозревая, что «мятежникам» оказывают помощь португальцы (что было неверно). Восставшие разгромили войска Сигэхары и карателей, после чего были готовы захватить город Нагасаки. Но все же взять замок Симабара им не удалось, и тогда было принято решение создать укрепления в покинутом замке Хара. Лодки, перевозившие повстанцев с островов, несли символ Распятия.

Тем временем по приказу командующего карателями покинутые деревни на островах были сожжены. Те, кто остался, погибли, командующий Итакура приказал сжечь их, включая детей.

Войска восставших в замке Хаара были организованы по принципам, принятым в армии. Имелись главнокомандующий (его провозгласили сёгуном), штаб, своя артиллерия и саперы, полевые командиры. Конечно, вооружение было не из лучших, а нехватка боеприпасов приводила в отчаяние и командующего, и штаб. Но даже то, что имелось, прореживало ряды самураев, которые больше были знакомы с боем на мечах. В ход шли и крупные камни, летевшие на атакующих карателей с катапульт.

Боевой дух, конечно, не может заменить боеприпасы, но позволяет продержаться какое-то время. А у восставших он был. Они шли в бой и именем Иасу (Иисуса) и Сантияго (святого Иакова). Проповеди читал им сам Амакуса Сиро.

Использовались и «письма-стрелы», в которых заявлялось о целях восстания. Главным было прекращение преследований христиан. Ими говорилось, что цели выступления — не от мира сего, а земная жизнь их не заботит, что они были бы готовы прийти на помощь правительству, подавляющему своих врагов, в любое другое время. Но теперь пришло время сражаться под руководством «посланника Небес», и земные цели мало значат.

Для разгрома восстания теперь выделили войско в 100 000 человек. Но, невзирая на их отличное вооружение, моральный дух оказался низок, а руководство — достаточно бестолково. Обстрелы оказывались неудачными, а среди самураев различных кланов вспыхивали ссоры, доходившие до открытых столкновений.

План подкопа сорвался, обороняющиеся быстро превратили тоннель в забитую канализацию. Атакующими использовались и шпионы-ниндзюцудзукаи. Их сведения несколько облегчили атаку. Но в бакуфу понимали, что «мятеж» может перекинуться и на иные регионы. Новым командующим карателей стал Нобуцуна Мацудайра, особо доверенный даймё. До этого Итакура дважды предпринял штурм, надеясь избежать бесчестия и был разбит, сам же погиб.

Мацудайра решил не повторять бесплодных попыток, а хорошо блокировать замок Хара. Первым делом он пообещал помилование всем, кто добровольно сдастся, посулил им даже освобождение от податей. Но это не прошло, требования восставших о разрешении христианства оставались неизменными.

Тогда японское правительство привлекло голландцев и китайцев в Нагасаки к подавлению «мятежа». Европейцы были вынуждены действовать, хотя и с неохотой (хотя восстание, христианское или какое-либо другое, могло помешать их торговым интересам) Обстрел, выполненный голландскими кораблями с моря, оказался достаточно эффективным.

Мацудайра объяснил желание призвать голландцев желанием испытать их. Оказалось, что распоряжение японских властей для них важнее жизней братьев во Христе. В «письмах-стрелах» самураев высмеивали за трусость: выяснилось, что простолюдины воюют лучше.

Командующий вновь пообещал прошение всем, кто захочет уйти, предлагая взамен отправить в замок семью Сиро. К тому же, как заявлял он, сам «сёгун» восставших — практически мальчик, кто-то распоряжается за него. И если он покинет замок Хара, его не станут преследовать.

В качестве парламентера использовали малолетнего племянника Амакусы Сиро (тоже заложника). Он вернулся из замка, принеся даже сверток с продовольствием для заложников. Атакующие должны были понять, что ситуация с провизией в замке не столь страшна.

Но ответ был один: восставшие действуют но воле Бога. Любой компромисс нереален.

А припасы в действительности истощались, и трагический финал оказался близок. Дерзкая вылазка, возглавляемая самим «сёгуном», нанесла немалый ущерб осаждающим, но путем к победе не стала. Зато выяснилось, что многие из убитых при этом восставших находились в крайней степени истощения. Теперь подошло время общего штурма. Правда, планы Мацудайры несколько нарушились, атака началась раньше, но вполне сытые самураи не могли расправиться с сопротивлением еще два дня.

Многие из защитников крепости сами бросались в огонь, чтобы не попасть в плен. Такой поступок сравним разве что с «гарями» русских раскольников в том же XVII веке. Некий даймё, присутствовавший при этом, в своих воспоминаниях восхищался столь героической смертью людей низкого звания.

Оставшихся в живых убивали, как водится, считали отрезанные головы. «Один алчный самурай из отряда Набэсима так жаждал произвести впечатление на свое начальство, что купил у другого солдата несколько носов и представил их в качестве собственных трофеев. Уловка, однако, стала известной, и ему приказали взрезать себе живот, — так внезапно окончилась его жизнь», — сообщает А. Моррис. Сам Амакуса Сиро погиб именно так.

Стоит сказать и о некоем Эмоносаку Ямаде, который (единственный среди восставших!) уцелел. «Военный художник» «сёгуна» и его приближенный предал своего вождя. Он отправил «стрелу-письмо» с предложением поджечь замок и дезертировать, а лидера сдать властям. Но план сорвался, а Ямада был приговорен к смерти обороняющимися. Но атака освободила этого человека. Если Амакуса Сиро был для восставших мессией, то Ямада оказался Иудой. Видимо, добро не всегда побеждает зло, ибо он был взят Мацудайрой в качестве слуги.

Все родственники вождя были казнены, а замок Хара снесен до основания, дабы он не служил местом паломничества.

 

Неутешительные результаты

Восстание не только окончилось провалом, но и ухудшило положение крестьян. Оно оказалось весьма удобным лишь для бакуфу. Большинство христиан-самураев погибло. Правда, самые жуткие методы правления в провинциях все же отменили, но снижения налогов не последовало.

Но самое страшное — еще большее ужесточение политики в отношении христиан. Области, где произошло восстание, заселялись крестьянами из других частей страны. Отступников заставляли повторять ритуальное попрание икон. В случае обнаружения приверженцев христианства проводились самые жесточайшие репрессии. Бакуфу действовало точно теми же методами, что и инквизиция в Европе. (Любопытно, что в те годы некоторые из европейских инквизиторов, направленные в Японию, сами оказались под угрозой «милосердного наказания без пролития крови»).

Япония постепенно становилась «сакоку» — закрытой от внешнего мира страной. Торговля с Португалией теперь оказалась под запретом. Лишь «проверенные» голландцы могли в ограниченном количестве прибывать в определенные порты. И так продолжалось двести лет.

Кроме того, японцам запретили покидать страну, а тем, кто был в это время вне архипелага, запретили возвращаться. Последний указ чем-то напоминает законы, принятые большевистским правительством в СССР, когда возвращение без разрешения стало преступным. (Другие подобные прецеденты автору неизвестны).

В 1640 г. правительство бакуфу «милостиво» предало легкой смерти через отсечение головы португальских посланников, просивших о смягчении запрета. При этом посланник сёгуна пригрозил смертью за подобное нарушение и королю, и христианскому Богу, и даже самому Будде!..

Еще одним весьма странным результатом оказался крах невероятно странного проекта. Еще в 1624 г. несколько кораблей Сигамасы Мацукуры (отца извращенца Сигэхары) оказались занесенными на Филиппины. Он обратился к сёгуну с предложением о подготовке экспедиции вторжения. Голландцы надеялись, что это нанесет удар интересам враждебной им Испании и помогли бакуфу в организации предприятия. Но после восстания от него отказались. (Проект был реанимирован лишь во время Второй Мировой).

Сёгунат вновь заинтересовался европейской военной техникой, в частности, мортирами. В 1639 г. голландцы провели демонстрацию этого оружия. Все было обставлено, как и в XX веке: с полигона выселили жителей, и на рисовых полях прогремели взрывы. Еще несколько снарядов произвели внушительное впечатление (хотя один разорвался в стволе), но домов они так и не достигли. Пришлось заложить один из снарядов в качестве мины. Разрушение крестьянской хижины восхитило представителей сёгуната.

И все же, хотя восставшие добились лишь ухудшения ситуации, помнят как раз их. Героем восстания на Симабара все же стал проигравший.

 

Когда отгремело восстание на полуострове Симабара, оказалось, что самурайство окончательно сделалось армией мирного времени. Но в этой главе мы еще не прощаемся с удивительным и овеянным легендами сословием. В эпоху Мэйдзи самураи скажут свое последнее слово, прежде чем исчезнуть из истории.

 

Долговая яма

Ядром армии сёгуна стала его «великая гвардия» — «о-бан». Там имелись воинские звания, вполне аналогичные европейским. Но имелись еще и «лейб-гвардейцы» («сонн-бан»), занятые непосредственно охраной сёгуна. «Внутренняя гвардия» («косо-бан») охраняла замок Эдо. Затем, в 1643 г., сформировали еще и «новую гвардию» («косо-бан»). Перед последней особых задач не ставилось, просто у третьего сёгуна Токугава, Иэмицу, появилось много наложниц, а значит, и большое число родственников, которых надо било пристроить на хорошие посты.

Но все это — элитные отряды. Впрочем, и она уделяло слишком мало внимания военной подготовке.

Уже к концу XVI в. правительству бакуфу стало ясно, что армия мирного времени не вполне боеспособна. Вышел даже закон о военной подготовке для самураев. А мы-то, европейцы, считаем теперь, что практически любой самурай всегда был величайшим знатоком всяческих боевых искусств. Действительность подчас выглядела совершенно иначе, чем сказка, которую преподносит нам кино (как ни странно, не только американское, но порой и японское).

Но иногда военное искусство требовалось, и настолько, что в середине XVI в. вышел указ о запрете поединков и кровной мести для гвардейцев. Как видно, нрав японских «мушкетеров» мало чем отличался от их французских собратьев.

Но большинству самураев в ту пору (и в последующие времена) было не до совершенствования в воинских искусствах и не до дуэлей. Основной задачей оказалось одно — хоть как-то свести концы с концами. Конечно, фиксированный годовой доход, основанный на рисе, мог помочь выжить в провинции. Но в столице статус определялся определенным набором роскоши, да и просто необходимых благ. И за них требовалось платить. А еще, например, «знаменный» должен выставить определенное количество людей с амуницией. И как тут быть? Приходилось идти в лавку ростовщика…

Жалование повышалось, но его все равно не хватало. И бюджет самураев продолжал оставаться дефицитным: расходы превышали их доходы. С. Тёрнбулл сообщает о характерных ситуациях. В конце XVIII века один самурай продал свое жалованье в рисе, чтобы заплатить за жилье. «Самый яркий пример все большего обнищания самурайского сословия относится к 1856 г., к самому концу правления Токугава, когда один самурай вынужден был занимать деньги у тех самых крестьян, которые обрабатывали его земли. Крестьяне, над которыми в теории он имел право жизни и смерти, грозили оставить должности сельских старост, если он не сократит свои расходы; для начала, предложили они, ему неплохо было бы выгнать собственного брата, бездельника и транжира».

Военное сословие могло носить оружие, но торговлей заправляло иное сословие. Оно, конечно, было пока на обочине феодального общества. Но в недрах феодализма постепенно вызревали иные отношения, и реальная власть медленно, но верно перетекала в руки иных людей. Ведь понятно, что имеющий собственность рано или поздно получает и власть. И она уходила из рук сильных в руки богатых.

Можно было пытаться продвинуться но службе и тем самым увеличить жалование. Для нас, современных людей, этот способ является самым простым. Но в обществе, где каждому предопределено его место, от рождения до самой смерти, это оказывалось чрезвычайно затруднительно. Раньше, даже в начале XVII века, можно было получить повышение, участвуя в войнах. Теперь и такой карьерный взлет оказался недоступным.

Наступала стагнация, эпоха полного застоя. И продолжалась она очень долго — до насильственного «открытия» Японии Западом и до реставрации Мэйдзи.

Судя по сказанному выше, может показаться, что больше всего пострадала от застоя средняя прослойка самураев, ведь низшие не обязаны были содержать еще кого-то. Но это не так. «Домашние» самураи получали около 100 коку риса в год. Вроде бы, доход вполне приличный. Но это — только в теории. А на практике платили им куда меньше. К тому же, приходилось соответствовать своему званию, а это означало большие проблемы.

Увы, если крестьяне после «охоты за мечами» вынуждены были фехтовать на палках, то и некоторым самураям вскорости пришлось перейти со стального оружия на бамбуковое. Иногда мечи продавались целиком, иногда — только клинки. Сразу вспоминается древнее предание о Ямато-Такэру и деревянном мече, с помощью которого он победил противника. Теперь в положении того самого противника оказались многие «сыны Ямато».

Иногда самурай мог работать. На острове Кюсю сохранилась прослойка полусамураев-полувоенных. Остальные могли заниматься вот чем: делать доспехи (что вполне понятно), бумажные фонари и зонтики, выращивать сверчков, торговать побегами бамбука. Сверчки считались приемлемым для военного сословия занятием, а торговля, скажем, маслом — нет. Работать могла и жена, что немного улучшало ситуацию с деньгами.

В крайнем случае, оставался еще один не очень-то законный выход. Нет, не ритуальное самоубийство. Просто обладатели экономической власти уже почувствовали, что значит получить власть реальную. И «презренные торговцы» уже хотели получить самурайское звание. Это было возможно для их сыновей, если таковых фиктивно усыновит (не за бесплатно) какой-нибудь мелкий разорившийся самурай.

Иногда самураи становились в ту эпоху гражданскими служащими. Собственно, гражданских чиновников в тогдашней Японии просто не было. И свиту им так или иначе тоже приходилось содержать. А значит, и проблемы были схожими.

Страна, которая в военной области еще в начале XVI века была если и не передовой в сравнении с европейскими государствами, то вовсе не отсталой, уже в XIX веке почувствовала на себе, насколько гибельно уклониться от пути цивилизации. Это — хороший пример тем, кто «ради блага» хочет изоляции своей страны. Это же — отличное доказательство того, куда приводит кривая дорожка подчинения принципу «каждый знай свое место» в виде возрождений всякого рода «обычаев патриархальной старины» или установления «управляемых демократий» при безмолвствующем народе. Япония дорого заплатила за «особый путь». В конце тупика оказалась Хиросима… Помните об этом, господа!

 

Положение даймё

Можно подумать, что уж у «элиты элит» эпохи Токугава особых проблем не было. Как бы не так! «Олигархам» тоже приходилось плакать.

Даймё приходилось регулярно посещать столицу, дабы выразить лояльность сёгуну, а заодно — побыть у него на глазах. Правительство бакуфу не желало оставлять своих подданных без контроля. Нововведение появилось ради одного: если высшие владетели станут тратить побольше средств в столице, у них не останется возможностей для организации мятежа. Соответственно, дополнительные расходы ложились и на самураев из свиты. Даймё из центральных провинций переселялись в Эдо на полгода, а прочие — на год (а год могли жить у себя в вотчине). Но дорога во время пребывания при дворе сёгуна не включалась, что для феодалов, живших в отдалении, оказалось дополнительным бедствием. А женам и детям нужно было жить в столице постоянно — как не вполне явным, Fro все-таки заложникам.

Конечно, имелись и исключения — даймё наиболее стратегически важных областей. Но они все равно не избегли подобной системы. Так что дороги постоянно видели чей-нибудь богатый выезд, притом расчет центральных властей оправдался: высшие феодалы соперничали друг с другом даже в расходах на выезд. А денежки потихоньку оседали у тех, кому их выкидывали на такое «удовольствие». Мной раз богатого владетеля могли сопровождать до 4 000 человек. Феодализм медленно совершал медленное, растянутое на века харакири.

А чтобы не обанкротиться, приходилось сокращать жалование своим служащим. Зато иногда даймё позволяли им идти против обычаев. Случалось и такое, что самураи были вынуждены торговать или даже сами становились ростовщиками. Где уж тут помнить о былом достоинстве! Даже мечи на поясе оказывались фикцией.

Конечно, иные самураи из последних сил сопротивлялись «новым веяниям». Кое-кто еще упражнялся в фехтовании и военном искусстве. Но порой они вызывали, мягко говоря, странное отношение коллег.

Самурайская верность и честь не всегда становилась потерей мирного времени. Совершенно особняком стоит «дело 47 ронинов». Надо отметить, что философ Ямага Соко, учеником которого был лидер ронинов, сделал многое, чтобы осмыслить историю самурайства и не дать высоким идеалам потерпеть окончательный крах. Он считал, что самураем должен подтверждать свой статус в обществе, совершенствуя воинское искусство, к которому надо относиться почти как к религии. Тот же, кто не осознает этого, достоин пополнить ряды низших сословий.

Дело ронинов само по себе просто. После гибели своего господина они некоторое время предавались попойкам, делая вид, что месть их нисколько не интересует. Под видом пирушек зрел заговор. В 1702 г. они ворвались в дом врага своего господина, убили его, отсекли ему голову и установили на могиле хозяина.

Важнее то, как должны были реагировать на все это власти? С одной стороны, совершен явно геройский поступок: он вполне соответствует понятию доблести самурая. Но он же — и преступление. В конце концов, перевесило второе мнение, и ронинов обязали совершить ритуальное самоубийство (что и было выполнено). Властям Японии доблесть, видимо, была не слишком-то нужна… (Но закон законом, а поступок ронинов сохранился и в преданиях и театральных пьесах. Мораль в те времена разошлась с законодательством).

Так что, увы, популяризация кодекса чести «бусидо» в XVIII начале XIX вв. несколько запоздала. Или, напротив, опередила свою эпоху, что доказали последующие события революции-реставрации Мэйдзи, когда именно самурайство стало опорой начала реформ.

Нужно сказать, что самураи были наиболее образованным классом общества. Поэтому впоследствии, когда они остались без работы, многие нашли себя в ученых профессиях (хотя, конечно, полицию укомплектовали из них почти полностью).

 

Особо выдающиеся…

Конечно, не все сёгуны семейства Токугава обладали талантами и хитростью Иэясу. Но некоторые все же не были бездарями. Пожалуй, они достойны некоторого упоминания при описании этой «застойной» эпохи.

Если кто-то думает, что фанатичные защитники животных это черта нашего времени, то он глубоко заблуждается. Госпожа Бриджит Бардо, которая из киноактрисы превратилась в ярую защитницу обездоленных «братьев наших меньших», — далеко не самая крупная фигура в их рядах. В Японии эпохи Токугава политика защиты животных проводилась одно время на самом высшем государственном уровне. Нельзя сказать, что жители страны были этим очень довольны. Произошедшее в конце XVIII века можно отнести к курьезам, можно даже попытаться списать на неполное соответствие разума сёгуна занимаемой должности… Но почему-то лично мне сёгун Цунаёси Токугава представляется человеком порядочным и вызывающим симпатию.

Собственно, все началось не с сёгуна, а с буддийского монаха, который все и предсказал правителю. Как выяснилось, Цунаёси, этот современник нашего Петра Великого, в прошлых жизнях натворил немало бед. Главным образом, он обижал животных. Поэтому в его правление его самого и страну могут ждать всевозможные неприятности. В частности, у него не родится наследник.

Цунаёси воспринял предсказание очень серьезно. И еще серьезнее приступил к исправлению своих прошлых неблаговидных деяний.

В 1687 г. он издал указ, согласно которому необходимо возлюбить животных, особенно — собак. (Дело в том, что он родился в год Собаки). Теперь человек, бросивший камень в собаку, должен был подвергнуться суровому наказанию. Больше того, впоследствии вышло строго распоряжение: обращаться к собаке не как-нибудь, а ласково и уважительно: «о-ину-сама» («госпожа собака»). И не важно, хозяйская ли это «госпожа» или бродячая.

А в сёгунской столице, между прочим, было полно бродячих животных, и теперь они словно бы почувствовали свою силу и безнаказанность. Все же, в 1695 г., когда от бродячих собак не стало житья, власти Эдо распорядились выделить особый питомник для «госпожей» за городом, чем спасли столицу. Собак там насчитывалось около 50 000 — целая крупная армия. Конечно, преемники Цунаёси отменили его указы, а сам он получил в народе не слишком уважительное прозвание «собачий сёгун». Но именно он положил начало делу защиты животных. Лишь во второй половине XIX века в Англии была создана организация по защите, да и то в самом начале она занималась, в основном, лошадьми, а не собаками и кошками. Впрочем, что касается последних, то их очень даже защищали еще в древнем Египте.

Кстати, преемником Цунаёси стал все же не сын, а племянник. Старая тяжкая карма, видимо, перевесила…

Сёгун Ёсимунэ, правивший в первой половине XVIII века, считается крупным политиком, фактически наравне с Иэясу Токугавой. Между прочим, именно он ввел некоторые послабления. Ранее простолюдина, направившего жалобу или петицию на имя сёгуна, должно было схватить, пытать и казнить. (Даже в крепостнической России во время запрета на подачи жалоб крестьян на своих хозяев, до такого не доходило). Ёсимунэ отменил это позорище, теперь на его имя стало можно подавать петиции.

Он пытался, как мог, заставить самураев все же заняться военной подготовкой, а не ходьбой но лавкам ростовщиков. Пришлось сократить армию мирного времени, в частности, некоторое количество «знаменных». Но оставшиеся получили лишь снижение жалования, и процесс обнищания продолжился.

Зато Ёсимунэ укрепил личную власть. Поскольку сам он происходил из боковой линии клана Токугава, то пришлось позаботиться о том, чтобы пост занимали его прямые потомки. Что же до других ветвей дома Токугава (Овари и Мито), то за ними пришлось весьма внимательно приглядывать. Родственные взаимоотношения порой приводили к кровавым сварам в стране, и Ёсимунэ хорошо об этом знал.

Он создал новые линии клана, за которыми и должен был оставаться пост, если у действующего сёгуна не оказывалось потомков мужского пола. Новые кланы Таясу, Симидзу и Хитоцубаси происходили он его младших сыновей.

Ёсимунэ даже проявил себя в науке и культуре, особый интерес у него был к астрономии. Даже при том, что страна оставалась закрытой, он сумел организовать образование, сняв запрет на ввоз голландских книг и поручив нескольким придворным выучить голландский язык (чуть раньше изучал «голландскую науку» и Петр Великий). Впоследствии интерес к научным знаниям только возрастал.

Мы недаром заговорили о Петре. Именно в начале XVIII века произошло то, что можно назвать первым зафиксированным контактом между Россией и Японией. И любознательный русский государь принял в нем некоторое участие.

Контакт оказался весьма каток. Некий японец Дэмбэй потерпел кораблекрушение, но выжил, сумев добраться до берегов уже осваиваемой русскими Камчатки. Оттуда его провезли через всю Сибирь и европейскую Россию в Москву, к государю Петру. Царь хорошо принял гостя, а тому нашлось дело в России: Петр повелел учредить в Москве и Иркутске специальные школы для изучения японского языка. Следы всех этих проектах теряются в веках, но востоковедение берет свое начало именно оттуда.

Случилось все это в 1702 г., за год до основания Санкт-Петербурга.

Впоследствии возникла идея о том, как добраться до Японии через Камчатку, Курилы и Сахалин. Так, между прочим, началась история проблемы, не решенной до конца и в наши дни.

Лишь в 1739 г. морская экспедиция России под командованием капитана Шпанберга появилась у острова Хонсю. Русские моряки, несмотря на запреты, сошли на берег. Встреча с японцами, которые даже побывали на русских кораблях, завершилась вполне мирно.

Тем временем в самой Японии было относительно мирно, но не вполне спокойно, добраться до Японии через Камчатку, Курилы и Сахалин.

В 1732 г. страну постиг голод из-за нашествия саранчи. Цены на рис были взвинчены. Порой такое закапчивалось восстаниями (которые, конечно, безжалостно подавлялись — самураи наконец-то получали возможность проверить себя в деле).

Голод, восстания и эпидемии преследовали страну и дальше. Особо страшным стал неурожай 1783–1787 гг. От голода скончались миллионы людей, распространилась столь страшная вещь, как детоубийство. Огромный «рисовый бунт» в столице полностью ликвидировал запасы продовольствия на складах и в торговых лавках. Сегуну Иэнари (точнее, фактическому правителю Саданобу Мацудайре) пришлось принимать срочные меры, ибо стало понятно: репрессиями голодных не прокормить. «Реформы периода Кансэй», которые должны были ликвидировать этот кризис, касались государственных расходов (их сильно урезали) и коррупции (усилилось наказание для чиновников за взяточничество). Даймё обложили налогом в пользу правительства, их обязали создавать «стратегические» запасы риса в своих провинциях. Частично отменялась трудовая повинность для крестьян. Но полного улучшения ситуации все же не произошло.

 

Хэйан, но без взлета мысли

Теперь обратимся к самому высшему слою жителей архипелага.

Конечно, положение императора и его двора нельзя было и сравнивать с тем, что было в период Муромати. Государь жил во дворце в Киото, не видя ни своих подданных, ни символа Японии — горы Фудзи, ни даже собственной столицы. Он исполнял многочисленные обрядово-жреческие функции (очень часто обряды синто были связаны с возлияниями, и, хотя обычно использовались чарки сакэ крохотных размеров, это даже приводило к алкоголизму).

Высшие аристократы, которые могли видеть государя, напоминали хэйанских. За одним лишь исключением: если прежде горстка приближенных императора создавала высокую культуру, то теперь это было совсем не так. Перед нами возникают лишь бледные тени Хэйана. Накрашенные и напомаженные, напоминающие женщин подведенными бровями, сложными прическами и напудренными лицами, отлично знающие «китайскую науку» и даже слагающие стихи… и напрочь лишенные обаяния прежних времен.

Вслед за монархом они тоже старались не покидать дворца. О том, что такое природа и ее красота, эти люди знали только понаслышке. Они были прекрасно знакомы с поэзией древности, но их творчество утратило живость, а придворные должности давно уже превратились в ничего не значащие названия.

Постепенно Киото переставал быть главным городом страны. Центр власти сместился (как оказалось, навсегда) в Эдо. Жизнь текла именно там.

Но без соблюдения ритуала, без формального назначения сёгуна императором, правительство бакуфу оказалось бы ничем.

Ритуал и обряд стал восприниматься как важнейшее действо, от которого зависит порядок в стране и сама ее жизнь. В годы войн, когда император жил хуже, чем средний крестьянин, правила многих обрядов оказались утерянными. Вполне понятно, что это ведет к хаосу в стране.

К счастью для императоров, к ним теперь не относились столь пренебрежительно, как во время сёгуната Асикага. Но и фактическими правителями страны их ни в коем случае нельзя было назвать. Что же до хаоса в государстве, то причины видятся все же не в нарушении синтоистской обрядности двора, а кое в чем другом.

 

«Рисовый бунт» 1837 г.

В 1837 г. в городе Осака произошло очередное восстание из тех, на которые власти реагировали весьма быстро и эффективно. (На проблемы, которые вызывали такие «бунты» они порой не реагировали никак). Но важно то, что возглавил это восстание самурай и, как ни странно, конфуцианский философ.

Хэйхатиро Осио был из числа «гражданских» самураев (хотя, конечно, это не отменяло некоторого владения фехтованием). кое-кто готов считать, что он был едва ли не предвестником идей социалистов, однако это неверно.

Конфуцианство дало самые различные побеги еще в Китае, эти направления философской мысли были известны и в Японии. Но если идеи Чжу Си старались популяризовать (они вполне соответствовали мысли о преданности государству), то философия Ван Янмина (по-японски — «Ёмэй») оставалась малопопулярной и почти запретной. Вероятно, на нее оказал влияние дзэн-буддизм. Важнейшая ее составляющая: обязательность действия во имя людей. Ради этого, кстати, можно было даже отвергнуть ряд сословных ограничений.

«Что есть то, что называют смертью?.. Вероятно, мы не можем жалеть о смерти тела, но смерть духа — поистине этого надо страшиться», — заявлял Осио позднее в своих лекциях. Согласно его философии, истинного героя заботит спасение людей, он не страшится гибели, его задача — исправление несправедливости, укоренившейся в существовании людей, которые, согласно конфуцианской доктрине, изначально добры.

Все это он попытался (неудачно) воплотить на практике.

Сам Осио женился на девушке из крестьянского рода, что тогда мало практиковалось. Однако он прослыл домашним тираном, а вспыльчивость характера отмечали даже его сторонники. Возможно, определенные черты его натуры и стали одной из причин быстрого поражения восстания.

Свой пост, равнозначный городскому полицейскому инспектору, Осио унаследовал от отца, что вполне типично для того времени. А карьера началась с раскрытия и ареста тайной общины христиан (удивительно, но почти через двести лет после восстания на Симабара в Японии еще оставались христиане). Впоследствии его работа не раз приводила к наказанию коррумпированных чиновников. А. Моррис рассказывает об этом периоде его жизни: «Услыхав, что делом теперь будет заниматься Осио, истец навестил его поздно ночью и принес в подарок коробку засахаренных фруктов. На следующий день Осио, тщательно исследовав вес документы (а также коробку), объявил, что истец виновен, и его иск отклонен. При очередной встрече со своими коллегами он продемонстрировал им коробку с засахаренными фруктами и заметил с саркастической улыбкой: «Именно из-за того, уважаемые, что ваши зубы столь привыкли к сладкому, понадобилось столь много времени, чтобы решить это дело». Затем он поднял крышку, открыв взглядам всех присутствовавших блестящую груду золотых монет. Рассказывали, что чиновники зарделись и не промолвили ни слова».

Если и не коррумпированные коллеги, то, но крайней мере, начальство было довольно деятельностью Осип. Однако он ушел со своего поста, передав его сыну, и создал философскую школу с красочным названием «Академия очищения сердца для достижения внутреннего видения» («Сэнсиндо Дзюку»).

Тем временем ситуация в стране продолжала ухудшаться (хотя в эпоху Токугава она, надо сказать, хорошей не была никогда). Из крестьян старались выжать все соки, оставляя им минимум, достаточный для того, чтобы не умереть с голоду. Но так было лишь в урожайные годы. С 1832 г. в Японии случилось несколько неурожайных сезонов подряд. И это, конечно, вновь стало причиной подъема цен на рис.

Особо важной причиной оказался демографический кризис. Но если сейчас так называется сокращение населения, то для Японии XVIII–XIX вв., достигшей предела производительности труда и находящейся в изоляции, рост населения оказывался чрезвычайно опасен. Кризисы, восстания и «рисовые бунты», которые происходили в эпоху Токугава, случались с определенной периодичностью: с той же периодичностью росли «лишние рты». Голод поразил не только село, но и крупные города.

Каждое восстание порождало жестокую расправу (обычной казнью для лидеров становилось распятие) и новые указы, закабалявшие беднейшие слои общества. Не стало исключением и то, которым руководил Осио.

Общий ход событий таков. Назначенный руководить городом Атобэ распорядился (в полном соответствии с требованиями сёгуната) в 1837 г. отправить по морю рис из городских закромов в столицу. При этом в Осаке почти не остаюсь запасов. (Как и в случаях с казнями, нельзя обвинить японцев в том, что они устроили нечто особо жестокое, неизвестное «цивилизованной» Европе. Как раз в XIX в. подобные же меры (и с похожими последствиями) предпринимала Британия в отношении Ирландии). Население города было поставлено на грань гибели. Осио подавал петиции, но они лишь вызвали раздражение Атобэ: с чего бы это отставнику заботиться о голодающих и отрывать его от дел?!

Для сбора средств в помощь голодающим ученый продал свою библиотеку — примерно 50 000 книг. Но он не только раздавал средства голодным. Осио и его последователи приобрели пушку, небольшое количество ружей и мечи. Ну, а после того, как он стал распространять свои требования среди жителей в виде синтоистского амулета с подписью «послано Небом», вызов власти был брошен. Правда, требования были написаны на китайском языке и мало кто сумел их прочесть. Составлены они были в конфуцианской форме: присутствовали указания о гневе Небес в виде природных бедствий. Указан был и выход вооруженное восстание против коррумпированных чиновников бакуфу, уничтожение документов о налогах в учреждениях власти и наказание виновных в голоде. Восстание он был готов вести до полного очищения от несправедливости.

Планировалось атаковать городских управителей, поджечь дома торговцев рисом, взвинтивших цены, взломать амбары и начать раздачу продовольствия. После того, как весть о том дойдет до села, и там начнется мощное крестьянское движение…

Излишняя вспыльчивость сослужила дурную услугу Осио. Один из его сторонников был по его приказу убит (якобы он готовил предательство, хотя на самом деле это не так), зато настоящий предатель уцелел и спокойно донес Атобэ о предстоящем «мятеже». Но тот поначалу даже не пожелал действовать, и лишь при повторном доносе начал принимать меры. Один из чинов городской стражи, замешанный в подготовке выступления, погиб, но другой добрался до дома Осио. И восстание пришлось начинать раньше.

Выступление началось утром — Осио поджег собственный дом, понимая, что обратной дороги у него нет. После этого «мятежники» со знаменами, на которых был начертан девиз «Спасти людей!» начали поджигать дома спекулянтов рисом. Все строения были деревянными, хороших пожарных команд в Осаке не имелось — и к завершению восстания сгорела четверть города. (Не вполне понятно, сколько при этом погибло тех, кого требовалось «спасти»). Дальнейшие «освободительные» события напоминали больше всего то, что мы видели по телевидению после взятия Багдада. Голодные люди, вместо того, чтобы заняться справедливым распределением продуктов из взломанных амбаров, хватали серебро, рис, прочие продукты, какие могли унести — и старались бежать подальше. (Видимо, они-то понимали, чем вскоре кончится восстание, а вот конфуцианец Осио насчет «доброй природы человека» несколько переборщил). А когда вслед за запасами риса последовали и запасы сакэ, все переросло в самый обыкновенный пьяный погром.

Наконец, последовала и атака. Выяснилось, что с огнестрельным оружием и пушкой оставшиеся бойцы Осио не совладают. Правда, городские управители полетели с лошадей в грязь из-за артиллерийской перестрелки — но этим дело почти что ограничилось. Крестьянская армия в город не вошла, и еще до захода солнца стало ясно, что все потеряно.

Оставшиеся участники восстания бежали, многие покончили с собой. Осио скрывался в доме торговца полотенцами еще почти месяц, когда же о нем донесли, он поджег дом и в пламени покончил с собой. Тела погибших все равно предали «посмертной казни» — распяли.

Такова, собственно, вся эта история. Правда, как и в случае с Ёсицунэ, говорилось, что Осио бежал в Китай, где стал Хун Сючжуанем и возглавил «восстание тайпинов». Конечно, это не так, но если бы китайская версия и была правдой, то нашего героя постигла бы еще более страшная неудача.

Честно говоря, становится сложно попять, кто же все-таки страшнее — власти эпохи Токугава или такие «спасители людей»? Похоже, здесь уместно знаменитое булгаковское «обе вы хороши!» К счастью или несчастью, Осио хоть и был самураем, но оставался гражданским человеком. Поэтому бунт был обречен на провал. К тому же, Осака — не Эдо, здесь свергать сёгунат значительно сложнее.

Но если представить, чем могло бы обернуться свержение сёгуната таким вот «спасителем», волосы от ужаса поднимаются дыбом. Более кровавая резня, чем та, что последовала бы, была, наверное, лишь при «красных кхмерах» в Камбодже. Кстати, все эти попытки создания крестьянских армий, погромы против горожан как раз в Камбодже и происходили. Япония, в которой победило такое восстание, вряд ли смогла бы даже спасти Россию и другие страны от губительных экспериментов «спасителей» начала XX века.

Но все когда-то заканчивается. Диктатура клана Токугава тоже вечной не оказалось. Пройдет еще пятнадцать лет с момента Осакского «рисового бунта» — и в императорском дворце Киото случится радостное событие. У императора Комэя родится сын, которого назовут Сатиномия — что в переводе означает «счастливый принц». Истории он известен под иными именами, но принц и в самом деле оказался счастливым: он благополучно дожил до восшествия на престол. И остался в истории, как один из самых масштабных и удачливых реформаторов мира.

Ну, а конфуцианский ученый Осио получал посмертные хвалы, ему посвящались литературные произведения и даже телефильмы. Он стал неудачливым героем — и уже хотя бы поэтому вызывает сочувствие. По крайней мере, в Японии.

 

Хочется быть предельно честным перед читателем: для более полного обзора культуры Японии периода Токугава потребуется весь объем этой книги. Поэтому слегка задержимся лишь на нескольких выдающихся явлениях.

Может показаться, что во время застойной диктатуры культура вообще не имеет права на существование: в лучшем случае ее заменяет прославление режима. Но это совсем не так, культура периода Хэйан вызревала в дворцовой теплице. Культура времен правления клана Токугава стала куда более народной. Если что-то и губит ее, так это безграничный рыночный либерализм, погоня за вкусами большинства (когда восприятие этого самого большинства опускается до самых глубин пошлости и глупости). Еще культуру может убить (пли ввести в состояние застоя) унылое интеллигентское восприятие действительности: «все уже сказано, все уже написано, нет ничего нового в этом мире». (А если и будет что-то «повое», то оно почти наверняка окажется сродни то ли «черному квадрату», то ли голому королю).

Ничего подобного при диктатуре клана Токугава не произошло и не могло произойти (скорее, гибель культуры или значительной ее части могла бы успешно обеспечить победа одного из восстаний).

Во-первых, японская культура тесно связана с традицией, и эту традицию волей-неволей поддерживало и правление сёгунов. Во-вторых, именно диктатура, не желая того, вызывает взлет мысли (как правило, это достаточно оппозиционные идеи). Ведь человека искусства, как правило, закаляет вечная борьба с сопротивлением окружающего мира. Отметим, что и лидер «рисового бунта» был все же философом. Имелась и третья причина: рост городов и городской культуры. Япония к моменту революции Мэндзи оказалось одной из самых урбанизированных стран, намного обойдя Россию.

 

Гравюры «укиё-э»

Печать с деревянных досок по «китайской науке» была известна в Японии едва ли не с периода Пара. Но в то время вряд ли кто-то мог предположить, что такая техника не только станет базой для особого вида искусства, но и принесет стране всемирную славу.

Лишь в XVII в. появилось особое направление в живописи под названием «укиё-э». Это буддийский религиозный термин, им может обозначаться и «суетный мир наслаждений», и «бренный мир». Иными словами, «укиё-э» — это отнюдь не вечная истина вроде Будды Русяны, а некий быстротечный уловленный художником момент. Тем интересней такое искусство.

А впоследствии значение даже расширилось: от «юдоли страданий» — к «повседневности», «земному миру», «миру любви и красоты» и даже к «моде».

Гравюры «укиё-э» отвечали не столько интересам аристократии, сколько городским сословиям, идущим ей на смену. Это как раз часть городской культуры времен правления клана Токугава. Но для нас это «популярное» и даже «приземленное» искусство выглядит загадочным и манящим.

Одним из наиболее выдающихся художников той поры был Кацусика Хокусай. Он прославлен прежде всего своими пейзажами. Наблюдение красоты природы свойственно японскому характеру. Серия «36 видов Фудзи» и сегодня видится едва ли не визитной карточкой Японии.

Впоследствии Хокусай работал и над произведениями историко-героического жанра.

Не меньшую известность получил и другой великий пейзажист Андо Хиросигэ. Он родился в самом конце XVIII в. в семье самурая, служащего пожарной команды сёгуна. После смерти отца и ему пришлось принять наследственный пост, хотя он хотел совершенно иного — рисования. И ему это, в конечном счете, удалось.

В XIX в. считалось, что работы Хиросигэ искажают реальный ландшафт, но здесь, скорее, можно увидеть дань авторскому воображению. Его гравюры передают не просто впечатление от посещения местности, но и настрой природы, эмоции. Хотя наиболее известны его городские пейзажи (чаще всего — виды Эдо), природа присутствует и в них. Холмы или река Сумидагава вписываются в столичное бытие в его «Ста знаменитых видах Эдо».

Есть великое число жанров гравюр «укиё-э», многие из которых получили развитие и в период Мэйдзи. Широко известны «театральные гравюры», изображения птиц и животных, портреты красавиц. Уже в самом конце XIX в., после возобновления войн на континенте, получил развитие батальный жанр. Важно и то, что в искусстве «укиё-э» огромная роль отводится жанровым сценам, повседневной жизни народа — крестьян, рыболовов или ремесленников. Здесь отнюдь не всегда присутствует героическая составляющая.

Есть в гравюрах «укиё-э» и порой шокирующий европейца своей откровенностью элемент эротики. Такие проявления считались вполне естественными, а поэтому — и небезобразными.

Гравюры «укиё-э» дали возможность и быстрому развитию газет в эпоху Мэйдзи. Собственно, нечто подобное газетам можно было наблюдать уже до Мэйдзи. Это листовки с описанием событий и рисунком. Правда, делались они на некачественной бумаге и с глиняных, а не деревянных форм.

В «укиё-э» есть несколько особенностей. Портреты европейцев мы, чаще всего, назвали бы шаржем (и не всегда — дружеским). Но таково было видение японских художников, ведь и портреты японцев весьма стилизованы. Скорее, изображение человека сравнимо с египетскими фресками (особенно ярко это проявляется в батальных гравюрах, правда, там низкорослость врагов определяется перспективой — зато присутствует очень часто), а не с классической живописью Старого Света. Конечно, в конце XIX в. наметился иной подход — в направлении большей реалистичности. Но и в этом случае отдается дань традиции: некоторое нарушение пропорций лишь подчеркивает действие.

Как правило, на рисунке мы видим название серии, краткое описание событий или местности, подпись автора и печать издателя. Встречается и отметка о проверке цензурой.

Безусловно, и сейчас есть художники, работающие в русле этой японской традиции. Но технологии изменились, сильное влияние Европы и США все же заметно. Но именно гравюры «укиё-э» дали богатейшую базу для создания уже в XX веке комиксов «манга» и удивительной японской мультипликации (аниме), резко отличающейся от этого жанра в других странах.

 

Развитие японского традиционного театра

Японский театр уходит корнями в глубокую древность, хотя расцвет его тоже связан с эпохой Токугава. Н.И. Конрад предполагал, что японский театр отражает ту традицию, которая пришла на Дальний Восток, проделав невероятный путь из эллинского мира через Малую Азию, Индию, Китай. В принципе, такой путь представляется не столь уж невозможным. Связи государств древности — вещь, ясная далеко не вполне (как и происхождение самого японского народа).

Считается, что театральная традиция занесена в Японию вместе с буддизмом. Но маски и танцы использовались и в синто (обряд «кагура»). Но театральное искусство обычно считают заимствованным с континента. Это пантомима («гигаку», «актерское искусство») и танцы («бугаку», «искусство танца»). Танцевальный жанр «бугаку» получил развитие и даже второе рождение после революции Мэйдзи.

Собственно театр уже к эпохе Токугава делился на несколько направлений.

Театр Но насчитывает более 600 лет. Он быстро заинтересовал самурайское сословие, но считался недоступным для простолюдинов. Обычно считается, что и для европейца он малопонятен, поскольку здесь очень важно понять малейшие оттенки того, что происходит на сцене.

Повествование ведет «Ситэ» (основной персонаж). Как правило, сюжеты связаны со смертными, героями и богами, буддийскими праведниками. Чаще всего, язык архаичен даже для японца, что еще более затрудняет восприятие.

Отличительная особенность театра Но — использование масок. Как правило, они не привязаны к конкретным персонажам, а связаны с эмоциями, которые нужно передать. При этом человеку несведущему они могут показаться схожими или лишенными эмоций, что далеко не гак Чувства отображаются и хором, и музыкой (используются флейты и барабаны), и освещением.

Эмоциональная составляющая («чистые эмоции») — главное в представлении Но.

Если разновидностей масок около 200, то декораций либо нет вообще, либо они представлены очень бедно. Упор делается на воображение самого зрителя. Маски, одежды, но, самое главное, жесты служат одной цели — передаче чувств. Некоторые из жестов «расшифровываются» определенным образом, некоторые — служат для гармоничности действия.

Театр Кёгэн возник приблизительно в XIV в. Однако он стал как раз «театром для простолюдинов». Высокая трагедия со времен эллинского мира соседствовала с грубоватым фарсом, японский театр — не исключение. Иногда пьесы и миниатюры для театра Кёгэн идут в виде интермедии в театре Но. Так обстояли дела и в европейском искусстве Средних веков и начала Нового времени. Так «высокое» и «низкое» искусство сосуществовали в гармонии и некотором единстве.

Однако, пожалуй, самое знаменитое из театральных направлений Японии — это Кабуки. Он «моложе» двух классических школ, и, как и гравюры «укиё-э», демократичен. Считается, что основательницей Кабуки стала Окуни Идзумо, храмовая танцовщица, участвовавшая в ритуальных представлениях в синтоистском храме. В начале XVII века она Окуни поселилась в Киото. Говорят, что она завоевала симпатии не только простого народа, но ей покровительствовали и князья из рода Токугава. Со временем Окуни сделалась самой популярной актрисой императорской столицы. Сочетание традиционных и народных танцев, песен и импровизированных сцен дало начало театру Кабуки (что означает «искусство пения и танца»).

В дальнейшем это направление развивалось, добавилось музыкальное сопровождение на сямпсэне (инструменте, отдаленно напоминающем мандолину) и обязательная пантомима. Сама Окуни исполняла не только женские, но и мужские роли. И, хотя к ней относились с почитанием, ко многим иным актерам Кабуки существовало пренебрежение и предубеждение в безнравственности. Впрочем, такова была эпоха — профессия актера считалась чем-то малодостойным и в Европе.

Чуть позже представления Кабуки стали модными и в сёгунской столице. Популярность их росла, знатные самураи даже устраивали дуэли из-за симпатий к той или иной актрисе. Посему на театр вскоре наложили запрет (хотя следовало бы запретить именно дуэли). Но, судя по всему, запрет оказался не очень-то действенным, и, увы, слухи о безнравственности актрис получили некоторые основания. И тогда, не желая уничтожать Кабуки, но, заботясь об «общественной нравственности», бакуфу издала несколько указов, запрещавших участие в представлении женщин. Так правительство сёгуната, само не отдавая в том отчета, заложило известнейшую японскую театральную традицию. Театр Онна Кабуки (женский) скончался, зато Вакасю Кабуки (где все роли играли юноши) процветал.

Однако правительство Токугава не могло не понимать: все эти запреты — всего лишь полумеры. Театр с актерами-юношами тоже неплохо подрывал «моральные устои общества» (а порой — и устои аристократических семей). Были сделаны попытки если и не закрыть театры полностью, то хотя бы запретить аристократии посещать их или приглашать актеров в усадьбы даймё.

Но после падения режима Токугава, когда на сцене могли вновь появиться актрисы, традиция «оннагата» (юношей, исполняющих женские роли) уже сложилась. Они уже смогли достигнуть совершенства, а посему Кабуки так и остается «мужским театром».

Еще одно важное достижение Японии — кукольный театр Дзёрури. Считается, что он восходит к профессиональным охотникам («кугуцуси»), которые в свободное время устраивали простенькие кукольные представления. Впоследствии их опыт переняли сторонники буддийской школы «Чистой Земли». Бродячие монахи стали первыми профессиональными актерами-кукловодами. Очень часто такое представление устраивалось как часть проповеди, что вполне сравнимо со средневековыми европейскими мистериями. Позднее представления театра кукол шли с музыкальным сопровождением, буддийский сюжет рассказывался в форме песен. Ну, а когда выяснилось, что куклы более чем подходят и для вполне мирских представлений, кукольный театр стал популярным развлечением.

Музыкальные пьесы «дзёрури» существовали еще до эпохи Токугава. Название произошло от одной из легенд о Ёсицунэ, который (в отличие от канонической версии предания, где присутствует Сидзука) был влюблен в Дзёрури, дочь торговца. Заметим, и здесь мы видим трагичность представления, столь свойственную японскому искусству — и прошлому, и современному. Считается, что некий Дзёкэй стал основателем театра, ему, простолюдину, покровительствовал незабвенный крестьянский сын Хидэёси Тоётоми. Пьесы вызвали большой интерес в Киото.

Но расцвет театра Дзёрури связан с Эдо и Осакой. Это намного более серьёзное представление, чем Кёгэн. Пьесы и постановка отличались утонченностью. Интересно, что в Осаке актерами и кукловодами стали самураи, которым уже в мирное время была проучена довольно скучная служба — охрана замка.

Куклы для представлений изготавливаются примерно в половину человеческого роста. Кукловоды могут управлять ее движениями, они одеты в черные балахоны, и зритель полностью сосредоточен на движениях «персонажа», не замечая операторов.

С развитием театра Дзёрури связаны и выдающиеся пьесы Тикамацу Мондзаэмона, великого японского драматурга конца XVII века. Драмы Тикамацу отличаются демократичностью и вполне понятны и его простолюдинам-современникам, и даже европейцам XXI века. Так, в петербургском театре им. Комиссаржевской уже в 90-е гг. прошлого века огромным успехом пользовалась постановка по пьесе «Самоубийство влюбленных на Острове Небесных Сетей». Конечно, пьеса была переработана, и заняты в ней были живые актеры, а не куклы, но постановщики попытались (и успешно) воссоздать атмосферу Японии той далекой от нас эпохи. Для этого пришлось даже реорганизовать пространство сцены и зрительного зала. Среди персонажей мы видим не героев минувшего, а обнищавших самураев, гейш, ремесленников и торговцев, даже контрабандистов, прочно связанных своим бизнесом с «заморскими дьяволами».

Театр Ёсэ — комедийный. Самый простой аналог, который можно найти у нас — это выступления авторов-сатириков, например, Задорнова или Жванецкого. Этот жанр («ракуго») восходит к периоду Токугава. Тикамацу писал на злобу дня, рассказчики («ракугока») тоже старались говорить зрителю о насущном. Но героям Тикамацу переживаешь и сегодня, а вот классические монологи «ракуго» утратили не только большую часть обаяния, но и понятность. Поэтому нынешним японским продолжателям традиции приходится делать то же самое, что и их предшественникам из эпохи Токугава — сочинять то, что соответствует моменту.

Еще один жанр Ёсэ — это комические диалоги («мандзай»). Они быстрее, чем «ракуго», адаптировались к современности, с 30-х гг. XX века актеры стали появляться не в традиционных кимоно, а в европейских костюмах. «Мандзай» быстро нашли место и в телевизионных шоу.

Другие направления театра Ёсэ — это «кодан» (художественное чтение) и «рокёку» (повествовательная баллада). «Кодан» произошел от народных сказаний, и это вовсе необязательно юмористический жанр. Иной раз рассказчики («коданиси») повествовали о мрачных проблемах, порой — связанных с высокой политикой. В XVIII веке одного из лучших рассказчиков даже обезглавили по приказу бакуфу.

 

Мастер слова

Можно написать десятки томов о развитии поэзии в эпоху Токугава. Но пришлось выбрать лишь один пример, известный и тем, кто мало интересовался Японией. Мечтательные и задумчивые трехстишья-хайку видели многие. Некоторые даже пытались складывать их. Иногда получались пародии. Приведу пару примеров таких пародий авторства Юрия Нестеренко.

* * *

* * *

Как видим, японский жанр легко и весело превращается в нечто смешное — и нечто не вполне японское. Не говоря уж о том, что начертание стихов не менее важно для японского языка, чем их звучание, фиксированное количество слогов здесь не соблюдается (что отметил и сам автор пародий).

Но наш рассказ — о первоисточнике, пусть мы и не сможем отобразить иероглифами его суть.

Имя поэта Басе стало столь же известным символом всего японского, как гора Фудзи или самурайский меч. На самом деле, автора, который жил в XVII веке, звали Мацуо Тюдзаэмон Мунэфуса, да и творческих псевдонимов у пего было много.

После смерти своего сюзерена он стал профессиональным поэтом. Несколько лет он странствовал но Японии, затем оказался в Эдо. Поэзия во времена начала правления клана Токугава пришла в упадок. Жанр «хайкай» был, в основном, связан с комическими каламбурами (напомню, что создавать их на японском языке, в котором есть великое число слов-омонимов, весьма легко). Так что те, кто пародирует «хайку» в России, не слишком далеко ушли от предшественников Басе.

Стихи, посвященные странствиям — это картинка, словно бы выхваченная вспышкой молнии.

* * *

* * *

Он же попытался (успешно) создать вполне серьезный жанр, в котором слышатся отголоски философии дзэн.

Поэт не навсегда задержался в сёгунской столице. Видимо, атмосфера Эдо оказалась душной для Басе.

Вскоре Басе вновь ушел в странствия. В последний период жизни он пишет хайку отнюдь не для аристократов. В стихах, кратких и лаконичных, используются обороты народной речи, понятия, которые присутствуют в жизни крестьян или ремесленников.

Поэт возвратился к простой жизни. Возможно, поэтому его стихи воспринимаются отнюдь не как «китайская наука» — удел высших аристократов. Но именно они и стали самой популярной из японских стихотворных форм.

Но «вульгаризация» стихов не значила для него снижения требовательности к себе. Каждое из стихотворений — плод серьезного и напряженного труда. Чем-то эти стихи похожи на пейзажи Хиросигэ — в них не меньше и светлой грусти, и ярких деталей, и чувств, понятных нам, хоть и дошедших из седой старины.

* * *

 

История не знает «если бы», но все же…

Альтернативный путь № 10. Симабарское восстание победило.

Такое, конечно, сложно вообразить. Но, предположим, харизма Сиро (или Жерома) сыграла некую особую роль. А среди его свиты нашелся решительный полководец, мыслящий более чем масштабно. И, напротив, на месте Мацудайры оказался тупой садист, который всеми силами позаботился о том, чтобы в повстанческую армию вступили все еще живущие крестьяне Кюсю. (А вот такое было вполне вероятно). Неважно, чем бы воспользовалась эта армия, пускай даже португальской поддержкой — важно то, что Сиро оказался в Киото. (Его звание «сёгуна» говорит о том, что такие планы могли возникнуть).

Одна отнюдь не японская пословица гласит: «Не дай Бог свинье роги, а мужику — панства». Хидэёси Тостом и подтвердил это для Японии. Восставшие крестьяне исключением наверняка не стали бы.

То, что владыку из династии солнечной богини заставили бы принять чуждую ему религию — это еще не беда. (К тому же, японское христианство в те годы невероятно отличалось даже от тогдашнего католичества, и вопрос как-нибудь утрясли бы). Гораздо хуже, что в страну прибыли бы в большом числе миссионеры — и инквизиторы в их числе. Как расправлялись с языческими пережитками в Европе, мы отлично знаем. Вероятно, Японию не минула бы чаша сия.

Конечно, ни один «окатоличенный» парод не потерял своего национального своеобразия (хотя кое-кто голословно утверждает именно это). Однако раннее проникновение европейцев в больших количествах означало бы зависимость. Как минимум экономическую, но, вероятно, и духовную.

Но даже это — не самое страшное. Восставшие показали, что такое религиозный фанатизм. Мученики-фанатики вызывают сочувствие и даже восхищение, победители-фанатики — ужас. Какие меры были бы приняты в конце концов против синто и буддизма, остается только гадать. Но они были бы введены наверняка — если и не самим Сиро, то его потомками…

А еще — не забудем, что такое сын крестьянина, получивший власть в стране аристократов. Это чревато рабством, гораздо худшим, чем то, что возникло при правлении дома Токугава.

В самом лучшем случае Япония могла бы сейчас в XXI веке стать развивающейся страной (без приставки «не-»), как Таиланд или Сингапур, неким «азиатским экономическим тигром». Возможно, не было бы и этого: «тигры» возникли во многом благодаря японскому примеру. Впрочем, свято место пусто не бывает, и «пост» лидера Дальнего Востока оказался бы за какой-либо иной страной.