Третья тропинка — по которой пошла Лина — оказалась самой несчастливой. До этого Лина шла и напевала: пусть все знают, и особенно злые собаки, что она не таится. К счастью, во дворах всегда кто-нибудь был. И рычащих собак усмиряли.

На фермах были даже рады, что в гости пришла девочка, а когда Лина подробно рассказывала, что ей нужно колесо, чтобы втащить на крышу, чтобы прилетели аисты и чтобы свили гнездо, все говорили: «Ах, какая умница! Ах, как жаль, что у нас нет колеса! Как хорошо ты все придумала!» А одна женщина сказала: «Без деревьев да птиц деревня у нас какая-то пустая. Словно дом без детей. Стоит себе одиноко на дамбе. С аистами куда веселее было бы». Но колеса ни у кого не нашлось. «Доченька, кабы было у меня колесо, так я бы его тут же на крышу втащила. Каждый раз, как вижу — аисты летят, жалею, что колеса нет. Ведь с аистами не так одиноко» — вот как хорошо эта женщина сказала.

А третья тропа привела ее к одной-единственной ферме. Во дворе ни души. В пыли куры купаются, да под телегой гусь дремлет. Надо было ей с дамбы эту тропку лучше рассмотреть и, подходя к ферме, запеть, а она все вспоминала, что ей на фермах говорили. Вот и вышло, что ее лишь куры да гусь встречают.

Лина вошла во двор. Вдруг с телеги поднялся огромный пес. Он зарычал, потом отрывисто, зло залаял.

У Лины ноги словно к земле приросли. Казалось, что собака уже несется к ней и вот-вот загрызет. По спине побежали мурашки. Не видно, привязан пес или нет. А что, если он сейчас на нее прыгнет? Что тогда? Хоть бы кто-нибудь вышел!

Что же делать? Лине очень хотелось повернуться и бежать, бежать без оглядки. Но ведь пес в два счета догонит и тогда уж наверняка заест до смерти. Пока только смотрит зло и рычит страшно — не подходи! Отчаянная мысль пришла Лине в голову. Она запела — другого ничего не придумать. Сначала робко и неуверенно, потом все громче: пусть собака видит, что Лина не боится и идет дальше. И она запела что было сил.

Пес удивленно навострил уши, прислушиваясь к непонятным звукам. Рычать он перестал. Лишь раз недоуменно гавкнул и замолчал. Он стоял на телеге, пение явно обескуражило его.

Лина приободрилась и, продолжая петь, стала пятиться к калитке. Она пела первое, что придет в голову. Собака же не знает наизусть все песни. Лина их и сама не помнит. Вот и кустарник. За ним дорога. Собаки уже не видно.

Лина повернулась и побежала.

На бегу она пела, то и дело оборачиваясь. Но пес за ней не гнался. Так она добежала до дамбы. Только здесь она, наконец, успокоилась и в изнеможении повалилась на землю. С дамбы виден тот двор и пес. Он все еще стоял на телеге, подняв голову, и зло смотрел на дамбу. Лине показалось, что он уставился прямо на нее. Она поежилась.

Больше по чужим дворам да фермам ни за что не пойдет. Хватит, страха натерпелась. В горле саднило и першило — уж очень старалась, пела. И песню эту она никогда больше петь не станет. Как приятно и спокойно на дамбе, здесь ей ничто не грозит. Врасплох ее не застать — все кругом как на ладони. Она отвернулась и стала смотреть на море. Сегодня оно спокойное, прилив еще не начинался, вода отошла далеко, обнажилось каменистое, местами уже сухое дно.

Вот, громко и тревожно вскрикнув, взлетела цапля. Тяжело взмахивая крыльями, долетела до старой перевернутой лодки вдалеке от дамбы. Гордо встала и принялась чистить клювом перья. Белая цапля на фоне голубого неба и голубого моря.

Лина глаз отвести не могла. Конечно, цапле далеко до аиста, но когда кругом только море да небо, то и на цаплю залюбуешься. Учитель велел искать везде, даже там, где колеса и быть не может. Под лодкой его и впрямь быть не может, особенно под этой, она уже лет сто вверх дном лежит. С давних-давних времен. Конечно, для колеса место неподходящее, но посмотреть все же стоит. Учитель сказал, удача приходит порой, когда ее совсем не ждешь. И к тому же в море собаки не водятся.

Лина медленно пошла по сухому дну, старательно обходя лужи, оставшиеся после отлива. Она шла почти бесшумно, но цапля услышала. Недовольно щелкнув клювом, она снялась и полетела к дамбе, и Лина осталась одна на самом дне таинственного моря. Невдалеке темнела старая лодка.

А как на нее забраться? Борта крутые, высокие, днище выгнуто. Лина и сама толком не знала, зачем ей наверх лезть. Раз уж она здесь, нужно что-то делать. Не на прогулку же она вышла!

Лодка поросла водорослями, наверное, скользкая и холодная. Раздолье для улиток, моллюсков и прочей морской живности. Сверху доски кое-где прогнили. А под лодкой жили большие крабы. Лина слышала, как они скреблись, стукались жесткими панцирями о борта.

Лина еще раз обошла лодку. Взобраться можно только с кормы. Там висел обрывок якорной цепи. Правда, цепь тоже скользкая. Но если покрепче ухватиться и подтянуться, можно залезть наверх. Башмаки придется снять.

Лина задумалась. И чулки с носками лучше снять. Но тогда по улиткам да слизнякам ступать придется. По спине побежали мурашки. Нет, она только башмаки снимет. Но когда она поставила их на морское дно, ей вдруг стало стыдно — как же она их бросит, они такие маленькие, беззащитные в огромном море. Нет, надо взять их с собой.

Не раздумывая, Лина сняла с косички ленту, привязала к башмакам и повесила на шею. Потом зажмурилась, взялась за цепь и, упираясь ногами в корму, влезла наверх. И не так уж это трудно!

Вот она и на лодке. Стоит, оглядывается. Надо же — сама, без помощи залезла! Видел бы ее сейчас кто-нибудь! А то Йелла думает, что только мальчишки умеют лазить по заборам и через канал прыгать. Если бы не юбки да платья, она бы выше самого Йеллы прыгнула.

Как тихо! Хоть бы цапля не улетала. Лина второпях развязала ленту, но в косу вплетать не стала — руки грязные — и надела башмаки. В башмаках куда лучше! Она осторожно пошла по скользкому днищу лодки, по нему ползали мелкие рачки, слизняки.

В днище зияла большая квадратная дыра! Для чего? Лина осторожно подошла поближе, встала на колени и заглянула: пусто и темно, только слышно, как шуршат крабы.

Но вот глаза привыкли к темноте. Неожиданно Лина подалась вперед, просунула в дыру голову, стараясь лучше рассмотреть во тьме… Не может быть! Там лежало колесо!

Лина выпрямилась, огляделась, зажмурившись от яркого солнца, она даже рот приоткрыла от удивления. Словно собиралась крикнуть: «Нашла!» Но вокруг ни души, тихо, светит солнце. Даже самой не верится. А может, показалось? Она снова низко наклонилась, голова и плечи скрылись в темноте. Да, так и есть! Колесо! Зарылось глубоко в ил, но Лина могла различить спицы, часть обода, большую круглую ступицу.

Колесо под старой, всеми забытой лодкой. Вот уж где его и впрямь не могло быть.

Лина вскочила и пустилась в пляс, забыв, что дно скользкое. Она даже запела, нарушив тишину и покой. Она плясала и пела, пела ту же песню, что и собаке. В ней по-прежнему не было смысла, просто случайные слова, но сколько сейчас в них радости!

Вдруг Лина перестала петь и замерла. С дамбы за ней кто-то наблюдал. Это был старый До́ува, и лодка эта — его, вспомнила Лина. Она плохо знала старика и редко его видела, он, хоть и жил в Приморке, с утра отправлялся пешком по дамбе в деревню Тернаад и возвращался только вечером. И так каждый день. Дедушке Доуве было девяносто три года.

Он что-то крикнул ей с дамбы, но Лина не разобрала — голос был невнятный и тихий.

— Я не слышу! — прокричала Лина.

Тогда Доува стал выговаривать каждое слово отдельно и медленнее:

— Девочка, почему ты пляшешь на моей лодке?

— Я нашла колесо! Понимаете, колесо!

— Ну и что? Оно там уже лет восемьдесят лежит.

Лина даже присела от удивления. Ну и ну! Доува сказал это так, словно ничего удивительного тут нет. Лежит себе колесо под лодкой целых восемьдесят лет, и Доува об этом знал. А ведь стоило кому-нибудь из ребят подойти и спросить: «Дедушка: где взять колесо?», он бы ответил: «Под моей лодкой!»

Но разве пришло бы кому-нибудь в голову спрашивать об этом Доуву? Ведь ему почти сто лет.

Лину прямо распирало от любопытства. Непременно нужно все разузнать об этом колесе, почему в лодке дыра? Все так интересно, каждая мелочь. Но когда приходится кричать за километр, всего не спросишь. Лина спрыгнула на морское дно, не сводя глаз с дамбы, где стоял Доува. Больно стукнулась коленками и руками о землю, даже башмак треснул, — но сейчас разве до него? Она быстро поднялась и со всех ног понеслась к дамбе. Она так торопилась, что, подбежав к Доуве, никак не могла отдышаться.

— Не понимаю, почему девочка должна плясать на перевернутой лодке, даже если она и нашла колесо? — удивленно спросил старик. Тут он заметил трещину в башмаке и вновь заговорил: — Сними башмачок, пойдем ко мне, я перевяжу проволокой, он еще долго послужит, если ты, конечно, не станешь больше с лодок прыгать. Так почему все-таки ты в пляс пустилась? Мне тоже все любопытно и интересно, как и бабушке Сивилле.

Лина наконец перевела дух и вкратце рассказала, зачем нужно колесо. Ей не терпелось самой спросить, как оно оказалось под лодкой и почему дедушка Доува не удивился, ведь это же настоящее чудо!

— Так, значит, колесо тебе для аистов нужно? — проговорил Доува. — Ну, что ж…

— Но дыра маленькая, колесо не пролезет, — сказала Лина.

— Конечно, маленькая, только человеку пролезть впору, я ее для того и пропилил, и ни на дюйм больше.

— Человеку пролезть?

— Моему отцу раз пришлось — это его колесо там лежит. Оно ему жизнь спасло.

— Как, дедушка?

Но Доува лишь покачал головой и показал на море.

Со стороны островов летели аисты. Сначала прямо к Приморке, прямо к Доуве с Линой, но над старой лодкой они повернули и, быстро взмахивая крыльями, полетели к деревне Нес и вскоре скрылись из виду.

— Как много, штук тридцать! — сказала Лина с удивлением.

— Ровно двенадцать, — поправил Доува. — Но это неважно. Важно другое: раз аисты уже стаями летят, нам сложа руки сидеть некогда, если мы хотим колесо из-под лодки вытащить. А завтра воскресенье, значит, у нас только один день. Скоро прилив, значит, у нас всего несколько часов. Да и шторм из-за островов надвигается.

Лина осмотрелась — голубое небо, голубое море, светит солнце — и недоверчиво взглянула на старика.

— Вот увидишь, будет шторм, — повторил Доува. — Не через час, не через два. А штормить будет крепко, не один день, тогда уж и вовсе до лодки не доберемся. Сейчас надо попытаться, ни минуты терять нельзя, дорогой поговорим.

— А куда идти? Зачем? — спросила Лина.

— Пилу нужно прихватить из дома. Восемьдесят лет тому назад она помогла мне отца спасти и сейчас поможет. Пропилим дыру побольше и вытащим колесо.

Старый Доува, хоть и опирался на толстую палку, ходил очень быстро. Лина в одном башмаке едва за ним поспевала, спотыкалась. В голову приходили все новые вопросы. Она то и дело поглядывала на Доуву и в конце концов не вытерпела.

— Дедушка, ну расскажите, почему колесо в лодке оказалось? Расскажите, а? А то я прямо лопну — так узнать хочется.

Старик улыбнулся.

— Да все очень просто, — спокойно начал он, не сбавляя шаг. — Отец мой, как и я, рыбаком был. У нас в роду все рыбаки. Только мучила его всю жизнь морская болезнь. А порой на долгие недели он в открытое море уходил. Всей душой море ненавидел, да что поделаешь, оно ведь нас кормит. Видно, такова судьба. Хоть и трудно с землей расставаться. И знаешь, что он придумал? Он брал с собой в баркас тележное колесо: оно напоминало ему о земле, на которой стоишь твердо, которая из-под ног не уходит во время шторма. Хорошо он придумал, верно?

— Очень, — тихо отозвалась Лина. Она представила, как мучился отец Доувы, всю жизнь в ненавистном море плавал. — Очень хорошо! Только как же колесо ему жизнь спасло?

— Как-то раз поднялся шторм. И застал он рыбаков врасплох в открытом море. Не спрятаться, не убежать. Не вернулись рыбаки в деревню. Я тогда еще маленьким был. А через неделю вынесло приливом к дамбе перевернутый отцовский баркас. Завяз он в иле — и по сей день там. Неделю его по морю трепало, разве кто выживет? Вся деревня оплакивала погибших — ни один не вернулся. И лежал этот баркас, мрачный и безмолвный, как могила. Никто к нему не подходил. А мне, наверное, было столько лет, сколько тебе сейчас. Я каждый день бегал на дамбу, смотрел на баркас и плакал. Маленький, беспомощный мальчуган, потерявший отца.

Но вот стали мне странные мысли в голову лезть. Смотрю на баркас, и страшно делается. А вдруг отец там, под лодкой, вдруг еще жив? Глупая, невероятная мысль, но, когда плохо бывает, чего только не передумаешь. Невероятно…

— Но ведь все так и вышло, да? — в голосе Лины звучала уверенность. — Потому что иногда самые невероятные вещи случаются. Надо только очень верить.

Старик взглянул на нее.

— Вот именно, — согласился он, будто со взрослым разговаривал, — надо очень верить. Хорошо ты сказала! А ты-то почему думала об этом, девочка? Вот я в твоем возрасте объяснить это не сумел, хотя думал так же. Слов нужных не нашел.

— Нам учитель говорил… — начала было Лина, но старик уже продолжал:

— Пошел я к баркасу, был как раз отлив. И стало мне жутко: вот лодка отца, а самого отца уже нет и никогда не будет. В ту минуту я, пожалуй, ни на что не надеялся. Но все-таки приложил ухо к борту и прислушался. Показалось мне, что кто-то стучит тихонько изнутри. Чуток громче, чем крабы шуршат. Нет, не ослышался я, стучит кто-то. Тут я как закричу: «Папа! Папуля! Сейчас, подожди минутку, я тебя вызволю, только минутку подожди». Минутку! А он столько дней ждал!

Я бегом в деревню. Бегу, а сам плачу, кричу, людей зову. Люди слушают, только головами качают: «Не может такого быть». Даже мать, бедняжка, и та сказала: «Успокойся, мальчик мой. Показалось тебе. Отца уж давно в живых нет». Ну, я не стал ничего говорить. Все думали, я с ума сошел. Схватил пилу, топор и что есть духу обратно. Мал я был, но силы откуда-то взялись. Прорубил дыру в днище баркаса, чтоб пила вошла, и начал пилить. Останавливаюсь то и дело, зову: «Папуля, родненький!» А он чуть слышно отвечает. И у меня словно силы прибывают.

Выпилил я наконец кусок днища, заглянул внутрь. Смотрю, на колесе лежит отец. А колесо во время шторма, видать, за борта зацепилось, вот и не упало в воду. Отец собрал силы, заполз повыше, чтобы мне тянуть его легче было. Я нагнулся, взял его под руки и вытащил. Мал я был, но крепок. Да в ту минуту я бы дом поднял, церковь с колокольней. Да и отец исхудал страшно — кожа да кости…

Лина шла, спотыкаясь, рядом и тихо всхлипывала. А Доува шагал широко, почти бежал, словно заново переживал все, о чем рассказывал. Лина слушала, как чудесную сказку с добрым концом, и по щекам катились слезы радости.

— Знаешь, как он жил эти дни под баркасом? — Старик говорил громко, взволнованно. — Когда начинался прилив, он забирался на колесо, и вода до головы не доходила. Тогда баркас выше стоял, это уж сейчас его илом занесло. Знаешь, что он ел? Свечи! У них на баркасе были свечи. Так вот он их ел. А пил знаешь что? Высасывал сок из крабов и рыб, которых приливом приносило. А соленую мякоть выплевывал. Когда я его нашел, он был кожа да кости… Вылезли мы из-под баркаса, стоим рядом — я чуть с ума от радости не сошел. Почти как ты, кубарем на землю скатился, отец тоже упал — ноги-то не держат, сил нет. Тащил я его через дамбу до самого дома. Толкнул ногой дверь, ору: «Мама, я папу нашел!» Она так без сознания и упала. Ну и день! Самый счастливый в жизни!

Они молча пошли по дамбе, Лина глядела на Доуву с восторгом и изумлением.

— И вот снова баркас, снова к нему бегу, а ведь почти сто лет прошло. Снова пилу дома возьму. Снова дыру пропилю, только теперь для колеса, что отца спасло. Оно будет на крыше школы. Знаешь, девочка, это прекрасно и справедливо, вроде как память о моем отце.

— Конечно! — Говорить Лине было трудно. — Еще какая память!

— Но нам одним не справиться, колесо тяжелое, от воды разбухло, да илом его затянуло.

— А вдруг оно сгнило? — испугалась Лина. — Ведь почти сто лет лежит.

— Не бойся, как новенькое будет. Под водой да илом отлично сохранилось. Дерево в соленой воде не гниет.

— Тогда я сбегаю, скажу учителю. Он позвонит в колокол, ребята соберутся и помогут. Только время нужно: они сейчас по фермам разошлись, колесо ищут.

— Не беда, — сказал Доува. — Пока мы за пилой да лопатой ходим, пока пилить будем да от ила колесо очищать, они и подойдут. Только скажи учителю, чтобы не мешкали. Скоро прилив. Ну-ка дай башмачок, починю. Нет, лучше оба давай, быстрее добежишь.

Лина сунула ему башмаки и помчалась к школе. А дедушка Доува, постукивая палкой, быстрым шагом пошел домой.

В школе никого не оказалось, даже учителя. Дверь распахнута, но в доме ни души. Лина вбежала в класс — никого. Что же делать? Учитель сказал, что целый день будет в школе. А что, если она сама позвонит в колокол, соберет ребят? Она выскочила на крыльцо, там висел колокол, и от него спускалась веревка. Но сейчас ее не было! Лина в недоумении огляделась по сторонам, пожала плечами и понеслась через всю деревню к дому старого Доувы.

Улицы словно вымерли, даже бабушки Сивиллы на крыльце не видно. Лина бежала, глядя по сторонам. На середине улицы вдруг остановилась как вкопанная, — калитка во двор Януса широко распахнута! Что-то случилось — раньше такого не бывало. Может, к Янусу забежать? Ой, глупая, ведь у Януса же нет ног, чем он поможет? Она побежала дальше, миновала дом Доувы и выскочила на дамбу: вдруг в поле или на дорогах кого из ребят или учи́теля увидит. Но в полях были лишь фермеры.

Лина посмотрела в сторону лодки. К ней уже спешил Доува. Через плечо — моток веревки, пила и лопата. Он шагал широко, опираясь на палку. В другой руке он нес Линины деревянные башмаки. Что ж не подождал? И Лина, как была в носках, побежала по дамбе за ним.

Вдалеке показалась Яна, жена Януса. Она ходила торговать хлебом по дальним фермам и сейчас возвращалась домой. На коромысле висели пустые корзины. Она увидела, как по дамбе быстро шагает Доува, следом со всех ног бежит Лина. Очень удивилась Яна, остановилась, сняла коромысло: интересно, что дальше будет?

Вот Доува спустился с дамбы и исчез из виду. А следом — Лина. Что бы это могло быть? Яна по привычке нагнулась, подобрала с дороги пару камней и бросила в корзину. Потом подхватила коромысло и чуть не бегом припустила к деревне — только юбка на ветру захлопала.

…У самой лодки Лина, наконец, догнала Доуву.

— Как быстро вы ходите! — Девочка совсем запыхалась. — Еле догнала. Не нашла я никого. Все куда-то подевались. И учителя в школе нет. Что же делать?

— То, что нам под силу. А там видно будет. Зачем беспокоиться раньше времени?

— А вы сможете на лодку залезть?

— Ты же залезла.

— Я держалась за цепь на корме.

— Ну и я буду держаться за цепь на корме.

— Так ведь вам почти сто… ох, я не то хотела, просто вы уже старенький.

— Ничего не поделаешь. Посмотрим, авось и залезу, — задорно сказал Доува и хмыкнул. — Ну-ка давай ты первая.

Доува подсадил ее, и Лина без труда залезла на баркас. Он подал ей лопату, забросил пилу и моток веревки. Следом — Линины башмаки и свои.

— Чтобы прилив не подобрал, — пояснил он. — Стоп, а палку-то забыли. На-ка, держи! — И он бросил ее Лине.

— Так, начинаю восхождение! — весело сказал он. — Брось конец веревки. Боюсь, без нее мне не взобраться. — Он обвязался под мышками. — Сил-то мало, но ты тяни как следует, а я как следует оттолкнусь, и вдвоем мы этот баркас одолеем.

Он взялся за цепь, уперся ногами в корму и стал подниматься. Лезть было трудно — старик тяжело дышал.

— Тяни, тяни сильнее!

Лина старалась изо всех сил. Ноги Доувы соскальзывали, но отчаянным усилием он подтянулся и влез на лодку, замахал руками и удержался. Перевел дыхание и сказал:

— Между нами говоря, не такая уж я развалина.

— Вы просто молодчина, дедушка!

— Какой я тебе дедушка! Дедушки на печке сидят, по старым баркасам не лазают. — Он сел, чтобы перевести дух. — Ну, отдышалась, тогда начинай пилить.

Дерево старое, но днище толстое, изнутри обшито дубовыми досками.

Лина остановилась — онемела рука. И на три пальца не пропилила. Взглянула на Доуву. Старик улыбнулся.

— Чтобы пилить, сноровка нужна. Двигай рукой плавно, равномерно, на всю длину пилы. А ты дергаешь взад-вперед.

Он встал, подошел к дыре.

— Давай я буду пилить, а ты тем временем колесо из ила выкопаешь, сразу два дела сделаем. Там внизу темно, крабы ползают. Не боишься?

— Нет, вы же рядом, а там со мной колесо, — сказала храбрая Лина. — А потом, когда вы пилить кончите, а я колесо откопаю, что тогда? Мы его вытащим?

— Нет, конечно, — спокойно сказал Доува. — Но я и об этом подумал. Смотрю, ты идешь назад одна, значит, никого не нашла. Да и колокола школьного я не слышал. Бегу я по дамбе с пилой и лопатой, а тут Яна навстречу. Я нарочно к морю спустился, она от удивления аж рот раскрыла. Наверняка сейчас домой прибежит и всем соседям растрезвонит, что старый Доува совсем из ума выжил. — Довольный, он засмеялся. — Погоди, сейчас женщины сбегутся, они ж обо мне как о малом дитяти пекутся. — Он обвязал Лину веревкой. — Полезай вниз и откапывай колесо. До прилива нужно успеть. Готова? Ну, давай!

…Яна бросила коромысло и корзины прямо на улице около дома Доувы и вихрем ворвалась в комнату.

— Янка, где ты, Янка? — завопила она.

На кухне послышались шаги, выбежала Янка, внучка Доувы.

— Что случилось?

— Янка, крепись. Этого нужно было ожидать. Твой дед окончательно лишился рассудка. Сейчас смотрю: бежит по дамбе с пилой и лопатой — видно, снова отца из лодки вызволять. А того уже шестьдесят лет как в живых нет.

— Да что ты! — упавшим голосом сказала Яна. — Ведь еще утром разговор был, какой дедушка крепкий и ум у него ясный, а ведь девяносто четвертый год пошел. До сих пор каждый день пешком в Тернаад ходит.

— Но я же собственными глазами видела, как он со всех ног бежал к старой лодке с пилой и лопатой.

— Он с утра как обычно ушел. Где же он пилу с лопатой взял? Сейчас посмотрю. — И Янка стремглав выбежала из комнаты.

Оставшись одна, Яна выглянула в окно. Мимо шла Лена, мать Лины, с корзиной в руках — наверное, в магазин. Яна выскочила на крыльцо.

— Лена, поди-ка сюда на минутку, — позвала она заговорщицки.

Не успела Лена подойти, как шторы на всех окнах враз задернулись, все женщины высыпали каждая на свое крыльцо. Некоторые с метлами, будто бы только подмести, другие не скрывали любопытства. Даже бабушка Сивилла III дома не усидела.

Яна сразу замахала рукой: мол, подходите скорее. Женщины обрадовались и бегом побежали к Яне. Бабушке Сивилле III за ними не угнаться, поэтому она села в качалку и стала с нетерпением дожидаться новостей. Она даже леденец в рот забыла положить, так в руке и держала.

Женщины сбежались как раз в тот момент, когда из-за дома выскочила Янка, внучка Доувы.

— И верно, Яна, — чуть не плача, закричала она, белая как полотно. — С собой пилу унес. На месте нет. Она все эти годы над камином висела, а сейчас я хвать — нет ее. Наверное, он в дом заходил, пока я в магазин бегала.

— А что, что случилось? — не вытерпела мать Лины.

— Да старый Доува совсем рассудка лишился. А твоя Лина за ним побежала, — сказала Яна, — да только чем она, голубонька, поможет, если он не в себе.

— Он иногда такой упрямый — ничего слушать не хочет, — вставила внучка Доувы.

— И как назло, все мужчины в море! — воскликнула одна из женщин.

И, оживленно переговариваясь, они двинулись к дамбе.

— И впрямь ни одного мужчины в деревне, даже учителя с Янусом нет, — добавила другая.

Яна прямо оторопела.

— Моего Януса нет?

— Да, бросил дом, вишню свою, взял грабли, и учитель с четырьмя мальчишками куда-то его на кресле увезли.

Яна ушам своим не поверила.

— Быть того не может! Чтобы он позволил мальчишкам катить свое кресло — да быть того не может!

— Тогда считай меня лгуньей, — обиделась женщина, — но я собственными глазами видела. Еще крикнула вдогонку: «Что случилось, Янус?» И знаете, что он ответил: «Ничего, соседушка, ничего особенного. Просто с тех пор, как акула мне ноги откусила, я первый раз жизни радуюсь».

— Какая еще акула? — переспросила Яна, окончательно сбитая с толку. — Что же это такое? Все, что ли, с ума посходили?

Женщины поравнялись с крыльцом бабушки Сивиллы.

— Что делается-то, а? — крикнула ей Яна. — Вы только посмотрите, что делается! Все вверх дном у нас в Приморке.

И они поспешили дальше, бабушка Сивилла даже рта раскрыть не успела. Только проводила их взглядом и прошептала, усмехнувшись:

— А все вверх дном, Яна, из-за обычного тележного колеса.

Довольная, она сунула в рот леденец и стала раскачиваться в своем кресле.

А женщины тем временем уже добежали до дамбы, теряясь в страшных догадках — что-то сейчас увидят?

На дамбе они выстроились в ряд и во все глаза уставились на старую лодку: вон стоит на коленях Доува и пилит, пилит что есть мочи.

— А где же Лина? — не выдержала ее мать.

Девочки нигде не было — ни у лодки, ни у дамбы.

— Ой, — вдруг вскрикнула одна из женщин, — никак, прилив начинается?

Далеко, у самых островов, словно серебряная ниточка тянулась, шла первая приливная волна.

— Вон, у островов, неужели не видно? — Она указала пальцем вдаль.

— И впрямь прилив, — поддакнула другая. — Надо Доуву с лодки снять, пока он от дамбы не отрезан. В прилив лодку совсем заливает.

Путаясь в юбках, спотыкаясь в тяжелых деревянных башмаках, они побежали к лодке. Но волна опередила их. Серебряная ниточка на горизонте вдруг змеей подползла к самым ногам и громко зашипела. За первой волной шла вторая, побольше, а далеко в море уже вздымались рычащие буруны, вот-вот бросятся на сушу.

Старый Доува посмотрел на море.

— Ну как, откопала? — крикнул он. — Минут через пять прилив и до нас доберется.

— Еще чуть-чуть, — ответила Лина, — оно очень большое. — И снова принялась за работу.

Доува продолжал пилить, а Лина — откапывать колесо.

— Готово, — сказала она через минуту, потом, отдышавшись, добавила: — Такое тяжелое, что и с места не сдвинешь.

Не успела она договорить, как, шипя, подкралась первая волна и ужалила ноги холодом. Лине стало страшно.

— Вода! Начинается прилив!

Старик наклонился над отверстием.

— По веревке наверх можешь забраться?

— Нет, ни разу не получалось, все платье мешает.

— Тогда снимай платье.

Лина на мгновение замолчала.

— А в платье нельзя?

— Смотри, прилив таких скромниц, как ты, ждать не будет. Привяжи веревку к колесу, иначе нам его не вытащить. Потом я ее натяну — и ты по ней залезешь.

Лина вновь замолчала, потом смущенно пробормотала:

— Всё. Веревку привязала, а платье вокруг шеи обмотала.

Старик крепко уперся ногами в края отверстия, натянул веревку, чтобы Лине было легче подняться.

Женщины собрались на дамбе. Прилив уже отрезал лодку от берега. Они стояли и что-то взволнованно кричали Доуве, но тому было некогда отвечать — надо веревку как следует натянуть. Лина лезла наверх и слышала все, что кричали с дамбы. Вот она высунула голову, старик протянул руку, но Лина увидела женщин и испугалась.

— Ой, и мама там! — прошептала она. — А я без платья. Ну и влетит же мне!

— Я тебя заслоню, за моей спиной не увидят, — усмехнулся Доува и вытащил Лину. За широкой спиной Доувы Лина проворно оправила платье.

Как только мать Лины увидела ее, она тут же бросилась прямо по воде к лодке. Набежала волна, захлестнула выше колен, но мать, не замечая, кричала:

— Лина, слезай скорее, беги к дамбе.

— Слезай, чего ждешь? — подхватили разом все женщины. Вслед за Лининой матерью в воду бросилась и внучка Доувы.

— Скорее, пока вода не прибыла, бегите.

— Приведите фермера с лошадью и телегой. Больше нам ничего не нужно! — крикнул Доува.

Он усмехнулся: женщин с дамбы словно ветром сдуло. Остались только Линина мать да внучка Доувы. Они стояли, прижавшись друг к другу, взявшись за руки, чтобы не сбило волной. Но прилив мало-помалу теснил их к дамбе.

— Прыгай, Лина! Вода уже по пояс, потом поздно будет.

— Мы останемся здесь? — испуганно спросила Лина.

— Да, — спокойно ответил старик. Он неторопливо полез в карман за трубкой. — Твоя мать не понимает, что раз ей у дамбы вода по пояс, то здесь тебе с головкой. Не бойся, баркас высокий, его затопит еще не скоро, час, глядишь, продержимся, а там и помощь подоспеет. Я не зря послал за телегой, чтобы не только нас, но и колесо на берег переправить. — Он снова усмехнулся и стал набивать трубку, поглядывая на море.

— Ты лучше скажи матери, чтобы на дамбу скорее лезла, а то видишь, какая высокая волна идет! — Он показал вдаль. Там, набирая силу, к берегу несся огромный вал.

— Мама, вылезай скорее! Вылезай! — крикнула Лина. — Скорее, вон какая волна! Не бойся, мы тут не пропадем.

Мать с Янкой по пояс в воде стали пробираться к дамбе. Но у самого подножия они обернулись и снова стали причитать:

— Что же делать? Ну что же делать?

— Садись-ка рядом со мной, а то ходишь взад-вперед, того гляди — свалишься. Скользко ведь… Сидя как-то спокойнее. А они пусть накричатся вдоволь, может, на душе полегчает. Главное, за лошадью и телегой уже послали, а нам больше ничего и не надо. Даже если весь баркас затопит, и то не беда. Ну, подумаешь, ноги промочим. Ты ведь молодая, ревматизма не боишься, посадишь меня себе на плечи.

Лина тихонько охнула и недоверчиво взглянула на старика, потом рассмеялась. Шутит дедушка, не страшно ему, и Лина стала успокаиваться. Она села рядом и взяла его за руку.

— Какой вы веселый! — сказала она с благодарностью. — Я думала, со старыми весело не бывает.

Старик обрадовался:

— Ну вот, молодец, что села. Так-то лучше. А то бегаешь, бегаешь по лодке, того гляди, шею свернешь.

Но Лине не сиделось. Она снова вскочила и закричала изо всех сил:

— Мама! Не беспокойся! Доува говорит, все в порядке. Мам, а МЫ НАШЛИ КОЛЕСО!

И снова уселась рядом со стариком.

— Здо́рово, что мы с вами его нашли, правда? Мама, все в порядке! — крикнула она еще раз, не вставая с места. — Все равно мама беспокоиться будет, — сказала она старику и крепко ухватилась за его руку.

Со свистом и шипением налетела волна, с шумом разбилась о лодку и понеслась к дамбе. Вода поднималась все выше и выше.

— Как здорово! — прошептала Лина и прижалась к старику.