— Думать — не моя обязанность, — сказал Сток. — Для этого у меня есть молодежь, их мозги не так перегружены знаниями. — Он снял ботинки и размял пальцы ног перед печкой. В детстве Сток мог поднимать вещи пальцами ног. Он уже очень давно не демонстрировал чудесные хватательные способности своих ног. Теперь у него появилось много иных проблем.

— У меня только телятина, — сказал чешский офицер, которого звали Вацлав.

— Мне все равно, — отозвался Сток. Человек он был непривередливый; что-нибудь горячее поесть, что-нибудь холодное выпить да постель, желательно с простынями — и ему этого вполне достаточно.

— Телятина и клубника, — сказал Вацлав. Сток кивнул.

— Консервированные, — добавил Вацлав.

— Боже ты мой, я же не царь Николай. Подогрей и приноси. — Сток пожалел, что у него вырвалось слово «Боже»; теперь он, кажется, перегнул палку в другую сторону. Вацлав ушел на кухню. Сток закурил. Ему нравился вкус махорки. Беседуя с иностранцами, он любил пустить пыль в глаза и курил только западные сигареты, но по-настоящему он любил только грубый вкус русского табака.

Вернулся Вацлав с двумя тарелками мяса. Он сам его разогрел и надеялся, что Сток все правильно поймет. Домработницу нанять нет никакой возможности, все работают на фабриках. Его последняя домработница возвратилась в деревню, можете себе представить?

— Конечно, могу, -отозвался Сток. — Деревня — это единственное место, где еще можно хорошо поесть в этой стране.

— Я бы не сказал, — начал было Вацлав, но замолчал и улыбнулся.

— Когда я снимаю ботинки, ты можешь все что угодно говорить, — сказал Сток. — Все мои люди знают это. Все, что я слышу без ботинок, я пропускаю мимо ушей.

Вацлав снял свои ботинки. Он не знал, одобрит ли подобное поведение товарищ полковник, но ботинки совсем промокли. Он поставил их сушиться, прислонив подошвами к печке. Он бы не хотел, чтобы ботинки покоробились, даже в Чехословакии с ее развитой обувной промышленностью — одна фабрика Готвальда, которая раньше принадлежала Бате, выпускала ежедневно тысячи пар — ему приходилось быть экономным. Внутрь он запихнул обрывки газеты «Лидова демокрацие».

— Не делай этого, — промычал Сток.

Вацлав посмотрел на изорванную газету. Он заметил, что разорвал надвое портрет Вальтера Ульбрихта.

— Я для этого пользуюсь «Правдой», — продолжал Сток. — Она лучше всего впитывает влагу.

Вацлав улыбнулся, он понял, что над ним подшучивают. Сток съел мясо и залпом выпил свое пиво.

— Лихо, — отметил Вацлав.

— Да уж, меня этим с ног не собьешь, — загоготал Сток.

Вацлав повозился в сложной системе печных задвижек, огонь стал ярче, поленья затрещали.

— Тебе надо в Берлин приехать, — сказал Сток. — Очень удобный город, должен я тебе сказать. Эти немцы умеют свою жизнь устроить. Иногда я удивляюсь, как мы смогли победить их.

— Нацистов? — переспросил Вацлав.

— Нет, мы их до сих пор не победили. Я имею в виду немцев. Немцы. Почему ничего не вышло из мечты Ленина о союзе русского и немецкого пролетариата? Такая же судьба постигла и другие, более мелкие иллюзии — их убила реальность. Было очень легко протягивать руку дружбы немецкому пролетариату, пока он, одевшись в форму вермахта, не стал жечь твою деревню. Тут все и изменилось. Сток кивал своим мыслям.

— Я ненавижу немцев, — сказал Вацлав. — Одно время я входил в РГ. — Сток вскинул брови, будто для него это было новостью. — Мы знали, как поступать с этими немцами, — продолжал Вацлав. — Счастливчики, захватив с собой ручную кладь, бежали через границу на грузовиках для перевозки скота. Таких оказалось три миллиона. Мы были рады этому. Вот как надо с немцами поступать.

— Так и мы поступали с ними, — сказал Сток. Ошибочно, подумал он про себя, Ленин никогда не согласился бы с перемещением фабрик и населения. Сток взглянул в бледные глаза Вацлава. Сталинист, решил он. Все они, чехи, такие. Выталкивать за границу немцев было чистейшим сталинизмом.

— Немцы — дикие звери Европы, под каким бы флагом они ни выступали, — изрек Вацлав.

— Немцы посложнее, чем тебе кажется. Могу привести тысячу примеров. — Сток подергал себя за мясистый подбородок. — Я сейчас столкнулся с проблемой, решение которой зависит от понимания немецкого характера, и, честно тебе скажу, Вацлав, я не уверен, что справлюсь с ней.

— И это говорит человек, штурмовавший Зимний дворец? — удивился Вацлав.

— А-а, — улыбнулся Сток, — сколько зимних дворцов у меня было! Но дело не в этом. Нельзя вечно штурмовать зимние дворцы. А нам приходится каждый день заниматься этим, поскольку судят о нас не по тонкой работе, а по тому, как мы приготовили стрелков. А нам не надо больше зимних дворцов, Вацлав, я уже говорил сегодня об этом молодому идиоту; идеи проникнут в самые укрепленные крепости. — Сток кивнул самому себе и дернул себя за кожу под подбородком, словно пытаясь оторвать ее. — Идеи разносятся, — продолжил он. В обе стороны, добавил он про себя. Он вспомнил молодого бандита, которым стал сын бедного майора Буковского. Молодой Буковский носил кожаные куртки и остроносые туфли и слушал старые американские джазовые пластинки. Поговаривали, что он писал для голливудских звезд. На него должно быть досье, подумал Сток, старшего Буковского он знал с 1926 года, это убьет его. По возвращении в Берлин он снова займется этим делом. Подобные сентиментальные глупости портят все, во что он верит. Но тем не менее...

— Все общества содержат в себе зародыш собственного уничтожения, — сказал Вацлав.

— Это верно, — сказал Сток вслух. Но не очень умно, подумал он. Даже Маркса процитировать точно не может. Где-то рядом звучало радио. «Родина слышит, Родина знает». Сток пропел несколько строк.

— Вы много бывали на Западе? — спросил Вацлав.

— Много.

— Я тоже, — сказал Вацлав. Сток отпил глоток чая с лимоном и кивнул.

— Ты жил в Бэйсуотере, лондонском районе, во время войны, — сказал Сток и засмеялся горловым смехом. — Не красней, сынок.

Вацлав разозлился на себя за свое смущение.

— По приказу Москвы я присоединился к Свободным словакам.

— Верно, — подтвердил Сток, ухмыляясь. Он все знал о Вацлаве.

— Мне понравилось на Западе, — сказал Вацлав.

Он ведет себя, как капризный ребенок, подумал Сток.

— Ну, а почему же нет? — произнес он вслух.

— Но фундаментальное неравенство портит все удовольствие, которое можно получить от материального благополучия. Разве там может быть справедливость?

— Мы полицейские, Вацлав, а полицейских не должны связывать соображения о справедливости. Хватит уже того, что нам приходится считаться с законом.

Вацлав кивнул, но не улыбнулся. Потом сказал:

— Но, как граждане, мы должны уделять внимание таким вещам. Неравенство, с точки зрения государства, является самым страшным грехом капитализма, который приведет его к неминуемому краху.

— Грехом? — переспросил Сток. Бледный Вацлав чем-то похож на молодого священника, подумал он.

Вацлав продолжил, несмотря на смущение:

— Наша социалистическая республика, как раз и сильна гуманностью, братством, справедливостью и всеобщим благоденствием. На Западе однобокая постыдная коммерциализация неизбежно приводит к милитаризму, при котором правда и справедливость становятся жертвой коррупции.

Он очень похож на мою молодежь, думал Сток, на все имеет ответы. Сток пододвинул ноги к горячему фарфору печи и стал наблюдать за паром, поднимавшимся от сырых носков.

— Не верить в справедливость из-за коррупции — это все равно что не верить в брак из-за супружеской неверности, — сказал Сток. — Система работает так, как позволяют управляющие ею люди. Даже фашизм был бы приемлем, если бы при нем правили ангелы. Марксизм считает, что страны управляются людьми — подкупленными людьми.

— Вы что, проверяете меня? — спросил Вацлав.

— Да пусть отсохнет моя правая рука, — загремел Сток, — если я забуду о твоем гостеприимстве.

Вацлав кивнул. Потом спросил официальным тоном:

— Товарищ полковник, в чем была цель сегодняшней встречи?

— Цели не было, — ответил Сток, не раздумывая. — Надо было просто показать им, что мы с них глаз не спускаем.

— Вы их не собирались арестовывать.

Он серый заурядный человек, этот чех. Он будет следить за подозреваемыми, призвав на помощь танковую дивизию, а потом еще станет удивляться, что подозреваемый скрылся.

— Он же не рыночный спекулянт, — сказал Сток. — Он служащий британского правительства. Это очень деликатное дело. Как операция на мозге Молоток и долото хороши только для того, чтобы пробить черепную коробку, но после этого вам надо быть очень осторожным. — Последнее слово он произнес так, будто оно само было очень хрупким.

— Да, — сказал Вацлав.

Да, подумал Сток. Он никогда ничего не поймет. Интересно, смог бы англичанин работать с такими помощниками.

Наступило долгое молчание. Сток выпил сливовицы.

— Он не производит впечатление... — Вацлав искал нужное слово... — профессионала.

— В нашем деле, — сказал Сток со смешком, — это высший класс профессионализма. Меня не удивит, если англичанин приехал, просто чтобы повынюхивать.

— Что повынюхивать?

— Ну до чего ж ты толстокожий. Просто повынюхивать: ситуацию, как мы работаем, думаем. — Некоторые из нас, поправился он про себя.

— Понятно, — сказал Вацлав.

— Выпей, — предложил Сток. — Ты похож на безработного гробовщика.

— У меня есть западные грампластинки, если хотите, можем послушать, — сказал Вацлав.

«Вот тебе на», — подумал Сток. Еще один любитель джаза, как и выкормыш Буковского. Сын Буковского особенно любил петь с прекрасным американским акцентом «Эйчисон, Топека и Санта-Фе» и «Клуб любителей гольфа темного города». Этого еще только не хватало.

— Идеи не знают границ, — сказал Сток, — и мы должны к ним прислушиваться.

— Да, — подтвердил Вацлав. К радости Стока, пластинок он не принес.

Сток обхватил теплую кочергу пальцами ног. Вацлав смотрел на это невидящим взором.

— Девчонка, на которой американец хочет жениться, она на вас работает?

— Нет, — ответил Вацлав.

— А ну, не ври мне, мерзавец, — заорал Сток.

— Нет, — тихо повторил Вацлав. Они улыбнулись друг другу.

— Если не влезаешь в детали, легче любить людей, — сказал Сток. Мысли Стока унеслись к старому генералу Боргу. Кто бы мог подумать, что он подружится с этим старым высохшим прусским генералом? Сначала он приходил к Боргу, только чтобы поухаживать за его старшей дочерью. Сток снова подергал свой подбородок. А теперь на тебе! Он стал Pate младшей дочери. Если узнают, шуму не оберешься. Старомодные крестины вместо церемонии Judendweihe, которую предписывает коммунистический режим.

Сток думал о бумагах и книгах, заполнивших многочисленные комнаты, которые приходилось очищать от пыли бедной девушке. Он прекрасно знал квартиру, возможно, это было единственное место в мире, которое он мог назвать своим домом. Большую часть времени он проводил в своем кабинете, который был лишен всего, хотя бы отдаленно напоминающего буржуазный комфорт. А что касается громадной квартиры в районе Кепеник, которую обставили его сотрудники, чтобы пускать пыль в глаза важным посетителям, то ему было противно даже переступать порог этого заведения. Нет, если у Стока и был дом, то это квартира Борга.

Сначала ему было трудно со стариком и его дочерью. Все эти разговоры о дивизиях или армиях, «стремительно выдвигающихся на Дон», «контратаках, рассекающих фронт противника». В войну Сток был капитаном, да и то только в последние семь недель. Старый Борг всегда говорил с ним, как с представителем Сталина. Сток вспомнил американского туриста, которого допрашивал пару месяцев назад. Когда Сток спросил его, где он был в воскресенье, турист ответил:

— Не знаю, пока не проявил пленку.

Сток тогда рассмеялся. Теперь он знал, как это может быть верно. Он узнал, чем он занимался во время войны, только после объяснений Борга. Старик долго не протянет, думал Сток. Он не знал, что будет делать Хейди после его смерти. Я и сам не знаю, что буду делать после его смерти, подумал Сток. Интересно, как бы старик принял известие о моем намерении жениться на Хейди. Глупая идея, и Сток выбросил ее из головы. Пальцы его ног ухватили теплый металл кочерги, но влажные носки помешали удержать добычу.

— Немец, — произнес Вацлав.

— Что ты сказал?

— Вы начали рассказывать мне о какой-то проблеме с немцем.

— Неужели? — удивился Сток. Ему, пожалуй, надо избавляться от привычки грезить наяву. — Ах, да. Вот в чем проблема. Как быть с немецким евреем?

— Не понимаю, — сказал Вацлав.

— Это просто, — повысил голос Сток. — Кто он в основе своей — еврей или немец? От этого зависит, как он поведет себя в той или иной ситуации. Вот почему мы ведем досье, мой дорогой Вацлав, — чтобы иметь материалы для прогнозных оценок. Моя идея состоит в том, что если человек ведет себя несдержанно и неприлично долгое время, то он останется таким, где бы он ни оказался — в монастыре, университете или в любом другом месте, которые любят заблуждающиеся капиталистические интеллектуалы.

— Значит, вы решили, что делать? — спросил Вацлав.

— В таких сложных случаях я придерживаюсь одной и той же тактики, — ответил Сток. — Я строю свои планы, исходя из тотальной ненадежности людей.

Вацлаву очень понравился ответ Стока. В нем он увидел некую историческую преемственность.

— А как насчет сегодняшнего англичанина? — спросил Вацлав. — С ним тоже проблемы?

— С англичанином? Нет, нет и нет. — Сток снова налил себе сливовицы. Он уже порядочно поднабрался, но еще одна рюмка погоды не делала. — Англичанин такой же профессионал, как ты и я. А с профессионалами никогда проблем не возникает. — Сток схватил пальцами ноги теплую кочергу и оторвал ее от пола.