8
Если сказать, что Скандинавский полуостров похож на плечо с опущенной рукой, то Финляндия торчит у него подмышкой. Ее усеивают дыры — озера. Их много, и они большие, с островами, на которых, в свою очередь, тоже имеются озера и тоже с островами — и так до самого побережья, которое переходит в холодное северное море. Но не в это время года. Сейчас под крылом самолета на многие мили простирался твердый блестящий лед. Только иногда кусочек коричневого леса, мелькнувший среди снегов, указывает, что внизу суша.
Я увидел Сигне в иллюминатор еще до того, как мы приземлились. Она ждала среди аэродромных построек и, пока мы подъезжали к зданию аэропорта, побежала навстречу, размахивая руками и с улыбкой во все лицо.
Мы направились к старенькому «фольксвагену». Она сразу тяжело повисла на моей руке и спросила, привез ли я ей что-нибудь из Лондона.
— Только неприятности, — ответил я. Она заставила меня сесть за руль, и мы поехали за полицейской «Волгой», ни разу не превысив скорость до самого города.
— Это Харви попросил вас встретить меня? — спросил я.
— Нет, конечно, — сказала Сигне. — Я сама решаю, встречать мне своих друзей или нет. И вообще — он сейчас в Америке. Совещается.
— Совещается? По какому вопросу?
— Не знаю. Просто он так сказал. «Совещаются…» — она усмехнулась. — Здесь поверните налево и остановитесь.
Мы вошли в ту же уютную квартирку на Силтасааренк, где неделю назад я встретился с Харви. Сигне как хозяйка приняла мое пальто.
— Это квартира Харви Ньюбегина? — поинтересовался я.
— Этот дом принадлежит моему отцу. Он поселил здесь свою любовницу, девушку из русских белоэмигрантов, из аристократической семьи. Он любил мою мать, но в эту девушку влюбился безумно, как и она в него. В прошлом году мой отец…
— Сколько у вас отцов? — перебил я. — Мне казалось, что он умер от разрыва сердца, когда русские разбомбили Лонг-Бридж.
— Я сказала неправду, ну, что он умер. — Она облизнула верхнюю губу и сосредоточилась. — Он попросил меня распространить эту версию о его смерти. На самом деле он и Катя… Но вы не слушаете!
— Я в состоянии слушать и наливать одновременно.
— Он ушел к этой девушке Кате. Она так красива, что до нее страшно дотронуться…
— Я бы не побоялся…
— Вы должны относиться к моим словам серьезнее. Сейчас их адрес известен только мне. Даже моя мама думает, что они мертвы. Видите ли, они попали в железнодорожную катастрофу…
— Пожалуй, немного рановато для истории о железнодорожной катастрофе, — сказал я. — Почему бы вам не снять пальто и не передохнуть?
— Вы не верите мне.
— Верю, — отозвался я. — Я ваш легковерный придворный шут и ловлю каждый звук вашей речи, но делаю это гораздо внимательнее, когда пью кофе.
Она принесла кофе в маленьких изящных чашечках на вышитой салфетке, наклонилась и поставила их на низкий кофейный столик. На ней был мужской свитер, надетый задом наперед. На шее под волосами — теперь коротко подстриженными сзади — виднелся треугольник белой кожи, нежной и свежей, как только что разломанная булочка.
Я подавил желание поцеловать ее.
— У вас симпатичная стрижка, — сказал я.
— Правда? Спасибо.
Она произнесла это автоматически, наливая кофе в чашечки. Потом протянула мне одну из них так, словно это была голова Иоанна Крестителя.
— У меня есть квартира в Нью-Йорке, — сказала Сигне. — Она куда лучше, чем эта. Я подолгу живу в Нью-Йорке.
— Ясно, — отозвался я.
— Ну, эта квартира все-таки не моя…
— Понятно, — сказал я. — Когда ваш старик и Катя вернутся…
— Нет, нет, нет.
— Вы прольете кофе, — заметил я.
— А вы просто невыносимы.
— Простите.
— Все в порядке, — сказала Сигне. — Рассказывать сказки — так рассказывать сказки. Если мы не делаем этого, то говорим правду.
— Отличное соглашение.
— Как вы думаете, женщина должна уметь улыбаться глазами?
— Не знаю, — ответил я. — Никогда об этом не задумывался.
— А я думаю, должна! — Сигне прикрыла рот рукой. — Скажите, когда я улыбнусь, наблюдая только за моими глазами…
Нелегко описать Сигне, потому что память преподносит ее совсем не такой, как на самом деле. Она была поразительно хороша, но при этом черты лица у нее были неправильные. Нос казался явно маловат для высоких плоских скул, а рот словно был создан для значительно большего лица. Когда она смеялась или хихикала, он растягивался до ушей. Однако, через полчаса после того, как вы с ней расстались, вспоминалось утверждение Харви Ньюбегина, что она самая красивая девушка на земле.
— Вот сейчас? — спросила она. — Я улыбаюсь глазами?
— Если говорить правду, — сказал я, — у вас слишком изящная ладонь, она не закрывает рта.
— Перестаньте говорить правду. Вы все портите.
— Не обижайтесь…
Два дня мы с Сигне ожидали возвращения Харви Ньюбегина. Мы посмотрели фильм про нью-йоркских гангстеров, во время которого Сигне то и дело повторяла: «Это рядом с моим домом». Мы поужинали в ресторане на верхней площадке высокого здания в Тапиоле, глядя оттуда на ледяные прибрежные острова. Я почти научился кататься на лыжах, заплатив за это порванной курткой и вывихом локтевого сустава.
На второй день вечером мы сидели в квартире на Силтасааренк. Сигне читала дешевый журнальчик и одновременно готовила рыбу, не особенно утруждая себя стряпней. Как ни странно, ничего не выкипело и не пережарилось. Когда с ужином было покончено, она принесла печенье «птифур» в серебряных обертках и бутылку шнапса.
— Вы давно знакомы с Харви?
— Мы иногда встречались с ним на протяжении нескольких последних лет.
— А вы знаете, что он руководит здесь всем?
Этого я еще не знал.
— Да. Он отвечает за всю работу в этой части Европы. Но мне кажется, он не тот человек, который способен хорошо руководить всей…
— Сетью?
— Да, всей сетью. Он чересчур… эмоционален.
— Неужели?
— Да, — она куснула маленькое печенье белыми, как здешний снег, зубами. — Он безумно влюблен в меня. Как вам это нравится?!
— Если вас интересует мое мнение, я не против.
— И он хочет на мне жениться.
Я вспомнил всех хорошеньких девушек, на которых Харви хотел жениться.
— Ну, вы еще так молоды. Полагаю, у вас будет время обдумать это.
— Но он собирается развестись со своей теперешней женой.
— Он вам это сказал?
— Нет. Мне об этом рассказал его психоаналитик на одной вечеринке в Нью-Йорке.
Она несколько раз свернула серебряную обертку и сделала из нее маленькую лодочку.
— А потом он намерен на вас жениться?
— Вообще-то я не знаю, — призналась она. — В меня многие влюблены. Но мне кажется, что девушка не должна торопиться залезать в постель…
— А мне кажется, что должна.
— Вы порочны.
Она надела маленькую серебряную лодочку на кончик пальца, как шляпку, и покачала им.
— Он порочен, — сказала пальцу, и палец кивнул в ответ. — Жена Харви — ужасная женщина.
— Может быть, вы излишне пристрастны?
— Нет, не пристрастна. Я знаю ее. Мы познакомились на вечеринке у мистера Мидуинтера. Вы не знаете мистера Мидуинтера?
— Ни разу не видел.
— Он очень милый. Вы с ним познакомитесь. Он — босс Харви. — Сигне дотронулась до кофейного пятна на моей рубашке. — Давайте я почищу, пока не засохло. Снимайте рубашку. А чистую можете одолжить у Харви.
Я согласился.
— На той вечеринке все были прекрасно одеты. Ну знаете, драгоценности, всякие серебряные безделушки в волосах и изумительные туфли. У всех женщин были роскошные туфли. Примерно вот такие…
Сигне сняла туфлю, поставила ее на стол и сжала двумя пальцами.
— Теперь такие можно купить и в Хельсинки, но в то время… Вообще я находилась в Нью-Йорке всего лишь пару дней, и у меня была только одежда, которую я захватила в дорогу. Вы меня понимаете?
— Конечно, это серьезная проблема.
— Это очень серьезная проблема, если вы — женщина. Мужчина может иметь только один темный костюм и носить его целый день. Этого никто не заметит. Но считается, что у женщин должны быть платья для ленча, для послеобеденного чая, платье для работы и что-нибудь сногсшибательное для вечерних приемов. А на другой день люди ожидают увидеть вас в чем-нибудь таком, что вы еще не надевали. Если вы…
— Вы начали рассказывать о вечеринке.
— Ну, я о ней и рассказываю. Она была у мистера Мидуинтера. У него великолепный дом с лакеями и всем прочим, а я пошла в платье, какое обычно надеваю на вечеринку здесь, в Хельсинки. Ну, знаете, дружеские вечеринки… И вот, среди всех этих мужчин в смокингах и женщин в нарядах ценой по триста долларов…
— Разве Харви не предупредил вас, как надо одеться?
— Нет. Вы же его знаете. Он не смеет даже подойти ко мне, когда рядом жена. В общем, стою я там, как пугало… Пугало, не правда ли?
— Да, пугало. Подходящее словечко.
— Ну вот, стою я там, как пугало, в платье в крапинку… В крапинку. Вы можете такое представить?
— Конечно.
— И тут миссис Ньюбегин сама подходит ко мне. Она рассматривает меня вот так, — Сигне прищурила глаза и втянула щеки, пытаясь создать гротескный образ продавщицы модного магазина. — На ней сказочное узкое платье из черного шелка и атласные туфли. Она осматривает меня с головы до ног и говорит: «Я жена мистера Ньюбегина». Мистера Ньюбегина! Затем поворачивается к подруге и говорит: «Ужасно, что Харви не предупредил ее, что нужно было прийти в вечернем туалете. Уверена, что у нее есть дюжина прелестных платьев, которые она могла бы надеть». Вы даже представить не можете, как она высокомерна. Это очень неприятно.
Сигне достала маленькую коробочку теней и начала подкрашивать веки ярко-зелеными мазками. Закончила свой туалет, всплеснула ресницами и расправила вельветовую юбку на широких бедрах. Потом наклонилась и прижалась щекой к моим ногам.
— Она ужасна, — снова вздохнула Сигне. — И ведет ужасный образ жизни.
— Судя по вашему рассказу, она весьма жестокая женщина.
— Она — Лев. Этот знак огня, знак солнца. Яркость и властность. Энергичность. Это мужской знак.
Львы-мужчины вполне нормальны, но женщины могут отталкивать мужей. У Харви Ньюбегина тот же знак, что и у меня: мы Близнецы. Воздух. Меркурий. Разделенные близнецы — страстные, яркие, порочные, умные. Они очень подвижны: снуют, стараясь избежать беды. Близнецам следует избегать союза со Львом. Он может быть ужасен.
— Но у вас с Харви отличные отношения?
— Замечательные. У вас красивые загорелые руки. Вы — Водолей.
— А у Водолеев должны быть загорелые руки?
— Знак воздуха. Решительность и таинственность. Водолеи всегда что-то скрывают. Они основательнее, чем многие, более независимы и много знают. Это мой любимый знак, он хорошо сочетается с Близнецами.
Она ухватила мою руку в попытке продемонстрировать это. Пальцы Сигне были тонкими и легкими. Нежное, как пух, прикосновение. Она слегка пробежалась пальцами по моей руке, заставив напрячься. Потом притянула мою руку, положила кончики пальцев себе в рот и затем звонко поцеловала в ладонь.
— Вам понравилось?
Я промолчал.
Она усмехнулась и отпустила мою руку.
— Когда я выйду замуж, то сохраню свою фамилию. Кстати, как ваша фамилия? Я никак не могу ее запомнить.
— Демпси, — ответил я. — Лайам Демпси.
— Если я выйду замуж за вас, то буду называться Сигне Лайн-Демпси.
— Минуту назад вы собирались рассказать мне, какой ужасный образ жизни ведет миссис Ньюбегин.
На лице Сигне появилась неприязненная гримаска.
— Бизнесмены. Противные жены, болтающие о машинах своих мужей. Большой бизнес, вы понимаете? Я ненавижу женщин. И очень люблю старых мужчин.
— Что ж, тогда у меня есть шанс, — сказал я. — Я вам в отцы гожусь.
— Вы не годитесь мне в отцы, — заявила она, проводя ногтем по моему колену.
— Не делайте этого, — попросил я. — Вы же хорошая девочка.
— Почему?
— Ну, во-первых, это мой лучший костюм.
— И еще потому, что это вас волнует?
— Да, еще и поэтому.
— Так и должно быть. Близнецы очень волнуют Водолея.
— Я гожусь вам в отцы, — повторил я не столько ей, сколько самому себе.
— Может быть, вы перестанете упоминать об этом? Мне почти восемнадцать.
В сентябре, восемнадцать с половиной лет назад, я как раз сдал экзамены. На каникулы я поехал в Ипсуич. На улице, где я жил, размещалось подразделение девушек из Армейской транспортной службы. Я сосредоточился, напряженно размышляя.
— Ваша мать, случайно, не блондинка из транспортной службы с родинкой на правом плече? Она еще немного шепелявит.
— Да, клянусь, это она! — хихикнула Сигне и задрала мне майку на спине.
— У вас очень красивая спина, — сказала она. Ее палец оценивающе пробежался вдоль позвоночника. — Очень красивая. Для мужчины это имеет значение.
— Кажется, вы собирались смыть пятно с моей рубашки, — напомнил я. — Именно поэтому я и сижу здесь в майке, вы не забыли?
— Очень красивая спина, — вздохнула Сигне. — Я в этом хорошо разбираюсь. В конце концов, мой отец был одним из самых известных остеопатов в Швеции…
— Рубашка в порядке, — сказал я. — Не надо ее стирать.
— …пока его не пригласили вправить позвонок у датской королевы, — продолжала она. — Вот так все это и началось.
Сигне прижалась ко мне, и неожиданно мы поцеловались. Ее рот был неловок и неуклюж, как у ребенка, целующегося со словами «спокойной ночи», и когда она заговорила, ее слова оставались у меня во рту.
— Страстные, яркие и порочные, — говорила она. — Близнецы и Водолей образуют хороший союз…
Ну и ладно, подумал я. Почему бы и не проверить, насколько верны эти астрологические предсказания?
9
Харви прилетел на следующий день. Мы поехали в аэропорт встречать его, и Сигне, крепко обнимая его, высказала одной фразой, как она по нему скучала и как готовила его любимые блюда, чтобы торжественно отметить его приезд, но ей внезапно позвонили из дома и сообщили, что кто-то из родных заболел, и у нее пригорел ужин, и теперь нам придется ужинать в ресторане.
Все это были, конечно, сказки, но я все равно позавидовал Харви. Сигне пробежала по аэропорту, как антилопа, только что родившаяся и еще нетвердо стоящая на ногах, и замерла, согнув руки в локтях и расставив ноги, как будто боялась показаться излишне женственной.
Первым делом я рассказал Харви, что мой багаж вместе с яйцами был украден в аэропорту. Ньюбегин напустил на себя деловой вид и пару дней сновал по квартире из комнаты в комнату, издавая возгласы неодобрения. Сообщение о краже багажа вызвало у него напускной гнев. В конце концов он заявил, что те, кто занимался этим делом, просто пустились в авантюру. Это была идиотская ловушка-сюрприз — пакет с взрывным устройством.
— Спасибо, — поблагодарил я его. — Было бы просто замечательно, если бы на таможне меня попросили открыть коробку.
Харви бросил на меня взгляд из-под тяжелых век.
— С таможней все было улажено, — и захлопнул дверь в свою контору. Харви именовал конторой любую комнату, где у него стояла пишущая машинка.
Просидел он в своей «конторе» довольно долго.
Единственное, о чем он спросил — знает ли обо всем Долиш? Это предположение я отверг с безмятежным выражением лица. Больше он со мной практически ни о чем не говорил вплоть до утра вторника — третьего дня моего пребывания в Хельсинки. Харви захватил меня с собой в клуб любителей сауны, членом которого состоял. У Харви всегда была какая-то страсть к душу и ванне, и ритуал сауны он воспринимал с огромным энтузиазмом.
Клуб располагался на маленьком островке недалеко от берега, на который вела небольшая дамба. Снег покрыл все пространство до самого горизонта, и потому трудно было поверить, что мы находимся на острове. Клуб помещался в низкой избушке, запрятанной среди елей. Ее красновато-коричневые стены были сработаны из натуральной древесины. В пазы между бревнами забился снег.
Мы разделись и прошли через отделанную белым кафелем душевую, где банщица терла кому-то спину. Харви открыл тяжелую дверь.
— Здесь парилка, — сказал он. — Типично финская.
— Очень хорошо, — отозвался я, хотя не смог бы объяснить, к чему относилось мое одобрение.
Изнутри по размерам и форме парилка напоминала грузовик для перевозки скота. Две скамейки, сколоченные из досок, занимали большую часть помещения и находились под самым потолком, так что сидеть приходилось согнув шею, чтобы не пробить его головой. Здесь все было отделано деревом, почерневшим от дыма и распространяющим сильный запах смолы.
Мы сидели на скамье и смотрели в окно размером с почтовый ящик. Термометр показывал 100°, но Харви, поколдовав возле печки, сказал, что сейчас-то и станет жарко.
— Прекрасно. — Я не возражал.
У меня появилось ощущение, что кто-то гладит мои легкие паровым утюгом. Сквозь окно с двойной рамой виднелись заснеженные деревья, а когда ветер сдувал хлопья с ветвей, казалось, что деревья выдыхают холодный воздух.
— Ты должен понять, — сказал Харви, — у нас очень специфическое подразделение. Вот почему я интересуюсь, не протрепался ли ты Долишу.
Я кивнул. Мол, все понятно.
— Так ты ничего ему не говорил? Слово чести?
Испытание «словом чести» было рассчитано на то, что я дрогну, сломаюсь и признаюсь во всем. Что за средневековые понятия…
— Слово чести, — сказал я.
— Ну, слава богу, — успокоился Харви. — Понимаешь, в Нью-Йорке мне устроили выволочку за то, что я тебя нанял, и я еле отвязался от них. Видишь ли, завтра мы должны начать очень важную операцию.
В комнатке становилось все жарче. Даже смуглый Харви сделался красным, как вареный рак. За окном я разглядел двух мужчин, вылезающих из «рено» с пилами и веревками.
— Мне бы не хотелось браться за эту операцию, — сказал Харви. — Скажи, а тебе не жарко?
— Отнюдь, я себя чувствую превосходно. А почему не хотелось?
— Во-первых, не то время года. — Он начал охаживать себя по ногам березовым веником. Я почувствовал неожиданно резкий запах листьев и удивился, как они сохраняют его всю зиму.
— Есть тысяча причин, из-за которых мне бы хотелось подождать, — Харви не спешил делиться со мной проблемами.
— Почему же они против?
— Свои резоны. Они хотят, чтобы все было сделано за месяц. Уже есть специалист, который должен посмотреть какую-то технику. Брат Пайка. Ты с ним знаком?
— Понимаю, — невпопад ответил я. Я ничего не понимал, я просто сидел и смотрел, как мужчина за окном привязывал веревку к верхней ветви дерева.
— Это опасно, — сказал Харви. Сильный жар дошел уже и до него. Он сидел не шевелясь и неглубоко дышал носом.
— Что именно?
— Да эти сбрасывания… Я их ненавижу.
— Сбрасывания? — переспросил я. Под ложечкой неприятно засосало, но не из-за жары. Страшно захотелось, чтобы то, что пришло мне в голову, оказалось совсем не тем, что имел в виду Харви.
Он встал, подошел к печке, зачерпнул ковшом воды и плеснул на раскаленные камни. Потом взглянул на меня.
— Сбрасывания с самолета, — пояснил он.
— Прыжок с парашютом на территорию Советского Союза?
Мужчина, стоявший внизу, включил электропилу, даже не подождав, пока напарник слезет с дерева.
— Без парашюта. Этих парней сбрасывают с легких самолетов прямо в сугробы.
— Чушь какая!..
— Я не шучу. Это вполне серьезно, — сказал Харви, и я почувствовал, что он и впрямь говорит серьезно.
Мужчина за окном привязал конец веревки к грузовику. Тот немного отъехал, чтобы веревка натянулась, и пила легко заработала. Я почувствовал, что температура снова изменилась. Тысяча иголочек, коловших тело, превратилась в тысячу острых ножей. Я открыл рот и почувствовал, как паром обожгло гортань. Я закрыл рот. Ощущение было такое, будто я наглотался колючей проволоки. Харви внимательно наблюдал за мной.
— До побережья СССР, — сказал он, — всего пятьдесят миль. Если сбрасывать парашютистов, самолет должен лететь достаточно высоко. Но тогда его сразу после взлета обнаружат радары противовоздушной обороны.
Капельки горячей воды давно уже превратились в пар. Кожа горела. Я старался не смотреть на градусник.
— Какая разница? — спросил я. — Если кого-нибудь сбросить на том берегу, то не пройдет и сорока восьми часов, как прокурор подпишет ордер на арест. Прибалтийский военный округ — один из самых охраняемых районов мира. Там полно ракет, аэродромов, баз, подводных лодок и прочего в том же духе. А главное, там полно охраны и патрулей.
Харви отер ладонью пот с лица, а затем внимательно посмотрел на свою руку, словно пытаясь прочесть предсказания судьбы. Затем встал.
— Возможно, ты прав, — сказал он. — Может быть, я слишком давно работаю на эту чокнутую компанию. Я начинаю верить всей чепухе, которую они передают из нью-йоркского штаба. Ну ладно, давай отсюда выбираться, а?
Ни один из нас не пошевелился. Грузовик за окном тронулся. Ствол дерева изогнулся, как человек, потягивающийся после сна. Последним прощальным жестом ветки стряхнули снег, а затем дерево стало опрокидываться. Это было медленное изящное падение. Сквозь двойные рамы не донеслось ни звука. Дерево упало бесшумно, подняв тучу снежной пыли.
— Именно так, — пробормотал Харви. — Ты был прав. Именно так.
И я понял, что он тоже наблюдал за гибелью дерева.
Харви открыл тяжелую дверь парилки. В душевой было суматошно и шумно, как в перевязочном пункте на передней линии фронта. Пожилые женщины в белых халатах гремели ковшами из нержавейки, окатывая водой неподвижных розовых мужчин, лежащих на лавках.
Вслед за Харви я вывалился на снег. Голышом мы прошествовали по дорожке, ведущей к замерзшему морю. Харви окутывал белый пар.
Думаю, что я выглядел так же, потому что совершенно не чувствовал холода. Харви прыгнул в большую полынью. Я последовал за ним, глотнув воды и почувствовав солоноватый вкус Балтики.
Под водой я открыл глаза и разглядел расплывчатую тень Харви. На какой-то миг с ужасом представил, что может случиться с тем, кого течением затянет под лед. Сколько ему придется плыть до следующей полыньи? Сто миль? Двести?
Я всплыл и огляделся. Лицо Харви было рядом, его мокрые волосы плотно облепили череп и на макушке обнаружилась небольшая лысина. Я все еще не чувствовал холода ледяной воды.
— Ты прав, — сказал Харви. — Прав во всем, что касается того эмигранта, которого мы сбросим завтра. Бедняга приговорен заранее.
— А ты бы не мог…
— Нет-нет… — быстро ответил Харви. — Даже если бы я и хотел. Единственное, что я могу сделать, это не позволить ему хорошо меня разглядеть. Первый закон разведки — самосохранение.
Он повернулся и поплыл к вырубленной во льду лестнице. На берегу мужчины привязывали веревку к очередному дереву.
Я предполагал находиться рядом с Харви во время подготовки к выброске агента, но Харви ушел из дому еще до завтрака. Сигне принесла мне кофе. Кофейник был покрыт салфеткой с вышитыми глазами и носом. Она уселась на кровать и, пока я пил кофе, говорила милые глупости этой салфетке. Но скоро эта игра ей наскучила.
— Харви дал мне задание, — поделилась она.
— Действительно?
— Диствительно. Не правда ли, все англичане произносят «диствительно».
— Дай мне очухаться. Я проснулся всего три минуты назад.
— Харви нас ревнует.
— Он что-то узнал?
— Нет, просто сработала его славянская подозрительность.
Я слышал, что родители Харви Ньюбегина были родом из России, но в нем самом не было ничего славянского, и только Сигне смогла что-то заметить.
— Харви говорил тебе, что он славянин?
— Зачем говорить? У него типичное мужицкое лицо. Финн способен распознать русского за километр. И потом этот рыжеватый оттенок его волос, ты обратил внимание? И эти желтовато-коричневые глаза. Глаза цвета пива, как у нас говорят. Посмотри на меня. Я — типичная тавастийка. Широкое лицо, большая голова, светлые волосы, серо-голубые глаза и этот невозможный смешной нос…
Сигне встала с кровати.
— А теперь посмотри на мою фигуру. Крупные кости, широкие бедра. Мы — тавастийцы с юга и из центра Финляндии. Среди нас не увидишь никого, похожего на Харви.
— Отличная фигурка, — сказал я.
— Только не говори ничего подобного при Харви, не то он догадается…
— Мне совершенно наплевать, о чем он там догадается, — буркнул я.
Она налила мне еще чашку кофе.
— Харви поручил мне доставить один пакет. И чтобы я не вздумала говорить об этом тебе. Пссс… Но я делаю все, что считаю нужным. Пусть он думает, что я ребенок. Когда ты примешь душ и побреешься, мы отвезем пакет вместе.
Сигне осторожно вела старенький «фольксваген» — она была хорошим водителем К Инкеройнену мы ехали самой красивой дорогой, то есть по небольшим проселкам вокруг Коувола. День был солнечный, и небо напоминало свежий лист промокашки с синими чернилами посередине. Извилистая дорога то поднималась вверх, то устремлялась вниз, убеждая в том, что эта страна была отнюдь не плоской. Разнообразили ландшафт и разбросанные тут и там рощицы и фермерские домики. Дорога была пустынной, и небольшая группка школьников, идущих в школу на лыжах, помахала нам вслед.
Я чувствовал, что Сигне все же помнит предостережение Харви не откровенничать со мной, и потому не стал расспрашивать ее о пакете.
Возле Коувола мы повернули на юг, на шоссе, параллельное железной дороге. На путях маневрировал длинный состав. Вагоны с древесиной, нефтеналивные цистерны. Локомотив испускал клубы черного дыма.
— Как ты думаешь, — не выдержала Сигне, — что в пакете? Он лежит в отделении для перчаток.
— К черту! — сказал я. — Давай не будем портить нашу замечательную поездку деловыми разговорами.
— Но я хочу знать. Посмотри и скажи, что ты думаешь?
Из «бардачка» я извлек маленький пакет в коричневой обертке.
— Этот?
— Может быть, деньги, а?
— Никогда не видел денег такой формы.
— А если я скажу, что вчера вечером Харви взял у меня две книжки в мягких обложках…
— Понятно, — я ощупал книжки. Между ними находился сверток толщиной в два дюйма, который вполне мог быть пачкой бумажных денег.
— Доллары?
— Может быть.
— Почему «может быть»? Ты же уверен, что так оно и есть.
— Может быть, уверен.
— Я должна оставить их в такси в Инкеройнене.
Инкеройнен — местечко возле железной дороги.
Вокруг станции сосредоточены магазины. В магазинах продаются холодильники из Западной Германии, пластинки с записями джаза и стиральный порошок. Главная улица похожа на дорогу, проходящую через деревню. Напротив, через дорогу, стоит небольшой деревянный киоск, в котором торгуют сигаретами и газетами. В задней части киоска — комнатка для таксистов.
На улице стояло три такси. Сигне остановила машину недалеко от табачного магазинчика и заглушила мотор.
— Дай мне пакет, — сказала она.
— Что я за это получу?
— Мою добродетель.
— Она уже потеряна нами, — сказал я с пафосом.
Она слегка усмехнулась и взяла пакет. Я следил, как она шла через дорогу. Сигне открыла заднюю дверцу такси марки «форд» и заглянула в машину, как будто что-то там искала. Когда она закрыла дверцу, свертка у нее не было. Со стороны Котки подъехал белый «порш». Он прогрохотал по переезду, сбросил скорость и остановился у витрины киоска, заскрипев тормозами. На таких машинах ездят патрули дорожной полиции.
Я передвинулся на место водителя и запустил двигатель. Он еще не успел остыть, и заработал сразу. Из «порша» выскочил полицейский, на ходу надевая фуражку. Сигне заметила полицейского, когда я уже начал отъезжать. Он коснулся пальцами фуражки и о чем-то заговорил с ней. За моей спиной появился автобус из Коувола. Я проехал вперед ярдов на двадцать, чтобы автобус, замерший на остановке, не закрывал мне обзора. Здесь я остановился и оглянулся. На заиндевевшем окне комнатки для таксистов чей-то ноготь процарапывал щелочку, чтобы можно было смотреть на улицу.
Водитель полицейской машины тоже вышел и, обойдя Сигне, направился к киоску. Сигне не смотрела в мою сторону. По всем правилам я должен был уезжать. Но если дорогу заблокировали, я все равно уже не смог бы ничего сделать. Из автобуса вышла знакомая фигура и направилась к такси. Я не сомневался, что человек прибыл за пакетом. Он прошел мимо Сигне и забрался на заднее сиденье «форда». Водитель полицейской машины вышел из магазинчика с двумя пачками «Кента». Одну из них он бросил своему коллеге, тот поймал ее, не прерывая разговора с Сигне. Затем козырнул ей, и оба полицейских сели в «порш». Человек на заднем сиденье такси как ни в чем не бывало перегнулся через спинку водительского кресла и нажал сигнал. Полицейская машина уехала. А я развернулся и подрулил к Сигне.
— Доволен, что остался? — самодовольно усмехнулась она, сев в машину.
— Нет, — честно ответил я. — Это было глупо и непрофессионально. Мне следовало немедленно уехать.
— Трус, — насмешливо сказала Сигне, перебираясь на переднее сиденье.
— Ты права, — согласился я. — Если когда-нибудь создадут профсоюз трусов, я намерен представлять Англию на международном конгрессе.
— Конечно, — кивнула Сигне. Она была еще в том возрасте, когда понятия «честь», «храбрость» и «верность» котируются выше, чем истинные результаты наших деяний.
Жаль, что у меня с языка сорвалось «Англию». Все-таки паспорт у меня был ирландский. Но Сигне, кажется, не обратила внимания на эту оговорку.
Я ехал медленно, стараясь не обогнать белую полицейскую машину. В зеркальце я увидел, что нас догоняет такси. Тот самый «форд». На заднем сиденье расположился человек в шляпе с загнутыми полями, куривший сигару. Он уютно устроился в углу с газетой, которую нельзя было спутать ни с какой другой — лондонская «Файнэншл Таймс». Человек в такси был Ральф Пайк. Очевидно, его беспокоила возможность резкого падения акций медных компаний.
Интересно, почему Ральф Пайк сам не доставил в Хельсинки ту коробку с яйцами, и не предстояло ли ему завтра ночью другое падение, о котором точно стоило побеспокоиться.
Сигне отправилась домой, высадив меня возле универсального магазина Стокманна. Я объяснил ей, что мне надо купить несколько лезвий для бритвы и носки, но на самом деле просто не хотел возвращаться в квартиру вместе с Сигне. Лучше, чтобы я временно отсутствовал, если Харви рассердится на нее за непослушание.
Когда я вернулся, Харви стоял на коленях посреди гостиной, прилаживая маленькие лампочки к багажнику машины Сигне.
— Чертовски холодно, — сказал я. — Как насчет кофе?
— Если повезет, — проворчал Харви, — то к середине ночи похолодает еще больше. Нам понадобится весь холод, какой только можно представить, чтобы лед был достаточно крепким и выдержал самолет.
Он явно ожидал вопросов, но я сдержался и не проявил никакого интереса. Я побрел на кухню и приготовил кофе. Голубая полоска неба давно стерлась, становилось темнее, и снег приобрел фосфоресцирующий блеск.
— Снег не идет? — спросил Харви.
— Нет.
— То, что надо, — одобрил Харви.
— Что-нибудь откладывается?
— Ничего не откладывается. Наш летчик пролетит и через гору тушенки. Больше всего я опасаюсь аварии внизу, на льду. Потеть, пытаясь срочно починить самолет, когда рассвет вот-вот нагрянет, как гром с неба, и этим кошмарным способом зарабатывать на жизнь — нет, друг, это не по мне…
— Можешь меня не убеждать, — сказал я. — Верю.
— Пассажир прибыл… ооо-уууу, — Харви попал отверткой по пальцу. Он сунул палец в рот, пососал, а затем помахал рукой в воздухе, словно отгоняя боль. — Он захотел где-нибудь отдохнуть.
— Что ты сказал?
— Что я сказал? Послушай, ты убедил меня, что с этим парнем случится через двадцать четыре часа. Я сказал ему, чтобы он погулял по городу до захода солнца.
— Он же вымотается ко времени вылета.
— А чего бы ты хотел? — спросил Харви. Правда, фраза звучала более энергично.
Я скорчил рожу в ответ.
— Не кривляйся, мальчик, — сказал Харви. — Ты у меня — звезда месяца. Гвоздь сезона. Ты нужен мне, чтобы показывать факты, как они есть.
— Благодарю за доверие, — сказал я. — Не запутывай дела только для того, чтобы доказать мою правоту.
— К чертям! У парня достаточно денег, чтобы снять номер в гостинице и отдохнуть.
— Во сколько он появится?
— У тебя что, плохо со слухом? Он не приедет сюда. Когда завтра утром русские его отловят, он честно признается, что ничего не знает о наших акциях в Хельсинки. А я сделаю все, чтобы подтвердить правдивость его показаний. Мы встретимся с ним завтра в девять тридцать вечера на другом конце города.
— А если он к тому времени устанет? Или улизнет?
— Я не стану плакать, парень. Все будет как надо. — Он прикрепил последнюю лампочку к багажнику и осмотрел провода.
— Помоги мне оттащить это железо в коридор. Потом посмотрим телевизор часов до девяти. Время есть.
— Годится, — откликнулся я. — Я не прочь немного поразвлечься, наблюдая за чужими страданиями.
10
Необъяснимое чувство охватывает пешехода, знающего, что между ним и морем лишь тонкий слой льда. Еще более странное чувство испытываешь, когда по этому тонкому льду едешь через Балтийское море на «фольксвагене». Даже Сигне немного нервничала, тем более что в машине нас было четверо, а лед где-то впереди кончался. Когда мы съехали на лед, Сигне и Харви долго изучали трещины и разло мы и пришли к выводу, что он вполне надежен.
Четверо нас было потому, что теперь к нам присоединился Ральф Пайк. Он все время молчал, с тех пор как мы подобрали его на открытом всем ветрам углу улицы, где дорога выходит из Хельсинки. Одет он был в длинное черное пальто и коричневую кожаную шапку с козырьком. Когда Пайк размотал шарф, я увидел под его пальто воротник комбинезона.
Мы ехали по замерзшему морю минут десять. Наконец Харви скомандовал: «Всем вылезти». Вокруг уже сгустилась ночь. Сверкал снег, в воздухе стоял какой-то гнилостный запах. Харви подключил к багажнику на крыше две батарейки и проверил контакт. Лампочки вспыхнули, но бумажные абажурчики делали их невидимыми с берега. Мне почудилось, что на юго-западе мерцают огни Порккала, так как здесь береговая линия поворачивает на юг, но Сигне сказала, что это невозможно. По-рккала слишком далеко отсюда. Харви измерил скорость ветра, а затем переставил «фольксваген» так, чтобы огоньки на крыше сообщили летчику направление ветра. Две лампочки он выключил, чтобы уточнить скорость ветра условленным сигналом.
Ральф Пайк спросил у Харви разрешения закурить. Я представлял, что он сейчас чувствовал. При проведении подобных операций нервишки всегда шалят, и ты настолько полагаешься на умение и опыт руководителя, что спрашиваешь его разрешения на все. Даже на возможность подышать.
— Последняя хорошая сигара, — произнес Ральф Пайк. Он ни к кому не обращался, и никто ему ничего не ответил.
— Пора готовиться, — сказал Харви, глянув на часы.
Я обратил внимание, что Харви совсем забыл о своем намерении скрыть лицо от Пайка и все время находился рядом с ним. Харви вынул из машины кусок материи, а Пайк снял пальто. Они завернули пальто и крепко обвязали тугой сверток длинной веревкой, другой конец которой был прикреплен к поясу комбинезона Ральфа Пайка. Комбинезон был исчерчен множеством молний, под рукавом имелся карман для ножа в кожаном чехле. Ральф Пайк снял шапку, засунул ее за пазуху и застегнул комбинезон под горло. Харви подал ему резиновый шлем. Такой надевают парашютисты во время тренировочных прыжков. Потом Харви осмотрел Пайка со всех сторон, похлопывая и приговаривая «все будет в порядке» так, будто старался убедить в этом самого себя. Удостоверившись, что все соответствует предписаниям и инструкциям, он достал из машины сумку с надписью «Пан-Америкэн» и раскрыл ее.
— Мне приказало передать вам вот это, — сказал Харви таким тоном, будто сам этого делать не хотел. Думаю, что Харви старался сделать все «как по-писаному».
Сначала он вручил Пайку пачку русских бумажных денег немногим толще пачки визиток, потом звякнули монеты. Я услышал наставление Харви:
— Золотые луидоры. Не бросайтесь ими.
— Я ничем не собираюсь бросаться, — сердито отозвался Пайк.
Харви деловито кивнул и вытащил из пальто шелковый шарф. На ткани шарфа была напечатана карта. Мне показалось, что шелковый шарф чересчур изыскан для России, но моего мнения никто не спрашивал. Потом Харви снабдил Пайка компасом, сделанным в виде старомодных часов-луковиц с цепочкой, приводящей в движение механизм шагомера. Затем они проверили документы — «военный билет», «справка о прежнем местожительстве», «паспорт», «трудовая книжка». Под занавес Харви достал из кармана еще два предмета. Первый был похож на пластмассовую шариковую ручку. Он показал ее Пайку.
— Вы знаете, что это?
— Игла с ядом, — ответил Ральф Пайк.
Харви подтвердил это отрывистым голосом. Он передал ручку Пайку, а потом протянул ему пистолет тульского производства калибром 6,35, который русские специалисты называют «пистолетом для медсестер».
— Исправен и заряжен? — спросил Харви.
— Исправен и заряжен, — ответил Пайк, выполняя какой-то странный ритуал.
— Кажется, я его слышу, — подала голос Сигне.
Мы все прислушались, но прошло еще целых две минуты, прежде чем издалека донесся шум моторов. Неожиданно звук стал отчетливым и громким, как будто к нам приближался трактор. Рокот низко летящего самолета заполнил все пространство. Навигационные огни самолета не горели, но я узнал «Чессну». Когда самолет приблизился, мы увидели в кабине лицо летчика, подсвеченное огоньками авиаприборов. «Чессна» покачала крыльями в знак приветствия, промелькнула над указательными лампочками на багажнике нашего «фольксвагена». Потом самолет развернулся, наклоняя одно крыло, и резко пошел на посадку. Длинные лыжи, установленные на шасси, шаркнули по льду, и фюзеляж задрожал. Летчик выключил мотор, и машина заскользила в нашу сторону со странным шипящим звуком.
— Я подцепил простуду, — кашлянул Харви и наконец-то плотно замотался шарфом. — У меня, судя по всему, высокая температура.
Впервые за весь этот вечер он обратился ко мне и глянул, словно ожидая возражений. Затем высморкался и легко хлопнул Ральфа Пайка по спине. Это был сигнал отправления.
Самолет еще не совсем остановился, а летчик уже стоял у двери и махал рукой, торопя своего пассажира.
— Все нормально? — спросил летчик у Харви, как будто ответ самого Пайка его по каким-то причинам не устраивал.
— Все готово, — подтвердил Харви. Ральф Пайк бросил на лед недокуренную сигару.
— Он мог бы перейти залив по льду. Внизу все покрыто льдом, — сообщил летчик.
— Это уже пройденный этап, — ответил Харви. — Нужна резиновая лодка, чтобы переплывать через каналы, продавленные кораблями.
— Я не доверяю резиновым лодкам, — сообщил летчик. Он усадил Пайка на переднее сиденье для пассажира и пристегнул ремнями.
— Да они шириной футов тридцать, эти каналы, только и всего, — сказал Харви.
— Да, но около двух миль глубиной, — добавил летчик. Затем похлопал по двигателям и пошутил: — Пройдите в вагон. Следующая остановка — Москва.
Мы отошли подальше. Мотор заработал, выдохнув желтое пламя. Харви подобрал окурок брошенной Пайком сигары и недовольно хмыкнул.
— Давайте-ка выбираться отсюда, — сказал он.
Мы залезли в машину, но я все еще следил за самолетом. Уродливое костлявое чудовище, совершенно непригодное для полета в ночном небе, медленно разворачивалось. Оно все больше удалялось от нас, и я видел только два желтых глаза, расплывшихся, когда самолет менял наклон крыла. Вот он уже в воздухе. Порыв ветра прижал его к земле, но лишь на мгновение. Он поднялся, выровнялся и взял курс на высоте, которая делала его неуязвимым для радиолокации.
Харви тоже наблюдал за самолетом.
— Следующая остановка — Москва, — с сарказмом повторил он.
— Возможно, он прав, — сказал я. — Лубянка как раз находится в Москве.
— Ты злишься на меня, — отметил Харви.
— Нет, с какой стати?
— Если хорошенько поразмыслить над делом, в которое ты ввязался, непременно захочется выместить досаду на тех, кто рядом. Сегодня я ближе всех.
— Но я не собираюсь вымещать на тебе свое настроение, — успокоил я Харви.
— Рад слышать, — ответил он. — Тем более, что мы все равно будем работать вместе, несмотря на твой отъезд.
— Мой отъезд? — удивился я.
— Не попугайничай. Разве ты не знаешь, что должен собираться в дорогу?
— Понятия не имею, о чем ты.
— Ну, тогда извини, — сказал Харви. — Я думал, ты уже догадался. В нашем центре в Нью-Йорке решили, что тебе надо пройти небольшой курс подготовки.
— Неужели? — спросил я. — Однако я в этом не очень уверен.
— Ты шутишь…
— Харви, — сказал я ему, — я не уверен даже в том, что наша работа вообще кому-нибудь нужна.
— Мы обсудим это позже, — остановил он меня. — Завтра, пожалуйста, предоставь мне полный список твоих расходов вплоть до сегодняшнего дня. Кроме того, ты еще получишь деньги сейчас. Пятьсот пятьдесят долларов достаточно?
— Больше, чем надо, — сказал я. Интересно, разрешит ли мне Долиш оставить эти деньги?
— Конечно, к этому приплюсуются и расходы.
Когда мы подъехали к отелю «Камп», что на эспланаде, Харви остановил машину и вышел.
— Поезжайте домой, — сказал он, наклонившись к окну.
— Куда ты? — спросила Сигне с заднего сиденья.
— Тебя это не касается. Делайте, что я сказал.
— Хорошо, Харви, — ответила Сигне, — мы так и сделаем.
Я пересел за руль, и мы поехали домой. Сигне за моей спиной что-то извлекла из сумочки.
— Эй, что ты делаешь?
— Мажу руки кремом, — ответила она. — От ледяного ветра кожа грубеет. Спорю, ты не угадаешь, с кем я сегодня встретилась днем. Смотри, какой атласной становится кожа.
— Только не суй руки мне в глаза, умница… Я все-таки за рулем.
— Я встретила нашего агента, — сказала Сигне, поняв, что я не собираюсь ничего угадывать. — И разрешила ему пройтись со мной. Я решила подсказать ему, на что можно потратить деньги.
— Ты что, и лицо мажешь? — оглянулся я.
Сигне засмеялась.
— Ты знаешь, — поделилась она наблюдением, — он платит по пять марок за сигару, а если та вдруг гаснет, выбрасывает ее.
— Харви? — удивился я.
— Нет, агент. Он сказал, что повторно раскуренная сигара горчит.
— Он так сказал? — спросил я. — Значит, он привык жить на широкую ногу…
— Но те деньги предназначались не ему, — спешила поделиться со мной новостью Сигне. — Те, которые мы оставили в такси. Он положил их на специальный банковский счет. Это может сделать только иностранец, мне такого счета просто не откроют.
— Правда? — сказал я и вывернул руль, чтобы не раздавить одинокого пьянчужку, переходившего дорогу, как сомнамбула.
— Этот человек, которого мы отправили на самолете, — сообщила мне Сигне, — научил меня некоторым латинским выражениям.
— Он всех обучает. Это его хобби.
— Ты не хочешь послушать?
— Очень хочу.
— «Ато пиеп о». Это означает: «Люблю то, что нахожу». Он сказал, что все самое значительное в жизни уже высказано на латыни. Это правда? Англичане тоже говорят по-латыни о самом важном?
— Только те, кто не прикуривает второй раз сигару за пять марок, — сказал я.
— «A o nuen». Я скоро начну говорить все самое важное по-латыни.
— Тогда тебе придется научиться говорить по-латыни и фразу «пожалуйста, Харви, не кипятись». Ты не имела никакого права даже узнать этого человека. Ведь никому не известно, чист ли он?
— В последнее время Харви ведет себя как старый грубиян, — пожаловалась Сигне. — Я его ненавижу.
Рядом с нами у светофора остановилось такси. В спинку водительского сиденья был вмонтирован портативный телевизор. Некоторые хельсинкские шоферы ставят такие в салоне своих машин. На заднем сиденье обнималась улыбчивая парочка, на их лицах играл синий свет телевизионного экрана. Сигне посмотрела на них с завистью. Я наблюдал за ней в зеркале заднего обзора.
— Ужасный старый грубиян, — продолжила она. — Он учит меня русскому языку, и когда я делаю ошибки в этих кошмарных русских прилагательных, бесится от злости. Он грубиян.
— Харви в полном порядке, — заявил я. — Он не грубиян, но и не святой. Просто временами у него бывает плохое настроение.
— Назови мне хотя бы одного человека, у которого бывает такое же плохое настроение, как у Харви. Назови!..
— У каждого свое настроение. Других таких, как он, нет. Все мы разные. Это-то и делает людей интересными, в отличие от машин.
— Вы, мужчины, всегда выгораживаете друг друга, — с досадой упрекнула Сигне.
Зажегся зеленый. Я нажал на газ. Спорить с ней, когда она в подобном состоянии, бесполезно.
— Кто занимается уборкой и готовкой да еще следит за его квартирой? — вопрошала Сигне с заднего сиденья. — Кто выручает его, когда у него неприятности и нью-йоркский центр жаждет его крови?
— Ты, — покорно ответил я.
— Да, — согласилась Сигне. — Я.
Последние слова она произнесла на три тона выше, громко зашмыгала носом и зачем-то щелкнула замочком сумки.
— А все деньги попадают к его жене, — она всхлипнула.
— Вот как? — заинтересовался я. Это была неожиданная информация.
Сигне отыскала в сумке платок, губную помаду и карандаш для ресниц, которые просто необходимы после выражения женского горя.
— Да, — сказала она. — Эти тринадцать тысяч долларов…
— Тринадцать тысяч долларов?..
Мое удивление прибавило ей сил.
— Да, те деньги, которые я утром оставила в такси. Их забрал тот человек, который улетел на самолете и перечислил на счет миссис Ньюбегин в Сан-Антонио в Техасе. Харви думает, что это большой секрет и я ничего не знаю. Но у меня своя разведка. Держу пари, нью-йоркский центр был бы не прочь заполучить такую информацию.
— Наверное, — согласился я.
Мы подъехали к дому. Я выключил мотор и повернулся к Сигне. Она сидела, склонясь вперед и опустив голову. Волосы закрыли ее лицо золотым занавесом.
— Они были бы рады, — сказала она. Слова звучали из-под копны волос. — И это не первые деньги, которые присвоил Харви.
— Подожди, — мягко сказал я. — Нельзя бросать такие обвинения, не имея веских доказательств.
Я замолк. Мне было интересно, спровоцируют ли ее мои слова на дальнейшие разоблачения.
— Я никогда не бросаю пустых обвинений, — всхлипнула Сигне. — Я люблю Харви. — Из-за золотого занавеса раздались негромкие звуки, как будто там, внутри, сидела канарейка и пробовала голос.
— Ну ладно, идем, — сказал я. — На свете нет мужчины, из-за которого стоит плакать.
Она покорно улыбнулась сквозь слезы. Я дал ей большой носовой платок.
— Высморкайся лучше.
— Я люблю его. Он — дурак, но я могла бы умереть за него.
— Конечно, — согласился я, и она высморкалась.
На следующее утро мы завтракали все вместе. Сигне очень постаралась, чтобы Харви чувствовал себя, как дома. Был виноград, ветчина, вафли, кленовый сироп, гренки с корицей и слабый кофе. У Харви было хорошее настроение, и он пытался жонглировать тарелками, приговаривая «бип-бип» и «русские это делают чертовски хорошо!»
— К твоему сведению, Харви, — сделал я замечание, — я ни разу не встречал англичанина, который бы говорил «бип-бип».
— Да? — удивился Харви. — Когда я изображал англичан в спектакле, я почти всегда говорил «бип-бип».
— В спектакле? — поинтересовался я. — Я не знал, что ты выступал на сцене.
— Ну, не профессионально… Просто играл в разных сараях после окончания колледжа. В те дни я хотел стать настоящим актером, но чем больше я голодал, тем быстрее таяла моя решимость отдать жизнь театру. А потом парень, с которым мы вместе учились в колледже, помог мне устроиться в Министерство обороны.
— Не могу представить тебя актером, — сказал я.
— А я могу! — заявила Сигне.
Харви улыбнулся.
— Старик, это были отличные времена. Как актеры мы никуда не годились. Единственный парень, знавший, как это делается, был наш руководитель, а мы все время выводили его из себя. Каждое утро труппа трясла задами на сцене. Он кричал: «Сегодня вы порастрясете свои жирные зады, все вы. Потому что я — требовательный ублюдок. Критики — безграмотные ублюдки, публика — изменчивые ублюдки, а вы — ублюдки бездарные. Единственный законнорожденный здесь — театр». Он повторял это каждое утро. Каждое утро! Я был тогда счастлив, друг. Просто не догадывался об этом.
— Разве сейчас ты несчастен? — с тревогой спросила Сигне.
— Конечно, счастлив, дорогая. Конечно, — Харви обнял ее одной рукой и притянул к себе.
— Вытри лицо, — сказала Сигне. — У тебя подбородок в арахисовом масле.
— Не правда ли, романтичная девица? — ласково заметил Харви.
— Не называй меня девицей, — сказала Сигне. Она игриво замахнулась на него, но Харви подставил ладонь. Она хлопнула по ней, потом по другой, и они сыграли в «ладушки». Сигне выкидывала руку с разными интервалами, но Харви все время успевал, и Сигне попадала по его руке. В конце концов он отдернул руку, и Сигне упала в его объятия.
— Нам надо поговорить о делах, дорогая, — сказал Харви. — Почему бы тебе не поехать в город и не купить туфли, которые так тебе понравились?
Он достал банкноту в сто марок.
— Намек поняла, — засмеялась Сигне и повторила: — Намек поняла.
Она радостно выхватила деньги и выбежала из комнаты.
Когда дверь за Сигне захлопнулась, Харви налил еще кофе.
— До сих пор ты был зрителем, — сказал он, — теперь ты должен вступить в ряды мужчин.
— Это связано с обрезанием? — полюбопытствовал я.
— Все наши действия, — серьезно продолжил Харви, — программируются ЭВМ. Каждый этап операции вводится в машину, и операторы сообщают электронным мозгам о его ходе. Когда все участвующие в операции агенты исполнят свои миссии и пришлют сообщения, компьютер выдает программу действий на следующий этап.
— Ты хочешь сказать, что мы работаем на электронно-вычислительную машину?
— Мы называем ее Электронным Мозгом, — сказал Харви. — Вот почему мы так уверены, что не допустим промахов. Мозг увязывает между собой сообщения всех агентов и вырабатывает следующий набор инструкций. Каждый агент получает телефонный номер. По этому номеру он получает соответствующие указания и инструкции и обязан их выполнять. Если в телефонном послании звучит слово «безопасно», это означает, что в последующих словах содержится пароль, по которому агент узнает человека, чьи приказы будет выполнять. Например, ты позвонишь по телефону и услышишь от автоответчика: «Вылетайте в Ленинград. Безопасно. Лицо города изменилось». Это значит, что ты вылетаешь в Ленинград и ожидаешь распоряжений от того, кто скажет тебе: «Лицо города изменилось».
— Понял, — сказал я.
— Очень хорошо. Именно такое задание пришло сегодня утром. Оно касается нас обоих. Когда мы вернемся, ты позвонишь по телефону и получишь дальнейшие инструкции для себя. Я о них знать не должен. И никому не говори об этом.
— Хорошо.
Харви протянул мне листок. Два нью-йоркских номера через ганноверский коммутатор.
— Запомни номера, а бумагу сожги. Второй — только для экстренных случаев. Подчеркиваю: для экстренных случаев, а не когда у тебя кончатся бумажные носовые платки. И всегда сохраняй телефонные счета. Ты не обязан оплачивать эти расходы из собственного кармана.