Глава 4

По возвращении в Лондон я обработал телефонный справочник и выполнил все правила игры с Харви Ньюбегином. Хриплый голос по телефону приказал мне:

— Выкиньте из головы всю эту чушь о двадцати часах опоздания, что вам выкладывали на другом конце. Являйтесь без промедления. Через пару дней я собираюсь спускать яхту на воду.

Так что я отправился в сторону Кингс-Кросс. Немытые окна были заклеены объявлениями, предлагавшими «стол и кров»; в магазинчиках розыгрышей продавались пластиковые фекалии и музыкальные рулоны туалетной бумаги. У дверей дома номер 53 красовалась медная дощечка: «Хирургия. Доктор Пайк». Далее следовало перечисление остальных его заслуг. Рядом с парадной дверью стояли два переполненных мусорных контейнера и примерно тридцать старых бутылок из-под молока. Начал моросить противный холодный дождь со снегом.

Дверь была открыта, но, когда я толкнул ее, звякнул колокольчик. Приемная оказалась большой викторианской гостиной с лепниной на потолке и обширным набором колченогой мебели. Растрепанные женские журналы были продуманно разложены под сообщениями о необходимости предварительного обследования беременных и образцами рецептов. Их тексты, выполненные странными угловатыми буквами, держались на месте при помощи покоробившихся кусочков скотча.

В одном углу приемной стояла выкрашенная белой краской конторка из древесностружечных плит со словом «Хирургия». За ней хватало места для стола и двух стульев. Один из них, обтянутый кожей, с колесиками на ножках, казался солидным и объемистым, другой — узким, непрезентабельным и хромоногим. Доктор Пайк, крупный, безукоризненно выхоленный человек, лет пятидесяти двух, аккуратно сосчитав пальцы, повернулся ко мне. Прическа его напоминала черную купальную шапочку, плотно прилегающую к голове. Его безупречный костюм отливал блеском стали, как, впрочем, и улыбка.

— Что болит? — шутливо спросил он и снова улыбнулся, чтобы я чувствовал себя свободно.

— Рука.

— Правда? У вас в самом деле болит рука?

— Когда я засовываю ее в карман.

Пайк внимательно уставился на меня, скорее всего припоминая, что существуют личности, которые принимают несколько дружеских слов за приглашение к фамильярности.

— Не сомневаюсь, что вы получили воспитание в сержантской казарме.

— Давайте не будем обмениваться военным опытом, — возразил я.

— Давайте не будем, — согласился он.

На столе Пайка располагался набор ручек, большой настольный календарь с загнутыми уголками, стетоскоп, три рецептурных блокнота и блестящий коричневый шар размерами с мячик для гольфа. Он поглаживал его блестящую округлость.

— Нам придется долго работать вместе, — заметил я, — так почему бы не договориться о принципах сотрудничества?

— Исключительно умная мысль.

Мы с Пайком сразу же преисполнились взаимной неприязни, но, обладая преимуществами в виде соответствующего воспитания и образования, он проглотил мои слова и продемонстрировал, насколько может быть мил по отношению ко мне.

— Эта посылка с... — Он подождал, чтобы я закончил мысль. — С яйцами...

— Она будет доставлена примерно через день. Или около того.

— Это не согласуется с полученными мною инструкциями.

— Может, и нет, — сдержанно ответил он, — но есть масса причин, по которым невозможно точно рассчитать время. Люди, имеющие к нему отношение, не входят в число тех, кому вы можете отдавать приказы. — У него был безукоризненно правильный английский язык, которым владеют только старательные иностранцы.

— Ах вот как, — удивился я. — И почему же?

Пайк улыбнулся, не разжимая губ.

— Мы профессионалы. Наш образ жизни определяется неким кодексом, и весьма существенно, чтобы мы не позволяли себе неэтических поступков.

— И вы убеждены, что не делаете ничего подобного, — сказал я.

— Считайте, как хотите. — Пайк изобразил еще одну свою загадочную улыбку.

— Так я и сделаю, — ответил я. — Когда будет готова посылка?

— Только не сегодня. Рядом с детской песочницей в парке Сент-Джеймс есть несколько скамеек. Встречайте меня там в субботу, без пятнадцати пять. Спросите, есть ли в моей газете биржевые сводки, у меня будет с собой «Файнэншл таймс». Я отвечу: «Могу их вам предоставить на несколько минут». Если у меня будет с собой «Лайф», не пытайтесь входить в контакт, значит, существует опасность. — Пайк поправил желтый галстук-бабочку и кивком головы дал понять, что он меня отпускает.

Господи, подумал я, ну что эта публика напускает туман? Все до одного. Кивнув, словно продемонстрированные шарады являлись рутинными составляющими моего рабочего дня, я открыл дверь.

Провожая меня, Пайк громко произнес: «...Не забывайте брать пилюли и возвращайтесь через неделю»; слова его предназначались для слуха двух старых перечниц, которые сидели в приемной. Он мог так и не утруждаться, но когда я покидал приемную, он чуть не орал мне вслед, стараясь, чтобы на него обратили внимание.

Учитывая, в каком темпе работала эта публика, имелись основания предположить, что они пустят за мной хвост, так что, взяв такси, я подождал, пока мы не попали в уличный затор, быстро расплатился с водителем и, выскочив, взял такси в противоположном направлении. Такая тактика, если ею правильно пользоваться, позволяет обрубить хвост, но только когда у него нет своей машины.

Еще не наступило время ленча, как я вернулся в контору и доложился Доулишу. Тот обладал качествами, над которыми не властны ни время, ни возраст; когда-то именно с их помощью чиновники британской Гражданской службы обретали доверие туземцев. Его единственным интересом в жизни, если не считать увлечения антиквариатом, образцы которого захламляли кабинет и отдел, было изучение и выращивание садовых растений; может, они отвечали ему взаимностью.

Поглощая сандвичи, присланные из кафе Уолли, он задал мне кучу вопросов о Пайке и Харви Ньюбегине. Я подумал сначала, что Доулиш воспринимает ситуацию с излишней серьезностью, но он, хитрый старый пройдоха, обосновывал свои предположения, исходя из информации, к которой я не имел доступа. Когда я рассказал, что сообщил Харви Ньюбегину о своем свободном рабочем распорядке, Доулиш заметил:

— Ну, на сей счет вы не соврали, не так ли? — Тщательно прожевав один из сандвичей от Уолли, с соленой говядиной, он спросил: — Вы знаете, что они сейчас предпримут?

— Нет, сэр, — совершенно честно ответил я.

— Они пошлют вас в свою школу. — Он кивнул в подтверждение своей теории. — Когда они сделают вам такое предложение, принимайте его. Мне опять дали с зернышками! — Доулиш смотрел на меня, и в глазах его возник маниакальный ужас. Я сочувственно кивнул. — Я просил и раз, и два, и тысячу раз...

— Да, сэр, — согласился я. Доулиш щелкнул клавишей интеркома.

— Я говорил и раз, и два, и тысячу раз. Я не люблю хлеб с семенами тмина.

Из ящичка на столе донесся голос Алисы, полный возмущенного достоинства, чего не могла скрыть даже техника.

— Одну порцию принесли с белым хлебом, а другую с ржаным с тмином. Вы взяли не то, что предназначалось вам.

— Я тоже не люблю с тмином, — поддержал я шефа.

Доулиш кивнул мне, и я громко и отчетливо повторил эти слова в интерком.

— Никто из нас не любит хлеба с тмином. — В тоне Доулиша звучала мягкая укоризна. — Как мне внушить вам это, Алиса?

— И в голову не приходило, — ответила та.

— Я бы хотел, — настаивал Доулиш, — чтобы мои пожелания шли под грифом немедленного исполнения. — Он улыбнулся и кивнул мне, удовлетворенный своей находчивостью.

— Нет, сэр, вам лучше класть их в мусорную корзинку для бумаг вообще без грифа. Я буду посылать кого-нибудь за ними. Может, вам принести что-нибудь еще?

— Нет, благодарю вас, Алиса. — И Доулиш отпустил клавишу интеркома.

Я мог бы объяснить Доулишу, что ему никогда не переспорить Алису. Это никому не удавалось. Но вывести Доулиша из себя не так просто.

Этот год складывался как нельзя лучше. В январе его отчет поступил в казначейство, и нам вдвое увеличили ассигнования, хотя многие предрекали, что нас вот-вот закроют. Я провел достаточно времени и в армии, и на гражданской службе, дабы понять, что мне не хочется служить ни там, ни там, но сотрудничество с Доулишем было учебой, единственной учебой, которая мне нравилась.

— Пайк, — задумчиво произнес Доулиш. — Они вечно вербуют врачей, черт возьми?

— Насколько я понимаю, это имеет свои преимущества, — заметил я. — В приемной всегда полно народу, общение с врачом носит интимный характер; установить, о чем идет разговор, довольно трудно.

Доулиш снова углубился в размышления, разглядывая второй сандвич. Кончиком ножа для разрезания бумаг он стал выковыривать тмин и лишь после этой процедуры поднес его ко рту.

— О чем шла речь? — переспросил он. — Я не слушал.

— О том, что трудно установить предмет разговора.

— Стоит им только попасть на зубы, так от этой проклятой мелочи не избавиться. Не могу представить, кому нравится хлеб с тмином. Кстати, за вами следили, когда вы расстались с этим врачом. — Взмахом руки Доулиш остановил мои возможные возражения. — И, конечно, вы об этом знали, иначе не предпринимали бы действий, чтобы уйти от слежки.

— Кто следил за мной?

— Этого мы еще не знаем. Я отрядил это выяснить молодого Чилкотт-Оутса, но в данный момент наш источник информации находится в торговых рядах на Финчли-роуд, следуя по пятам за неким молодым человеком, и, как говорит Алиса, у него нет времени даже позвонить. — Я кивнул. — Вы производите отвратительные звуки, цыкая зубом. Хотелось бы, чтобы вы себе этого больше не позволяли.

— Значит, Чико...

— Важно, что он учится, — проворчал Доулиш. — Вы его ни к чему не подпускали, а таким путем он никогда не добьется совершенства. Его ждет блистательный успех.

— Я пойду вниз и попробую немного поработать.

— Очень хорошо, — согласился шеф, — но на первом месте должна быть эта история с Ньюбегином, так что не отвлекайтесь.

— Я напомню вам это замечание в следующем месяце, когда организационный отдел начнет доставлять нам неприятности.

Спустившись, я увидел, что Джин покрывает лаком ногти. Подняв глаза, она поздоровалась со мной, после чего стала дуть на ногти, подсушивая лак.

— Ты занята? — спросил я, садясь за стол и пододвигая к себе корзинку с бумагами.

— Твой сарказм никому не нужен. Я провела всю субботу, разбираясь с материалами «Только для информации» и записывая их краткое содержание.

— Прошу прощения, любовь моя. Эта история с Ньюбегином свалилась на меня в самый неподходящий момент. Без нее мы к сроку разгребли бы эти завалы. Ты успела просмотреть те досье, которые, как ты мудро предположила, имеют к нам отношение?

— Кончай льстить, — отрезала Джин. — Да, от части из них мы можем избавиться, но из-за твоего допуска к совершенно секретным материалам их останется целая куча. Но на сей счет у меня есть новая идея.

— Излагай.

— Видишь ли, некоторые досье с такими грифами не носят конфиденциального характера, но поскольку они включают кое-какие специфические данные, то на них автоматически ставится гриф секретности. Если ты дашь мне право разобрать эти объемистые папки, сделав из них несколько дополнительных досье под отдельными номерами, часть из них потеряет гриф секретности, и тогда их можно будет спустить вниз. Кроме того, работать с ними можно гораздо эффективнее, ибо, скажем, два отдела получат возможность одновременно рассматривать два аспекта одной проблемы, имея в своем распоряжении дополнительные досье.

— Гениально! — одобрил я. — Наконец-то понял, почему люблю тебя.

— Ты никого не любишь. Даже самого себя.

— Ты же знаешь, что я ничего не мог сделать. Мне пришлось ждать, пока будет готов паспорт.

— Я провела у плиты несколько часов, готовя твои любимые блюда, а ты заявился в час ночи.

— И в час ночи я получил все свои любимые блюда.

Она не ответила.

— Я получил прощение?

— Так не может продолжаться вечно.

— Понимаю, — согласился я. И оба мы погрузились в длительное молчание.

— Я знаю, что такие дела... — наконец первой заговорила Джин. — Словом, я бы не хотела, чтобы ты останавливался. Пусть даже это опасно...

— Ничего подобного, любимая. Я не собираюсь причинять себе неприятности. Я отпетый трус, у которого в высшей степени развит инстинкт самосохранения.

— Даже отличные водители гибнут, — грустно заметила Джин, — когда в них врезаются любители. Я думаю, что Харви Ньюбегин именно такой неуклюжий водитель. И ты должен быть очень осторожен.

— Не заставляй меня нервничать. У Ньюбегина отличный послужной список из министерства обороны и государственного департамента. Американцы не будут так долго возиться с человеком, если он не оправдывает затрат на себя.

— Просто я ему не доверяю, — заявила Джин с тем упрямством, которое называется женской интуицией. Она подошла поближе, и я обнял ее.

— Просто потому, что он ущипнул тебя за задницу в клубе «Белый слон». — Я поцеловал ее.

— И ты тут же кинулся мне на помощь — сидел как ни в чем не бывало!

— Такова уж моя специфика. Как правило, ни во что не вмешиваться.

 

Глава 5

В тот вечер я покинул контору в шесть часов. Джин встретила брата, который нанес один из своих редких визитов в Лондон, и они отправились обедать, но Доулиш решил, что я должен быть в пределах досягаемости. Так что, вернувшись домой, я поджарил яичницу с ветчиной, уселся перед камином со вторым томом «Решающих сражений» Фуллера и стал читать об осаде Йорктауна. Вечер носил столь приятный характер лишь до 8.15, когда зазвонил телефон.

Голос оператора с Шарлотт-стрит произнес: «Будьте любезны, скремблер». Прежде чем включить его, я понял, что придется возвращаться к своим обязанностям в конторе. Я нажал кнопку.

— Наш мальчик, по всей видимости, справился с задачей, — сообщил Доулиш.

— Что значит «по всей видимости»? — спросил я.

— Тот тип, что следил за вами, оказался у реки, — продолжил он, пропустив мимо ушей мой вопрос. — Мы проезжаем мимо и подберем вас через пятнадцать минут. — Доулиш резко повесил трубку.

Я знал, что по поводу способностей Чико он испытывает те же сомнения, что и я, однако решил продемонстрировать мне, что к подчиненным следует относиться с полным доверием.

Доулиш прибыл в 8.47 в черном «вулзли», за рулем которого сидел один из наших водителей, бывший полицейский. Он прихватил с собой Бернарда, пожалуй, самого способного из выпускников публичных школ, которого мы недавно завербовали, и человека по фамилии Гарриман.

Гарриман, высокий и мускулистый, с крупными неровными зубами, смахивал скорее на вышибалу, чем на подполковника спецотдела военной разведки. Его черные волосы плотно облегали костистый череп. Загрубевшую кожу лица испещряли морщины. Для профессионального офицера он был достаточно умен. Я прикинул, что человека, ради которого мы снялись с места, предстоит отправить за решетку, потому что Гарриман обладал правом, предоставленным ему министерством внутренних дел, выписывать ордера на арест, не утруждаясь излишними формальностями.

Выпить они отказались, так что я облачился в дождевик и мы направились к докам.

— Молодой Чико, — повторил Доулиш, — неплохо сработал на месте.

— Да? — откликнулся я.

Посмотрев друг на друга, мы с Гарриманом поморщились. Рация в машине подала голос:

— О'кей. Переключайтесь на шестой канал и поддерживайте связь с «Темзой-5».

Бернард с переднего сиденья спросил:

— "Темза-5", вы меня слышите? — И полицейский катер ответил, что слышит нас четко и ясно. Мы сообщили, что тоже слышим четко и ясно, после чего Бернард попросил их уточнить свое местоположение, и они сказали:

— Тауэр-бридж, со стороны Пикл-Херринг-стрит.

— "Темза-5", — скомандовал Бернард, — подходите к полицейскому участку в Уоппинге, возьмете на борт пассажиров.

— Нам не встретилось ни одного человека в маленькой шлюпке, — продолжала «Темза-5», — кто отвечал бы описанию, что вы нам дали, но на обратном пути к пристани Лавендер мы глянем еще раз.

— Вы кончили переговоры? — спросила диспетчерская уверенным голосом, а потом добавила: — Вижу, вы еще разговариваете с «Темзой-5».

На что Доулиш сказал:

— Чем вы там занимаетесь, ребята, в карты играете? — Он улыбался. — Этот тип миновал Финчли-роуд, — невозмутимо продолжил Доулиш, — и Чико следовал за ним по пятам. Затем примерно в половине седьмого он завернул в «Проспект Уитби», где его Чико и закупорил, так что мы сможем взглянуть на него.

— С какой стати нам всем туда являться? Я думал, вы собираетесь просто перекрыть район.

Доулиш одарил меня намеком на улыбку.

— Бернард — дежурный офицер. Гарриман отвечает за порядок на реке. Так что у нас есть все основания быть на месте.

— А у меня были все основания оставаться дома, — проворчал я, — но ведь никто не захотел меня выслушать.

Когда мы пересекали Тауэр-бридж, я увидел полицейский катер, который, буравя серую зыбь, шел вниз по реке. Мы миновали лондонский Тауэр, по улице с односторонним движением обогнули Монетный двор, после чего свернули на Томас-Мор-стрит; окаймленная двадцатифутовыми стенами, она бесконечно поворачивала и извивалась. Мы все не могли добраться до конца улицы, и казалось, что стены становятся все выше и выше, как в последних кадрах «Кабинета доктора Калигари». Вдоль Уоппинга тянулись пирсы и краны, грязные и молчаливые. В свете фар поблескивали зеленые глаза бродячих кошек и мокрые камни мостовой. «Вулзли» встряхнуло на узких мостках у въезда в доки, и он проехал под низкими закопченными навесными переходами. Сразу же за изгородью внезапно открылось обширное пространство темной воды и пассажирский лайнер, в желтых сверкающих иллюминаторах которого были видны снующие официанты в белых смокингах, — словно на воду спустили отель «Хилтон», который вот-вот отбуксируют в море. Мы высадили Бернарда возле участка в Уоппинге, где его уже ждали двое полицейских в плащах и болотных сапогах.

Чико стоял у паба. «Проспект Уитби» представлял собой первостатейный аттракцион для туристов, и летом они кишели здесь, как портовые крысы. Но сейчас стояла зима, окна и витрины запотели, а холод заставил плотно закрывать дверь заведения. Мы вывалились из машины как кейстоунские копы. Чико был возбужден, и влажные пряди волос падали ему на мокрый розовый лоб. — Здравствуйте, сэр.

Он по очереди поздоровался с каждым из нас, провел нашу троицу в паб и, словно шестиклассник, удостоенный посещения старших, кинулся к стойке покупать нам выпивку. Чико испытывал такой восторг, что называл бармена сэром.

«Проспект» был забит искусно сделанными безделушками и каминными принадлежностями, на которых посетители — и это главное — оставляли свои визитные карточки, театральные билеты, программки... Бумажки, нанизанные на рога, украшали все стены — так что порой ты чувствовал себя тут, как жук в корзине для мусора. Я прошел мимо стойки прямо на балкон, с которого открывался вид на лондонскую заводь Темзы ниже моста. Вода отливала тяжелым маслянистым цветом. Набережная была тиха и пустынна. Я слышал, как Доулиш удерживал Чико от желания незамедлительно спуститься в погреб за его любимым сортом шерри. Чтобы покончить с его мучительными стараниями доставить нам удовольствие, Гарриман заказал: «Четыре больших горького», и бармен, как и все мы, наконец испытал облегчение. Все вслед за мной вышли на балкон. Когда мы сгрудились в тесный круг друидов и в стаканах ритуально заклубилась пена, Чико сообщил:

— Он перебрался на тот берег.

Я ничего не сказал; Гарриман тоже промолчал; наконец подал голос Доулиш:

— Расскажите, как вы это выяснили.

— Как гласит инструкция, я проследовал... — начал Чико.

— Просто объясните, — прервал его Доулиш.

— Я видел, как он зашел внутрь, проследовал за ним до этого балкона, но к тому времени он спустился по железной лестничке вниз, где его ждала лодка с веслами, и стал грести к тому берегу. Я позвонил в контору и предложил, чтобы они подняли речную полицию. Мой информатор сказал, что он направлялся к большому серому судну у пристани Лавендер. Я выяснил, что корабль польский.

Доулиш и Гарриман посмотрели на меня, но у меня не было никакого желания делать из себя идиота, так что я в свою очередь уставился на Чико, удивившись, почему он носит галстук с лисьими мордами.

Теперь Доулиш и Гарриман рассматривали покачивающееся на воде польское судно; Доулиш заявил, что они оставляют Чико на меня, и в машине отправились наносить визит руководству полиции Лондонского порта.

Чико извлек огромный кожаный портсигар.

— Вы не против, если я позволю себе закурить? — осведомился он.

— Только если вы не будете рассказывать о восхитительном нежном кларете, который открыли для себя прошлым вечером.

— Не буду, сэр, — согласился Чико.

Небо рдело багровым цветом, как вытащенный на берег корпус корабля, крытый суриком; оно простиралось над необъятным лесом кранов. От набережной Лавендер шел густой запах мазута, по которому лоцманы, как они говорят, ориентируются в тумане.

— Вы не верите мне? — спросил Чико.

— Дело не во мне, — отозвался я. — Старик явился, дабы продемонстрировать, как делать нашу работу, так пусть он ею и занимается.

Мы пили пиво, наблюдая, как мимо нас медленно струится вода. Из-за поворота вывернулся полицейский катер и направился в сторону Ротерхита. Я увидел, как на корме Бернард, Доулиш и Гарриман беседуют с полицейским, подчеркнуто стараясь не обращать внимания на польское судно.

— Что вы об этом думаете? — спросил Чико.

— Давайте разберемся во всем медленно и основательно, — начал я. — Итак, вы проследовали за этим человеком досюда. Как вы добирались?

— Каждый из нас в своем такси.

— И вы заметили его у входа в паб?

— Да.

— Как далеко вы находились от него?

— Я попросил своего водителя дать той машине возможность повернуть, после чего расплатился и попросил шофера подождать. Я был на месте через минуту после него.

— Целую минуту?

— Да, самое малое, — согласился Чико.

— И вы проследовали за ним через весь паб до самого балкона?

— Ну, в пабе я его не видел, так что, скорее всего, он миновал его и вышел прямо на балкон.

— И к какому же выводу вы пришли?

— Я сомневался, пока не поговорил с очевидцем, который стоял на балконе.

— И он рассказал?..

— Он рассказал, что человек спустился по лесенке вниз и отплыл.

— Изложите мне его рассказ дословно.

— Это он и сказал.

— Что вы его спрашивали? — устало осведомился я.

— Я спросил его, спускался ли тут человек, и он ответил: «Да, вот он, пересекает реку. Вон там».

— Но вы сами его не видели?

— Нет, я не смог его рассмотреть.

— Отправляйтесь и разыщите того шутника, который его видел.

— Есть, сэр, — козырнул Чико.

Он вернулся с пузатым мужиком в коричневой джинсовой куртке и такого же цвета плоской шапке. На розовом мясистом лице выделялись крупный нос и толстые губы. У него был хриплый громкий голос, свойственный людям, которые привыкли владеть вниманием небольшой компании. Я прикинул, что он, должно быть, букмекер или его подручный, а учитывая джинсовую куртку, к которой не пристает лошадиная шерсть, — скорее всего, на скачках. Свидетель протянул массивную лапу и с преувеличенным дружелюбием потряс мне руку.

— Повторите для меня то, что вы рассказывали ему, — попросил я.

— О том парне, что спустился по лесенке и стал грести в сторону моря? — У него был громкий «пивной» голос, и он радовался любой возможности пустить его в ход. — Я бы сказал, что он оказался тут откуда ни возьмись...

— Меня ждет горячий ужин, — остановил я его, — так что давайте не будем терять времени. Значит, этот человек спустился вниз, в самую грязь. Как глубоко он в ней увяз?

Носатый на несколько секунд задумался.

— Да, прямо под лестницей лодка не стояла.

— Так он испачкал обувь?

— Совершенно верно, — прогудел он. — Дай джентльмену доллар, Берт. Ха-ха.

— Значит, преодолев двадцать футов по грязи до берега, он сел в весельную лодку. Не затруднит ли вас описать это несколько подробнее?

Он ухмыльнулся, обнажив неприглядную щербинку между зубами.

— Видите ли, эсквайр...

— Вот что. Откалывать тут шуточки с маленьким лордом Фаунтлероем — это одно, а давать ложные показания офицеру полиции — уголовное преступление, наказуемое... — Я сделал паузу.

— Вы хотите сказать?.. — Он ткнул толстым пальцем в сторону Чико. — И вы тоже?

Я кивнул. По всей видимости, у него имелась лицензия, с которой он не хотел бы расстаться. Я обрадовался тому, что он заткнулся, поскольку и сам не знал, как карается это прегрешение.

— Да я просто разыграл его. Ведь никто не пострадал, эсквайр. — Он повернулся к Чико: — Да и вы, эсквайр. Просто пошутил. Ну, пошутил я.

Маленькая седая морщинистая женщина, возникшая за его спиной, подтвердила:

— Да он просто пошутил, сэр.

Носатый повернулся к ней и успокоил:

— Все в порядке, Флорри, я сам тут разберусь.

— Могу понять, какое вы испытывали искушение.

Носатый торжественно кивнул. Я хлопнул Чико по плечу.

— Этот молодой человек, — сказал я носатому, — через минуту-другую вернется, чтобы поставить вам пива до того, как появится пара других джентльменов. И тогда, если вы будете настолько любезны, разъясните им смысл своей шуточки...

— Конечно. Обязательно, — согласился носатый.

Через паб я вышел на улицу.

— Как вы думаете, что на самом деле случилось? — спросил Чико.

— Не о чем и думать. Вы следовали за этим человеком. Он не заходил в бар и не поднимался наверх, но во всяком случае исчез. Нет никаких свидетельств, что он спустился с балкона, как рассказывал ваш веселый приятель, так что, скорее всего, он обогнул паб с задней стороны и скрылся по улице, выйдя на нее через заднюю дверь. Будь я на его месте, то попросил бы подождать водителя своего такси — я помню, как вы рассказывали, что он завернул за угол, — но прежде, чем уехать, я уплатил бы вашему водителю и сказал ему, что вы в его услугах больше не нуждаетесь.

— Совершенно верно, — кивнул Чико. — Когда я вышел, мое такси исчезло. Я еще подумал, что это довольно странно.

— Ясно, — вздохнул я. — Что ж, когда мистер Доулиш и мистер Гарриман покончат со своими делами, может, вы растолкуете им эти подробности. — Я кивнул водителю «вулзли», и он подъехал ко мне. — А теперь я возвращаюсь к себе домой, — сказал я шоферу, садясь в машину.

Полицейская рация продолжала работать, и из нее доносились слова:

«...Он эксгибиционист, Залив один один. Конец связи. Сообщала диспетчерская. Информация получена в два один один семь».

— А как доберется мистер Доулиш и мы все? — спросил Чико.

Водитель приглушил громкость, но рацию все равно было слышно, словно откуда-то из двигателя доносились голоса лилипутов.

— Понимаете ли, Чико, — мистер Доулиш оценит возможность несколько сменить свой великосветский образ жизни; я же лично предпочитаю вечер у камина. Так что, когда в следующий раз почувствуете в себе тягу к организации международных инцидентов с ночными лодочными рейсами и польскими кораблями, постарайтесь предупредить меня заблаговременно.

— Я постараюсь, сэр.

— Великолепно, — не без успеха сымитировал я голос Доулиша.

Машина медленно тронулась с места.

— Во всяком случае, это была хорошая практика, — произнес Чико.

— Начинайте с азов, — посоветовал я и отправился домой.

 

Глава 6

Суббота. Доктор Пайк явился в парк Сент-Джеймс раньше меня. Как и было договорено, он сидел на скамейке рядом с прудом, читая «Файнэншл таймс». Чтобы не помешать его отдыху, я вежливо осведомился о биржевой сводке, и он дал мне газету. Сейчас он выглядел куда изысканнее, чем на приеме: костюм из тонкой шерсти, твидовая шляпа и короткий плащ на подкладке с вязаным воротничком. Когда он передавал мне газету, на запястье блеснули золотые часы.

— Просто невероятно холодно, — заметил Пайк.

— Я проделал тысячу миль не для того, чтобы беседовать о погоде. Где посылка?

— Спокойнее. — Пайк огляделся по сторонам. — Скорее всего, она будет готова сегодня, не стоит волноваться.

— Это вы вчера выслеживали меня, Пайк? — спросил я.

— Нигел, не мочи новые ботиночки в воде, ты же хороший мальчик. Нет, конечно же нет. Чего ради мне вас выслеживать?

Нигел перестал портить свои новые ботиночки и, пустив в ход игрушечный свисток, стал приставать к огромному Лабрадору.

— Кто-то этим занимался.

— Только не я. Собачке это не нравится, Нигел.

— Значит, вы не против, если я устраню его?

— Меня это совершенно не волнует. Нигел, он рычит, потому что ему это не нравится. Можете даже убить его, ради Бога.

— И вы по-прежнему утверждаете, что не знаете его?

— Мистер Демпси или как вас там зовут! Я делаю свое дело и стараюсь избегать неприятностей. Если люди, на которых мы работаем, посылают кого-то следить за вами и вы решаете вышибить из него мозги, дай вам Бог удачи. Он думает, что ты дал ему свисток поиграть, Нигел. Хорошая собачка, отдай Нигелу свисточек; добрая собачка, погладь ее, Нигел, покажи ей, что хочешь дружить. Что бы этот парень ни заслужил, это пойдет ему только на пользу, если он не умеет работать. В данный момент в стране царит расхлябанность. Люди совершенно обленились. Проучите его, как вы считаете нужным. Может, тогда те, кто сидят наверху, поймут, что надо держать меня в курсе.

Поднявшись, доктор Пайк отобрал у собаки свисток Нигела и подвел его к нашей скамейке.

— Посмотри на свои руки! — Доктор Пайк вытащил большой носовой платок, заставил ребенка плюнуть на него и влажной материей вытер ему руки. Выглядело все это довольно негигиенично.

— Так где сейчас посылка?

— Думаю, что у моего брата. — Он глянул на часы и что-то прикинул. — У моего брата. Это смола, Нигел. Я тебе говорил, чтобы ты не трогал забор. Завяжи шарф; я не хочу, чтобы ты простудился.

— Как далеко отсюда?

— Вот так. Вот теперь ты хороший чистенький мальчик. Бестертон, деревушка рядом с Букингемом.

— Поехали, — решительно предложил я.

— Первым делом я хотел бы забросить юного Нигела.

Я подумал, что Пайк с удовольствием забросил бы в озеро и меня тоже.

— Они думают, что ты собираешься покормить их хлебом, Нигел. Я доставлю его в школу верховой езды. И оттуда мы уже тронемся. Это по пути и не так далеко. Они не тронут тебя, Нигел, это милые добрые уточки. Не пугайся, они не обидят тебя. Мы поедем в моей машине?

— Меня устраивает.

— Они ждут, чтобы ты дал им хлеба. Итак, вот в эту сторону. Нет, они никогда не обижают хороших маленьких мальчиков. У меня красный «ягуар». Не швыряй камни в уточек, ты испортишь свои ботиночки.

* * *

Доктор Феликс Пайк и его брат Ральф — оба жили в небольшой деревушке. Их жилище представляло собой нечто среднее между домами местных жителей — пластмассовые гномы, нейлоновые портьеры, металлические рамы окон и сборные гаражи, — и домами таких, как они, пришельцев — современные скульптуры, набело оштукатуренные древние ворота, коричневые панели обшивки, дедушкины часы на портике. Пайк подъехал к зданию, которое представляло собой современную версию георгианского дома. На дорожке стоял серебристый «порше» с откидным верхом.

— Машина брата, — отрекомендовал Пайк. — Он не женат, — добавил он с таким видом, словно «порше» являлся автоматическим вознаграждением за этот выдающийся подвиг; я предположил, что определенным образом так оно и есть. — Мой младший брат Ральф живет вон там. — Феликс Пайк указал на примыкающий к дому перестроенный амбар из известняковых плит.

К нему вела подъездная дорожка, обставленная бронзовыми урнами, а дом наполняли приметы времен Регентства, в число которых входили подсвеченные ниши и уилтонские ковры от стены до стены. Мы миновали пару комнат, предназначенных, казалось, лишь для неспешного хождения по ним, и до нас донесся слабый запах лавандового воска для полировки; миссис Пайк, сухопарая женщина с лиловыми волосами, назвала их малым холлом. Вокруг электрического камина в стиле позднего средневековья стоял квартет стульев времен королевы Анны. Мы расселись.

За высоким французским окном виднелся газон размерами с небольшую взлетно-посадочную полосу. За ним горели шесть костров, и от их подрагивающих язычков пламени поднимались высокие столбы дыма, словно среди голых мглистых деревьев разбила свой бивуак армия, осаждающая этот дом.

Женщина с лиловыми волосами помахала кому-то у ближайшего костра, и к нам двинулся человек, держа на весу лопату. Поднявшись на террасу, он обмел ее метелкой, поставил в деревянный ящик и, вытерев ноги о мат, проник в комнату через французское окно. На нем ладно сидела поношенная одежда того сорта, который английский высший класс носит по воскресеньям, дабы подчеркнуть свое отличие от людей, надевающих в этот день свои лучшие наряды. Он подтянул шелковый нашейный платок, словно тот был противокомариной сеткой, и я почувствовал себя комаром.

— Это мой младший брат Ральф, — улыбнулся доктор Феликс Пайк. — Он живет дверь в дверь с нами.

Мы поздоровались и обменялись рукопожатиями, и Ральф произнес «Добро пожаловать» тем низким зловещим голосом, который обычно звучит в фильмах, предвещая опасное развитие событий. Затем, чтобы старая одежда и нашейный платок не ввели меня в заблуждение, он вынул портсигар, содержащий шесть сигар «Кристо», и пустил их по кругу, но я предпочел свой «Голуаз».

Несмотря на обильно поседевшие волосы, Ральф выглядел моложе, чем первый Пайк, может, ему даже не перевалило за сорок. Он слегка раскраснелся и вспотел от работы в саду и хотя фунтов на тридцать казался тяжелее своего брата, то ли туго подпоясывался, то ли раз тридцать отжимался перед завтраком. Из кармана своего рабочего наряда он вытащил золотую гильотинку и обрезал кончик сигары.

— Остра как скальпель, — заметил Ральф. В его речи иностранный акцент слышался куда заметнее, чем у старшего брата.

— Прекрасно, — промолвил Феликс Пайк. — Прекрасно.

— Разрешите? — спросил Ральф и без промедления разлил всем нам бренди с содовой в тяжелые граненые рюмки.

— Я считаю, что ты все... — начал было доктор Феликс Пайк, но его голос увял.

— Все отлично. — Человек в наряде садовника аккуратно раскурил сигару и пересел на обыкновенный стул, чтобы случайно не прожечь обивку.

— Я смотрю, что наш пакет акций «Корругейтид холдингс» основательно уменьшился, — сказал доктор Феликс Пайк.

Ральф неторопливо выдохнул клуб дыма.

— Продал в четверг. Надо спускать, когда они поднимаются; не это ли я тебе всегда говорю. Certum voto pete finem, как говорил Гораций. — Ральф Пайк повернулся ко мне и повторил: — Certum voto pete finem: положи предел своим желаниям.

Я кивнул в унисон с доктором Феликсом Пайком, а Ральф благожелательно улыбнулся.

— Не беспокойся, — обратился он к брату, — на людях я достойно представляю твои интересы. Зелень я тебе обеспечу, Феликс. И на этот раз придержи ее. Не старайся спускать и приобретать, как ты сделал с акциями Уолднера. И если ты хочешь добрый совет, то вот он: избавляйся от всей своей дешевки и мелочевки; от нее только протори и убытки. Попомни мое слово — протори и убытки.

Доктору Феликсу Пайку не нравилось получать советы от младшего брата. Он в упор уставился на него и кончиком языка облизал губы.

— И тебе стоит запомнить это, Феликс, — с пафосом подытожил Ральф.

— Да, — отрезал доктор Феликс Пайк. Его челюсти сомкнулись едва ли не с лязгом, как нож гильотины. Рот у него был отвратительной формы, он захлопывался, как ловушка по принципу «всех впускать, никого не выпускать», а когда он открывался, так и казалось, что сейчас из него выскочит стая гончих.

Ральф улыбнулся.

— Так попозже спустим яхту?

— Собирался сегодня. — Таким жестом, которым останавливают попутный грузовик, он показал на меня большим пальцем. — Но возникло вот это.

— Не повезло, — покачал головой Ральф. Он цокнул ногтем по моей пустой рюмке. — Еще?

— Нет, спасибо.

— Феликс?

— Нет, — отказался доктор Феликс Пайк.

— Нигелу понравился автомат?

— Он в него просто влюбился. И будит нас каждое утро. Я не собираюсь благодарить тебя, потому что он сам пишет тебе — мелом на коричневой бумаге.

— Ха-ха, — произнес Ральф. — Arma virumque cano. — Он повернулся ко мне: — Людей и оружие я воспеваю. Вергилий.

— Adeo in teneris consuescere multum est, — продемонстрировал я свою латынь. — Ухватившись за ветку, можно наклонить дерево. Тоже Вергилий.

Наступило молчание, и после паузы доктор Пайк повторил: «Он в него влюбился»; оба брата уставились в сад.

— Еще по одной, — предложил Ральф.

— Нет, — отказался доктор Феликс Пайк. — Я должен еще переодеться, к нам придут люди.

— Мистеру Демпси будет передана посылка, — сказал Ральф, словно я ничего не слышал.

— Совершенно верно, — напомнил я о своем присутствии.

— Вы очень любезны. — Он страстно и в то же время опасливо присосался к сигаре, словно она могла с легкостью взорваться. — Сегодня я ее доставил, — сказал он. — И включил.

— Отлично, — одобрил я, залез в задний карман и вытащил свою половинку разорванного банкнота.

Доктор Феликс Пайк направился к одной из подсвеченных нищ. Он сдвинул в сторону парочку матовых размытых фотографий жены в рамках, еще один блестящий коричневый шар, который я видел у него в кабинете, и наконец под одной из фигурок стаффордширского фарфора, рядами стоявших на полке, нашел другую половинку. Он протянул ее Ральфу, а тот составил две части купюры с той же тщательностью и аккуратностью, с какой обращался с гильотинкой и сигарой.

— Все правильно, — кивнул он и вышел, чтобы принести мне полдюжины яиц для Хельсинки.

Коробка с ними была завернута в обыкновенную непримечательную зеленую бумагу, которую используют в магазинах «Хэрродс». Бечевка кончалась небольшой петелькой для удобства переноски. Когда мы выходили, Ральф опять напомнил, что мелочевка ведет только к убыткам.

Доктор Пайк дал понять, что был бы очень рад подбросить меня до центра города, но... я, конечно, все понимаю, не так ли? Да. Я сел в автобус.

Туман сгустился и обрел тот зеленоватый оттенок, из-за которого его называют «гороховым супом». В витрине обувного магазина блеснула ярко-желтая светящаяся призма; бессмысленно трубя, мимо нее пролетали автобусы, словно стадо заляпанных грязью красных слонов, которые ищут место, где можно умереть.

Коробку в зеленой бумаге я держал на коленях, не в силах отделаться от отчетливого ощущения, что она тикает. Я пытался понять, что имел в виду второй мистер Пайк, когда сказал, что включил ее, но мне как-то не хотелось с излишней бесцеремонностью выяснять это.

На Шарлотт-стрит меня уже ждал один из «взрывников».

— Вот она. — Я положил перед ним коробку. — Разбирайтесь с ней поаккуратнее, я хочу доставить ее в цельном виде.

— Сегодня я это вам не обещаю, — сострил дежурный взрывник. — Вечером меня ждет пуддинг с почками.

— Время у вас есть, — парировал я. — Ему надо долго доходить на малом огне, чтобы обрести настоящий аромат.

* * *

— Прошлым вечером вы несколько вышли за рамки, — сказал Доулиш.

— Приношу свои извинения, — не стал я спорить.

— Не стоит. Вы были правы. В вас есть инстинкт, проистекающий из опыта и подготовки. Больше я не буду вмешиваться.

— Я издал звук, характерный для человека, который не хочет слышать комплиментов. — Доулиш улыбнулся.

— Не смею утверждать, что не испытываю желания выгнать вас или куда-то перевести, но вмешиваться я не буду. — Он поиграл своей перьевой авторучкой, словно прикидывая, как преподнести новость. — Им это не понравилось, — вымолвил он наконец. — Сегодня утром министру представили памятную записку.

— И что в ней говорилось?

— На удивление мало, — пожал плечами Доулиш. — Наполовину исписанный стандартный лист бумаги, 13 на 17. Я бы назвал это, скорее, кратким описанием. — Он снова улыбнулся. — Нам было известно об организации, созданной Мидуинтером, но мы никогда раньше не связывали ее с этой страной. Оба брата Пайк — латыши; они придерживаются крайне правых экстремистских политических взглядов, а тот, кого зовут Ральф, — известный биохимик. Вот это и говорится в памятной записке, но она серьезно обеспокоила министра. Только сегодня меня уже дважды вызывали к нему, и ни разу не пришлось ждать больше трех минут. Это явная примета. Он очень обеспокоен. — Доулиш досадливо вздохнул, и в знак сочувствия я вздохнул тоже. — Держитесь поближе к вашему приятелю Ньюбегину, — предупредил он. — Постарайтесь внедриться в эту организацию Мидуинтера и присмотритесь к ней. Вчера я лишь надеялся, что вы не попадете в опасную ситуацию.

— Не думаю, — заметил я. — При всех их недостатках злокозненность американцам все же не свойственна.

— Ну и отлично, — закрыл тему Доулиш. Он налил мне стакан портвейна и стал рассказывать о наборе из шести рюмок, который купил на Портобелло-роуд. — Не исключено, что они восемнадцатого столетия. Понимаете ли, у них такая форма с раструбом...

— Потрясающе, — изобразил я восторг. — Но разве там не пять рюмок всего?

— Увы! В набор входят шесть, но одна потеряна.

— Увы, — развел я руками.

Зажужжал ящичек интеркома Доулиша, и голос взрывника осведомился:

— Я могу говорить, мистер Д.?

— Валяйте, — разрешил Доулиш.

— Я просвечиваю эту штуку рентгеном. В ней просматривается электрическая проводка, так что я не хочу торопиться, мистер Доулиш.

— Боже сохрани, ни в коем случае! Никому не хочется, чтобы это здание превратилось в щебенку.

— Во всяком случае, я знаю двоих из них, — засмеялся дежурный взрывник и повторил: — Двух знаю точно.

* * *

Маленький металлический ящичек, который братья Пайк вручили мне, содержал в себе шесть свежих яиц и электрическое устройство, поддерживавшее постоянную температуру в 37 градусов по Цельсию. На скорлупе каждого из них были номер, нанесенный восковым карандашом, заклеенное отверстие и след прокола. Через прозрачную мембрану в каждое яйцо шприцем оказалась введена культура живых вирусов. Яйца похитили из микробиологического исследовательского центра в Портоне. Этим же утром к пяти часам дежурный водитель доставил их обратно в тихий и живописный уголок старой Англии, обернув одеялом и положив рядом бутылки с горячей водой, чтобы они оставались теплыми и живыми.

Для моего путешествия в Хельсинки мы с Доулишем уложили в металлический ящичек шесть других яиц, взяв их прямо из буфета, и вдоволь намучились, сводя печати в виде львенка, которые гарантировали качество продукции.

 

Глава 7

Здание аэровокзала западного Лондона состоит из конструкций нержавеющей стали и стекла, напоминая современный мясоперерабатывающий комбинат. Прежде чем пассажиры добираются до автобусов, их основательно уже выпотрашивают и обескровливают, о чем заботятся носильщики в грязной обуви, с колесными тележками, а также подвыпившие девицы со взлохмаченными волосами.

Звучный женский голос объявил об отходе автобуса, и в последний момент Джин решила ехать со мной в аэропорт. В аэропортовском автобусе оказались водитель, Джин, я и девять других пассажиров, восемь из них мужского пола, а в багажном отделении покоилось двенадцать чемоданов средних размеров, одна картонка для шляпы, три посылки, обернутые бумагой, и одна в мешковине, атташе-кейс, три пары лыж с креплениями и палками (одна пара была слаломной) и небольшая корзинка с женской обувью.

Словом, неплохой набор трофеев для грабителя, который успел поживиться этим добром. В него входил и мой контейнер с яйцами и с электроподогревом.

Утренний рейс на Стокгольм и Хельсинки из-за этого задержали на девяносто семь минут. К отправлению удалось найти лыжи и два места, но ни одно из них не имело ко мне отношения. Поскольку я не исключал, что мог быть под надзором какой-то неизвестной мне группы, Специальная служба лондонского аэропорта подвергла допросу единственного очевидца кражи, которого ей удалось разыскать, — констебля аэропорта по фамилии Блейр и успела передать мне на самолет запись разговора с ним.

Выглядела она следующим образом:

"Специальная служба Конфиденциально

Аэропорт Хитроу Экземпляр второй

Текст с аудиозаписи разговора констебля Блейра

с детективом сержантом Смитом,

Специальная служба аэропорта Хитроу.

Смит. Нас особенно интересует тот человек, которого вы видели утром, и я хотел бы зафиксировать ваше описание его на пленке. Говорите спокойно, раскованно, не стесняйтесь поправлять свои слова и не торопитесь; пленки у нас хватит. Первым делом расскажите мне, что привлекло ваше внимание к этому ничем не примечательному человеку.

Блейр. Мне показалось, что он очень силен. Не видел даже, чтобы носильщики так вкалывали. (Смех.) Он... м-м-м... забрасывал чемоданы в фургон... м-м-м... держа по одному в каждой руке. Шесть рейсов через мостовую — и все готово.

Смит. Припомните, что он сказал, когда увидел, что вы за ним наблюдаете.

Блейр. Ну... м-м-м... как я вам уже говорил... м-м-м... я не могу припомнить точно его слов, но что-то вроде «Как насчет добрых старых зимних видов спорта»... но он говорил скорее как американец.

Смит. Вы приняли его за американца?

Блейр. Нет, я же говорил вам.

(Пауза на 4 секунды.)

Смит, (неразборчиво) ...пленка.

Блейр. У него был явный выговор кокни, но он старался говорить с американским акцентом.

Смит. А слова?

Блейр. И употреблял американские выражения. Да. Я не могу...

Смит. Не важно. Переходите к его описанию.

Блейр. Он примерно среднего роста. Пять футов и что-то вроде девять-десять дюймов.

Смит. Одежда?

Блейр. Белый комбинезон с красным значком вот здесь.

Смит, (неразборчиво).

Блейр. В белом комбинезоне с красным значком на левом нагрудном кармане. Комбинезон грязный, как и вся остальная его одежда.

Смит. Опишите ее.

Блейр. Мятый галстук с этакой... м-м-м... дешевой жестяной заколкой, которой он как... м-м-м... булавкой прикалывал галстук. Он... м-м-м... (Пауза на 4 секунды.)

Смит. Не торопитесь.

Блейр. И еще у него такие странные волосы, смешного мышиного цвета.

Смит. Что вы имеете в виду под странными волосами?

Блейр. У него не парик и ничего такого, но забавно, что каждый раз наклоняясь, он поправлял волосы, как... м-м-м... женщина, когда она смотрит в зеркало.

Смит. Откуда вы знаете, что это не парик?

Блейр. Ну, в паб заходит один мой знакомый. У него искусственные волосы. Это видно, когда (пауза)... смотришь, растут ли волосы со лба. (Смех.)

Смит. Вы решили, что тот человек не носит парик, когда увидели линию волос спереди и сзади.

Блейр. Да. (Долгая пауза.) И я думаю... я думаю, что он... м-м-м... несколько гордился своими волосами. Я думаю, что все так и было.

Смит. Можете ли вы еще раз рассказать о его лице?

Блейр. Ну, он несколько бледноват, у него ужасные зубы... И еще очки в черной роговой оправе. Такие выдаются за счет Национальной службы здравоохранения.

Смит. Повторите, что вы уже говорили.

Блейр. Какое у него дыхание?

Смит. Да.

Блейр. Зубы у него ужасные, и изо рта плохо пахло.

(Пауза на 7 секунд.)

Смит. Хотите ли еще что-нибудь добавить к вашему рассказу? Не торопитесь.

Блейр. Нет, больше ничего. Больше ничего в голову не приходит, кроме разве... (Пауза на 3 секунды.) Ну, я бы сказал, что он не извращенец, не псих и ничего такого. Я хочу сказать, что он... м-м-м... и выглядел и говорил совершенно нормально, то есть... м-м-м... я не хотел бы тянуть волынку по этому поводу, словом, он... м-м-м... он выглядел совершенно обыкновенным человеком.

(Конец записи с магнитной ленты.)

Копия подписана сержантом-детективом Смитом и констеблем Блейром".

Я прочел текст. Знакомиться с ним было куда интереснее, чем заниматься исчезнувшей шлюпкой — но только отчасти.