Глава 17
Я был единственным пассажиром в салоне, когда «Джет-стар» Мидуинтера покинул Нью-Йорк. Бюро погоды предсказывало по курсу легкий дождь и снежные заряды; облачные башни уплотнялись, но над Сан-Антонио в Техасе, куда мы прибыли через три с половиной часа, висела кристально ясная ночь. Все вокруг зеленело, и кроны деревьев шелестели густой листвой. Воздух горячим пологом касался лица. В ленивой вечерней жаре люди двигались как аллигаторы в болотной тине. Я расстегнул ворот рубашки и обратил внимание на двух генералов, которым отдавали честь их водители. В машинах сидели высокий человек в стетсоне и джинсах и девушка-мексиканка, которая, слушая по транзистору музыку какой-то испанской станции, листала «Плейбой».
— Вы ищете полковника Ньюбегина? — обратился ко мне мужчина в стетсоне. Он даже не пошевелился.
— Да, — сказал я.
Он лениво вылез из машины и взял мой чемодан. Шелковая нашивка на плече гласила «Мидуинтер. Правда и свобода».
— Пошли. — Он, без помощи рук перекатил сигарету в другой угол рта. Я последовал за ним, как всегда следовал за тем, кто мог указать мне дорогу.
Харви сидел в трейлере оливкового цвета с надписью на капоте, выполненной в зеркальном отражении: «Соблюдай дистанцию». Мы двинулись сквозь духоту ночи, и в лучах фар мельтешили какие-то крылатые создания. Ехали мы на север — из города выбрались по общенациональной трассе номер 281, а дальше двинулись по 46-й автостраде штата. В Бергхайме — три дома и станция заправки, — мы свернули на одну из тех узких дорог, которые не считаются даже сельскими. Водитель аккуратно вел машину, потому что трасса то и дело поворачивала и ныряла в низины; впереди лежал речной брод, блестя подобно свежему асфальту, а поток шумел в русле, громыхая камнями. В свете фар попадались крупные животные, которые, напившись, скрывались в зарослях. На одном из поворотов водитель остановился и включил дальний свет. Нам ответило мигание фонарика. Мы медленно подъехали к часовому. Он провел лучом фонарика по машине и, не говоря ни слова, открыл ворота, перегораживавшие дорогу. Свет фар упал на вывеску: «Экспериментальная станция министерства сельского хозяйства. Вступая на ее участок, вы подвергаете себя опасности попасть в капкан для животных. Остановитесь». А ниже изображался череп с костями и надпись крупными буквами «Опасность». Это предупреждение повторялось каждые десять ярдов. Мы проехали ярдов двести, и водитель включил на приборной доске дистанционное управление дверями гаража, от которого поступил сигнал на второй пост. Вышедший часовой тоже осветил нас фонариком, и мы миновали высокую проволочную изгородь, на которой висело очередное предупреждение: «Министерство сельского хозяйства. ВАМ УГРОЖАЕТ ОПАСНОСТЬ. Не двигаться. Зовите на помощь, рядом с вами охрана ворот. Напряжение 600 вольт». Объявление освещалось лампочками, которыми на несколько миль в обе стороны была усеяна изгородь.
— Добро пожаловать в Техас, — сказал Харви.
* * *
«Мозг» размещался в трех зданиях, которые снаружи казались одноэтажными, но на самом деле их помещения уходили в глубь скалистого грунта. Тонированные стекла смягчали яркий солнечный свет, а в случае необходимости можно было опускать плотные жалюзи. Харви щеголял в форме цвета хаки с полковничьими регалиями на воротнике и красной нашивкой на рукаве «Правда и свобода».
Мы направились к «Мозгу» по дорожке, усыпанной белоснежной галькой. Тут и там на склонах холмов я видел овец и коз, пасущихся среди диких цветов и приземистых деревьев. Высоко в небе на столбах горячего воздуха качались три коршуна, и только стрекот насекомых нарушал тишину.
— Весь личный состав организации Мидуинтера, — сообщил Харви, — прошел тут подготовку к разведывательной работе. Часть его имеет отношение к управленческим структурам. Этим лет двадцать восемь — тридцать пять, и они остаются тут на пятнадцать недель. Другие занимаются менеджментом высокого уровня, им от тридцати пяти до пятидесяти. Их курс составляет тринадцать недель. И наконец восемь процентов уже обладают опытом работы в разведке, хотя мы вербуем людей из других коммерческих организаций (особенно из тех, к которым Мидуинтер испытывает интерес), а порой даже прямо из колледжей. Они осваивают курс непосредственного руководства работой разведки. Мы учим их кое-каким грязным трюкам, но лишь самым элементарным, потому что никто из них не будет заниматься непосредственно полевой работой. Они вынесут отсюда не больше того, что могли бы почерпнуть из дешевых романов о Джеймсе Бонде, но таким образом они отчетливее понимают проблемы, с которыми приходится сталкиваться полевым агентам. Так что, когда в один прекрасный день, просиживая свои толстые задницы во Франкфурте или в Лэнгли, они получат от какого-нибудь бедняги запрос на автоматическое оружие калибра 7, 92 сантиметра вместо 7, 92 миллиметра, у них не появится желание расстрелять автора за плохой почерк. Иисусе, до чего жарко! Ну, это курс для интеллектуалов, и поэтому их так и называют — умники. Студентов-оперативников — полевиков — тут называют жевками. Сейчас идет такой курс, и через пару дней ты к нему присоединишься.
Харви стал подниматься по щербатым ступенькам выцветшей серой древесины и протянул мне руку. С первого взгляда казалось, что вокруг лежит типичный английский сельский пейзаж, но неподалеку виднелись выжженные проплешины земли, высохшие, скрюченные деревья, выбеленные жарой камни, напоминающие черепа животных, и огромные кактусы, увенчанные ярко-желтыми цветами, а земля под ногами была жесткой и сухой.
Харви помог мне подняться и показал на бетонную дорожку как раз под нами.
— Взлетно-посадочная полоса. Это место называют долиной Длинного Рога, так что полоса тоже называется Длинным Рогом. Конечно, мы не можем принимать тут тяжелые самолеты, но наши потребности она удовлетворяет. — Он посмотрел на часы. — Возвышенность, на которой мы сейчас находимся, называется Лавинг-Алто. Алто у мексиканцев — голая верхушка холма, а Лавинг — старый первопроходец, который дал это название. — Харви спрыгнул на выцветшую траву. На обращенном к нам склоне холма я видел трех грифов, раздиравших останки енота. — Ах, как хорошо чувствовать тепло солнца! — Вереница мохнатых гусениц, следуя за ведущей, переползала дорожку. Харви опять глянул на часы. — Вон там, над рекой, — указал он. Сквозь гудение насекомых, кишащих вокруг, до меня донесся звук авиационного двигателя. Глянув в том направлении, куда Харви указывал пальцем, невысоко над линией горизонта я увидел самолет. — Он произведет сброс как раз над долиной. — И почти одновременно с его словами от самолета отделился парашютист. — Первым идет инструктор, что придает уверенность курсантам. Сейчас они начинают прыгать. — В небе, как облачка от сигнальных индейских костров, расцвели шесть куполов. — Отлично снижаются, идут точно на цель. Мы проводим три дневных прыжка и два ночных. Инструктора из центра специальных операций армии США в Форт-Брэгге. Вот уж крутые ребята.
— Прекрасно, — кивнул я.
Мы наблюдали, как курсанты, собрав свои парашюты, двинулись сквозь густой подлесок, прорубая себе дорогу мачете. Тут и там разбухали небольшие клубы дыма и раздавался грохот ручных гранат и треск автоматных очередей. Такие дела меня явно не устраивали, и взглядом я это ясно дал понять Харви.
— Тебе тут понравится, — спускаясь, сказал Харви. — Говорят, что внизу в долине нашли следы динозавров...
— Стоять! Стоять! — раздался резкий голос.
Я замер на месте, и Харви последовал моему примеру. Прошло не меньше минуты, прежде чем я увидел в кустарнике солдата. С грубоватым загорелым лицом, светлыми глазами в выцветшей маскировочной куртке и легком стетсоне; в руках он держал автоматическое ружье. Он неторопливо подошел к нам, осторожно переступая через сухие корни и поваленные стволы.
— Ньюбегин и курсант Демпси из нового набора, — сообщил Харви.
— Медленно выньте ваши опознавательные карточки, — приказал человек с ружьем. — Положите их на землю и отойдите. — Мы вытащили из-под рубашек карточки, положили их на землю и отошли на несколько шагов. Часовой поднял пластиковые прямоугольники, рассмотрел фотографии и сравнил их с нашими физиономиями. — Полковник Ньюбегин, назовите ваш номер.
— 308334003 AS/90, — отрапортовал Харви.
— Не имею представления, — пожал я плечами.
— Он только сегодня прибыл, — вмешался Харви. — Разве я не сказал вам?
— В таком случае все о'кей, — неохотно отозвался охранник. — Я вас тут видел, полковник Ньюбегин, сэр.
Часовой вернул нам карточки.
— Какого типа у них оружие? — поинтересовался я.
— "AR-10", — ответил Харви. — Производит фейрчайлдовский отдел авиационного вооружения с использованием алюминия и вспененного пластика. Семьсот выстрелов в минуту, начальная скорость почти три тысячи футов в секунду. Детская игрушка, почти ничего не весит. — Он повернулся к часовому. — Пусть курсант сам оценит вес. — Часовой передал мне винтовку. — Восемь фунтов. Фантастика?
— Фантастика.
— В обойме двадцать патронов натовского калибра 7,62. Обрати внимание на гаситель пламени нового типа. «AR-10» — просто игрушка. — Примериваясь, Харви вскинул винтовку к плечу. Лицо его напряглось, он закусил нижнюю губу. — Ложись! — заорал он. Никто и пошевелиться не успел. — Я говорю, ложись. Задницей к небу, черт бы тебя побрал. — Он повернулся к часовому. — Мордой в грязь. Двадцать отжиманий. Двадцать. И считать их. Да не тебе, дурак, — бросил он мне. — Ты-то винтовку из рук не выпускал. — Часовой — мексиканский мальчишка лет восемнадцати отроду помрачнел. Их вербовали охранять лагерь по внешнему периметру ограждения. — Двадцать отжиманий, — повторил Харви.
— Слушай, — сказал я, — пошли дальше. Слишком жарко для игр в Освенцим. — Задумавшись, Харви посмотрел на меня, но позволил взять у него из рук винтовку. — Держи, малыш. — Я кинул оружие владельцу. Воспользовавшись паузой, тот скрылся в зарослях.
— Тебе не стоило этого делать, — возмутился Харви.
— Да брось! Ты же любитель удовольствий, хохотунчик; тебе вечно везет. И уж не тебе требовать неуклонного несения службы.
— Может, ты и прав, — согласился Харви и повысил голос, пустившись в дальнейшие объяснения. — Отсюда ты можешь рассмотреть здание во всех подробностях. Видишь три крупных строения, они окружают небольшое здание без окон? Вот туда мы сейчас и направляемся. Мы зовем его «Мозгом». Остальные здания отведены под аудитории и спортивные залы, где занимаются и умники и жевки. Все три здания соединены между собой переходами, потому что порой тут у нас бывают космики. То есть курсанты, которых никто не должен видеть в лицо.
— Человек в железной маске, — сострил я.
— Совершенно верно, — кивнул Харви. — Следующая остановка — Бастилия.
* * *
В единственной части здания «Мозга», возвышавшейся над землей, размещалась приемная. Внешние двери ее выглядели мощными и тяжелыми, как у банковского сейфа, но воздух в помещении был чистым, сухим и довольно прохладным. Слева тянулась длинная линия ячеек с разноцветными дверями и крупными цифрами на каждой. В центре располагался этакий стеклянный аквариум с непробиваемыми стеклами, за которыми сидели два человека в форме. Внутри него светились двенадцать небольших телеэкранов, с помощью которых охрана следила за подходами к зданию, зная, когда и кому открывать двери. На двух экранах я различил крохотные фигурки Харви и самого себя, когда мы пересекали холл. Он был весь белый, что обеспечивало лучшую видимость на экранах.
— Двигайтесь, — приказал второй охранник.
Харви снял опознавательную карточку и ввел ее в щель автомата, напоминавшего железнодорожные весы, на платформу которых он поднялся.
— Опознавательные карточки меняются каждую неделю, — объяснил Харви. — Металлизированная полоска на каждой из них содержит электрический заряд — как на кусочке магнитофонной ленты; машина считывает его, проверяя соответствие сегодняшнему дню, в то же время фотографируя меня и мою карточку, а так же взвешивает. Если хоть что-то не совпадает с данными обо мне, введенными в машину, двери автоматически блокируются — включая и те, что ведут к лифтам, — и в двадцати точках лагеря, а также в Нью-Йорке раздаются сигналы тревоги.
— Ячейки двадцатая и двадцать первая, — сказал охранник.
— И что теперь, Харви? — спросил я.
— Ты направляешься в свою ячейку — она достаточно большая, — раздеваешься и идешь под душ. Подача воды прерывается автоматически, и горячий воздух высушит тебя. Затем ты переодеваешься в белый комбинезон из специальной бумаги. Все свои вещи оставь вместе со снятой одеждой. Двери запираются автоматически. Не бери с собой даже часов, потому что на последнем пороге, что ты переступишь, будет турникет. Любая мелочь при тебе заблокирует его, завоют сирены, так что ничего не забывай. Такие предметы, как очки и часы, опустишь в небольшую прорезь. Увидишь инструкцию по этому поводу.
— На трех языках? — спросил я.
— На восьми, — ответил Харви.
Когда мы с ним встретились на другой стороне, то смахивали на призраков.
— Все здание, — объяснил Харви, — полностью изолировано, и тут царит вакуумная чистота, ни пылинки.
Мы вошли в кабину лифта и поехали вниз. «Остановитесь» — встретила нас надпись на стене напротив выхода из лифта.
— Телемонитор, — объяснил Харви. — Охрана на входе может контролировать все перемещения с этажа на этаж. — Мы застыли на месте. Харви снял трубку зеленого телефона и сказал: — Визит 382 на розовый уровень. — Вспыхнуло слово «Разрешается».
По длинному коридору мы дошли до двери с надписью «Руководство операциями в Латвии». Внутри стоял ряд компьютеров, издававших низкое музыкальное гудение, напоминавшее жужжание детского волчка.
— Отсюда осуществляется оперативное управление, — сказал Харви. — Основная цель операции — Рига, поэтому мы так внимательно и наблюдаем за ней. Эти машины запрограммированы на руководство нашей деятельностью на месте. Все и вся указания агентам поступают именно отсюда.
Харви рассказал, что каждый блок компьютеров назван в соответствии с отдельными частями мозга: «Продолговатый мозг», «Синапсы», «Мозжечок». Он показал мне, как информация, части которой называются «нейронами», фильтруется через «синапсы». Слушая его, я постоянно говорил «да», но для меня все машины были на одно лицо. Харви завел меня в комнату, дверь которой открыл своим ключом. В большом помещении не меньше дюжины человек нажимали клавиши, скармливая машинам информацию. Несколько других сидели в наушниках, выводы которых время от времени подключали к машине, и удовлетворенно кивали, как врачи, выслушивающие шумы в легких.
— Итак. — Харви показал на ряд из восьми дверей на дальней стене. — Там лаборатория идеологической обработки.
— Заходите в четвертую, — указал один из техников. — Пару минут мы там погоняем человека.
За дверью с четвертым номером, миновав освещенный тамбур, мы оказались в небольшом темном помещении, напоминавшем кабину авиалайнера, где чувствовался какой-то странный острый запах. Человек сел в низкое кожаное кресло и уставился на телеэкран. Часть изображений на нем была в цвете, а часть — черно-белая: деревенская улица, дома с обветшавшей дранкой на крыше, лошади. На другом экране, что стоял сбоку, бежал бесконечный поток слов по-русски и по-латышски: лошадь, дом, люди, улица. Понятия, определяющие поток сознания, потом объяснил мне Харви; они должны постоянно обогащать словарь курсанта. Из динамика доносился голос, произносивший слова по-латышски, но Харви дал мне наушники, и я услышал английский перевод.
— ...Когда тебе не исполнилось еще шестнадцати, — шел текст, — приехал твой дядя Манфред. Он был солдатом. — На экране появилась фотография Манфреда. — Вот так твой дядя Манфред выглядел в 1939 году, когда тебе минуло шестнадцать лет. В следующий раз ты увидел его в 1946 году. Вот как он выглядел. В последний раз ты видел его в 1959 году. Вот его изображение. Сейчас я прогоню перед тобой всю жизнь дяди Манфреда, но предварительно задам несколько вопросов. — Поток слов на экране застыл. — Ты видишь изображение двух бутылок — что они содержат?
— В зеленой — кефир, а в той, что с серебряной крышечкой, — молоко, — сказал курсант.
— Хорошо. — Бутылки исчезли, и их сменила картина улицы. — Как называется этот кинотеатр и какой фильм показывали в нем на уик-энд Пасхи?
— Я никогда не хожу в кино, — ответил курсант.
— Очень хорошо, — произнес экзаменатор, — но ты должен был обратить внимание на афиши. Разве ты не проходишь мимо них, когда после работы спешишь на трамвай?
Наступила длинная пауза.
— Прошу прощения, — сказал курсант.
— Нам придется еще раз пройтись по курсу локальной географии. — Голос экзаменатора был бесстрастен. — Теперь мы оставим ее и несколько раз прогоним биографию дяди Манфреда.
На экране, стремительно сменяя друг друга, замелькали фотографии мужчины. Их подобрали в хронологическом порядке, и он старел у меня на глазах. Углублялись морщины на лице, отчетливее вырисовывались мешки под глазами. Смотреть на это было не очень приятно. Я поежился. Харви обратил на меня внимание.
— Совершенно верно, — усмехнулся он. — Я чувствую то же самое. Обрати внимание, что снимков не так уж и много. Позже их последовательность будет включать в себя все больше и больше эпизодов, они побегут все быстрее, пока наконец вся жизнь не просвистит за три минуты. Таким образом ее загонят в подсознание и ничего не придется вспоминать.
— Еще раз, — раздался голос, и по экрану снова побежали фотографии.
— За пять дней, — прокомментировал Харви, — мы можем так промыть мозги человеку, что он будет верить легенде больше, чем собственной памяти. К тому времени, когда окажется в Риге, он будет знать все ее улицы и закоулки и помнить каждую подробность своей жизни от того дня, когда отец подарил ему светло-коричневого игрушечного медвежонка, — и вплоть до фильма, который он смотрел вчера вечером. Ему не придется запоминать факты и даты. Данные придуманной легенды станут для него совершенно реальны. У нас есть фотографии его дома, мотоцикла, собаки; мы привлекаем актеров, которые играют его родственников, сидящих за столом в том доме, где он вырос. Мы показываем ему снимки и кинокадры его родного города. И когда курсанты выходят отсюда, никто не в состоянии уличить их и расколоть — они настолько верят в свою легенду, что это уже граничит с шизофренией. Обратил внимание, какой тут запах? Тут всегда поддерживается тот же самый уровень температуры, влажности, а также набор запахов, характерный для тех мест, так что он уже тут привыкает к их условиям.
Харви подошел к дверям с надписью «Комната отдыха».
— Как насчет того, чтобы немного расслабиться? — спросил он. — Здесь мы содержим пухлых блондиночек.
— Так и знал, начинается научная фантастика, — усмехнулся я.
— Когда курсанты, которым промывают мозги, заканчивают подготовку, они нуждаются в перерыве и отдыхе, — возразил Харви. — Ведь они проводят тут двадцать четыре часа в сутки и едва только открывают глаза, им приходится говорить только на языке того региона, где будут работать, — и так весь день до отхода ко сну; спят они тут же в этих тесных нишах. Но даже тогда им не удается отдохнуть как следует, потому что их могут в любой момент внезапно разбудить и начать задавать вопросы на языке, которого, как предполагается, они не понимают. И если они невольно произносят хоть слово на нем, то курс подготовки автоматически продлевается еще на двенадцать часов. Можешь мне поверить, обучаются они быстрее некуда. Очень быстро.
В комнате отдыха была стойка бара с кофе, булочками, холодным молоком, горячим супом, минеральной водой, хлебом и тостами. Харви налил нам по стакану молока и положил на бумажную тарелку две булочки. Мы расположились на удобных стульях из фибергласа. Здесь же валялась дюжина журналов, стоял телевизор и четыре телефона, на красном — наклейка «аварийный», а маленькая подсвеченная панель сообщала сводку погоды: «Сегодня в Сан-Антонио температура 70 — 79 градусов, влажность 90 процентов, давление 29,6, незначительная облачность, ветер юго-восточный, 12 миль в час». Никаких блондинок не оказалось и в помине, не считая дамы на телеэкране, которая демонстрировала шампунь для загара в новой небьющейся бутылке.
— Здорово придумано, верно? — спросил Харви, пережевывая булочку.
— Не то слово, — согласился я.
— Стоит больше миллиарда долларов. Больше миллиарда! У старика — то есть у генерала Мидуинтера — на седьмом этаже ниже уровня земли есть личные апартаменты. У меня нет возможности показать их тебе, но это нечто потрясающее. У него там даже плавательный бассейн. Одни только насосы, которые меняют воду в бассейне, обошлись в триста тысяч долларов. Освещение фантастическое: полная иллюзия солнечного света.
При желании на цветных телеэкранах видна вся окружающая местность. В самом деле полная фантастика: шестнадцать одних только спален для гостей, и в каждой ванная размерами больше моей гостиной.
— До чего приятно знать, что когда он выживет в третьей мировой войне, то сможет принимать гостей.
— Я предпочитаю не столько выживать, сколько жить. Мне тут сидеть безвылазно четыре месяца. С ума сойти!
— Да, — покачал я головой.
— Не хочу утомлять тебя, — продолжал Харви, — но стоит осознать, что эти груды металла и пучки проводов практически способны мыслить — линейное программирование, — а это означает, что вместо разбора всех альтернатив, они сразу же делают правильный выбор. И более того — почти ни одна из машин не пользуется двоичной системой — это нормальная методика для компьютеров, — потому что та построена только на «да» и «нет». Если на ней набирать номер 99, то понадобится семь раз нажимать на клавиши. А в этих машинах используются крохотные чипсы из металлокерамики, которые проводят электрические заряды. Они могут опознавать любую цифру от одного до девяти. Вот почему вся эта конструкция такая компактная.
— Да, — сказал я.
Мы допили молоко.
— Обратно в соляные копи. — Харви встал. — И если ты в самом деле хочешь сделать мне одолжение, то, ради Бога, перестань повторять «да».
Миновав обе двери, Харви ступил на уходящую вниз ленту эскалатора.
— Все это мы называем Корпус Каллосум — самый сложный компьютерный комплекс из существующих сегодня. Одно только конструирование аппаратуры в этом здании обошлось в сто миллионов долларов, да и за монтаж ее и прочее оборудование Мидуинтеру пришлось выложить не меньше. Все операторы кончали колледжи, после чего специализировались по математике или в смежных дисциплинах.
Мы прошли через небольшую комнату, в которой велась обработка данных. Под надписью «Не курить» два человека старались спрятать тлеющие сигареты, а один из выпускников колледжа с последующей математической специализацией сидел под плакатом «Не переставай мыслить!», читая иллюстрированный журнал «Чудовища вуду вторгаются на Землю».
— Ты видишь технику, управляющую оперативной деятельностью. Они заняты латвийским проектом. Если он увенчается успехом, то в дело вступят все огромные ресурсы «Мозга».
Харви остановился перед закрытой дверью с надписью «Главный проект». Перед ней неподвижно, как манекены в витрине, стояли двое охранников в аккуратной форме цвета хаки. Обменявшись с Харви паролем, оба вытащили из-за отворотов рубашек небольшие ключики на цепочке. В двери были три замочные скважины, обозначенные, как альфа, бетта и каппа. В третью из них Харви вставил свой ключ, и над каждым замком зажегся красный огонек. Харви открыл двери. Помещение гигантских размеров напоминало авиационный ангар. В слабом свете нескольких светильников во все стороны уходили ряды компьютеров. Эхо наших шагов создавало впечатление, словно из глубины помещения кто-то идет нам навстречу. Но звучал только стрекот машин. Над стеллажами с аппаратурой виднелись пластиковые карточки «Не для оперативного использования», «Район 21, включая Одессу», «Район 34 до границы Курской области», «Москва-Главная и прочие правительственные центры, независимо от их местонахождения», «Прибрежная зона 40».
Машины тихо гудели и приглушенно пощелкивали, словно получили указание не шуметь. Несмотря на мощное кондиционирование, в воздухе пахло горячим металлом, лаком и машинным маслом. Запах был острым, как пары эфира и антисептика, словно мы находились в больничной палате огромного госпиталя, которым управляли машины.
— Та операция в Латвии... — Я поймал себя на том, что невольно перешел на шепот. — Если она увенчается успехом, как эти машины распорядятся остальной частью России?
— Как обычно. Диверсии на линиях связи, подрывы арсеналов, инструктаж партизанских групп, подготовка посадочных полос и площадок сброса, тайные радиопередатчики, разведка прибрежных районов, уничтожение подводных препятствий, связь с судами и авиацией десанта, а потом содействие чисто военным операциям. Обычное дело. — Харви взглянул на меня.
— Обычное дело? — переспросил я. — В таком случае, ради Бога, больше даже не пытайся удивить меня. Это же тотальная война — остается только найти для нее место!
— Кончай волноваться, — усмехнулся он. — Все это — лишь трехмерные шахматы, в которые играет только и исключительно Мидуинтер. Вот что это такое. Трехмерные шахматы, игрушка миллиардера.
— Мат в два хода, — сказал я.
Глава 18
С женой и двумя детьми Харви жил в нескольких милях от Аламо-Сити, на дороге, что вела к Ларедо и мексиканской границе. Я поехал через город, вместо того чтобы огибать его. Он не напоминал ни типичный американский городок, ни одно из этих псевдомодерновых поселений с обилием хрома, неона и стекла; Аламо-Сити основательно потрепало время, изжевав по краям и облупив краску домов. Я проехал мимо магазинов подержанной одежды и мимо вывески на Коммерс-стрит, гласившей «Букинистические книги и антикварное оружие». Город населяли техасцы и мексиканцы, делившие его с солдатами. Шел седьмой час вечера, и полиция уже начинала принюхиваться к клубам и барам, которые, как сетовали техасцы, «оккупировали мексиканцы». В самом конце выезда из города у скоростных автотрасс толпились объявления: «Напитки», «Лекарства», «Круглосуточные завтраки», «Скорость контролируется радаром», «Ночью на дороге олени», «Выезд», «Пристегни ремень», «Мексетерия» — любое блюдо за 10 долларов" и так далее.
Я увидел заправку, отмеченную на схеме Харви, и свернул на немощеную дорогу, которая тут же стала колотить низ «рамблера» камнями и затягивать ветровое стекло непроницаемой пеленой пыли. Впереди лежало пространство, усеянное сухими пеньками, словно поле сражения времен Первой мировой войны. В тех местах, где земля раздавалась трещинами, вылезали выбеленные ветрами и солнцем валуны, которые отсвечивали в лучах фар. Сколько видел глаз, передо мной тянулась узкая сельская дорога и далеко впереди паслось полдюжины коров. Проехавший мимо водитель пикапа грохнул ладонью по дверце и выкрикнул нечто вроде приветствия. Звук его голоса заглушил гудение машин на трассе, которую я покинул. Колеса стали подпрыгивать на выбоинах, оставленных коровьими копытами; я ждал встречи с указателем и, увидев его, повернул и двинулся вдоль колеи, которая обозначала дорогу к дому.
Склон усыпали белые и желтые дикие цветы, а рядом с домом раскинулась рощица невысоких деревьев. Узкий домик, выкрашенный в ярко-желтый цвет, просматривался со всех сторон. Один конец его стоял на металлических опорах, а другой врезался в каменистый склон холма. Под домом рядом с опорами стоял серый «бьюик», за рулем которого я когда-то видел Харви, и длинный черный «линкольн-континенталь», словно сюда на пиццу и пиво заскочил президент Соединенных Штатов.
Харви, позвякивая кубиками льда в высоком стакане, помахал мне с балкона. После душного дня в воздухе стоял аромат диких цветов и травы. Двое ребятишек Харви в пижамах носились между деревьями. Мерси Ньюбегин окликнула их:
— Кончайте играть; время ложиться.
На что раздался очередной взрыв индейских военных воплей, свистков и просьб.
— Ну, еще пять минут, мамочка, можно?
Мерси Ньюбегин согласилась:
— Хорошо, но не больше пяти минут.
Она вошла в гостиную, где я крутил по стенкам стакана мартини. Дом производил впечатление простоты и роскоши. По размерам он несколько превышал застекленную армейскую казарму, но в нем было изобилие красного дерева, слоновой кости и шкур зебр, а высокий конус полированной меди в центре комнаты говорил о тепле камина в холодные вечера. Харви сидел, вытянув ноги, в кресле, покрытом шкурой, ряд которых стоял у изгиба стены. Мерси села рядом с ним.
— Вы видели «Мозг»? — спросила она. На ней была шитая шнурами пижама из необработанного шелка, которые обычно носят на вечеринке с выпивкой.
— Еще как видел, — ответил за меня Харви. — Прямо из аэропорта совершил полную экскурсию по нему. И держался настоящим героем, хотя никак не мог понять, как он оформляет билеты на самолет и выписывает счета в гостинице.
— Не понимаю, — пожала плечами Мерси, — почему ты разговариваешь именно таким тоном, Харви. Ты же должен вызывать интерес к тому, как работает «Мозг». Ведь, кроме всего, это твоя обязанность.
Харви хмыкнул.
— Дети, вы уже легли? — обратилась к ним Мерси.
Раздались детские голоса, и младший просунул голову в двери.
— Саймон здесь, папа?
— Сомневаюсь, — ответил Харви. — Саймон — это кот, — объяснил он мне. — Просто сущий мародер.
— И вовсе нет, папа, — обиделся ребенок.
— В таком случае, Хенк, мы бы с мамой тебе не говорили. — Харви повернулся ко мне: — Во время корейской войны этот кот...
— И вовсе нет! — громко повторил Хенк; он и разозлился и обрадовался в одно и то же время.
— Тогда почему же, — очень рассудительно произнес Харви, — он гуляет в пальто до пят с меховым воротником? И курит сигары. Сигары курит! Вот объясни мне, если можешь.
— И все равно он не мародер, папа. И сигар Саймон не курит.
— Может, при тебе и не курит, но когда он ходит навестить кошечку Уилсонов...
— Прекрати, Харви, — прервала его Мерси. — Если тебя не остановить, то у ребенка разовьются комплексы.
— Твоя мама не хочет, чтобы ты знал о сигарах Саймона, — вздохнул Харви.
— Отправляйся, Хенк, — решительно потребовала Мерси. — Пора мыться. — Она выпроводила его.
Я слышал, как ребенок спрашивал:
— А сигара конфетная или настоящая?
— Мерси очень предана старику, — заметил Харви, — то есть Мидуинтеру, и считает, что должна всюду и всегда поддерживать его. Ты понимаешь, о чем я?
— Похоже, он ей полностью доверяет.
— Ты имеешь в виду номер с его рукой? Да он же шоумен. Никогда не упускай это из виду. Он тебе впилит все что угодно.
Вернувшись в комнату, Мерси сдвинула за собой дверные створки.
— Порой ты заставляешь меня чуть ли не плакать, Харви, — нахмурилась она.
— Так плачь, радость моя, — предложил ей Харви.
— Никто не может сравниться с тобой в умении заставлять меня сожалеть о своем браке.
— Ты полностью права, дорогая, поскольку я являюсь твоим мужем. Но что тебе не хватает — немного романтики?
— Скорее, хорошего сотрудничества.
— Женщины никогда не испытывают склонности к романтике, — повернулся ко мне Харви. — Романтичны только мужчины.
— Женщине как-то трудно романтично воспринимать любовные похождения своего мужа. — Улыбнувшись, Мерси наполнила стакан Харви. Напряжение сошло на нет. Потом она пригладила мужу волосы и сказала: — Я сегодня была на распродаже, милый.
— Что-то купила?
— Нейлоновые чулки там продавались на двадцать восемь центов дешевле, чем я обычно плачу. Две женщины порвали чулки, что были на мне, а еще одна детской коляской наехала мне на девяностодолларовые туфли. Потери: двухдолларовые чулки и пара туфель за девяносто долларов.
Дверь поехала в сторону.
— Мамочка, я уже помылся, — сообщил Хенк.
— Тогда быстренько пожелай всем спокойной ночи, — ответила Мерси.
— На самом деле Саймон не мародер, да, папа? — не мог успокоиться Хенк.
— Нет, сынок, конечно нет, — мягко успокоил его Харви. — Просто каждая победа что-то приносит ему. — Харви внезапно повернулся ко мне: — У нас есть еще один кот, Босуэлл: настоящий профсоюзный лидер. Он тут организовал всех котов в округе, кроме Саймона. Тот сущий пройдоха. Он наворовал больше, чем...
Хенк возмутился и заорал:
— И вовсе нет, папа! Ничего подобного! Он не такой, не такой, не такой!..
Мерси подхватила сына и посадила его себе на плечи.
— Марш в постель!
— У меня комплексы разовьются, если тебя не остановить, папа! — продолжал вопить Хенк.
Обедали мы на патио. С той стороны дома, что стояла на опорах, открывался изумительный вид. В проеме между двумя пологими холмами в теплом летнем воздухе покачивались огни Сан-Антонио.
— Сам-то я городской парень, — сказал Харви, — но в этом коровьем краю есть что-то завораживающее. Ты только представь себе огромные стада длиннорогих буйволов — может, голов три тысячи, — которые по этим холмам идут на север, где много денег и всегда ценили говядину. Отсюда начинали перегонять стада. Крутые ребята, такие, как Чарльз Гуднайт, Джон Чизхолм и Оливер Лавинг, первыми прокладывали пути для железных дорог в Шайенн, Додж-Сити, Эллсуорт и Абилин. Ты хоть знаешь, что это были за переходы?
— Представления не имею, — признался я.
— Я проделал путешествие по тропе Гуднайта до Форт-Сам-мер, а потом по следам Лавинга добрался до Шайенна. Это было в 1946 году. Я купил джип из военных излишков и проехал вдоль реки Пекос, где в свое время шел Лавинг. Отсюда до Шайенна девятьсот миль по прямой, а по трассе все тысяча четыреста. Двигался я по ней не торопясь. На все у меня ушло десять дней, а в 1867 году Лавинг проделал этот путь за три месяца. Угонщики скота, бандиты, ураганы и наводнения, когда реки выходят из берегов, индейцы и засухи. Хозяева этих дорог...
— Харви снова играет в ковбоев и индейцев? — спросила Мерси. — Лучше помоги мне выкатить тележку с посудой.
— Интересно, — вставил я.
— Только бы он тебя не услышал. — Мерси посмотрела на закрытую дверь. — А то вытащит свой арсенал и будет показывать тебе «Пограничный поворот» или «Вахту дорожного патруля».
— "Пограничную вахту" и «Разворот дорожного патруля», — устало поправил Харви. — Называй правильно.
Мы расселись, и Харви разложил по трем тарелкам порции жареного цыпленка.
— А в конце пути был маленький старый Додж...
— Смотри, что ты делаешь, Харви. Клади как следует или дай мне.
— Да, мэм. Что вы хотите от простого человека, который немного разговорился и чуть увлекся...
— Ты не откупорил вино, Харви. Цыплята остынут, если ты не прекратишь...
— Позвольте мне заняться бутылками, — предложил я.
— Сделайте одолжение, мистер Демпси. Харви порой так возбуждается. Он ведет себя как большой ребенок. Но я люблю его.
Я осторожно откупорил бутылку очень хорошего шамбертена.
— Прекрасное вино, — одобрил я.
— Мы постарались выбрать самое лучшее. Харви сказал, что вы разбираетесь в бургундских винах.
— Я говорил, что он их любит, — поправил ее Харви.
— Какая разница? — Последнее слово Мерси оставила за собой.
Мерси Ньюбегин, изящная и тонкокостная, с хрупкими узкими кистями, была симпатичной женщиной и при свечах выглядела еще обаятельнее. Женщины бы сказали, что у нее «породистая стать». Гладкая кожа лица отливала оттенком слоновой кости, и если даже она пользовалась услугами салона красоты, от этого гармония ее черт не теряла своей привлекательности, и ее большие карие глаза казались еще крупнее, чем на самом деле, напоминая закатное солнце. Она являлась типичной женщиной стиля «шелк и ситец»; представить ее в свитере и джинсах я не смог.
— Разве генералу Мидуинтеру не присущ определенный стиль жизни? — задалась она вопросом. — У него есть свой собственный поезд. Дома в Париже, Лондоне, Франкфурте и на Гавайях. Говорят, что в каждом из его домов обслуга ежедневно накрывает на стол — на тот случай, если он вдруг появится. Разве это ни о чем не говорит? И самолет — вы прилетели на нем. Вы можете назвать хоть одного человека, которому бы принадлежали два четырехмоторных реактивных самолета?
— Нет, — признал я.
— Но жизнь, которую он ведет, меня не устраивает. Вот я застряла в Техасе на несколько недель, и конца не видно. Насекомые от этой жары просто взбесились, из-за наводнения вылезли из нор медянки и гремучие змеи...
— Хватай цыпленка, — не вытерпел Харви, — пока он еще горячий.
Изящными движениями, пользуясь серебряным столовым прибором, Мерси положила на фарфоровую тарелку рис и салат. Мне представилась возможность заглянуть в самую глубину ее влажных карих глаз.
— Ручаюсь, что даже ваша королева не имеет в своем личном владении два четырехмоторных реактивных самолета. Салон одного из них сделан в виде кают-компании парусного клипера девятнадцатого столетия. Даже ваша королева...
— Я бы на твоем месте с этим типом не связывался, — прервал ее Харви. — Может, он не отличит подачу в бейсболе от пробежки, но как только он почувствует, что пахнет жареным, он может быть тем еще сукиным сыном.
Мерси изобразила светскую улыбку.
— Не уверена, что это соответствует истине.
— В таком случае нас двое, — сказал я, и Харви засмеялся.
— Вы, англичане, умеете проигрывать с таким достоинством, — улыбнулась Мерси.
— Это приходит с практикой.
— Давай я тебе расскажу об этом типе, — ткнул в меня пальцем Харви. — В первый раз я встретился с ним во Франкфурте. Он сидел в новеньком белом спортивном «йенсене», сплошь заляпанном грязью, в компании потрясающей блондинки, просто потрясающей. На нем было какое-то жутко старое тряпье, он курил «Голуаз» и слушал по автомобильному радио квартет Бетховена, а я подумал: «Ну, парень, ты, видать, знаешь немало способов в любом виде выглядеть снобом». И этим типом... — он на секунду запнулся, припоминая то имя, которым я сейчас пользовался, — оказался Демпси.
— Никогда не запоминаю имена, — посетовала Мерси. — Помню, когда я училась в колледже, мне звонили мужчины, а я не имела представления, кто они такие. Так что мне приходилось спрашивать, в машине какой марки он ездит, что и помогало мне вспомнить его. Кроме того, я могла прикинуть, стоит ли мне с ним показываться. — Мерси застенчиво засмеялась.
— Мужья — это побочный продукт брака, — вздохнул Харви.
— Отходы, — поправила его Мерси Ньюбегин. Засмеявшись, она коснулась его руки, давая понять, что вовсе так не думает. — Я уговариваю Харви продать этот «бьюик». Можете себе представить, что о нем думают окружающие, когда видят его в «бьюике»? Особенно учитывая, как его высоко ценит генерал Мидуинтер. «Бьюик» — это не для нас, Харви.
— Ты хочешь сказать, не для тебя, — уточнил Харви.
— Ты можешь ездить на работу в моем «линкольне», — предложила Мерси. — Он соответствует стилю.
— Мне нравится «бьюик», — отрезал Харви.
— Для Харви очень важно, чтобы мы жили за его счет. Господи, это так глупо. Грех гордыни. Я ему так и говорила: тебя обуяла грешная гордыня, а страдаю я со своими детьми.
— Ты-то не страдаешь, — возразил он. — Ты по-прежнему покупаешь платья от Майнбошера, у тебя по-прежнему есть лошади...
— На Лонг-Айленде, — уточнила Мерси. — Здесь их у меня нету.
— Вот ты каждый месяц и бываешь дома на Лонг-Айленде, — напомнил Харви. — А каждый февраль ездишь в Сент-Мориц, весной в Париж на демонстрацию мод, в июне ты была в Венеции, в июле — в Аскоте...
— На свои деньги, дорогой. К тому, что ты даешь на хозяйство, я и не притрагивалась.
Она засмеялась. У нее были исключительно правильные черты лица, пропорциональные руки и ноги и ровные мелкие зубы, блестевшие, когда она улыбалась. Разговор обострился. Она откинула голову и издала трель продуманно модулированных смешков, после чего повернулась ко мне.
— К его деньгам я и не притрагивалась, — повторила она и снова рассмеялась.
Глава 19
Без пятнадцати семь следующего утра мое знакомство с «Мозгом» уже стало обретать серьезный характер. В обеденном зале я взял себе апельсиновый сок, кукурузные хлопья с молоком, яичницу с ветчиной и кофе. Времени выкурить сигарету практически не осталось, потому что всем пришлось торопиться на склад. Каждый из нас получил по шесть рубашек хаки, брюки, пояс, нож с шершавой напыленной рукояткой, набор носков, нижнее белье и легкий стетсон. Облачившись в это обмундирование, в семь сорок пять все мы собрались в аудитории IB. На плече каждой форменной рубашки была большая красная нашивка с переплетенными в виде решетки заглавными буквами "П" и "С". Харви настоял, чтобы на моей рубашке появилось слово «наблюдатель», что давало мне определенные преимущества. Инструктор объяснил, что буквы нашивки обозначают «Порядок и свобода». Он выглядел типичным выпускником Гарварда, с высоко закатанными рукавами рубашки и расстегнутым воротником. Повсюду в аудитории виднелись лозунги «Размышляй!», и вообще не было помещения, где не висел бы хоть один такой лозунг. Иностранным студентам пришлось провести немало времени в стараниях уловить его смысл. И я сомневаюсь, удалось ли им понять его до конца. Я лично не смог. В других помещениях лозунги сообщали, что «50 процентов США контролируется коммунистами», «Развращение и порнография — оружие коммунизма» и еще, что «Без вас США станут провинцией всемирной советской системы».
Ни инструкторы, ни остальные студенты не знали, как на самом деле зовут друг друга, да никто и не представлялся подлинными именами. Каждый из нас получил свой номер. Первые девять дней обучения (свободных дней не было — «Коммунизм не останавливается по воскресеньям») посвящались кабинетным занятиям. На лекциях по географии особое внимание уделялось противостоянию коммунистического блока и стран свободного мира. Мы знакомились с историей коммунистической партии, марксизмом, ленинизмом, сталинизмом и материализмом в СССР. Классовая структура зарубежных стран. Влияние коммунистической партии в разных странах.
На десятый день нас разделили. Восемь человек с моего курса отправились изучать фотографию, четверо — разбираться в замках и ключах, а семерым пришлось углубиться в историю римско-католической церкви (этим агентам предстояло внедряться в личине католиков). Остальным читался курс лекций о правилах поведения среди русских и латышей, о литературе, архитектуре и религии, а также о знаках различия в Советской Армии и маркировке ее боевых машин. Затем нам пришлось выдержать примитивный экзамен, в ходе которого из всех глупых ответов на вопросы нам предстояло выбрать не самый идиотский.
На четырнадцатый день мы перебрались в другой сектор здания, где шла иная подготовка. Началась Активная Тренировка. Я продолжал нянчить свой сломанный палец, демонстрируя его каждый раз, когда кто-то предлагал мне принять участие в упражнениях. К каждому курсу был приписан свой офицер-инструктор, который находился при нас неотлучно в течение всего периода подготовки. Она включала в себя умение владеть ножом, скалолазание, стрельбу из всех видов оружия, работу с пластиковой взрывчаткой, диверсии на железных дорогах, ночные марш-броски, топографию и пять парашютных прыжков — три дневных и два ночных. Кроме одного негра и пары баварцев, всем остальным курсантам было тридцать с небольшим, и они без труда могли заткнуть за пояс нас, людей постарше, которые сомневались в преимуществах агентов, умеющих бегать и прыгать.
После трех дней Активной Тренировки я потянул себе мышцы спины. Один из мизинцев на ноге явно воспалился, сломанному пальцу становилось все хуже, и я не сомневался, что потерял одну из коронок. То есть я был в этом уверен, и, когда, валяясь в кровати, нащупывал ее языком, пытаясь сообразить, когда же это случилось, зазвонил телефон. Это из Сан-Антонио звонила Сигне.
— Ты не забыл, что сегодня вечером мы обедаем?
— Конечно нет, — соврал я, поскольку начисто забыл о нашем свидании.
— В половине десятого в клубе «Печеная картошка». Выпьем и решим, куда мы отправимся. Идет?
— Идет.
«Печеная картошка» оказалась баром на Хьюстон-стрит в деловой части Сан-Антонио. У входа горела неоновая вязь розовых букв, гласивших: «Стриптиз. Представление начинается. Двенадцать девушек», а двери обрамляли изображения девушек в полный рост. Я открыл дверь. В длинном зале стояла темнота, но маленький светильник над стойкой позволял увидеть бармена, который точными движениями наполнял рюмки. Я занял место у стойки, и девушка с блестками на месте сосков чуть не наступила мне на руку. Но тут музыка смолкла, девица раскланялась и исчезла за пластиковым занавесом. Бармен спросил: «Что прикажете?», и я заказал «Джек Дэниелс». У музыкального ящика толклись две девушки, но ни одна из них не была Сигне. Появился мой заказ; девушка просунула голову сквозь проем пластикового занавеса и крикнула тем, которые стояли у музыкального ящика, чтобы они «поставили девятнадцатую». Пластинка шлепнулась на диск проигрывателя, и раздалась громкая ритмичная музыка. Стриптизерка стала медленно вальсировать на цветном пятачке крохотной сцены, примыкавшей к стойке. Распустив молнию платья, она выразительным жестом кинула его на вешалку. Затем, не теряя равновесия, избавилась от нижнего белья, за что публика наградила ее горячими аплодисментами, и, покачивая бюстом, прошлась вдоль стойки бара. Я поспешно убрал руку. Ритм музыки и движения девушки обретали все более страстный характер, внезапно завершившись полной тишиной. Появилась другая дама.
— Как вам нравится представление? — осведомился бармен. Вместе с напитком он вручил мне членскую карточку.
— То же самое, что есть шоколад вместе с оберткой, — усмехнулся я.
— В этом-то и сложность, — согласно кивнул бармен.
— Вы не видели тут светловолосую девушку, примерно в половине десятого? — спросил я.
— Эй, вас не Демпси зовут?
— Да.
Он вручил мне записку, которая торчала из-под бутылки «Лонг Джон». В записке, написанной губной помадой, говорилось: «Спешно — к Захмайеру», после чего следовал адрес заведения: где-то в мексиканском районе около шоссе. Когда я засовывал послание в карман, двери распахнулись, и в баре появились два представителя военной полиции. В мягких отблесках света, падавших от обнаженных фигур стриптизерш, отсвечивали их белые фуражки и дубинки. Осторожно миновав ряд зрителей у стойки, они мельком глянули на девушку, после чего молча покинули бар.
— Ваша куколка? — спросил бармен и, не дожидаясь ответа, одобрил: — Куколка что надо.
Я согласился.
— В старой доброй стране меня звали Каллахэн, — сказал он.
— Ясно, — кивнул я. — Ну что ж, пожалуй, двинусь.
— Веселая она, эта ваша девушка. Сюда зашел какой-то ее приятель, сказал: «Руки верх» — и сделал вид, что у него револьвер, а она так ловко стала подыгрывать ему, что они и ушли на пару. А уж он тут откалывал те еще номера. Она успела написать записку, пока делала вид, что рылась в сумочке. Они прямо чокнутые, эти ваши друзья. У меня есть чувство юмора. Без него тут не выдержать. Особенно на моем месте. Вот как-то было... эй, да вы не допили «Джек Дэниелс».
Я направился по адресу, который дала мне Сигне, — в южную часть Милам-сквер. За «Банана компани» стояло обветшавшее здание, на стенке которого трепетали полуоторванные плакаты «Лучший окружной судья — Папа Шварц», «Выберем снова Сандерса в законодатели», «Бесплатная парковка для похоронного бюро». Улочка почти сплошь состояла из тесно приткнутых друг к другу магазинчиков и обшарпанных кафе. В витринах статуэтки святых и крысоловки размещались вперемешку с потрепанными киножурналами и игральными костями. Наконец я нашел нужное заведение; в витрине лежала открытая Библия, а на стекле белой краской написана цитата из Священного Писания. Большая пластиковая вывеска у входа гласила: «Захмайер. Дантист. Поднимайтесь». Что я и сделал.
На плоской деревянной филенке высокой двери висело приглашение «Заходите». Сама дверь оказалась заперта. Я пошарил на притолоке над дверью, и, конечно, ключ оказался на месте. Я вошел. В первой комнате, приемной, стоял душный спертый воздух, а пластиковые сиденья кресел были изрезаны ножом. Я зашел в медицинский кабинет. Он занимал большое помещение с двумя окнами, на стеклах которых отражалось свечение неона. Реклама пощелкивала, когда менялось сочетание неоновых букв. Пока розовые и голубые цвета сменяли друг друга, я увидел подносы, полные пинцетов и щипцов, лампочек для полости рта, зеркал и сверл — они размещались на двух каталках. Здесь же разместилась и рентгеновская установка; на бачке с горячей водой лежал рулон ваты, а маленькая стеклянная полка скалилась искусственными зубами. Над большим зубоврачебным креслом поблескивал диск светильника. В кресле сидел крупный человек с крючковатым носом, на лице с глубокими морщинами застыло обеспокоенное выражение. Его безжизненно обмякшее тело напоминало брошенную тряпичную куклу. Голова сползла с подголовника, а свисающие руки почти касались пола. Из угла рта тянулась длинная извилистая струйка засохшей крови, а кожа пошла переливами розового и синеватого цветов. По автостраде, поднятой на уровень окон зубоврачебного кабинета, включив сирену, пронесся полицейский на мотоцикле. Завывание ее затихло в жаркой душной ночи. Я приблизился к телу. На лацкане пиджака я увидел эмалированный значок с символом организации Мидуинтера. Не знаю, сколько времени я стоял, уставившись на него, но меня заставили встрепенуться голоса в приемной. Я схватил стоматологическое долото и решил подороже продать жизнь.
— Лиам! Это ты, дорогой? — донесся до меня голос Сигне.
— Да, — хрипло произнес я.
— Что ты там делаешь в темноте, радость моя? — спросила она, влетая в комнату и разом зажигая всю иллюминацию. Сразу же вслед за ней появился Харви.
— А мы тебя ждали внизу. Даже в голову не пришло, что ты поднимешься рвать зубы. — Он расхохотался, словно удивительно удачно сострил.
За спиной Харви возник еще один человек, который, сняв пальто, облачился в белый халат.
— Сомневаюсь, что могу разделить вашу компанию. — Он говорил с сильным немецким акцентом. — В любую минуту ко мне может прийти клиент.
— Посмотри на лицо Лиама, — прыснула в ладошку Сигне.
— Ты что, привидение увидел? — с игривым смешком спросил Харви.
— В «Мозге» доктор Захмайер лечит зубы американским студентам, — сказала Сигне. — Определить национальность человека можно, посмотрев, в каком состоянии у него зубы. Доктор Захмайер должен придать им европейский вид.
— Я проголодался, — объявил Харви. — Не отдать ли нам должное китайской кухне или мексиканской? Двинулись. — Он выставил пальцы, как стволы пистолетов, и Сигне подняла руки. — Обед за мной. Этот жуликоватый Джон Буль поставил на уши весь «Мозг», и наш всемогущий босс Мидуинтер готовит для него специальное задание.
— Что за задание? — спросил я.
— Связанное с опасностью. Да-да-да-ди-ди-да-да, — замурлыкал Харви музыкальное вступление к одному из телесериалов.
— Какого рода опасность? — спросил я, хотя уже понял, что Харви под хмельком.
— Пребывание в компании герцогини. — Харви показал на Сигне, которая в ответ шутливо шлепнула его. Мне пришло в голову, что они поссорились и не успели наладить отношения.
— С такого рода опасностью я справлюсь, — согласился я.
Харви настолько оголодал, что у него хватило сил пройти лишь пятьдесят ярдов по улице, и, хотя Сигне порывалась ехать в нижний город, он не отказался от своего замысла и привел нас к настежь распахнутым дверям мексиканского ресторана, где меню было приклеено к окну. На полке высоко в углу стоял телевизор, и скороговорка испанского диктора соответствовала темпу боя на ринге. В нижней части экрана виднелись обитатели нижнего города, которые, благоухая «Герленом» и «Олд Спайс», вместе с остальной публикой наблюдали за бойней на ринге. Харви заказал полный набор мексиканских блюд, которые тут же появились на столе.
Он не переставая дурачился, изображая из себя снайпера и выражая таким образом свой сарказм по отношению ко мне. Сигне вела себя сдержанно и все время держала меня за руку, хотя я заметил, что она побаивалась Харви.
— Что ты вечно ерзаешь? — спросил ее Харви.
— Здесь так жарко. Ты не против, если я зайду в дамскую комнату и сниму пояс?
— Валяй, — кивнул Харви. — Веселись.
Но Сигне не пошевелилась. Она не отводила от меня взгляда.
Со словом «пояс» проблема обрела ясность. Человеком в зубоврачебном кресле был горбоносый продавец женского белья Фраголли, наш «контакт» в Ленинграде. Он ровно ничего не знал об Америке. Чего ради ему понадобились услуги американского дантиста? Харви и Сигне слишком поспешно вытащили меня оттуда.
— Так, ясно, — сказал я, пережевывая мексиканский деликатес. — Вы на пару одурачили меня. — Я встал из-за стола.
Сигне с силой схватила мня за руку.
— Не уходи, — попросила она.
— Вы оба врали.
Сигне уставилась на меня широко открытыми грустными глазами.
— Останься. — Она заглянула мне в глаза, перебирая мои пальцы.
Боксеры на экране обменялись ударами и разошлись.
— Нет, — отрезал я.
Не выпуская моей руки, она подняла ее, и кончики пальцев оказались в ее полуоткрытом нежном рту. Я отдернул руку.
Один из мужчин за угловым столиком говорил: «...Название острова, где впервые дала о себе знать самая могучая сила природы, — поэтому купальные костюмы и называются бикини». Слушатели расхохотались, а я торопливо вышел на улицу.
Освещенные витрины магазинов бросали на улицу желтые прямоугольники света; тут и там стояли компании мужчин, разговаривая, споря и заключая пари. Когда на них падал свет, они превращались в экспонаты из музейных витрин. В воздухе разливалась странная голубизна, свойственная тропическим ночам, и чувствовались ароматы тмина и горячего чили. Я шел по пути, который мы недавно проделали, минуя островки желтого света и магазинные витрины, за которыми крохотные фигурки боксеров продолжали вести яростную молчаливую войну. Миновав группу мексиканцев, я пустился бежать. Увидев Библию в витрине, я влетел в двери Захмайера и поднялся по лестнице. В дверях приемной стоял человек в рубашке с короткими рукавами, который обмахивался соломенной шляпой. Под мышкой у него висела массивная кобура, а за ним виднелся полицейский в синей рубашке с галстуком-бабочкой, белом шлеме и бриджах.
— Что за спешка? — надвинулся на меня высокий коп.
— Что тут происходит? — спросил я. Для полицейского немедленный ответ на заданный вопрос всегда является несомненным признаком вины.
Владелец соломенной шляпы водрузил ее на голову, извлек из воздуха зажженную сигару и затянулся ею.
— Мертвый тип в зубоврачебном кресле. А теперь ты ответишь на мой вопрос. Ради Бога, кто ты такой? — Рев сирены заглушил голоса, и у дверей взвизгнули шины.
— Я английский репортер, — ответил я. — И интересуюсь местной спецификой.
По лестнице с грохотом взбежали еще два копа, держа наготове служебное оружие. Сирена, хоть и выключенная, еще долго не могла успокоиться. Один из копов, возникших у меня за спиной, защелкнул мне на запястьях наручники.
— Отведите этого типа в участок, — тем же неторопливым голосом распорядился детектив с сигарой. — И покажите ему местную специфику. Может, он расскажет, каким образом ему удается узнавать об убийствах раньше полиции.
— Меня интересует только местная специфика, — возразил я. — А не связанные с ней неприятности.
Сирена продолжала издавать низкое стенание.
— Аккуратнее обращайтесь с этим англичанином, — предупредил детектив, — мы не хотим, чтобы в наши дела лез Скотланд-Ярд.
Полицейские расхохотались. Детектив, должно быть, имел звание не ниже капитанского.
Водитель препроводил меня вниз и, подвергнув обряду «руки-на-крышу», обыскал. Мне оставалось лишь смотреть на здание с вращающейся световой рекламой на крыше.
— Привет, Берни, — услышал я за спиной голос Харви.
— Здорово, Харв, — ответил детектив.
Голоса у них были спокойные и расслабленные. Наклейка на бампере полицейской машины гласила: «Ваша безопасность — это наше дело».
— Он один из наших ребят, Берни. Генерал выразил пожелание, чтобы сегодня вечером я его отправил в Нью-Йорк.
Коп кончил обыскивать меня и приказал:
— Садись в машину.
— Если генерал берет ответственность за него... — пожал плечами детектив, — но понимаешь, он мне может еще понадобиться.
— Ясно, ясно, ясно, — затараторил Харви. — Слушай, я не отходил от него последние три часа, Берн.
— О'кей, — согласился детектив. — Но за тобой остается должок.
— Да понимаю, Берни. Я поговорю с генералом на этот счет.
— Будь любезен.
Мне оставалось лишь радоваться, что близился срок выборов. Он крикнул двум копам, чтобы они оставили меня в покое.
— Вернемся, и ты закончишь свои бобы с перцем, — похлопал меня по плечу Харви. — Вот так люди и зарабатывают себе несварение желудка, когда в середине обеда вылетают из-за стола.
— Несварение желудка меня волнует меньше всего, — буркнул я.