Неожиданный перезвон будильника был прерван в самом начале. На минуту воцарилась полная тишина. В темноте выделялись только четыре серых четырехугольника, немного различающихся по форме. По ним тихо шелестел дождь, от ветра дребезжала оконная рама.

Я услышал, как старик Макгрегор натянул свои старые башмаки и закашлялся, спускаясь по скрипящей лестнице. Я оделся. Одежда была влажной и пахла торфяным углем. Даже если плотно закрывать окно и дверь, все равно воздух был таким холодным, что изо рта шел пар, и я кутался во все, что у меня было.

В углу гостиной старый Макгрегор сидел на корточках перед маленькой дверцей печки и колдовал над огнем.

— Растопку, — бросил он через плечо, словно хирург, не отрывая взгляда от своей работы, срочно потребовавший скальпель. — Дай же сухую растопку, она в коробке под раковиной.

Хворост был сухим, или настолько сухим, насколько это возможно на Боннете. Макгрегор взял книгу Агаты Кристи в мягкой обложке, которую я оставил в кресле, и, оторвав от нее несколько страниц, бросил их в огонь. Я еще раньше заметил, что и другие страницы из этой книжки уже были пожертвованы на тот же алтарь. Теперь я, наверное, никогда не узнаю, припрет ли к стенке этого архиепископа мисс Марпл.

Макгрегор увлеченно дул на слабое пламя. Скорей всего алкогольный перегар воодушевил огонек, от чего он загорелся ярче и перекинулся на хворост. На печку Макгрегор поставил чайник.

— Дай-ка посмотреть руку, — сказал он. Это стало своеобразным ритуалом. Он с осторожностью разбинтовал повязку и резко оторвал тампон от раны так, что я даже вскрикнул от боли. — Ну, вот уже и все, — сказал Макгрегор. Он всегда так говорил. — Послушай, все отлично заживет. — Он прочистил рану спиртом и сказал: — Теперь достаточно пластыря. Повязка тебе больше ни к чему.

Чайник начал гудеть.

Он прилепил пластырь и с такой же осторожностью занялся моей небольшой раной в боку. Затем прилепил пластырь и на эту рану, отступил назад и стал любоваться своей работой, пока я ёжился от холода.

— Сейчас чаем согреешься, — сказал он.

Хмурый рассвет просачивался сквозь окно, во дворе птицы начали каркать и спорить между собой — петь им было не о чем.

— Посиди сегодня дома, — сказал Макгрегор, — если не хочешь, чтобы раны опять открылись. — Он налил две чашки крепкого чаю и надел на чайник стеганый чехол, изъеденный молью. Пробив ножом дырки в банке с молоком, двинул ее ко мне через весь стол. Я пощупал рану на предплечье.

— Что, чешется? — спросил Макгрегор. — Это хорошо. Тебе нужно побыть сегодня дома. И почитать. Ты мне сегодня не понадобишься. — Он улыбнулся, отхлебнул чаю и достал все оставшиеся книжные ресурсы: «Садоводу-любителю о кустарниках», «Под флагом Претории», том третий, и еще три книжки Агаты Кристи в мягких обложках, отчасти использованных для растопки печки.

Он разложил передо мной книги, добавил чаю в мою чашку и подбросил в огонь торфяные брикеты.

— Твои друзья приедут сегодня или завтра, — сказал он.

— Они тебе говорили, когда мы уедем отсюда?

— Вот у них и спроси, — бросил он. Макгрегор был явно не из болтливых.

Почти все утро он провел в сарае, где разобрал свою бензопилу на части и разложил их на бетонном полу. Несколько раз он собирал все части вместе. Много раз пытался завести пилу, но мотор только проворачивался и не заводился. Несколько раз он ругался, но все же не бросал свое дело до полудня. Потом он ввалился в гостиную и упал в замызганное кожаное кресло, в которое я никогда не садился, осознав, что это его любимое место.

— Бр-р! — буркнул Макгрегор. Я уже догадался, что так он всегда выражает свое недовольство холодом. Я начал ворошить угли в печке.

— Твоя овсянка готова, — сказал он. Макгрегор называл овсянкой любую пищу. Таким образом он выражал презрение к англичанам и к их национальному блюду.

— Вкусно пахнет.

— Что, ехидничаешь? А мне наплевать на твою лондонскую иронию, — ответил Макгрегор. — А если тебе не нравится суп, можешь катиться в сарай и повозиться с этой чертовой пилой. — Он потер руки и начал растирать красные окоченевшие пальцы, чтобы в них прилила кровь. — Бр-р! — снова буркнул он. Позади него было окошко, глубоко сидящее в толстой каменной стене. Оно было наполовину закрыто двумя засыхающими в горшках бегониями. Через это оконце можно было разглядеть только далекие заснеженные вершины, освещаемые солнцем. Если, конечно, дым из трубы не заволакивал весь двор или, что еще хуже, не проникал в гостиную. Макгрегор закашлялся.

— Нужно поставить на крышу новый козырек, — прокряхтел он. — Восточный ветер задувает под карниз и поднимает шифер.

Он проследил за моим взглядом в окно.

— Это, должно быть, машина из Лондона, — заключил он.

— Откуда ты знаешь?

— Здешние люди ездят на грузовиках или фургонах. Мы не очень-то любим легковые машины. Но если дело доходит до легковушки, то мы берем что-нибудь с повышенной проходимостью, чтобы можно было ездить зимой по горным дорогам. А такие пижонские машины, как в Лондоне, мы не покупаем.

Сначала я думал, что машина свернет с дороги, поедет через селение и вдоль побережья. Но машина прошла дальше по шоссе. Дорога извивалась по холмам на другой стороне равнины, поэтому можно было наблюдать, как машина кружит по дороге еще три-четыре километра.

— Они поехали обедать, — сказал Макгрегор.

— Или по крайней мере выпить, — добавил я.

Я знал, что последние километры пути будут самыми изнурительными. Дорога была плохой в любое время года. Но сейчас, когда ямы на дороге занесены снегом, водителю придется ехать очень осторожно. После такой поездки всегда хочется выпить и посидеть около камина.

— Смотри-ка, в столовой тоже огонь разгорелся, — сказал Макгрегор. Нужно было постоянно следить, горит ли огонь в обеих комнатах, иначе можно было быстро выстудить дом. Пока Макгрегор в столовой грел свои ноги около масляного калорифера, воздух в спальне остывал так, что дух захватывало. Я запрятал книжку Агаты Кристи за настольные часы.

Машина свернула на песчаную дорожку. Это была дорогая спортивная модель «астон» фирмы «Дэйвид Браун», синего цвета и такого же цвета обивкой. Но «астон» был покрыт густой пылью и забрызган грязным снегом. Лобовое стекло было запыленным, за исключением двух широких темных глаз, отчищенных дворниками. Как только дверь машины открылась, я узнал водителя. Это был Ферди Фоксуэлл, одетый в свое знаменитое пальто «импрессарио». Каракулевый воротник пальто был поднят до ушей и застегнут, а на голове Ферди криво сидела дурацкая меховая шапка.

Я вышел ему навстречу.

— Ферди! Мы что, уезжаем?

— Нет. Завтра. Шлегель тоже приедет. Но я подумал, что на этой машине я его опережу. Так что у нас есть еще время поболтать.

— Отличная машина, Ферди, — сказал я.

— Купил себе в подарок на Рождество, — ответил он. — Ты не одобряешь?

Машина стоила гораздо больше, чем мой отец мог заработать за десять лет самоотверженной службы на железной дороге. Впрочем, если бы Ферди купил даже маленький «форд», это тоже было бы не по карману моему отцу.

— Транжирь деньги, Ферди. Чего уж там. Будешь первым парнем на деревне, да еще с дорогой тачкой.

Он застенчиво улыбнулся, а я его понял. Я уже достаточно насмотрелся на своем веку, чтобы понять его гордость. Владельцы дорогих ресторанов, преуспевающие модные ювелиры или директора заводов, выпускающих спортивные машины ручной сборки, вряд ли могли гордиться такой покупкой, сидя на пляже где-нибудь на Бермудах. Это была мечта людей среднего достатка, предпочитающих питаться консервированным горошком, свежемороженной рыбой, пить газировку и желающих казаться богаче, чем на самом деле.

Ферди понюхал стряпню Макгрегора.

— Что это, черт возьми, за варево вы тут готовите? Макгрегор, старый шотландский черт, ну-ка признавайся!

— Тебе, толстяк, сегодня посчастливится отведать шотландский ливер в рубце, — ответил Макгрегор.

— Когда-нибудь и тебе удастся попробовать настоящий ливер в рубце, — парировал Ферди, — если тебя кто-нибудь побалует на старости лет.

— Тот рецепт, который ты имеешь в виду, — дерьмо и больше ничего. Чтобы и духу не было всей этой гадости в моем доме! — распалился Макгрегор.

— Тебе не мешало бы в две мерки солода добавлять стакан домашнего имбирного вина, — сказал Ферди.

— А лучше даже два, — уточнил я.

— Самое лучшее имбирное вино из тех, которые я пробовал, — сказал Ферди и улыбнулся мне.

Макгрегор пропустил мимо ушей идею добавлять что-либо в его драгоценный солод, но он почувствовал беспокойство после такого комплимента его имбирному вину. Он неохотно наполнил бокалы еще раз, словно ожидая, что вино нам уже успеет разонравиться и наливать больше не придется.

— А полковник-то приедет?

— Приедет новый полковник. Вот так, дружище Макгрегор.

Это уже было официальное объявление, что мы работаем на одного и того же начальника. А Макгрегор даже и не подозревал об этом, хотя ему могли сообщить, когда меня привезли сюда.

Ветер стал дуть в другую сторону. Он уже не задувал дым во двор, но в радиоприемнике начались слабые помехи. Они возникали на тех волнах, на которых прослушивалось радио Би-би-си.

— Мне нужно приготовить бензопилу наутро, — дипломатично заявил Макгрегор, догадавшись, что содержание документов в «дипломате» Ферди касалось только меня.

Ферди всегда был энергичным и прилежным, как школьный отличник, что меня постоянно удивляло. Он привез с собой все инструкции, коды, таблицы радиообмена с датами вхождения в радиосвязь. Как бы он сам ни жаловался, как бы к нему ни относились другие, Ферди считал себя олицетворением надежности и старался сохранить о себе собственное мнение.

Он быстро листал бумаги.

— Я подозреваю, что Шлегель специально запрятал тебя сюда: он не хочет, чтобы мы переговорили. — Он сказал это словно между делом, уделяя излишнее внимание написанному в бумагах.

Это было что-то вроде девичьей обиды, если можно так сказать о Ферди, не портя о нем вашего представления.

— Нет, — ответил я.

— Он меня ненавидит, — возразил Ферди.

— Ты постоянно говоришь об этом.

— Я постоянно говорю об этом, потому что так оно и есть.

— Хорошее доказательство, — усмехнулся я.

— Я имел в виду, ты сам видишь, что это так. Ведь правда?

Он, видимо, сказал это из желания поспорить.

— Черт возьми, Ферди! Да откуда я знаю?

— И тебе наплевать.

— И мне наплевать, Ферди. Совершенно верно.

— Я с самого начала был против американцев, которые хотят подчинить себе Центр. — Он помолчал. Я не ответил. Тогда он продолжал: — А ты — нет, насколько я понимаю.

— Я просто не уверен, будет ли Центр и дальше работать, если американцы не вдохнут в него жизнь.

— А что, разве ты не видишь, что происходит? Когда мы в последний раз готовили исторический анализ?

— Ты сам знаешь, Ферди. Мы с тобой участвовали в конвое РК-17. Это было в сентябре. До этого мы разрабатывали военные игры по обеспечению горючим в ходе этой «битвы за Англию». Ты еще их описывал в журнале. Я думал, тебе нравилось, чем мы занимались.

— Этим — да, — ответил Ферди, не в силах скрыть раздражение. — Да, мне нравились те исторические игры, которые проводят из месяца в месяц, задействуя весь персонал, компьютерное время и все остальное. А не та дребедень, которую на нас навалили. И мне совершенно не нравится то, что мы строчим примечания и записки к такому старью, которое словно из гробниц выкопали.

— Ну, ты же знаешь: кто платит…

— Тот заказывает музыку. Но у меня эта музыка уже в печенках сидит. Именно поэтому я первый решил Толиверу открыть на все глаза.

— На что именно?

— Ну, когда они начали разрабатывать подводные лодки наблюдения…

— Так ты имеешь в виду… — я запнулся, обдумывая сказанное Ферди. — Ты имеешь в виду, что передавал Толиверу обратно все секретные материалы?

— Он ведь крупная фигура в разведке.

— Боже мой, Ферди! Даже если бы он был самой крупной шишкой, он-то какое отношение имеет к этому?

Ферди прикусил нижнюю губу.

— Я просто хотел быть в полной уверенности, что наши люди об этом тоже знают.

— Они знают, Ферди. У нас персонал собран изо всех служб и родов войск. Так что они-то знают. Но какая польза от того, что ты все передавал Толиверу?

— Ты считаешь, что я поступил неправильно?

— Неужели ты настолько глуп, Ферди?

— Чтобы подвести Шлегеля? — зло спросил Ферди. Он зачесал назад упавшие на лоб волосы. — Ты это имеешь в виду?

— А как они… — я запнулся.

— Что? Ну? — спросил Ферди.

— Хорошо. Почему ты так уверен, что Толивер не работает на русских? Или на американцев? Откуда ты знаешь? Ну-ка, подумай хорошенько.

Ферди мертвенно побледнел. Он несколько раз механически пригладил рукой волосы.

— Ты в это сам не веришь, — сказал он.

— Я спрашиваю тебя, — настаивал я.

— Тебе никогда не нравился Толивер. Я знаю — никогда.

— И поэтому он удостоился получения от тебя ежемесячного анализа?

Ферди вскипел от ярости. Он нервно раздернул занавески, чтобы в комнате было больше света, схватил мою книжку Агаты Кристи и прочитал пару строк.

— Ты что, это читаешь? — спросил он. Я кивнул. Он поставил книжку обратно на каминную полку, за разбитым кувшином, в котором Макгрегор хранил неоплаченные счета.

— Жаль, что я с тобой не говорил об этом раньше, Патрик, — сказал Ферди. — Я хотел. Сколько раз я собирался поговорить с тобой. — Голубой кувшин благополучно стоял на каминной полке, но Ферди отодвинул его вплотную к зеркалу, словно кувшин сам мог спрыгнуть в огонь и разбиться на тысячи кусочков, только чтобы досадить и напугать Ферди. Он улыбнулся мне: — Ты же знаешь, Патрик. Мне всегда очень трудно и неудобно, когда приходится оправдываться и объясняться перед публикой.

— Ну что же, спасибо, Ферди, — ответил я, не особенно стараясь скрыть свое раздражение.

— Не обижайся.

— Да я и не обижаюсь. Но если ты считаешь, что это всего лишь объяснения перед публикой…

— Да я не имел в виду именно публичные объяснения.

— Ну хорошо.

— Как ты думаешь, старый Макгрегор даст нам чаю?

— Не надо уходить от темы. Сейчас сюда приедет Шлегель.

— Да уж он-то гонит сюда, как только может. Он в лепешку расшибется, лишь бы мы вместе не стали работать против него.

— Да, или каждый из нас по отдельности.

— Не будь одиозным, Патрик! Я не могу тебе помочь. Я думаю, эти люди постараются добраться и до нас, ты же знаешь.

— На что ты намекаешь?

— Ну, например, это правда, что ты этого человека видел раньше? — Он достал из своего «дипломата» с документами большой конверт, оттуда вытащил фотографию. Затем он передал ее мне.

— Ты его раньше видел?

Я взял фотографию. Это был снимок, перепечатанный и увеличенный с другой фотографии, с нечетким изображением и плохого качества. Действительно я его видел раньше, но не собирался в этом признаваться.

— Нет.

— Ты очень удивишься, если я тебе скажу, что это контр-адмирал Ремозива?

— Нет.

— Ты догадываешься, к чему я веду?

— Ни в малейшей степени.

— Ремозива — начальник штаба Северного флота.

— Настоящий, живой красный адмирал.

— Да, настоящий, живой красный адмирал, — повторил Ферди. Он взглянул на меня, пытаясь узнать, как я отреагирую на его информацию. — Мурманск, — добавил он.

— Да, я знаю, Ферди, где русские держат свой Северный флот.

— Один из самых лучших специалистов-подводников, которые у них есть. Контр-адмирал Ремозива — лучшая кандидатура на пост одного из первых заместителей министра обороны в следующем году. Ты и это тоже знаешь?

Я подошел к тому месту, где стоял Ферди. Он притворялся, будто наблюдает из окна, как собака Макгрегора принюхивается к невидимым следам вокруг угольного сарая. Морозный ветер крепчал, и на ветру собака смахивала на рычащий лохматый клубок. Ферди подышал на обледенелое стекло и, прочистив небольшое окошечко, смотрел через него на улицу. Над морем хмурые облака были похожи на связку грязных канатов, но некоторые из них солнце окрасило красным и золотым цветом. Завтра, наверное, будет хороший день.

— Ты это знал? — снова спросил Ферди.

Я положил руку ему на плечо.

— Нет, Ферди, — ответил я и, повернув его лицом к себе, схватил за грудки так, что он чуть не задохнулся в своем пальто. Он был покрупнее меня. Или по крайней мере таким казался.

— Я не знал этого, Ферди, — сказал я подчеркнуто спокойно. — Но если я узнаю, что ты… — я слегка встряхнул его.

— Что?

— Что ты каким-то образом замешан в этом…

— Замешан в чем? — его голос срывался — то ли от возмущения, то ли от страха, то ли от смущения.

— В чем? — спросил он снова. — В чем? В чем? В чем? — Он уже кричал, да так громко, что я едва услышал, как хлопнула дверь и Макгрегор вошел в дом.

— Неважно! — Я в сердцах оттолкнул Ферди и отошел от него в тот момент, когда Макгрегор вошел в комнату. Ферди поправлял галстук и воротник.

— Вы что-нибудь хотите? — спросил Макгрегор.

— Ферди хотел спросить, нельзя ли организовать чай, — ответил я. Макгрегор перевел взгляд с меня на Ферди.

— Да, это можно. Я заварю чай, как только чайник вскипит. Он уже на огне. — Макгрегор все еще пристально смотрел на нас. Мы тоже взглянули друг на друга, и в глазах Ферди я заметил страх и обиду.

— Скоро новый поход, — сказал Ферди. — Хотя мы заслужили гораздо больше времени на отдых.

— Да, это верно, — ответил я. Макгрегор развернулся и снова пошел заниматься своей бензопилой.

— Итак, почему Шлегель хочет пойти в поход?

— Он хочет узнать, как действуют подводные лодки. Для него это совсем новое дело.

— Хм! Да ему наплевать на подводные лодки. Он из ЦРУ.

— Откуда ты знаешь?

— Отвяжись.

— Ты думаешь, его специально прислали мешать тебе?

— Патрик, ты — последняя скотина. — Он поправил галстук. — Ты знаешь об этом? Что ты — последняя скотина?

— Ну, не такая уж и последняя, — ответил я.

— Патрик, я скажу тебе еще кое-что. Это дело с русским — любимое детище Шлегеля. У меня ушки на макушке, и поэтому я скажу тебе: это все Шлегель придумал. — Он примирительно заулыбался, словно это была ссора между школьницами: поругались и быстро помирились.

Макгрегор крикнул из столовой:

— Машина едет! — Мы оба повернулись к окну. На дворе уже становилось темно, хотя на часах было всего лишь начало пятого.

— Шлегель, — сказал Ферди.

— На ракете? — Огромная желтая фантастическая машина заставила меня улыбнуться. Ну и модель.

— Это его новый спортивный автомобиль. Покупаешь комплект и собираешь машину. При этом экономишь кучу денег.

— В этом есть свой резон, — откликнулся я.

Шлегель поставил машину на стоянку, газанул пару раз, прежде чем выключить двигатель, как это часто делают автогонщики. Стало тихо, но всего на несколько секунд. Не успел Шлегель открыть дверь машины, как бензопила Макгрегора затарахтела и наконец заработала. Ничто здесь не хотело работать, пока не приехал Шлегель.

— Да, парень! Если уж влипнуть — так по самые уши, — сказал Шлегель.

— Что?

— Дай дух перевести.

— О чем вы говорите?

— Почему ты мне не доверился, что работаешь на этих чертовых англичан?

Я не ответил.

Шлегель вздохнул:

— Я был вынужден навести справки. Из-за тебя мне пришлось пресмыкаться. Ты слышишь, Патрик?

— Мне очень жаль.

— Конечно. Тебе очень жаль. На черта мне твои извинения! Ты годами работаешь на эту проклятую службу разведки, а мне приходится туда посылать запрос на тебя, словно на какую-нибудь мелкую пешку! А теперь тебе очень жаль.

— Вы мне не говорили, что проверяете меня.

— Не надо со мной ловчить, Патрик.

Я прикрыл ладонью глаза. Да, я виноват, и в этом нет никаких сомнений. Он еще пару месяцев будет краснеть при мысли, что связался из-за меня с нашими кадровиками. Уж они-то дали волю своей мании величия.

— Мне очень жаль, — повторил я. — Ну что мне теперь сделать? Харакири тупой отверткой?

— Не мешало бы, — ответил Шлегель. Он действительно был взбешен.

Ферди пришел в комнату. Я знал, что полковник не будет кипеть при нем. Он действительно уже успокоился, но ему все равно понадобилось еще время, чтобы снова превратиться в нашего довольного и улыбающегося начальника.

— Всего две сумки? — спросил Ферди.

— О господи, не стоит суетиться, — сказал Шлегель, а Ферди сжался, как побитая собака, и бросил мне взгляд, говорящий, что от Шлегеля ничего другого и ожидать нечего.

— Пошли-пошли, — сказал Шлегель. Он подхватил свой багаж, включая снаряжение для гольфа и тенниса, и унес в столовую.

— А туда-то зачем, полковник? — спросил Макгрегор. Шлегель оглядел его с ног до головы.

— Все-то тебе надо знать, приятель. Как вот этим двум пронырливым англичанам. Туда — потому что вещи мне пока не нужны. Понятно?

— Ладно, пойду принесу что-нибудь выпить, — сказал Макгрегор.

— Можешь сделать мартини по-американски? — спросил Шлегель.

— Это можно, — ответил Макгрегор. Но Шлегель не собирался его так легко отпускать.

— Я имею ввиду фужер, охлажденный в холодильнике, с охлажденным джином и не более чем с семью процентами вермута.

— Это можно, — повторил Макгрегор и повернулся, чтобы идти.

— И все должно быть охлажденным, — добавил вдогонку Шлегель.

— Вы даже можете сами сесть в холодильник и пить там, если вам так нравится, — бросил Макгрегор.

— Послушай, — остановил его Шлегель, — налей, пожалуй, даже двойную порцию джина. Будет меньше шансов, что ты все испортишь вермутом.

Мы уже выпили по второму бокалу, когда Макгрегор вошел в комнату и рассмеялся:

— Я только что видел занятную картину. — Мы повернулись и уставились на него: Макгрегор не был человеком, который часто удивлял сюрпризами. От него уже никто этого и не ожидал.

— Катафалк! Причем он гнал, как сумасшедший.

— Катафалк? И куда же он поехал? — спросил Ферди.

— Куда он поехал? — повторил Макгрегор. — Ха! Я бы и сам не прочь узнать. Он ехал по дороге. А в том направлении ничего нет.

— Кроме базы подводных лодок, — сказал я.

— Ах да! Кроме базы подлодок. Ему еще ехать около двадцати километров, чтобы добраться до Глена или какой-нибудь деревеньки.

— Наверное, какие-нибудь ребята угнали, чтобы добраться домой, — предположил Шлегель, даже не отрывая взгляда от своего бокала.

— В это время суток? — усмехнулся Макгрегор. — Если только они возвращались из какого-нибудь местного ночного клуба?

— Что-то вроде этого, — сказал Шлегель, не обращая внимания на сарказм Макгрегора. — А что еще может быть?

— Погребение в море, — предположил я. Макгрегор взорвался таким смехом, будто я отпустил удачную шутку.

— А внутри было тело? — спросил педантичный Ферди.

— Да, внутри был гроб, — ответил Макгрегор.

Этим вечером мы ели в столовой. Мы сидели на стульях и смотрели на Макгрегора, стоящего около лакированного буфета. Мясо было отличным — настоящая мужская стряпня: большие куски говядины, окруженные бобами и целыми картофелинами. Макгрегор выставил свое самое лучшее пиво. Когда мы закончили ужин, с неба посыпались хлопья снега, а ветер стал задувать их в окно.