На следующий день я не отправился в контору с утра. Я проследовал вверх по Чаринг-Кросс-роуд в автобусе 1-го маршрута, затем пошел напрямик через Сохо. Мне хотелось купить кое-что из продуктов – кофе, баклажанов, острых копченых свиных сосисок, черного хлеба, в таком духе. Девушка в магазине деликатесов выщипала брови – так они мне понравились меньше. Выглядела девица постоянно удивленной. С покупателями этого магазина, возможно, другой и не будешь. Я решил выпить кофе в «Ледсе». Кофе там, может, и неважный, но чизкейк приготовили отличный, и посетители мне нравятся.

Внутри после жаркого солнца казалось мрачно. Я пнул протертую до дыр часть коврового покрытия и опустился на шаткий деревянный стул. Шумно булькали два кофейника «Кона».

Принесли мой кофе. Я расслабился с «Дейли экспресс». Основанное на слухах сообщение из надежного источника извещало, что девушка, еженедельно снимающаяся в плохом телесериале, вполне вероятно, родит ребенка.

На полицейского, получающего 570 фунтов в год, напали подростки с ножами у кинотеатра, где девятнадцатилетняя звезда рок-н-ролла давала сольное выступление, за которое получала 600 фунтов.

«Будет ли Джим Уокер играть за Суррей?» Помещена фотография Джима Уокера и 600 слов. Будет или нет – не говорилось.

«Ожидается, что теплая солнечная погода сохранится. В Кельне и Афинах зарегистрирована рекордная для этого времени года температура».

«Британское тяжелое электрооборудование по-прежнему лучшее в мире», – заявил какой-то англичанин, торгующий электрооборудованием. Я мысленно сыграл тихий реквием по стольким напрасно загубленным деревьям.

Просидел я там с полчаса или около того. Курил «Галуаз» и размышлял о Найтли и Россе и о том, как кто-нибудь поумнее меня разобрался бы с Чико. Мюррей был единственным во всей этой бригаде, с кем мне хотелось бы дружить лично, и единственный в этом деле случайный человек. Он не прошел ни тщательной проверки, ни подготовки в качестве оперативного сотрудника. Я подумал о своем письменном столе, где меня ждал обычный поток макулатуры, которую надо прочитать и разметить, прежде чем приступить к чему-то важному. Образ этого стола мучил меня.

Утром мне, как правило, доставляли небрежно собранную папку с материалами из Вашингтона – Министерство обороны США, Директор по особым операциям, Государственный департамент, Военная контрразведка США. Раз в неделю я получал так называемый дайджест «Оценки национальной разведки», это они представляли и президенту. Дайджест означал, что я получал копии тех ее частей, которые они решали мне показать.

Затем присылали от шести до восьми страниц с переводами из иностранных газет – «Правды», «Народной ежедневной газеты», главной газеты китайского коммунистического режима, и «Красного флага», теоретического органа китайского Центрального комитета, и возможно, несколько обзоров югославской, латвийской или венгерской печати.

Все эти бумаги копились у меня последние несколько дней. Я решил пособирать их еще денек. Стоял теплый лондонский летний день, покрытые сажей деревья шелестели покрытыми сажей листьями, а девушки нарядились в легкие хлопчатобумажные платья. Я расслабился, все казалось просто. Попросил еще чашку жидкого кофе и задумчиво откинулся на стуле.

Она ворвалась в старую разбитую дверь «Ледса» и в мою жизнь, как железнодорожный экспресс Лондон – Глазго «Королевский шотландец», но без всего этого пара и шума. Темноволосая, спокойная и опасная с виду. Заколотые назад волосы, по-детски широко раскрытые глаза – она стояла, на мгновение ослепленная сменой освещения.

Медленно, не мигая, она огляделась вокруг, встречая дерзкий напор губошлепов-ловеласов из «Ледса», затем прошла и села за мой маленький круглый стол с пластиковой столешницей. Заказала черный кофе и круассан. Лицо у нее было гладкое, как на слепке со статуи ацтекской богини; всему статичному в ее чертах противоречил мягкий, обволакивающий, быстрый взгляд глаз, в которых зритель тонул, не сопротивляясь. Волосы ее, грубые и восточные по фактуре, были собраны в пучок на макушке. Она медленно пила черный кофе.

На ней было то «маленькое черное платье без рукавов», которое каждая женщина держит в резерве для вечеринок с коктейлями, похорон и премьер. Ее стройные белые руки сияли на фоне тусклой ткани, а ладони были длинными и изящными, ногти подстрижены коротко и покрыты лаком нейтрального цвета. Я наблюдал, как ее ровные, очень белые зубы впиваются в круассан. Она могла бы быть прима-балериной Большого театра, первой женщиной капитаном корабля в Швеции или пресс-агентом актера Сэмми Дэвиса. Она не приглаживала волосы, не доставала зеркальце, не подкрашивала губы и не хлопала ресницами. Беседу начала в застенчивой английской манере. Звали ее Джин Тоннесен. Она была моей новой помощницей.

Элис, хитрая старая кукла, которая никогда своего не упустит, дала мисс Тоннесен досье срочного характера, включая записку от Чико, где говорилось, что он «уехал на день, позвонит во время вечернего чая». Это бесило, но мне не хотелось начинать деловой день, выйдя из себя.

– Выпейте еще кофе.

– Черный, пожалуйста.

– Из какого отдела вы к нам пришли?

– Я уже работала у Долби… на телефонной станции в Макао.

Должно быть, на лице у меня отразилась горечь оскорбленного самолюбия.

– Полагаю, нам нужно перестать говорить «у Долби» теперь, когда нами руководите вы.

– В этом нет необходимости. Он отсутствует временно. Во всяком случае, так мне сказали.

Она улыбнулась, улыбка у нее была приятная.

– Ужасно, наверное, вернуться в Европу – даже в прекрасный летний день. Помню, как ходил в ресторан в Макао. Он был надстроен над казино. На иллюминированном табло отражались результаты игры за столами внизу. Официантки принимали ставки, брали деньги, ты ешь, на табло появляется результат: «Угадал! Несварение!»

Она снова улыбнулась, качая головой. Мне нравилось сидеть здесь, наблюдая за ее улыбкой, ясной, белозубой улыбкой. Она ухитрилась позволить мне сыграть в начальника, не превращая это в похороны. Я смутно помнил Джин по Макао, в смысле помнил ее случайные сводки и отчеты.

– У меня с собой моя переводная карточка, – сказала она.

– Давайте посмотрим.

Я начинал подтверждать свой портрет, грубо набросанный Элис. Хотя «Ледс» был неподходящим местом, Джин подала мне бледно-зеленую регистрационную карточку размером примерно шесть на десять дюймов. Такие карточки подшивают в личное дело, например, в больших коммерческих фирмах, но на месте ее имени и адреса были только нерегулярные ряды прямоугольных отверстий. Под этим в клеточках помещалась информация. Родилась двадцать шесть лет назад в Каире. Отец норвежец, мать шотландка, вероятно, люди обеспеченные, поскольку между 1951 и 1952 годами она училась в школе в Цюрихе и решила там жить. Вероятно, работала на Британскую дипломатическую службу в Швейцарии – не впервые посольская машинистка переходила в этот отдел. Ее брат имеет норвежское гражданство, работает в судоходной компании в Йокогаме – следовательно, можно предположить Гонконг, затем Макао, где она работала неполный рабочий день в туристическом бюро, Португальский комплект. Графа, помеченная буквой «Т», пестрела данными. Она говорила по-норвежски, по-английски, по-португальски, по-немецки, по-французски, аббревиатура рядом с ними обозначала, что она «бегло говорит и пишет» на этих языках, и владела мандаринским диалектом китайского языка, японским языком и кантонским диалектом китайского, на этих – «немного говорит». Уровень допуска к секретным материалам был у нее GH7 «без ограничений»; это означает: не обнаружено ничего, что может препятствовать повышению ее уровня допуска, если отдел захочет перевести Джин на новый уровень.

– Тут не сказано, умеете ли вы шить, – заметил я.

– Не сказано, – согласилась она.

– А вы умеете? – спросил я.

– Да.

– Брюки? – поинтересовался я.

– Да.

– Вы приняты.

Поблагодарив ее, я вернул карточку. Это было прекрасно: она прекрасна, мой самый первый красивый шпион, если, разумеется, считать, что это карточка Джин Тоннесен и это действительно Джин Тоннесен. И даже если и нет, она все равно мой самый первый красивый шпион.

Джин убрала карточку в свою маленькую дамскую сумочку.

– Что у вас там? – спросил я. – Маленький короткоствольный автоматический пистолет двадцать второго калибра с перламутровой рукояткой?

– Нет, его я ношу за подвязкой. А здесь у меня пистолет-зажигалка.

– Хорошо. Что бы вам хотелось на ленч?

В Лондоне, имея красивую голодную девушку, ты должен показать ее Марио в «Террацце». Мы сели на первом этаже у окна, выходящего на улицу, под пластмассовыми виноградными гроздьями, и Марио принес нам кампари с содовой и сказал Джин, как сильно он меня ненавидит. Чтобы сделать это, он практически откусил ей ухо. Джин это понравилось.

Мы заказали Zuppa di Lenticchie, и Джин поведала, что этот чечевичный суп напомнил ей о поездках вместе с отцом на Сицилию много лет назад. У них там жили друзья, и каждый год они подгадывали свои визиты к празднику святого Иосифа 19 марта.

В тот день более богатые семьи заготовляли громадное количество еды и открывали двери своих домов для всей деревни. Праздник всегда начинался с чечевичного супа и спагетти, но в день святого Иосифа сыр есть нельзя, поэтому вместо него блюдо посыпали смесью из поджаренных хлебных крошек, сардин и фенхеля.

– Ничего лучше тех дней под жарким солнцем я не помню, – задумчиво проговорила Джин.

Мы съели кальмары и курицу, в которой глубоко внутри были искусно спрятаны сливочное масло и чеснок. На них натыкаешься, как на жилу ароматного золота. Джин взяла блинчики и крошечную чашечку черного кофе, не упоминая о калориях, и за всю трапезу не выкурила ни одной сигареты. Выказав этим, что достаточно добродетельна, она должна была проявить какие-то пороки.

Марио, решив, что я нахожусь на пороге грандиозного и важного обольщения, принес нам бутылку холодного игристого «Асти» «за счет заведения». Он наполнил и долил бокал Джин, затем повернулся, все еще держа бутылку в руке. Ткнул в мою сторону горлышком.

– Хорошо?

Так это, без сомнения, и было. Вино и Джин сговорились привести меня в состояние нежной эйфории. Солнечные лучи падали пыльными полосами на скатерть и освещали ее лицо, когда она улыбалась. Я наблюдал за перевернутым отражением Джин в чистой прохладе вина в ее бокале. На улице водитель влажного рыбного фургончика яростно спорил с печальным инспектором дорожного движения. Поток машин слился в металлическую реку, а из такси в нескольких шагах отсюда вышли двое мужчин, расплатились с шофером и продолжили свой путь пешком. Стекло такси лишь на мгновение позволило увидеть отражение мужчин, затем влилось в двинувшийся поток, закрывшись, как затвор фотообъектива.

Один из мужчин телосложением напоминал Сойку, на другом были туфли в стиле Долби. Внезапно эйфория исчезла.