Первым прибыл небольшой полицейский фургон с включенным клаксоном. Его сопровождал, то отставая, то опережая, мотоцикл, сирена которого ревела на полную мощность. Мотоциклом управлял мужчина в синей униформе. Он махал транспорту правой рукой с таким видом, будто создавал ветер, того и гляди сдующий припаркованные машины на тротуар. Шум стоял оглушительный. Транспорт уступал им дорогу. Некоторые машины делали это охотно, другие неохотно, но после пары сигналов и свистков они, как черепахи, взбирались на камни, на тротуары и на островки безопасности. Позади фургона шла колонна: три длинных синих автобуса, набитых мобильной гвардией, которая со скучающими лицами смотрела на раболепствующий транспорт. Колонну замыкала машина с динамиком. Люазо наблюдал за тем, как они исчезают в предместьях Сен-Оноре. Вскоре движение транспорта возобновилось. Инспектор отвернулся от окна и посмотрел на Марию.

– Этот человек опасен. Он ведет опасную игру. В его доме убита девушка, и Дэтт дергает за все политические нити, чтобы предотвратить расследование. Он об этом пожалеет. – Люазо встал и прошел через комнату.

– Сядь, дорогой, – сказала Мария. – Боюсь, ты напрасно теряешь калории.

– Я не мальчик на побегушках у Дэтта.

– А никто так и не думает, – сказала Мария, подумав о том, почему Люазо всегда кажется, что все угрожает его престижу.

– Дело девушки должно быть расследовано, – объяснил Люазо. – Именно поэтому я стал полицейским. Я верю в равенство перед законом. А теперь они пытаются связать мне руки. Это приводит меня в бешенство.

– Не кричи. – Голос Марии был спокоен. – Подумай, какое впечатление твои крики произведут на людей, с которыми ты работаешь.

– Ты права, – вздохнул Люазо. Мария любила его. Именно тогда, когда он чувствовал, что она сильно любит его, он охотно капитулировал. Она желала заботиться о нем и давать ему советы, ей хотелось, чтобы он стал лучшим преуспевающим полицейским в мире.

Мария сказала:

– Ты самый замечательный полицейский на свете.

Он улыбнулся:

– Ты имеешь в виду, что с твоей помощью я им буду.

Мария отрицательно покачала головой.

– Не спорь, – хмыкнул Люазо. – Я знаю, что у тебя в голове.

Мария тоже улыбнулась. Он действительно знал. Это было самым ужасным в их браке. Они слишком хорошо знали друг друга. Знать все – значит, не прощать ничего.

– Она была одной из моих девушек, – сказал Люазо.

Мария удивилась: Конечно, у Люазо были девушки, он не монах, но зачем рассказывать об этом ей?

– Одна из них? – произнесла она намеренно насмешливо.

– Не будь такой жутко хитрой, Мария. Терпеть не могу, когда ты поднимаешь одну бровь и говоришь таким покровительственным тоном. Одна из моих девушек, – повторил он медленно, чтобы ей было легче понять.

Люазо имел такой важный вид, что Мария почти хихикнула.

– Одна из девушек, работающих на меня в качестве информатора, – объяснил Люазо.

– Разве не все шлюхи это делают?

– Она не была шлюхой, она была интеллигентной девушкой, дающей первоклассную информацию.

– Согласись, дорогой, – проворковала Мария, – что ты был чуточку без ума от нее, – и вопросительно подняла бровь.

– Ты глупая корова, – сказал Люазо. – Бесполезно относиться к тебе, как к интеллектуальному человеческому существу.

Мария почувствовала себя шокированной этим выпадом, ржавое лезвие его ненависти оцарапало ее, хотя она всего лишь сделала доброжелательное, почти любовное замечание. Конечно, девушка вскружила голову Люазо, и он, в свою очередь, вскружил голову девушке. Гнев Люазо подтверждал этот факт. Но почему надо быть таким жестоким? Разве обязательно ранить ее, чтобы убедиться, что в ее жилах течет кровь?

Мария встала.

– Я ухожу. – И вспомнила, как Люазо однажды сказал, что один только Моцарт его понимает. Много времени спустя она пришла к выводу, что это похоже на правду.

– Ты сказала, что хочешь меня о чем-то попросить.

– Неважно.

– Конечно, важно. Присядь и расскажи.

Она отрицательно покачала головой.

– В другой раз.

– Почему ты должна относиться ко мне, как к монстру, только из-за того, что я не играю в ваши женские игры?

– Нет, – сказала она.

У Марии не было нужды жалеть Люазо. Он сам себя не жалел и редко жалел других. Он развалил их брак и теперь смотрел на него, как на поломанную игрушку, удивляясь, почему она не работает. «Бедный Люазо. Мой бедный, бедный, дорогой Люазо. Я, по крайней мере, могу построить все заново, но ты даже не знаешь, что такое ты сделал, что убило наш брак».

– Ты плачешь, Мария. Прости меня. Мне очень жаль.

– Я не плачу, и тебе не жаль. – Она улыбнулась. – Возможно, это всегда было нашей проблемой.

Люазо покачал головой, но как-то неубедительно.

Мария шла в сторону предместья Сен-Оноре, к своей машине, за рулем которой сидел Жан-Поль.

– Он довел тебя до слез. – сказал Жан-Поль. – Гадкая свинья.

– Я сама довела себя до слез.

Жан-Поль крепко обнял ее. Между нею и Жаном-Полем все было кончено, но прикосновение его рук было для нее как глоток коньяка. Она перестала себя жалеть и стала прихорашиваться, глядя себя в зеркало.

– Ты великолепно выглядишь. Я хотел бы тебя увезти и заняться с тобой любовью.

Было время, когда такие слова на нее действовали, но она уже давно поняла, что Жан-Поль редко хочет с кем-то заниматься любовью, хотя один бог знает, как часто он это делал. Но как приятно было услышать подобное признание после ссоры с бывшим мужем. Она улыбнулась Жану-Полю, и тот, взяв ее за пальцы своей загорелой рукой, повертел ее во все стороны, как скульптуру на вращающейся подставке, потом отпустил и схватился за рычаги управления машиной. Он не был таким хорошим водителем, как Мария, но сейчас ей не хотелось вести машину самой. Она откинулась назад и сделала вид, что считает Жана-Поля тем самым загорелым настоящим мужчиной, каким тот хотел казаться. Она рассматривала пешеходов и ловила завистливые взгляды. Вместе они являли собой идеальную картину современного Парижа: сверкающий автомобиль, раскованный привлекательный Жан-Поль в дорогой одежде и интересная женщина с ухоженной внешностью, ибо сейчас она была, как никогда, сексуально привлекательной. Склонив голову к плечу Жана-Поля, она чувствовала аромат его одеколона и роскошный запах кожаных сидений. Когда они с ревом неслись по площади Согласия, Жан-Поль переключил скорость, и у нее под щекой заиграли его мускулы.

– Ты его спросила? – задал вопрос Жан-Поль.

– Нет, – ответила она. – Я не могла. У него было неподходящее настроение.

– У него всегда неподходящее настроение, Мария. И никогда не будет подходящего. Люазо знает, о чем ты собираешься его попросить, и стремится создавать такие ситуации, чтобы ты никогда не решилась.

– Люазо не такой, – возразила Мария. Ей никогда не приходила в голову подобная точка зрения, но Люазо был умным и хитрым, так что, возможно, это и правда.

– Послушай, – сказал Жан-Поль, – в последний год в доме на авеню Фош проходили выставки, оргии с отклонениями, фильмы о голубых и все тому подобное, но Дэтт не имел никаких неприятностей с полицией. Даже когда там умирает девушка, неприятностей до сих пор все еще немного или вообще никаких. Почему? Потому, что он под защитой французского правительства. Почему его защищают? Потому, что происходящее в доме снимается на пленку и фотографируется для официальных досье.

– Не уверена, что ты прав. Дэтт намекает на это, но я не уверена.

– Ну, а я уверен, – сказал Жан-Поль. – Могу поспорить, что эти фильмы и фотографии находятся в распоряжении министерства внутренних дел. Вероятно, Люазо все их видел. Возможно, они каждую неделю устраивают просмотр для узкого круга. Может быть, Люазо видел фильм о нас с тобой не позже, чем через сутки после того, как тот был снят.

– Ты думаешь? – В ней поднялась волна страха, почти паники, ударившей как ток в два киловатта.

Большая прохладная рука Жана-Поля сжала ее плечо. Ей хотелось, чтобы он сжал еще крепче. Ей хотелось, чтобы он причинил ей такую боль, которая искупила бы все грехи. Она представила, как Люазо смотрит фильм в компании полицейских. Господи всемилостивый, этого не может быть. Пожалуйста, пожалуйста, Господи. Она вспомнила, что уже испытывала мучения от совершенных ею глупостей, но эта была самой ужасной из всех.

– Но зачем хранить фильмы? – спросила Мария, хотя и знала ответ.

– Дэтт отбирает людей, которые пользуются этим домом. Дэтт психиатр, он гений…

– Злой гений…

– Возможно, и злой. – Жан-Поль хотел быть объективным. – Возможно, он злой гений, но, собрав избранный круг людей, обладающих большим влиянием, имеющих большой вес и могущество в мире дипломатов, Дэтт может давать правильные оценки людям и предсказывать их поведение во всем, что они делают. Многие важные шаги французского правительства были предприняты благодаря дару предвидения Дэтта и его анализу сексуального поведения.

– Это подло, – сказала Мария.

– Таков современный мир.

– Вернее, современная Франция, – поправила Мария. – Гадкий человек.

– Он не гадкий, – не согласился Жан-Поль. – Он не отвечает за то, что делают другие люди. Он их даже не поощряет. Ведь его гости могли бы безукоризненно соблюдать правила приличия, и Дэтт был бы счастлив отмечать и анализировать их безупречное поведение.

– Voyeur.

– Он даже не voyeur. Странная история. Но именно странность делает это дело таким важным для министерства. И именно поэтому твой бывший муж не может изъять фильм, даже если бы и захотел.

– А как насчет тебя? – небрежно спросила Мария.

– Будь благоразумной, – сказал Жан-Поль. – Это правда, что я выполняю небольшие поручения Дэтта, но я не являюсь его confidant. У меня нет ни малейшего представления о том, что произошло с фильмом…

– Их иногда сжигают, – вспомнила Мария. – И очень часто их забирают люди, которых они касаются.

– Ты никогда не слышала о копиях?

Надежды Марии угасли.

– Почему ты не спросишь о фильме, который был снят о нас?

– Потому, что ты сказала: «Пусть они его хранят. Пусть показывают его каждую пятницу вечером». Ты так сказала.

– Я была пьяна, – сказала Мария. – Это была шутка.

– Шутка, за которую мы оба дорого платим.

Мария фыркнула.

– Тебе нравится мысль о том, что люди смотрят наш фильм. Это просто образ, который ты хотел бы воплотить. Великий любовник… – Она прикусила язык, чуть было не добавив, что фильм – единственное документальное доказательство его гетеросексуальности. – Люазо может изъять фильм, – сказала Мария, и хотя она была уверена, уверена, уверена, что Люазо не видел фильма, воспоминание о пережитом страхе оставалось. – Люазо мог бы достать его. – Отчаяние заставляло ее желать, чтобы Жан-Поль согласился с ней хотя бы в этом малозначительном вопросе.

– Но он не станет, – возразил Жан-Поль. – Не станет потому, что в нем замешан я, а твой бывший муж испытывает ко мне глубокую и нелогичную ненависть. Беда в том, что я могу понять, почему он так поступает: я недостаточно хорош для тебя, Мария. Вероятно, было бы лучше, если бы Люазо не ревновал тебя ко мне. Возможно, нам следует прекратить встречаться на несколько месяцев.

– Убеждена, что именно так и следует поступить.

– Но я не могу этого вынести, Мария.

– Какого черта не можешь! Мы не любим друг друга. Я для тебя только удобный компаньон, и у тебя столько других женщин, что ты просто не заметишь моего отсутствия. – Она начала презирать себя раньше, чем закончила предложение. Конечно, Жан-Поль тотчас же распознал ее мотив.

– Моя дорогая маленькая Мария. – Он легонько и несексуально коснулся ее ноги. – Ты отличаешься от других. Другие просто глупые девки, которые забавляют меня, как декорации. Они не женщины. Ты единственная настоящая женщина, которую я знаю. Ты женщина, которую я люблю, Мария.

– Сам мсье Дэтт, – сказала Мария, – мог взять фильм.

Жан-Поль свернул на обочину и остановился.

– Мы довольно долго играли в эту игру, Мария.

– В какую игру? – спросила Мария. Позади них водитель такси принялся жутко ругаться, как только понял, что они не собираются двигаться.

– Игра в то, как сильно ты ненавидишь Дэтта, – пояснил Жан-Поль.

– Я действительно его ненавижу.

– Он твой отец, Мария.

– Он мне не отец, это просто глупая история, которую он тебе рассказал из каких-то своих соображений.

– Тогда где твой отец?

– Его убили в 1940 году в Буйоне, в Бельгии, во время боев с немцами. При воздушном налете.

– Он был того же возраста, что и Дэтт.

– Как и миллионы других мужчин, – пожала плечами Мария. – Это настолько нелепая ложь, что не стоит и спорить из-за нее. Дэтт надеялся, что я проглочу эту историю, но даже он сам больше не упоминал о ней. Дурацкая ложь.

Жан-Поль неуверенно улыбнулся.

– Почему?

– О Жан-Поль! Почему! Ты же знаешь, как работает его маленький злой умишко. Я вышла замуж за важного человека из Сюртэ. Разве ты не понимаешь теперь, как удобно было бы заставить меня считать его моим отцом? Своего рода страховка, вот почему.

Спор утомил Жана-Поля.

– Ладно, пусть он не твой отец. Но я все же думаю, что тебе следует сотрудничать.

– Как сотрудничать?

– Делиться с ним информацией.

– Сможет он отдать фильм, если информация будет того стоить?

– Я могу его спросить. – Он улыбнулся. – Теперь ты разумна, любовь моя.

Мария кивнула, машина тронулась. Жан-Поль запечатлел быстрый поцелуй у нее на лбу. Таксист, увидев такое, издал клаксоном короткий запрещенный сигнал. Жан-Поль опять поцеловал лоб Марии, на этот раз несколько более страстно.

Огромная Триумфальная арка вырастала перед ними, когда они неслись по площади Звезды, как обмылки по кухонной раковине. Сотни шин скрипели в борьбе с центробежной силой. Поток вынес их на бульвар Великой армии. Транспорт замер по сигналу светофора.

Мужчина, ловко танцующий между машинами, собирал деньги, просовывая взамен газеты в окошки машин, его движения напоминали танец с веером. Когда сигнал светофора изменился, машины рванулись вперед. Мария развернула свою газету. Краска еще не высохла и размазалась под большим пальцем. Заголовок гласил: «Исчезают американские туристы». Там была фотография Гудзона, американского исследователя водорода. В газете говорилось о том, что, по сообщению американского посольства, он был руководителем проекта, связанного с замораживанием пищи, который назывался «Паркс». Ни лицо, ни имя человека ничего не говорили Марии.

– Есть что-нибудь интересное? – спросил Жан-Поль, который в это время состязался с «мини-купером».

– Нет, – ответила Мария, стирая типографскую краску с большого пальца. – В это время года никогда нет ничего интересного. Англичане называют это время глупым сезоном.