Значительная часть большого острова на Сене служит закону в той или иной форме. Здесь находятся префектура и суды, муниципальная и судебная полиция, камеры для подследственных и полицейская столовая. По будним дням лестницы полны юристов в чёрных мундирах, сжимающих пластиковые портфели и суетящихся, как вспугнутые тараканы. Но по воскресеньям Дворец правосудия безмолвен. Заключенные спят допоздна, и офисы пусты. Единственное движение создает жиденький поток туристов, которые с уважением взирают на высокие своды церкви Сен Шапель, щелкают затворами фотоаппаратов и дивятся несимметричной красоте здания. У дворца Луи Лепэна под открытым небом на солнце щебечут несколько сотен птиц в клетках и столько же их свободных товарищей в листве деревьев. Диких птиц привлекают просыпанные зерна и общее оживление. Здесь продают ростки проса, косточки для клюва и новые яркие деревянные клетки, колокольчики, качели и зеркальца. Старики со сморщенными руками щупают зерно, нюхают его, обсуждают и разглядывают на свет, как будто это лучшее бургундское вино.

К тому времени, когда я попал на рынок для встречи с Люазо, там царило оживление.

Я припарковал машину напротив ворот Дворца правосудия и пошел по рынку. С глухим прерывистым шипением часы пробили одиннадцать. Люазо стоял перед клетками с надписью «Саillе reproductrice» и, увидев меня, помахал рукой.

– Одну минутку, – извинился он, беря коробочку с надписью «Витаминизированный фосфат». Люазо прочел этикетку «Bicuits pouro iseaux» и сказал: – Это я тоже возьму.

Женщина за столиком посоветовала:

– «Melange saxon» очень хорош, он самый дорогой, но зато и самый лучший.

– Только пол-литра, – сказал Люазо.

Она отмерила зерно, тщательно завернула его и перевязала пакет. Люазо сказал мне:

– Я его не видел.

– Почему? – Я шел с ним через рынок.

– Его перевели в другое место. Не могу узнать, кто разрешил перевод и куда его перевели. Клерк из архива говорит, что в Лион, но это не может быть правдой. – Люазо остановился перед старой ручной тележкой с зеленым просом.

– Почему?

Люазо ответил не сразу. Он взял росток проса и понюхал его.

– Его перевели, этот факт. Какие-то указания сверху. Возможно, они хотят использовать какой-нибудь «juge d'instruction», который поступит так, как ему велят. Или, может быть, они уберут его с дороги до завершения enquetes officieuses.

– Вы не думаете, что его перевели для того, чтобы осудить втихомолку?

Люазо помахал женщине, стоявшей за прилавком. Та медленно прошаркала к нам.

– Я разговариваю с вами, как со взрослым, – рассердился Люазо. – Вы же на самом деле не ждете, что я отвечу, правда?

Он повернулся и пристально посмотрел на меня.

– Возьму-ка я лучше проросшего зерна, – сообщил Люазо женщине. – Канарейка моего друга выглядела не слишком здоровой, когда я в последний раз ее видел.

– Джой хорошо себя чувствует, – возмутился я. – Оставьте его в покое.

– Поступайте, как знаете, – фыркнул Люазо, – но если он сильно похудеет, то сможет пролезть между прутьями клетки.

Я оставил последнее слово за ним. Он заплатил за просо и прошел мимо груды новых пустых клеток, пробуя прочность прутьев, постукивая по деревянным стенкам. На рынке продавались всевозможные птицы в клетках. Им давали зерно, просо, воду и косточку для клювов. Им подстригали коготки, и они были защищены от хищных птиц. Но пели те птицы, что сидели на деревьях.