Бренда Дин Пол (1907-1959) была первой английской опийной наркоманкой 1930-х годов, которая при жизни стала знаменитостью благодаря своей зависимости от наркотиков. Она была одной из тех «молодых дарований», которую увековечила в своих ранних романах Ивлин Во (1903-1966). Бренда Дин Пол родилась в Найстбридже, ее отцом был баронет, а матерью – польская пианистка, которая в свое время подавала большие надежды. Начиная с семнадцати лет, Бренда Дин Пол в составе актерской труппы побывала в Париже, на Таити и в США. Незадолго до смерти она произвела большое впечатление на писателя и драматурга Энтони Пауэлла (1905-2000) в главной роли пьесы Фирбенка «Принцесса Зубарова». К несчастью, она стала олицетворением двух аспектов наркомании, которые в середине ХХ века получили новое развитие. Она была знаменитостью, пристрастившейся к наркотикам, чье поведение воспринимали как вызов патриархальному обществу, и наказывали за это соответствующим образом. Бренда Пол впервые попробовала нелегальный наркотик – щепотку кокаина – на вечеринке в мастерской парижского художника в 1920-х годах. Она вспоминала, что результат был совсем не таким, какого она ожидала. Никакого радостного возбуждения, ни бьющей через край энергии. «Просто ощущение, что мне вдруг напрочь отрезали верхнюю часть головы – как верхушку вареного яйца». Вскоре после неудачного любовного увлечения и упадка сил ей назначили в парижской клинике лечение морфином, а когда вернувшись в Лондон, она страдала от абстинентного синдрома. «Меня заливал холодный пот – настолько болезненный, что я едва могла вынести прикосновение простыни. Тело ныло одной нарастающей болью, из носа и глаз лило, как при сенной лихорадке. Но что было гораздо хуже физической боли, – это невыносимая депрессия и смертельный страх». Она попробовала лечиться и скоро стала получать поддерживающие дозы.

Затем, после того, как она подделала рецепт на морфин и получила героин одновременно у нескольких врачей, Бренду Пол обвинили сразу по семи статьям за нарушение закона об опасных наркотических средствах. Городской суд наложил штраф в 50 фунтов стерлингов и постановил, что в течение трех лет она будет жить там, где укажет судья. Это означала, что прежде чем переехать, ей нужно было получить разрешение суда. Адвокат предупредил, что она должна жить в доме своего врача, иначе ее поместят в тюремную больницу Холлоуэй. После того, как Бренду Пол обследовал сэр Уильям Уиллкокс из министерства внутренних дел, ее положили в частную лечебницу. Несомненно, что она консультировалась с Делевинем о степени предоставленной ей свободы. Бренде Пол запретили жить рядом или с кем-либо из ровесников, а также вместе с лицами, к кругу которых она принадлежала в прошлом. Через несколько месяцев она сбежала в Париж, но не смогла найти наркотики и скоро попала в больницу. Новости, что она находится во Франции, вызвали бурную реакцию.

«Мой жених в спешке уехал из Лондона, и его продвижение объявляли по радио примерно так: «Жених Бренды отбывает в Кройдон». «Он приехал в Кройдон и сел на самолет». «Он пролетает Францию». Он в Ле Бурже». Он сел в автомобиль». «Он въезжает в Париж». «ОН В БОЛЬНИЦЕ»… Несчастные служащие британской больницы Хертфорд чуть не сошли с ума, отвечая на все запросы. Одновременно звонили из газет «Стар», «Стандарт», «Ивнинг Ньюс», «Дейли Экспресс», «Дейли Мейл», Дейли Геральд», Дейли Скетч», «Дейли Миррор»: «Можно мне поговорить с Брендой?», «Что вы можете сказать нам о Бренде?»… полиция была вынуждена сдерживать напор толпы, желавшей взглянуть на сенсационную «английскую мисс». Мне стало плохо и страшно».

Когда она переехала в отель, журналисты тут же прознали, и в номере беспрестанно звонил телефон, а в коридорах плотными рядами выстроились репортеры.

В 1932 году Бренду Пол вновь арестовали за незаконное хранение морфина, и другой городской судья, Морган Гриффитс-Джонс (1876-1939) осудил ее на семь дней заключения в тюрьме Холлоуэй. В сентябре ее взяли под стражу. Судья сказал, что приговаривает ее к одному месяцу принудительного лечения и что в течение шести месяцев он будет продлять срок, а если она не будет вести себя подобающим образом и не выполнять указания врачей, он позаботится о том, чтобы ее посадили в Холлоуэй. Ее лечили в психиатрической клинике Норвуда под присмотром врача, который по признанию Бренды Пол, сделал для ее морального и физического восстановления больше, чем кто-либо другой. Она почувствовала, что сможет здесь вылечиться навсегда. Однако ошибочные действия суда сделали напрасными искусство врача и усилия пациентки. За два дня до очередного судебного заседания Бренде Пол пришлось оказать неотложную стоматологическую помощь: и врач, и дантист уверяли, что она не может предстать перед судом. Но Гриффитс-Джонс усмотрел в этом некую уловку. Он категорически заявил, что не потерпит никаких оправданий от дерзкой молодой женщины, которую он приговорил к шести месяцам принудительного лечения. Врач клиники вызвался принести ее на носилках, чтобы суд удостоверился в состоянии пациентки, однако Гриффитс-Джонс был слишком возмущен. Чтобы доставить ее в зал суда, послали полицейского врача с двумя детективами, После осмотра Бренды Пол врач не позволил вынести Бренду Пол из клиники. Несмотря на обращение в министерство внутренних дел, приговор Гриффитса-Джонса вступил в силу – Бренду Пол перевели в тюрьму Холлоуэй, где начальник отчитал ее. «Вы поступили сюда на шесть месяцев, и чем раньше вы поймете это, тем лучше будет для вас. Я предупреждаю, что мы не станем терпеть ваши хитрости. Вы осужденная – такая же, как все… и для вас не будет делаться исключения».

Дело Бренды Дин Пол вели прямолинейно и глупо, с применением карательных методов. В 1938 году Инспекция общественного здравоохранения Голландии советовало Министерству юстиции:

«борьбу против наркозависимости необходимо проводить совершенно другим способом, ее нужно рассматривать с гуманистической точки зрения. Следует не преследовать наркоманов, поскольку это приведет их к нелегальным торговцам, а предложить этим людям помощь. Наркоманы являются не преступниками, а моральными калеками, слабовольными людьми, большинство которых приобретают наркозависимость не по своей воле и не могут самостоятельно подавить свое влечение… Вместе со способами определения таких людей, необходимо найти путь для предоставления им программы лечения, последующей поддержки и возвращения в общество, как уже было сделано со многими другими… Государственные средства таким образом будут тратиться более эффективно, чем на выработку дорогого и сложного механизма контроля, предназначенного для преследования наркоманов, аптекарей и пациентов, но не для решения самой проблемы».

После апелляции Бренду Пол освободили, несмотря на широкие социальные протесты. Ее жизни была разрушена, как дурной славой, так и наркотиками. Ей надоедали броскими, мстительными газетными заголовками: «Наркотики или сумасшествие и смерть», «Бренда Дин Пол сойдет с ума и умрет, если не будет получать все большие дозы наркотиков», «Девушка из общества прожила без наркотиков пять месяцев в тюрьме, но умрет без них в роскошной частной клинике». Она стала вести себя так, словно хотела принести себя в жертву общественному мнению. «Вред от признания и славы в раннем возрасте заключается в том, что люди, пользующийся дурной репутацией, почти всегда начинают исполнять свою роль и становятся лицемерами», писал Оден, имея в виду Кокто. Несмотря на неоднократные нарушения общественной морали, Бренда Пол не заслуживала сурового наказания и принудительного лечения, которое ей, к тому же, не помогло. Эта женщина была удобной мишенью для журналистов, искавших сенсационные и скандальные материалы, она удовлетворяла аппетиты обывателей, смаковавших унижение красивой и обаятельной натуры. Ее дело привлекало внимание пуритан, чей мрачный и унылый менталитет не переносит радостей жизни, но жиреет на человеческих несчастьях.

Количество осужденных за нарушение анти-опиумного законодательства постепенно упало со 184 в 1921 году до шести в 1938 году. После начала Второй мировой войны оно возросло до 201 в 1941 году и 256 в 1944. Рост объяснялся более жесткой деятельностью полиции в Ливерпуле, увеличением числа китайских моряков в определенных портах и заходом в британские порты кораблей с грузами нелегального дальневосточного опия, предназначавшегося для США. Генри Спир по прозвищу «Бинг» (1928-1995), пришел в Департамент опасных наркотических средств в 1952 году, а в 1977 году стал его главой. По информированности в области употребления наркотиков в Британии он не имел себе равных. По словам Спира, в конце 1930 годов в Лондоне существовал очень узкий и тесный круг героиновых наркоманов, три лидера этого круга часто посещали Европу, где и приобрели зависимость. Оттуда они доставляли героин для остальных наркоманов. После ареста одного из них (по возвращении из Парижа с шестью граммами наркотика) круг наркоманов, деятельность которого никогда не была обширной, распался. Большая часть предвоенных героиновых наркоманов имело высокое положение в обществе. Они встречались в аптеках и приемных хирургов, но различные группы почти не общались между собой. Несмотря на то, что их члены часто брали друг у друга наркотик взаймы, доказательств широкой продажи героина не существовало. В 1938 году было известно 519 человек с зависимостью от опиатов – 246 мужчин и 273 женщины.

В 1946 году имелось 146 наркоманов с зависимостью от опиатов и 219 наркоманок. В их число входили восемьдесят два врача, один дантист, один ветеринар, три аптекаря и некоторое количество тех, кто пристрастился к опиатам после лечения. Были известны двадцать случаев подделки рецептов, но большинство наркоманов получали наркотик легально, по назначению врача. Среди врачей-наркоманов были доктор Уильям Хьюберт (1904-1947), бывший психотерапевт в тюрьме Вормвуд-Скрабс (1934-1939) и сумасшедшем доме для уголовных преступников в Бродморе (1945-1946). В 1938 году Хьюберт вместе с Норвудом Истом составил специальный отчет по преступности для министерства внутренних дел, но в течение нескольких лет его карьеру погубил морфин. В январе 1947 года его вместе с молодой женщиной нашли без сознания в квартире в Челси, а через два месяца Хьюберт умер у себя в ванной от отравления барбитуратами и хлоралом.

Казалось, что незаконный оборот наркотиков в тот период находился под контролем. Из 129 осужденных за контрабанду опиума или индийской конопли в 1949 году было только четыре европейцы: два англичанина, один голландец и один бельгиец.

Китайские моряки ввозили небольшие порции опиума для собственного использования или для своих соотечественников, живших в портовых городах. Однако черный рынок наркотиков менялся незаметно для постороннего взгляда. Конец 1940-х годов был периодом, когда в Британии распространилась коррупция. Прибыли от незаконных поставок наркотиков начали расти вместе с волной преступлений, вызванных строгим правительственным контролем над потребительским рынком. Нормирование продовольствия, одежды, горючего и сырьевых материалов, а также контроль над импортом и экспортом валюты и ценных бумаг продолжался до начала 1950-х годов. Эти меры способствовали увеличению противоправных действий – примерно так же, как во времена «сухого закона» в США в 1920-х годах. Люди любого возраста и положения научились доставать все, что им требовалось. Мелкие жулики наживали небольшие состояния, снабжая товарами законопослушное население. Это был расцвет спекулянтов, черного рынка и «среднего человека», стремящегося уйти из-под государственного контроля. Британию захлестнула волна правонарушений. В 1947 году было предъявлено более 30 тысяч обвинений в нарушении законов, регламентировавших распределение потребительских товаров. Ограничения на перемещение валюты создали новый вид преступлений – количество обвинений в нарушении валютного законодательства возросло с 322 в 1946 году до 4583 в 1948. В том же году британские железнодорожные компании потеряли от краж 3 миллиона фунтов стерлингов (в основном, уносили чашки и полотенца из пассажирских вагонов). Уровень преступности вырос настолько, что если в 1937 году было зарегистрировано 266 265 подсудных дел, то в 1948 году их было уже 522 684. Посетив в 1949 году Французскую Ривьеру, Нэнси Митфорд (1904-1973) отмечала, что в Каннах полно английских пролетариев в «роллс-ройсах» и роскошных яхтах – это были дельцы черного рынка с настоящим выговором рабочего класса, а не военные летчики. Эти события обеспечили социальную и экономическую основу для распространения наркотиков в Британии.

В 1930-х годах количество ежегодных обвинений в нарушении законов о каннабисе редко превышало шести, самое большое число дел было зарегистрировано в 1938 году – восемнадцать случаев. Количество лиц, осужденных в Британии за незаконное хранение конопли, увеличивалось следующим образом: 1945 год – четыре человека, 1946 – одиннадцать, 1947 – сорок девять, 1948 – пятьдесят один, 1949 – шестьдесят один, 1950 – восемьдесят девять. В 1949 году сэр Норвуд Ист сказал, что индийскую коноплю провозят индийские, арабские и негритянские моряки, а из доков она распространяется до Восточного Лондона. В конце 1940-х годов центрами поставок каннабиса становятся районы Кейбл-Стрит в Степни (общественный центр Лондонского порта) и Олд-Монтагю-Стрит, находившийся в нескольких кварталах к северу от Уайтчепел. Контрабандой индийской конопли занимались торговые моряки из Сьерра-Леоне, Гамбии, Нигерии и Сомали вместе с недавними иммигрантами из английских колоний в Карибском море, хотя один из исследователей заметил, что в 1955 году, что наркотическая опасность явно преувеличивалась в том, что касалось Степни. Английский писатель Колин Макиннс (1914-1976) в 1956 году пришел к выводу, что чернокожие, мальтийцы, киприоты и британцы – все внесли свою долю в торговлю женщинами, мальчиками, наркотиками и мелкую уличную преступность. Но когда ловили и наказывали чернокожих, воскресные газеты уделяли им гораздо больше внимания, чем местным правонарушителям. В странах Африки и Карибского бассейна коноплю можно было легко приобрести, а ее курение считалось незначительным проступком. Молодежь пробовала ее примерно в том же возрасте, что и европейцы – табак. Иммигранты из этих стран, которые привыкли курить коноплю, неохотно расставались со своей привычкой, так как официально разрешенные способы интоксикации были для них дорогими и неудобными. Такие курильщики не понимали причин запрещения и воспринимали его с раздражением (а также с намерением нарушать закон) – таким же, как английский алкоголик воспринял бы «сухой закон» в Бомбее. К 1947 году каннабис курили в районе Сохо. Бернарда Копса (род. 1926) впервые познакомил с индийской коноплей друг-пианист, который «часто подходил к полицейскому, держа во рту сигарету с марихуаной. «Разрешите прикурить». Он говорил, что это лечебные сигареты от астмы… Так я начал курить «травку», «ганжу», «дурь», «косяки» или марихуану. Мы всегда называли одну и ту же вещь многими именами. Еще мы называли ее «дерьмом», потому что парни, которые подсели на «снежок» – кокаиновые и героиновые наркоманы – и «ширяльщики» не получали от «мастырок» никакого удовольствия, а следовательно марихуана был для них «дерьмом». Эти ребята всегда были уверены, что мне нужно следовать по их пути. Как религиозные фанатики. «Начинаешь с бензедрина, потом куришь травку, а потом колешься. Вот увидишь, так и будет».

Копс решил, что анаша была запрещена, потому что правительства всего мира стремившиеся к угнетению своих народов, не хотели, чтобы люди были счастливы и знали слишком много. При нем в 1950 году в Сохо начали появляться битники. Он пришел к выводу, что его знакомые, покончившие самоубийством с помощью наркотиков, были просто люди, не желавшие мириться с посредственностью.

В 1950 году в Саутгемптоне был арестован корабельный стюард с каннабисом, спрятанным в плитках шоколада. Таким образом британские власти столкнулись с субкультурой индийской конопли и поняли, что ее употребление больше не ограничивается чернокожими. На допросе стюард показал, что приобрел наркотик в лондонском «Клубе одиннадцати». 15 апреля полиция совершила налет на этот частный танцевальный клуб. Там находилось более 250 человек. У десяти изъяли анашу, в клубе нашли двадцать три упаковки конопли, несколько сигарет с марихуаной, пакетик кокаина и пустую ампулу из-под морфина. Все задержанные были в возрасте от 22 до 27 лет, но в отличие от прежних дел, связанных с каннабисом, негр был только один. Трое задержанных оказались американскими моряками. После рейда в «Клуб одиннадцати», Столичная полиция продолжила расследование. В результате, июльским вечером 1950 года восемь полицейских совершили облаву в танцевальном зале «Парамаунт» на Тоттенхем-Корт-Роуд и обыскала находившихся там 500 человек. Детектив-сержант Джордж Лайл из Скотланд-Ярда сообщал, что мужчины, в основном, были цветными, а женщины белыми.

«За хранение индийской конопли были арестованы восемь цветных. Несколько человек во время рейда вели себя взволнованно и истерично. Один из них укусил двух полицейских и одного гражданского. На суде он совершенно серьезно утверждал, что укусил их, потому что они укусили его первыми. Так как впоследствии все эти люди вели себя мирно и спокойно, мы полагаем, что во время рейда они находились под воздействием индийской конопли. При обыске на полу были найдены 20 пакетиков конопли и несколько ножей. В женском туалете обнаружено большое количество презервативов».

Полиция считала, что марихуана разлагающе действовала на молодых девушек, посещавших лондонские джазовые клубы и общавшихся с неграми, в результате чего, они могли заниматься проституцией, чтобы заплатить за наркотик.

После этих двух рейдов в Лондоне стало почти невозможно достать индийскую коноплю, и это повлекло за собой значительные последствия. В мае 1951 года из больничной аптеки в графстве Кент украли 3120 таблеток героина, 144 грамма морфина и 2 унции кокаина. В сентябре Лайл с коллегами узнали, что человек по имени Марк продает в Уэст-Энде тяжелые наркотики. Молодая женщина-детектив, одетая по моде поклонниц «бибоп» – джинсы, короткая стрижка – выявила Марка и вошла в круг его знакомых, а затем посещала с ним дешевые клубы и кафе. В результате расследования Марк (чье настоящее имя было Кевин Патрик Сондерс) был арестован. Оказалось, что он работал в ограбленной больнице и входил в число подозреваемых. Полиции удалось определить четырнадцать человек, которые покупали у него наркотики: из них только двое были известны полиции как героиновые наркоманы, остальных знали как курильщиков марихуаны или кокаинистов. Всего министерство внутренних дел определило двадцать шесть героиновых наркоманов, связанных с Марком. Десять из них к 1967 году умерли. Еще тридцать шесть случаев, ставших известными министерству после 1957 года, имели прямую связь с бывшими клиентами Марка. Большинство новых наркоманов, клиентов Марка, покупали наркотики у нелегальных поставщиков, хотя свободно могли получить рецепты у врача. Причины этого важны для объяснения последующего распространения наркомании. Некоторые наркоманы полагали, что если покупать наркотики на черном рынке, зависимость не будет слишком сильной. Другие отказывались признать свою наркозависимость или боялись огласки, что произошло бы при официальной регистрации. В некоторых случаях поведение наркоманов определяло желание нарушать общественные нормы морали. Своим героиновым наркоманам Марк продавал также кокаин, а те использовали наркотик или сам по себе, или для снятия вызываемой героином сонливости. Одновременное употребление и кокаина, и героина одновременно являлось характерной чертой Британии в 1950-х годах. В США такая практика была менее распространена.

Статьи об индийской конопле напечатали «Дейли Телеграф» (28 августа 1951 года) и «Ивнинг Стандарт» (5 сентября 1951 года). Суд в Олд-Бейли над выходцем с Карибских островов, который снабжал каннабисом двух провинциальных несовершеннолетних девушек, вызвал больной общественный резонанс, ему была посвящена серия статей в «Дейли Экспресс» (26-29 ноября). Подобные случаи разожгли интерес к книге «Индийская конопля. Социальная угроза» (1952), которая имела необычную историю. Ее автор, Дональд Джонсон (10903-0978) работал врачом в Кройтоне, затем снял в аренду гостиницу в Оксфордшире. Бывший менеджер Джонсона открыл неподалеку паб, и в течение 1950 года многие гостиничные служащие перешли туда работать. У Джонсона были другие неприятности, и в результате у него и его жены стал развиваться психоз. Супруги считали, что все их клиенты являются частными сыскными агентами, что все комнаты напичканы подслушивающими устройствами, что почтальон крадет их письма с целью шантажа и тому подобное. Джонсон начал видеть сексуальные сны, его жена стала заигрывать с мужчинами и принимать в их присутствии неприличные позы. После того, как их умопомешательство стало очевидным, семья и соседи обратились в полицию. Чету Джонсонов поместили в сумасшедший дом. Первые несколько недель Джонсон думал, что его похитили иностранные бандиты или шпионы. По мере того, как он приходил в себя, Джонсон начал подозревать, что этот случай был результатом отравления каннабисом, который подбрасывали конкуренты или банды наркодельцов. Такова была предыстория его книги, в которой обличалась индийская конопля. Вскоре после ее издания Джонсон стал членом парламента от консервативной партии. Ни история публикации, ни содержание «Индийской конопли» не внушают доверия.

Спир полагал, что события 1950-1952 годов выявили первые признаки наркотической субкультуры в Великобритании. До вторжения на сцену Марка в Уэст-Энде героин не встречался или почти не встречался, однако его появление совпало с нехваткой каннабиса. В результате многие курильщики марихуаны перешли на героин или кокаин. Таким образом, лондонский подросток, родившийся в 1934 году и начавший курить индийскую коноплю в джазовых клубах в возрасте шестнадцати лет, в августе 1952 года оказался первым человекам, арестованным за хранение каннабиса, а в 1956 году был занесен в списки министерства внутренних дел как героиновый наркоман. В 1965 году он умер, подавившись собственной рвотой. В 1950 годах иммигрантка из Западной Африки Франсез Такер по прозвищу «Королева конопли» организовала процветающий канал поставок каннабиса из Гамбии в Манчестер и Лондон, где она проживала. Ее убийство в Ист-Сайде так не было раскрыто полицией, которая в то время достаточно плохо работала по наркотикам. В 1955 году Колин Макиннс находился в одном из отвратительных игорных домов в Ист-Энде, когда туда нагрянула полиция. В участке его избили и через несколько дней предъявили в обвинение в хранении пакетика с каннабисом и самокрутки с марихуаной. Ему намекнули, что с помощью взятки обвинение можно если не снять, то смягчить, но он отказался. Когда Макиннса в третий раз вызвали в городской суд, ему предъявили и каннабис, и самокрутку, которые, по его предположению, взяли из конфискованных наркотиков. В то время обычным наказанием за первый арест за хранение марихуаны был штраф от 15 до 25 фунтов стерлингов, если обвиняемого не уличали в продаже наркотика. Повторное обвинение влекло за собой тюремное заключение. В отличие от десятерых человек (преимущественно негров), которых арестовали вместе с ним и осудили в городском суде, Макиннс мог позволить себе слушание в суде высшей инстанции, где его оправдали. По словам писателя, обвинители просто не подготовилась к заседанию. Поэтому когда их спрашивали, что он сказал во время ареста, где стоял и во что был одет – обычные вопросы в суде – полицейские просто противоречили друг другу.

Появление наркотической субкультуры среди небольшого количества молодых англичан в 1950-х годах было феноменом как социальным, так и подражательным. Растущая популярность не до конца созревшего психоанализа внесла свой вклад в идею о том, что люди, подверженные неврозам, более интересны, оригинальны или умственно развиты. Вспоминая начало 1950-х годов, Копс говорил, что настала эпоха «богемы по выходным».

«Большинство парней, которых я знал, мечтавших стать писателями и художниками, так и не стали ими… Они были неспособными, не смогли пристроиться, они были ничем… Для ветеранов Сохо настали тяжелые времена. Некоторые пытались приспособиться к новой среде кофейных баров, стали известными личностями, рассказывавшими старые глупости новым неудачникам. Они чинили суд, вокруг них устраивали шумиху, но они оставались жалкими личностями. Большинство из них умерли в неизвестности и одиночестве, в какой-нибудь убогой комнате, и через несколько дней о них забывали».

Кофейные бары Сохо были эквивалентами голливудских джазовых клубов. Главный герой романа Колина Макиннса «Абсолютные новички» (1959), подросток, от чьего лица ведется повествование, считал, что когда-нибудь о «благословенных пятидесятых» обязательно будут писать мюзиклы. Клубы в Сохо, где продавались наркотики, приводили его в восторг. «Великое преимущество мира джаза в том, что никого – абсолютно никого – не волнует, каково общественное положение новенького, какого цвета у него кожа, сколько он зарабатывает, парень он или девушка, гомосексуал он или бисексуал, или что он из себя представляет… Там встречаешь всяких людей, они могут предложить тебе разные пути, но все ведут себя на равных».

В США после 1945 года героин ассоциировался с лишениями городской жизни и расовой дискриминацией, но этого никогда не происходило в Шотландии до конца 1960-х годов и в Англии до 1970-х. В 1965 году в больнице Кейн-Хилл города Коулсдон, графство Сюррей, открылось отделение Солтера, занимавшееся лечением героиновых наркоманов. Главный психиатр этого отделения в 1967 году пришел к следующему выводу.

«В большинстве случаев в Британии к героиновой наркомании приводило не человеческая нищета в условиях трущоб, не разбитые или распавшиеся семьи, не отсутствие образования и соответствующих жизненных перспектив, не общие «собачьи» условия жизни. Молодые наркоманы – это выходцы из нижних или верхних слоев среднего класса. Они редко совершали правонарушения, за исключением «незаконного хранения наркотиков» или подделки рецептов. Некоторые вели на удивление стабильную жизнь и, как правило, не были отвергнуты семьей. В большинстве случаев их интеллект выше или гораздо выше среднего, и при знакомстве с ними создается впечатление утерянных возможностей… молодые наркоманы часто своеобразны в одежде и поведении. Кажется, что они хотят привлечь к себе внимание и получить признание. Им чужды ортодоксальность, подчинение нормам, мирская суета, буржуазные стремления к крыше над головой и семейной жизни. С этим ничего нельзя поделать, нас рождают в этом печальном и прогнившем мире, не спрашивая, хотим ли мы этого, поэтому мы можем достичь лишь собственного восприятия и существования в этом мире. Здесь явно прослеживается влияние Сартра ».

Кеннет Лич соглашался с тем, что до конца 1960-х годов «культ иглы» не затронул большого количества молодежи из рабочего класса.

Огромная международная бюрократическая машина продолжала свои попытки уничтожить молодежную наркотическую культуру. В 1946 году ответственность Лиги Наций по ограничению наркомании взяла на себя Организация Объединенных Наций. В 1949 году Всемирная организация здравоохранения (ВЗО) возродила довоенную американскую инициативу запретить во всем мире производство и употребление героина. Ее сторонники утверждали, что такой запрет поможет искоренить нелегальные поставки наркотика, поскольку весь обнаруженный героин будет незаконным. В 1959 году ВЗО единодушно рекомендовала всем странам мира прекратить производство и импорт героина. В том же году две британские компании изготовили 109 килограммов этого наркотика, что составляло 69 процентов всего мирового производства. 23 килограмма из общего объема импорта (27 кг) поступили в Канаду, где по некоторым оценкам имелось пять тысяч героиновых наркоманов. В Британии этот наркотик использовался для лечения некупирующегося кашля и маточной инерции, а также в случаях неизлечимого рака. В 1954 году ООН призвала все правительства прекратить производство, импорт и экспорт героина, за исключением некоторого количества, необходимого в научных целях. Хотя Британская медицинская ассоциация немедленно приняла резолюцию против этого предложения, медицинский консультативный комитет Министерства здравоохранения согласился с намерением британского правительства придерживаться политики ООН. Кабинет Идена отказался бросить вызов воле 54 других государств и в начале 1955 года объявил, что после декабря того же года не будет продлять лицензии на производство героина. Лорд Элибенк (1879-1962), которого при ухудшении здоровья лечили героином, сразу же провозгласил кампанию, направленную против этого запрета. В мае знаменитый врач, лорд Хордер, публично осудил политику правительства: «Героиновая наркомания почти неизвестна в Великобритании, поэтому трудно понять, почему бюрократические действия… должны препятствовать облегчению страданий больных». В июле, после неудачной встречи с министром внутренних дел Британская медицинская ассоциация возглавила мощное движение протеста против этого запрета.

Намерения правительства осудил бывший лорд-канцлер, граф Джовитт (1885-1957), который 13 декабря 1955 года открыл по этому поводу парламентские дебаты. Джовитт настаивал на том, что запрет легального производства героина увеличит опасность его незаконного производства, которого до этого времени в Британии не существовало. Он отметил, что за шесть лет, в период с 1946 по 1951 год в Англии было конфисковано всего шесть граммов этого наркотика, а в США за один только 1951 год – 28 870 граммов. Джовитт сомневался в оправданности решения полностью запретить героин согласно закону об опасных наркотических средствах 1951 года. Тот факт, что официально произведенный в Британии героин экспортировался в Канаду, привел к упрощенному предположению, что им снабжали пять тысяч наркоманов этой страны. Контрабанда наркотика через Францию и США во внимание не принималась. Канадское правительство однако понимало, что кражи легально импортированного героина из аптек и больниц мало влияли на обширный черный рынок наркотиков в этой стране. Вмешательство Джовитта – особенно его сомнения в юридической оправданности запрета – привели к тому, что предложение о запрете было отозвано.

Джовитта поддержали несколько пэров Англии, имевших медицинское образование. Лорд Уэбб-Джонсон (1880-1958) сказал, что Британии удивительно повезло в том, что удалось избежать пристрастия к веществам, формирующим зависимость. Лорд Амулри (1900-1983) советовал не придерживаться неверного и опасного пути запретительства. Он отметил, что правительство впервые вмешалось в лечение, которое врачи назначают своим пациентам. Хотя лорд Амулри редко использовал героин в своей практике, сам он употреблял наркотические капли при приступе неконтролируемого кашля. Однако некоторые врачи-члены Палаты лордов поддержали запрет. Лорд Уэйверли, начальник Делевиня в Министерстве внутренних дел, участвовал в разработке законодательства против каннабиса. Он выступал против запрещения героина поскольку исповедовал прагматический подхода к проблеме, но в общем и целом его позиция – как и многих других – была основана на антиамериканизме. Некоторые общественные классы, в том числе политические, с завистью относились к процветанию США и опасались, что они отберут у Британии роль лидера англо-говорящего мира. В тот период Колин Макиннс полагал, что антиамериканские настроения были явным признаком поражения, однако многие британские общественные институты были ослаблены, а их лидеры деморализованы и обижены на Соединенные Штаты. В декабре 1955 года состоялась частная встреча членов Объединенного комитета Палаты общин по внутренним делам и здравоохранению. На ней сэр Роберт Бутби (1900-1986), рядовой член парламента от консервативной партии, заявил, что Британия поддается давлению СЩА, и именно поэтому пресса решительно выступает против запрета героина. Специалисты-медики также были против запрета, потому что придерживались подобных антиамериканских настроений. Английский специалист, доктор Джон Дент (1888-1962) использовавший для лечения наркоманов апоморфин, говорил, что английский черный рынок опасных лекарственных средств самый маленький в мире, а американский – самый крупный. Он предупреждал, что если Британия последует примеру США и запретит производство героина для внутреннего использования, то ее черный рынок вырастет до размеров американского. Дент рассматривал запрещение героина как подарок наркодельцам. По словам его американского пациента, Уильяма Берроуза, которого Дент успешно лечил в 1956 году, он был меньше всего похож на параноика и обладал теплотой и доброжелательностью истинного англичанина. Берроуз вспоминал, что Дент как-то в разговоре упомянул о «скверной» деятельности американских торговцев наркотиками, не желая употреблять резкое слово, которое он на самом деле имел в виду – «губительной деятельности».

Юридические советники правительства подтвердили, что законодательная основа для запрещения производства героина отсутствует. Секретарь кабинета министров, лорд Норманбрук (1902-1967), предложил компромиссное решение, при котором правительство не будет запрещать изготовление героина, но наложит запрет на импорт и экспорт наркотика (на что оно имело право). Предложение Норманбрука было принято. Британия была не единственной страной, в которой продолжалось производство героина. На его медицинском и научном применении настояли Албания, Бельгия, Франция, Венгрия, Италия, Кувейт, Голландия и Румыния. Австрия запретила медицинское использование героина еще в 1946 году (возможно, под давлением США), но у нее оставались запасы наркотика. Канада запретила импорт с января 1955 года, но продолжала использовать запасы, как и Дания, Эквадор, Ирландия, Португалия и Уругвай.

В 1957 году сэр Адольф Абрахамс самодовольно заявил в «Британском журнале наркомании», что в Британии якобы не существует каких-либо свидетельств наркозависимости, а в любой части мира таких свидетельств очень мало (если они вообще были убедительны). Абрахамс был далек от действительности. Начиная с 1951 года возникли новые, тревожные тенденции в употреблении и общественной атмосфере вокруг героина и кокаина. Более того, эти тенденции еще в 1955 году признал Отдел по борьбе с наркотиками министерства внутренних дел. Система, господствовавшая более тридцати лет после отчета Роллстона, стала изживать себя. Она никогда не была безупречной. Назначение больших количеств наркотиков доктором Джозефом Хиршманном и доктором Джеральдом Кинланом было описано в главе 8. Доктор Маркс Рипка (1903-1976) из Финчли и доктор Джозеф Рурк (1892-1960) из Кенсингтона сознательно выписывали излишки героина пациентам, которые снабжали ими других наркоманов. Одним из клиентов Рурка был музыкант родом из Нигерии по имени Бродерик Уокер (1928-1955), умерший от передозировки героина в Мейда-Вейл. Деятельность Уокера напоминала существование героинового наркомана из Лагоса из романа Макиннса «Город пик» (1957), посвященного жизни чернокожей молодежи в Лондоне. Когда героя книги обвинили в том, что он вводит себе героин, он ответил: «Теперь я имею разрешение, Джонни, у меня нет неприятностей с полицией. Я законным образом покупаю свою долю, а половину продаю. Это один из моих способов выжить». В 1962 году число зарегистрированных героиновых наркоманов впервые превысило количество морфинистов. Отдел по борьбе с наркотиками в 1968 году составил отчет о положении дел за предыдущие двадцать лет. В отчете говорилось, что образ типичного наркомана изменился. Раньше это была домохозяйка средних лет, чьи болезни, пусть не совсем понятные, более или менее успешно лечил семейный врач. Теперь традицию довоенных пригородов сменила молодежная субкультура национальных меньшинств.

Джордж, пациент Макса Глатта, ставший наркоманом в середине 1950-х годов, считал, что изменение лондонской обстановки, связанной с наркотиками, стало очевидным к 1961 году. В дополнение к возросшему вниманию прессы к полицейским рейдам, молодежь начала проявлять интерес к новым, необычным ощущениям. Наркотики казались ей лучшим способом самовыражения. Для Джорджа новое поколение наркоманов было лишь обузой, поскольку они принимали наркотики не потому, что испытывали к ним тягу или имели личные недостатки. Наркотики были для них лишь формой обычного эксгибиционизма. Джордж вспоминал, что они ходили в темных очках, с длинными волосами и шприцем в нагрудном кармане, выставляя свою привычку напоказ. По его словам, престиж официальных наркоманов был так высок, что некоторые юнцы, даже не принимая наркотиков, пытались обмануть врачей, чтобы те зарегистрировали их и прописали героин. Нежелание Джорджа жить в свое время и ностальгия по идеализированному прошлому очевидны. Он скучал по «товариществу» наркоманов 50-х годов. «Один помогал другому, даже не будучи ему лучшим другом. А сегодня можно пойти в аптеку, простоять там целый день, страдая, как больная собака, и никто тебе не поможет». После семи лет пристрастия к героину Джордж пришел к выводу, что ритуал его употребления означал для него больше, чем сам наркотик.

«Наркомана со стажем больше не волнует сам наркотик, он получает удовольствие от его приготовления, попадания в вену и созерцания, как распускается кровавый цветок над иглой шприца. Это становится чем-то глубоко личным, поэтому когда наркоман попадает в больницу, и наркотик вводят холодно и профессионально, он ничего от этого не испытывает. То есть, доза может быть абсолютно той же, но тот факт, что он не приготовил ее, не сам попал в вену, не видел входящую в шприц кровь, мешает почувствовать радость от наркотика… Обычным людям это может показаться издевательством над самим собой, но это, наверное, единственное удовольствие, которое получает закоренелый наркоман, если только у него нет кучи наркотиков и если он не привык к чудовищной дозе, которую не сможет достать ни у кого. Я получаю огромное наслаждение от того, что «ширяюсь» сам, особенно когда рядом стоит не «наркоша», а какой-нибудь человек из среднего класса».

Общепринятое объяснение героинового кризиса в Британии состоит в том, что стабильность системы Роллстона была подорвана безответственной полудюжиной врачей, которые были инициаторами героиновой наркозависимости. Их осудила общественность за алчность и самонадеянность, разоблачила «Дейли Мейл» и пригвоздили к позорному столбу практикующие психиатры. Однако истина (за единственным исключением) заключается в том, что сменившая их система была ничем не лучше. Этим исключением была леди Франкау (1897-1967). В 1920 году под именем Изабелла Робертсон она стала врачом, а затем получила грант от Совета по медицинским исследованиям на изучение желудочных секреций у больных шизофренией и депрессией. Впоследствии она проводила исследования в психиатрической больнице Модсли и была помощником психиатра в детском отделении больницы медицинского колледжа. Оставшись в молодые годы вдовой, она вновь вышла замуж за известного хирурга, сэра Клода Франкау (1882-1967), который пережил ее на один месяц. После замужества леди Франкау начала лечить алкоголиков в своей частной клинике на Уимпоул-Стрит. В 1957 году, во время консультации больного врач общей практики, Патриция Стенвелл, предложила ей попробовать свои силы в лечении наркомании. Эти две женщины стали совместно лечить опиумных наркоманов, а в 1960 году опубликовали отчет о проделанной работе в журнале «Ланцет». Вначале назначения делала доктор Стенвелл. Их сотрудничество распалось после того, как леди Франкау стала выписывать рецепты с щедростью и легковерностью, которые шокировали Стенвелл.

Важно отметить, что несколько первых пациентов Франкау были нигерийцами. Если не считать эпизода с Марком, в британской картине употребления наркотиков почти не встречался кокаин – до 1945 года, когда некий героиновый наркоман нигерийского происхождения уговорил неопытного практикующего терапевта выписать ему кокаин под тем предлогом, что этот наркотик якобы поможет ему снизить дозу героина. Два других нигерийца-наркомана также попросили своих врачей выписать им кокаин, а затем на черном рынке продали значительное количество этого наркотика. Леди Франкау понимала, что кокаин вызывает сильную психологическую зависимость, при которой трудно снижать дозы, и тем не менее пропагандировала смесь героина и кокаина среди своих пациентов, которых к июню 1961 у нее было более ста. В 1961 году она совершенно справедливо предупреждала, что число героиновых и кокаиновых наркоманов было выше, чем признавалось официальной статистикой, что оно быстро возрастало и было потенциально опасным. В период между 1958 и 1964 годом она лечила более 500 наркоманов.

Поскольку впоследствии леди Франкау приобрела печальную известность, следует подробнее рассмотреть ее методы лечения. Она ссылалась на мнение Мэри Найсвандер, которая считала наркоманов больными людьми и утверждала, что почти все из них страдают психоневрозами и являются психопатическими личностями. Леди Франкау стабилизировала пациентов на минимальных дозах наркотиков, которые позволяли им работать. Таким образом она добивалась у них чувства безопасности и собственного достоинства. Затем начинался курс психотерапии, который имел целью помочь пациенту понять и перестроить – а в конце концов контролировать – свои искаженные реакции на внешние события. Наконец, она применяла прогрессирующее снижение дозы (обычно в частной лечебнице) на 50 процентов ежедневно на протяжении пяти-шести дней, которое заканчивалось полным отказом от наркотиков. Несмотря на влияние, оказанное работой Найсвандер «Наркоман как пациент», Франкау критически относилась к своим больным.

«Пациенты-наркоманы асоциальны, неадекватны, незрелы и нестабильны. Их поведение отличается эгоизмом и эгоцентризмом, они не проявляют никакого интереса к благополучию других людей и озабочены только собственными проблемами. Их основная цель заключается в поддержании запаса наркотиков или немедленному утолению своих желаний. Они готовы на любые действия – даже самые неразумные и опасные – чтобы удовлетворить свою настойчивую тягу. У них отсутствует самодисциплина, сила воли и честолюбие, они избегают ответственности. У наркоманов низкий болевой порог, они не выносят любой дискомфорт и критику, они не способны побороть чувство неудовлетворенности. Их личные отношения ограничены кругом наркоманов, и таким образом они становятся социальными изгоями и очень одинокими людьми».

На финальной стадии отказа наркомана от наркотиков основную трудность для леди Франкау заключалась в том, чтобы убедить пациента в необходимости внутримышечных инъекций. Большую часть наркоманов все еще привлекал ритуал внутривенного вливания, который является важной частью наркотической зависимости.

Как сухо отметил Бинг Спир, «У леди Франкау было явное преимущество над другими врачами, поскольку, по ее частому утверждению, она всегда могла понять, когда ее пациенты лгут». Наркоманы часто вводили ее в заблуждение относительно своих привычек. Она обычно спрашивала их, принимали ли они кокаин, и они обычно отвечали положительно. Макс Глатт в 1967 году заметил, что наркоманы не видели смысла в том, чтобы отвечать «Нет», так как могли получить наркотик без каких-либо усилий с их стороны. Кейт Ричард (род. 1943) из группы Роллинг Стоунз вспоминал: «Странным в Англии было то, что если ты зарегистрировался как героиновый наркоман, то должен был – хотел ты этого или нет – получать одно и то же количество чистого кокаина. Только потому, что власти твердо уверовали, что с помощью него ты станешь полноценным членом общества вместо того, чтобы лежать в отключке. Идеальная смесь наркотиков делала из тебя человека… Наркоманы продавали свой кокаин и часть положенного им героина. Чистейший, неразмешенный кокаин достать было проще простого». Число кокаиновых наркоманов, известных министерству внутренних дел, увеличилось с 30 в 1959 году до 211 в 1964 – почти все новые зарегистрированные наркоманы сочетали кокаин с героином. Хотя леди Франкау верила в эффективность психотерапии, отнимающей много времени, она не колебалась и не сомневалась, когда назначала наркотики. Однажды с 10 до 11 утра на прием к ней записались двадцать семь человек. Ее легковерность и щедрость были настолько общеизвестны, что некий джазовый музыкант с международной известностью, у которого в Париже кончились запасы наркотика, вылетел утром в Лондон, а после полудня вернулся с выписанными леди Франкау героином, кокаином и метадоном.

Она сократила свою работу в частной клинике и договорилась с сетью аптек «Джон Белл и Кройден» (John Bell & Croyden) об оплате со своего счета рецептов наиболее отчаявшихся пациентов. Она знала, большинство из них берет взаймы, дает в долг, продает и покупает наркотики, но хотела создать спокойные условия лечения для тех, кто искренне пытался отказаться от наркозависимости. Она постоянно убеждала пациентов в том, что пока их употребление наркотиков было стабильным и не зависело от унизительных условий черного рынка, для них было бы лучше сознаться в превышении дозы, чем рассказывать сказки о потерях и кражах. Из-за этого у леди Франкау возникли проблемы. Согласно отчетам министерства внутренних дел, в 1962 году был выписан один миллион доз наркотиков, из них 60 процентов назначила она. Однажды леди Франкау выписала 900 доз героина одному человеку, а через три дня – еще 600 доз ему же, чтобы возместить якобы потерянные. Через некоторое время для того же пациента она выписала 720 и 840 доз. Были случаи, когда она выписывала по тысяче доз на один рецепт. Иногда она назначала по 70 гран ежедневно – это было примерно в пятьдесят раз больше, чем назначил бы любой другой врач. После того, как у леди Франкау диагностировала рак пищевода, она продолжала работать. Вероятно, она была слишком больна, чтобы принимать ответственные решения: в начале 1960-х годов химиотерапия, которую назначали в таких случаях, истощала гораздо сильнее, чем в наши дни.

У врачей, которые не обращали внимания на ложь наркоманов, желавших получить излишки наркотиков, имелись прагматические основания. В 1964 году в больнице Всех Святых в Бирмингеме открылось наркологическое отделение. Его врачи пришли к выводу, что типичные наркоманы часто пытались убедить, чтобы им выделили как можно больше наркотиков, и выдвигали такие причины, как разбившийся шприц или кражу запасов. Врачи отделения отчасти принимали оправдания с тем, чтобы пациенты начали доверять им. Из 66 пациентов (75 процентов были в возрасте до 25 лет), которых лечили в отделении вплоть до февраля 1967 года, около 30 процентов, по мнению врачей, прекратили употреблять наркотики. Однако назначения леди Франкау оказались для пациентов гораздо более губительными.

Начиная с 1959 года, ситуация осложнялась тем, что в Лондон приезжали канадцы, ставшие героиновыми наркоманами вследствие поставок наркотика из Марселя. Многие консультировались у леди Франкау. Она сообщала, что ее первые десять канадцев «почти не отличались от британских или американских пациентов в том, что возраст их был от 20 до 30 лет, они происходили из хорошей культурной и социальной среды, очень хотели казаться артистичными, интересовались джазовой музыкой и современной или абстрактной живописью. Некоторые писали статьи или пьесы… Большинство вышло из разбитых семей или имели неудовлетворительные отношения с родителями и были совершенно недисциплинированными. Все были несколько обижены правительством и доставали наркотики на нелегальном черном рынке – как правило, в Лондоне или Париже».

Примерно в 1962 году прибыли еще сорок канадцев, имевших гораздо более низкое происхождение. Многие ехали к леди Франкау сразу по прибытии в Лондон. Она признавалась, что те немногие, у кого были деньги, принадлежали к верхней прослойке мелких уличных наркоторговцев и что большинство так или иначе поставляли наркотики, чтобы раздобыть средства для поддержания зависимости. Некоторые канадцы стали поставщиками в среде английской молодежи, получая наркотики из большого – а иногда огромного запаса – полученного у Франкау. Многие из ее канадских пациентов жаловались, что чистый героин, который они получали как зарегистрированные наркоманы, не вызывал привычного «кайфа». Она договорилась, что их будут снабжать размешенным наркотиком похожим на тот, который они покупали на черном рынке Канады. Леди Франкау выписывала им качественный кокаин, который они никогда не употребляли у себя на родине.

Тем временем в 1958 году правительство учредило межведомственный комитет по наркозависимости под председательством невропатолога, лорда Брейна (1895-1966). Поражение кабинета Идена в 1955 году, когда он проигнорировал мнение Британской медицинской ассоциации по поводу запрещения героина, заставило политиков и чиновников с уважением относиться к прерогативам врачей. По этой причине комитет Брейна состоял исключительно из медиков, он приступил к работе, не оглядываясь на общественные тенденции и уголовное законодательство. Поразительно, но в комитете не свидетельствовали сотрудники авторитетного и влиятельного отдела по борьбе с наркотиками министерства внутренних дел. Вследствие этого комитет Брейна после продолжительных заседаний знал меньше о предмете обсуждений, чем фармацевт из компании «Джон Белл и Кройден», который разоблачил невежество его членов на знаменитом собрании Общества по изучению наркозависимости. Брейн и его коллеги сообщили в 1960 году, что благодаря отношению общественности и систематическому контролю за проведением в жизнь соответствующего законодательства, наркозависимость оставалась на очень низком уровне, а незаконный оборот наркотиков, за исключением каннабиса, был незначительным. (О качестве дискуссий в комитете можно судить по мнению его членов о том, что каннабис вызывает зависимость). Члены комитета совершенно ошибочно утверждали, что за последние двадцать лет чрезмерные количества наркотиков назначали всего два доктора, а в текущий период этой практике не следует ни один врач. В качестве доказательства они представили несколько историй болезни стабилизировавшихся наркоманов – все они были среднего возраста, все приобрели зависимость в результате лечения. У пациентов, представленных комитетом было мало общего с новым поколением наркоманов, которое обслуживала Франкау. Брейн подтвердил,– что бояться роста наркомании не следует, и безоговорочно отверг американскую модель карательной анти-наркотической политики. «Наркозависимость следует рассматривать как выражение умственного расстройства, а не форму криминального поведения». Отчет комитета был лишь красивым фасадом, считал Макс Глатт, который лечил наркоманов в больнице Уорлингхем-Парк. Бинг Спир назвал его классическим примером самоуспокоения и поверхностного подхода.

В течение следующих шести лет уровень наркозависимости возрос в три раза. Практикующие терапевты не обязаны были уведомлять о своих пациентах министерство внутренних дел, которое периодически проверяло отчеты фармакологов по опасным наркотикам, но не врачей. Следовательно, официальная статистика определенно не отражала реального положения дел. Количество зарегистрированных опиумных наркоманов возросло с 454 в 1960 году до 1349 в 1966. Число героиновых наркоманов возросло с 68 в 1960 году до 899 в 1966. Это было тринадцатикратное увеличение. В середине 1950-х годов зависимость к опиуму возникала у людей среднего возраста и была результатом терапевтического или хирургического лечения – еще в 1967 году средний возраст женщин, зависимых от опиатов превышал пятьдесят лет. Число героиновых наркоманов в возрасте до двадцати лет увеличилось с одного человека в 1960 примерно до трехсот в 1966 году, то есть в триста раз. Уровень самоубийств среди мужчин-кокаинистов был в пятьдесят раз выше общенационального. Число зарегистрированных кокаиновых наркоманов увеличилось с тридцати человек в 1959 году до двухсот одиннадцати к 1964 году. В 1959 году возраст 11 процентов наркоманов, употреблявших опиаты, составлял менее 34 лет. К 1961 году этот процент возрос до сорока (в основном, за счет героиновых и кокаиновых наркоманов). Количество зарегистрированных наркоманов в Англии и Уэльсе увеличилось за пятнадцать лет, начиная с 1955 года, примерно на 300 процентов. К 1970 году в министерстве внутренних дел было зарегистрировано 2240 героиновых наркоманов, в большинстве своем сочетавших несколько наркотиков.

Эти цифры часто истолковывают неправильно. В Британии производство героина составляло 68 кг в 1959 году, 66 кг в 1960 и 69 в 1961 году. Потребление возросло с сорока пяти килограммов в 1959 году до пятидесяти в 1964. Если верить официальной статистике, триста сорок два наркомана в 1964 году использовали всего на пять килограммов героина больше, чем шестьдесят восемь наркоманов пятью годами ранее. Это просто неосуществимо. Правда заключается в том, что в начале 1960-х годов не было никакого неожиданного роста наркозависимости, число героиновых наркоманов увеличивалось постепенно, по мере того, как на поверхность выходили наркоманы, употреблявшие опиаты на протяжении многих лет. Следует отдать справедливость леди Франкау в том, что она предупреждала об этом еще в 1961 году. Очень важно подчеркнуть, что злоупотребление героином возрастало уже в 1950-х годах, поскольку миф о том, что «общество вседозволенности» 1960-х годов создало новую проблему наркомании, активно используется сторонниками запретительной политики и моралистами, ратующими за карательные анти-наркотические меры. Этот миф имел разрушительные последствия для анти-наркотической политики, которую в 1980-х и 1990-х годах проводили администрации Буша и Рейгана в США, а также кабинетами Тэтчер и Мейджора в Англии.

Эти факты в некоторой степени являются причиной почти неизменного отношения общества к подпольным наркоманам. Например, в наркологическое отделение больницы Св. Бернара, как правило, редко поступали наркоманы с героиновой или какой-либо другой зависимостью. Типичным пациентом был человек средних лет с зависимостью от алкоголя и барбитуратов или алкоголя и амфетаминов. Однако с мая 1963 года большую часть пациентов начали составлять молодые люди с зависимостью от героина и кокаина. В Мортон-Холл, колонию для несовершеннолетних преступников в Линкольншире, серьезные наркоманы – в отличие от простых любителей таблеток – впервые поступили в 1965 году. В число этих наркоманов входили два подростка с героиновой зависимостью, а также пять или шесть человек, регулярно куривших индийскую коноплю. В то время как любители таблеток сосредоточивались, в основном, в районе Лондона, употребление наркотиков становилось распространенным явлением в большинстве крупных провинциальных городов. Точно так же, в 1965 году наиболее значительной и тревожной тенденцией в тюрьме для несовершеннолетних в Уормвуд-Скрабс стал неожиданный рост наркоманов среди подростков.

«В то время как их не следует классифицировать как наркоманов, они тем не менее регулярно принимают наркотики… Большинство достаточно свободно и открыто рассказывали об употреблении наркотиков, источниках поставок – клубах, кофейнях, кегельбанах, молодежных клубах… [Наркомания] распространилась по всей стране – от севера до юга, однако она ограничена большими городами… Большинство рассматривают ее просто как способ жизни, который мы, взрослые, не понимаем. В Лондон начинает проникать самый коварный метод получения денег на наркотики: некоторые мальчики прибегают к мужской проституции, позволяя мужчинам заниматься с собой гомосексуализмом, а затем шантажируют их с целью получения средств на наркотики».

Врачи, заседавшие в комиссии Роллстона в 1920-х годах, были озабочены – что делает им честь – защитой своих пациентов и значительным числом коллег, которые приобрели наркозависимость – они едва ли слышали об уличных наркоманах. В 1926 году внутривенное употребление наркотиков, похоже, еще не существовало. Но к началу 1960-х годов появились новые тенденции в использовании внутривенных наркотиков. Они возникли еще в 50-х и затрагивали молодых людей, лечившихся не в частных клиниках, а в больницах колоний для несовершеннолетних. Для властей эти тенденции казались гораздо более опасными. Дейл Бекетт, практикующий психиатр больницы Кейн-Хилл, полагал, что привлекательность наркотиков для этих молодых людей можно было объяснить принципом контрстимуляции, то есть подавлением интенсивности внутренних нервных импульсов мощными внешними стимулами.

«Если возбужденный подросток сможет оказаться в чрезвычайно стимулирующей и непредсказуемой ситуации, он обнаружит, что его эмоциональное возбуждение спало. Поэтому в поисках бурной активности он идет на ярко освещенные улицы, в сверкание неоновых реклам, в толпы людей, в игорные залы. Он может ставить себя в опасное положение, совершая правонарушения – такие как квартирные кражи, кражи из магазинов или грабежи – поскольку такие ситуации являются достаточным стимулом, чтобы дать ему внутреннее спокойствие. Повторяющееся побуждение к кражам или угонам скоростных автомобилей легко объяснимо. Такому подростку смогут также помочь фильмы и комиксы ужасов. Стимул охоты за героином – один из самых сильных».

В 1965 году количество осужденных за нарушение закона об опасных наркотических веществах составило 767 человек, в том числе 626 за каннабис. В 1966 году эта цифра достигла 1174, в том числе 978 осужденных за каннабис. Общее число осужденных возросло на пятьдесят процентов всего за один год. Подобная статистика вызвала всеобщий страх национального упадка. Как писал в 1965 году некий врач из Кембриджшира в «Британском журнале наркомании», «Деградация, которой может подвергнуться общество, будет безмерной, если мы не используем любую возможность для предотвращения, контроля и в конечном счете уничтожения ужасающей зависимости от наркотиков». Пример Соединенных Штатов теперь казался еще более пугающим. Виконт Эймори (1899-1981), посетивший США в составе Королевской комиссии по исправительной системе, сообщил в 1966 году, что употребление молодежью наркотиков достигло в этой стране размеров национальной катастрофы. Он полагал, что наркомания является настолько коварным и смертельно опасным явлением, что торговлю наркотиками следовало бы рассматривать, как преступление, уступающее по тяжести только убийству. Подобные сожаления, нравоучения и оскорбления предназначались в первую очередь для взрослых людей и проходили незамеченными молодежью. Часто подобные высказывания были просто бредовыми или ошибочными. Например, одноразовый прием наркотика уравнивали с наркотической зависимостью, свойства индийской конопли искажались, подростка, впервые пробующего наркотик, принимали за хронического наркомана.

Споры подогревались тем, что наркотикам постоянно приписывались сексуальные свойства. Это стало характерным признаком анти-наркотической пропаганды со времени давних американских «страшилок» о курильнях опиума и одурманенных кокаином негров. Бенджамин Демотт писал в своем вызывающем жизнеописании Энслинджера, что полицейских из Бюро по борьбе с наркотиками обрабатывали в худших традициях религиозного фанатизма. То, что героиновая зависимость притупляет сексуальные желания – хорошо известный медицинский факт, однако руководители Бюро твердо верили в сказки о сексуально-наркотических оргиях. Последняя книга Энслинджера, «Убийцы. История наркобанд» (1961) до предела наполнена старческой похотью. Примером может служить следующее описание притона, где курили каннабис: «Там было пятьдесят человек, но казалось, что их было пятьсот. Это походило на сумасшедший дом – пары лежали по всему дому, в холле кричала женщина. Два парня пытались совокупиться с одной с одной девушкой, она визжала, плакала и ничего не понимала. С нее почти полностью сорвали одежду, она смеялась и рыдала, стараясь оттолкнуть парней». Похоже, что из людей, употреблявших наркотики, пытались сделать извращенцев, которые уклонялись от работы и купались в безрассудных удовольствиях. Особенно преуспевали в этом безнравственные особы, они создавали картину, которая захватывала похотливых людей, поскольку была настолько же притягательной, как и отталкивающей. Так, доброволец от религиозной организации, работавший с лондонскими наркоманами, приводил следующее описание.

«Юноша привел меня на «хату», которую снимал вместе с двумя другими ребятами и тремя девушками. Мы вошли в пустую комнату, где стояла газовая конфорка лежали три матраса, и четыре шприца. Они все сели, держась за руки, а позже, когда кайф начал проходить, кинулись целоваться и ласкать тела друг друга. От последовавшей за этим сексуальной оргией мне стало дурно. Некоторые наркотики стимулируют сексуальные органы, и тогда они могут стать опасными, если не смертельными».

В 1960-х годах в Британии были приняты несколько законов, направленных на решение новых (или недавно понятых) проблем. В дополнение к Закону о предупреждении злоупотребления лекарственными средствами от 1964 года существовал Закон об опасных наркотических веществах от 1964 года, который позволил Британии ратифицировать Конвенцию о наркотических веществах, подписанную в Нью-Йорке в 1961 году. Индийская верховная комиссия представила Британскому руководству официальную жалобу на использование устаревшего термина «индийская конопля», и в Законе об опасных наркотических веществах 1964 года это вещество переименовали в «каннабис». Помимо других изменений, в этом законе вводилась уголовная ответственность за предоставление помещений для курения каннабиса. За Законом об опасных наркотических веществах 1965 года последовали поправки к Закону о предупреждении злоупотребления лекарственными средствами 1966 года который впервые предусматривал ответственность за нелегальное хранение ЛСД. Политические ставки возросли после того, как правительство Дугласа-Хьюма решило использовать законодательную программу по наркотикам в надежде выиграть всеобщие выборы 1964 года. Через десять лет царившую в обществе атмосферу описал один высокопоставленный чиновник: «Невозможно переоценить влияние на наше тогдашнее мышление наркотической ситуации в США – ее господство и мнимую близость: в Сан-Франциско сообщали об открытии нового наркотика, а на следующей неделе уже ходили разговоры о передозировке этого наркотика в Лондоне. Но это были большей частью лишь выдуманные истории. Неподтвержденные слухи. И тем не менее все испытывали воздействие многолетнего опыта США». В 1966 году Нельсон Рокфеллер (1908-1979) использовал проблемы преступности, связанные с наркоманией, в своей энергичной избирательной компании на выборах губернатора штата Нью-Йорк. Впервые наркотики стали решающей избирательной силой. Победу Рокфеллера с незначительным перевесом приписывали его дерзкому красноречию и отсутствию у его конкурентов экстремисткой тактики по этому вопросу. Тем не менее, новый Закон о реабилитации наркоманов в США (1966) отражал понимание того, что наркоманы обитали не только в гетто. Кроме того, этот закон был первым ударом по убеждению Энслинджера, что все наркоманы – это преступники. От передозировки наркотиков начали умирать молодые представители среднего класса с белым цветом кожи, их стали арестовывать за нарушение анти-наркотических законов. В 1967 году в Нью-Йорке было 670 смертельных исходов (по сравнению с 57 случаями в 1950 году). В 1960-1967 годах количество арестов несовершеннолетних возросло на 800 процентов.

В Британии кульминацией законодательного контроля 1960-х годов стал Закон об опасных наркотических веществах 1967 года, созданный по образцу второго доклада комиссии Брейна. Врачи, которых правительство Дугласа-Хьюма вновь собрало в июле 1964 года, должны были составить доклад только по медицинским назначениям наркотических веществ. Этот доклад имел далеко идущие последствия, хотя на деле являлся архаичным, высокопарным документом, не отвечавшим требованиям времени. Например, пункт 40 гласил: «Свидетели сообщили нам, что существуют многочисленные клубы – многие в лондонском районе Уэст-Энд – пользующиеся популярностью у молодежи, которая находит там разнообразные развлечения, такие как современная музыка и ночные танцевальные залы. Известно, что в таких местах некоторые молодые люди доставляют себе удовольствие, принимая стимулирующие средства наподобие амфетамина». В результате узких полномочий и целей комиссии, рассматривавшей только вопрос медицинского назначения наркотиков, в ее величавом и звучном докладе ни разу не встретилось слово «наркоторговец». Ее подход к проблеме был ограниченным – комиссия не опубликовала сравнительной статистики Британии, с ее разрешительной системой, и США, проводивших запретительную политику. Однако мнение комиссии изменилось в пользу американской практики карантина и изоляции наркоманов. Она предложила, чтобы некоторые пациенты неопределенно долго оставались под присмотром лечебных центров. Но и толкование в докладе британской статистики было искаженным. В пункте 12 упоминалось шесть врачей – не более того – которые выписывали излишние количества наркотиков. Это заявление было неточным. За исключением единственного рецепта на чрезмерно большое количество наркотиков, все остальные подписала леди Франкау. Трудно представить, что комиссия позволила бы себе радикально вмешаться в принцип врачебной автономии, если бы было известно, что имелся только один заблуждавшийся медик. Более того, согласно общему мнению, эти воображаемые врачи, щедро раздававшие рецепты наркоманам, были частными докторами, которые брали плату за свои услуги. На самом деле все медики, принимавшие в этот период наркоманов, были практикующими терапевтами, работавшими на Государственную службу здравоохранения. Мотивом леди Франкау – каковы бы ни были ее ошибки – служили отнюдь не деньги, однако быстро распространилось мнение, что рецепты на поддерживающее лечение выписывают коррумпированные частные врачи. Такое неверное понимание ситуации имело серьезные последствия в 1980-х годах.

Комиссия Брейна стремилась ограничить рост зависимости от опиатов при одновременном сохранении поддерживающего лечения. Спир и министерство внутренних дел утверждали, что это станет возможным только после небольшого изменения в правилах назначения героина. Они стремились защитить бескорыстных врачей и нейтрализовать пособников черного рынка путем ограничения числа наркозависимых пациентов у каждого терапевта, а также необходимости получения заключения другого врача (практикующего психиатра) прежде чем можно будет определить дозу поддерживающего лечения. Однако все это происходило в то время, когда падал престиж и сокращалось количество врачей общей практики. Предшественник Брейна на посту президента Королевского терапевтического колледжа в 1966 году отметил, что терапевтической практикой занимаются те неудачники, кто не смог стать специалистом. Это замечание, вероятно, характеризует отношение комиссии Брейна к общим возможностям и способностям терапевтов. Спир не был врачом широкого профиля, и медики, заседавшие в комиссии Брейна, предпочли альтернативный подход, предложенный родившимся в Ирландии психиатром, Томасом Бьюли (род. 1926). Мягкие, аристократические и притягательные манеры Бьюли обеспечили ему значительное влияние в министерстве здравоохранения. Комиссия Брейна также нашла его доводы убедительными. Бьюли был признанным сторонником американских методов борьбы с наркотиками. В некоем весьма авторитетном документе (опубликованном в 1965 году) он цитировал статью леди Франкау в «Ланцете», а затем – новые выводы Американской медицинской ассоциации и Национального совета по исследованиям: «Сохранение стабильного уровня дозировки у лица, зависимого от наркотиков, в общих случаях является неадекватным и несостоятельным с медицинской точки зрения». Бьюли пришел к поразительному выводу: «Продолжающееся сокращение числа наркоманов в США является, скорее, следствием деятельности Федерального бюро по борьбе с наркотиками, а не результатом более совершенного лечения». Он рекомендовал принудительно регистрировать наркоманов и ограничивать амбулаторное назначение наркотиков. Описывая 33 пациента, употреблявших опиаты, которых он лечил в больнице Тутинг-Бек Бьюли обращал внимание на то, что в течение двух лет несколько человек приносили наркотики в больницу, двое были арестованы во время лечения, один украл сто фунтов из больничного магазина, а другой пытался взломать аптеку. Два наркомана, находясь в больнице, ввели себе слишком большие дозы, а один совершил самоубийство.

Далее Бьюли писал, что такое поведение считалось недопустимым вне психиатрических клиник, а следовательно, необходимы особые условия содержания больных в специализированных отделениях. Психиатрические клиники переполнены, в них не хватало персонала, поэтому они были неспособны обеспечить последующее амбулаторное лечение. Он предлагал организовать в психиатрических больницах специализированные отделения с достаточным медицинским персоналом, предпочтительно – при медицинских высших учебных заведениях.

По этим предложениям можно сделать несколько замечаний. Во-первых, спорным вопросом является, насколько типичными были пациенты-правонарушители Бьюли. Больница Тутинг-Бек считалась захолустной и имела репутацию «свалки» для неизлечимых алкоголиков и наркоманов, употреблявших опиаты. Наркотики, разумеется, проносили почти во все больницы, где лечились наркоманы, но те, кто находился в Тутинг-Бек, похоже, были более дерзкими, чем пациенты других психиатрических клиник, например, Кейн-Хилл. Во вторых, вследствие того, что Брейн принял предложение Бьюли, в Великобритании возобладал психиатрический подход к лечению наркомании. Рекомендация Бьюли создать специализированные отделения при медицинских высших учебных заведениях имела побочный результат в том, что повысилась роль практикующих психиатров, которые лечили наркоманию. В 1965 году Бьюли все еще работал психиатром в больнице Тутинг-Бек и в наркологическом отделении тюрьмы Уондсворт, однако позже был назначен старшим преподавателем клиники при лондонской больнице Св. Георгия, где читал лекции по поведению наркозависимой личности. Став практикующим психиатром в нескольких клиниках медицинских колледжей, он приобрел немалый вес в медицинских кругах.

Под влиянием подобных аргументов комиссия Брейна в своем докладе, опубликованном в ноябре 1965 года, предложила отменить систему Роллстона, которая существовала сорок лет. В докладе рекомендовалось регистрировать наркоманов, образовать сеть специализированных лечебных центров, ограничить назначение наркотиков и ввести систему диагностических консультаций. Врачи, нарушившие новых порядок назначения наркотиков, должны были отвечать перед Генеральным медицинским советом. На той же неделе, когда был обнародован доклад комиссии Брейна, Бьюли опубликовал официальный анализ статистики Спира по героиновой наркомании в период 1954-1964 годов.

«Практика назначения наркотиков для поддерживающего лечения была успешной только тогда, когда большая часть наркоманов приобретала зависимость в результате лечения. Поддерживающее лечение прочих наркоманов создает возможность для приобретения зависимости от этих наркотиков другими людьми. Свободное назначение наркотиков не имеет благотворного влияния на наркоманов. Основным источником нелегального героина и кокаина в нашей стране является продажа наркоманами излишков наркотических веществ. Важно ограничить назначение героина людям, которые приобрели от него зависимость. Тот аргумент, что это может содействовать созданию черного рынка наркотиков, неуместен, так как действующая система способствует свободному обороту наркотиков и дальнейшему распространению наркомании».

Бьюли представлял собой дух новой системы.

После апреля 1968 года для назначения героина или кокаина пациенту с наркозависимостью врачу необходимо было получить лицензию министерства внутренних дел. Право доктора назначать эти наркотики для лечения соматических заболеваний не подвергалось сомнению. Несколько терапевтов с опытом лечения наркозависимости подали в министерство внутренних дел заявления на получение лицензии. Ни одно из них не было удовлетворено. Право подписи рецептов на наркотики было оставлено для врачей некоторых больниц и практикующих психиатров, работавших в клиниках, которые рекомендовал открыть Бьюли. И все же, как предупреждали в 1967 году трое работавших с наркоманами добровольцев, оставалась вероятность, что они будут сторониться наркологических центров – особенно в составе психиатрических больниц – и приобретать наркотики у иных источников. «Попытки «вылечить» наркоманов авторитарными методами принуждения обречены на провал, и мы с ужасом наблюдаем за недоверием, которое возникает между зависимыми от наркотиков людьми и властями», писали добровольцы. Терапевты, лечившие наркоманию, были ограничены назначением метадона. По Закону об опасных наркотических средствах 1967 года, который стал логическим продолжением доклада Брейна, министерство внутренних дел получило полномочия вызывать на специальное судебное заседание любого врача, который подозревался в безответственном назначении наркотиков. Этот суд мог лишить врача права выписывать контролируемые государством лекарственные средства, хотя за последующие пятнадцать лет такие меры принимались всего три раза. Комиссия Брейна отказалась рекомендовать, чтобы зарегистрированных наркоманов, число которых в это время все еще достигало одной тысячи – лечили не наркологи, а практикующие терапевты. В критическом обзоре доклада, которое сделали пациенты Дейла Бекетта из отделения Солтера, содержалось предупреждение, что большой ошибкой было бы запретить наркологам, работавшим на Государственную систему здравоохранения, назначать поддерживающее лечение наркоманам. «Мы знаем этих врачей. Их гуманное отношение известно всем. Мы много слышали о доверии между врачом и пациентом, а в случае наркомании оно действительно имеет большое значение».

Некоторые психиатры были полны решимости покорить новые вершины, даже если в клиниках не хватало опытного персонала. Когда законопроекты, основанные на рекомендациях Брейна получили в 1967 году одобрение Парламента после третьего слушания, психиатр Филип Коннелл признал, что организация амбулаторных услуг, укомплектованных людьми, которые имеют недостаточные базовые знания или мало заинтересованы в проблеме наркомании, была бы губительным шагом. Однако во многих местах было сделано именно это. Коннелл выступал против того, чтобы к работе с наркоманами допускать благотворительные организации, включая церковь. Причиной этого являлась необходимость подготовленности и объективности медицинского персонала, что особенно важно в области наркозависимости, поскольку наркоманы умело подчиняли себе тех, кто был эмоционально вовлечен в их лечение. Объективный подход могли обеспечить только практикующие психиатры. В 1967 году были основаны две важные добровольческие организации – Ассоциация по предотвращению наркозависимости и «Освобождение», проводившие достаточно важную работу. Коннелл специализировался в лечении детей и подростков с отклонениями в поведении, в 1958 году опубликовал монографию о амфетаминовых психозах. Теперь он стал выдающимся и влиятельным членом официальных организаций. В 1965-1971 и 1982-1988 годах он был консультантом по наркозависимости в Министерстве здравоохранения и социального обеспечения, в 1975-1990 годах возглавлял Научно-исследовательский институт наркозависимости и в 1982-1988 годах был членом Консультативного совета по злоупотреблению наркотиками. С 1963 по 1986 год Коннелл работал врачом в больнице Модсли. Это было время глубоких разногласий между теми психиатрами, которые верили в лечение психотерапией и теми, кто для лечения депрессии или возбуждения стремился применять электрошок и химические препараты. Их споры не лучшим образом сказывались на пациентах и заставляли стыдиться молодых врачей. Коннелл не был плюралистом. Как и деятельность других, кто в то время работал в этой больнице, его профессиональная карьера служила отражением набора правил, которые в обществе считались общепринятыми. Еще в 1980-х годах гомосексуальность была препятствием для повышения в больнице Модсли или получения рекомендации для устройства на другую работу – врачи с устоявшимися отношениями с другими мужчинами вынуждены были брать с собой медсестер на общественные и другие мероприятия.

Прошлые поколения психиатров, таких как сэр Томас Клоустон, рассматривали врачей как хранителей человеческого организма со строгой ответственностью за соблюдение социальной политики. Коннелл также полагал, что для успешной работы психологи должны обучать (или вторгаться) в исполнение гражданами своих общественных и семейных обязанностей. В 1964 году, например, он призывал к гораздо более серьезным усилиям в области заботы о детях и детской психиатрии для того, чтобы сократить число расстройств личности. Такие расстройства во многом служили причиной злоупотребления амфетаминами. Коннелл хотел, чтобы психиатры контактировали с семьями, когда ребенку еще не исполнилось пяти лет. Этим он надеялся предотвратить развитие патологических отношений родителей к ребенку, таких как чрезмерная мягкость и избалованность, чрезмерная строгость и требовательность, а также непоследовательность в воспитании. Он стремился к широкомасштабному вмешательству общества, которое он называл «профилактическими мерами», чтобы личностные проблемы подростков и взрослых можно было решить в самом зародыше. Добиваться этого необходимо было введением государственной политики совершенствования личности, заниматься которой должны были психиатры – несомненно под его руководством. Это, в свою очередь привело бы к тому, что профессия психиатра стала бы самой значимой в обществе. Коннелл не получил того недоверия, которого заслуживал. Его коллега и друг, Томас Бьюли писал, что Коннелл имел вполне оправданное самомнение, однако мог быть несколько напыщенным и хвастливым. Коннелла невозможно было удержать от произнесения речей на собраниях, к тому же он любил вращаться в обществе популярных и знаменитых людей. Он любил власть, различные комитеты, комиссии и медицинские организации. В течение пятнадцати лет после второго доклада Брейна его тактикой стала агрессивная ортодоксальность, которая безжалостно проводилась в жизнь.

Взгляды Коннелла не были идеальными с самого начала. Джон Оуэнс, практикующий психиатр, в 1964 году открыл наркологическое отделение в Бирмингеме, которое послужило образцом для национальной клинической системы. Он предупреждал, что состав комиссии Брейна, члены которого были исключительно медиками, привел к двум фундаментальным ошибкам, полностью повторенным законом 1967 года. Первая ошибка состояла в том, что наркозависимость рассматривалась как исключительно медицинская проблема, вторая – что героиновая наркомания подразумевалась как вещь в себе, не зависящая от других видов наркозависимости. Бекетт, чей опыт и признание не уступали известности Оуэна, тоже сомневался в эффективности новой системы. В 1967 году он писал, одна из трудностей лечения героиновых наркоманов заключалась в установлении равноправных отношений между пациентом и врачом, которое помогло бы больному в переоценке ценностей. Бекетт предположил, что этого можно было достичь (с минимальной стоимостью для налогоплательщика), если бы каждый практикующий терапевт, посоветовавшись с наркологом по поводу дозировок, добавил бы в свой список пациентов по одному наркоману. Он сожалел, что было принято решение сосредоточить наркологические лечебные центры в клиниках высших учебных заведений.

«В соответствии с традиционным профессионализмом, персонал будет относиться к лечению с медицинской точки зрения, но не с социальной. Отношение медсестер к наркоманам в большой степени будет определяться опытом лечения соматических больных, которые, как правило, послушны и легко управляемы. Персонал, скорее всего, будет раздражать то поведение, которое они воспримут как нежелание наркоманов сотрудничать… Поскольку основной проблемой подростка с неадекватным поведением является враждебность к окружению, которая и привела его к героиновой наркозависимости, наиболее вероятно, что он сбежит из центра, чтобы достать героин у людей, лучше понимающих его. А это, к сожалению, означает черный рынок».

Предложение ограничить назначение наркотиков наркологическими клиниками было сделано для того, чтобы сократить поставки героина, однако это привело к тому, что в эту проблему были втянуты крупные финансовые интересы. Шотландский писатель Александр Троки (1925-1984) отметил после того, как были опубликованы предложения Брейна, что в случае их одобрения возникнет опасность увеличения незаконного оборота наркотиков. «Причина самоочевидна. Наркотиками займутся гангстеры, цены подскочат, а вместе с ценами – уровень преступности. Когда это произойдет, в интересах этих бесчестных людей будет «подготовить почву» для вовлечения новых клиентов». Пациенты Бекетта в отделении Солтера также предупреждали, что эффективные и хорошо организованные группировки мафии уже наготове и ожидают возможности использовать ситуацию, когда возникнут трудности с поставками героина. Организованная преступность ожидала незаконных поставок наркотика из французских подпольных лабораторий. Мафия следила за количеством наркоманов, их ростом их числа и тем количеством наркоманов, которые будут не в состоянии приобрести героин, в котором нуждаются. Когда все три фактора достигнут критического уровня, нелегальная торговля приобретет основу для своего развития.

Период между публикацией доклада Брейна в 1965 году и открытием клиник в 1968, оказался крайне злополучным. Ближайшую параллель можно было провести только с судебным решением по делу «Уэбб против Соединенных Штатов» (1919), когда в США были запрещены назначения наркотиков для поддерживающего лечения. Именно в 1965-1968 годах распространилось и приобрело презрительное значение выражение «наркошин доктор» (junkie doctor). На самом деле наркологи взяли на себя неблагодарную работу, которую постоянно клеймило общество и которая не приносила значительных прибылей. Доктор Моррис Брауди (1885-1970), венеролог, практиковавший на Шафтсбери-Авеню, взял себе несколько пациентов Франкау, один из которых связал и ограбил его. Все имущество Брауди после его смерти составило 428 фунтов стерлингов. Наркологи, несмотря на обидное прозвище, часто были достойными восхищения врачами, которые лечили пациентов, отвергнутых их коллегами. Джон Дент, который в 1956 году за семь дней вылечил Уильяма Берроуза от морфиновой зависимости, был, по словам последнего, великим человеком. «Поскольку он знал, что я не мог уснуть, то часто приходил ко мне часа в два часа ночи и оставался до пяти утра». Берроуз восхищался мнением британских медиков в 1950-х годах: «Они считают, что наркоман имеет право колоться, как колется диабетик своим инсулином».

Еще одним человеком, достойным упоминания, был доктор Артур Хоз (1894-1974). Он писал о себе, как об одном из членов небольшой, постоянно уменьшающейся и разочаровавшейся группы «наркошиных докторов». Начиная с 1950-х годов в своей приемной хирурга на Фицрой-Сквер он лечил по государственной системе здравоохранения более тысячи наркоманов. Пациенты ожидали приема в уютной передней комнате, заставленной стихами Огдена Нэша. Его старшая сестра, Уна Стенгрум – женщина впечатляющих размеров – которая работала у него фармацевтом, кормила наркоманов бутербродами. Хоз был эксцентричным и забывчивым человеком. Его друг, Кен Лич, так до конца и не понял, был ли Хоз действительно рассеянным или прикрывался нарочно, что совершенно не знает собеседника, чтобы дать тому возможность представить себя в лучшем свете. Однажды практикующий психиатр, Дэвид Стаффорд-Кларк (род. 1916), читал лекцию по наркозависимости, которая казалась слишком безукоризненной и самоуверенной, чтобы отражать действительное положение вещей. Хоз, который должен был выступать следующим, постоянно встревал, называя докладчика «сэром Стаффордом Криппсом» – именем покойного весьма непопулярного политика. Хоз знал только одного своего пациента, который не употреблял наркотики в течение пяти лет. Он не верил в психиатрическое лечение, называя его «стопроцентной неудачей», и был бескомпромиссным реалистом в отношении как наркоманов, так и незаконных поставок наркотиков. Хоз был согласен с тем, что врачи, назначавшие поддерживающее лечение, неизбежно снабжали так называемый «серый рынок», на котором зарегистрированные наркоманы продавали часть назначенных им наркотиков примерно по одному фунту за гран. Они писал:

«Я мог бы быть одним из таких врачей, но делаю все, что в моих силах, чтобы избежать этого. Других источников поставок, за исключением редкого ограбления аптек, у наркоманов нет. Перекрыть наш источник легко, как было сделано в Соединенных Штатах, где врачам запрещено назначать поддерживающее лечение. Результатом стал процветающий бизнес незаконных поставок наркотиков и с каждым годом увеличивающийся рост наркомании. Таким образом мы имеем любопытную аномалию в том, что если нам нужно не допустить большой бизнес на черный рынок торговли наркотиками, то требуется некоторое число слишком доверчивых, слишком благожелательных врачей, которые выписывали бы излишнее количество наркотиков. Иначе мы рискуем получить тысячи наркоманов вместо нескольких сотен, которых имеем сегодня».

После смерти леди Франкау 20 мая 1967 года в своем доме на Саффрон-Уолден ее пациенты были лишены последней надежды. В том месяце Хоз написал министру здравоохранения, призывая его срочно открыть в Лондоне несколько временных клиник. 22 июня министерство прислало ответ, в котором содержался список больниц, которые якобы предоставляли наркоманам амбулаторные услуги, и предупреждение, чтобы Хоз не распространял этот список. Врач связался с указанными больницами и везде получил ответ,– что они не занимаются амбулаторным лечением. Представитель правительства в Палате лордов 5 июля утверждал, что в Лондоне работают одиннадцать амбулаторных учреждений, но это было неправдой. Кеннет Лич вспоминал, что в 1967 году сам убедился в двойственной политике министерства здравоохранения. С одной стороны оно осуждало безнравственных врачей, выписывавших чрезмерное количество наркотиков. С другой стороны, оно надеялось, что те же врачи продолжат поддерживать старую систему, пока министерство не подготовит новые лечебные центры. Затем эти врачи должны были вежливо уйти со сцены. Смерть леди Франкау застала министерство врасплох, это привело к неожиданным откровениям доктора Хоза в прессе и обнародованию всей неблаговидной ситуации. Министерство здравоохранения было возмущено подобной оглаской. Министр выступил с ложным заявлением о доступности амбулаторного лечения – к замешательству Отдела по борьбе с наркотиками министерства внутренних дел. Бекетт полагал, что открытие лечебных центров откладывалось не по вине правительства, а явилось следствием сомнений наблюдательных советов больниц и докторов, которые требовались для полноценного функционирования центров. Подобные сомнения отражали предвзятость, с которой общество относилось к наркозависимости и врачам, назначавшим поддерживающее лечение. Бекетт пришел к выводу, что причастность к лечению наркомании сказывалась на личных отношениях с другими врачами («пятно остается»), но не с профессиональной точки зрения.

В июне 1967 года Артур Хоз подтвердил в «Таймс», что ограничения на выписку рецептов врачами, которые лечили наркоманов, уже вызвали широкомасштабное проникновение в Британию иностранных наркоторговцев. Его пациенты сообщали, что на черном рынке появился героин в порошке, которого раньше не было вообще. До этого в Британии для инъекций использовали героиновые таблетки. Хоз писал: «Похоже, маленькие пластиковые мешочки вытесняют таблетки, а поскольку порошок легче размешивать, новые порядки не нравятся пациентам, которых я опрашивал. К сожалению, – как и в Америке – когда черный рынок будут контролировать «плохие парни», выбора не останется». Он предупреждал, что положение было критическим. «Кажется, Министерство здравоохранения не понимает последствий того, что оно делает. Но скоро поймет».

Достаточно быстро был найден «козел отпущения» – пожилой врач со смешной фамилией, иностранными корнями и женоподобной фотогеничной внешностью. Доктор Джон Петро (ранее Пиотровский) (1905-1981) родился в Польше, окончил Кембридж, работал в детской больнице Хекни, корабельным врачом и урологом в госпитале Королевских ВМС на Цейлоне. Позже, обладая очень приятным мелодичным и сильным голосом, он обзавелся частной терапевтической практикой и был медицинским советником компании «Портленд Семент» (Portland Cement Company). Герцог Арджилл называл его самым способным диагностом в Лондоне. После того, как в 1966 году его сбил автомобиль, Петро не смог продолжать частную практику, его финансовое положение было подорвано пристрастием к игральным автоматам, и в конце концов, он разорился. У Петро не было опыта в лечении наркомании, пока после смерти леди Франкау, к нему не стали обращаться ее бывшие пациенты. Некоторые полагают, что пациентов посылал к нему сэр Клод Франкау – его бывший руководитель в больнице Св. Георгия. Наркоманы по секрету передавали друг другу, что он стал прописывать наркотики после того, как в казино «Золотой самородок» на Шефтсбери-Авеню познакомился с канадскими пациентами леди Франкау. В июле 1967 года журналисты «Дейли Мейл» обнаружили, что Петро принимает наркоманов в буфете на станции метро Бейкер-Стрит. После того, как 7 июля его изгнали оттуда, он перенес свою деятельность в отель «Бейсуотер». Петро записывал отчеты о назначении наркотиков на пачках сигарет, что с его стороны было очень неблагоразумно. В качестве секретаря он нанял стриптизершу из Сохо. В январе 1968 года, когда Петро выходил из телестудии сэра Дэвида Фроста (род. 1939), который брал у него интервью, он был арестован сотрудниками отдела по борьбе с наркотиками. Петро обвинили в отсутствии журнала назначений опасных наркотических веществ. Он жаловался, что его подставили: «До телепередачи я два часа разговаривал с Фростом, мы все записали на бумаге, но это не имело никакого отношения к расправе надо мной». В августе Петро приговорили к штрафу в 1700 фунтов стерлингов. В день суда один из наркоманов разговаривал о нем с Маргарет Трипп: «Конечно же, он давал нам слишком много, и из-за него мы слишком быстро сели на иглу, но, как и все, думали, что с нами этого никогда не случится, поэтому снова и снова приходили к нему. Люди, которые не сидят на наркотиках, странно относятся к врачам. Они думают, что доктор – это что-то вроде Бога, и стоит ему лишь взглянуть нам в глаза, чтобы понять, что мы врем, и какую дозу на самом деле колем. Я вам точно говорю: сам Господь вряд ли узнает, врут эти ребята или говорят правду».

После суда Петро продолжал выписывать наркотики на Тремвэй-Авеню в Восточном Лондоне. В мае 1968 года его лишили медицинского звания, но перед слушанием апелляции Спир пошел посмотреть, как работает Петро. «Он сидел на станции метро Пикадилли напротив кассы, прислонившись спиной к стене, и выписывал рецепты наркоманам, очередь которых растянулась чуть ли не вокруг станции. Самой любопытной деталью была скорость, с которой он писал, и порядок в очереди. Всякая надежда на то, что соблюдалось какое-либо медицинское суждение, была давно отброшена». С 1967 года Петро вел такую же жизнь, как и любой наркоман: обманывал пациентов, выпрашивал деньги на чашку чая и спал в ночлежках или в комнатах наркоманов. После 1968 года Петро помогал больным в Сохо, занимаясь лечением нарывов от грязных шприцев и передозировок, давая врачебные советы. Некоторое время он сидел в тюрьме, так как не мог заплатить штраф. Маргарет Трипп из больницы Св. Клемента, к которой перешли многие пациенты Петро, видела его в 1969 году, когда он разговаривал на Пикадилли с наркоманами, вводившими внутривенно барбитураты. «Не было сомнения в том, что наркоманы ему небезразличны… Петро был одновременно и доктором, и одним из них. Слушая их, я впервые поняла, насколько полно захватила его зависимость. Его образ жизни был таким же, как у любого наркомана из клиники. Он достиг точки, когда человека ничего больше не интересует, и все, не принадлежащее к наркотикам кажется нереальным».

Еще одной трагической фигурой был доктор Кристофер Свон (род. 1936). Он был одержим борьбой с незаконным оборотом наркотиков и в апреле 1968 года организовал в Шордитче Наркологический центр Восточного Лондона. Спрос на услуги центра был так высок, что он отдавал пачки подписанных рецептов своему секретарю, не имевшему медицинского образования, который заполнял их и собирал плату. Свон нанял наркомана, чтобы следить за порядком в приемной, а когда обнаружил, что тот продает наркотики в ночном клубе, договорился с вышибалой клуба о том, чтобы он напал на продавца. Вышибала нанес ему два удара ножом. Когда Свона задержали и водворили в тюрьму Брикстон, он попытался организовать убийство своего секретаря, чтобы помешать тому дать показания в суде. Свона приговорили к пятнадцати годам заключения, затем перевели в психиатрическую больницу Броудмур для психически больных преступников. Трипп, которой пришлось лечить самых тяжелых пациентов Свона, была одной из немногих, кто симпатизировал ему. Она писала, что в амбулаторной лечебнице испытывала те же самые трудности, что и Свон в своей приемной. «Он был неудачником, не получившим признания. Когда я впервые познакомилась со Своном, он ни коим оразом не производил впечатления сумасшедшего. Он долго и подробно объяснял мне, почему клиническая практика должна была потерпеть неудачу. В то время Свон начал видеть себя единственным спасителем наркоманов, который их понимает».

Министр внутренних дел, Рой Дженкинс (род. 1920) вспоминал политику министерства в этот период. В 1967 году он посетил США, где, по его словам, был вынужден понять связь между наркоманией и преступностью. Дженкинс стремился к тому, чтобы новая система защищала как врачей, так и наркоманов. «Мы думали, что основной целью должна быть забота о наркоманах и помещение их в клинику, где никто не чувствовал бы себя одиночкой, а был частью группы с взаимной проверкой и поддержкой». В реальности система клиник была далека от идеала Дженкинса. Самые усердные врачи в клиниках остались в изоляции. Трипп вспоминала один вечер в раннем, хаотическом периоде становления новой системы. «Одна в амбулатории поздно вечером после того, как сказала «Нет» и отослала прочь двух взрослых агрессивных мужчин, только что вышедших из тюрьмы, которые хотели незамедлительно получить стимуляторы… Я почувствовала легкий транс, который обычно следует за смертельной усталостью. Это было очень приятное ощущение. Я хорошо понимала наркологов, съеденных заживо бесконечными требованиями своих пациентов. Я также понимала, почему они тоже стали принимать наркотики».

Джеймс Уиллис – автор «Наркозависимости» (1974), прекрасного учебника для медсестер и социальных работников – был главным консультантом одной из клиник для наркоманов, открытой в 1967 году. Уиллис считал, что новая система себя не оправдала. Он не испытывал опасений по поводу поддерживающего лечения героиновых наркоманов, но среди врачей, по его словам, начались соревнования за меньшее количество прописанного героина. Уиллис полагал, что она была вызвана сочетанием благих и дурных намерений. Благие намерения заключались в искреннем желании заменить внутривенные наркотики пероральными (такими как метадон), а дурные – во врожденном стремлении многих врачей поучать ближнего своего. Такая ситуация вскоре стала напоминать фарс. Однажды Уиллису позвонил коллега из другой клиники и попросил выписать наркотик, обосновав свою просьбу тем, что Уиллис имел на это право, а звонивший коллега полагал, что не вправе этого делать, хотя и имел соответствующую лицензию. Стоит также отметить, что часть средств, отпущенных клиникам при медицинских колледжах на лечение наркоманов, тратилась не на наркологические отделения, а переводилась главврачами и администраторами на другие цели.

Согласно Закону 1967 года была учреждена Постоянная консультативная комиссия по наркозависимости под председательством сэра Эдварда Уэйна (1902-1990). Одной из самых влиятельных фигур в комиссии являлся Филип Коннелл. Томас Бьюли также вошел в ее состав со дня основания. Позже, с 1982 года на протяжении двенадцати лет Бьюли возглавлял Консультативный совет по злоупотреблению лекарственными средствами и был консультантом по наркозависимости в Министерстве здравоохранения и социального обеспечения между двумя периодами, когда эту должность занимал Коннелл. Закон 1967 года давал право полиции останавливать и обыскивать граждан и транспортные средства в поисках наркотиков. По закону о Столичной полиции от 1839 года, лондонские полицейские имели право останавливать, обыскивать и задерживать транспортные средства, если имелись подозрения в том, что они перевозят краденые вещи. По оценке Центрального отдела по борьбе с наркотиками, большая часть арестов в 1966 году была произведена согласно этому закону. После 1967 года право обыска стало применяться в государственном масштабе. Оно последовало за недавним законом, предоставляющим полиции возможность обыскивать граждан и транспортные средства в целях изъятия яиц редких диких птиц. Лорд Стонхем из министерства внутренних дел говорил, что нет разницы между обыском у подножья ели в горах Шотландии и обыском у подножья статуи Эросу в центре Пикадилли. «Порок наркоторговли распространился повсеместно. Он встречается не только в кафе, клубах и танцзалах маленьких и больших городов. Прибрежные курорты, кемпинги… наводнили наркоторговцы, часть которых спит под открытым небом, а другие доставляют свой товар в автомобилях, где хорошо его прячут». По Закону 1967 года усложнились условия хранения наркотиков дома и на складах оптовых торговцев лекарственными средствами. В 1965 году «Дейли Мейл» опубликовала статью под заголовком «Уличные наркоторговцы». В ней говорилось, что городские аптеки с хлипкими дверями, ведущими к легко взламываемым шкафам с наркотиками, стали основным источником снабжения для подростковой наркомании в Манчестере. Статья последовала за случаем передозировки краденого морфина, в результате которой погиб восемнадцатилетний юноша. В статье говорилось, что его падение и превращение в хронического наркомана шло по знакомому теперь образцу. После ссоры с родителями, недовольными его длинными волосами и одеждой, он ушел из дома и бродяжничал полтора года. Юноша начал с «пурпурных сердечек, перешел на марихуану и наконец стал принимать тяжелые наркотики. В 1966 году Стонхем обратил внимание, что в 1966 году произошло по меньшей мере 60 взломов аптек в Лондоне, 35 в Манчестере, 25 в Ланкашире и 14 в Ливерпуле. Было украдено более полумиллиона наркотических таблеток. В некоторых районах кражи из аптек стали значительным источником снабжения местных наркоманов.

Вследствие несогласия с новой системой, ее критики часто испытывали затруднения. После опубликования доклада Брейна в 1965 году, Питер Чеппл (1920-1975) основал неофициальный комитет врачей, интересовавшихся наркозависимостью. Полагая, что изолированные от общества наркологические отделения работали недостаточно эффективно, он с помощью Армии спасения учредил в Челси Государственный научно-исследовательский институт наркологии (позже переименованный в CURE). Чеппл опубликовал некоторые важные результаты исследований, но поскольку обладал тяжелым характером, у него не сложились отношения с Коннеллом и Бьюли. В то время чиновники министерства здравоохранения считали подозрительными все клиники, не принадлежащие к Государственной системе здравоохранения. CURE полностью зависел от благотворительных взносов, поскольку ему отказывали в государственном финансировании вплоть до 1975 года, за несколько месяцев до того, как закрытие института стало неизбежным.

Доступность и разнообразие методов лечения резко сократились после того, как в больнице Кейн-Хилл закрылось отделение Солтера. В начале 1960-х годов, когда количество пациентов падало и закрытие больницы стало делом недалекого будущего, наблюдательный совет и местные органы здравоохранения решили, что деятельности больницы сможет помочь амбулаторное лечение наркоманов. Беккетт вызвался стать главой отделения, которое открылось в 1965 году. Он ввел порядок, при котором отделением управляли пациенты. Врачи и медсестры имели право голоса, но то, как должно быть организовано лечение решали, в основном, пациенты. Казалось, что все идет хорошо. Еженедельное совещание наркоманов, сестер и представителя администрации решало, кого следует положить в стационар. Кандидат излагал свою историю болезни, объяснял, почему хочет лечиться в стационаре и отказаться от героина. Нескольким кандидатам не поверили пациенты, среди которых были те, кто обратился в отделение после первого ареста. Больные возрастом меньше 21 года соглашались на лечение по Закону о психическом здоровье. Беккетт в 1966 году писал следующее.

«Я рассказываю каждому потенциальному пациенту обо всех отрицательных сторонах лечения. Даю ясно понять, что он будет заперт в закрытом помещении примерно на месяц… Рисую все в самых мрачных красках, говорю, что он будет официально задержан примерно на шесть месяцев, а может быть и на год. Если он все еще хочет попасть в отделение, я знаю, что он настроен серьезно и не собирается тратить попусту свое и наше время… Мы пытаемся, чтобы он провел переоценку своих взглядов на жизнь, участвуя в групповых обсуждениях мотивации – причин и эмоциональных порывов, которые толкают людей к наркотикам».

Каждому принятому в отделение вручалась листовка, в которой, в частности, говорилось:

«Это отделение было учреждено с одной целью – помочь тебе снова наслаждаться жизнью. Или начать наслаждаться ею, если у тебя не было такой возможности раньше.

Теперь, когда ты здесь, чувствуй себя как дома и слушай, что говорят другие. Тебе предстоит пробыть здесь некоторое время, поэтому устраивайся поудобнее и узнавай что к чему.

Те, кто уже долго не употребляет наркотики, скорее всего, окажутся самыми благожелательными, потому что другие все еще настроены эгоистично. Ты будешь усердно работать над собой, стараясь познать свои стремления и понять, почему именно ты попал в западню наркотиков. Что ты из-за этого потерял. Стоит ли это того, чтобы вернуться к прошлому? Зачем тебе нужно лечение? Тебе придется ответить на эти любопытные вопросы, и поможем тебе в этом все мы, а ты будешь помогать другим наркоманам, чтобы точно так же разобрать их психику на мелкие кусочки. Это утомительно, но полезно…

Время от времени будут приходить другие парни, чтобы отказаться от наркотиков. Вспомни, через что прошел ты сам, и будь с ними добрее. Ты знаешь, что именно может заставить их страдать еще сильнее, поэтому не пользуйся своим преимуществом, даже если тебе самому станет от этого легче».

Беккетт разработал эффективный способ отказа от наркотиков. Он писал, что благодаря этому способу более 50 процентов его пациентов смогли отвыкнуть от героина. Метод Беккетта заключался в том, что он использовал таблетки, содержащие примерно 10 миллиграммов героина, которые перед инъекцией растворял пациент, медсестра или врач. Благодаря этому можно было точно контролировать и постепенно уменьшать дозы наркотика. Однако в 1970 году власти заменили обезвоженный героин в таблетках на ампулы. Преимущество ампул заключалось в том, что в отличие от таблеток их не нужно было разводить водой – значительная часть наркоманов использовала воду из туалетов или других загрязненных источников. Однако ампулы нельзя было разрезать, как таблетки, что усложняло контроль за уменьшением дозы. Беккетт не хотел использовать метадон, потому что считал, что от этого препарата труднее было отвыкнуть и что он вызывал более сильную зависимость, чем героин.

Тем временем в 1968 году наблюдательный совет Кейн-Хилл и администрация больницы Кейн-Хилл возмутились тем фактом, что наркоманы продавали марихуану пациентам из других отделений. Доказательств не существовало, и тем не менее, наркологическое отделение решено было ликвидировать. Подобная изобретательность в поиске причин для закрытия, несмотря на успешную работу отделения, была одним из первых примеров бессердечия, которое стало характерной чертой администраций британских наркологических центров в 1980-х годах. Две дежурные медсестры отделения должны были по плану ротации перейти на работу в другие отделения, но руководство больницы заявило, что никто другой не соглашается заменить их. Год спустя Бекетт установил, что это было неправдой и что эти медсестры готовы были перейти в его отделение. Истинная причина заключалась в том, что другие отделения рассматривали режим самоуправления как угрозу. Большинство сестер поддерживали его, однако в 1967 году на работу была назначена медсестра, которая, как понял Бекетт, хотела установить в отделении авторитарный режим и диктовать свои порядки. Она всеми силами пыталась добиться этого. Заключительный удар был нанесен в 1969 году, когда на собрании врачей-консультантов эта медсестра зачитала длинный список недостатков, которые, по ее мнению, существовали в отделении. В том противоборстве Беккетт потерпел поражение. Это был не первый случай, когда британским врачам, применявшим гуманные и успешные методы лечения наркомании, не хватало умения интриговать и вести подковерную борьбу в медицинских комиссиях и комитетах.

В 1967 году Макиннс предупреждал, что навязываемое властями запрещение наркотиков потребует гораздо более громоздких анти-наркотических подразделений, которые должны будут действовать тайно, в крайне сложных условиях криминальной коррупции. Согласно надежному источнику той поры, по крайней мере двадцать процентов агентов Федерального бюро по борьбе с наркотиками были коррумпированы, вступая в сделки с поставщиками героина и продавая наркотик героиновым наркоманам. Брюс Джексон, в 1966 году путешествовал по США, изучая наркозависимость и контроль над ней для президентской комиссии по правоохранительным органам, и вместе с полицией работал на улицах Нью-Йорка, Хьюстона и Лос-Анджелеса. Он писал: «Изгнанные из нашей американской мечты… наркоман и полицейский оказываются связанными неразрывной мучительной связью… Люди, которые вымогают и подвергаются вымогательству, нуждаются друг в друге». В Британии в 1977 году были осуждены за коррупцию командор Уоллес Вирго (род. 1917), бывший начальник управления по борьбе с наркотиками и отдела по борьбе с порнографией в Скотланд-Ярде, вместе со своим старшим суперинтендантом Альфредом Уильямсом (род. 1925). Другие сотрудники отделов по борьбе с наркотиками были отстранены от должности, подали в отставку или приговорены к тюремному заключению.

В 1968 году большая часть врачей отрицательно относились к поддерживающему лечению, однако лицензия министерства внутренних дел на выписку рецептов на наркотики неожиданно стала у психиатров символом высокого статуса. Было выдано около шестисот лицензий – многие из них получили те врачи, которые ранее утверждали, что не могут и подумать о том, чтобы назначать героин наркоманам. Среди лицензированных консультантов был Глатт.

«Большинство из нас испытывали отвращение к назначению тех средств, которые мы считали смертельно опасными. Но в конце концов, когда нас попросили обслуживать новые наркотические центры, вопрос стоял так: или наркотик будем назначать мы, или этим займется черный рынок. Цель заключалась в том, чтобы назначение наркотиков перешло из рук частных специалистов и терапевтов к врачам специализированных клиник, работавших в Государственной системе здравоохранения. Можно ненавидеть то, что делаешь, и мириться с этим, потому что альтернативой является еще большее зло. Однако было бы большой ошибкой сказать (как говорят сейчас), что мы в то время считали, что занимаемся лечением наркоманов. Это был лишь один из способов неотложной помощи, и мы надеялись – отчасти наивно, отчасти чтобы успокоить совесть – что новые наркологические отделения не станут просто центрами выписки наркотиков».

Глатт и другие консультанты явно не рассматривали неотложную помощь как одну из стадий лечения. Энн Долли (род. 1926), которая позже лечила наркоманов в своей частной психиатрической клинике, более критично относилась к новой системе, чем Глатт.

«Эта система ознаменовала появление нового типа докторов – психиатров, специализировавшихся на наркотической зависимости. Остальные психиатры били рады не иметь дела с наркоманами. Отдельные врачи, лечившие наркозависимость, стремились усилить свою власть над пациентами и добиться авторитетного положения, а некоторые достигли высоких постов. Новым наркологическим клиникам необходимо было привлечь пациентов, поэтому их врачи щедро прописывали наркотики. При этом они даже делали новых наркоманов из обычных людей… Врачи клиник понимали, что никак не смогут заставить своих пациентов быстро отказаться от наркотиков, а потому делали упор на стабилизацию зависимости, чтобы больные могли нормально работать и общаться».

Стабилизированным наркоманам назначали поддерживающие дозы, как при системе Роллстона, а пациенты, у которых зависимость возникла не так давно, получали уменьшенные дозы.

К 1970 году героин фабричного производства назначался лишь 10 процентам наркоманов, а метадон – 51 проценту. К 1971 году эти цифры составляли 4,5 процента и 67 процентов. Подобная тенденция к назначению наркотиков увеличила стоимость фармакологического героина и создала новый черный рынок метадона для инъекций. В то время как Найсвандер и Доул вводили метадон перорально, вместе с апельсиновым соком и прохладительными напитками, 75 процентов метадона, который прописывали в британских клиниках, предназначался для внутривенных инъекций. Эта цифра говорила о неопытности психиатров, руководивших некоторыми клиниками. В качестве другого примера можно привести некоего лондонского психиатра, который в 1968 году давая определение «бритоголовым», назвал их «людьми, имеющими зависимость от подкожных инъекций». Оправданием назначению метадона для инъекций служило то, что наркоманы вряд ли откажутся от ритуала приготовления наркотика. Однако те, кто прописывал наркотики, не принимали во внимание, что при внутривенном введении препараты усваиваются намного быстрее, чем при пероральном применении, поэтому наркоманы, использовавшие шприц, будут делать себе инъекции чаще, чтобы поддержать состояние наркотического опьянения. Не учитывался и тот факт, что при групповом введении наркотиков росла опасность заражения такими болезнями как гепатит. Проще говоря, практикующие психиатры встретились с тем же самыми печальными трудностями, что и работавшие с наркоманами терапевты, и в общем и целом, не смогли показать себя с лучшей стороны. Энн Долли объясняла положение следующим образом.

«Наркоманы использовали врачей и убеждали их выписывать огромные дозы. Медики в клиниках обнаружили, что многие наркоманы не отличались ни ответственностью, ни обходительностью. Персонал возмущался ролью врачей, которые занимались только тем, что назначали наркотики. Работавшие в клиниках медики полагали, что большее внимание следовало уделять другим методам лечения. Врачи были недовольны тем, что приходится выписывать так много наркотиков, и хотели переложить часть своей работы на медперсонал. Все более важную роль играли моралисты, распространявшие идею, что наркоманов необходимо насильно принуждать к отказу от своих привычек и нормальному поведению. Некритическое восприятие этой идеи позволило главным психиатрам усилить свое влияние».

Принудительная регистрация новых наркоманов началась в феврале 1968 года. Назначение героина и кокаина практикующими терапевтами закончилось в апреле. В этом году министерству внутренних дел было известно 2294 наркомана. Официальная статистика говорила о снижении числа зарегистрированных наркоманов, употреблявших опиаты – с 2881 человек в 1969 до 2661 в 1970 году. Это было первое сокращение уровня наркомании с 1958 года. Оно не означало снижения потребления героина или количества наркоманов. Оно отражало уменьшение назначений наркотиков в клиниках и вследствие этого – решение многих наркоманов не прибегать к услугам наркологической системы и перейти к приобретению наркотиков на черном рынке. Другие наркоманы с самого начала предпочитали представлять себя изгоями, пользующимися услугами нелегального рынка, а не пациентами, которые вынуждены соблюдать больничный режим. Не представляет сомнения, что первая партия импортного героина прибыла в Лондон примерно через шесть месяцев после того, как практикующим терапевтам запретили назначать наркотики. Хотя в Лондоне долгое время существовал серый рынок, где зарегистрированные наркоманы перепродавали излишки произведенного в стране героина, он не действовал на наркоманов и общество так разрушительно, как мир незаконного оборота наркотиков, который стал быстро развиваться после 1968 года. Сеймур Коллинз (1906-1970), член городского совета Западного Лондона, сказал, что наркологические центры ужасали его. Он сравнивал их с кофейнями XVIII века, в которых собирались лондонские купцы, чтобы обменяться рыночной информацией. Вспоминая конец 1960-х годов, Глатт говорил: «В то время я чувствовал себя виноватым, что бы ни делал. Назначая наркотики, винил себя в том, что выписываю смертельно опасные вещества. Иногда я не выписывал их кому-то, кто приходил и говорил: «Мне очень нужны наркотики. У меня жестокая абстиненция, поэтому дайте мне хоть немножко», и тогда тоже чувствовал себя плохо. Тем не менее, сравнивая настоящий период с эпохой назначения чрезмерных количеств, существовавшей до 1968 года, думаю, что в то время существование клиник было оправданным, и некоторое время они приносили пользу». Наркоманы не получали наркотики в клиниках. Рецепт отсылали непосредственно в аптеку, а пациент мог получить только ежедневную дозу. Это часто мешало наркоманам работать в установленные часы или иметь надежный заработок. Чтобы снизить число преступлений, связанных с наркотиками, лондонские детективы выражали желание, чтобы клиники работали круглосуточно и выдавали наркотики на месте.

1967 год стал критическим для наркотической картины в Британии. В феврале этого года по наводке журнала «Новости мира» (News of the World) полиция совершила налет на вечеринку, которую собрал в своем доме музыкант из Rolling Stones Кейт Ричард. Ранее судебный иск к журналу подал солист той же группы Мик Джеггер (род. 1943). Против канадского наркоторговца, поставившего ЛСД и каннабис для вечеринки и присутствовавшего на ней, не было выдвинуто никаких обвинений. Однако Джеггера, у которого нашли четыре таблетки амфетамина, легально купленных в Италии, отдали под суд. Правонарушение Джеггера было таким же незначительным, как и любое другое, связанное с наркотиками, и тем не менее, на показательном процессе он получил слишком суровый приговор – три месяца тюрьмы (отмененный после апелляции). «Таймс» назвала суд над Джеггером олицетворением конфликта между прочными традициями Британии и новым гедонизмом. «Козлом отпущения» сделали единственного героинового наркомана, присутствовавшего на вечеринке – торговца произведениями искусства, Роберта Фрейзера (1937-1986). Он начал с курения индийской конопли, а примерно в 1965 году перешел на кокаин. Сэр Поль Маккартни (род. 1942) вспоминал: «Мне очень повезло, потому что он познакомил меня с этим наркотиком за год до того, как его стали нюхать большинство людей. Это было самое начало 1966-го. Я немного нюхал кокаин вместе с Робертом, носил с собой небольшой запас, а остальные Битлз предостерегали меня. Я говорил им: «Не волнуйтесь. Джонни Кэш даже написал о нем песню»… Первую пару месяцев я чувствовал себя прекрасно, а потом начал думать: «Нет, это слишком хорошо. Я в него влюбился». Вот так я очень быстро привык и отвык от кокаина». Летом 1966 года Фрейзер также познакомил своих друзей с ЛСД. Затем он стал употреблять героин. Во время рейда на вечеринку Rolling Stones при нем обнаружили шесть таблеток героина и приговорили к двадцати четырем месяцам тюрьмы. После освобождения Фрейзер вновь начал принимать наркотик. Немецкая актриса, которая жила у него в конце 1960-х годов, вспоминала: «Самым важным местом в квартире была ванная. Вначале ты колешься, потом тебя тошнит, зато потом чувствуешь себя прекрасно. Однако мне не удавалось как следует «побалдеть», потому что утром нужно было идти на работу». Большинство друзей, которых Фрейзер приобщил к героину, предпочли более спокойную жизнь. По словам Джима Дайна (род. 1935) – одного из художников, которых опекал торговец произведениями искусства – наркотики разрушили личность Фрейзера. «Когда он начал колоться, ему наступил конец. После этого он перестал быть интересен для окружающих. В конце концов Роберта сгубила ограниченность. Он мог стать выдающимся человеком, но образ жизни оказался сильнее его». Эпитафия Дайна была достаточно резкой: «Он имел исключительную способность выживать, но не выжил».

За процессом Rolling Stones последовали другие сенсационные дела поп-звезд, которые широко освещались в прессе. В 1967 году министр внутренних дел, лорд Стонхем, пожаловался, что злоупотребление наркотиками нередко начинается с того, что молодежь начинает брать неудачный пример со своих поп-идолов. Он полагал, что шумная гласность в отношении наркомании среди молодежи не только создает ложное впечатление о широком распространении этой проблемы, но и содействует ее углублению. Казалось, что поп-музыка насквозь пропитана аллюзиями на наркотики. Примерами могут служить Боб Дилан (Bob Dylan) (род. 1941) – песня «Женщина дождливого дня» (Rainy Day Woman) (1966) с припевом «Все должны быть обкурены» и намеком на героин в названии альбома «Кровь на следах» (Blood on the tracks) (1975), Rolling Stones – песни «Маленький помощник матери» (Mother’s Little Helper) (1966) и «Связь» (Connection) (1975), Beatles – песни «Люси в небе с бриллиантами» (Lucy in the Sky with Diamonds) (1967) и «Маленькая помощь от друзей» (With a Little Help From My Friends) (1967), Фрэнк Заппа (Frank Zappa) (1940-1993) и Mothers of Invention – песни «Голодные наркоманы, папа» (Hungry Freaks, Daddy) (1966) и «Я скала» (Help I’m a Rock) (1966), Jefferson Airplane – песня «Белый кролик» (White Rabbit) (1968), Procol Harum – «Белее белого» (A Whiter Shade of Pale) (1967), Velvet Underground – «Героин» (Heroin) и так далее. Вероятно на одного ребенка, родившегося в год выступления Стонхема, действительно повлияла подобная гласность. Им был Курт Кобейн (1967-1994) – солист рок-группы «Нирвана» (Nirvana), одного из самых известных коллективов 1990-х годов. Кобейн олицетворял собой стиль грандж и стал законченным героиновым наркоманом. После смерти Курта его скорбящая мать сказала: «Теперь он умер и стал членом «клуба». Я говорила, чтобы он не смел этого делать». Все понимали, какой «клуб» она имела в виду – его членами были умершие в раннем возрасте музыканты. Смертельную передозировку получил Брайан Джонс (Brian Jones) (1942-1969) из Rolling Stones, гитарист Джимми Хендрикс (Jimi Hendrix) (1942-1970), Дженис Джоплин, Джим Моррисон (Jim Morrison) (1943-1971), музыкант, игравший в силе кантри-рок, Грем Парсонс (Gram Parsons) (1946-1973), входивший в состав групп Byrds и Fallen Angels, Кейт Мун (Keith Moon) (1946-1978) из The Who и Сид Вишес (Sid Vicious) (1957-1979) из Sex Pistols.

Преподобный Кеннет Лич был умным, неутомимым, бескорыстным и безукоризненно честным комментатором беспрестанно менявшейся моды на наркотики. Для него 1967 год был не только годом «наркошиных докторов» и скандалом с Rolling Stones, но и «наркотическое» лето, когда на вершину хит-парада поднялась песня Скотта Макензи «Сан-Франциско», когда Карнаби-Стрит зазвенела колокольчиками хиппи, когда это слово стало общеупотребительным, а вполне консервативные капиталисты от текстильного бизнеса стали немедленно эксплуатировать психоделическое движение. В том же году Сан-Франциско начали представлять как райское место, идеализировать «кротких молодых людей с цветами в волосах», пропагандировать рост употребления ЛСД и возникновение «кислотной культуры». Джон Петро, который взял пациентов леди Франкау, с неодобрением относился к кокаину и переводил своих наркоманов на метедрин в ампулах. В ожидании более строгих анти-наркотических мер, которые должны были вступить в силу по закону 1967 года, Кристофер Свон также начал переводить своих пациентов на метедрин. Один из врачей ежедневно прописывал каждому наркоману дозу, эквивалентную 46 ампулам метедрина, что привело к распространению внутривенных вливаний наркотиков в Сохо. Более того, как только в апреле 1968 года открылись новые клиники, их врачи стали снижать дозы кокаина для героиновых наркоманов и в течение года почти прекратили выписывать кокаин для внутривенных вливаний. До 1967 года лондонские потребители наркотиков кололи героин и кокаин, затем быстро перешли на метедрин с героином, а потом – на внутривенные инъекции метадона и барбитуратов. Другими словами, сами инъекции стали для наркоманов более важными, чем вводимое вещество. До этого времени существовало лишь внешнее сходство между Хейт-Эшбери и Сохо. Однако, по словам Лича, секретаря анти-наркотического движения в Сохо в период 1967-1971 годов и автора «Практического справочника по распространению наркотиков», амфетамины в Сохо – как и в Хейт-Эшбери – принимали склонные к правонарушениям, психически неуравновешенные представители молодежи, а наступление метедрина ознаменовал наступление эры таблеток. Лич был убежден, что метедрин сыграл роль катализатора в росте наркомании – роль, которую так часто (и ошибочно) приписывали индийской конопле.

Положение лондонских уличных наркоманов стало ухудшаться зимой 1968-1969 годов. Наркологические центры в 1967-1970-х годах были беспокойным местом вследствие распространения метедрина. «Потоки ругани от пропитанных метедрином чучел с одной стороны, и неуместные советы от невежественных всезнаек с другой, мало помогали поднятию морального состояния», вспоминал Джеймс Уиллис. «Было много слишком возбужденных пациентов, принимавших большие дозы героина и метиламфетамина. Значительный процент составляли люди с серьезными нарушениями психики, которые часто осложнялись психозами на почве злоупотребления наркотиками».

За метедриновым кризисом зимой 1968-1969 года последовал контрабандный ввоз героина из Гонконга, который продавали в районе Джеррард-Стрит в Сохо примерно за 1,5 фунта за гран. Это было время, когда фармацевты Гонконга, получавшие сырье от вождей племен из Бирмы, Лаоса и Таиланда, открывали лаборатории по производству героина. Всю операцию проводило ЦРУ, она являлась составной частью анти-вьетнамской стратегии. В министерстве внутренних дел полагали, что дальневосточный героин первоначально ввозили для китайских иммигрантов, а местные наркоманы просто пополняли им запас наркотиков, который предоставляли им клиники. Это был первый в истории Британии случай контрабандного ввоза наркотиков, который организовали преступные синдикаты (если не принимать в расчет мелкие партии наркотиков, ввозившиеся наркоманами из Парижа в 1930-х годах). Героин из Гонконга получил все более расширявшийся рынок сбыта среди наркоманов, отвергнутых клиниками, либо (после 1979 года) встретивших в наркологических отделениях неприязненное отношение к поддерживающему лечению. В 1970-х годах на лондонском черном рынке героина господствовали гонконгские триады. После 1979 года черный рынок стали завоевывать поставщики из Ирана, а в 1980-х годах – из Пакистана.

В критически важном 1967 году наркотическая картина в Уэст-Энде изменилась и в других отношениях. В 1969 году, как отметил некий работник с молодежью, Уэст-Энду пришел конец. Начиная с 1967 года, торговля наркотиками переместилась в пригороды Лондона и окружающие его новые города. В том же году взлет продаж наркотиков наблюдался в Уэлвин-Гарден-Сити в Хертфордшире. В 1969 году лорд Сэндфорд (род. 1920) из Института изучения наркозависимости заявил, что печально известные врачи Петро и Свон причинили невосполнимый вред и что центр его графства опустошен из-за деятельности Петро. С 1967 года употребление каннабиса и амфетаминов, а после 1969 года – ЛСД, стало достоянием низших классов общества и городской бедноты. Распространение курения индийской конопли имело свои преимущества в том, что отдаляло пользователей от более разрушительного мира героина, метедрина и внутривенных вливаний барбитуратов. Как показал в 1970 году опрос 1093 школьников района Большого Лондона (из которых лишь 5,4 процента принимали наркотики), курение каннабиса было еще одним проявлением поведения подростка, который хочет быстро стать взрослым, начинает курить сигареты с раннего возраста и всеми правдами и неправдами стремится попасть в паб. Как и двадцатью годами ранее, курильщики каннабиса и героиновые наркоманы не смешивались между собой, у них не было почти ничего общего. «Быть наркоманом – это дело, требующее полной занятости, у него мало общего с реальной жизнью», говорил в 1970 году Ричард Невилл (род. 1942), австралийский основатель подпольной газеты «Оз». «Это один из многих способов уничтожить себя, если вы того желаете». Опрос 200 наркоманов в Челтенхеме (1970-1972) показал следующее.

«В то время, когда одновременное использование нескольких наркотиков было повсеместным, наблюдалась общая тенденция его снижения после начального периода экспериментов с разнообразными наркотиками… большая часть выбирала каннабис, время от времени употребляя галлюциногены или такие вещества, как кокаин или опиум, которые встречались достаточно редко. В общем и целом, студенты и богема из среднего класса контролировали свою зависимость так, что она не влияла на учебу и работу. Только один респондент из данных двух групп вводил наркотик внутривенно, и то – в чисто экспериментальных целях. Подавляющее большинство из этих двух подгрупп отрицательно относились к инъекциям, которые они рассматривали как признак болезни или недальновидности. Наиболее неразборчивыми в употреблении наркотиков были безработные и чернорабочие, имеющие низкий общественный статус, они использовали самый широкий ассортимент психотропных веществ, как легальных, так и нелегальных. Эти люди наиболее безответственно относились к традиционным жизненным целям и были глубже всех вовлечены в наркотическую среду».

Наркоманы, употреблявшие опиаты как правило самостоятельно приобретали зависимость в результате лечения или, работая врачами либо медсестрами, имели доступ к наркотикам. Но к концу 1950-х годов все больше опиатных наркоманов или людей, сочетавших героин с кокаином, получали зависимость вследствие личных контактов. Примером может служить исследование в Кроули-Нью-Таун, который в 1947 году стал городом-спутником Лондона. В 1962-1964 годах в Кроули были зарегистрированы шесть новых случаев внутривенного употребления героина или метадона. Эти цифры были явно занижены, однако количество новых наркоманов после 1965 года несомненно завышалось. В 1965 году было отмечено пять новых случаев, 24 – в 1966 и 32 – в 1967. В 1969 году это количество снова упало до четырех. Новые наркоманы знакомились в школе, клубах, при мелких правонарушениях и в нескольких случаях на работе. Маленькие группы с тесными отношениями связывал интерес к наркотикам. Приобщение к наркотикам происходило в дружеской компании – наркоманы хотели, чтобы их товарищи познали то же наслаждение, которое испытывали они, а те, кто не был наркоманом, желали удовлетворить любопытство или не хотели отличаться от своих друзей. Они покупали друг другу наркотики, что подразумевало доверие при передаче денег и защиту товарищей от ареста. Беккетт лечил нескольких пациентов из Кроули. Он узнал, что когда город построили, в нем было три танцевальных зала, которые по вечерам посещала молодежь. Однако по рекомендации полиции городской совет закрыл вначале один танцзал, затем – другой. Местная молодежь осталась без вечерних развлечений. Один или двое молодых людей начали ездить в Лондон за героином и привозили его в город. Наркотик употребляли в последнем оставшемся танцевальном зале, но полиция закрыла и его. Молодым людям ничего не осталось, как ездить в Лондон за героином. Это было неслыханно. Полиция и городской совет сослужили плохую услугу своему населению.

Другим зловещим фактором стала ассоциация героина с городскими изгоями, безработными, а также с проявлениями социальной несправедливости. Эта ассоциация наблюдалась в Чикаго 1930-х годов, а также в других американских гетто, начиная с конца 1940-х годов. Некоторые из подобных тенденций можно проследить в Шотландии, где к 1970-м годам возникла серьезная проблема с героином, на которую должное внимание обратили лишь в конце 1980-х годов после того, как групповое употребление наркотика привело к заражению вирусом иммунодефицита. Согласно отчету 1972 года, проблемы с наркотиками в Глазго начались, когда в 1963 году молодой человек с зависимостью от героина и кокаина, приехавший из Лондона, оказался без наркотиков и попал в больницу. Небольшая группа закоренелых наркоманов стала расширяться путем социальных контактов. В 1966 году крупное ограбление большой аптеки привело к тому, что в Глазго стали известны несколько наркоманов, вводивших наркотики внутривенно. С 1965 года их количество с 1965 года возросло с пяти до примерно двадцати в 1967 году. Героин и кокаин использовались, пока не истощились украденные запасы. В 1967 году наркоманы перешли на внутривенные инъекции барбитуратов, пероральное применение снотворных, ЛСД и каннабис. Медперсонал наркотических отделений Глазго – по крайней мере, четырех клиник, открытых в 1968 году – сократили, когда наркоманы покинули этот район. Последующие мелкие группы наркоманов не соглашались на лечение и уезжали в Лондон.

Многие пациенты в Центре лечения наркозависимости, который открылся в Эдинбурге в 1968 году, были безработными. В отчете о первых ста пациентах Центра, опубликованном в 1973 году, говорилось: «Отягощенные, как и многие наркоманы, преступным прошлым, без профессий, без рекомендаций, с внешностью хиппи, у них не было шансов получить работу, кроме временной. Эмиграция была им запрещена, в армию не брали, о свадьбе и детях, которых пришлось бы содержать на пособие по безработице, можно было только мечтать. В таких обстоятельствах вполне понятно стремление к фармакологическому забвению от смутно сознаваемого отчаяния». Чтобы предотвратить стечение наркоманов в город, Эдинбургский центр отказался назначать опиаты. Тот факт,– что с мая 1971 по март 1972 года в клинику было направлено всего семнадцать наркоманов, приписывали работе эдинбургского отдела по борьбе с наркотиками, возросшим мерам безопасности со стороны аптекарей и менее снисходительным отношением судей. Непонятно, включала ли работа отдела наблюдение за клиниками из полицейских машин, чтобы не допускать в них наркоманов – как случалось в 1980-х годах. Ясно одно: такая политика привела к тому, что клиники потеряли контакт со своими местными клиентами.

Опыт Шотландии показал, что социальные лишения становились все более значимой причиной злоупотребления наркотиками и что нищета и нецивилизованное окружение делали наркоманию трудноизлечимой. В целом политика клиник Эдинбурга и Глазго в 1960-х годах была близорукой и ограниченной. Как и намеревалось, она устранила проблему лишь в своих городах. Ранним и хмурым лондонским утром Маргарет Трипп наблюдала за группой барбитуратовых наркоманов у статуи Эроса на Пикадилли, напичканных наркотиками, покрытых язвами и решавшими свои внутренние разногласия. Эта группа состояла, главным образом из шотландцев и ирландцев. Ее особенностью было странное сочетание неконтролируемой агрессивности и раболепия, которое делало равноправные любящие отношения практически невозможными. Эти наркоманы были оторваны от своих друзей и семей, Пикадилли стала их конечным пунктом, больше им некуда было идти.

В политическом отношении такое развитие событий прошло незамеченным. Гораздо большее внимание уделялось докладу подкомитета Консультативного комитета по наркозависимости, переданному в 1968 году под начало министра внутренних дел, Джеймса Каллагэна. В этом комитете председательствовала известный социолог, баронесса Вуттон из Абинджера (1897-1988). Его членами были не менее известные Филип Коннелл, Томас Бьюли, сэр Эдвард Уэйн, психиатр сэр Обри Льюис (1900-1975) и один из руководителей лондонского городского совета. В докладе говорилось: «Нельзя обойти вниманием вредное воздействие, которое у некоторых людей вызывает употребление каннабиса – даже в небольших количествах. У нас нет сомнений в том, что не следует поощрять более широкое использование индийской конопли. С другой стороны, мы полагаем, что вред от ее курения, как было признано в прошлом, и риск перехода от каннабиса к опиатам преувеличен. Мы также считаем, что существующие уголовные наказания, направленные на ограничение использования конопли, неоправданно строги». В то время по обвинению в нарушении законодательства о каннабисе семнадцать процентов молодежи приговаривали к тюремному заключению. В пункте 29 Вуттон также утверждала, что долгосрочное умеренное потребление конопли в умеренных дозах не имеет побочных эффектов. Эти выводы противоречили ортодоксальной политике и вызвали потоки брани, внушавшей, что члены комитета, уединившиеся в «башнях из слоновой кости», сами были одурманены наркотиками. Сдержанный и тщательный анализ доклада, опубликованный в «Дейли Телеграф» был озаглавлен «Хартия для наркоманов» (9 января 1969 года). «Новости мира» утверждали, что иностранные наркодельцы вылетели в Лондон в то же утро, как был напечатан доклад Вуттон, и что за несколько часов столицы Великобритании стала местом, где легче всего можно было купить каннабис (12 января). Шапка одного из номеров «Дейли экспресс» гласила: «Русская рулетка с полностью заряженным револьвером – вот что такое конопля» (13 января 1969 года). Доклад комитета был представлен, как требующий немедленной легализации каннабиса и таким образом способствующий дальнейшему разложению молодежи, хотя об этом не было сказано ни слова. К бесчестью министра внутренних дел Каллагэна, он сделал лицемерный вывод, что на подкомитет Вуттон оказали огромное влияние лоббисты легализации конопли. Он заявил, что само существование подобных взглядов потрясло многих людей и что общественное мнение должно бороться против этого шага, как борется он. Каллагэн представил свое отрицательное отношение к докладу как попытку остановить надвигающуюся волну «так называемой вседозволенности».

В Палате общин была популярна поговорка Каллагэна об антиинтеллектуализме простого человека. В дебатах о докладе Вуттон один член консервативной партии взывал: «Упаси нас Господь от правления умного дурака. Никто, находящийся в здравом уме, и думать не будет о его рекомендациях». Он назвал доклад «научной чушью». У Каллагэна существовало тесное взаимопонимание по наркотикам с Квентином Хоггом, теневым министром внутренних дел, не терпящим точности определений. «Если привычка порочна… нам нет дела до семантических дискуссий о том,– вызывает ли наркотик зависимость или привычку», говорил Хогг. Он обсуждал этот вопрос со своими друзьями, чьи взгляды доводил до сведения сэра Эдварда Уэйна и сэра Обри Льюиса. Хогг объяснял, что хотя его друзья не могут привести цифры, которые доказывали бы эти факты, но они связывали каннабис с преступностью, насилием и анормальным поведением. Эти неприятные сплетни Хогг представлял как несокрушимые доказательства «ужасающих результатов зависимости от гашиша». Он был активным патриотом, который оправдывал анти-наркотическое законодательство международными обязательствами и глобальным статусом Британии – тем, что он высокопарно называл «важным вопросом международной учтивости» – с презрением относясь к «сентиментальным штучкам». Учитывая провал политики, по отношению к которой существовало такое показное единодушие, самодовольство политиков в 1969 году не могло не вызывать отвращения. «Это действительно самый значительный день для Палаты общин, когда и действующие, и теневые члены кабинета министров… могут продемонстрировать народу страны, что идут в ногу», торжествовал сэр Патрик Макнейр-Уилсон (род. 1929). Он сравнил доклад Вуттон с угрозой со стороны нацистской Германии – если бы британские парламентарии согласились с рекомендациями доклада, то могли бы войти в историю как уступчивые умиротворители, из-за бездействия которых был бы уничтожен социальный порядок в стране. Политика Макнейр-Уилсон была такой же пустой по содержанию, как его сравнения. Он считал, что хранение каннабиса и ее употребление являлись серьезными преступлениями. Любой молодой человек, которому предложили попробовать ее, должен был покинуть компанию и доложить в полицию о человеке, который пытался его совратить.

Примерно в это же время отец одного наркомана из Уэлвин-Гарден-Сити пояснял причины увлечения молодежи наркотиками. Он говорил, что молодежи скучно, нужна война, чтобы у молодого поколения появилась стойкость духа. Это высказывание не было таким уж глупым – молодым людям нужно рисковать, чтобы утвердиться в жизни. Если они полностью защищены от опасности или принятия трудных решений, они не смогут повзрослеть. Если внешняя среда достаточно беспокойна, молодежь легче справляется с внутренним эмоциональным страданием. Вероятно, отец наркомана из Уэлвин-Гарден-Сити уловил это шестым чувством. Как бы то ни было, президент США Ричард Никсон, который вел войну с Вьетнамом, скоро был вынужден объявить другую войну – с наркотиками.