#img_5.jpeg

 

Создание групп венгерских партизан

Мой взвод в большинстве своем состоял из молодых ребят в возрасте от двадцати двух до двадцати восьми лет, преимущественно простых крестьянских парней, но были среди них и рабочие. Разумеется, Миклош Рекаи находился в моем взводе. Пользуясь властью командира взвода, я, конечно, и свою жену зачислил в этот взвод.

Все мы были жизнерадостны и веселы, несмотря на трудности, недостатка в которых не ощущалось. Товарищ Ногради часто говорил нам, чтобы мы все еще раз серьезно обдумали и окончательно решили, согласны ли мы вернуться в Венгрию в качестве партизан-парашютистов.

Тем временем командиром венгерской роты вместо Золтана Ерлеи назначили Мартона Сёни, чему мы были особенно рады. Жаль было только, что теперь мы с Мартоном не могли попасть в одну группу. Группы были сформированы таким образом, чтобы в них входили партизаны одного взвода. Шандор Ихас Ковач попал во взвод ко мне, так что вместе с Рекаи у нас образовалась великолепная тройка, сдружившаяся еще во время учебы в Красногорской антифашистской школе.

Однажды товарищ Ногради сказал, что к нам прибывают несколько старших советских офицеров, которые от имени Советского правительства вручат награды за мужество и стойкость, проявленные в боях во время пребывания в партизанских отрядах, двенадцати венгерским партизанам. Мы с интересом готовились к этому дню: привели в порядок помещения и, разумеется, самих себя. Выбрившись до синевы и облачившись в лучшее обмундирование, ждали мы появления высоких гостей. Местом этой торжественной церемонии стала центральная площадь села.

Среди прибывших были два советских полковника и один коренастый мужчина в гражданском, в котором мы узнали Матиаса Ракоши. Мы по-военному поздоровались с ними. Как только все уселись, один из полковников достал из портфеля и выложил на стол медали. Двенадцать венгров были награждены медалями «Партизану Отечественной войны» I и II степени.

Матиас Ракоши остался у нас до самого вечера. Он познакомился не только с нашими командирами, но и с каждым из нас. Не скрывая правды, говорил он о тех трудностях, которые нас ждут, и подчеркнул, что каждый из нас должен еще раз хорошенько обдумать свое решение. Того, кто откажется, никто не осудит, его просто пошлют на другую работу. Однако среди нас не нашлось ни одного человека, который отказался бы.

Беседуя со мной, Ракоши сказал, что ему известно о том, что мы с Евой считаем себя мужем и женой и что она зачислена в мой взвод. Однако послать нас вместе на выполнение боевого задания не представляется возможным.

— Вас лично мы намерены назначить командиром одной из групп. Генерал Наумов очень хорошо охарактеризовал вас. Было бы просто неразумно посылать командира на выполнение ответственного и опасного задания вместе с женой. Как командир, вы несете полную ответственность за всю группу, за жизнь каждого из партизан, и тут не место жене.

Я согласился с доводами товарища Ракоши, хотя понимал, что Еву мне будет нелегко убедить.

Вскоре после этого нашу партизанскую школу перевели под Киев, в Светошино. В многоэтажном здании кроме венгерской секции размещались советские, румынские, югославские и чехословацкие группы. Здание было просторное, очень похожее на богатый замок. Венгерская секция к тому времени насчитывала в своих рядах двести человек. Помимо известных нам пленных из лагерей здесь были венгры, которые прибыли на фронт всего несколько месяцев назад. Они оказались в частях, прикрывавших отход гитлеровских войск. Многие из солдат попали в советский плен в первые же дни пребывания на фронте.

Эти люди пережили вступление гитлеровских полчищ в Венгрию 19 марта 1944 года и собственными глазами видели, что несет их стране фашистский «новый порядок». Они хорошо знали, что десятки тысяч людей оплакивают своих близких, погибших или пропавших без вести на фронте, и потому в них уже не осталось ни искры воодушевления войной. В победу Германии они теперь не верили, более того, все больше и больше проникались чувством неприязни и даже ненависти к гитлеровцам и прислуживавшим им венграм. В нашу партизанскую школу попали в основном рабочие и бедняки-крестьяне.

Жизнь в партизанской школе била ключом. После занятий слушатели по вечерам ходили в клуб, где были рояль, радиоприемник и патефон с множеством пластинок, где почти каждый вечер показывали какой-нибудь кинофильм.

Советский Союз не только оказывал материальную и техническую помощь венгерским, чехословацким, румынским и другим национальным группам в их возвращении на родину, но и посылал в эти группы опытных советских партизан, добровольно изъявивших желание поехать в чужую страну и с риском для жизни помогать ее народу вести освободительную борьбу против гитлеровских оккупантов.

С июня 1944 года из нашей партизанской школы периодически забрасывались в тыл противника группы советских и чехословацких партизан. Разраставшееся в Словакии партизанское движение было готово принять новые, хорошо подготовленные и вооруженные группы партизан. Именно поэтому наши чешские и словацкие коллеги и боевые друзья выпускались из школы раньше, чем мы, венгры. В то же самое время на территорию Словакии было заброшено значительное количество советских партизан с целью оказания помощи словацким партизанам и всему словацкому народу.

Иногда в эти группы включали и венгров, которых обычно сбрасывали в Карпатах или в Словакии. С одной из советских групп улетел венгр Надор Якубович. Командовал той группой советский полковник, получивший звание Героя Советского Союза.

По карте был выбран район выброски — небольшая поляна, окруженная лесом. Однако это место до нас было облюбовано гитлеровским командованием, которое и оборудовало здесь полевой аэродром.

Таким образом, группа оказалась сброшенной как раз на вражеский аэродром. Аэродромная охрана оцепенела от ужаса, когда вдруг над головами раздался гул двухмоторного транспортного самолета, а в лучах прожекторов замелькали белые купола парашютов. На аэродроме началась паника, так как гитлеровцы решили, что задачей десанта является захват аэродрома. Они начали стрелять вслепую, и в начавшейся неразберихе большинство гитлеровцев разбежались кто куда, лишь бы подальше от аэродрома.

Произошло невероятное: вся группа не только благополучно приземлилась и в полном составе углубилась в лес, но еще и забрала с собой два мешка взрывчатки — из числа тех шести, что были сброшены с самолета.

Другое событие, о котором знал каждый партизан школы, случилось с одним нашим коллегой. Из Киева в Словакию вылетела группа партизан, которую надлежало выбросить в тылу у врага с парашютами. Они были уже над целью, когда у одного из партизан, выпрыгнувшего из самолета, парашют раскрылся раньше времени и зацепился за хвост самолета.

Пилоты заметили случившееся, но не знали, как помочь товарищу. Самолет тем временем лег на обратный курс — на Киев.

После двухчасовой работы с риском для жизни пилотам удалось затащить незадачливого парашютиста в самолет.

Его парашют поместили в музее партизанского движения и обязательно показывали новичкам. Большинство строп на парашюте было оборвано, и партизан, когда его втащили в самолет, чудом держался всего на девяти стропах.

Начальник музея с улыбкой объяснил нам, что мы можем быть спокойны, так как парашюты сшиты из крепкого материала и могут выдержать даже такую нагрузку.

В июле 1944 года по приказу Штаба партизанского движения Украины были сформированы три венгерские группы партизан-десантников. Командирами этих групп были назначены Мартон Сёни, Дюла Уста и я. Каждая венгерская группа состояла из двенадцати — двадцати двух человек, но мы рассчитывали на то, что состав их будет быстро расти за счет местного населения, которое изъявит желание примкнуть к нам. Все было рассчитано так, чтобы в случае необходимости мы могли развернуть группу в целый отряд.

Итак, командирами всех трех групп были назначены венгры. Каждый командир имел двух заместителей: по политической части, или, как мы его тогда называли, комиссара, тоже венгра, и заместителя по военной части, иначе говоря, начальника штаба, которым назначался опытный советский партизан.

В штаб группы входили разведчик и командир группы подрывников. Связь с Центром обеспечивали двое радистов. Кроме них в группе имелся врач или фельдшер.

Для действия в боевых условиях группа соответственно экипировалась. Так, командир группы, его заместитель по военной части и разведчик имели крупномасштабные топографические карты, бинокли и пистолеты. У каждого члена группы был автомат с диском, у одного имелся ручной пулемет, у другого — снайперская винтовка с оптическим прицелом и глушителем. Группа была снабжена боеприпасами и ручными гранатами. Разумеется, все были вооружены финскими ножами.

Одеты мы были довольно разнообразно. Собственно говоря, командир группы сам решал, как кому быть одетым. Венгерская группа, как правило, носила венгерское обмундирование, что при случае могло сыграть положительную роль. Включенные в группу советские партизаны одевались в свою военную форму, а на голове носили традиционные кубанки.

Группа могла быть заброшена и летом и зимой, поэтому все имели при себе летнюю и зимнюю одежду. В целях конспирации никаких бумаг и документов брать с собой не разрешалось, но многие украдкой припрятывали фотографию жены или детей.

Группа имела с собой запас провизии дней на пять-шесть. Нам было строго-настрого запрещено насильно отбирать у населения продукты питания. Во время обучения наши педагоги все время твердили нам о том, что успех нашей группы будет в основном зависеть от хороших контактов с местным населением. Командир каждой группы имел при себе определенную сумму денег для покупки продовольствия.

Радисты имели рацию и большие по размеру и тяжелые батареи питания. Шифр для ведения радиопередач старший радист получал только перед посадкой в самолет. Кроме него, шифра никто не знал. Перед вылетом радистам сообщались день, время и длина волны для радиосвязи с Центром.

Труднее всего было выбрать место для прыжка. Товарищ Ногради был тесно связан с начальником Штаба партизанского движения Украины генералом Строкачом и загранбюро партии, которые информировали его о положении в Венгрии. Ногради сам выбрал место выброски группы.

Трудность заключалась еще и в том, что в Венгрии в то время не было партизанского движения, поэтому мы не могли чувствовать себя в безопасности. Нам не на кого было опереться. Так что смело можно сказать, что три наши группы собирались прыгать в неизвестность. Мы являлись как бы пионерами венгерского партизанского движения. Поэтому нашей основной задачей было создание базы для приема новых групп партизан.

Кроме того, мы должны были решить, как действовать партизанам: то ли мелкими группами в разных местах, то ли сконцентрированными силами в одном месте. Мелкие группы могли свободнее маневрировать, им было легче уйти от преследования противника, проще решить вопросы питания, легче скрыться и выждать, пока их перестанут искать или преследовать. В то же время действия мелкими группами имели и свои недостатки: так, например, небольшая группа не могла долго существовать, ибо имеющихся в ее распоряжении боеприпасов хватило бы всего на несколько дней. Зато крупным группам было труднее обеспечить себя продовольствием и скрыться от противника.

Выбирая место для выброски группы, приходилось учитывать не только его географическое положение, но и настроение населения. Место это должно лежать среди лесов, но в то же время там должна находиться большая поляна. Тогда можно было рассчитывать на успешное приземление самолета, а также на то, что все члены группы смогут быстро собраться в одном месте и так же быстро уйти в близлежащий лес, избежав нападения противника.

В обязанности венгерских групп входило наносить ущерб частям противника, пускать под откос железнодорожные составы с войсками и военными грузами, вести разведку войск противника. Помимо этого им надлежало проводить разъяснительную работу среди местного населения, стараясь вовлечь его в движение Сопротивления, а также делать все для увеличения численности своей группы за счет вступления в нее местных жителей. Для этого им следовало установить связи с рабочими, крестьянами, нелегальными партийными организациями, членами профсоюза и уже действующими на этой территории партизанами.

После долгих споров было решено, что каждая из групп будет сброшена в своем, специально выбранном для нее районе.

Группа, возглавляемая Дюлой Устой, будет сброшена в районе Унгвара-Мункача, у подножия горы Бужора. В выборе этого места далеко не последнюю роль сыграло то, что Уста долгое время работал в этих местах лесничим. За день до отлета группы в партизанскую школу прибыл прямо с фронта преемник Усты — лесничий Халавач, который всего месяц назад был в родном селе.

Его сразу же включили в группу Усты.

Группу Мартона Сёни было решено выбросить в районе Озда-Диошдьёра, в горах Бюкк.

Я очень много советовался с товарищем Ногради о месте выброски моей группы. В конце концов было решено, что она будет выброшена на севере, в районе Марамаросигета, неподалеку от села Саплонц.

Политкомиссаром нашей группы был назначен Шандор Ихас Ковач, военным заместителем, или начальником штаба группы, — советский партизан Изутинов, радистами — Фурман и Колобников, молодые парни лет двадцати. Фельдшером нашей группы стал одесский партизан Мешков, старшим подрывником — Буров, двадцатишестилетний красавец партизан, вся грудь которого была увешана орденами и медалями.

Начальник штаба группы Изутинов, серьезный и опытный партизан лет тридцати пяти, сначала был очень удивлен тем, что командиром группы назначили такого молодого человека. Мне тогда только что исполнилось двадцать четыре года, к тому же мои светлые волосы и голубые глаза делали меня еще моложе.

Мы, венгры, уже сдружились друг с другом. Теперь же нужно было сдружиться с советскими товарищами. Сначала, переселившись к нам, они чувствовали себя несколько одиноко. Из всей нашей группы по-русски, хотя и плохо, говорили только я да Ихас Ковач.

Советские товарищи сходили на рынок и, купив две бутылки водки, впятером, сидя друг против друга на железных койках, выпивали.

Начальник штаба первый стакан поднес мне. Я понимал, что это может помочь нам сблизиться. Помимо этого советские партизаны как бы любопытствовали, что за человек командир их группы и умеет ли он пить водку.

Все взгляды скрестились на мне. Я понимал, что это для меня нечто вроде экзамена, который мне во что бы то ни стало надо с честью выдержать. И я его выдержал: выпил стакан одним махом. Поблагодарив, я, как ни в чем не бывало, отправился дальше по своим делам.

Стакан пошел по кругу, и в конце концов в бутылке осталось немного. Партизаны снова налили мне. Я и на этот раз не стал отказываться, хотя никогда не считался любителем выпить, но раз нужно, — значит, нужно. Я выпил еще. Партизаны посмотрели на меня с некоторым уважением. Но тут я решил показать им, что тоже кое на что способен. Спустя минут десять я приказал группе собраться по тревоге во дворе в полном боевом снаряжении. Советские товарищи немного удивились моему решению, но приказ выполнили. Через несколько минут вся группа выстроилась во дворе. Я скомандовал: «Шагом марш!» — и приказал запевать песню. С песней мы прошли километра два. Там, на берегу крохотного озерца, в лесу, я устроил стрельбу по цели.

Каждый из партизан должен был не только опробовать свое оружие, но и пострелять и из пулемета, и из снайперской винтовки. Я сам стрелял из всех видов оружия.

Стрельба прошла успешно, и когда мы вернулись в школу, то уже были друзьями с советскими товарищами и весело улыбались друг другу.

Через несколько дней пришел приказ прибыть в Киев на центральный склад для получения положенного снаряжения.

На склад мы приехали на двух повозках. Кладовщик, держа в руках длинный список, снимал с полок разные предметы советского обмундирования. Сначала я не знал, что мы будем делать с такой кучей вещей. Я даже сказал об этом кладовщику, но он был неумолим, ответив мне, что каждую десантную группу он обязан полностью обеспечить летним и зимним обмундированием и всем прочим, что нам полагалось. Скоро наша повозка была почти доверху загружена вещами.

После этого мы попросили выдать нам венгерское обмундирование и по одному гражданскому костюму.

На складе было полно всевозможной гражданской одежды: красных свитеров, шерстяных носков, спортивных курток. В другом конце склада поблескивали банки с американскими консервами.

Хорошо, что мы приехали на двух повозках.

Нося вещи на повозки, мы старались положить на одну из них те, что были нам, по сути дела, не нужны. Наше начальство хорошо знало, что столько вещей парашютисту ни к чему. Он, если бы даже пожелал, не смог бы взять их с собой. Большинство этих вещей будет выменено на базаре. Так оно и было.

Часть вещей мы сменяли на киевском базаре на различные деликатесы, которыми хотели улучшить и без того хороший военный паек.

Тем временем в партизанскую школу прибывали небольшие группы венгров из лагерей для военнопленных. Среди них оказалось немало таких, кто не провел в лагере и недели, когда туда приехал один из руководителей венгерской политической эмиграции и сагитировал их пойти в партизанскую школу. К нам прибыло даже несколько небольших групп офицеров, которые никак не хотели верить тому, что они так быстро стали свободными людьми. Партизаны каждый вечер гуляли по всему селу, ходили в кино, на рынок и даже ездили в Киев. И только одни офицеры боялись выходить за ограду школы, все еще чувствуя себя военнопленными. Тогда однажды товарищ Ногради собрал их всех вместе и повез в Киев в театр, оставив их там одних, чтобы они побродили по городу и почувствовали себя свободными людьми.

Все три наши группы находились в состоянии постоянной боевой готовности, так как в любой момент мог поступить приказ о вылете. По распоряжению Штаба партизанского движения Украины в наше распоряжение был предоставлен двухмоторный американский транспортный самолет «Дуглас».

В тот период вовсю разворачивалось партизанское движение в Словакии, и почти каждую ночь туда на самолетах либо перебрасывались группы советских или словацких партизан, либо сбрасывались оружие и боеприпасы в расположение местных партизан. Погода последние дни выдалась нелетная, и потому некоторым группам по пять-шесть раз приходилось выезжать на аэродром, но улететь они так и не смогли. Разумеется, постоянное ожидание и беспокойство отнюдь не улучшали настроения людей.

Наше нетерпение нарастало с каждым днем, и мы буквально забросали Шандора Ногради всевозможными вопросами. Он же призывал нас к спокойствию. Правда, это время мы не теряли даром: детально изучали карту, обсуждали возможные варианты.

Было решено, что прыгать мы будем на небольшое лесистое плато размером четыре на три километра поблизости от покрытого снегами хребта Марамароша.

Начальник штаба нашей группы был опытным парашютистом-десантником. Он дал нам много полезных советов. После этого я сразу же приказал всем привязать автоматные диски ремнем или бечевкой к стволу автомата, так как в момент раскрытия парашюта они часто выпадали. Точно так же пришлось привязать и затвор.

В интересах сохранения военной тайны о месте выброски не сообщили членам группы. Они знали только, что это где-то в Северной Трансильвании. Мы обратили внимание на то, что все ручьи и мелкие речушки в тех местах текут в северном направлении, и договорились, что после приземления все, наткнувшись на ручей, идут на север и выходят к месту сбора.

Большое внимание уделялось сбору группы в одном месте. Договорились о звуковых и световых сигналах, таких, которые не привлекли бы к себе особого внимания.

Я был рад, что в мою группу попали Шандор Ихас Ковач и Миклош Рекаи. Первый из них отличался решительностью и твердостью, а второй — спокойствием и жизнерадостностью. Вошел в нашу группу и доктор Иштван Геллен, не только опытный партизан, но и замечательный человек.

Разведчиком нашей группы стал Шифер Фери (Сигети), молодой улыбчивый крестьянский парень. Шандор Ногради и Дюла Рац попробовали переманить его к себе, но Фери наотрез отказался и остался в нашей группе.

Геза Филебич стал у нас пулеметчиком, и пулемет свой он носил на плече, словно это была лопата или коса.

Лайош Корож, тихий двадцативосьмилетний молодой человек, до войны работал подмастерьем у бондаря. Дома он оставил жену и маленького сына. Он был на удивление спокойным и малоразговорчивым, но я знал, что могу целиком положиться на него.

Старшим разведчиком у нас в группе стал бывший артиллерийский унтер Йожеф Фоки. Это был прямой добрый человек, которого все сразу полюбили.

Миклош Нюль казался человеком замкнутым; его я, собственно, почти не знал, как не знал и Лебовича, которого ко мне в группу в самый последний момент прислал Шандор Ногради, сославшись на то, что он родом из Трансильвании, хорошо говорит по-румынски и может очень помочь нам.

Таким образом, все три венгерские группы оказались вполне самостоятельными подразделениями. Командиры этих групп наделялись довольно большими правами, несмотря на малочисленность самих групп, хотя в армии группа в составе четырнадцати — двадцати человек приравнивалась к отделению или в лучшем случае — ко взводу. Однако у партизан группа в двадцать человек подчас уже считалась отрядом, командир которого пользовался правами командира батальона и мог лично наказать провинившегося и представить к правительственной награде отличившегося в боях. Вместе с комиссаром он нес ответственность за политическое и моральное состояние бойцов группы, о чем нам на занятиях неоднократно говорили преподаватели.

Однажды дежуривший в тот день по кухне старшина обратился ко мне с просьбой выделить ему для чистки картофеля шесть человек.

— Я не могу послать в наряд по кухне людей, которые завтра, быть может, будут смотреть смерти в глаза. Возьмите кого-нибудь из новичков, — ответил я.

Старшина, который был так же молод и горяч, как я, заявил, что в таком случае он уже не просит, а приказывает мне выделить людей для работы на кухне.

Во мне заговорила командирская гордость, и я сказал, что все равно не дам ему ни одного человека.

— Я являюсь командиром этой группы и несу ответственность за ее моральный дух.

Старшина ушел рассерженным.

Когда мы в тот день с песней шли на обед в столовую, нам навстречу попался начальник нашей школы майор Выходец, который подозвал меня к себе и довольно резко сказал:

— Я слышал, что вы не дали старшине людей. А что вы скажете, если я вас арестую за невыполнение приказа?!

— Даже и в этом случае я не дам своих людей на чистку картофеля…

Несколько мгновений мы сверлили друг друга взглядом, а затем Выходец, немного подумав, сказал:

— Ну хорошо, идите!

До этой встречи мне не часто приходилось разговаривать с начальником школы, но после этой не очень приятной встречи у нас с ним завязались дружеские отношения.

Как я уже говорил, наша группа была хорошо вооружена; единственное, что меня беспокоило, так это то, что у командира подрывников, советского партизана Бурова, не было пистолета. К слову сказать, пистолетов на партизанских складах оружия почти всегда не хватало. Сами партизаны не считали пистолет серьезным оружием, поэтому получали его только командиры. Возможно, что именно по этой причине на склады и не завозили много пистолетов.

Еще находясь в отряде генерала Наумова, я обратил внимание на то, что партизаны всегда гордятся пистолетами, попавшими к ним в руки как трофей. У некоторых было по два и даже по три таких пистолета. Я стал ломать голову над тем, как мне достать пистолет для Бурова. Уж очень партизану хотелось его иметь!

В партизанской школе пистолетов было ровно столько, сколько полагалось. Как-то случайно я узнал, что на складе лежит старый наган.

Однажды, проходя мимо штаба, я увидел в окне командира школы майора Выходца, который внимательно наблюдал за тем, что делалось во дворе.

Остановившись напротив окна, я поздоровался с майором, а затем сказал:

— Товарищ командир, у меня к вам большая просьба!

— Слушаю вас, товарищ Декан!

— У моего старшего подрывника нет пистолета. Выдайте ему пистолет!

— У нас нет лишних пистолетов. Имеющиеся предназначены только для занятий.

— Как же нет, товарищ командир, есть! На складе на верхней полке лежит один наган!

Майор улыбнулся и сказал:

— Да вы, я вижу, хороший разведчик! Хорошо, получите пистолет…

Следует сказать, что не только мы готовились к предстоящей операции. К ней готовился и весь обширный аппарат насилия и подавления. О том, какие конкретные меры принимались в тогдашней Венгрии для борьбы с разведывательно-диверсионными группами, мы, разумеется, не знали, хотя прекрасно понимали, что изъявили желание участвовать в выполнении очень опасного задания.

Как бы там ни было, против нас действовал организованный и централизованный фашистский аппарат. В каждом районе и более или менее крупном селе имелось жандармское отделение с неплохо налаженной службой сыска и доносов. В самом генеральном штабе хортистской армии имелся отдел контрразведки, а политическая полиция вместе с жандармерией входила в так называемый центр государственной безопасности. Весь этот аппарат располагал значительными военными формированиями, которые были очень подвижными и могли незамедлительно быть задействованы против парашютистов.

Не следует упускать из виду и того, что большая часть местного населения, отравленная фашистской пропагандой, могла оказать помощь карательным органам. А отдельные гражданские лица охотно соглашались даже на то, чтобы заманить к себе партизан, а затем выдать их жандармам.

В такой трудной обстановке заслуживают особого признания те, кто симпатизировал партизанам, кто активно помогал им, заранее зная, что в случае разоблачения им грозит смертная казнь. Без их помощи партизанские группы не смогли бы добиться значительных успехов.

15 июня 1944 года венгерское министерство внутренних дел и начальник генерального штаба издали следующий документ:

ЦИРКУЛЯР

Начальник генерального штаба венгерской королевской армии

Министерства внутренних дел и генерального штаба относительно совместной борьбы против парашютистов и партизан № 3530 1944 г.

полковник Кути.

С т р о г о  с е к р е т н о!

Командирам всех корпусов (I—IX) венгерской королевской армии, всем военным комендантам, председателю военного трибунала, правительственному комиссару Прикарпатского района, всем комитатским и городским губернаторам, бургомистру Будапешта, всем инспекторам венгерской королевской жандармерии, всем начальникам районной жандармерии, начальникам будапештской и провинциальных управлений венгерской королевской полиции, начальнику унгварской полиции и всем начальникам политических отделов венгерской королевской полиции по месту их нахождения.

На основании собственных данных, а также сведений, полученных от органов государственной безопасности, на территории Венгрии в самое ближайшее время можно рассчитывать на заброс противником парашютистов-диверсантов, а также на появление различного рода саботажников, заброшенных в страну с целью организации и проведения террористических актов и партизанской войны.

По установленным данным, всякого рода партизанская деятельность направляется из Москвы. Учитывая это, необходимо организовать по всей стране эффективную борьбу против вражеских десантников, агитаторов и партизан, опираясь при этом на поддержку органов германской безопасности, но вести ее непосредственно под венгерским руководством, возложив основную задачу по борьбе против партизан на начальника генерального штаба венгерской королевской армии.

Исходя из вышеизложенного, министерство внутренних дел и начальник генерального штаба по договоренности, начиная с 00 часов 15 июня и до особого указания об отмене, вводят единое командование по борьбе с партизанами.

Руководство этой борьбой на местах сосредоточивается в руках соответствующего командира корпуса или военного коменданта данного района. По указанию этих лиц в соответствующем штабе или военной комендатуре назначается старший офицер или офицер с необходимым числом помощников, который несет полную ответственность по всем вопросам, связанным с деятельностью против партизан. Основная задача этих групп изложена в приложении № 1 и заключается в организации и руководстве всей антипартизанской службы.

Для районов Бачки, Муракеза и Прикарпатья, где вражеская деятельность наиболее опасна, остаются в силе распоряжения, отданные ранее…

При допросах вражеских агентов и партизан руководствоваться приложением № 2.

В соответствии с требованиями настоящего циркуляра всем вышеперечисленным лицам необходимо проявлять инициативу, отдавая подчиненным необходимые распоряжения, делая все возможное для достижения успеха.

Командирам всех корпусов, военным комендантам незамедлительно докладывать обо всех акциях саботажа и партизанах.

О принятых мерах по данному вопросу или о своих предложениях докладывать мне.

Приложение № 1

О ВЫЯВЛЕНИИ ДИВЕРСАНТОВ-ПАРАШЮТИСТОВ И ПАРТИЗАН

А) Основными задачами пункта сбора донесений являются:

1. Обнаружение партизанских банд и их агентуры, немедленное сообщение в центр о сбрасывании партизанского оборудования или боеприпасов независимо от того, поступало это сообщение от местных жителей, от гражданских или военных властей.

2. Обнаруженных партизан и агентов необходимо держать под наблюдением до прибытия карательных органов.

3. Необходимо вести постоянное наблюдение за воздухом и немедленно докладывать о появлении самолетов противника, указывая место и время их появления.

4. Необходимо стремиться захватить живыми как можно больше партизан и агентов-десантников (в особенности радистов, среди которых много женщин) и доставить их быстрейшим путем в соответствующие венгерские органы для допроса.

5. Допрашивать задержанных надлежит быстро и основательно, с тем чтобы результаты допроса можно было использовать в целях дальнейшей разведки. О сути допроса информировать лиц, произведших задержание.

6. В случае захвата радиста-агента необходимо использовать все возможности для того, чтобы радист вышел на связь со своим центром, а мы таким образом узнали бы о намерениях противника.

Б) Методы:

1. Сразу же после поступления тех или иных данных начальник пункта сбора донесений обязан проверить достоверность полученных сведений с помощью опроса местного населения, использования свидетелей или разведки боем.

2. Поступившие сведения передавать дальше только после соответствующей проверки. В случае передачи сведений, имеющих особо важное значение, в вышестоящие органы без надлежащей проверки об этом должно быть сообщено особо.

3. В случае перехвата радиодонесения агента противника начальнику пункта сбора донесений надлежит немедленно сообщить об этом в центр государственной безопасности или во 2-й отдел генерального штаба, указав, какое задание давалось радисту и какой ответ он получил.

4. Захваченного партизана или агента-десантника можно отдавать под военный трибунал только в том случае, если он уже не способен дать новые сведения.

5. Если захваченный агент представляет интерес для немецких люфтваффе, отдавать его под трибунал разрешается только после того, как он будет допрошен представителями люфтваффе.

6. Допрос десантников-агентов проводить силами жандармерии, привлекая к допросу представителей армии, а в случае необходимости — представителей немецкого СД…

 

Вылет групп Сёни и Усты

8 августа одновременно вылетели на задание группы Мартона Сёни и Дюлы Усты. С тяжестью в душе прощался я с Марци, с которым мы так хотели попасть в одну группу. Я утешал себя тем, что, возможно, нам скоро удастся встретиться с ним, поскольку командование еще не отказалось от плана, согласно которому в случае успешного приземления и внедрения этих двух групп в том же районе будут сброшены и несколько следующих групп. Обе группы летели на отдельных самолетах. Было решено, что оставшиеся товарищи из каждой группы (а их было шесть и семь человек соответственно) с запасным комплектом снаряжения будут заброшены дополнительным рейсом после получения радиовызова. Вместе с оставшимися товарищами второй группы должен был лететь комиссар группы Усты Шандор Хорват.

Комиссар группы Марци Сёни Янош Ёс Сабо был моим старым знакомым по Красногорску.

Оставшиеся в партизанской школе с нетерпением ожидали известий от обеих групп. Мысленно мы были вместе с ними: летели в их самолете, прыгали с парашютом, приземлялись, собирались вместе на пункте сбора. Оно и понятно, ведь всех нас ожидала такая же судьба. Трудно себе представить, как мы обрадовались, когда на следующий день была принята радиограмма от группы Усты, из которой мы узнали, что все они живы и здоровы, за исключением одного товарища, который при приземлении получил тяжелую травму и скончался.

Группе Усты удалось укрыться в лесу, после чего она сразу же начала действовать.

9 августа штаб 357-й немецкой пехотной дивизии, находившийся в пятнадцати километрах от населенного пункта Новое Село, сообщил о высадке группы парашютистов, которую он тут же начал преследовать.

А 11 августа группу Усты начали преследовать и венгерские подразделения. Местность, в которой, по их предположению, находилась группа, была окружена войсками. Ее начали прочесывать. 12 августа в операции по прочесыванию участвовало уже 7500 солдат. Уста не принял боя с превосходящими силами противника и ушел в укрытие, где вся группа голодала четверо суток, но укрытия не покинула. В конце концов противник решил, что в этом районе партизан нет. Воинские части, отозванные с фронта для розыска партизан-десантников, вернулись на передовую лишь после четырех суток безрезультатных поисков.

Пережив первые, самые трудные дни, группа начала действовать.

Выброска группы Мартона Сёни прошла менее удачно. Всего их летело тринадцать человек, а на свободные места взяли боеприпасы, которые сбрасывали с самолета в мешках на парашютах. Из самолета выпрыгивали тремя группами. В первой группе с несколькими товарищами прыгал сам Мартон, во второй — Иштван Мольнар, а в третьей — Ференц Бали. Последними сбрасывались мешки с боеприпасами. Из тринадцати партизан десять приземлились благополучно. У Ференца Бали парашют раскрылся с сильным запозданием, и его отнесло далеко в сторону от товарищей. Приземлился он на склоне пропасти, поросшей высокой травой. В долине их уже ждали Янош Ёс Сабо, Семенюк и Григорий Новотный. Жиляев лежал на земле, так как при приземлении повредил руку и ногу. Врач группы Ионов осмотрел пострадавшего и определил, что повреждения несерьезные.

Мартон Сёни быстро сориентировался на местности и определил, что группа находится в горах Бюкк, в долине Холотка. Вскоре им удалось выйти на пункт сбора. Там они позавтракали и немного отдохнули, поджидая остальных товарищей.

Однако Ференц Бали, Беньямин Киш и Дюла Чизмадиа не пришли и утром. Тогда их начали искать, но безрезультатно. Было решено днем выпустить две красные ракеты, что означало: «Всем собраться на пункте сбора!» Однако и после этого те трое так и не появились.

По рации была передана в Центр первая радиограмма:

«Высадились в горах Бюкк, начинаем действовать».

Получив эту радиограмму, в школе очень обрадовались.

Тем временем трое оставшихся товарищей встретились друг с другом и отправились искать группу. Время от времени они давали о себе знать условными сигналами, но ответа не получали. В долине они увидели крестьянина с женой, которые убирали хлеб. Чтобы определить свое местонахождение, Чизмадиа спросил у крестьянина, где они находятся, и узнал, что это долина Бан, расположенная между населенными пунктами Домохаза и Варсо.

Беньямин Киш узнал эти места: он был как раз отсюда родом. Настроение у них сразу же улучшилось, и они веселее зашагали на поиски своей группы. Под вечер остановились на опушке леса, чтобы отдохнуть и закусить. Едва успели они сесть на землю, как услышали чьи-то шаги. Совсем рядом прошло подразделение венгерских солдат. По-видимому, это был взвод. Тут уж было не до еды; к тому же оказалось, что консервы, которые Чизмадиа положил в карманы рюкзака, выпали во время прыжка. Пришлось идти голодными.

Они направились в сторону Дедеша. На третий день под вечер услышали автоматные очереди, доносившиеся из леса. Они заспешили на звук стрельбы, считая, что это их товарищи отбиваются от противника и ждут помощи. Но стрельба неожиданно прекратилась, и они потеряли направление.

Ночь они провели в лесу, отдыхая по очереди. Перед рассветом Чизмадиа, охранявший товарищей, задремал. Ференц Бали проснулся оттого, что кто-то хотел снять с его плеча автомат. Открыв глаза, он успел увидеть перед собой венгерского офицера. Тот ударил его по голове, и Бали мгновенно потерял сознание.

Венгерские солдаты, высланные на поимку десантников, схватили Ференца Бали, Беньямина Киша и Дюлу Чизмадиа.

Мартон Сёни тем временем продолжал поиски трех отставших товарищей и потому не уходил из района выброски. В поисках набрели на два парашюта, купола которых застряли в ветках деревьев. Все сразу же догадались, что они могут принадлежать только пропавшим.

— Немедленно убрать парашюты! — приказал Мартон.

Пока Ионов с Жиляевым снимали с деревьев парашюты, остальные разыскали мешки с боеприпасами и спрятали их. И тут они услышали какие-то голоса, доносившиеся из долины. Оттуда цепью поднимались вооруженные до зубов жандармы, человек тридцать. Сёни бросился на землю и с помощью бинокля определил расстояние до них. Вел жандармов гражданский, в котором опознали лесничего Энгельгарта. Сёни не раз проводил отпуск в этих местах и сразу же узнал его.

Убедившись в численном превосходстве противника, Сёни решил избежать встречи с ним. Это ему удалось. Добравшись до вершины соседней горы, радисты быстро вышли на связь и передали в Центр свою вторую радиограмму:

«Группа обнаружена и окружена противником».

Всю ночь группа уходила от преследования. А на рассвете, перед восходом солнца, они вышли к какому-то хутору. Сёни решил поговорить с хозяином хутора и попытаться выяснить у него обстановку.

Хозяин спросил у них, не разыскивают ли они партизан, а когда увидел нескольких человек в советской военной форме и с незнакомыми автоматами, то очень удивился.

— Скажите, много партизан в вашем селе? — спросил на ломаном венгерском языке у хозяина Ионов.

— Говорят, что много. Иначе сюда не прислали бы против них целых четыре взвода солдат. Офицеры очень недовольны. На фронте и без этого не хватает солдат, а тут еще нужно ловить партизан. Мне вчера судья говорил об этом, — продолжал хозяин, а затем вдруг спросил: — Скажите, а какие это партизаны?

— Такие же, как и мы. Мы ведь тоже партизаны, — ответил хозяину Сёни.

Хозяин от удивления вытаращил глаза, Немного придя в себя, он наконец спросил:

— А за кого же вы?

— Мы боремся за свободу. За счастливое будущее венгерского народа, против гитлеровских захватчиков, — объяснил ему Мартон Сёни.

Между тем вокруг партизан собрались, включившись в разговор, и другие жители хутора, они рассказали, что во всей округе объявлено особое положение, что жандармы расклеили на стенах домов приказы, согласно которым смертная казнь грозит всем, кто будет укрывать у себя партизан или снабжать их продуктами, тем, кто, зная местонахождение партизан, не заявит об этом властям.

Несмотря на это, хуторяне принесли партизанам хлеб и сало. Покинув хутор, партизаны обсудили создавшееся положение, которое оказалось отнюдь не завидным: на их поиски были брошены не только жандармы, но и воинские части.

С наступлением темноты они двинулись в северо-западном направлении, обходя дороги и населенные пункты. Старались идти только лесом, но и там было много свежих солдатских следов. Преследователи шли с собаками. Как партизаны ни старались уйти от них, им это не удалось.

— Приготовиться к бою! — приказал Мартон, видя, что иного выхода нет: противник быстро приближался к ним, уже ясно слышались крики солдат и лай собак.

Десантники залегли и изготовились к бою.

Раздались первые автоматные очереди, а затем наступила тишина. Преследователи залегли, но огня не открывали.

— Венгерские солдаты! — неожиданно закричал Мартон. — Переходите на сторону венгерских партизан! Мы — такие же венгры, как и вы! Будем вместе сражаться против гитлеровских захватчиков!

Преследователи молчали и, не открывая огня, отступили немного назад, но только для того, чтобы приблизиться к партизанам с другой стороны.

Партизаны быстро спустились в долину и, чтобы сбить со следа преследователей и собак, километров пять передвигались по воде. Шли всю ночь напролет. Было решено выйти на базу, чтобы оставить там все лишнее и взять продукты.

НАЧАЛЬНИКУ СЛЕДСТВЕННОГО ОТДЕЛА ВЕНГЕРСКОЙ КОРОЛЕВСКОЙ ПОЛИЦИИ О ЗАХВАТЕ НА ТЕРРИТОРИИ ВЕНГРИИ ПАРТИЗАНСКОЙ ГРУППЫ МАРТОНА СЁНИ

18 августа 1944 года

8 числа сего месяца ночью возле населенного пункта Терналелес (в 10 км северо-восточнее Петервашара) были захвачены 13 советских парашютистов-десантников, возглавляемых лейтенантом авиации Мартоном Сёни, попавшим ранее в русский плен. Трое десантников из этой группы были захвачены в лесу южнее Боршодсентдьердь нашими силами. Все трое захваченных — местные шахтеры. По словам захваченных, 8 партизан из 13 — венгры, а 5 — русские.

Заброшены были с целью подрыва железных дорог и воинских составов, а также для организации актов саботажа в комитате Боршод и подстрекательства населения против властен. Среди русских двое радистов: 1 женщина и 1 мужчина.

А тем временем группа Дюлы Усты подыскивала в лесу место для партизанской базы, где можно было бы принять новые группы партизан. Поскольку его группа состояла из четырнадцати человек (с полным снаряжением), партизаны не смогли захватить с собой достаточного запаса боеприпасов. Согласно первоначальному плану Дюла Уста рассчитывал на то, что оставшийся в Ровно Шандор Хорват с пятью партизанами в самое ближайшее время прилетит сюда, взяв с собой боеприпасы и мины. А группа в составе двадцати — двадцати двух человек с достаточным запасом боеприпасов является вполне боеспособной.

Уста нашел подходящее место для высадки следующей группы и 15 августа послал в Центр радиограмму следующего содержания:

«Прошу выслать людей и грузы. Работу пока не начинаем. Ждем каждый день. Окрестные села полны венгров».

В тот же день в Центр полетела другая радиограмма, в которой Уста сообщал точное место выброски группы и опознавательные знаки:

«Район выброски в 25 км восточнее Мункача до горы Бужора… Место выброски будет обозначено пятью кострами: по два костра по краям и один в центре… Зеленые ракеты, выпущенные в горизонтальном направлении. Если ракет не последует, людей и груз не сбрасывайте. Пароль — «Девять». Прошу прислать четыре палатки».

Однако самолет почему-то не прислали, и Дюла Уста радиограммами торопил Центр, не желая долго оставаться на одном месте.

Боевая задача его группы заключалась в следующем: подрыв железнодорожной линии в районе Мункач, Свалава, Берегово-Густье; нанесение ударов в этом же районе по частям противника, передвигающимся по дорогам; разведка мест сосредоточения войск противника и сообщение об этом в Штаб партизанского движения Украины; проведение агитационной работы среди местного населения и вовлечение его в партизанское движение. До тех пор пока не были получены боеприпасы из Центра, серьезных действий Дюла Уста не предпринимал. В результате активной разведывательной и агитационной работы группа Усты значительно пополнилась, главным образом за счет советских солдат, бежавших из немецкого плена. Однако отсутствие оружия сковывало группу, не позволяя ей проводить крупные операции.

А в это же самое время в горах Бюкк продолжалось преследование группы Мартона Сёни. Куда бы ни двинулся Мартом со своими людьми, путь ему преграждали преследовавшие его войска противника. После нескольких дней отступления в тяжелейших условиях Мартон отдал распоряжение сделать небольшой привал для отдыха. Посоветовавшись между собой, партизаны решили прорываться в Чехословакию к местным партизанам, если не удастся уйти от преследователей. Пока группа отдыхала, Мартон Сёни, Янош Ёс Сабо и Новотный отправились в разведку. Едва они отошли на полкилометра, как отдыхающие партизаны были разбужены выстрелами. Винтовочная стрельба пересыпалась треском советских автоматов.

— Это Сёни! — вскочил с земли Сотак. — Они завязали бой! Скорее к ним на помощь!

Все посмотрели в долину, пересекаемую дорогой, со стороны которой доносился шум моторов. Ехала колонна машин, в которых сидели солдаты. Раздалась команда, и солдаты вместе с офицерами и унтер-офицерами начали спрыгивать на землю. Затем они развернулись в цепь и пошли в сторону леса.

Партизаны спрятались в гуще леса. Вокруг продолжалась стрельба. Прекратилась она только с наступлением темноты. Все двинулись обратно на пункт, где должны были собраться партизаны. Они долго ждали, но Сёни, Янош Ёс Сабо и Новотный словно сквозь землю провалились. Не вернулись они ни на следующий день, ни через два дня…

Оказавшись без командира, партизаны пали духом. Их осталось только семеро, а кругом — солдаты противника и жандармы. Несколько дней подряд партизаны как следует не отдыхали. Посоветовавшись, решили двигаться по направлению к Римасомбату.

Днем они отсиживались в лесной чаще, а ночью шли медленно, боясь потеряться. Шли, обходя населенные пункты и лишь изредка осмеливаясь подходить к крайним домам села, чтобы попросить что-нибудь поесть.

На стенах домов они видели расклеенные плакаты с устрашающими надписями:

«Кто укроет партизан, тот заслуживает смерти!», «Кто даст партизанам продуктов, того ждет смерть!», «Кто знает расположение партизан, но не сообщит об этом властям, тот заслуживает смерти!».

И все-таки, несмотря на все эти устрашающие приказы, местные жители помогали партизанам, выносили что-нибудь поесть. Но однажды ночью два партизана, ушедшие за едой, обратно не вернулись. Потом пропал еще партизан, и они остались вчетвером. Группа распалась…

Из пяти советских партизан в живых осталось четверо: два радиста, врач и минер. Они решили прорываться в Словакию, где, как они знали, партизанское движение получило широкий размах.

Многие подробности трагедии группы Сёни долгое время оставались загадкой. Лишь спустя много лет из воспоминаний очевидцев, допросов предателей и просто из мелочей удалось представить картину в целом.

Выяснилось, что жандармы усиленно охотились за Мартоном Сёни, бывшим офицером, летчиком королевской армии, который нашел в себе силы и мужество открыто выступить против режима Хорти.

Жандармы сделали все возможное, чтобы выследить Мартона и взять его живым. Были моменты, когда преследуемых и преследователей разделяло всего несколько метров. Однажды тяжело заболевший Янош Ёс Сабо отстал от Мартона. Кончились патроны в автомате. Остался один-единственный патрон в пистолете, который Сабо, зная жестокость жандармов, берег для себя, чтобы не попасть к ним в руки живым.

Теряя сознание, Сабо сидел на земле, прислонившись спиной к скале. Двигавшиеся цепью жандармы увидели его, однако, прежде чем они успели подойти к нему, Янош Ёс Сабо застрелился.

Сёни остался один. Он продолжал идти на северо-запад. Его высокую худую фигуру видели в разных местах. Простые люди украдкой давали ему поесть, так как смотрели на него как на мифического героя.

Но тут не обошлось без предательства.

Начальник жандармского участка довольно потирал руки — наконец-то ему сообщили хорошую новость: богатый крестьянин Бенедек Киш донес о том, что прошлой ночью у него на хуторе ночевал партизан, который, судя по всему, придет и сегодня ночью.

Жандарм сразу же сообщил об этом своему начальству, которое прислало в село четырех жандармов на велосипедах. Оставив велосипеды в селе, жандармы под покровом темноты направились на хутор.

В первую очередь вокруг хутора были выставлены наблюдатели. Вот из крайнего дома вышла какая-то женщина, к ней мигом подбежал один из жандармов и о чем-то переговорил с ней. Женщина жестом показала на конюшню, после чего торопливо скрылась в доме. В конюшне спал партизан.

Жандармы тихо окружили сарай. Затем начальник жандармского участка открыл дверь и, направив оружие на спящего Сёни, заорал:

— Сдавайся!

Сёни тотчас проснулся и схватился за автомат, но, опередив партизана, жандарм выпустил в него очередь…

Труп Мартона Сёни Бенедек Киш отвез в село и закопал на кладбище.

 

Прыжок в неизвестное

20 августа 1944 года мы получили приказ на вылет. Наша группа вместе с включенными в нее советскими партизанами насчитывала двадцать один человек. Планировалось, что мы вылетим на двух самолетах и, следовательно, сможем захватить с собой достаточный запас боеприпасов и снаряжения.

Мы собрались идти на обед, когда из Красногорской антифашистской школы прибыла новая группа добровольцев, и среди них мой старый знакомый Янош Маркович. После полугодовой разлуки мы снова увиделись.

Маркович рассказал нам, что закончил антифашистскую школу и сразу же записался в партизаны. Рудаш и Андич рассказывали им в школе о том, что все красногорцы живыми и здоровыми вернулись после первого боевого задания и теперь готовятся к поездке на родину, в Венгрию.

Вскоре появился Миклош Рекаи, и мы, перебивая друг друга, сообщили Марковичу, что сегодня вечером вылетаем на задание и уже в полночь будем в Венгрии. Тут же спросили его, не хочет ли и он полететь с нами.

Разумеется, Маркович очень хотел, но не мог вылететь с нами, так как времени на его подготовку оставалось слишком мало.

— Вижу, убегаешь ты от меня, — шутливо сказал мне Маркович, — но я полечу вслед за тобой! И притом очень быстро!

Тогда ни один из нас даже не предполагал, что наша встреча произойдет очень скоро.

Маркович расспрашивал меня обо всем, что случилось с нами за то время, пока мы не виделись. Рассказывать было некогда, и я лишь коротко ответил на его вопросы, забыв сообщить даже о том, что я женился. Но тут в комнату вошла Ева, и я представил ее как свою жену.

— Ты женился? — удивился мой друг, вытаращив на меня глаза. — И взял в жены партизанку?! Ну прямо как в романе…

Вечером нам не удалось поговорить друг с другом, так как нужно было перед вылетом кое-что доделать. Настроение у всех нас было хорошее, боевое, хотя все страшно волновались: как-никак через несколько часов мы будем в Венгрии, где нас ждет полная неизвестность.

Поздно вечером наша группа построилась во дворе школы для принятия торжественной присяги. Все мы были в полном боевом снаряжении, в казарму нам незачем было возвращаться. В углу двора ждала машина, на которой нас должны были отвезти на аэродром.

Для принятия присяги были построены все венгры, находившиеся тогда в школе. Набралось человек триста. Присутствовало все командование во главе с начальником школы майором Выходцом и политкомиссаром венгерских партизан Шандором Ногради. Сначала в наш адрес было высказано много теплых слов, а потом мы принимали присягу.

Затем началось прощание. Каждому хотелось пожать нам руку. Спустя несколько минут мы уже сидели в кузове грузовика, а когда он тронулся в путь, друзья-партизаны дали в нашу честь залп в воздух. Мы ехали по улицам Киева и громко пели венгерские революционные и русские партизанские песни.

На аэродроме нам сообщили, что пока для нас выделяется только один самолет, так как все остальные брошены на доставку вооружения и боеприпасов словакам.

Быстро переговорив с товарищами, я решил оставить семь человек Миклошу Рекаи, который возглавит их. Эта группа захватит с собой запас боеприпасов и взрывчатки. Вылететь же она должна по нашей радиограмме. Те, кому выпало остаться, не обрадовались такому решению, но другого выхода у нас не было.

Помогая друг другу, мы надели парашюты. На нас столько всего было надето, что мы с трудом шевелились. В вещмешках у нас было самое необходимое: боеприпасы, сухой паек на двое суток, батареи к рации, которые мы честно поделили между собой, так как они оказались самыми тяжелыми, и смена чистого белья. Автоматы с запасными дисками, ручные гранаты, бинокли, планшетки, пистолеты и финки — все это, привязанное веревочками, висело на нас.

Командир самолета тем временем запросил последнюю метеосводку — погода над Карпатами была летной. Когда мы прощались с Шандором Ногради, солнце уже скрылось за горизонтом. Начали садиться в самолет. Мне лично предстояло еще одно расставание, притом самое тяжелое — с Евой.

Перелетая через линию фронта, наш самолет попал в зону зенитного огня артиллерии противника. По небу лихорадочно шарили прожектора. Я посмотрел в иллюминатор и увидел внизу белые и красные огненные трассы, которые летели в нашу сторону, а затем разрывались, образуя маленькие облачка. Я вгляделся в лица товарищей — мои друзья были серьезны и задумчивы.

«О чем они думают? — возникла у меня мысль. — Неужели в самый последний и решительный момент среди них найдется хоть один человек, который откажется прыгнуть с парашютом?»

Часа за три до вылета я спросил всех, не передумал ли кто, еще есть время отказаться. Но ни один из них не оказался трусом.

Как только мы вышли из зоны огня вражеских зениток, настроение у всех сразу же улучшилось. Мы начали переговариваться.

Время летело быстро. Вскоре из кабины пилота вышел летчик и сказал, что через десять минут будем над целью.

Было решено выбрасываться двумя группами, чтобы не сильно рассеяться. После выброски первой семерки самолет сделал круг, и по сигналу командира приготовилась прыгать вторая группа. Договорились, что первым прыгну я, а последним — мой комиссар Шандор Ихас Ковач.

Дверь отодвинули, и я приготовился к прыжку. Самолет вздрогнул и начал как бы падать. Загорелась сигнальная лампочка. Прыжок!

Я шагнул из самолета. В лицо мне ударил тугой поток воздуха, потом я почувствовал резкий толчок, после которого словно неподвижно завис в воздухе. Более того, какое-то мгновение мне казалось, что я лечу вовсе не вниз, а вверх. Надо мной белел огромный купол парашюта, а вокруг по небу рассыпались мириады звезд.

Через минуту я увидел парашюты моих товарищей, которые быстро удалялись друг от друга.

Взглянув вниз на землю, я различил на ней множество блестящих точек.

«Не на село ли я падаю?» — мелькнула мысль.

Но тут точки исчезли, и густая темнота опутала меня. Я вспомнил указание инструктора как можно крепче держать ноги вместе, и в этот момент в лицо мне хлестнули ветки деревьев, потом меня сильно дернуло, и я повис в воздухе.

Не успел я как следует осмотреться и сообразить, что к чему, как услышал над головой шум приближающегося самолета. Я схватил фонарик, висевший у меня на пуговице френча, и стал светить им в небо. Но густые кроны деревьев закрыли его. Самолет удалялся, а вскоре и совсем исчез. Наступила тишина.

Я внимательно прислушался, боясь пропустить знаки, которые могли подать мои товарищи.

Лучик карманного фонарика бегло скользнул по кроне дерева, по стволу, а затем уперся в землю. Положение у меня оказалось не из завидных: парашют зацепился за ветки громадного дерева, до земли было метров пятнадцать.

Сначала я хотел было обрезать стропы парашюта, но высота заставила меня отказаться от такого намерения.

Сняв с себя рюкзак, я бросил его вниз. По моим расчетам, до земли оказалось метров двадцать. Я начал дергать стропы, сначала тихо, потом все сильнее и сильнее, однако купол зацепился за ветки прочно.

Тогда я начал раскачиваться на стропах, чтобы, приблизившись к стволу дерева, ухватиться за него: как-никак детство мое прошло в лесистой местности и я неплохо умел лазить по деревьям. Но ствол дерева оказался таким толстым, что обхватить его оказалось просто невозможно.

Я вытащил финку, Раскачавшись, снова приблизился к стволу дерева и со всей силой всадил в него нож, не выпуская из рук рукоятку.

Однако и эта попытка ни к чему не привела.

И тут в голову мне пришла одна мысль: я обрезал две стропы и связал их, решив использовать как лассо. В качестве груза на один конец строп привязал нож. Продолжая раскачиваться, я крутил над головой это импровизированное лассо, а когда снова приблизился к стволу, постарался захлестнуть им дерево, но мне и это не удалось.

От волнения и усилий я так устал, что нужно было хоть немного отдохнуть. Лишь мой мозг лихорадочно работал.

Зажав финку зубами (такими гитлеровцы и представляли себе партизан), я подтянулся на стропах и вверху обрезал некоторые из них, затем связал их вместе и по ним с горем пополам соскользнул на землю, даже не соскользнул, а упал. Очутившись на земле, я ощупал руки и ноги — вроде все цело. На ощупь нашел упавший нож, рюкзак, сапоги. Приведя себя в порядок, прислушался.

В вековом лесу царила тишина.

Найдя толстую палку, я несколько раз ударил ею по дереву — это был наш условный сигнал. Через несколько секунд услышал такой же стук и пошел на него.

Первым, кого я встретил, оказался молодой радист Фурман. Вдвоем мы пошли искать остальных и перед рассветом наткнулись на Банди.

Теперь нас было уже трое. Но сколько мы ни ходили, больше никого не нашли: видимо, ветер отнес остальных далеко в сторону.

Потом оказалось, что большинство из прыгнувших, как и я, повисли на вершинах деревьев. Самолет наш был замечен вражескими наблюдателями, которые доложили о высадке десанта своему начальству, а оно утром выслало на прочесывание района высадки жандармов и солдат. Мы слышали и даже видели некоторых из них, наблюдая за ними из своего убежища, однако огня не открывали. Мы сделали вывод, что никого из наших им схватить не удалось.

Когда мимо нас прошла первая волна преследователей, мы решили сориентироваться на местности и определить, где же именно находимся. Оказалось, что мы спустились в нескольких километрах от поляны, на которой и должны были приземлиться. Затем мы разыскали сборный пункт первого дня, считая, что там нас ждут товарищи, но наши надежды не оправдались.

Еще находясь в школе, мы хорошо заучили места, где должны встречаться в первый, второй, третий день после приземления. Более того, нами был выбран пункт сбора, на котором можно было встретиться спустя неделю.

Переговорив между собой, мы пришли к выводу, что неудачная выброска и неожиданное появление преследователей разметали группу во все стороны, и, чтобы собраться всем вместе, нам потребуется не один день. Я, Фурман и Банди решили пока остаться в районе приземления, с тем чтобы продолжить поиски своих товарищей.

В то же самое время разведчик нашей группы Ференц Шифер встретил пулеметчика Гезу Филебича. Место, на котором они приземлились, было им незнакомо, и они никак не могли найти ручей, к которому должны были выйти. Возможно, пилот плохо сориентировался, что в подобных условиях неудивительно, и выбросил нас километрах в десяти от намеченной цели.

Шифер так описал в своем дневнике впечатления от первых дней пребывания на венгерской земле:

«Я прыгал вместе со второй семеркой спустя несколько минут после первой семерки. Неприятные минуты после того, как я шагнул в люк самолета, сменились затем приятным ощущением. Небо было поразительно красивым, а земля очень черной. Мы втроем падали так близко друг от друга, что даже переговаривались. Одного из этой тройки звали Гезой Филебичем, а имени другого я уже не помню.

Вскоре я заметил, что остался один. Мы отдалились и потеряли друг друга из виду.

Я смотрел на землю, которая стремительно приближалась. Перевел автомат в боевое положение, чтобы в случае необходимости открыть из него огонь. Затем приготовил гранаты. До земли оставалось совсем близко, и я приготовился к приземлению. Оно получилось удачным.

Несколько минут я ждал, не будет ли нападения. Кругом стояла тишина.

Тогда я начал собирать парашют. Вырезав из него большой кусок на портянки, я зарыл парашют в землю, потом сориентировался и довольно легко нашел ручей. Теперь мне оставалось только определить, куда он течет. Сделать это в темноте было не так-то просто, потому что воды в ручье было очень мало и она не текла, а стояла. Тогда я пошел вдоль ручья. Временами я останавливался и прислушивался, но кругом было тихо. Поскольку я шел по высокой траве, то скоро весь вымок до нитки. Как только начало рассветать, туман быстро рассеялся.

Вдруг я почувствовал какой-то странный шорох, насторожился и схватился за гранату.

— Стой! «Четыре»! — послышался хриплый голос.

— «Шесть», — ответил я, понимая, что это свои. — Кто ты?

— Давай сюда!

Это был Геза Филебич. Мы очень обрадовались друг другу. Ни он, ни я ничего не знали о том, что стало с другими. Мы обсудили, как нам лучше добраться до первого сборного пункта.

Поскольку оба мы промокли, то по очереди раздевались и выжимали одежду. Решили отсюда не уходить до тех пор, пока полностью не рассветет. Мы даже подремали немного.

Вскоре рассвело, но это нам мало что дало: перед нами находился холм, поросший густым лесом и кустарником. Куда ни посмотри — кругом деревья и заросли.

Мы решили немного подняться на холм, чтобы иметь больший обзор.

Шли примерно четверть часа и вдруг увидели на одном из самых высоких деревьев белый купол парашюта. Он так белел на солнце, что его было видно далеко-далеко. Мы поняли, что здесь приземлился кто-то из наших. Лесом мы направились к тому дереву, надеясь найти под ним раненого или больного товарища. Подойдя чуть ближе, мы в бинокль разглядели под деревом человек десять — двенадцать венгерских солдат. Сначала мы подумали, что это наши ребята, потому что они были одеты в такую же форму, но это оказались не наши.

— Пошли, Геза, — сказал я, — потихоньку приблизимся к ним. Если они схватили наших ребят, то нападем на них и освободим, если же наших там нет, тихо скроемся.

Двумя автоматами и ручными гранатами мы вполне могли разбросать двенадцать солдат. Мы подошли еще ближе, но тут из леса вышел один солдат и, приблизившись к унтеру, доложил, что нашел в лесу русскую пилотку. Солдаты с удивлением начали рассматривать ее.

Унтер приказал всем построиться, зарядить оружие, а затем они цепью направились в сторону деревни. Наших ребят среди них не было, и мы позволили им спокойно уйти.

Мы вздохнули свободнее. Очень хотелось пить, но воды у нас не было. Я сказал Гезе, что спущусь к ручью, посмотрю, есть ли в нем вода, не пересох ли он еще. Не прошел я и пятидесяти метров, как вдруг заметил, что в траве на лужайке что-то блестит, и не в одном месте, а в нескольких. Приложив бинокль к глазам, я увидел солдат, прочесывавших местность. Блестели штыки на их винтовках. Я быстро вернулся к Гезе, и мы углубились в лес, так как солдаты — а их было взвода три — шли в нашу сторону.

Вскарабкавшись на дерево, я наблюдал за их действиями. Правда, в глубь леса солдаты войти не решились, но внимательно осмотрели опушку.

В тот день мы никуда не пошли, решив остаться здесь: вряд ли солдаты станут возвращаться на то место, где они уже были. Под вечер мы нашли кусты терновника — они были не только густыми, но и очень высокими — и расположились в них на ночлег.

Мы сидели, тихо перешептываясь о том, как нам быстрее добраться до места сбора, и вдруг со стороны села услышали какой-то шум. Я вылез из кустов и прислушался. До меня донесся мужской голос, но слов я не разобрал. И тут в небо взлетела красная ракета, за ней — еще две, после чего снова наступила тишина. Я побежал по направлению полета ракеты. Остановился, прислушался, потом несколько раз крикнул:

— Вово! — Так меня называли в группе Декана.

Делая это, я полагал, что, если поблизости есть наши, они обязательно каким-то образом дадут о себе знать. Однако никакого ответа я не получил. Зато в небо взлетела белая осветительная ракета. Дождавшись, когда она погаснет, я дал четыре короткие очереди из ППШ в ту сторону, откуда стреляли из ракетницы, и тут ясно увидел вспышку — это выстрелили в меня. Ответив короткой очередью, я вернулся к Гезе, который уже ждал меня. Переговорив, мы решили, что это наверняка были не наши. Забравшись в кусты, мы задремали, но вскоре проснулись от собачьего лая и замерли, затаившись. Собака же — это оказалась овчарка пастуха — учуяла нас и потому не отходила от кустов.

Тем временем к собаке подошел ее хозяин и что-то сказал ей, но она не только не успокоилась, а залаяла еще громче. Однако хозяин в кусты не полез, а пошел прочь, позвав за собой собаку, которая, однако, никак не хотела от нас отойти.

Тогда я встал на четвереньки и, взяв в зубы шапку, пополз в сторону леса, бормоча что-то непонятное. Собака испугалась и бросилась наутек. Теперь нам было не до сна. Мы решили днем еще раз осмотреть лес, но ни в коем случае не выходить на поляну, за которой, как мы знали, солдаты установили наблюдение. Если же и завтра нам не удастся встретиться с нашими, тогда надо будет пробиваться в северо-западном направлении, в сторону Словакии, где, быть может, встретимся с кем-нибудь из группы Усты.

Утром мы вышли к стаду коров, которых пас румын с собаками. Среди них оказался и тот большой пес, с которым мы уже познакомились, сидя в кустах. К нашему счастью, собаки спали и не учуяли нас. Весь день мы пробродили по лесу в поисках сборного пункта, но безуспешно.

Мы уже почти отказались от дальнейших поисков, как вышли на лесную дорогу, которая вела на гору. Мы зацепились за провода, тянувшиеся вверх, и пошли вдоль них, но тут услышали чьи-то шаги. Спрятавшись в кустах, увидели двух жандармов, спешивших, видимо, на свой пост. Вырезав метров пять провода, мы отправились дальше.

На рассвете, когда рассеялся туман, мы в бинокль осмотрели местность и увидели на горизонте равнину. По что за место это было, мы не знали. На склоне холма, как раз освещенном солнцем, мы заметили немецких солдат. Их было очень много. Поскольку рации у нас не было, то мы оказались полностью отрезанными от мира. Лишь позже мы узнали о том, что Румыния вышла из войны и гитлеровское командование перебросило туда часть своих войск.

Вечером мы отправились на поиски пищи, так как до сих пор питались только тем, что можно найти в лесу. Выйдя к какому-то саду, мы перелезли через забор и стали с жадностью поглощать сливы прямо с дерева, потом набили ими карманы. Наевшись, пошли обратно. Я легко перелез через изгородь, а Геза — он был постарше меня и потяжелее — застрял.

— Ну скорее ты… — шепнул я ему.

В этот момент к Гезе подбежала собака и начала тащить его за сапог назад. На лай собаки из дома вышел хозяин, мужчина средних лет, и прикрикнул на собаку по-румынски. Увидев, что мы в венгерской форме, он заговорил с нами на ломаном венгерском языке и пригласил к себе в дом, сказав, что его жена — чистокровная венгерка и хорошо разговаривает по-венгерски. Из осторожности мы в дом не пошли, а лишь немного поговорили во дворе. Хозяин спросил нас, кто мы такие. Мы ответили, что дезертиры. Тогда хозяйка сказала, чтобы мы были очень осторожны, так как в селе полно венгерских и немецких солдат. Они вместе с гражданскими парнями и допризывниками прочесали лес и поймали одного партизана. Что с ним сделали, неизвестно. На партизане были точно такие же сапоги, как и на нас, так что нам надо быть очень осторожными. Затем словоохотливая хозяйка сказала, что они тайком слушают передачи радиостанции имени Кошута, которая сообщила, что в Ваце и Уйпеште партизаны уже взорвали немецкую дорогу».

Через несколько дней, посоветовавшись с Фурманом и Банди, я решил установить связь с местными крестьянами, чтобы с их помощью продолжать дальнейшие поиски.

Вечером мы встретились с пастухом, дядюшкой Брейку. Это был седовласый поджарый старик лет шестидесяти. Он пас большое овечье стадо на плоскогорье неподалеку от Саплонца. Овцы эти принадлежали местным румынским крестьянам. Старику помогал девятнадцатилетний подпасок Флориш Фаркаш, высокий и сильный парень с развитой мускулатурой, похожий на Геркулеса.

Дядюшка Брейку принял нас радушно, сразу же накормил. Нам не было необходимости скрывать от него, кто мы такие, так как он сразу же все понял, хотя в форме венгерского офицера был лишь я один, а Фурман и Банди были в советской форме и меховых кубанках.

Из разговора с пастухом выяснилось, что он в первую мировую войну побывал в русском плену и до сих пор неплохо говорит по-русски. Флориш немного разговаривал по-венгерски. Старик пастух рассказал нам о том, что утром в округе появилось много жандармов и солдат, искавших партизан-парашютистов. Говорят, будто найдены семь мертвых партизан, висевших на деревьях.

Это известие так поразило нас, что мы даже не хотели ему верить.

Вечером, попрощавшись с пастухами, мы ушли в лес. Настроение было хуже некуда. Единственное, чем мы утешали себя, было то, что молва всегда все преувеличивает, из мухи делая слона. Возможно, что один или два наших товарища действительно погибли, но не семь же! А раз так, то нам нужно во что бы то ни стало искать их и найти.

Наше положение усугублялось тем, что мы не имели связи с Киевом, хотя Фурман был радистом и рация была при нем. Но у нас не было батарей к ней, их несли другие товарищи. Правда, одна батарея у меня была, но этого явно не хватало для того, чтобы рация могла работать.

В душе мы надеялись на то, что наша тройка самая маленькая, что мы оторвались от ядра нашей группы. Мы допускали, что у нас могли быть потери, но считали, что половина из четырнадцати человек наверняка живы, и среди них Борис, наш второй радист. Наверняка они нашли друг друга и теперь ищут нас, как мы ищем их.

Так прошла первая неделя, началась вторая. Однако мы напрасно выходили на места сбора, напрасно ждали товарищей. Их не было. Несколько раз мы чуть не столкнулись с солдатами и жандармами, но, к счастью, нам удалось ускользнуть от них.

Заходили мы и к дядюшке Брейку. Однажды мы застали у него усатого мужчину лет пятидесяти, которого пастух представил нам как местного судью. Оказалось, что некогда они вместе воевали, побывали в русском плену и с тех пор дружат. Узнав от пастуха, что к нему заходили партизаны из России, судья захотел лично познакомиться с нами.

Сначала мы отнеслись к судье с недоверием, однако оно скоро рассеялось. Судья, как и пастух, немного говорил по-русски и по-венгерски, чем снискал у нас симпатию.

Дядюшка Брейку после нескольких встреч рассказал нам о том, что два месяца назад в этих краях была выброшена группа партизан-парашютистов, но все они были русскими. Среди них была одна девушка. Они несколько раз заходили сюда за едой. Расположились они не здесь, а на соседнем плато. Кто-то из местных жителей видел их там и шепнул об этом жандармам, и те ночью напали на парашютистов и многих перебили. Что сталось с остальными, он не знает.

Постепенно мы расширяли радиус наших поисков и все дальше и дальше удалялись от места приземления, однако через два-три дня снова возвращались туда.

Однажды вечером судья из Саплонца снова пришел к пастуху. Он принес интересную весть.

Оказалось, что в селе расположился взвод немецких связистов, которые тянут связь в части. На гитлеровцев работают человек сто пятьдесят русских пленных, переодетых в немецкую форму, но только без знаков различия. Русские ходят без конвоя, но им строжайше запрещено покидать деревню.

Далее судья сказал, что он лично разговаривал с пленными. Они готовы убежать, но только не знают, где находится фронт и далеко ли до него.

Посоветовавшись между собой, мы решили написать пленным письмо на русском языке и передать его с судьей. В письме мы сообщили, что в лесах находятся партизаны, призывающие желающих присоединиться к ним. Упомянули мы и о том, чтобы они брали только надежных людей и по возможности достали у гитлеровцев оружие.

Судья согласился передать наше письмо русскому, которого он знал лучше других и которому доверял. Договорились и о месте встречи, если пленные примут наше предложение.

Все это дало нам повод остаться в районе приземления еще на некоторое время, хотя тогда мы уже не надеялись на встречу с нашими товарищами. Лично перед собой я мысленно поставил три задачи.

Во-первых, сделать все возможное, чтобы разыскать наших товарищей, потому что я не мог допустить и мысли, чтобы из четырнадцати человек остались в живых только трое.

Во-вторых, установить связь с Киевом, для чего нужно было достать питание к рации, или же установить связь с другой группой партизан-десантников, которую наверняка сбросили за это время, и через нее выйти на связь с Центром.

В-третьих, во исполнение полученного задания начать вести пропагандистскую и разведывательную работу, рассказывать местному населению о победах Советской Армии и о мощи Советского Союза, разоблачать ложь гитлеровского командования, призывать к саботажу и сопротивлению фашистским властям.

Одновременно с этим начать работу по созданию партизанской группы, достать оружие, чтобы можно было бороться с жандармами и гитлеровскими оккупантами.

Для выполнения второй и третьей задачи вовлечение русских пленных в нашу группу было как нельзя более кстати. Через два дня у пастуха снова появился судья, который сообщил нам, что он разговаривал с пленными и передал им наше письмо. Более того, он сказал, что через день или два он приведет с собой русского, с которым мы должны поговорить лично.

Договорились, что встреча произойдет возле столбообразной скалы, с вершины которой можно видеть Саплонц. От околицы села до скалы было метров триста — четыреста. Я через бинокль наблюдал за Фурманом и Банди, которые пошли на встречу с русским представителем. Фурман и Банди просидели возле скалы с утра до вечера, но русские, которых мы ждали, почему-то не пришли ни в этот день, ни на следующий.

А спустя несколько дней гитлеровские связисты вместе с русскими пленными ушли из Саплонца.

Тогда мы решили двигаться в юго-восточном направлении, чтобы выполнить второе и третье задание.

Вечером мы снова зашли к дядюшке Брейку, нашему другу, чтобы попрощаться с ним. Старик угостил нас хорошим ужином, за которым мы не столько говорили, сколько слушали. На сердце у нас было тяжело, ведь мы так ничего и не узнали о судьбе своих товарищей.

Вдруг кто-то дотронулся до моего локтя. Это был Флориш. Он сделал мне знак, чтобы я отошел в сторонку, так как он хотел поговорить со мной. Мы отошли. Я не имел ни малейшего представления, о чем парень хочет поговорить.

Старый Брейку и Флориш с ранней весны и до поздней осени жили здесь, высоко в горах, где никто не стеснял их свободы. Они, по сути говоря, даже отвыкли от самого села, где жандармы вмешивались в частную жизнь каждого человека.

— Я хочу пойти с вами, — тихо, чтобы никто не слышал, сказал мне Флориш.

Я с удивлением посмотрел на парня, который до сих пор почти никогда ни о чем не говорил, а только сидел и слушал, что говорят другие. Отказать ему я не смог — столько решимости было в его взгляде и словах.

И все-таки мне нужно было подумать. Я спросил Флориша, представляет ли он, какой опасности будет подвергаться у нас. Кроме того, что скажет старый Брейку, когда узнает о его решении.

Флориш сказал мне, что в сорока километрах отсюда живет его мать — вдова, он, единственный сын, уже год не видел ее. В горах он живет с двенадцатилетнего возраста. Со стариком он уже говорил об этом, и тот не только не возражает, но даже говорит, что таким молодым парням самое время идти в партизаны.

Вечером, когда мы простились с пастухом, Флориш пошел с нами. Все его вещи были на нем, а в руках он держал двухметровую палку толщиной в руку, которая была для него незаменимым помощником, а в случае необходимости — оружием.

Двигался Флориш свободно и уверенно даже в ночной темноте.

В горах и на плато нам встречались пастухи и лесорубы. Однако, прежде чем подойти к ним, мы внимательно осматривали местность в бинокль, чтобы не напороться на жандармов или солдат. Часто Флориш выполнял у нас обязанности разведчика: он подходил к пастухам, затевал с ними разговор и, если не было опасности, давал нам знак подойти.

Консервы, наш неприкосновенный запас, мы давно съели и теперь питались только тем, что нам давали пастухи или местные крестьяне.

Со многими румынскими крестьянами пришлось нам встретиться на своем пути. Они охотно помогали нам. Вот когда на практике была разоблачена клевета Хорти и Антонеску о якобы существующей ненависти между румынами и венграми. Простые румыны сразу же разобрались в том, что гитлеровские солдаты и венгерские жандармы являются врагами партизан, и всем, чем могли, помогали нам. Часами беседовали мы с ними о Советском Союзе, о Советской Армии, которая очень скоро прогонит отсюда гитлеровских оккупантов, и тогда простые честные люди заживут по-новому. А вопросов нам задавали столько, что порой мы с трудом успевали отвечать на них.

Круг наших контактов с местным населением расширялся с каждым днем. С венграми в горах мы встречались очень редко, так как большую часть лесорубов и пастухов составляли румыны. Венгры в этих местах жили в основном в небольших городках, на лесопильнях или на рудниках.

Первым венгром, с которым мы встретились, оказался рабочий лет шестидесяти с лесопильни. От лесопильни в горы вела небольшая узкоколейка, по которой лес свозили вниз. Старик работал на разгрузке леса и одновременно сторожил его. Всю неделю он жил при лесопильне, в крохотной избушке, и лишь в субботу спускался в Биксад за продуктами и чистым бельем.

Из его рассказа мы узнали, что на следующий день после нашей высадки по узкоколейке в горы приехали жандармы и разбрелись по лесу в поисках партизан. Старик тоже слышал, что многих партизан нашли мертвыми. Застряли они на высоких деревьях, и деревья пришлось срубить, чтобы добраться до них. Все трупы увезли в Надьбанью, а вот сколько их было, он не знал.

Мы хотели знать настроения рабочих лесопильни, а также то, что они говорили о Советской Армии, о войне. Нас очень интересовало, нет ли на лесопильне коммунистической ячейки или группы Сопротивления, с которыми мы могли бы установить связь. Спрашивали мы об этом осторожно, с намеками, так как опасались, как бы эти разговоры не дошли до жандармерии или органов контрразведки.

Рация наша бездействовала, и мы повсюду узнавали, где можно достать батареи питания. Однажды крестьяне рассказали нам о том, что на серебряных рудниках работают венгры, у которых почему-то не отобрали радиоприемник. Мы сразу же оживились: возможно, что здесь, в горах, есть батарейные радиоприемники. Решили в тот же вечер сходить на рудник.

Вечер выдался теплый. Мы спустились в узкую долину, на склоне которой стояли деревянные постройки, похожие на бараки. Подойдя к первому дому, услышали сквозь завешанные одеялами окна звуки радио.

Мы несколько минут слушали цыганскую музыку, передаваемую по радио. Оказалось, что идет концерт по заявкам венгров фронтовиков. Сначала пели Каталин Каради и Зита Селецки, а затем последовал небольшой антракт, в который передали короткую сводку новостей с фронта.

Я уже давно не слышал венгерского радио, и потому мне было как-то странно слушать о «сокращении линии фронта», о «планомерном отходе» и тому подобных вещах.

С радостью узнал я о том, что Советская Армия непрерывно наступает и приближается к Румынии, которая вышла из фашистской коалиции. Диктор венгерского радио с ненавистью говорил о «подлой измене румын» и призывал венгров «к борьбе против приближающегося большевистского чудовища».

Я решил под каким-либо предлогом войти в этот дом, чтобы посмотреть радиоприемник и, если он работает на батареях, во что бы то ни стало выпросить их, а в крайнем случае отобрать силой. Расстегнув бекешу, чтобы была видна форма венгерского лейтенанта, я с автоматом на груди направился к двери. Флориш, Фурман и Банди остались за углом, готовые прийти мне на помощь в любой момент.

Только я вышел из-за угла дома, как услышал чьи-то шаги и чуть было не столкнулся с незнакомцем.

— Добрый вечер, — заговорил я. — Тут у вас нетрудно и заблудиться в такой темноте.

Незнакомец, видимо, вздрогнул от неожиданности и испуганно ответил на мое приветствие. И только тогда я заметил на нем солдатскую фуражку и карабин. Оказалось, что это был гражданский охранник с рудника, который шел к себе в барак на ужин.

На мой вопрос, где здесь я мог бы поужинать, он ответил, что столовая уже закрыта. Затем он не без смущения спросил, что мне здесь нужно. Я отвечал уклончиво, чтобы он подумал, что я выполняю какое-то секретное задание, о котором не принято говорить.

Наш разговор услышала жена охранника. Это в ее комнате играло радио. Она открыла дверь, и в луче света, упавшем из двери, я разглядел мужчину в гражданском, форменной у него была только фуражка, на плече же висела мелкокалиберка. На рукаве я рассмотрел повязку сторожа.

Однако и сторож успел рассмотреть меня, мою военную форму, звездочки подпоручика. Он застыл по стойке «смирно» и очень вежливо предложил мне войти в дом.

— Прошу меня извинить, господин подпоручик, что я в темноте не узнал вас. Докладывает часовой Йожеф Арна: никаких происшествий не случилось. Прошу вас, входите, господин подпоручик, отдохните немного, а потом я провожу вас в столовую.

Жена сторожа тоже вежливо пригласила меня войти. Я вошел в просторную комнату, пожал руку женщине, которая фартуком вытерла стул и предложила мне сесть. Муж ее снял с плеча винтовку, поставил ее в угол, с робкой улыбкой вынул из кармана поллитровую бутылку и сказал, что принес к ужину немного винца.

В большом тазу лежали очищенные сливы, приготовленные к варке. На плите стояла кастрюля с горячей картошкой. Женщина быстро накрыла на стол и так любезно приглашала меня поужинать, что я не посмел отказаться. Мы поужинали, распили бутылку и поговорили обо всем понемногу, а я все время не спускал глаз с радиоприемника. К своему неудовольствию, я увидел, что радио работает не от батареи, а от местного движка. Комната освещалась электрической лампочкой.

Ужиная, я не снял с груди оружия и вдруг заметил, что хозяин квартиры подозрительно посматривает на мой русский автомат.

Чтобы развеять его подозрения, я сказал:

— Я вижу, вы заинтересовались моим автоматом. Прекрасное оружие! Им вооружены русские. Это у меня трофейный: с фронта привез.

Мужчина, кажется, успокоился. Звездочки подпоручика оказали на него свое действие.

Поблагодарив за ужин и вино, я попрощался с хозяйкой, а ее мужа вызвал во двор, где шепотом спросил, не слышал ли он что-нибудь о партизанах. Сторож ответил, что о партизанах он ничего не слышал.

Тогда я сказал, что охочусь за партизанами, а поскольку это военная тайна, то, следовательно, о моем появлении здесь никто ничего не должен знать. Сторож заверил меня, что он будет молчать. Я пожал ему руку, и мы расстались.

Вернувшись к товарищам, я сказал им, что радио, к сожалению, питается не от батарей. Следовательно, все наши надежды на рацию снова рухнули.

 

Жди меня

В двери самолета один за другим исчезали партизаны. Пишта вошел в самолет последним, оглянулся, помахал мне рукой и что-то крикнул по-русски. Моторы уже работали, и я не столько услышала, сколько по движению его губ поняла, что он сказал:

— Жди меня!

Расставаясь даже ненадолго, мы всегда говорили друг другу эти два слова: «Жди меня!», говорили с тех пор, как прочли ставшее таким популярным стихотворение Константина Симонова.

Дверь захлопнулась, моторы взревели, и самолет, пробежав по земле, плавно взмыл в воздух.

Оставшиеся члены группы и провожающие с печалью смотрели вслед быстро уменьшающемуся самолету. Каждый невольно думал о том, что ждет там ребят и придет ли от них завтра радиограмма.

Обратно в партизанскую школу ехали молча. Всю ночь я почти не спала, часто выходила во двор и смотрела на звездное небо.

«Погода хорошая, — думала я, — быть может, они приземлятся благополучно».

Утром оставшиеся ребята из группы первыми вышли во двор, чтобы увидеть товарища Ногради и узнать от него новости.

Товарищ Ногради приехал из Киева только в полдень, и по выражению его лица мы поняли, что ничего хорошего он нам сообщить не может.

— Пока ничего нет, — сказал он, — но носа не вешать!

Нам ничего не оставалось, как ждать. И мы ждали, однако никаких известий от группы Пишты не было ни на следующий день, ни на третий, ни на четвертый.

Каждый второй день я ездила в Киев в штаб, где вместе со знакомыми радистами прослушивала эфир. Пишта молчал.

Меня успокаивали, как могли, говорили, что если за неделю Пишта не выйдет на связь, то туда пошлют разведывательный самолет с двумя радистами и рацией, так как вполне возможно, что у них просто вышла из строя рация, а в таких случаях в группу забрасывают новых радистов.

Два раза в район выброски группы Пишты вылетал специальный самолет, но возвращался ни с чем.

Не было никаких известий и от группы Сёни. Группа Усты установила с Центром регулярную связь. Они уже действовали, хотя их постоянно преследовали жандармы. Однако, несмотря на это, им удалось создать базу, и они ждали выброса других парашютистов. Поскольку это была единственная группа, которая могла принять самолет, командование решило забросить на ее базу вместе с оставшимися от группы партизанами еще одну группу, которую возглавлял советский партизан Прищепа. В ее составе насчитывалось двадцать два советских и венгерских партизана.

Вылет назначили на 25 августа. Летели сразу три самолета. На одном самолете — группа Шандора Хорвата, на двух других — партизаны Прищепы и снаряжение. У Прищепы политкомиссаром был назначен Балаж Борхеди, а помощником по разведке — Анатолий Сейфулин. В эту группу входили венгры Иштван Шаламон, Ласло Борку, Золтан Уличини, Имре Хас, Ференц Шуйер и Йожеф Сабо.

Группе Прищепы было приказано сесть на базе Усты, а затем двигаться в Трансильванию.

Пролетая над линией фронта, самолет попал в зону огня зенитной артиллерии противника, однако сумел благополучно выйти из нее.

Группа Усты обозначила район выброски партизан кострами и зелеными ракетами. Самолеты летели один за другим. Были выброшены две группы. В ту ночь дул сильный ветер, и многие партизаны повисли на деревьях.

Прищепа и сам повис на дереве. Неожиданно он услышал звук взрыва и выстрелы. Решив, что они попали в засаду, он, не долго думая, обрезал стропы и упал на землю, однако расстояние до земли оказалось большим, и он сломал себе несколько ребер. Подобные увечья получили еще несколько человек.

Третий самолет упал на землю примерно в километре от места высадки, взорвался и сгорел. Произошло это на горе Мартинский Камень у отметки 697.

Из группы Прищепы в живых осталось девять человек, остальные погибли при аварии.

Комиссар Шандор Хорват тоже повис на дереве, но сумел благополучно спуститься. Ребята сразу же позаботились о Прищепе, радистка Маруся перевязала командира. Советский партизан по имени Петр, ранее служивший матросом на флоте, вызвался носить командира на спине до тех пор, пока тот не выздоровеет. Остальные ребята запротестовали, так как командир был не из легких, и предложили нести его по очереди.

Вскоре группа собралась в условленном месте, но многих не хватало. Услышав сильный взрыв, партизаны поняли, что это взорвался один из их самолетов, и немедленно отправились на его поиски. Прошло несколько дней, прежде чем они отыскали обломки самолета. Постояли на том месте, низко опустив головы, и пошли дальше.

26 августа 1944 года в Центре была получена радиограмма:

«Самолет прибыл в пункт назначения на час раньше положенного времени. Люди и грузы сброшены на лес. Еще не все отыскались. Поиски продолжаем».

А 27 августа 1944 года Уста послал в Центр радиограмму следующего содержания:

«Из группы Прищепы ранен при приземлении Легуцкий, из группы Усты — Кёвечеш, Секеи и Орос. На их выздоровление потребуется две-три недели. Потерялись радист Костельников и рядовой Гладченко. Из группы Усты отсутствует Лацко. Люди и грузы сброшены на лес».

К сожалению, эта неудачная высадка создала серьезные осложнения. Большая часть партизан из группы Прищепы летела в самолете, который и разбился. Поэтому о рейде в Трансильванию не могло быть и речи. Остаток группы Прищепы влился в группу Усты.

31 августа группа Усты послала в Центр следующую радиограмму:

«Самолет потерпел катастрофу, разбились четырнадцать человек. Все сгорело. Взрывчатка взорвалась вместе с самолетом. Всего нами найдено и подобрано семь мешков с оружием и боеприпасами. Двое партизан тяжело ранены, жизнь их в опасности. Наша группа состоит из двадцати шести человек».

Несмотря на трудности, объединенная группа Усты — Прищепы начала действовать. Часть запасного оружия и боеприпасов была спрятана, а сами партизаны ушли из района высадки, так как его начали прочесывать жандармы и солдаты противника.

По прибытии на новую базу партизаны несколько дней посвятили разведке и подготовке к боевым действиям, во время которых каждому бойцу были разъяснены задачи и цели предстоящей операции.

Особенно ценным при проведении подготовки оказался богатый боевой опыт Прищепы, который доходчиво объяснял бойцам, как им следует действовать.

После двухнедельного пребывания партизан на базе разведка донесла, что гитлеровцы сожгли близлежащее село Чернипоток за то, что его жители якобы скрывали партизан. Партизаны решили напасть на поджигателей и отомстить им за варварство, показав одновременно местным жителям, что они защищают их и от гитлеровцев, и от венгерских фашистов.

Неожиданно напав на гитлеровцев, партизаны принудили их к бегству.

Тем временем численность группы сильно выросла: в конце августа — начале сентября группа уже насчитывала более ста человек. Каждый день из соседних сел в отряд приходили молодые парни, которые, получив призывные повестки, предпочли уйти в партизаны. В отряд вступило много советских солдат, которым удалось бежать из гитлеровского плена. В начале сентября в отряд влилась группа бежавших из немецкого плена грузин и татар.

Первую крупную операцию провела группа партизан, состоявшая из двадцати пяти человек, которая осуществила дерзкое нападение на группу карателей из двухсот человек. Используя фактор внезапности, партизаны перебили многих карателей, а остальных обратили в паническое бегство.

После этого случая группа начала вести более активные действия: постоянные нападения на противника чередовались с минированием железной дороги и других вражеских объектов, с уничтожением военных машин.

Вскоре объединенная группа Усты — Прищепы стала называться партизанским отрядом имени Ракоци. Поскольку отряд был довольно подвижным и появлялся то в одном, то в другом месте, о нем пошли слухи, которые население раздуло настолько, что противник думал, что имеет дело с партизанским соединением в несколько тысяч человек. Гитлеровское командование начало с беспокойством следить за деятельностью отряда имени Ракоци, а затем потребовало от венгерских властей расправиться с ним. Генерал от жандармерии Фараго запланировал проведение карательной операции против партизан, в которой были задействованы почти две тысячи солдат, самолеты и танки. Местность, на которой находились партизаны, была блокирована, чтобы задушить их голодом. Партизанам действительно пришлось поголодать. Однако они так искусно маневрировали, что Фараго так и не удалось настичь их и уничтожить.

Тем временем в партизанской школе были подготовлены новые группы десантников-партизан. 7 сентября в район Айначкё улетела группа под командованием Кузнеца и Молонтаи. Еще три группы ожидали приказа на вылет: группа Яноша Марковича — в район Мишкольца, группа Палашти и Харшани (Хорвата) — в район Озда и группа Йожефа Шоймоши — в район Шальготарьяна. Однако обстановка в ту пору менялась так быстро, что места выброски этих групп тоже пришлось изменить.

Оставшиеся товарищи из группы Иштвана Декана должны были лететь в Венгрию с группой Миклоша Рекаи. Дополненная несколькими советскими партизанами, эта группа стала самостоятельной единицей.

Однажды Шандор Ногради вызвал к себе Яноша Марковича и спросил, нет ли у него желания присоединиться к оставшейся части группы Декана, которая со дня на день должна вылететь в Трансильванию.

Маркович с радостью согласился, но заметил, что его группа должна была вылететь в район Мишкольца.

— Все это верно, — согласился с ним Шандор Ногради, — есть у нас такой план, но пока мы воздерживаемся посылать туда группу. Мы уже забрасывали в горы Бюкк одну группу, но от нее до сих пор нет ни слуху ни духу: возможно, что ее уничтожили. Мы же из этого сделали вывод, что в промышленных районах служба контрразведки у противника поставлена лучше.

Затем Ногради сообщил Марковичу необходимые данные, добавив, что он назначается политкомиссаром группы. Главной задачей является розыск оставшихся товарищей из группы Декана и присоединение к ней. Если же они смогут создать надлежащие условия для приема новой группы с Большой земли, то их усилят и людьми, и оружием, и тогда они будут способны проводить более серьезные операции.

Миклоша Рекаи, командира группы, Маркович знал еще по Красногорску. Однако он очень быстро познакомился и с другими товарищами по группе: с Яношем Поларом, Жигой Папом, Шани Месарошем, Яни Ачем, Яношем Кишем и Дьёрдем Оросом.

Всего в группе было тринадцать человек. Кроме перечисленных выше венгров в нее входили пять советских партизан.

Вылет группы Рекаи был назначен на 20 сентября. Снова прощание, снова шутки:

— Ну теперь-то вы улетите или снова вернетесь в школу?

Я провожала группу на аэродром. Янош Маркович, прежде чем посадить людей в самолет, внимательно осмотрел его изнутри, а затем потребовал гигиенические пакеты. Пакеты ему не дали, поскольку их не было, зато показали, где стоит ведро.

Я долго думала о том, что мне передать Пиште через Рекаи, но так ничего и не придумала. И вдруг решила послать кусочек пенькового шнура: в группе Декана он слыл шутливым символом. Завернув кусок шнура в бумагу и перевязав ее шпагатом, я попросила Рекаи: Отвези это Пиште от меня.

Рекаи положил маленький сверточек в карман и сказал:

— Обязательно передам, а до тех пор он будет нашим талисманом.

Теперь я стала ждать известий от группы Рекаи.

Вот что писал Миклош Рекаи в своем дневнике:

«Меня вместе с начальником штаба вызвали в Киев в штаб партизанского движения Украины, где мы получили приказ на вылет.

Началась тщательная подготовка. На карте было отмечено место, где нам предстояло приземлиться. Надо было сделать так, чтобы все в группе хорошо запомнили место встречи, пароль, отзыв и многое другое. Немаловажную роль играла подгонка обмундирования и снаряжения.

Непосредственно перед вылетом мы еще раз повторили задачи, которые перед нами поставило командование. Нам надлежало сесть на том самом месте, где садилась группа Декана, чтобы разыскать ее следы или хотя бы узнать о ее судьбе.

Затем нам нужно было подобрать место для создания партизанской базы и, возможно, площадку для посадки самолета, иначе говоря, место для полевого аэродрома. Одновременно с этим мы должны были вести пропагандистско-агитационную работу, восстанавливать местное население против немецких и венгерских фашистов и по мере возможности вербовать в отряд добровольцев. Таковы были основные задачи, которые поставило перед нами командование.

Жена Пишты Декана Ева была все время с нами. Она очень беспокоилась о нем и с нетерпением ожидала нашего вылета, надеясь, что мы по радио сможем передать в Центр что-нибудь о ее муже.

День шел за днем, а приказа на вылет все еще не было.

И вот настало 20 сентября 1944 года. Тепло, солнечно. Вокруг все зеленеет. Во дворе школы необычное движение. Сегодня вечером отправляется одна из групп. Мы быстро собираемся, рассовываем по рюкзакам небольшие боеприпасы, батареи для раций и консервы. Во двор въехало несколько машин, и среди них наш грузовик. Снова прощание, шутки по нашему адресу: улетим мы или не улетим. Мы тоже смеемся, хотя в душе нам не до смеха. Волнение нарастает. Сегодня мы вылетаем и этой же ночью приземлимся там, где мы никогда не были, там, где пропала целая группа наших товарищей. Как и куда? Этого мы не знаем. Эти и подобные мысли бродят у нас в головах, не давая покоя. Мы садимся в грузовик, и он выезжает со двора школы. Едем по уже знакомой нам дороге. Снова аэродром, знакомые лица — летчики, командиры… Нам раздают парашюты, а это значит, что сегодня мы на самом деле летим. Пилоты помогают нам одеться, они спешат. Погода хорошая, безветренная, небо безоблачное и голубое. Снова, прощаемся. В кармане брюк скользят маленькие бутылочки — сердцеукрепляющее. У нас проверяют правильность крепления парашютов. Все оказывается в порядке, и нас ведут в самолет. Ревут моторы. Ничего не слышно. Нам машут товарищи, оставшиеся на земле. У них обеспокоенные лица…

Самолет разбегается и уже летит. С высоты и дома, и реки кажутся игрушечными. Самолет набирает высоту, и скоро нас окутывает темнота. Самое опасное и трудное для парашютиста — это приземление. Мы договорились между собой, что паролем и отзывом для нас будут русские числа. Один называет любое число, а другой прибавляет к нему число «пять» и дает ответ. Это и будет означать, что человек свой. Запомнить пароль просто, он нравится всем.

Пока мы договаривались об этом, еще больше стемнело. Время от времени кто-нибудь из пилотов выходит из кабины к нам. Скоро линия фронта. Вот уже гитлеровцы обстреливают наш самолет. Зрелище красивое, но неприятное. Яни Маркович каждый раз немного отодвигается от окошка, когда ночное небо за ним прочеркивает огненная трасса. Правда, вскоре он понимает, что это не поможет. Но наш самолет ведут опытные пилоты. Командира экипажа зовут Никитой. Он уже не раз забрасывал партизан в глубокий вражеский тыл, и пока его еще ни разу не сбили. Вот и сейчас он неожиданно берет вверх — пытается уйти от лучей мощных прожекторов. Стоит самолету хоть на миг попасть в сноп луча прожектора, как Никита мгновенно бросает машину вниз, чтобы уйти от луча. Игра прямо-таки захватывает дух. Даже те из нас, кто задремал от усталости, проснулись.

Проходит еще несколько минут, и к нам снова выходит пилот.

— Ну как, хорошо было? — заботливо спрашивает он. — Ничего, скоро вы будете дома. — Он смотрит на часы. — Только не спешите, еще успеете. Закрепите на себе хорошенько оружие, сапоги, патронные сумки, чтобы ничего не оборвалось во время прыжка.

Мы проверяем друг у друга оружие и все остальное. Оказалось, что только один Шани Месарош не привязал сапоги шпагатом к поясу.

— Этак ты, Шани, на земле окажешься без сапог! Привяжи сейчас же!

Настроение хорошее, все смеются. Никто не думает о том, какие опасности могут нас ждать на земле.

Из иллюминатора видно изумительно красивое небо, украшенное крупными звездами, которые кажутся совсем-совсем близкими. Около двадцати трех часов к нам снова выходит пилот и спрашивает:

— Ну готовы? Через несколько минут загорится красная сигнальная лампочка, это будет означать, что мы над целью. Постарайтесь прыгать так, чтобы вас разбросало не очень далеко друг от друга. Прыгайте плотно — это в ваших же интересах. Запомните!

Мы выстроились в самолете прежде, чем загорелась сигнальная лампочка. Один из пилотов открыл дверь. Пересчитал количество карабинов от парашютов, защелкнутых на проволоке. Их только тринадцать, а где же четырнадцатый? Быстро находит и защелкивает его. Слегка отчитал четырнадцатого, ведь у него парашют мог не раскрыться.

Я стою прямо у двери. Хорошо, что пилот посоветовал нам как следует закрепить шапки, а то их уже сейчас сорвало бы ветром. На нас теплые шапки с ушами, которые мы завязываем под подбородком. Пилот обнимает меня и целует. Самолет неожиданно кренится на бок. Пора!.. Мгновение — и я чувствую сильный толчок. Где это я? Оглядываюсь. Вокруг звездное небо и удивительная тишина. Чувство такое, что ты летишь вверх, а не вниз. Странное, необъяснимое чувство. Голову давит стропами, и я освобождаюсь от них. Теперь все хорошо, словно на качелях качаешься. Я еще раз осматриваюсь. Красота такая, что я на миг забываю о том, что сейчас будет самое сложное — приземление. Мимо меня пролетело два парашюта, и снова тишина. И вдруг я замечаю на земле какие-то огоньки. Что это?! Уж не на село ли я падаю?

Навстречу мне, словно большие слоны, приближаются какие-то черные пятна. Я всматриваюсь до боли в глазах и вижу, что это темнеют купы громадных деревьев. Не успел я осознать это, как уже оказался на земле. Тяжелый момент на этот раз был не таким тяжелым. Мне просто повезло: я приземлился на заросший высокой травой луг с мягкой почвой. В нескольких метрах от меня — огромные деревья. Чуть дальше — обрыв к речке.

Стоит только оказаться на земле, как в голове уже бьется тревожная мысль: «Где я? Нет ли поблизости противника?» Сразу же освобождаю от веревок автомат, чтобы можно было вести огонь. Но кругом тихо. Теперь нужно быстро отстегнуть парашют и спрятать его. Так нас учили. На земле парашют предательски белеет и виден издалека. И тут я услышал какой-то шум. Посмотрел в ту сторону и увидел, что там возится с парашютом кто-то из наших. Выходит, нас уже двое, да еще с самой первой минуты… Стоит человеку только почувствовать, что он не один, как сил у него сразу же прибавляется.

Вдвоем мы быстро собираем парашюты и прячем их в густых кустах. Сейчас в лесу темно, и это нам на руку. Действовать нужно расторопно, чтобы все собрались вместе еще до рассвета. Это самое трудное, но и самое необходимое.

Мы отправились на поиски товарищей. Вскоре нас стало уже трое. Снова радость, снова тебя охватывает необъяснимое чувство, которое человек может пережить только на чужой территории за линией фронта. В темноте шли медленно, то и дело спотыкались. Кругом все чужое, незнакомое. До рассвета нужно во что бы то ни стало разыскать остальных. Как только рассветет, мы должны спрятаться где-нибудь и затаиться до темноты. У партизан есть такое правило.

Снова какой-то шорох. На миг мы все замираем. Еще наш! Нас уже четверо.

Постепенно начинает рассветать. Не хватает только двух товарищей: Шани Месароша и нашего пулеметчика Яноша Ача. А время торопит. Мы не можем долго оставаться на открытой местности. Через несколько минут направляемся в лес, в самую его чащу. Что же с теми двумя? Мы прячемся, но не прекращаем наблюдать за поляной: смотрим в бинокль, обшаривая метр за метром. Нигде никого. Это хорошо, так как означает, что поблизости нет противника. Наши ребята отдыхают. Не спят только выделенные наблюдатели. Медленно текут минуты, проходит час. Вот уже и совсем рассвело. Вдруг один из наблюдателей образованно шепчет:

— А вон идет Шани!

Все тотчас просыпаются. Теперь и я его вижу. Через поляну без сапог и рюкзака бредет Месарош. Когда он подходит к нам ближе, нас душит хохот. Шани все же пренебрег нашим советом: он не привязал сапоги к ремню, и, когда в момент раскрытия парашюта его сильно дернуло, они соскочили с ног. То же самое произошло и с рюкзаком.

Мы все смеемся, обнимаем его. Главное, что он жив.

Теперь в нашей группе не хватает лишь одного товарища. Это всех нас беспокоит, и мы ломаем себе головы, где же он может быть.

На поиски последнего товарища отправляются трое. Они краем леса обходят большой луг. Ач не может быть далеко, так как погода безветренная и его вряд ли отнесло далеко в сторону.

Тем временем наши радисты уже действуют: раскидывают антенну, настраивают рацию. Судя по их лицам, рация в полном порядке. Это для нас очень важно, так как сейчас это единственное, что связывает нас с внешним миром.

Сеанс радиосвязи начался. Мы напряжены до предела. На лицах радистов застыло волнение. Но связь уже установлена. Теперь важно каждое слово, переданное и принятое. Радиосеанс длится всего десять минут. Передача закончена, и все тесно окружают радистов. Командир шлет нам привет и желает успешных действий. Сегодня вечером будет еще один сеанс радиосвязи.

Яркое солнце заливает местность. Жизнь в горах оживляется. Пастухи выгоняют на пастбища овец. Мы впервые встречаемся с ними. Уверены в том, что пастухи нас не выдадут. В тот же день происходит наше знакомство с ними. Пастухи быстро понимают, что мы за люди и зачем пожаловали в их края. Им до чертиков надоела эта война. Они боятся и гитлеровцев, и венгерских жандармов.

Под вечер один из наших наблюдателей докладывает:

— На черной лошади вижу Яни Ача!

Хватаемся за бинокли и видим, что по лугу верхом на лошади действительно едет Яни Ач. Сначала мы засмеялись, но скоро сообразили, что он не просто джигитует на лошади, а, по-видимому, не может идти.

Через несколько минут выясняется, что Янош пострадал при приземлении. Он рассказал, что его парашют зацепился за ветки высокого дерева. Повисев так несколько минут, Яни обрезал стропы и полетел с дерева на землю. Упал он неудачно и повредил не только ногу, но и поясницу.

Наконец вся группа в сборе. Ранен один Янош Ач. Теперь необходимо его так спрятать, чтобы не смогли найти никакие жандармы.

Помогли местные пастухи, показав заброшенный сарай с сеном. Но Ач не хотел оставаться в нем один. Мы с трудом уговорили Ача, заверив, что не только не бросим, но будем ежедневно навещать его и заботиться о нем. Нога у бедняги так опухла и болела, что он не мог на нее даже ступить.

С помощью карты и пастухов нам удалось точно определить свое местонахождение. Пилот Никита оказался великолепным знатоком местности и сбросил нас в нужном месте. Точнее и днем не сбросишь!

Глядя на карту, определяем, что находимся недалеко от Марамарошсигета, на горном плато Пояна Татаруя. Поблизости нет ни крупных сел, ни городов, лишь в долине расположены два маленьких села, а это значит, что мы в относительной безопасности.

День прошел спокойно. Темнело, когда наши радисты снова вышли на связь с Центром.

У каждого из нас была в рюкзаке килограммовая банка мясных консервов. Решили ежедневно съедать по одной. Договорились о смене наблюдателей так, чтобы каждый из бойцов мог хорошенько отдохнуть. Первые дни прошли спокойно. Видимо, нас не обнаружили.

На следующий день снова встретились с пастухами, спросили их о том, не видели ли они в этих местах партизан примерно месяц назад, и, к нашей радости, услышали, что видели. Больше того, пастухи так описали нам одного из них, что у нас не осталось никаких сомнений в том, что это был Декан. К сожалению, пастухи не знали, куда он ушел. За месяц уйти можно очень далеко. А в таких лесах найти человека не так-то легко.

Радисты передали в Киев, что мы нашли след группы Декана. Этим самым мы уже выполнили первое задание командования. Вот только выполнить просьбу Евы мне пока не удалось».

Рекаи потом рассказывал, что пастух, принесший известие о Декане, устроив Яни Ача в убежище, приносил раненому партизану еду. А группа Рекаи тем временем уже проводила разведывательную работу. Разбившись на небольшие группы, партизаны расходились в разные стороны, но, выполнив задание, всегда возвращались на сборный пункт.

Скоро партизаны стали замечать в лесу местных жителей с туго набитыми едой самодельными сумами, что говорило о том, что люди ушли в лес на несколько дней. Партизаны очень скоро подружились с ними.

В тот период гитлеровцы все чаще и чаще рассылали призывные повестки и молодым, и старикам. Последние, не дожидаясь повесток, уходили в лес. Сначала они не признались, что, по сути дела, являются дезертирами, но, подружившись с партизанами и убедившись в том, что их бояться не стоит, рассказали все откровенно.

Все это свидетельствовало о том, что среди местного населения все больше росло недовольство войной. Дело дошло до того, что партизанам уже не нужно было заботиться о питании, так как жители сами охотно отдавали им все, что имели. Миклош Рекаи считал, что настало время запросить из Киева новую группу партизан, запасы мин и боеприпасов, после чего группа смело сможет перейти к проведению серьезных операций.

Партизанской группе помогали румыны дезертиры, у которых, правда, не было еще оружия, но которые прекрасно знали людей и местность.

Обстановка складывалась так, что партизанские действия можно было проводить в нескольких направлениях: в районе Тисы, в шахтерском районе и вдоль железных дорог. Вскоре партизанам сообщили из Центра, когда именно следует ждать выброски новой группы.

Они начали активно готовиться к ее приему. Выбрали подходящую поляну, наметили на ней места для сигнальных костров.

В это самое время разведывательная группа Марковича натолкнулась в лесу на восьмерых сбежавших с фронта венгерских солдат. Дезертиры, оказавшись в кольце вооруженных солдат в венгерской форме, перепугались, решив, что попали в ловушку.

— Кто вы такие и что здесь делаете? — спросил Маркович ошеломленных беглецов.

— Мы солдаты, — ответили они.

— Солдаты? А где ваше оружие?

— Оружие мы сдали, а сейчас направляемся к себе в часть.

— Покажите документы!

Солдаты еще больше растерялись, так как у них не было документов.

Маркович уже догадался, с кем имеет дело, однако продолжал задавать вопросы:

— Почему вы сбежали из части? Так-то вы защищаете родину?

— Русские все равно победят, а на фронте сейчас такое трудное положение…

Тут к ним подошли командир группы Миклош Рекаи и советский партизан Василий, оба в русских меховых шапках-ушанках.

Увидев их, дезертиры наконец поняли, среди кого они находятся, и с облегчением вздохнули. Разговор пошел уже иной.

Партизаны рассказали беглецам, что война идет к концу, что скоро сюда придут войска Советской Армии, после чего жизнь здесь станет совсем другой. Яни Киш, Шани Месарош и другие венгерские партизаны начали тут же объяснять дезертирам, что еще не так давно и они служили в хортистской армии, но, прозрев, поняли, где их место, и добровольно пошли в партизаны.

— Оставайтесь с нами, — предложил Маркович венграм.

Однако те пожали плечами, а один из них ответил:

— Домой нам нужно, дел там полно: картошка не выкопана, кукуруза не собрана, жены ждут с детишками.

— Поймают вас жандармы, отдадут под военный трибунал, как только вы окажетесь дома, — заметил комиссар группы.

— Спрячемся в подвалах, места уже подготовлены, — ответил беглец.

После долгих бесед трое из восьми венгров перешли в отряд, а остальные упрямо стояли на своем.

— Я два месяца не видел семью, — сказал один из беглецов.

— Мы свои семьи по два года не видели, — усмехнулся Маркович, — и все же сражаемся за свободу.

— Все это хорошо, — засмущался солдат, — но мы достаточно повоевали, тем более что война и так уже заканчивается. Если до сих пор мы остались в живых, так стоит ли теперь рисковать жизнью? Как-нибудь пересидим, переждем в погребе…

Их не стали задерживать, и они ушли.

Партизаны были довольны и тем, что трое из восьми венгров все же остались с ними.

В указанный день вся группа расположилась вокруг горного плато, на которое должны были спуститься парашютисты новой группы. В положенное время разожгли сигнальные костры. Вскоре услышали рокот двухмоторного самолета. Но тут, как назло, на землю опустился такой густой туман, что ничего не было видно в нескольких метрах. В горах такое часто случается. Самолет покрутился над плато, но, не увидев сигнальных огней, улетел, так и не сбросив группу.

Партизаны были разочарованы. На следующий день радисты вышли на связь с Центром и узнали, что группа не была выброшена из-за сильного тумана и что ее выбросили в Словакии, где партизаны тоже ждали подкрепления. «Да теперь это не столь уж важно, ведь через несколько дней у вас будут советские войска», — было сказано в утешение партизанам.

Приблизительно в это же самое время группа Иштвана Декана находилась возле населенного пункта Гутфалва.

Однажды Флориш заметил довольно большую группу людей — человек пятьдесят — шестьдесят, — поднимавшуюся в горы. Партизан они не видели. Декан начал наблюдать за ними в бинокль: все, преимущественно это были пожилые бородатые мужчины, одеты в гражданское. Поднимались они с трудом, некоторые почти ползли на четвереньках. Одеждой они напоминали румынских крестьян.

Когда они наконец вскарабкались на плато и приблизились к партизанам, Иштван вышел из укрытия и направился к ним навстречу.

Увидев его, они так перепугались, что бросились бежать вниз по склону горы. Только тогда Иштван сообразил, что панику вызвал его офицерский китель. Иштвану было от души жаль их, и он крикнул им вслед, чтобы они остановились, но это не возымело никакого действия.

— Стой, стрелять буду! — воскликнул он.

Несколько человек остановились и покорно подняли руки, их примеру последовали остальные.

Декан положил пистолет на землю и, приблизившись к ним без оружия, сказал:

— Не бойтесь, мы не солдаты, а партизаны. Нам нужно поговорить с вами.

Прошло несколько минут, прежде чем они успокоились. Потом все уселись на полянке, и началась беседа. Крестьяне рассказали, что после 23 августа, когда Румыния вышла из войны, венгерские военные власти разослали всем румынам, которые по возрасту или по состоянию здоровья не были в свое время призваны в армию, приказ явиться на военные работы. А всех румынских интеллигентов и священников взяли под жандармский надзор, запретив им покидать родные места.

Всех их зачислили в рабочие роты и, не выдав формы, заставили ремонтировать дороги, разрушенные станции и железнодорожные пути.

Они рассказали и о том, что советская авиация стала чаще бомбить железнодорожные ветки, ведущие в Трансильванию.

Воспользовавшись первой же счастливой возможностью, они бежали из роты и теперь направляются в родные села, где и дождутся лучших времен. Все они были уверены, что очень скоро войска Советской Армии придут сюда и тогда наступит конец войне.

Дав им совет не попадаться на глаза жандармам, партизаны расстались с ними, обрадованные известием о том, что скоро сюда придут советские войска. Правда, жалели только, что не успели провести серьезных операций против гитлеровцев.

Некоторые из дезертиров охотно присоединялись к партизанам, но оружия у них, как правило, не было. Если бы действовала рация, партизанам нетрудно было бы запросить у Центра оружие и боеприпасы, и, следовательно, их отряд ежедневно мог бы увеличиваться на несколько десятков человек, однако, сколько они ни старались, батарей питания так и не смогли достать. Тогда партизаны сосредоточили свои усилия на агитационно-пропагандистской работе среди населения.

Пишта вспоминал позднее, что в те дни ему часто приходили на память наши партизанские рейды по Украине. Там у нас был даже свой гектограф, и все же эффективнее всего мы вели, так сказать, агитацию оружием, а здесь, в глубоком вражеском тылу, были вынуждены довольствоваться оружием агитации.

Партизаны предупреждали местное население о том, что отступающие гитлеровские войска представляют для них серьезную опасность, призывали население не покидать свои села, не давать немцам угонять их на принудительные работы, убеждали людей прятать от фашистов продовольствие, угонять скот в горы, чтобы он не достался оккупантам. Весть о партизанах разнеслась по всей округе, и скоро к ним начали приходить люди за советами или для того, чтобы сообщить новые сведения о противнике.

 

У сигнальной вышки

Однажды на большом горном плато мы заметили какое-то странное сооружение. На самой высокой точке плато стоял столб, высотой шесть-семь метров, обернутый от основания и до верхушки соломенными жгутами. Неподалеку от столба находилась хижина, в которой жили пастухи. Перед хижиной горел костер, возле которого лежали на траве два парня в румынской национальной одежде.

Отсюда было хорошо видно и плато, и пастухов, и овец, и не только видно, но и хорошо слышно все, что там делалось. Спрятавшись в кустарнике, я, Фурман, Флориш и Банди долго наблюдали за странным сооружением. Что бы это могло быть? Для какой цели?

Убедившись в том, что поблизости нет противника, мы подошли к парням и заговорили. Парни сначала испугались, но потом успокоились, и через полчаса мы беседовали как друзья.

Парни рассказали, что они призывники, присланы сюда из села в качестве наблюдателей.

Им было приказано поджечь солому на столбе немедленно, как только они заметят самолет, с которого будут прыгать парашютисты. Столб этот называют сигнальной вышкой. Если сигнал придется подать днем, то солому нужно смочить водой, чтобы она побольше дымила, а ночью пламя от горящей соломы из села увидят сразу. В самом селе на колокольне церкви тоже сидели два наблюдателя, которые днем и ночью следили за вышкой на плато и в случае необходимости ударили бы в колокола, по звуку которых, как приказано было жандармами, местные жители должны были хватать кто косу, кто лопату и бежать ловить вражеских парашютистов.

Осмелев, оба наблюдателя внимательно осмотрели наши автоматы и даже спросили, где мы их взяли.

Я сказал, что им пора зажигать солому, так как мы и есть те самые парашютисты, которых они ожидают.

Парни сначала приняли мои слова за шутку, но, заметив на Фурмане и Банди кое-что из русского снаряжения, сразу же сникли.

Теперь рассмеялись мы, и наш смех как-то рассеял страх парней.

Мы подробно расспросили их о селе и о местности. Они откровенно ответили на все наши вопросы.

В долине у подножия горы расположился небольшой населенный пункт Ботица. Дальше дороги нет, и следовательно, на машине или повозке можно добраться только до этого пункта, а от него надо идти пешком. Жандармского поста в селе нет. Солдаты в него тоже редко заглядывают. Партизан в этих краях никогда прежде не видели.

Парни помимо всего этого рассказали одну историю, которая сразу же меня заинтересовала. Однажды в село приехал гитлеровский офицер. Правил машиной шофер-солдат. Офицер узнал, что по ночам на окраину села иногда приходит огромный медведь; он лакомится фруктами в саду или овсом в поле. Гитлеровец решил убить медведя и теперь каждый вечер, часов в семь, приезжает в село, берет с собой местного судью, который хорошо знает медвежьи повадки, и они едут на овсяную делянку подстерегать косолапого. До рассвета они поджидают зверя, а шофер спит в доме судьи. Утром он заезжает за хозяином и везет его обратно в Деш.

Парии сказали, что в машине у шофера много оружия: два ружья для медвежьей охоты, два автомата и два пистолета, принадлежащих офицеру и водителю. Кроме того, в машине много ручных гранат и боеприпасов.

Весь день мы провели у сигнальной вышки и еще теснее сблизились с парнями, чему во многом способствовал Флориш. И все-таки мы решили не полностью на них полагаться, а устроить им своеобразную проверку. Поздно вечером мы распрощались с ними и ушли в лес. А затем, сделав большой крюк, подошли к парням поближе, но так, чтобы они нас не видели. Нам нужно было знать, что они сделают: зажгут солому или, быть может, побегут в село, чтобы донести о встрече с партизанами.

Однако парни своего поста не покинули. Они поужинали и, разлегшись на траве, проговорили до полуночи.

Тем временем мы разработали план захвата оружия и боеприпасов. Если верить парням, мы могли захватить оружие, много боеприпасов к нему и целый ящик ручных гранат. Всего этого хватило бы, чтобы вооружить пятнадцать партизан. Однако сначала нужно было провести тщательную разведку.

Рано утром мы снова подошли к парням. Они встретили нас радостно, потому что уже поняли, что нас интересует не медведь, а сам охотник и его оружие. Они изъявили желание проводить нас на дорогу, по которой ездит гитлеровец, и тут же попросили дать и им что-нибудь из трофейного оружия, чтобы войти в наш отряд не с пустыми руками.

Флоришу мы поручили поговорить с парнями с глазу на глаз и узнать, не собираются ли они нас выдать.

Однако время, проведенное с ними, убедило меня в том, что парни чистосердечно хотят помочь нам. Тогда я послал одного парня вместе с Флоришем в село.

Вернувшись из разведки, Флориш подтвердил, что все сказанное парнями — чистая правда. На следующий день мы решили провести операцию по захвату оружия.

Договорились остановить машину на дороге подальше от села, чтобы нас не увидел никто из жителей. Тайком мы вышли на дорогу, зажатую в том месте с двух сторон склонами гор, поросшими густым лесом. По дну ущелья текла речка, глубина которой местами достигала полутора метров. Дорога петляла вдоль речки среди густых зарослей кустарника. Мы устроили засаду на крутом повороте дороги, решив, что здесь машина обязательно замедлит ход.

До приезда гитлеровца оставалось часа два. Вдруг мы услышали женский голос, распевающий какую-то песню. Оказалось, что метрах в четырехстах от нас стоит одинокий дом, возле которого и пела женщина. Мне пришла в голову мысль изменить наш план, вернее говоря, сменить место засады, но потом я раздумал.

Услышав женское пение, Банди, лежавший рядом со мной, поднял голову. Это был на редкость красивый парень с выразительными темными глазами. Такие парни всегда имеют успех у женщин. Через несколько минут он сказал мне, что очень хочет пить и сходит в дом напиться, пообещав и мне принести воду в фляжке.

Поскольку времени до появления машины с гитлеровцем оставалось не так уж много, а главное — руководствуясь соображениями безопасности, я сказал Банди, чтобы он никуда не ходил. Однако через несколько минут с удивлением заметил, что Банди исчез. Я спросил об этом радиста Фурмана, и тот вместо ответа молча кивнул в сторону дома. Выходит, что Банди без моего разрешения ушел утолять жажду.

Я очень разозлился, но ничего изменить в тот момент уже не мог. Через четверть часа Банди появился. По лицу его блуждала виноватая улыбка, а в руках он держал несколько кукурузных лепешек, которые и протянул нам.

Выяснять отношения было некогда, так как машина с гитлеровцем вот-вот должна была появиться.

Мы стали ждать. Прошло полчаса, час, полтора, а гитлеровец все не ехал. Совсем стемнело. У меня было такое чувство, что немец сегодня вообще не приедет на охоту.

Дождавшись полной темноты, мы, ругаясь почем зря, полезли на плато, на котором стояла сигнальная вышка. Оба парня с волнением ждали нас. Они очень удивились, что немец не приехал на охоту.

— Может, завтра приедет, — произнес я, утешая себя самого и их.

Попрощавшись с парнями, мы опять ушли в лес, в самую глушь, где человека не так-то легко найти. Всю ночь я почти не спал: мысли о гитлеровском офицере мучили меня.

На следующее утро, когда солнце поднялось из-за горы (было, видимо, часов семь, не меньше), я уже решил идти к сигнальной вышке, чтобы там позавтракать вместе с румынскими парнями, как вдруг заметил на соседнем плато какой-то блеск и короткую вспышку. Я посмотрел в бинокль и увидел там солдат и жандармов. Вскоре и на нашем плато появилось не меньше взвода венгерских солдат, которые были вооружены, что называется, до зубов. Они разделились на отделения и прочесывали местность.

Я сразу же сообразил, что между тем, что гитлеровский офицер не приехал на медвежью охоту, и тем, что на плато появились венгерские солдаты, существует тесная связь.

Я потихоньку разбудил спавших товарищей и Флориша, и теперь мы уже вчетвером начали следить за солдатами, подходившими к каждому пастуху на плато. Затем они подошли и к парням, дежурившим у сигнальной вышки. Мы, не выходя из своего убежища, внимательно наблюдали за ними в бинокль.

Парни вели себя спокойно, на вопросы отвечали покачиванием головы, а затем показали рукой в сторону дальней поляны.

После обеда солдаты ушли, и кругом установилась первозданная тишина. Нас подмывало подойти к румынским парням, чтобы узнать от них, о чем спрашивали солдаты.

Через некоторое время мы так и сделали. Сначала парни угостили нас сигаретами, которые им дали солдаты, а затем, перебивая друг друга, начали рассказывать о том, что в Деше солдат подняли по тревоге и послали в горы на поиски партизан. До Ботицы их довезли на трех машинах, а потом они полезли на гору.

Тут же нам рассказали один смешной эпизод.

На соседнем плато, где мы побывали ранее, один пастушонок на вопрос солдата о том, не видел ли он поблизости партизан, с гордостью ответил, что видел и что среди них был даже один венгерский подпоручик.

Солдат тут же подбежал к унтер-офицеру и доложил ему:

— Господин унтер-офицер, покорнейше докладываю, что пастушок видел партизан! С ними был один венгерский подпоручик!..

Унтер-офицер со злостью оборвал солдата:

— Не болтай глупостей! Нам только того и не хватало, чтобы немцы узнали, что среди партизан есть даже венгерский офицер. Тогда они и с нами посчитаются!

Вечером я послал Флориша в село, чтобы он узнал что-нибудь о солдатах. Когда он вернулся, то нам все сразу стало ясным.

Оказалось, что, утоляя жажду в отдельно стоявшем доме, Банди проболтался красивой хозяйке-румынке о том, что он партизан. Более того, он даже сказал, что мы тут поджидаем немцев.

Хозяйка знала немцев и, как только Банди ушел, вышла на дорогу, чтобы предупредить их об опасности. Увидев на дороге девушку, которая размахивала руками, гитлеровский офицер остановил машину. Девушка предупредила их о засаде. Офицер повернул машину обратно и сразу же поехал в Деш, где поднял по тревоге весь гарнизон. Правда, ночью они не решились пускаться на розыски и поэтому начали поиски только на рассвете следующего дня.

Узнав о том, что в этих краях имеются партизаны, многие жители Ботицы захотели увидеть нас и поговорить. В конце концов некоторым из них удалось встретиться с нами, причем на эту встречу они пришли не с пустыми руками: один принес кукурузную муку, другой — кусок сала, третий — табак. Из рассказов жителей мы узнали о том, что в селе много мужчин призывного возраста, которые ни за что на свете не хотят идти в армию и бродят по лесу, прячутся. И лишь по ночам они тайком заходят домой, чтобы набрать еды и снова уйти в лес.

По вечерам мы и сами начали спускаться в село, где на околице встречались с его жителями. Сначала к нам выходили только мужчины, а потом и женщины и девушки. Всех очень интересовал вопрос о том, как сложится их судьба после войны. Они нисколько не сомневались, что скоро советские войска дойдут до их мест, освободят их, и тогда войне наступит конец. Мужчины просили нас достать им оружие, чтобы все население села могло присоединиться к партизанам.

Заводилой в селе был тридцатипятилетний мужчина по имени Петру.

— Достаньте нам оружие, — говорил он, — и мы все присоединимся к вам. Уйдем в горы, возьмем с собой женщин и детей, угоним весь скот. У вас есть радиостанция. Что вам стоит попросить ваше начальство прислать несколько десятков автоматов с патронами!

Я не мог сказать им, что наша рация не работает, так как у нас нет батарей питания. Разумеется, я не мог сказать им и того, что нас всего-навсего четверо. Ведь они были уверены в том, что нас тут много, целый отряд. В душе я хотя и слабо, но все же надеялся, что рано или поздно мы достанем батареи и тогда попросим Центр прислать нам оружие.

Поскольку Петру показался мне серьезным и решительным человеком, я решил довериться ему и попросить достать нам батареи для рации. После долгого обсуждения этого вопроса мы остановились на том, что он поедет в Марамарошсигет и попытается там достать батареи. Дал я ему и второе задание — узнать, нет ли в этих краях других партизанских групп, ведь их могли за это время здесь выбросить, учитывая тот факт, что с выходом Румынии из войны здесь складывалась обстановка, выгодная для действий партизан.

Петру с радостью вызвался выполнить оба моих задания, пообещав вернуться через неделю. Мы условились встретиться с ним высоко в горах у одинокого домика, в котором хозяин оставлял на зиму сено, чтобы было чем откармливать овец. Я снабдил Петру деньгами, и он ушел.

Сколько бы раз мы ни спускались в село, мы никогда не ночевали в нем, а всегда поднимались в горы и спали в лесу.

Если ночью шел дождь, мы промокали до нитки, а днем лишь изредка и всего на несколько часов заходили обсушиться к кому-нибудь в дом.

К тому времени у нас появилось пятеро или шестеро румын — разведчики, если так можно их назвать. В их задачу входило, с одной стороны, узнавать о передвижении войск и частей противника, о приготовлениях жандармерии и настроении солдат, а с другой — интересоваться партизанами-парашютистами и по возможности устанавливать с ними связь.

В указанный день мы ждали в домике на горе встречи с Петру. Мы — это я и Флориш.

Единственное окошко домика выходило на горное плато, а дверь — в сторону леса. Я стоял у окошка и смотрел на лохматые клубы тумана. Дождь уже перестал, но солнце все еще никак не могло пробиться сквозь густые облака. Флориш расположился у двери, не выпуская из рук свою палку. Вдруг я заметил две фигуры, которые вышли из леса и направились в сторону избушки.

Первым шел молодой стройный мужчина лет двадцати пяти. На голове у него была видавшая виды потрепанная шляпа, не лучше выглядело и полупальто, рваные полы которого не прикрывали даже колен. Домотканые румынские брюки и военные сапоги дополняли его гардероб.

Он шел решительно, но осторожно. Лицо сосредоточенное, правая рука засунута в карман брюк.

Человека, который шагал вслед за ним, я сразу же узнал — это был один из наших румынских «разведчиков», который четыре дня назад ушел от нас в то место, где, по словам местных жителей, была замечена выброска группы партизан. Произошло это, по рассказам тех же жителей, километрах в сорока отсюда, в горах Гутин. Позже я узнал, что там по нашей просьбе была выброшена группа Рекаи.

Мужчины вошли в дом. Я с автоматом на шее стоял лицом к двери, готовый в любой момент открыть огонь. Переступив порог дома, незнакомец остановился и изучающим взглядом осмотрел меня с головы до ног. Правой руки он так и не вынул из кармана, где у него, видимо, лежал пистолет. За его спиной в проеме двери появился наш румынский «разведчик», а рядом с ним Флориш. Оба с нескрываемым любопытством наблюдали за мной и незнакомцем.

Несколько секунд мы молча рассматривали друг друга, стараясь отгадать, что в этот момент думает другой.

— Здравствуйте, — первым, совершенно неожиданно для меня по-русски поздоровался незнакомец. Причем это «здравствуйте» он произнес так, словно это было не обычное приветствие, а пароль, но в то же время в нем прозвучал и какой-то вызов.

Услышав русское «здравствуйте», я от души обрадовался. От незнакомца не ускользнула эта радость. Я протянул ему руку. Он вынул руку из кармана, и мы дружески поздоровались.

Мой новый знакомый, как он рассказал, попал в эти места довольно оригинальным способом. Два месяца назад он в составе эскадрильи бомбардировщиков летел в Венгрию, где должен был бомбить военные объекты. На обратном пути, над Дебреценом, в самолет попал осколок зенитного снаряда. Самолет загорелся. Пришлось прыгать с парашютом. Единственное, что он успел сделать перед прыжком, это сунуть в карман топографическую карту. Кроме нее в карманах у него были пистолет ТТ, две плитки шоколада, часы, нож и авторучка.

Приземлился он на окраине Дебрецена, в саду небольшого домика. Во дворе в этот момент находилась хозяйка дома, которая, увидев его, моментально упала в обморок. Пилот отстегнул парашют и, перескочив через заборчик, бросился бежать. Его преследовали. Двадцатичетырехлетний летчик-лейтенант в летном комбинезоне и шлеме с окраины Дебрецена шел через весь Альфельд на восток, откуда наступали части Советской Армии. Его преследовали жандармы, парни-допризывники и просто отравленные правительственной пропагандой крестьяне, но он уходил от них. Были моменты, когда от преследователей его отделяло всего несколько десятков метров.

К счастью, в это трудное для него время он познакомился и с другими людьми.

Летный шлем он выкинул в первый же час после приземления, чтобы не бросаться людям в глаза. Позже один крестьянин отдал летчику свою замасленную шляпу. Ватный комбинезон летчик разрезал на уровне талии на две части, оставив себе верхнюю часть вместо куртки. Другой крестьянин отдал ему свои штаны.

После нескольких недель постоянной ходьбы у одного сапога отвалилась подметка, из куртки во многих местах полезла вата.

Из Альфельда он добрался до Трансильвании, поднялся в горы, где и встретился случайно с нашим «разведчиком». От него летчик узнал, что неподалеку действуют венгерские партизаны, с которыми он и решил встретиться.

Вечером того же дня хозяин хижины с загадочным видом шепнул мне на ухо, что со мной хотят поговорить двое крестьян, пришедших из соседнего села. В десять часов вечера они будут ждать меня в пустом сарае. Крестьяне очень просили никому не рассказывать об их приходе и хотели, чтобы на встречу к ним я пришел один.

Сколько я ни пытался узнать у хозяина, что это за люди, откуда они и чего хотят от меня, так ничего и не выяснил. Инстинктивно я чувствовал, что это хорошие люди.

С нетерпением ждал я наступления вечера. Поскольку Банди и Фурман еще не вернулись из разведки, я, разговаривая с летчиком и Флоришем, спросил их, стоит ли мне идти на эту встречу.

Флориш уговаривал меня не ходить, опасаясь, как бы меня не завлекли в западню. Мой новый знакомый, советский летчик, заметил, что риск здесь, безусловно, есть, однако без риска никогда нельзя рассчитывать на успех, а его собственный пример — красноречивое тому доказательство.

Я почему-то не чувствовал опасности и в глубине души надеялся, что эти крестьяне вышли на след другой партизанской группы и теперь хотят, чтобы мы установили с ней контакт. В интересах дела я решил рискнуть.

И вот настал вечер. Хозяин-румын ждал меня в лесу на условленном месте, чтобы повести на встречу с крестьянами. Я предупредил Флориша и советского летчика, чтобы они на всякий случай были начеку и не попали бы сами из-за меня в ловушку.

Когда мы подошли к сараю, мой проводник-румын показал рукой на дверь, а сам вернулся в дом.

Я открыл дверь и вошел в полнейшую темноту. Прижался спиной к стене и быстро присел на корточки. Автомат я держал в руках, готовый открыть огонь. В тишине прошло несколько секунд. Потом в дальнем углу сарая зажегся карманный фонарик, в свете которого я увидел ноги двух мужчин.

— Добрый вечер, — тихо поздоровался один из них.

— Вы хотели поговорить со мной, пожалуйста, я пришел, — сказали.

С этими словами я направился к ним. Мужчина опустил зажженный фонарик, чтобы их лица остались в темноте. Однако я сумел рассмотреть, что одеты они по-городскому, хорошо выбриты. Да и говорили-то они не как крестьяне, а как городские жители.

Из их спокойной неторопливой речи я узнал, что они румынские священники из Олахланоша. Они слышали, что в горах есть партизаны с радиостанцией, и вот пришли сюда поговорить со мной. Если мы действительно прибыли «оттуда», иначе говоря, из Советского Союза, и можем вооружить их, то они готовы привести к нам в лес несколько сот человек, которые хотят сражаться против гитлеровских оккупантов.

Наши переговоры были недолгими и конкретными. Мне пришлось сказать им, что у нас есть рация и что мы можем достать оружие.

Мы договорились поддерживать друг с другом связь через хозяина домика в горах.

Незнакомцы еще раз попросили меня сделать так, чтобы о нашей встрече никто не узнал. Они сказали, что оба находятся под присмотром жандармерии, что им строго-настрого приказано не покидать села и что, решившись ночью подняться в горы, они сильно рискуют собственной жизнью.

Когда я вышел из темного сарая наружу, то заметил две фигуры: с одной стороны от двери, прижавшись к стене, стоял Флориш, с другой — наш новый друг, советский летчик. Увидев меня целым и невредимым, они с облегчением вздохнули.

На следующий день пришел из города Петру, но с пустыми руками: он, как ни старался, нигде не смог достать батарей питания для нашей рации.

 

Лесная семинария

Группа Рекаи продолжала разведку местности.

На следующий день утром Маркович обратил внимание на то, что пастухи почему-то погнали свои стада вниз. Он спросил об этом одного из пастухов, и тот объяснил ему, что поступил строгий приказ согнать все стада с гор в долины. За невыполнение этого приказа грозило строгое наказание.

Посоветовавшись с товарищами, Маркович решил, что, отдавая такой приказ, гитлеровцы преследовали две цели: во-первых, они хотели обеспечить свою армию свежим мясом, которое могли реквизировать у населения в любой момент (в долинах у них стояли свои части), а во-вторых, они боялись, что партизаны готовят против них операции крупного масштаба, и делали все, чтобы оставить их без мяса.

Партизаны обратили внимание на то, что в то утро многие румынские крестьяне не явились на место встречи. Было решено усилить наблюдение и установить, что бы все это могло значить.

Партизаны разбились на три группы, каждая из которых должна была отправиться в определенном направлении. Маркович с Яни Кишем, Николаем и одним румынским парнем пошли в направлении Фернецея. Миклош Рекаи направился в Шугатагу. А четверо советских партизан с Шани Месарошем остались на горном плато, так как должны были поддерживать по рации связь с Центром.

Группа Марковича, дойдя до окраин Фернецея, встретилась с местными крестьянами, которые ушли в густой лес, росший выше населенного пункта. Крестьяне объяснили Марковичу, что им тоже было приказано согнать весь скот с гор в долину, но они не только не выполнили этот приказ, а напротив, сами ушли в лес и весь скот угнали с собой.

После разговора с крестьянами Маркович направился к убежищу, в котором лежал раненый Яни Ач. У Яни все было в порядке. Навестив его, партизаны вернулись на свою базу, где советские товарищи рассказали Марковичу, что Рекаи со своей группой все еще находится в Шугатаге и просит прислать к нему кого-нибудь на подмогу, так как хочет забрать больше продовольствия.

Маркович вместе с Яни Кишем, румынским парнем Дюркой и Шани Месарошем отправились в Шугатаг. Вел их Дюрка, который хорошо знал в этих местах каждую тропинку. Довольно быстро они благополучно спустились в село и встретились там с группой Рекаи.

Рекаи рассказал им, что в Шугатаге их приняли сердечно, что там ждут прихода Советской Армии и негодуют на бесчинства жандармерии. Продуктов им дали столько, что их нелегко будет унести в горы. Один хозяин подарил небольшой бочонок овечьего творога, который они спрятали в копне сена. Чтобы забрать его, потребуется не менее двух человек.

Яни Киш и Жига Пап пошли за творогом, но через полчаса вернулись с пустыми руками. Они доложили Рекаи, что на дороге их догнал крестьянин-румын, который сообщил, что в горах, где он брал сено, много жандармов. А сейчас в полукилометре отсюда он собственными глазами видел восьмерых жандармов, которые поднимались в гору.

Едва Яни успел доложить об этом, как послышались пулеметные очереди. Стреляли где-то в горах.

Партизаны бросились выручать товарищей, которые, видимо, попали в беду. Стрельба, пока они бежали, не только не прекратилась, но еще больше усилилась.

На опушке леса они увидели жандарма, который тоже заметил их, но принял за солдат, так как они были в венгерской форме. Знаками он показал, чтобы они не бежали кучей, а развернулись в цепь. Маркович и Киш подбежали к жандарму, и Яни, выхватив у него автомат, крикнул:

— Руки вверх!

Жандарм растерялся. Ведь он думал, что это свои, и, решив, что с ним шутят, не хотел поднимать руки. В следующий момент четверо румын уже набросились на него. Один сорвал с него ремень, другой — планшет, третий — две ручные гранаты. Больше того, с него сняли даже френч. Пошарили по карманам, но пистолета у жандарма не оказалось.

Ошеломленный, он так растерялся, что охотно ответил на все их вопросы. По его словам, в горах действовала сильная большевистская часть, которая мешала ведению боевых действий и должна была быть немедленно уничтожена.

— Откуда вы сюда пришли и сколько вас?

— С участка Вишки, семеро, но сюда созвали жандармов со всех участков и солдат.

— В каком направлении ушли остальные жандармы?

— Выше в горы.

— Веди нас туда!

Как только партизаны вышли на поляну, то сразу же увидели впереди себя рассыпавшихся в цепь жандармов, которые приближались к советским партизанам, находившимся за небольшим холмом.

Времени на раздумья у Марковича не осталось, нужно было действовать.

— Ударим по ним с тыла! — приказал Рекаи, и партизаны бросились вперед. Обезоруженный ими жандарм запричитал, умоляя не ходить туда, потому что их всех перестреляют. Пришлось не раз ткнуть его дулом автомата в спину, чтобы он живей пошевеливался.

Тут жандармы заметили партизан и оторопели на миг, но уже в следующую минуту они по команде открыли огонь.

Рекаи скомандовал:

— Огонь!

Стреляли из пяти автоматов. Расстояние до жандармов было еще довольно большим, чтобы вести меткий огонь.

Несколько жандармов не выдержали и обратились в бегство, но, опомнившись, вернулись на свои места.

Однако и этих немногих минут было достаточно, чтобы советские товарищи, за исключением одного, вырвались из окружения.

Тем временем Рекаи начал приближаться к скалам, за которыми начинался лес.

Лишь оказавшись среди деревьев, партизаны заметили, что среди них нет Яноша Полгара, Дьёрдя Ороса и двух румынских крестьян. Сначала они подумали, что те отстали или, быть может, ранены, но Шани Месарош сказал, что они раньше его вбежали в лес. Месарош и Пап из-за деревьев вели огонь по жандармам, прикрывая Марковича и Киша, которые вели разоруженных жандармов и потому двигались не очень быстро.

Осмотрев еще раз в бинокль всю поляну, Рекаи не увидел на ней ни одного партизана. Зато жандармы, снова рассыпавшись цепью, шли за ними.

Убедившись в том, что противник имеет численное превосходство, Рекаи принял решение отойти. Ругая на чем свет стоит жандармов, партизаны двинулись к месту, где они оставили продукты, надеясь, что туда подойдут и остальные товарищи, но там никого не оказалось. Тогда они ночью двинулись на свою базу, где у них хранился запас патронов. Преследовавшие партизан жандармы старались не выпускать их из виду.

Когда стрельба прекратилась и партизаны оторвались от преследователей, они продолжили допрос взятого в плен жандарма.

Вот что написано об этом допросе в дневнике Яноша Марковича:

«Звали жандарма Михай Шинка. Родился он в Нирбаторе, где у его родителей имелся небольшой земельный участок, можно сказать, даже маленький для их семьи, в которой росли четыре дочки. Из-за этого Михай и пошел в жандармы, так как с одной земли они прожить не могли; к тому же, по его словам, быть жандармом — господское занятие, которое на старости лет дает право на получение пенсии. Из-за нежелания идти на фронт и высокого жалованья в жандармы шли многие. Шинка сказал также, что крестьяне с нетерпением ожидают окончания войны. Жандармам приходится бороться с распространителями панических слухов, строго наказывать их, но это мало помогает.

Командующий жандармерией генерал-лейтенант Фараго все шлет и шлет указания немедленно положить конец распространению панических слухов и обеспечить спокойствие. Однако сделать это очень трудно, так как русские забрасывают в Карпаты много партизан, которые разлагающе действуют на фронтовиков.

С фронта увеличился поток дезертиров, поэтому жандармов часто ставят в так называемые заслоны. В последний раз их выставили в такой заслон против дезертиров на железнодорожной станции в Буштяхазе.

На мой вопрос, как лично он обращался с арестованными, Шинка ответил, что жандармы не верят ни одному его слову и что сам он никогда никого не убивал.

Тут не выдержал Жига Пап и сказал пленному, что, как ему кажется, его хозяева не такие уж дураки и наверняка за дело платят ему иудины деньги.

— Специальность твоя, Шинка, палаческая, — вмешался в допрос Шани Месарош. — Лучше бросить ее, пока тебя не заставили избить родного отца.

— Из жандармерии лучше уйти хотя бы потому, — поддержал Месароша и я, — что скоро ее вообще не будет, никакой пенсии тебе за службу в ней никто не даст. Больше того, каждого жандарма привлекут к уголовной ответственности за совершенные им преступления. И избежать ее сможет только тот, кто вовремя уйдет из жандармерии и проявит желание бороться против немецких и венгерских фашистов.

Войдя в лес, партизаны прислушались, не подают ли сигналов их отставшие товарищи. Рекаи и Пап сходили на то место, где у них были спрятаны патроны, но отставших не оказалось и там.

Было решено немного отдохнуть, предварительно выставив двух дозорных. Связав пленного жандарма, легли, но уснуть никак не могли: беспокоились о судьбе пропавших товарищей.

На рассвете я вместе с Яни Кишем отправился на поиски товарищей. Дошли до места, где вчера завязалась перестрелка, но и там не обнаружили никаких следов. Не встретили мы и Дюрку, который еще вчера вместе с румынскими товарищами ушел на разведку в село и тоже не вернулся.

Возвратившись на базу, обсудили план дальнейших действий, а пленного жандарма решили отпустить домой, чтобы все жители видели, что партизаны не убийцы, раз они даже жандарма отпустили на свободу. В душе же мы надеялись на то, что Шинка расскажет односельчанам кое-что из того, что мы говорили ему, а это будет только нам на руку.

Затем мы набили свои сумки патронами, оставив в тайнике немного патронов для наших товарищей, если они все же придут на базу. В коробку с патронами положили маленькую записочку, в которой сообщали им о себе.

Когда мы вернулись, пленный жандарм начал умолять нас не расстреливать его. Ради интереса мы решили еще немного побеседовать с ним, поговорить о венгерской истории, спросить, что он знает о Кошуте, Петефи, Ракоци, Доже, что думает о борьбе за свободу и как расценивает свою работу в жандармерии. Короче говоря, мы решили продолжить наш «семинар». Разумеется, разговор зашел и о Советской Армии, которая вот-вот полностью сокрушит немецкий и венгерский фашизм.

На это Шинка сказал:

— Если сюда придут русские, они захватят нашу землю.

— Не нужна им твоя земля, у них самих такая огромная страна, что они никогда не позарятся на чужое, — ответил ему Жига Пап.

— Я полагаю, — начал Рекаи, — что мы отпустим этого жандарма, разумеется, без оружия. Пусть идет к себе в деревню, к людям. Пусть все знают, что мы не убийцы, какими нас рисует хортистская пропаганда.

Жиге Папу такое решение командира не очень понравилось.

— Из собачины сала никогда не будет, — проговорил он и сплюнул на землю. Однако, несмотря на особое мнение, и он присоединился к общему решению своих товарищей.

Шинке мы еще раз напомнили о том, какую жизнь хотим создать в Венгрии, коротко рассказали о Советской власти, о коммунистах, упомянули о значении партизанской борьбы, не забыв намекнуть на то, какая судьба ждет гитлеровских приспешников и предателей родины. В заключение мы объяснили ему, что боремся за то, чтобы отобрать у помещиков землю и раздать ее крестьянам, а это значит, что и его отец и сестры получат хороший надел.

Часа в два мы скромно пообедали, не забыв покормить и Шинку, и вышли на опушку леса. Внимательно осмотрели залитую солнцем роскошную поляну, но ничего подозрительного на ней не заметили. Мы тут же отпустили Шинку, предупредив, чтобы он вел себя так, как и подобает честному человеку.

Шинка то плакал, то смеялся от радости. Сделав несколько шагов, он вернулся, чтобы поблагодарить нас за подаренную ему жизнь.

— Спасибо вам за то, что оставили меня в живых, — сказал он. — Мне стыдно, что я охотился на таких людей. Но что мне было делать, когда приказывали. Ну, помоги вам бог!

Снова отойдя от нас на несколько шагов, он неожиданно остановился и, потерев лоб, обернулся и спросил:

— Вы меня и вправду отпускаете или, может, застрелите, когда я пойду дальше?

— Расстреливать тебя мы вовсе не собираемся. Иди спокойно, — сказал я ему. — Мы ведь не жандармы, которые убивают людей из-за угла. Хорошенько запомни, что мы венгерские партизаны. За полтора или два года службы в жандармерии тебя настолько оболванили, что ты уже не можешь отличить честных людей от мерзавцев. Ну иди!

Шинка медленно пошел. Сделав шагов двадцать, он снова остановился и оглянулся. По испуганному лицу его текли слезы.

— Иди же, чего ты ждешь?! — крикнул я ему.

Он пошел и метров через пятьдесят остановился, затем вынул из кармана белый платок и долго махал им. Потом пошел дальше и вскоре скрылся из виду».

Группа Рекаи двинулась по направлению к Фернецею, чтобы в том районе попытаться разыскать своих товарищей. Появление жандармов в округе и их нападение на партизан напугало местных жителей, поэтому на условное место, где они до этого встречались с партизанами, на этот раз пришли немногие: одни ушли в село и попрятались там по подвалам, другие скрылись в лесу.

Утром вернулся из разведки Дюри, который побывал в Шугатаге и кое-что разузнал о нападении жандармов на оставшихся на базе советских партизан, которые были заняты тем, что готовились к очередному радиосеансу с Центром. Радиста жандармы убили, а потом надругались над его телом, поставив двух румынских крестьян сторожить труп. Одним из них был тот самый крестьянин, который ухаживал за раненым Яни Ачем.

Далее партизанский разведчик рассказал, что нападение группы Рекаи на жандармов очень помогло советским товарищам. Всем им, за исключением убитого радиста, удалось вырваться из кольца и уйти от преследователей в северном направлении. Что же касается раненого Яни Ача, то его жандармы, кажется, не нашли.

 

С кем имею честь?

Когда стали поступать регулярные известия о приближении советских войск к району, в котором мы находились, мы решили сами двигаться им навстречу. Наш небольшой отряд спустился в долину и шел километр за километром по живописнейшим местам. Флориш чувствовал себя хозяином положения: он первым вступал в переговоры с пастухами, доставал еду, снабжал нас новостями. С кем бы мы ни встречались, всем советовали угонять скот в горы, чтобы бегущие под напором Советской Армии гитлеровцы не могли забрать его себе. И очень многие местные жители следовали нашим советам.

Спустившись в долину, мы устроили короткий привал. И вдруг под одним из кустов я разглядел в бинокль странную группу людей.

Двое из них не то сидели на корточках, не то стояли на коленях, как это делают бегуны перед стартом на стадионе.

Третий полулежал, держа в одной руке осколок зеркала, а в другой — бритву. Щеки у него были намылены. Двое других лежали чуть в сторонке под кустом.

Увидев меня, они всполошились. Я подумал, что передо мной дезертиры. Кое-кто был в гражданской, одежде и шляпах, кое-кто — в выгоревшей немецкой форме. Сначала я поздоровался с ними по-венгерски, потом по-румынски, но они не ответили мне. Тогда я поприветствовал их по-русски, и от напряжения, застывшего на их лицах, не осталось и следа. Я крикнул летчику, чтобы он скорее подошел ко мне. Он подошел, но не один, а вместе с Флоришем.

Не желая играть в прятки и попусту тратить дорогое время, я открыто заявил, что мы партизаны, и тут же спросил, что они за люди.

Они односложно ответили, что бежали из плена. А сами не сводили глаз с моего русского автомата, планшетки, бинокля, а самое главное, с висевшей у меня на ватнике медали «Партизану Отечественной войны».

Переговорив между собой, они спросили меня, можно ли им присоединиться к нам. Я без промедления ответил согласием, но заметил, что русский летчик не одобрил моего решения, хотя и не возразил мне. Он очень настороженно отнесся к своим соотечественникам, бежавшим из гитлеровского плена.

Справедливости ради следует заметить, что в этой группе были различные люди. Подозрительным показался мне самый пожилой из них, мужчина лет пятидесяти пяти в гражданском. Остальные не вызвали у меня никаких подозрений.

Я объяснил им, что мы двигаемся навстречу наступающим советским войскам, и если они присоединяются к нам, то я потребую от них повиновения и строгого выполнения всех указаний, что в их же собственных интересах. Русские заявили, что они сами хотят как можно скорее встретиться со своими.

Мы продолжили свой многодневный путь, за время которого я лучше познакомился с нашими новыми друзьями. Особенно мне понравился высокий стройный мужчина лет сорока. У него было открытое лицо, говорил он мало, но всегда был весел и исключительно дисциплинирован. Когда мы останавливались на отдых, он первым добровольно вызывался в дозор. От моего внимания не ускользнуло, что к каждому моему заданию, каким бы оно ни было, он относился с полной серьезностью.

Он первым рассказал мне о том, как они впятером бежали из фашистского концлагеря. Четверо из них познакомились в лагере и уже там разработали план побега, пятый же, пожилой мужчина неизвестной им национальности, присоединился к ним во время самого побега. Его, собственно говоря, никто и не знает как следует. Возможно, что он из Бессарабии. Во всяком случае, мне посоветовали быть с ним поосторожней.

С увеличением нашей группы заметно возросли заботы о питании. Однажды Флоришу после долгих разговоров удалось уговорить одного крестьянина отдать нам бесплатно овцу.

Перед вылетом нам на покупку продуктов выдали небольшую сумму денег, но не в венгерских пенгё, которых тогда не оказалось в штабе, а в долларах — двести долларов пяти- и десятидолларовыми бумажками. Вот мы и хотели купить у пастуха овцу за пятерку. Однако он не хотел продавать овцу, да еще за незнакомые ему деньги, и потому решил отдать нам ее даром.

Флориш блаженствовал. Сердце и печень он искусно поджарил на костре, из кусочков мяса приготовил великолепный гуляш.

Дни шли за днями, и я все больше и больше проникался доверием к русским товарищам, особенно к тому, который сразу понравился мне. О себе русский рассказал, что он гвардии старший лейтенант, в плен попал раненым. Меня он по-дружески называл Степой и держал себя так, будто я приходился ему сыном.

Тот, которого я впервые увидел за бритьем, был чуть выше среднего роста, черноволосый крепыш лет тридцати. Он был очень дисциплинированным, но в то же время и очень замкнутым; чувствовалось, что он скрывает в душе какую-то тайну.

Но однажды он все же рассказал о себе: был партизаном, их группу сбросили под Одессой с разведывательным заданием, о выполнении которого они должны были сообщать в Центр по радио. Радисты их находились не в лесу, а жили в городе по фальшивым документам.

Однажды, когда он отнес материал для передачи в Центр радистам, на обратном пути его остановил гитлеровский патруль. Документов у него никаких не оказалось, и его посадили в лагерь, откуда он вскоре сбежал. Никто, даже товарищи, вместе с которыми он бежал из лагеря, не знали, что он партизан. Он и меня просил никому об этом не говорить.

Примерно в полдень мы спустились в долину, где я увидел крестьянский дом с покатой крышей. Мы были голодны и потому решили заглянуть в этот дом: может, нас там накормят.

В прохладные ночи и особенно перед рассветом Флориш, расхаживающий днем в рубашке, надевал мой офицерский френч, который никак не вязался с его домоткаными румынскими шароварами, но это нисколько никого не смущало. Так и сейчас он ходил в моем френче. Я быстро отобрал его у Флориша и, надев, направился к дому, предварительно сказав товарищам, чтобы они вошли в него только по моему знаку.

Подойдя поближе к дому, я почувствовал аппетитный запах гуляша. Оказалось, что хозяин во дворе варил в котле еду. Увидев меня, он отвесил низкий поклон и, поздоровавшись со мной на почти безукоризненном венгерском языке, сказал:

— Паприкаш уже готов.

— Очень хорошо, а то мы совсем проголодались, — ответил я ему, подумав: «Интересно, для кого же он сготовил паприкаш?» Я подал знак товарищам, чтобы они подошли.

Когда наша небольшая, но живописная по одежде группа оказалась во дворе, хозяин посмотрел на всех так, словно мы были привидениями.

— Может, вы не нас ждали? — спросил я, терзаемый любопытством.

Старик пробормотал что-то непонятное. С трудом мне удалось вытянуть из него, что утром на конной повозке мимо его дома проехали шестеро жандармов. Был у них даже пулемет. Они сказали, что ищут дезертиров, и приказали старику приготовить к их возвращению гуляш из баранины.

Мои ребята вовсю уплетали гуляш, и мне ничего не оставалось, как присоединиться к ним. Вскоре котел оказался почти пустым, а хозяин с ужасом смотрел на жалкие остатки на дне. Попрощавшись с хозяином, мы пошли дальше.

В одном месте долины мы вышли к широкой речке, по противоположному берегу которой тянулась хорошая грунтовая дорога, а почти параллельно ей по склону горы шла железная дорога. На шоссе мы заметили довольно оживленное движение — шли немецкие грузовики. Это говорило о том, что мы оказались в прифронтовом тылу противника. Гражданских машин на шоссе мы вообще не видели.

Чтобы пересечь шоссе, нам пришлось ждать наступления вечера. Правда, движение по нему и тогда не прекратилось, но заметно сократилось. Поскольку из всей нашей группы оружие имелось только у четверых, мы решили, что первым через речку и шоссе перейдет русский летчик. Выйдя на железнодорожное полотно, он займет там огневую позицию, после чего к нему перейдут все безоружные партизаны. Я буду замыкать шествие.

Однако едва летчик дошел до середины неглубокой, но широкой, метров в двадцать, речки, как на шоссе показалась машина. К счастью, из-за поворота дороги свет ее фар скользнул не по реке, а по откосу. Летчик бегом вернулся на берег и залег. Вторая попытка ему удалась, и он быстро вскарабкался на железнодорожную насыпь. Тогда я приказал переправиться остальным. Предпоследним шел пожилой худой мужчина, про которого мы так ничего и не узнали. Он всегда и везде старался быть последним.

Я подал ему знак, чтобы он перешел реку. Когда он добрался до ее середины, я только входил в воду. И тут раздался шум приближавшейся машины. Я ускорил шаг, не спуская глаз с фар, и на какое-то время выпустил из виду пожилого, а когда стал искать его глазами, то не нашел. Выйдя из воды, я перебежал через шоссе, по взобраться на железнодорожное полотно уже не успел: машина была совсем близко и каждую секунду могла осветить меня фарами. Я упал в заросший травой придорожный кювет. Машина проехала так быстро, что мне показалось, будто она движется прямо на меня. Через минуту я был уже на насыпи среди товарищей. Мы проверили, все ли на месте. Пожилого не было. Мы подождали с полчаса, свистели ему, но он так и не отозвался. Больше мы его никогда не видели.

Дойдя до заброшенной хижины, мы вошли в нее, сняли одежду и выжали ее. Поскольку было прохладно, решили, что согреемся в пути, и пошли дальше по направлению к Парве.

Утро застало нас в долине. По всему склону горы спускались домики. Издалека доносились собачий лай и пение петухов. Не было никакого сомнения в том, что перед нами село Парва.

Я подумал, что хорошо было бы нам войти в село и обсушиться как следует. По опыту я знал, что в таких медвежьих углах жандармов не бывает. Но осторожность никогда не помешает. Решили идти гуськом: впереди летчик, за ним — остальные, я шел замыкающим. Со стороны можно было подумать, что я всех сопровождаю. Мы договорились, что, если нас кто-нибудь окликнет или спросит о чем-то, все должны молчать, отвечать буду один я, чтобы нас не приняли за русских.

Вышли на главную и единственную улицу села. Прошли мимо здания управы и уже двинулись к околице, как вдруг из-за забора какого-то дома донесся голос:

— Осторожнее, в селе жандармы!..

И только тогда я заметил в одном из дворов мужчину лет пятидесяти, ломавшего кукурузу. На нем были синий рабочий комбинезон и фуражка с козырьком. Лица его я не видел, так как он повернулся к нам спиной. Я понял, что он не хотел, чтобы соседи видели, что он разговаривал с нами.

— Где они, жандармы? — спросил я его, не останавливаясь.

— В управе, вы только что прошли мимо нее… А на околице жандармы с пулеметом.

— Спасибо за предупреждение, учтем, — поблагодарил я его, а сам шепотом подал команду ускорить шаг. Впереди в полукилометре чернел лес.

Как только мы вышли из села, нам навстречу попался мужчина лет тридцати. По одежде его можно было принять за эконома или управляющего.

Мужчина, с удивлением глядя на нас, остановился.

Я расстегнул кобуру. Когда летчик, шедший впереди, оказался метрах в десяти от управляющего, тот крикнул:

— Кто вы такие? И куда идете?

Никто ему не ответил, словно не слышали вопросов.

— Вы что, не слышите?! Кто вы такие? Куда идете? — снова крикнул незнакомец. — Почему молчите?

Тем временем я уже поравнялся с ним и, не говоря ни слова, направил на него пистолет.

— С кем имею честь? — спросил он испуганно.

Вопрос был настолько комичен, что я едва сдержался, чтобы не рассмеяться.

— Исчезните, пока я вас не уложил! — рявкнул я на него.

Дважды этого повторять не пришлось: он мигом скрылся.

Нам тоже нужно было спешить: жандармы могли появиться каждую минуту. Меня и так удивило то, что они не преследовали нас. Может, не заметили? А может, не хотели связываться, учитывая близость фронта?

— Бегом, за мной! — скомандовал я товарищам.

Чтобы ввести жандармов в заблуждение, я свернул с дороги и, сделав крюк под прикрытием кустарника, пошел в обратном направлении.

Не прошло и двадцати минут, как с той стороны, в которую мы собирались идти, донеслась стрельба: отдельные винтовочные выстрелы и несколько пулеметных очередей. Мы недоуменно переглянулись, не понимая цели стрельбы.

Я тем временем внимательно осмотрел склон горы, где мы спрятались и где не собирались сидеть до бесконечности, так как жандармы могли прочесать и эту местность.

Осмотрев местность, я понял, что мы попали в мышеловку, так как, чтобы пробраться к лесу, нам нужно было пройти через поляну, хорошо просматриваемую из села.

Кто хоть раз бывал в горах Трансильвании, тот хорошо знает, какие густые туманы там бывают. Причем, появляется туман неожиданно и может быстро расползтись во все стороны. Взглянув вверх, я увидел облачко такого тумана и невольно подумал, что было бы очень кстати, если бы он спустился к нам.

К нашему счастью, туман действительно надвигался. Вот он дополз до середины села. Еще метров двести, и он скроет нас!

— Приготовиться! — приказал я товарищам. — Пойдем под прикрытием тумана в сторону леса.

Через несколько минут мы уже были в лесу — в самом надежном для нас месте.

 

Встреча с группой Рекаи

С самого утра мы — на горном плато. Конец октября, а мы валяемся на густой траве и греемся на солнце. Из своего замаскированного укрытия наблюдаем в бинокль за вершиной соседней горы, на которой заметили солдат. Это артиллерийский наблюдательный пункт гитлеровцев.

— Мы находимся непосредственно за линией фронта, — уверяет нас гвардии старший лейтенант.

Его точку зрения полностью разделяет и летчик-лейтенант. Мы советуемся друг с другом о том, переходить нам через линию фронта или здесь дожидаться прихода советских войск. В конце концов приходим к общему мнению, что второе решение более целесообразно.

Лежим на траве и наслаждаемся солнцем и тишиной. Даже не верится, что где-то недалеко идут бои.

И вдруг тишину разрывает воющий звук. Над нашими головами пролетают снаряды. Они рвутся где-то далеко, километрах в пяти от нас.

— Наши бьют! — с радостным лицом кричит гвардеец и вскакивает с земли.

Вслед за ним вскакиваем и мы, но снова наступает тишина. А этот единственный выстрел как бы является для нас предупреждением: «Мы идем!»

Оставаться дальше в горах мы не можем. Решаем спуститься в долину, где расположилось небольшое село, чтобы узнать там последние новости.

Темнеет, когда мы подходим к крайнему дому. Я иду первым. И вдруг замечаю пять фигур, идущих след в след. Все они вооружены винтовками…

Избежать встречи с ними уже невозможно. Я отвожу затвор автомата, а он почему-то не отводится. До незнакомцев всего несколько шагов. Заметив нас, они вдруг застывают на месте, однако за оружие не хватаются.

Оказалось, что это не солдаты, а бежавшие из концлагеря советские военнопленные. И на плечах они держат вовсе не винтовки, а толстые палки. И им, и нам сразу же становится легче.

Вместе отходим к кустам и начинаем разговор:

— Куда пробираетесь?

— К фронту, к своим.

— До него уже недалеко.

Наши новые знакомые все до одного молоды. Из концлагеря они убежали недавно. Мы советуем им остаться с нами, так как через несколько дней здесь будут русские, но они во что бы то ни стало хотят идти навстречу своим. Мы показываем им дорогу и расстаемся. Темнота поглощает их.

В центре села оживленно: слышны голоса людей, смех. Во многих местах горят костры, вокруг них стоят люди.

Выясняется, что причиной радости послужил уход гитлеровцев, оставивших заслон. Он, подорвав несколько телеграфных столбов, тоже ушел.

Примерно в полночь мы узнаем, что в Орадне уже русские. Это известие принес сельский лавочник, который спустился с гор, где скрывался вместе со своей многочисленной семьей. Стихийно началось веселье. Неизвестно откуда появилась палинка, молодежь начала петь и плясать.

Рано утром мы вышли в Орадну, чтобы встретиться там с советскими солдатами. На дороге увидели двуконную повозку, которая ехала в гору. Рядом шли несколько советских солдат. Как только они нас заметили, один из них крикнул:

— Стой! Кто идет?!

Через несколько минут мы радостно трясли друг другу руки. Курили венгерские сигареты, которыми они нас угостили.

— Немцы в горах есть? — спросили нас солдаты.

— Нет.

— Но мы все же посмотрим, — сказал их старший.

Они пошли дальше в гору, а мы продолжали спускаться вниз. По дороге догнали двух мужчин, которые тоже направлялись в Орадну. По одежде они были похожи на советских партизан. Они внимательно оглядели нас, особенно меня, так как кроме венгерских брюк на мне было все советское. Поздоровались мы по-русски.

— Партизаны? — спросил меня один из них.

— Да, — ответил я. — Парашютисты-десантники.

— Мы тоже, — проговорил крепкий партизан небольшого роста, озарив меня улыбкой. — А я тебя знаю! — вдруг воскликнул он. — Мы вместе воевали в отряде генерала Наумова. Даже в одном батальоне были. С тобой еще жена была, Ева. А тебя зовут Иштваном…

Это было так неожиданно, что я потерял дар речи, хотя и знал, что в Словакии и Карпатах должно находиться много знакомых мне партизан.

Пока мы шли, мой боевой товарищ по отряду Наумова рассказал, что их тоже забросили сюда на парашютах. Было это четыре месяца назад, и все это время их преследовали каратели. Группа почти полностью была уничтожена. Возможно, что они только вдвоем и остались.

Как только мы спустились в село, то решили в первую очередь доложить о себе органам НКВД. По обе стороны главной улицы расположились сотни советских солдат. Они отдыхали, закусывали. Тут и там дымили полевые кухни. Где-то играли на гармони. Летчик и гвардеец останавливались то у одной, то у другой группы солдат, которые буквально забрасывали их вопросами:

— Кто вы такие? Летчики? А где же ваш самолет?

— Так вы, товарищи, выходит, в плену были?

— А из каких ты мест? В какой части служил?

— Ты был под Сталинградом?

— Как же вы попали в плен? Неужели работали на фашистов?!

Я же так увлекся разговором с моим товарищем по партизанскому отряду, что не заметил, как мои ребята отстали. Оглянулся и увидел рядом лишь одного Флориша, который не отходил от меня ни на шаг. Я махнул рукой остальным, чтобы они поспешили за нами. Конечно, тогда я не думал, что больше никогда не увижу их.

Я спросил у солдат, где мне найти уполномоченного органов НКВД. Мне ответили, и в указанном крестьянском доме я нашел лейтенанта и нескольких солдат. Во дворе дома под присмотром одного солдата расположилось человек шестьдесят. Большинство из них были в гражданском, несколько человек — в старой, поношенной форме.

Мы вышли в комнату, где я коротко доложил лейтенанту о том, что являюсь командиром группы парашютистов-десантников, которая в свое время была выброшена в Трансильвании.

Молодой красивый лейтенант попросил сдать ему документы и оружие. Увидев мою партизанскую медаль, он попросил сдать и ее, заверив меня в том, что она не потеряется.

После разоружения лейтенант предложил мне выйти во двор и подождать. Спорить с ним не имело никакого смысла. Я прекрасно понимал, что людей, оказавшихся за линией фронта и не имеющих документов, советские контрольные органы обязаны проверить, а подозрительных задержать до установления личности и намерений. Через час всех нас пешком повели по дороге вслед за советскими частями. Командир части войск НКВД, полковник, и его заместитель, майор, шли в голове нашей колонны.

Мы вчетвером — я, Флориш и два советских партизана — старались идти в последнем ряду. Нашу колонну сопровождали четверо вооруженных солдат, все молодые, крепкие, вооруженные винтовками со штыками.

Многие советские солдаты, освобожденные из гитлеровского плена, старались подружиться с охранниками, и не без цели. Дело в том, что в ту пору освобожденных из вражеского плена не встречали объятиями, особенно здесь, непосредственно за линией фронта, где среди них могли оказаться и националисты, и предатели, служившие у гитлеровцев.

Впереди нас шел молодой грузин, бежавший из плена. Он все время пытался заговорить с нами, но мы неохотно отвечали ему. Каким-то образом он все же узнал, что я венгр, и однажды шепнул что-то одному из охранников на ухо. Позже я понял, что именно он ему сказал.

Вскоре был объявлен небольшой привал. Колонну остановили, и мы расселись вдоль кювета. Передо мной остановился молодой охранник, с которым шептался грузин, и начал внимательно разглядывать мои хромовые сапоги. Удовлетворенный своим осмотром, он сказал:

— Эй, венгр, снимай свои сапоги, поменяемся!

Я, покачав головой, улыбнулся молодому охраннику:

— Я не собираюсь меняться.

Солдат удивился, но грузин громко посоветовал ему:

— Да забери ты их у него!

Охранник, чтобы поддержать свой авторитет, начал настаивать, на что я спокойно ответил ему:

— А знаешь ли ты, что эти сапоги мне выдали в той самой армии, в которой тебе выдали ботинки. Видимо, командование решило, что мне нужно ходить в сапогах, а тебе — в ботинках. Командование знает, что оно делает, так что ходи уж ты в своих ботинках.

В это время командир дал знак двигаться дальше. Мы построились и пошли, и обмен так и не состоялся. Мой партизанский коллега слышал разговор с охранником, но промолчал, а чуть позже сказал охраннику:

— Товарищ солдат, а знаете ли вы, что хотели сделать? Вы знаете, у кого хотели отобрать сапоги?

— У кого? — испуганно спросил охранник.

— Он партизан! Командир группы парашютистов!

— Не может быть! — удивился охранник и с тех пор стал смотреть на меня совсем другими глазами.

В Надьбанье мы догнали штабное начальство. Дойдя до окраины города, остановились на отдых. Вдруг откуда-то появился русский майор.

— Кто из вас говорит по-румынски? — громко спросил он. — Нам нужен переводчик.

Я подумал, что еще никогда не выступал в роли румынского переводчика, но назвал себя. Майор жестом подозвал меня. Я не сомневался, что справлюсь: во-первых, за два месяца скитания по горам я выучил сотни три румынских слов, а во-вторых, в этом районе все румыны превосходно говорили по-венгерски.

Майор привел меня в красивую виллу, в прихожей которой нас ожидал высокий худощавый румын в гражданской одежде с повязкой на рукаву.

— Это судья, — объяснил мне майор. — Скажи ему, что он должен немедленно расположить на постой товарища полковника. И мне тоже нужна квартира. А еще пусть подыщет помещение, где можно расположить задержанных. Да пусть побеспокоится о продуктах для шестидесяти человек.

— Знаете венгерский?! — рявкнул я на судью.

Он так перепугался, что чуть не упал.

— Да, конечно, — пробормотал он.

— Тогда слушайте меня внимательно… — И я на чистейшем венгерском языке передал ему указания майора.

После этого мы с майором отправились на поиски жилья для полковника. Вилл здесь было много, большинство из них пустовало, так как их владельцы сбежали, хотя были и такие, кто остался. Мы подыскали неплохую виллу для полковника Махонина. И здесь мой венгерский пригодился как нельзя более кстати.

— Скажи хозяйке, — повернулся ко мне майор, — чтобы она нагрела воды для купания ребенка.

Хозяйка выслушала это распоряжение, и глаза ее от удивления широко раскрылись, но тут в дом вошла молодая русская женщина с полугодовалым младенцем на руках. Вслед за ней вошел ординарец с вещами. Оказалось, что эта женщина — жена полковника.

— Ну теперь поищем место и для себя, — сказал мне майор.

Я не обратил внимания на множественное число, так как считал, что меня это нисколько не касается.

Спустя несколько минут мы позвонили у ворот красивой, построенной в современном стиле виллы. Хозяевами дома оказалась молодая супружеская пара. Муж, мужчина лет тридцати пяти, работал здесь врачом. Жена его, хрупкая красивая женщина, была венгеркой по национальности. Открывая нам двери, она чуть заметно дрожала.

Мне пришлось снова демонстрировать свое «знание» румынского языка.

— Скажи хозяйке, что нам нужна комната дня на два.

— Вы венгр? — тихо спросила меня женщина, удивленная тем, что я заговорил с ней по-венгерски. Удивилась, но отнюдь не обрадовалась. Я же побаивался разоблачить себя перед майором: ведь говорил-то я по-венгерски, а не по-румынски. Хозяйка предоставила в наше распоряжение просторную красивую комнату с отдельным входом.

Майор кивнул в знак согласия, и мы остались в комнате. Прежде чем уйти, хозяйка просила меня не стесняться и позвать ее, если нам что-нибудь понадобится.

В комнате, в которой мы расположились, стояли большой красивый письменный стол, уютное массивное кресло, торшер, канапе, кресла для отдыха, ломберный столик и книжные полки. Пол устилал дорогой ковер, а на стенах висели картины.

Майор опустился в кресло, стоявшее у стола, и предложил мне жестом сесть в другое. Он закурил, угостил меня, а затем, подперев голову руками, спросил:

— А теперь скажи мне откровенно, кто ты такой?

Я невольно улыбнулся, так как и сам не знал, как мне себя представить. Затем, глубоко вздохнув, я коротко поведал ему историю своей жизни.

Начал я, что называется, с Адама и Евы: вспомнил домик отца-железнодорожника, службу в венгерской армии, фронт, плен, партизанскую школу до службы в партизанском отряде. Упомянул я и о том, что сначала воевал в отряде генерала Наумова, а затем коротко рассказал о трагедии нашей десантной группы.

Майор, не перебивая, выслушал, глядя на меня несколько недоверчиво, а потом спросил:

— Кого ты знаешь из Штаба партизанского движения Украины?

Я перечислил несколько имен, начав с генерал-лейтенанта Строкача.

— Где ты получал топографическую карту перед вылетом на операцию?

Я точно назвал этаж и комнату, не забыв указать, что выдала мне карту седоволосая женщина-офицер. И тут майор встал и, по-дружески обняв меня, сказал:

— Все правильно. Будешь жить со мной, работать будем вместе. Где твои родные живут?

Я объяснил, в какой части Задунайского края жил.

— Мы как раз туда и двигаемся, — улыбнулся майор и попросил позвать хозяйку.

Хозяйка не заставила себя ждать. Майор спросил ее, не найдется ли в доме чего-нибудь поесть.

— Я могу подать холодное мясо, масло, молоко, — с готовностью ответила хозяйка.

— Хорошо, — кивнул майор.

Через несколько минут хозяйка снова появилась, неся большой серебряный поднос, на котором стояла еда, покрытая белоснежной салфеткой. На фаянсовых тарелочках лежала холодная свинина с белым хлебом. Майор одним движением руки пододвинул поднос ко мне.

— Я уже обедал, — сказал он. — Ешь, это я для тебя просил.

Хозяйка вышла из комнаты, и только тут я обратил внимание на то, что моя соотечественница даже не подумала подать два прибора, да и еды было приготовлено только на одного человека.

Я не заставил себя уговаривать и, следуя старому партизанскому обычаю, принялся за еду.

В дверь постучали. Вошел молодой охранник, который хотел поменяться со мной сапогами. Он доложил майору, что принес документы задержанных.

Майор отпустил солдата, а сам развязал мешок и высыпал на канапе его содержимое — много аккуратно перевязанных шпагатом сверточков.

— Ну смотри, где тут твое, — сказал майор.

Я быстро нашел свой узелок, в котором все было в целости и сохранности, и приколол себе на грудь партизанскую медаль. Тут же была и моя планшетка с картой. Оружие мне не отдали.

Так я начал работать в советской воинской части, которая двигалась по направлению к Венгрии.

Однажды поздно вечером к нам в комнату вошел лейтенант НКВД.

— Товарищ Декан, прибыла ваша группа! — доложил он.

Сердце мое взволнованно забилось. Сначала я обрадовался, но потом меня одолели сомнения: ведь местные жители ранее рассказали о гибели семи парашютистов. А может, их сведения были неверными?

— Где они? — взволнованно спросил я.

— Недалеко отсюда, в одном из домов. Они только что прибыли и спрашивали о вас. Сказали, что они из вашей группы. Пойдемте, я проведу вас к ним.

С таким волнением я никогда в жизни не ходил ни на одну встречу, ни на одно свидание.

«Кто же уцелел? Сколько их?» — бились в голове тревожные мысли. Я даже спросил об этом лейтенанта.

— Кажется, их двенадцать человек, — ответил он мне.

Я не поверил собственным ушам: ведь это означает, что все живы. По дороге я не шел, а бежал. Лейтенант прекрасно понимал мое состояние. По его лицу я понял, что он тоже очень рад такому повороту дела.

Я вошел в комнату. Горела такая тусклая коптилка, что было трудно рассмотреть лица находившихся здесь людей. Я вглядывался в них, ища Шандора Ихаса Ковача, Геллена, Лайоша Корожа и остальных моих товарищей, а увидел Миклоша Рекаи и Яноша Марковича.

Ребята подошли ко мне, начали обнимать, а я стоял и не знал, что мне делать: смеяться от радости или плакать.

«Как ребята из группы попали сюда? Почему лейтенант сказал, что прибыла моя группа?»

Рекаи и Маркович терпеливо ждали, когда я приду в себя. Они не могли понять, что я до сих пор ищу среди них Ихаса, Корожа, Шифера.

Лишь постепенно до меня дошло, что в партизанской школе мы действительно находились в одной группе с Рекаи, Месарошем, Поларом. Их я оставил на киевском аэродроме. Они должны были вылететь ко мне после моего вызова по радио. И хотя я их не вызывал, они здесь.

— Я же тебе говорил, что найду тебя… — проговорил Маркович.

Советские партизаны подошли к нам поближе. С ними я не был знаком в школе. Лишь позже я узнал, что командование создало новую группу во главе с Рекаи, что комиссаром в ней стал Маркович, что им было приказано разыскать меня и мою группу…

После небольшого замешательства, когда прошло волнение первых минут, начались рассказы. Рекаи рассказал о своей группе и о том, что они опознали меня по описанию румынского священника и передали в Киев, что четверо из моей группы живы.

Через несколько минут Рекаи загадочно отвел меня в дальний уголок и, достав из планшетки крохотный сверточек, протянул его мне со словами:

— Это тебе от Евы. Она здорова, целует тебя. Просила обязательно передать тебе это.

Дрожащими пальцами я разорвал нитку и развернул бумагу, в которой оказался кусок пенькового фитиля.

— Больше она ничего не передавала? — спросил я.

— Нет, ничего.

— Она здорова?

— Здорова. Она вместе с нашей группой ездила на занятия по минному делу. Ева стала хорошим сержантом, — пошутил Рекаи.

«Какое счастье, что она жива и здорова, — с облегчением подумал я. — Если бы с ней что-нибудь случилось, Мики не стал бы скрывать». Я не сказал Рекаи, что именно меня интересует. Когда я улетал на задание, Ева была в положении. Мы много говорили о нашем будущем сыне. Я нисколько не сомневался, что так и будет. По моим подсчетам, сейчас она должна была быть на пятом месяце. «Выходит, пока никто не заметил, что она беременна… Пока я вернусь, она уже родит мне сына, а к тому времени и война кончится».

На следующий день мы поселились с Рекаи в одном доме.

Оружие пока не вернули и группе Рекаи, хотя мы свободно расхаживали по селу. Особых дел у нас не было, и мы проводили время в разговорах, не забывая даже о мелочах.

Янош Маркович рассказал, что их группа должна была вылететь в комитат Боршод, но, когда Шандор Ногради спросил его, не хочет ли он полететь в Трансильванию на поиски моей группы, Янош выбрал последнее.

Флориш Фаркаш, верный и преданный друг, сопровождал нас, хотя деревня, в которой жила его мать, уже давно осталась позади. Я решил, пусть он идет вместе с нами, пока мы не доложим о нем полковнику Погребенко из штаба 4-го Украинского фронта. Но как только мы начали удаляться от гор, Флориша охватила тоска по родным местам, и он все чаще и чаще стал заговаривать о том, что ему хотелось бы вернуться в родное село. За два месяца скитаний по горам я настолько привязался к этому мужественному парню, что расстался с ним с явной неохотой.

Дни шли за днями, и я все чаще и чаще атаковал майора просьбами направить нас в штаб 4-го Украинского фронта, куда мы должны были явиться для доклада. Майор просил нас не спешить, тем более что мы и без того двигались в направлении Венгрии. 4-й Украинский тоже наступает, так что мы ничего не потеряем, если еще немного подождем. Он сказал также, что они уже сообщили куда надо о том, что мы находимся здесь, и теперь надо ждать, пока придет ответ.

— Куда вы пойдете? — спрашивал нас майор и сам же отвечал: — Никаких документов у вас нет. Выдать вам новые мы пока не можем, а без них вас задержит первый же патруль, и вы снова попадете к нам.

Пришлось нам смириться с нашей судьбой. Мне очень хотелось встретиться с Евой. Я так давно ее не видел, что порой мне стоило некоторого труда представить ее. Запомнились только ее голос и глаза. Единственное, что меня утешало, было то, что она в Советском Союзе, и в положении ее на фронт не пошлют.

Откуда мне было тогда знать, что 20 октября, когда я встретился с советскими солдатами, Ева улетела на задание куда-то в Словакию, чтобы разыскать там группу Шандора Ногради.

 

Надежды и разочарования

В начале августа 1944 года в результате победоносного наступления Советской Армии во временно оккупированных гитлеровцами странах происходили значительные изменения.

В первой половине августа в Словакию, Карпаты и Трансильванию одна за другой были заброшены советские, венгерские и чехословацкие партизанские группы.

Наиболее благоприятной для дальнейшего развития партизанского движения обстановка была в Словакии, где движение Сопротивления широко развернулось. Неплохой была атмосфера и в Карпатах, а вот в Трансильвании в то время все еще не было местных групп Сопротивления.

6 августа в Словакию вылетели группы Егорова и Волянского, а на следующий день — группа Величко. Величко и Волянский ранее сражались в отряде генерала Наумова.

С июля по сентябрь 1944 года Штаб партизанского движения Украины выбросил только в одной Словакии 400 партизан-десантников.

8 августа в Карпаты вылетела группа Дюлы Усты, в тот же день в горы Бюкк вылетела группа Мартона Сёни. Она-то и была, по сути дела, первой партизанской группой, выброшенной непосредственно на территории Венгрии.

Вслед за тем 20 августа в Трансильванию вылетела группа Декана, 25 августа — группы Прищепы и Шандора Хорвата, а спустя еще около месяца — группа Рекаи.

23 августа 1944 года румынские войска повернули оружие против гитлеровцев, что ускорило продвижение советских войск в Румынии и в направлении Венгрии.

29 августа увенчалось успехом Словацкое национальное восстание, а 9 сентября болгарская армия и партизаны повернули свое оружие против гитлеровских фашистов.

В тот критический период Хорти и его приближенные сделали все от них зависящее, чтобы не дать возможности пламени Словацкого национального восстания перекинуться на венгерскую территорию.

Венгерский генеральный штаб и жандармерию очень беспокоили происходящие события. Об этом свидетельствует и приведенный ниже документ от 8 августа, в котором затрагиваются вопросы взаимодействия немецкой, венгерской и словацкой жандармерии.

ДОНЕСЕНИЕ

начальника следственного управления венгерской королевской жандармерии о состоявшемся в Кашше совещании с руководителями немецкой, венгерской и словацкой жандармерии и организации совместной борьбы против партизан

С е к р е т н о

Господину премьер-министру королевского правительства

2 октября, Будапешт

Из Словакии из достоверных источников мне стало известно следующее:

…2) 8 августа 1944 года в Кашше в здании немецкой полиции состоялось совещание представителей венгерских, словацких и немецких органов безопасности. С венгерской стороны в переговорах участвовали: начальник районной жандармерии полковник Дёзё Тёльдеши и сотрудники второго отдела подполковник Герец и капитан Гаш, с немецкой стороны — по одному оберштурмбанфюреру службы безопасности из Эперьеша и Мишкольца, со словацкой стороны — один полковник и подполковник, начальник районной жандармерии Эперьеша, один капитан и один офицер полиции.

В центре внимания конференции стояли вопросы борьбы против партизанских банд и саботажников в Словакии, а также вопросы увязывания взаимодействия органов безопасности и пограничной службы между двумя странами и обмен информацией. В результате переговоров участники конференции пришли к следующему выводу:

а) необходимо наладить и поддерживать тесную и постоянную связь между пограничными органами;

б) начальникам вышеуказанных органов необходимо чаще поддерживать личные контакты;

в) необходимо чаще организовывать и проводить совместные встречи представителей венгерской королевской жандармерии со словацкой жандармерией и пограничными органами;

г) обеим сторонам оказывать взаимную помощь в проведении различного рода расследований;

д) взаимно информировать стороны о партизанской опасности;

е) использовать для оперативности немецкие личные связи.

Словацкий полковник и словацкий жандармский подполковник, немец по национальности, на ужине, состоявшемся после окончания переговоров, откровенно заявили, что, по их мнению, в Словакии вообще нет хорошо организованной службы по борьбе с партизанами. Полицейские участки недоукомплектованы, сведения от них поступают с большим опозданием, агентурная сеть не создана, да ее создание и не удалось бы, так как население симпатизирует русским и партизанам…

Крах гитлеровского блока, события в Болгарии и Словакии не могли не оказать влияния на Венгрию. В некоторых районах страны росло сопротивление оккупантам. Это касалось, главным образом, промышленных и шахтерских районов, где возникли самостоятельные партизанские группы. Партия, ушедшая в подполье, проводила большую работу по сплочению всех демократических сил на борьбу за свержение хортистского режима. Под руководством партии партизанские группы начали действовать и в самом Будапеште.

Хорти срочно искал выхода. 27 сентября 1944 года он, воспользовавшись посредничеством командира партизанского отряда Волянского, направил в Москву своего личного представителя жандармского генерала Габора Фараго, Домонкаша Сентивани и графа Гезу Телеки, которые перешли словацкую границу у села Огач.

Все свидетельствовало о том, что в Венгрии назревает решительный перелом и что через несколько дней венгерский народ также повернет свое оружие против Гитлера и примкнет к лагерю народов, которые борются против фашизма.

Политическая и военная обстановка требовали, чтобы загранбюро Венгерской коммунистической партии и Штаб партизанского движения Украины были готовы к назревающим событиям. Все внимание было приковано к соседней с Венгрией Чехословакии. Было ясно, что именно с этой базы нужно расширять рамки восстания, опираясь в первую очередь на рабочих и шахтеров. На словацкой территории в словацких, советских и венгерских отрядах и группах сражалось много венгров. Возникла необходимость собрать их всех вместе и создать единое национальное формирование, которое можно было бы послать в Венгрию.

В партизанской школе в Светошино находились несколько сот венгерских партизан, которые ждали, когда их пошлют на задание, а в лагерях для военнопленных тысячи венгров были готовы по первому зову поехать на родину.

Штаб партизанского движения Украины и загранбюро ЦК партии поручили эту задачу Шандору Ногради, который сразу же приступил к ее выполнению.

ЦК Коммунистической партии Словакии начиная с лета 1943 года поставил перед всеми партийными организациями задачу по подготовке и оказанию помощи широкому партизанскому движению. В преддверии политического поворота необходимо было объединить все демократические силы страны. Однако только в 1944 году партизанское движение стало по-настоящему массовым.

Был образован Словацкий национальный совет, который, по сути дела, опирался на армию восставшего народа и партизанские отряды. По донесениям, в конце июня 1944 года в партизанских отрядах насчитывалось несколько тысяч человек, которые могли рассчитывать на поддержку двадцати тысяч человек. Если командный состав окажется неспособным возглавить восстание, а сама армия в целом не примет в нем активного участия, то партизанские отряды, направленные партией, в состоянии поддержать все антифашистские силы и повести народные массы на борьбу против нацизма.

Начиная с весны 1944 года в Словакии развернули активную борьбу многие партизанские отряды. В Восточной Словакии наиболее активно действовал отряд имени Чапаева, в районе Нитры — отряд Втачника, в Туреце — Зингара; начались боевые действия в Липто и других местах. Коммунистическая партия Словакии постоянно получала подкрепления партизанскими отрядами, поддерживая связь с ними через Словацкий национальный совет.

С момента нападения гитлеровской Германии на Советский Союз Коммунистическая партия Словакии стремилась к развертыванию партизанской войны. Первые вооруженные партизанские группы начали действовать уже весной 1942 года, правда, органы государственной безопасности быстро их уничтожили.

В августе 1944 года Штаб партизанского движения Украины забросил в Словакию несколько первых партизанских групп.

Выброшенная 7 августа группа Величко, состоявшая из 11 человек, к концу августа выросла до 360 человек, а к началу восстания ее численность возросла до нескольких тысяч.

Подобным же образом выросли отряды капитана Егорова и Калины; группа Волянского, которая 6 августа (в день высадки) состояла всего лишь из 15 партизан, к 28 августа выросла до 500 человек, а к 14 сентября увеличилась до 1384 человек. Группа Квитинского перешла из Польши в Словакию в составе 23 человек, а ровно через неделю уже превратилась в отряд из 360 человек. Быстро росла и численность словацких партизанских групп, которые начали действовать еще раньше. Партия воодушевляла их на активные боевые действия.

В тот период к партизанам присоединялись очень много иностранцев, которые бежали из концлагерей и с принудительных работ из соседних государств. В Словакии они искали для себя убежище и горели желанием принять участие в борьбе против фашизма. Кроме большого количества советских военнопленных в Словакии находились французские, английские, американские и другие военнопленные, бежавшие из лагерей.

Росла численность партизанских отрядов, хотя с вооружением дело обстояло неважно. Вновь образованные отряды и группы могли вести против гитлеровцев лишь небольшие бои. Оружие они получали только от словацкой армии, которая, хотя я присоединилась к готовящемуся восстанию, оружие партизанам давала неохотно. Коммунистическая партия Словакии приложила много усилий для того, чтобы 20 августа партизанам, действовавшим в районе Низких Татр и Туреца, было доставлено оружие.

Густав Гусак так писал об этом в своей книге «Свидетельство о Словацком национальном восстании»:

«В Центральной Словакии, однако, боевые настроения все нарастали, события накатывались лавиной. Партизанские отряды и их командиры все более проникались самоуверенностью. Величко утверждал, что способен удержать весь Турец даже в случае наступления на него двух немецких дивизий. Мои аргументы — в Словакии существует 60 округов, и мы хотим, чтобы они все включились в вооруженную борьбу против фашизма, облегчив тем самым наступление Советской Армии, — на него возымели малое действие. Такова была ситуация в Туреце, в Погронье и в Липтове. Даже партийные работники поддались этим настроениям и призывали ускорить начало боевых операций. Вскоре так оно и случилось.

Украинский партизанский штаб на основе дополнительных просьб командиров 24 августа 1944 г. дал согласие на такие действия… Величко на этом основании дает приказ уничтожить транспортные магистрали в Туреце…

Партизанские группы в Туреце немедленно 24 августа взорвали и уничтожили туннели у Стречны, Краловен и на дороге Дивиаки — Кремница, все туннели в Центральной Словакии. Подобное они потом совершали ежедневно. С 24 августа партизаны начали вооруженные действия в Погронье. К этим действиям подключаются и армейские части, которые переходят на сторону партизан (например, в Мартине перешли 3 танка и часть гарнизонов). 26 августа группа партизан ликвидировала немецкую полевую жандармерию, находившуюся в отеле «Славна» во Врутках. 27 августа на сторону повстанцев перешел весь гарнизон в Турчанском Мартине, и к нему присоединяется жандармский взвод безопасности, посланный Махом для ликвидации партизан. 27—28 августа партизаны начинают действовать в Ружомбероке и Микулаше, где они ликвидировали немецкие подразделения. 28 августа в Мартине в поезде партизаны задержали немецкую военную миссию во главе с генералом Отто, направлявшуюся из Румынии, ночью она была полностью ликвидирована (речь идет приблизительно о тридцати высших немецких офицерах). В Центральной Словакии началось вооружение гражданского населения. Национальные комитеты брали власть в свои руки. Немцы и фашистские элементы были взяты под стражу, немецкие подразделения ликвидировались. Группы военных перешли на сторону партизан и, не снимая военной формы, приняли участие в этих акциях. Партизанские действия в округах Центральной Словакии перерастали в открытые бои, в восстание. Стихийно они охватывали народ и армию, деревни и округа…» [13]

«Между тем партизанские организаторские группы, посланные из СССР, оказали необычайное воздействие на развитие партизанского движения в Словакии (в начале Словацкого национального восстания в партизанских отрядах было примерно 5 тысяч человек, правда лишь частично обученных и боеспособных). Они в большей мере способствовали росту боевой активности лагеря антифашистских сил, поднимали отвагу и боевую решимость народа, особенно в Средней Словакии. Своими действиями после 20 августа 1944 г. — к ним примкнули и некоторые антифашистские органы (организации Коммунистической партии Словакии, национальные комитеты), а также армейские части — они ускорили вступление немецких войск в Словакию, а тем самым и начало общенационального выступления словаков…» [14]

29 августа 1944 года фашистские войска начали оккупацию словацкой территории.

Словацкий национальный совет 29 августа в 20 часов отдал войскам словацкой армии приказ на оказание сопротивления гитлеровским войскам и на начало повсеместного восстания. 20 августа радиостанция «Свободная Словакия» в Банска-Бистрице сообщила о начале Словацкого национального восстания.

А 1 сентября Словацкий национальный совет издал свое первое постановление, согласно которому всю законодательную и исполнительную власть на всей освобожденной территории Словакии, всю ответственность за организацию и развертывание национально-освободительной борьбы, а также за решение всех вопросов политической, экономической, общественной и культурной жизни он берет в свои руки.

В Словацком национальном восстании приняли активное участие товарищ Ференц Келети и его супруга, которые позже оказали большую помощь прибывшему в Словакию Шандору Ногради и его группе.

Впоследствии группа Ногради присоединилась к группе Келети.

В своих воспоминаниях товарищ Келети так пишет о событиях тех дней:

«…Руководителям восстания пришлось учитывать изменившуюся обстановку. Именно поэтому я получил задание прибыть в Лошонц для того, чтобы установить связь с венгерскими товарищами, находившимися в районе Лошонца, Левы, Фюлека, Шальготарьяна, просветить их политически и постараться создать венгерское партизанское формирование.

Капитан Крчанов был полностью согласен с данным мне поручением.

На основании договоренности мы условились создать венгерский отряд, перебросить его в Венгрию, организовать выпуск листовок на венгерском языке и их распространение в Венгрии, организовать небольшие венгерские группы для проведения актов саботажа, способствовать установлению дружеских отношений с венгерскими пограничниками, заручившись их обещанием, не задерживать лиц, которые идут через границу к нам или же, напротив, от нас.

В начале сентября 1944 года для осуществления такой программы создались благоприятные условия. Словацкий народ, повернувший свое оружие против Гитлера, проявлял живой интерес к венгерскому населению, особенно проживающему на границе со Словакией.

Под воздействием притягательных идей восстания ожесточенные хортистским режимом венгерские трудящиеся, в одиночку и группами, особенно молодежь, переходили в Словакию. Разумеется, делали они это с самыми разнообразными намерениями: одни искали убежище, другие рвались сражаться против фашизма, третьи хотя и не рвались в бой, но хотели чем-то другим помочь антифашистам. Были и такие, кого в Словакию власти забрасывали с целью ведения шпионажа и диверсий.

В нашу задачу входило опередить всех их и сплотить в единое целое. И мы, и словацкие партизаны, и трудящиеся по-братски встречали венгерских товарищей. Люди там были очень нужны.

Нам предстояло не только привлечь на свою сторону венгров, которые перебегали в Словакию, но, главным образом, вести пропагандистскую работу среди трудящихся южных районов, побуждать их к активным действиям.

Помимо этого создавались венгерские и словацкие партизанские группы по 10—15 человек, которые переправлялись через границу с задачей взрывать мосты, железнодорожные и трамвайные линии. Эти группы должны были ввязываться в бой, а свою боевую деятельность строили на использовании тактики партизанских рейдов. Они не давали покоя гитлеровцам и уже одним этим вселяли в народ уверенность в том, что фашизм будет сокрушен. Эти группы, как правило, действовали по ночам. Постоянными участниками таких рейдов были местные жители Ласло Валентин и Йожеф Темеш, которые превосходно знали местность и всегда выводили группу туда, куда нужно.

Пошла вторая половина сентября. Переход через словацко-венгерскую границу можно было осуществлять почти беспрепятственно, и в основном из-за доброжелательности венгерских пограничников. Сначала мы их очень боялись и при каждом приближении хватались за оружие. Тогдашняя официальная пресса выдавала партизан за бандитов, которые только тем и занимаются, что грабят и убивают. Однако, познакомившись с нами поближе, пограничники не только изменили о нас свое мнение, но даже начали переходить на нашу сторону.

Особенно пагубно сказалась официальная правительственная пропаганда на солдатах хортистской армии, которым было нелегко разобраться во лжи. Однако те из них, кто все же понял, что их место у нас, переходили на нашу сторону.

В начале октября от местных жителей мы узнали, что неподалеку от села Калонда в бывших казармах разместились 120 польских офицеров, которые готовы перейти на нашу сторону. Помешала этому лишь оккупация страны гитлеровцами.

Коммунистическая партия Словакии по договоренности с командованием партизанских отрядов организовала печатание листовок. С начала сентября было выпущено большое количество листовок, в которых разоблачались цели развязанной фашистами войны.

Среди населения Северной Венгрии распространялись листовки, подписанные командованием венгерских партизан, хотя, откровенно говоря, в тот период партизан еще было очень мало, об их действиях почти никто не знал, и этот прием следовало рассматривать как чисто пропагандистский.

Несколько позже, в конце сентября, после прибытия в Словакию Шандора Ногради, Андраша Тёмпе, Шандора Куримски, Йожефа Фабри и других товарищей, было создано действительно самостоятельное венгерское партизанское командование, которое возглавил Шандор Ногради. Все листовки проходили через его руки.

Каждая листовка печаталась в пяти тысячах экземпляров, что давало возможность расширить пропаганду. От распространителей листовок требовалось большое личное мужество. Однако в желающих недостатка не было.

Партизаны, посланные в Венгрию в начале октября, были снабжены новыми документами.

В конце сентября я получил приглашение приехать в Надьсалатни к советскому генералу, руководившему партизанским движением. Генерал сообщил мне, что я назначаюсь заместителем капитана Крчанова и отвечаю в отряде за разведку. Встреча эта хорошо запомнилась мне, так как генерал сообщил много важного, познакомил с положением дел в Венгрии и военными вопросами Словацкого национального восстания.

Вскоре после того как я вернулся в отряд и начал проводить необходимую реорганизацию, к нам приехал наш старый друг полковник Макаров, одновременно являвшийся и нашим начальником. Он привез к нам дорогого гостя, имя которого я узнал только позже. Звали его Шандор Ногради. Потом выяснилось, что мы с ним земляки, хотя раньше и не знали друг друга.

Когда же мне стало известно, что товарищ Ногради прилетел в Словакию из Киева с заданием познакомиться с венгерскими партизанами, чтобы в дальнейшем собрать их всех вместе и организовать самостоятельный венгерский отряд, я тут же предложил Ногради свою помощь».

19 сентября 1944 года с киевского аэродрома вылетели два «дугласа», в которых находились две партизанские группы, советская и венгерская, — всего двадцать семь человек. Общее руководство осуществлял майор Козлов, командиром венгерской группы был назначен Золтан Грубич, а комиссаром — Йожеф Фабри.

Начальник Штаба партизанского движения Украины генерал Строкач, прощаясь с ними, сказал:

— Всего несколько часов отделяет вас от того момента, когда вы вступите в бой против фашистских оккупантов. Все вы добровольно пошли в партизаны. Я уверен в том, что вы сделали этот шаг обдуманно. На прощание мне хочется сказать вам, чтобы вы были смелыми и дисциплинированными партизанами. Ваша основная задача — это не только вести бой с врагом, но еще и завоевывать на свою сторону местное население. Мы будем внимательно следить за вашей деятельностью и, если потребуется наша помощь, обязательно поможем…

Обе группы благополучно приземлились: первая — на территории повстанцев, возле аэродрома Три Дуба, вторая — в десяти километрах северо-западнее Банска-Бистрицы.

Венгерской группе было приказано пройти в район Эгера, Дьёндёша и Шальготарьяна. Вот что они доложили об этом в штаб:

«22 сентября 1944 года штаб партизанского отряда вместе с одной из групп партизан во исполнение полученного приказа вышел в рейд по территории Венгрии. Первые дни рейд проходил в нормальных условиях. Имелось достаточное количество продовольствия, в пути следования обходились без местных проводников. Позже, когда продукты кончились, а местность стала труднодоступной, пришлось обратиться к местным жителям. С их помощью в восьми километрах восточнее Филаково нами были схвачены двое венгерских жандармов, приписанных к жандармскому посту села Хайначка.

В целях разоблачения клеветнических слухов о том, что партизаны якобы жестоко расправляются с жителями и представителями местных властей, оба жандарма были разоружены и отпущены. Штаб в ту же ночь двинулся дальше, в район Шальготарьяна, где на следующий день попал в кольцо, состоящее из четырех венгерских рот. Не приняв боя, штаб без потерь вышел из окружения в районе села Стара-Баштя.

Учитывая неблагоприятные местные условия и преследование со стороны немецких и венгерских властей, а также невозможность установить связь с Большой землей, мы были вынуждены отойти на словацко-венгерскую границу».

Уже одно это донесение свидетельствовало о том, что в Венгрии по-прежнему были сильны карательные органы, затруднявшие действия партизан.

Партизанское командование из Киева не раз просило командиров сражавшихся в Словакии отрядов оказать венграм помощь в развертывании партизанского движения на территории Венгрии. Волянский, действовавший в районе Банска-Бистрица, Жойом, Лошонц, тоже получил подобное задание. Вот что он докладывал по этому поводу по радио в Центр 22 сентября:

«Во исполнение приказа о развертывании партизанского движения на территории Венгрии мы приступили к формированию отрядов и групп, в которые входят венгры и словаки. Одновременно с этим продолжаем вести переговоры с венгерским военным командованием… Нами получено письмо от военного коменданта…»

25 сентября он доложил:

«Во исполнение ранее полученного приказа докладываю:

1. Приступили к формированию венгерской группы в 100 человек в районе Олозхова.

2. В районе Лошонца создана группа в 40 человек, в которую вошли венгры, словаки, русские».

Другие донесения также свидетельствуют о присоединении венгров к словацким партизанам.

В одном из донесений 2-й чехословацкой партизанской бригады имени Сталина говорилось следующее:

«…Помимо этого бригада имени Сталина издает партизанскую газету на венгерском языке «Мункаш» («Рабочий») и печатает листовки, в которых сообщается о новостях с фронта и действиях партизан. И то, и другое распространяется среди местного населения и во вражеских гарнизонах. Эта работа увенчалась успехом, о чем свидетельствует хотя бы тот факт, что многие солдаты с оружием в руках начали переходить на нашу сторону. Так, например, в районах… на сторону партизан перешли 30 гардистов и 70 венгров, которые впоследствии зарекомендовали себя как мужественные бойцы».

Подобные донесения поступали и из отряда Шукаева, который проводил серьезную агитационную работу среди местного населения. Вот выдержка из одного из них:

«…Как агитационная, так и пропагандистская работа дали положительные результаты: увеличилось число тех, кто с оружием в руках перешел на сторону партизан. Так, например, в партизанский отряд «Невский», действовавший в районе Банска-Бистрица, с нашими листовками в руках пришло двести венгров».

Все сказанное выше подтверждает, что возникла действительно острая необходимость в организации венгерских партизанских отрядов.

После отлета группы Рекаи — это было, видимо, в последних числах сентября — меня во дворе партизанской школы остановил Шандор Ногради.

— Ева, я хотел бы поговорить с вами. — Он смерил меня внимательным взглядом, а затем медленно продолжал: — Вы, может, уже знаете, что я еще раньше просил загранбюро нашей партии направить меня в Венгрию. Сегодня такое разрешение пришло. Мы летим в Словакию, где и начнем формирование венгерских партизанских групп, а затем, возможно, окажемся в Будапеште. Видать, земля под ногами Хорти горит. Рабочие и шахтеры очнулись от сна. Правда, жандармерия еще сильна. Жаль, что Фабри не удалось закрепиться в Шальготарьяне, а ведь это наша база… На шахтеров и рабочих всегда можно положиться… Загранбюро партии решило включить вас в мою группу радисткой. Перед этим вам следует вылететь в Москву, чтобы получить там необходимые разъяснения. Вы будете поддерживать связь по радио непосредственно с Москвой. Связь со Штабом партизанского движения Украины будут поддерживать два радиста со своими рациями. Познакомьтесь с ними: это опытные специалисты.

Я, разумеется, согласилась с назначением. Единственное, что меня волновало, это отсутствие вестей от Пишты. Без него я даже в школе чувствовала себя одинокой. Попрощавшись с Ногради, я вышла во двор прогуляться.

О том, что я в положении, знали только я и Пишта. Все шло хорошо, но на прошлой неделе случилось несчастье. Ночью у нас было занятие по подрыву железнодорожного полотна, и я сильно простудилась. Нужно было обратиться к врачу, но тогда меня сразу же положили бы в больницу. Я же чувствовала, что это осложнение после операции, но никому ничего не сказала. Более того, никто толком даже не знал, с чем я лежала в больнице.

Я начала готовиться к поездке в Москву, но прежде решила познакомиться со всеми членами группы, в которую меня включили.

Группу радистов возглавлял Хозе Сандоваль, коренастый худощавый испанец, который нараспев говорил по-русски. Немного он говорил и по-венгерски.

Я спросила его, где он научился этому, и он рассказал, что в 1936 году, во время гражданской войны в Испании, был командиром роты и одновременно выполнял обязанности офицера связи. В штабе он не раз встречался с венграми, которых очень полюбил. Вот тогда-то он и решил научиться говорить по-венгерски, а позже, когда будет возможность, обязательно съездить в Венгрию.

Хозе Сандоваль окончил в свое время академию художеств. После падения республики вместе со своими товарищами он сидел в лагере для перемещенных лиц во Франции, откуда затем эмигрировал в Советский Союз.

Вторым радистом была Таня Самсоненко, веселая девушка-украинка, учившаяся до войны в медицинском институте. По возрасту она была мне ровесницей. Как только началась война, Таня сразу же попросилась в армию, но ее не взяли по молодости. Вместе с институтом она эвакуировалась на Урал.

Однако девушка не успокоилась и еще несколько раз писала заявления с просьбой послать ее на фронт. И наконец в начале 1943 года она попала на курсы радисток, после окончания которых осенью 1943 года и была направлена в Киев.

А спустя три дня ее уже выбросили в тылу у врага, под Львовом, где она должна была заменить в партизанской группе погибшую радистку. Задание Таня выполнила превосходно. Когда она вернулась на Большую землю, ее хотели послать в институт доучиваться, но она настояла на том, чтобы остаться в армии. После этого она попала радисткой в группу Шандора Ногради.

Кроме меня в группе было еще трое венгров: Янош Мольнар, Бела Пап и Бела Керекеш. Янош Мольнар включился в рабочее движение еще в 1931 году. В армии он подружился с коммунистами. Особое влияние на него оказал Вильмош Мошкович.

Янош добровольно сдался в плен русским и попросился в партизанский отряд. О том, как он сдался в плен, Янош рассказывал так:

«Шел бой, кругом свистели пули. Сначала я спрятался за толстым деревом, а потом перебежал в пустой бункер, где меня и нашел пожилой русский солдат. Я начал кричать по-словацки:

— Товарищ, не стреляй, я словацкий интернационалист!

Солдат остановился и сказал:

— Иди сюда! Сигареты у тебя есть?

Тем временем к нам подвели троих венгерских солдат, которые попросили меня, чтобы я и за них замолвил слово. К нам подошли русские солдаты и офицеры. Все смотрели в основном на меня, так как на мне была новая красивая кожаная куртка.

— Ты офицер? — спросили они меня.

Я ответил отрицательно. Русские солдаты повели нас в тыл. Двоих венгров они заставили нести раненого русского солдата, а те начали было упираться.

— Вы просили заступиться за вас, а сами отказываетесь нести раненого! Как же вам не стыдно! — начал я ругать их.

Нас направили в лагерь для военнопленных, в котором я встретился с Йожефом Вайдой, тоже коммунистом. Вместе с ним мы решили проситься в партизаны. Пошли к начальнику лагеря, но он нас сначала не принял. Тогда мы изложили свою просьбу письменно.

На следующий день я услышал, что в лагерь приехал товарищ Золтан Ваш, который якобы подбирает людей в партизанский отряд. Мы отправились к нему.

Первым пошел на беседу к Вашу Йошка, но его в партизаны не взяли, хотя он и очень просил. Вслед за ним вошел к Вашу я.

— Когда вы родились? — спросил меня Ваш.

Я ответил, что мне минуло сорок.

— По своему возрасту вы уже не можете быть партизаном.

— Почему? — удивился я. — Капиталистам я был нужен, а вам — нет?

— А кто вы по профессии? — поинтересовался Ваш.

— Механик и шофер, — ответил я.

— Тогда, пожалуй, возьмем, так и быть.

В группе записанных оказался и Бела Гажи Пап, который, как и я, добровольно перешел на сторону Советской Армии.

В партизанской школе я встретился со своим старым знакомым Фабри».

Когда Мольнар попал в Светошино в партизанскую школу, как раз шло формирование новых взводов. Занимался этим делом Дюла Рац. Слушатели сами выбирали себе взводных командиров, которые в свою очередь набирали людей себе во взвод.

Дюла Рац не зачислил Мольнара ни в один взвод, чем сильно перепугал его.

— Товарищ Рац, почему вы не зачислили меня во взвод? — спросил его Мольнар.

— Не беспокойся, и до тебя очередь дойдет, — успокоил его Рац.

И действительно, несколько дней спустя Рац вошел в комнату и сказал:

— Янош Мольнар, Бела Пап и Керекеш, забирайте свои вещички и шагом марш за мной!

Дюла Рац привел их в кабинет начальника лагеря, где Ногради собрал членов своей группы.

— Яни, ты среди нас самый старший по возрасту, — обратился Ногради к Мольнару. — Вот я даю тебе деньги, на которые ты будешь прикупать к пайку продукты. В школу вы прибыли недавно, и вам нужно окрепнуть. Возможно, что скоро мы получим боевое задание.

В кабинете находились и два радиста: Хозе и Таня.

Таня тогда показалась Мольнару девочкой. И вот эта девочка идет воевать! По-русски в группе лучше других говорил Михай Керекеш. Вот его-то Мольнар и попросил перевести Тане его слова:

— Скажи, друг, этой девушке, что она произвела на меня сильное впечатление. Если мы будем вместе, я всегда буду оберегать ее!

Мольнар на самом деле выполнил свое обещание.

 

Где-то в Словакии

Прилетев в Москву, я получила от загранбюро нашей партии радиошифр, инструкции и личное письмо для Шандора Ногради. Затем в течение трех дней я проходила переподготовку по радиоделу.

Последний раз в Москве я была в декабре 1943 года, когда вместе с девятью товарищами направлялась в отряд генерала Наумова. И хотя с того времени не прошло и года, изменении было много, в том числе и в моей жизни. Я вышла замуж и, хотя не знала, жив мой муж или нет, улетала на выполнение второго в своей жизни боевого задания.

В Москве тоже произошло много изменений: с улиц исчезли зенитки, а из парков и скверов — аэростаты воздушного заграждения, а жители столицы заметно повеселели. По всему их поведению было видно: они уверены в том, что их родина одержит победу в войне.

Находясь в городе, я навестила свою подругу детства, побывала в школе, в которой училась. За несколько дней пребывания в столице я по-настоящему почувствовала, какая это честь — быть партизанкой. Моя тетушка рассказала мне, что моя слава распространилась даже на нее: стоило ей где-нибудь упомянуть, что ее племянница — партизанка, как она получала поддержку. Школа тоже следила за своими учениками, воевавшими на фронте, навещала их родных. Как ни хорошо было мне в Москве, я очень спешила вернуться обратно в партизанскую школу. Пять дней пришлось мне ждать летной погоды, и, не дождавшись, я наконец села на поезд и через два дня, то есть немного быстрее, чем в декабре 1943 года, была в Киеве.

С вокзала я сразу же поехала в партизанскую школу, но было уже поздно: группа товарища Ногради 8 октября вылетела на задание. Мне лично Ногради просил передать, чтобы я как можно скорее вылетела вслед за ними и что они будут в Словакии недалеко от границы с Венгрией.

Когда я пришла в Штаб партизанского движения Украины, мне показали радиограммы, полученные от Шандора Ногради. Из них я узнала, что группа Ногради благополучно приземлилась в районе аэродрома «Три дуба», где сразу же приступила к выполнению полученного задания.

10 октября от Ногради поступила такая радиограмма:

«В Лошонц и Римасомбат прибыли отряды СС. Местные жители эвакуируются из Лошонца. Парторганизаций нет ни в Фюлеке, ни в Лошонце. Разыскиваю коммунистов-одиночек. Такие имеются. В Лошонце существует комитет демократов, образованный месяц назад. Коммунисты в нем не представлены. Изучаю обстановку в районе Римасомбата, Ипойшага и Шальготарьяна. Для поездки в глубь страны необходимы соответствующие документы. Типография для печатания листовок имеется».

Вслед за этой радиограммой за один день было получено еще несколько. Вот они.

«Прошу выслать двух радистов с рацией, необходимых для организации двух отрядов для действия на территории Венгрии».

«Прошу немедленно выброски венгерской группы Козлова в район Бабинец, в 14 километрах севернее Римасомбата. Сигналы оповещения прежние. Одновременно прошу выслать 300 кг взрывчатки, 10 пулеметов, 20 автоматов, 40 винтовок, 2 ПТР и как можно больше боеприпасов к ним. Группы соединения действуют на территории Венгрии».

«Продолжается вывоз венгерских войск из районов Закарпатской Украины. Группа словацких и венгерских партизан, состоящая из 15 человек, сегодня ночью взяла в плен 60 венгерских пограничников. 10 из них сразу же заявили о своем желании вступить в партизаны. Остальным было предложено вернуться в Венгрию, но без оружия, от чего они отказались и заявили, что хотели бы остаться среди партизан. В Римасомбате, Йолшве и Торналье парторганизаций, как таковых, не существует, имеются лишь отдельные коммунисты. Работаю над созданием парторганизации. В Рожне на днях произведены аресты коммунистов. Направляю в Центр связного».

«Из группы Козлова тяжело ранен Дайко, который попал в руки венгров. Венгерские солдаты и офицеры, входящие в отряд, действуют самоотверженно. К Козлову прибились 12 дезертиров. Последняя операция отряда в районе Шальготарьяна нагнала страху на жандармерию. Один из дезертиров сказал, что в районе действуют 800 партизан. Козлов же располагает меньшим количеством людей».

«Отряд Козлова крайне нуждается во взрывчатке и оружии. Немедленно вышлите. Отход немецких и венгерских войск продолжается. Срочно вышлите двух радистов».

«Считаю необходимым дать указания группам Усты, Прищепы и Рекаи о переходе на венгерскую территорию, запретив им оставаться в тылу Советской Армии. Мы установили личный контакт с коммунистами, находящимися в Лошонце, Ипойшаге и Римасомбате. Им поставлена задача. Ищу связи с Центром».

«Прошу немедленно выбросить все венгерские группы на словацкую базу «Три дуба». Срочно ожидаю Еву».

«Радиостанция имени Кошута совершенно правильно делает, призывая венгерских партизан двигаться в центр страны. Эти призывы необходимо повторять чаще. Изготовляемые нами листовки распространяем среди солдат и местного населения».

«С целью увязки взаимодействия с венгерскими группами, подготавливаемыми к переброске, прошу срочно сообщить радиопозывные для установления связи с Погребенко».

15 октября в партизанской школе с быстротой молнии распространился слух о том, что Миклош Хорти выступил по будапештскому радио с заявлением о капитуляции Венгрии. Собравшись группами, все обсуждали эту неожиданную новость. Мы положительно оценили этот факт, хотя нашлись и такие, кто почти раскис и недовольно ворчал: выходит, мы напрасно учились в партизанской школе и никакого боевого задания не получим, так как войска Советской Армии быстро пройдут те 150 километров, которые отделяют их от территории, охваченной Словацким национальным восстанием. Тем товарищам казалось, что войне пришел конец.

Однако вечером того же дня командование сообщило нам новые сведения. Венгерский фашист по фамилии Салаши взял власть в свои руки. Советские товарищи спрашивали у нас, кто такой Салаши, но никто из венгров не знал этого.

Вскоре выяснилось, что наше положение нисколько не изменилось.

Радиограммы, получаемые от Шандора Ногради, свидетельствовали о том, что борьба обострилась. Ногради торопил с объединением венгерских групп, так как предполагал, что гитлеровское командование, оккупировав Венгрию, может нанести удар по восставшим.

«Прошу дать указание Величко о подготовке к переходу через венгерскую границу в составе объединенной группировки».

«Четвертый фронт до сих пор не выбросил венгерские группы на словацкую базу. Срочно прошу вашей помощи».

«Дезертиры из хортистской армии в одиночку и группами переходят к нам, заявляя, что они не хотят выполнять приказы Салаши. Солдаты полагают, что Хорти находится в Швейцарии. Они утверждают, что начавшаяся в Будапеште 17 октября всеобщая забастовка продолжается по сей день. По всей стране проходят аресты коммунистов, представителей левых партий и активистов Словацкой народной партии».

Положение изменилось настолько, что было невозможно предугадать, когда именно гитлеровцы нападут на Словакию. Однако долго ждать не пришлось. 19 октября танковая дивизия СС появилась в районе Римасомбата и Йошвы. Всего же на подавление Словацкого национального восстания было брошено восемь немецких дивизий.

Ногради торопил с переброской на базу венгерских групп.

В это время Штаб партизанского движения Украины по распоряжению сверху поручил осуществлять общее командование всеми партизанскими группами в Словакии полковнику Погребенко.

В штабе делалось все возможное для того, чтобы выполнить просьбы, поступавшие от командиров групп, действовавших в тылу врага, однако не все просьбы и не всегда выполнялись из-за отсутствия времени или возможностей. Об этом свидетельствуют радиограммы из Центра.

«12 октября погода была нелетная, в результате чего на аэродроме скопилось большое количество отрядов и групп. В течение трех дней будем посылать по одной группе. Направить их все сразу возможности не имеем. Отряды и группы, находящиеся в тылу противника, все до одного, просят оказать им немедленную помощь, и притом во внушительных размерах. Для Козлова в ночь на 17 октября запланировано два рейса, если позволят погодные условия».

«Чайка-267» получила от Погребенко все необходимые бумаги. По интересующим вас вопросам поддерживайте связь с Погребенко через радиостанцию «Чайки».

«Отвечая на вашу радиограмму номер 18, сообщаю, что Погребенко получил указание в отношении переброски вам находящихся у него венгров 14 октября 1944 года».

«Командиру партизанского отряда Ногради. Учитывая последние события, необходимо усилить работу среди венгерских войск, взаимодействовать со всеми, кто готов бороться против гитлеровцев. Партизанским группам при подходе войск Советской Армии с ними не сливаться, а самостоятельно продвигаться в глубь венгерской территории. Ногради продолжать поддерживать связь с Будапештом. Андреев».

«Ногради. Прошу срочно сообщить более подробно о положении лиц, находящихся у власти, главным образом, в столице. Вышлите нам образцы ваших листовок. Как относятся офицеры к режиму Салаши? Активизируйте боевую деятельность в Трансильвании. Ракоши».

«Ногради. Копии Сланскому, Асмолову. Волянский направил для действий в Венгрии отряды Крчанова и Щукина. Егоров направил отряд Лапшова. Относительно использования Величко переговорите со Сланским и Асмоловым».

20 октября под вечер, когда я уже не думала о том, что мы можем сегодня улететь, за мной в Штаб партизанского движения Украины приехал мотоциклист-посыльный. Меня он разыскал в столовой и передал мне приказ садиться с ним на мотоцикл и ехать на аэродром, так как через час я должна была уже вылететь в Словакию. Полученные в Москве инструкции и радиошифр я постоянно носила с собой в планшетке. Вбежав в свою комнату, я быстро сунула в сумку смену белья и сказала хозяйке:

— Все вещи оставляю вам!

Начальник школы раздобыл мне автомат с несколькими дисками и пистолет. У меня даже не было времени попрощаться с ребятами, да, по правде говоря, и не с кем особенно было прощаться, ведь все мои старые знакомые, за исключением нескольких, давно разъехались.

Когда я приехала на аэродром, пилот уже запустил моторы. Оказалось, что ждали только меня. Кроме меня в самолете было еще два пассажира — немец в советской форме с орденом Красной Звезды на груди и английский офицер с красивым и на удивление маленьким парашютом. Я так устала, что, надев парашют, сразу же прилегла и заснула.

Проснулась я, когда мы пролетали над линией фронта, от лая зениток. Английский офицер сунул мне в руку красивое красное яблоко. Откусив от яблока кусок, я как-то сразу успокоилась и без особого страха стала смотреть в иллюминатор на разрывы зенитных снарядов. Часов в одиннадцать наш самолет спокойно приземлился на аэродроме Три Дуба. Мы сошли на землю. Ночь была тихой. Персонал аэродрома безмятежно спал на лавках, а на единственном в помещении столе стояла бутылка с надписью «Боровичка».

На аэродроме мы сели в военную машину, вел которую молчаливый шофер в словацкой форме.

Мы проехали через несколько городов и сел. Нигде ни огонька. Машина ехала с затемненными фарами, иногда освещая на крутых поворотах стены домов. Дома были все целые. Это меня очень удивило, ведь я так привыкла к развалинам, взорванным мостам и разбитым дорогам. Здесь же, как мне показалось, царили мир и покой. В каких-то селах мы останавливались, и шофер куда-то исчезал. Уже рассвело, когда мы приехали в Банска-Бистрицу. Здесь было много солдат, но почти все они шли либо с кирками, либо с лопатами. Гражданское население эвакуировалось из города. Кое-где виднелись противотанковые ловушки.

Видимо, и здесь нет мира! Я уже по Москве и по Иваново знала: раз идут солдаты с лопатами, значит, враг где-то рядом…

Наша машина остановилась перед штабом восстания. Повсюду — военные, гражданские, советские солдаты и много партизан в кожаных куртках и пальто, но больше всего словацких офицеров. Вооружение самое различное.

Я пошла разыскивать представителя Штаба партизанского движения Украины.

В просторной комнате меня принял словацкий офицер. Я представилась и сказала, что ищу Шандора Ногради. Офицер ответил мне, что он слышал о таком, но не знает, где именно он находится в данный момент. Пообещал разыскать, а пока предложил мне позавтракать, дал книжку с талонами на питание и объяснил, где у них находится штабная столовая.

В столовой завтракали словацкие офицеры, которые как-то странно посмотрели на меня. Они спросили, откуда я. Когда же я рассказала, что ночью прилетела из Киева, они еще больше удивились и спросили:

— И оттуда сюда присылают таких юнцов?

Оказывается, они приняли меня за парня. И не удивительно, так как волосы у меня были коротко подстрижены, одета я была по-мужски, на голове — казацкая кубанка. Откуда им было знать, что в моей полевой сумке рядом с секретными бумагами лежало женское белье.

Меня угостили прозрачной палинкой, от которой приятно пахло хвоей. Я немного выпила, и мне сразу же сделалось тепло.

Офицеры смотрели на меня с улыбкой. Оказалось, что я прилетела не вовремя, так как попасть в Венгрию с каждым днем становится все труднее и труднее: на границе стоят не венгерские, а немецкие солдаты. До сих пор венгры не вмешивались в дела Словацкого национального восстания, но теперь положение изменилось.

«Ну и попала же я в переплет, — решила я про себя. — Ногради с группой находится в Венгрии, а я не могу туда добраться».

Быстро позавтракав, я снова пошла в штаб.

— Ева! Ты как сюда попала?! — вдруг услышала я чей-то голос, когда поднималась по лестнице, и не поверила своим глазам: передо мной стоял мой московский знакомый, немец по национальности.

— Из Киева прилетела, — пробормотала я. — А ты что здесь делаешь?

— Работаю радистом при штабе. Пошли к нам! Правда, к радистам посторонним заходить воспрещено… Ты подожди меня здесь, я быстро закончу!

Я села в прихожей и невольно подумала о том, что мне все же везет: вот встретила Курта. Курт помог мне разобраться во всем. Оказалось, что группа Ногради от Волянского перешла к Величко. Он сразу же посоветовал мне поехать в Дивень, где находился отряд Величко. Там же, по его мнению, должен быть и Ногради. Мне дали машину и сопровождающего.

В Дивень я приехала под вечер. Все село было забито партизанами. Меня послали в здание школы, где в большом зале на нижнем этаже лежали какие-то тюки, покрытые брезентом, а рядом сидел, как ни в чем не бывало, Янош Мольнар. Ну наконец-то хоть кто-то из группы Ногради! Я подбежала к Мольнару.

— Где Ногради? — спросила я его.

— Не знаю. Меня оставили здесь охранять снаряжение, а сами ушли… И вот уже третьи сутки от них ни звука. А тут, как назло, гитлеровцы наступают. Я даже поесть не могу отойти. Но не бросили же они меня, как ты думаешь?

Оглядевшись, я спросила, где располагаются радисты. Среди них я надеялась найти кого-нибудь из знакомых и не ошиблась. Радисты занимали маленький домик в саду. Отыскались двое знакомых радистов. Когда я сказала им, что ищу Ногради, они заулыбались мне, будто новичку.

— Найти его будет нелегко… Может, он у Величко, это неподалеку. Величко ты должна знать: он был у Наумова в отряде. Может, и Ногради уже там.

Я попросила их запросить Величко об этом по радио, но они не смогли выполнить мою просьбу, так как был получен строгий приказ не вести никаких переговоров без разрешения начальства, да и рации были все упакованы, кроме одной, которая работала только на прием.

— У нас сейчас уже не отряд, а целое соединение, а сначала нас было всего пятнадцать человек, — похвастались радисты.

Следуя их совету, я разыскала командира партизанской бригады подполковника Величко. Его штаб располагался в старом замке километрах в шести от Дивеня. В штабе царила обычная суета: сновали взад и вперед посыльные и разведчики, уставшие и злые.

Когда Величко доложили обо мне, он сам вышел мне навстречу.

Я его сразу же узнала. Мне вспомнилась украинская степь, засыпанная снегом. Длинная вереница партизанских повозок. После нескольких дней боев мы наконец-то двигались спокойно, меся ногами грязь со снегом. Я несколько поотстала от своей группы, шла одна и вдруг увидела группу разведчиков. Они были на лошадях и вели за собой несколько запасных лошадей. Я попросила у них одну лошадь. Разведчики ответили, что они могут дать мне даже две, потому что лишние кони их только стесняют.

Я взяла двух лошадей, решив отдать вторую Пиште, который устал не меньше меня.

Взобравшись на одну из лих, я поехала рысью вдоль колонны повозок. На одной из повозок лежала больная девушка. Подъехав к ней, я захотела сказать что-нибудь приятное, чтобы приободрить ее. И тут неожиданно передо мной появился Пишта. Он очень обрадовался и мне, и лошади. Вынув из кармана несколько красных яблок, он протянул их мне со словами:

— Смотри, что я тебе принес!

Одно яблоко я сунула в руку больной.

Рядом с повозкой верхом на лошади ехал краснолицый мужчина, похожий на командира. Посмотрев на меня, он спросил:

— А себе-то вы оставили?

Так я познакомилась с Величко. Он поинтересовался, кто мы такие, и весь тот день провел вместе с нами. Расстались мы друзьями.

— Если нужна будет помощь, приходите ко мне в отряд вместе со своими венграми.

С тех пор я с ним не встречалась, а вот теперь решила обратиться за помощью. Величко принял меня по-дружески. Рассказал историю создания бригады, которая выросла от пятнадцати человек до нескольких тысяч. Словацкий национальный совет оказывал всяческую поддержку советским партизанам. Местное население встречало их радушно. Отряды быстро росли.

Но так было в прошлом, а сейчас гитлеровцы теснят партизан со всех сторон. В штаб бригады поступают тревожные сообщения.

— С юга, со стороны венгерской границы, наступают немцы, — продолжал рассказывать Величко. — На северо-востоке, в районе Понрад-Игло, сосредоточиваются две гитлеровские дивизии… Если придется отходить, уйдем в горы, а оттуда снова свалимся врагам как снег на голову, как когда-то на Украине. Если не найдете своего Ногради, останетесь с нами. Не бродить же вам одной по белу свету.

В душе я была согласна с Величко, но мне хотелось обязательно разыскать Ногради. При одной мысли о нем я крепче прижимала к себе полевую сумку, где у меня лежали шифр и письмо для Ногради.

Величко обещал мне помочь в поисках Ногради. Я пошла в соседнюю комнату, чтобы почистить свой автомат.

Пока я занималась чисткой, в комнату вошла элегантно одетая женщина, похожая на аристократку.

Я взглянула на ее руки и заметила, что ногти у нее накрашены, как будто она только что вышла от маникюрши.

— Как она сюда попала? — спросила я у одной из советских партизанок.

— Это сама графиня, — засмеялась в ответ девушка.

— И что она здесь делает?

— Партизанит.

С Величко я встретилась за ужином. Должна заметить, что опасности нисколько не повлияли на аппетит партизан.

Величко громогласно представил меня всем собравшимся в столовой и заявил, что я его гостья. После этого каждый из присутствующих захотел что-нибудь сказать мне, пошутить.

— Скажите, вы, наверное, с пеленок в партизанах?

В их глазах я была шестнадцатилетней девчонкой.

За ужином партизаны немного выпили. Хотя я протестовала и говорила, что не пью, мне все равно налили.

Затем Величко сообщил, что мы должны попрощаться с графиней, добровольно вызвавшейся сопровождать раненых в Киев.

— С аэродрома. «Три дуба», — шепнул мне словак, сидевший рядом со мной, — вывозят на самолетах раненых и семьи руководителей восстания.

Я устала, а тут еще от вина у меня разболелась голова, поэтому я вышла из столовой, где, по сути дела, ужин давался в мою честь, и, войдя в другую комнату, спросила у часового, где здесь можно отдохнуть. Он показал мне на широкую двуспальную кровать. Поставив свой автомат в угол, я сняла шинель и, положив полевую сумку под подушку, а ремешок от нее намотав на руку, легла и заснула глубоким сном.

Когда я утром открыла глаза, то увидела возле кровати часового.

— Командир меня поставил сюда и приказал, как только вы проснетесь, сразу же разрядить пистолет, который лежит у вас под подушкой.

«Ну и ну», — подумала я.

Позже мне рассказали, что я, уйдя с вечера и укладываясь спать, положила под подушку заряженный пистолет. Все это видел часовой. Он доложил обо всем Величко:

— Вновь прибывшая партизанка легла спать, зарядив пистолет и заявив, что застрелит каждого, кто к ней подойдет. Мне кажется, товарищ командир, что она пьяна.

Так ко мне был приставлен персональный часовой, который всю ночь следил за тем, чтобы, проснувшись, я не открыла стрельбы.

Утром меня позвал к себе начальник разведки, чтобы поговорить со мной.

Он сообщил мне, что партизанам, по-видимому, не удастся удержать здесь фронт и они отойдут в горы. Хорошо, если бы и я пошла с ними, а не искала Ногради, который рано или поздно тоже уйдет в горы. В отделе у него уже есть одна разведчица, которая великолепно действует: она не раз ходила в тыл к немцам и всегда возвращалась оттуда с ценными сведениями. Работа у меня будет интересной: всегда идти впереди войск, ходить в тыл к немцам и к венграм.

Однако я стояла на своем: мне нужно разыскать Шандора Ногради.

Видя, что переубедить меня не удалось, начальник разведки ушел, и я осталась одна в приемной Величко.

«Что же мне теперь делать?» — печально подумала я и на всякий случай решила проверить документы в полевой сумке. Там все было на месте. Вот только автомата не оказалось. И тут я вдруг ни с того ни с сего разрыдалась. Вокруг меня собрались люди, а я плакала и причитала:

— Отпустите меня отсюда! Отпустите! Я должна найти Ногради! Отдайте мне мой автомат!

Величко доложили, что его гостья рыдает. Он позвал меня в кабинет, но я и там продолжала плакать. Вошла графиня и начала меня утешать.

— Хорошо, не плачь. Так и быть, отпустим тебя. Правда, она может уйти? — обратилась графиня к Величко.

Величко вызвал к себе адъютанта и при мне приказал ему:

— Пришлите ко мне надежного словацкого офицера, который хорошо знает эти места. Дайте ему машину, и пусть он возит мою гостью до тех пор, пока не найдет Ногради. Оружие ей верните немедленно!

Через несколько минут я уже сидела в открытой спортивной машине. Моим сопровождающим оказался высокий симпатичный офицер-словак. Он был не ахти как любезен со мной, но выбора у меня не было.

Мы выбрались на шоссе и, проехав с километр, остановились. Оказалось, что в машине что-то сломалось, и офицер начал ее чинить. Прошел час, второй, третий, а наша красная машина все не заводилась. Мне казалось, что она так никогда и не заведется. Я решила голосовать, чтобы уехать на другой машине. К нам приближалась легковушка. Я видела еще издалека, что все места в ней заняты, а на багажной сетке полно вещей, и все же подняла руку. Когда машина проехала мимо меня, так и не остановившись, я разглядела, что в ней сидел Ногради. Я побежала следом и громко закричала. Меня услышали, остановили машину. Из нее вылезли Хозе, Ногради, Мольнар. Узнав меня, они крепко пожали мне руку.

— Ну наконец-то ты прилетела! — нараспев проговорил по-венгерски Хозе. — Ты — заблудший ребенок!

Меня посадили в машину, и мы покатили в Жойом.

Выяснилось, что на этой машине они ехали из Дивеня в Жойом, куда в результате наступления гитлеровцев переместилась группа Ногради.

Ногради внимательно прочитал письмо, которое я ему передала.

— Со многим мы уже опоздали, — проговорил он с раздражением. — К сожалению, создать сильную венгерскую группу до сих пор так и не удалось. Поскольку гитлеровцы наступают, все словацкие части перешли к обороне. А ведь именно сейчас, как никогда, важно перебросить в Венгрию мощные партизанские отряды, которые были бы способны расчленить силы гитлеровцев и вдохновить на борьбу венгров… Необходимо немедленно перебросить эти группы, тогда и мы можем быть готовыми к переходу на территорию Венгрии. Правда, сейчас сделать это будет нелегко.

Хозе срочно передал в Центр радиограммы, в коротких перерывах между работой упрекая меня за то, что я не захватила с собой запасных ламп.

Радиопередачи мы закончили поздно ночью. Откуда-то издалека доносился артиллерийский грохот. Ногради приказал к утру быть готовыми к переезду в Банска-Бистрицу, откуда можно поддерживать непосредственную связь с командованием словацких партизан.

В Банска-Бистрице Ференц Келети обеспечил нас очень хорошим жильем: мы жили на центральной площади возле филиала ликерного завода Брауна. Во дворе в огромных бочках хранилась знаменитая словацкая боровичка, которой насквозь пропах весь дом. Однако здесь было вдоволь не только напитков, но и хорошей венгерской еды. К нам постоянно приходили местные венгры, прослышавшие о том, что Шандор Ногради формирует здесь партизанский отряд.

23 октября в городе царило спокойствие, хотя уже явственно слышалась артиллерийская канонада. Магазины и лавки еще торговали. Мы с Таней ходили по городу, с завистью рассматривая красивые женские вещи, выставленные в витринах. Когда мы вернулись в свое расположение, нам приказали немедленно связаться с Киевом. Связь была неустойчивой, и мы попросили Ференца Келети подыскать нам какой-нибудь домик на окраине города, где мы могли бы избавиться от помех.

Ференц Келети отвез нас на окраину и показал новый трехэтажный дом. Он хорошо знал привратницу этого дома и попросил ее устроить нас в какой-нибудь квартире, где мы могли бы спокойно работать.

— Я вам могу дать не одну, а несколько квартир, так как многие жители сбежали из города — боятся прихода немцев, — объяснила нам привратница.

Мы расположились в трехкомнатной квартире на третьем этаже. Все в ней было перевернуто вверх дном. При виде этого беспорядка нас охватила тоска.

Отсюда нам удалось установить связь с Киевом, и мы проработали несколько часов.

Когда же мы вернулись в свое расположение, то повстречали там двух новых товарищей, только что прилетевших из Киева. Одного из них звали Андрашем Тёмпе, а другого Шандором Куримски.

Мы обрадовались их приезду, особенно Хозе, который, как выяснилось, знал Андраша Тёмпе еще по войне в Испании в 1936 году.

Пока мы разговаривали, пришел Шандор Ногради.

— Целых полдня я провел в штабе восстания, — рассказал он, — лично разговаривал с руководителями восстания Швермой, Карелом Бацилеком и Яном Голианом. Мы решили срочно организовать партизанскую группу и направить ее в горы. Армия и партизаны сделают все возможное, чтобы закрепить Банска-Бистрицу. Партизанское командование отдало приказ всем партизанским отрядам и группам зайти в тыл врага и оттуда наносить по нему удары.

Ференцу Келети было приказано достать необходимую одежду, оружие и боеприпасы для шестидесяти человек, Хозе — немедленно запросить у Центра разрешение на перемещение венгерского отряда в район Шальготарьяна.

Ногради побеседовал с прибывшими товарищами, затем вызвал к себе меня и сказал:

— Будьте добры, сходите к Хозе и скажите, чтобы он передал в Центр, что Шандор Куримски и Андраш Тёмпе из-за невозможности попасть в настоящий момент в Будапешт останутся временно у меня. Связной, направленный в Будапешт, уже не сможет вернуться обратно, так как обстановка резко изменилась.

Так я узнала, что эти два товарища с нашей помощью намеревались попасть в Будапешт, где должны были организовать работу по сплочению антифашистских сил.

Центр ответил согласием, и Тёмпе с Куримски остались у нас.

Ференц Келети достал новые автоматы, обмундирование и продовольствие. Все это мы разделили между собой. Кроме того, ему удалось где-то раздобыть одну легковую и две грузовые машины.

К 25 октября город почти опустел. Накануне закрылись магазины и лавки. Часть населения сбежала, другая часть заперлась в своих квартирах. Солдаты — кто на машинах, кто пешком — покидали город. Противник находился так близко, что были слышны автоматные очереди. Несмотря на это, настроение у нас было неплохое, так как мы чувствовали, что начинается что-то новое.

В путь тронулись под вечер, разместившись на двух грузовиках и в легковушке. Хозяин ликерного завода каждому из нас вручил по бутылке боровички.

В нашей группе кроме меня и Тани были еще две женщины: жена Ференца Келети, беременная на седьмом месяце, и жена разведчика Барборяка. Все мы уговаривали Келетине остаться в городе, но она не захотела расставаться с мужем.

Ехали по направлению к Высоким Татрам, так как Словацкий национальный совет принял решение о перемещении штаба восстания в Доновали.

Дорога, ведущая на Старе-Гори, была забита машинами, конными повозками, пешими солдатами, партизанами и местными жителями, идущими с большими узлами.

Вперед продвигались медленно. Местами приходилось подолгу ждать, так как объехать такое скопление людей и машин было просто невозможно.

Тогда мы решили продолжить свой путь пешком. В Старе-Гори мы встретились с работниками штаба партизанской бригады Егорова. Все разместились в двухкомнатном доме.

Здесь к нам присоединились капитан Евгений Лапшов и старший лейтенант Сергей Рахманов, с которыми Ногради познакомился чуть раньше. Так наша группа пополнилась двумя опытными офицерами-партизанами. Вот ядро нашей партизанской группы, направляющейся в Венгрию:

Шандор Ногради — командир партизанской группы,

Евгений Лапшов — заместитель командира группы,

Шандор Куримски — заместитель по политчасти,

Андраш Тёмпе — начальник штаба группы,

Сергей Рахманов — начальник разведки,

Хозе Сандоваль — начальник радиосвязи,

Бела Пап — разведчик,

Лайош Керекеш — разведчик,

Таня Самсоненко — радистка,

Ева Кардош — радистка.

Товарищ Ногради поставил перед нами новую задачу: вырваться из кольца окружения и как можно быстрее прорваться в район Шальготарьяна с тем, чтобы приступить там к организационной работе, которую, по сути дела, должны были выполнить небольшие партизанские группы, выброшенные раньше нас.

 

Домой

Утром 27 октября мы выехали из Старе-Гори по направлению к Турецу. Здесь наша группа разделилась на две части, одну из которых возглавил Ференц Келети.

Дорога шла под гору. От развилки группы пошли разными дорогами.

Добравшись до Туреца, мы оказались в Низких Татрах. Здесь собралось много солдат, партизан, гражданских.

По дороге Ногради встретился со Швермой, а затем с подполковником Асмоловым.

Асмолов объяснил нам сложившееся положение:

— Кадровые военные не могут осуществлять руководство армией, точно такое же положение сложилось и во Второй чехословацкой бригаде. Возможно, удастся переформировать их в небольшие подразделения, собрать вместе в горах и направить в восточные районы. Партизанские отряды находятся в горах в неплохих местах, но пока между ними нет никакой связи.

Шверма предложил нам остаться с ним. Сам же он оставался с партизанами. Однако это противоречило нашей цели, и мы двинулись дальше в юго-западном направлении.

Над дорогой, по которой мы ехали, время от времени появлялись немецкие самолеты-разведчики. Они обстреливали колонны из пулеметов, и тогда все бросались кто куда. Невольно вспомнилось, как гитлеровцы бомбили нас на Украине.

Из Туреца мы пешим порядком направились в сторону Доновалей.

На шоссе творилось нечто невероятное: кругом ни души, зато повсюду — брошенные машины, повозки, груженные продуктами и снаряжением. Несколько повозок лежали на боку, и из них высыпались на землю сахар и рис. Повсюду валялось брошенное оружие, а возле одной из повозок — новые солдатские ботинки, которые можно было подобрать.

После обеда гитлеровские минометчики обстреливали дорогу. Мы остановились у подножия горы, на которую нам было приказано подняться. Начали подъем. Он оказался нелегким, тем более что пришлось нести три тяжелые рации и питание к ним. Когда мы поднялись на 1200 метров, неожиданно пошел дождь. Все промокли до нитки, однако продолжали карабкаться наверх до тех пор, пока не взобрались на вершину. Темнело, мы сильно устали. Сели передохнуть. Из долины доносился рокот танков. Немцы из минометов обстреливали лес. Завернувшись в плащ-палатки, мы улеглись спать. Я уснула, прислонившись спиной к стволу дерева.

Рано утром меня разбудил Шандор Куримски. Открыв глаза, я увидела, что идет снег с дождем, а я лежу в небольшой лужице. От холода меня била мелкая дрожь.

Ногради идти было еще труднее: ему уже тогда было пятьдесят лет. Перевалив через вершину, мы начали спускаться, но это было еще труднее, чем подниматься в гору. Склон зарос густым лесом, и пробираться через него было невероятно трудно. Я то и дело спотыкалась и падала. Насквозь промокшая одежда затрудняла движения. Временами казалось, что дальше я и шагу сделать не смогу.

Вскоре лес стал редеть, и мы вышли к Доновалям. Навстречу нам стали попадаться солдаты и гражданские.

— Кто такие? Куда идете?

— А куда нам идти? Что нам осталось делать?

Много людей бесцельно бродили по лесу.

«Сколько их? — думала я. — Сорок человек? Пятьдесят? Или, быть может, несколько тысяч? Что с ними станет?» Я не понимала, почему они бродят в одиночку или небольшими группами, ведь, участвуя в партизанских рейдах по Украине, я твердо усвоила, что отрыв от отряда, как правило, означает для отставших верную гибель.

Из уст в уста передавались самые различные слухи:

— Наши оставили Доновали… Штаб эвакуировался… В Дёмберхеде идут бои…

Многие из бродящих по горам людей присоединялись к нам, но лишь немногие из них задерживались у нас.

Так к нам присоединился Йожедо Хёнинг, который позднее, 28 декабря 1944 года, пал смертью храбрых в районе Шальготарьяна.

Мы советовали бродящим по горам людям не бросать оружия и переходить к партизанам. Однако остановить людскую лавину, которая растеклась по горам, было невозможно.

Те, кто присоединялся к нам, полагали, что у нас им будет безопаснее. Однако, к сожалению, жилье, регулярное питание и безопасность не могли им обеспечить и мы. Жизнь у нас была далеко не легкой. За это время к нам присоединились сержант Павел Вечора, младший ефрейтор Андрей Кубан, Летко Карой и словак Ян Фридриц. С нами они остались до конца рейда. Однако попадались и такие, кто, немного побыв в нашей группе, вдруг приходил к выводу, что под крышей дома гораздо лучше, чем в холодном, продуваемом ветрами лесу.

По мере возможности мы поддерживали связь с Центром.

Находясь в районе Кисела-Вода, Ногради отправил радиограмму следующего содержания:

«Строкачу и Ракоши. Находимся в районе Кисела-Вода. Отряд состоит из 25 вооруженных венгров и словаков. Командиром отряда назначен Лапшов. В отряде я и двое венгерских коммунистов. Вокруг нас немцы. Пытаемся вырваться из кольца окружения в южном направлении. В лесах бродит большое количество словацких солдат. Пробуем убедить их в том, чтобы они не бросали оружия, а продолжали борьбу. Ногради, Лапшов».

После того как к нам присоединился Хёнинг, он стал нашим проводником. 30 октября мы уже были недалеко от Доновалей. Пройдя по долине, вышли к туристскому домику.

«Наконец-то отдохнем», — подумала я, но ошиблась: отдыхать было негде — весь домик забит какими-то гражданскими.

В двух километрах от долины находилось село, в котором располагалась гитлеровская танковая часть. Можно было не сомневаться в том, что немцы заглянут и в домик, поэтому Ногради завел с гражданскими разговор и порекомендовал им уйти подальше в лес. Однако они, сославшись на усталость, ответили, что останутся здесь, будь что будет.

Наша группа отошла на полкилометра от домика и расположилась на поросшем кустарником склоне холма. Решили дальше не двигаться до тех пор, пока разведчики не выяснят обстановку.

Разведчики вскоре вернулись и доложили, что гитлеровцы движутся по направлению к нам. А через полчаса мы услышали грохот танков, людские крики и стрельбу. Мы заняли круговую оборону, приготовились к бою.

Я полезла в карман, нащупала там коробок спичек, проверила в планшетке шифр. В крайнем случае я должна буду сжечь шифр, чтобы он не попал в руки врага.

Обстановка стала напряженной. Однако гитлеровцы дошли только до опушки леса и остановились метрах в двухстах от нас. Расстреляв в упор охотничий домик, они отошли.

В это время из разведки вернулись Бела Пап и Рахманов, принеся добрую весть. Немецкие танкисты ушли в село, оставив свои машины на дороге без всякой охраны. Дождавшись возвращения двух других наших разведчиков, мы начали спускаться к дороге, сохраняя тишину. Выйдя из леса, мы пошли через кустарник и вскоре увидели черные громады танков. В темноте я даже налетела на танк. Послышался лязг автомата о танковую броню. Пройдя мимо танков, мы спустились в долину, стараясь поскорее уйти от этого места подальше.

В лесу мы увидели еще несколько танков, но уже неисправных. Значит, мы двигались по местам былых боев. Снова начался дождь, не прекращавшийся всю ночь. К утру мы вышли на склон горы, поросшей высокой, в человеческий рост, травой. Пришлось взяться за руки, чтобы не потерять друг друга.

Углубившись в красивый буковый лес, мы остановились передохнуть. Издалека доносилось уханье минометов, но здесь было спокойно. Группа расположилась на отдых, а разведчики Мате Баршонь и Бела Пап ушли на разведку местности. Вернулись они часа через два, принесли сыр и мармелад. Мы были настолько голодны, что сразу же набросились на еду.

Постепенно все понемногу обсохли. Только кожаные куртки Лапшова и Рахманова, промокшие насквозь, никак не высыхали. Кое-кому из партизан удалось сменить одежду, в том числе и мне. Когда мы были еще в Старе-Гори, я присмотрела себе одежду, которая в войну считалась верхом элегантности, — американский свитер и кожаное пальто. Но меня тогда высмеял Рахманов. Теперь же я посмеялась над ним: ведь моя серая солдатская шинель вполне сносно служила мне.

Мы снова двинулись в путь. Я шла за Таней, а за мной шел Винце Хатвани, присоединившийся к нам в Бистрице. До этого он находился в словацком партизанском отряде. Это был высокий худощавый мужчина средних лет. Говорил он мало, но пользовался большим уважением. Меня и Таню он жалел, смотрел на нас как на своих дочерей и по возможности помогал нам. Временами он нес наши рюкзаки, а если мы падали, помогал нам подняться.

По долине двигались гитлеровские моторизованные части. Они обстреливали склоны гор, где, по их предположениям, намечалось скопление партизан, огнем из минометов.

Уставшие и голодные, мы остановились на небольшой отдых в хвойном бору.

— Недалеко река Грон, — сказал Ногради. — Вот переправимся на другой берег, тогда пойдем быстрее. По мнению местных жителей, эта местность окружена гитлеровцами, а дальше нам будут попадаться лишь отдельные вражеские гарнизоны.

Мы остановились лагерем, разбили палатки, установили связь с Киевом.

«Через Андреева Ракоши. Находимся в кольце окружения в районе Моштенция. Разведываем переправу через Грон. Связи с другими отрядами не имеем. Временно к приему самолета не готовы. Сообщите место нахождения отряда Козлова. Ногради».

Остановившись на отдых, мы выслали разведывательные группы во всех направлениях. Вернувшись, они доложили, что километрах в двух от нас, в селе, находится тыловая часть гитлеровцев.

Было решено остаться здесь до тех пор, пока разведчики не отыщут переправу через Грон. Разводить костры и шуметь строжайше запрещалось.

А дождь, как назло, пошел снова. Наши палатки не спасали нас, но еще хуже было то, что мы не имели продуктов. Наше настроение ухудшалось от беспокойного поведения примкнувших к нам солдат и партизан. Как только разведчики возвращались с задания, они сразу же обступали их, стараясь узнать новости, так сказать, из первых рук, да еще до того, как об этом будет доложено командиру.

Ногради решил укрепить дисциплину в группе. Он и Куримски лично побеседовали с каждым партизаном, разъяснили им, что тот, кто не верит в успех или считает для себя слишком трудным служить в отряде, может его покинуть. Несколько маловеров вообще были изгнаны из отряда. Разведчикам же было строго-настрого приказано сообщать о результатах разведки только командиру или его заместителям. Заместителем начальника разведки был назначен Бела Пап.

Однажды разведчики пригнали в лагерь двух волов. Одного сразу же пристрелили. Так у нас появилось мясо, которое мы разделили поровну между всеми. Мясо появилось, а вот ни хлеба, ни соли не было. Но мы так изголодались, что не обращали на это внимания. Разрезав мясо на небольшие кусочки, жарили его на углях и ели.

Однажды утром я проснулась и, открыв глаза, сказала: «Какой густой туман!» Таня объяснила мне, что никакого тумана нет и в помине. Тогда я испугалась. Спросила других ребят, и оказалось, что одни видели туман, а другие — нет. Спустя несколько часов это прошло.

Таня, как студентка-медичка, объяснила, что наше зрение резко ухудшилось из-за недостатка соли и витаминов. После этого случая мы стали жевать сосновые почки.

Приближалось 7 Ноября — годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. Накануне мы получили из Центра следующую радиограмму:

«Ногради. По случаю 27-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции сердечно поздравляем венгров, желаем боевых успехов в борьбе против гитлеровских захватчиков. 6 ноября 1944 года. Строкач, Андреев».

А спустя двое суток мы получили другую радиограмму, в которой наш связной Коссовский сообщал нам о том, что Центр с трудом прослушивает наши передачи.

11 ноября мы радировали в Центр о том, что часть радиоаппаратуры мы были вынуждены зарыть в землю и теперь работаем на РПО, источники питания сели, да и сами условия не позволяют нам поддерживать регулярную связь.

В течение двух суток мы находились возле Лучатина, где вели разведку переправы через Грон. Наши разведчики доложили, что все мосты через Грон охраняются гитлеровцами. Река вздулась от сильных осенних дождей, и о том, чтобы перейти ее вброд, не могло быть и речи. Но мы познакомились с тремя словаками, которые пообещали нам помочь. Они знали бревенчатый мост, о существовании которого гитлеровцам не было известно. Мост находился примерно в полукилометре от села, и мы решили переправиться на другой берег по нему.

10 ноября спустились в долину. Ярко светила луна. Шел редкий снежок. В долине мы вышли на дорогу и по ней дошли до домика лесничего, где нас ожидали проводники-словаки.

Выслали вперед разведчиков. В полукилометре за ними шел Шандор Ногради, затем — мы, радисты, и все остальные.

Едва мы приблизились к шоссе, как послышалось гудение машины. Пришлось остановиться. Из окон ближайшего дома кто-то просигналил светом. Минут через двадцать сигналы прекратились, а из крайнего дома донеслось громкое пение.

Нам предстояло перейти через полотно железной дороги. Пересекли его и вскоре вышли к реке. Импровизированный мост состоял, по сути дела, из двух бревен, с одной стороны которых было прикреплено нечто похожее на перила. Бревна были скользкими, и пришлось через мост ползти на четвереньках. Глубоко внизу шумел Грон. Если бы кто-нибудь сорвался вниз, спасти его было бы невозможно. Спокойно вздохнули мы только тогда, когда очутились на другом берегу реки.

И снова начался подъем на гору. Вскоре мы набрели на бревенчатый дом. Там и передохнули, расположившись на соломе. А затем — снова в путь, к родной Венгрии.

10 ноября. День заранее запланированной встречи с группой Ференца Келети. Как там они? Что с ними?

Сам Ференц Келети вспоминает об этом так:

«В селе Туреце мы встретились с советскими партизанами.

Это был район Высоких Татр. Выше, куда нам следовало подняться, шел снег. Узнав, кто я такой, командир советского партизанского отряда пригласил меня в палатку на командирскую рекогносцировку. Собрались офицеры, человек восемь. Майор Гречкий, если я правильно запомнил фамилию, познакомил собравшихся с обстановкой в районах, охваченных Словацким национальным восстанием, и нашими задачами. Особый упор он сделал на новую партизанскую тактику. Наше положение майор определил реально, однако перспективы на ближайшее будущее были обрисованы им как обнадеживающие, что очень воодушевило всех нас.

Ночью двинулись в путь. Идя по горной тропе, мы догнали какой-то советский партизанский отряд, командиру которого пришлось долго объяснять, кто мы такие и куда следуем. Мы хорошо понимали, что они действуют строго по заранее разработанному плану, поэтому нам пришлось уступить им эту тропу, а самим свернуть на более узкую, идти по которой было значительно труднее.

На рассвете гитлеровцы обстреляли из минометов село, в котором мы остановились. Здесь мы потеряли несколько своих товарищей: Имре Куна и его младшего брата Ференца, Дьёрдя Нейвирта, Барборяка и других. Из этого нам пришлось сделать соответствующий вывод: впредь следует быть более осторожными.

Выслав вперед разведчиков, мы продолжали двигаться дальше в горы. Шли уже по снегу, окутанные туманом. Ночевали прямо под открытым небом. И без того скудные запасы сыра и мармелада (другого у нас ничего уже не было) делили на крохотные порции, так как на пополнение запасов в ближайшее время рассчитывать не приходилось. Мы понимали, что стойко должны выдержать все трудности — ведь нас ждала родина! В этих условиях очень выросло значение политико-агитационной работы, проводить которую приходилось уже не ежедневно, а почти ежечасно. В один из вечеров мы занялись неприятным для нас делом: с болью в сердце сожгли свои партизанские удостоверения, так как в случае, если бы нас захватили, наличие их в карманах означало бы для нас верную смерть.

Густой снег и туман сильно затрудняли наше продвижение. Чем выше поднимались, тем холоднее становилось. Хотя мы днем и ночью находились под открытым небом, никто из нас не заболел, даже насморка не было. Вскоре мы встретили советского партизана, который привел нас к своим. Оказалось, что мы находимся в районе, контролируемом партизанами.

Оружия у нас до сих пор на всех не хватало. Те, у кого были советские автоматы, являлись, так сказать, нашей основной ударной силой. К нашему удивлению, советские партизаны предложили нам присоединиться к ним, чтобы совместными усилиями прорвать кольцо немецкого окружения. Если же мы этого сделать никак не можем, тогда они просят отдать им наше оружие. Поскольку нам из Центра было приказано двигаться в Венгрию, мы решили поделиться с советскими товарищами оружием, считая, что нам Центр еще успеет его перебросить.

Прощаясь, мы по-братски пожали друг другу руки. Наша и без того немногочисленная группа стала еще меньше (несколько товарищей перешли к русским), да и оружия поубавилось. Впереди у нас еще двое суток пути, и тогда мы будем у цели. Жалко только, что наши надежды на получение оружия не оправдались.

Эти двое суток всех нас основательно вымотали. Ребята, правда, молчали, но по их лицам было заметно, что каждому из них хотелось задать командиру вопрос: «Мы опоздали выйти в указанное нам место ровно на неделю. Что с нами будет, если вторая часть нашего отряда не дождалась нас и ушла?» Мы шли по совершенно незнакомой местности. Других партизанских групп здесь не было. С местным населением мы в контакт не входили.

В конце концов нужно было принимать какое-то определенное решение. Партизанская борьба тоже имеет свои законы. И горе тому, кто их переступит! Рисковать можно и нужно, но только в том случае, если есть надежда на выход. Без этого не может быть победы. Однако полагаться на волю слепого случая и рисковать жизнью двадцати людей равносильно пустому трюкачеству. Поэтому я, как командир, принял решение группой или поодиночке присоединиться к первому попавшемуся партизанскому отряду. А позже перед нами, возможно, поставят новое задание, выполняя которое мы продолжим борьбу за свободу нашего народа, против фашистских захватчиков».

 

Мы переходим венгерскую границу

Наша группа двигалась к югу. Прошли населенные пункты: Лехотка, Поники, Поницка-Гута. Затем устроили себе пятидневный отдых, готовясь к самому главному.

Гитлеровцы проезжали эти села на больших грузовиках, но не останавливались. Мы же расположились на хуторах, где нас сердечно принимали местные жители.

Ногради отдал мне и Винце Хатвани приказ объехать близлежащие хутора и запастись продуктами. Мы условились, что Винце Хатвани — он хорошо говорит по-словацки — будет выдавать себя за дезертира, а я буду играть роль его сына. Будем рассказывать, что мы оба скрываемся в лесах и хотим запастись продуктами на неделю вперед.

На хуторах нас принимали хорошо и, давая продукты, не скупились. Мы же, зайдя в какой-нибудь дом, старались не нарушать партизанского правила: долго без страховки со стороны в доме не оставались.

В одном дворе, когда мы туда зашли, как раз закололи свинью. Собралось много народу. Хозяин завел нас в дом, усадил за стол, уставленный закусками и выпивкой. Пришлось согласиться отобедать. Посреди обеда мы услышали шум едущей машины. Мы с Винце переглянулись и, как ни в чем не бывало, продолжали есть. Мимо дома проехало несколько автомашин. Я сильно забеспокоилась, как бы кто из гостей не донес и из-за нас не попало бы хозяину. Заметив наше беспокойство хозяин сказал нам:

— Ешьте, пейте и ни о чем не беспокойтесь! Все будет в порядке! Да и чего вам бояться, когда вы не парень, а девушка. Таких больших глаз, как у вас, у парней не бывает.

Мы хотели было идти, но хозяин задержал нас, хотя уже начало темнеть. Он набил мой вещмешок кровяной колбасой, а карманы — орехами и сахаром. Более того, пригласил меня приехать к нему после войны, сказав, что у него растут три сына.

К своим мы вернулись поздно вечером. Они уже беспокоились, так как разведчики сообщили о том, что немецкие танки разъезжают по хуторам.

Наша группа увеличилась на три человека: вместе с нами на землю Венгрии ступили присоединившиеся к нам Рубцов, Мельник и Бондарь.

15 ноября нам удалось связаться по радио с Киевом, но они нас практически не слышали. У меня за плечами была рация «Белка», но она питалась от ручного генератора, который вышел из строя. Рацией можно было воспользоваться, если подключить ее к электросети. На хуторе близ Лехотки был свет, и Хозе подготовил рацию к работе.

Он поймал Киев и вел передачу, когда в комнату неожиданно вошел хозяин дома. Увидев, что горит свет, он выключил его, и этого оказалось достаточно, чтобы наш слабенький трансформатор перегорел, и передача прервалась. Мы все страшно разозлились, но делать было нечего, тем более что сами нарушили партизанское правило — не выставили часового к двери комнаты, из которой велась радиопередача.

Хозе решил перемотать трансформатор, но времени для этого у него не было.

Когда радиосвязь с Центром прервалась, Погребенко через уполномоченного по партизанскому движению при штабе 2-го Украинского фронта получил следующую радиограмму:

«Командиру партизанского объединения имени Сталина, действующего в районе Банска-Бистрицы. В двадцати километрах юго-восточнее вас находится партизанская группа Ногради. 15 ноября с ней прервалась радиосвязь. Начните поиски группы Ногради».

Двигались мы преимущественно по ночам, так как фронт был близко и движение стало более интенсивным.

Когда стемнело, мы двинулись к железнодорожной линии. Километра четыре шли по шоссе, а затем были вынуждены спуститься к речушке, которая оказалась настолько широкой и глубокой, что перейти ее вброд было невозможно. Километра четыре шли вдоль реки, пока не увидели узенький мостик, правда с перилами.

Переход через мостик контролировал Бела Пап. Переходили по одному. И вдруг Пап увидел, что движение застопорилось. Оказалось, что посреди мостика остановился молодой словак пулеметчик.

— Почему остановился? — спросил его Пап.

— Так устал, что не могу дальше сделать и шагу.

Пап пригрозил словаку тем, что если тот немедленно не пойдет дальше, то его просто-напросто столкнут в воду. Угроза помогла, и словак перешел мостик.

Однако задержка имела последствия: когда оставшиеся восемь человек перешли на другой берег реки, ночная темень уже поглотила тех, кто прошел до них. Им кричали, свистели, но безрезультатно.

Посовещались. Пожилой венгр и два молодых словака сказали, что решили остаться здесь, поскольку они из этих мест. Так партизаны остались впятером: Бела Пап, Нойман, молодой русский солдат, пулеметчик-словак и пожилой гражданский, тоже словак.

Ночью решили не идти, а вернуться в село, чтобы утром с помощью карты разобраться, куда могла направиться часть группы.

Остановились в крайнем доме и тут же узнали, куда они ушли. Утром двинулись догонять и догнали через три дня под Калиново.

А мы, идя впереди, перешли мостик и пошли по пахоте. Настроение у всех было скверное из-за того, что потеряли своих. Когда подошли к шоссе, по которому густо шли машины, освещая фарами дорогу, Ногради сказал:

— Вижу, ребята, вы сильно устали, а нам сейчас, как никогда, нужно быть внимательными и осторожными. Еще не поздно, если кто передумал, может остаться здесь.

Но таких не нашлось.

Километрах в двух от железнодорожной станции мы натолкнулись на цыганский табор.

Оказалось, что цыгане давно наблюдают за нами и по ошибке приняли нас сначала за полицейских, которых очень боятся, потому что те жестоко обращаются с ними.

Они угощали нас, но мы отказались, видя, что им и самим мало.

Цыгане были плохо одеты, все худые. И все же они каждому из нас сунули по куску хлеба и сала. Вожак табора дал нам провожатого, который объяснил нам, куда идти, где можно укрыться, где можно найти соседний цыганский табор — там нам тоже помогут.

Мы приблизились к железной дороге, по которой шло оживленное движение. Станция была хорошо освещена. Недалеко было и до моста. Быстро перебежав через полотно дороги, мы бросились вверх по тропке в кусты.

К утру вышли к узкой полоске леса. Остановились передохнуть, а застряли на весь день, так как по шоссе беспрерывно шли машины, а в поле работали крестьяне. Мы лежали в снегу и не шевелились.

Дальше к югу пошли только вечером. Шли всю ночь. Идти было очень трудно всем, даже мне, привыкшей к большим переходам.

Однако я взяла себя в руки и шла. В полночь у меня начались галлюцинации; мне несколько раз казалось, что я вижу село. Я убыстряла шаги, но впереди был только грязный снег. Когда же я окончательно выбилась из сил, действительно показалось большое село. Мы находились недалеко от Калиново.

Мы постучались в крайний дом, попросили провести нас к сельскому судье. Тот подтвердил сведения, которые принесли наши разведчики: в радиусе пятнадцати километров гитлеровцев не было.

Судья устроил нас на постой в большой дом, приказал зарезать барашка и открыть продлавку, чтобы мы могли купить еды. Правда, денег у нас не было, но Лапшов вместо денег выдал справку, поставив на ней печать. Я не удержалась и взяла себе женские чулки. Их я в сумке донесла до Дебрецена, а потом подарила Тане.

Оказавшись в доме, указанном нам судьей, мы застелили пол соломой и, не раздеваясь, легли спать, выставив у дома и у околицы села часовых. Хотя я смертельно устала, уснуть сразу не смогла. Зажгла свечу и начала писать в купленном блокноте. Я писала о том, как жду Пишту и как рада, что скоро окажусь в Венгрии, куда так давно стремилась.

Я заметила, что не спит и Таня. Мы разговорились. Таня думала о своей матери, которую очень любила и которая в свою очередь заботилась о ней и даже не возражала, когда узнала, что Таня уходит в партизаны.

— Знаешь, я себя здесь чувствую очень одинокой, — со вздохом призналась Таня. — Хорошо еще, что Хозе с нами. Я еще ни разу в жизни не влюблялась. Тебе легче: у тебя есть муж.

Утром мы проснулись невыспавшимися, тогда как остальные были веселы и бодры. Более того, они даже посмеялись над нами, особенно Лапшов, который ухаживал за Таней, хотя она и не принимала его ухаживаний.

Судья на следующий день организовал нам починку обуви. Сапожник как-то хитро посмотрел на нас, а затем не без иронии сказал:

— Ну, венгры, теперь вы, наверное, видите, что мы, словаки, не такие уж плохие люди и даже можем быть хорошими друзьями.

Мы начали говорить о яде национализма и классовой борьбе, но сапожник перебил нас словами:

— Прежде мы были плохими, а теперь станем хорошими друзьями.

Хозе тем временем перемотал трансформатор. Мы надеялись, что рация заработает, но для этого нужно было электричество, а его пока не было.

Ногради простудился и чувствовал себя очень плохо. Рахманов и Лапшов нашли в двух километрах от Калиново хорошо обставленный домик лесничего. Было решено, что Ногради, Шандор Куримски, Андраш Тёмпе, Бела Пап, Вечора и Мольнар останутся с ним в долине, а остальные во главе с Лапшовым пойдут к венгерской границе.

Надеясь, что рация заработает, Ногради подготовил такую радиограмму:

«Андрееву и Ракоши. Нахожусь в квадрате… Группа движется на юг. Я заболел и остаюсь здесь на несколько дней. Вместе со мной останутся Тёмпе, Мольнар, Куримски, Пап и Вечора. На территорию Венгрии вступим вместе с группой. Ногради».

К сожалению, эту радиограмму нам так и не удалось передать в Центр, так как трансформатор не работал и после перемотки.

21 ноября вышли из района Калиново к югу. Последовал долгий переход, и 26 ноября мы уже были на хуторе, расположенном между Оремлази и Турке-Поле. Мы находились недалеко от старой границы, точнее, от реки Ипель. Переправившись через нее, мы оказались в районе Шальготарьяна.

Здесь нас и догнал Ногради со своими людьми. Он еще не выздоровел полностью, однако чувствовал себя значительно лучше. Но тут у Тани поднялась высокая температура. Пришлось два дня просидеть в одном селе, жители которого хорошо приняли нас. Но вечером 27 ноября у Ногради и Тани температура подскочила еще выше. Идти им было нельзя. Тогда решили, что Ногради и Таня пробудут дня два на хуторе неподалеку от Турке-Поле. Вместе с ними останутся Андраш Тёмпе и Янош Мольнар.

Утром мы двинулись дальше по направлению к мельнице, где нас уже ждали.

Мы шли вдоль речушки Брезово. Шли бодро, так как чувствовали себя в безопасности. На мельнице нас радушно встретили хозяйка и две ее дочки. Мы по-домашнему расположились в трех просторных комнатах, а хозяева снабдили нас всем необходимым. Ребята же, особенно Лапшов и Рахманов, принялись ухаживать за хозяйскими дочерьми.

Здесь мы намеревались дождаться Ногради, а тем временем нашим разведчикам предстояло найти переправу через Ипель.

Каково же было наше удивление, когда на следующий день утром Ногради, Тёмпе, Таня и Мольнар, смертельно уставшие и больные, появились на мельнице.

Из дневника, который вел Андраш Тёмпе, узнаем следующее:

«…27 ноября. Оба больных крепко уснули, приняв перед этим сульфидин и аспирин. Вокруг тишина, хозяева добродушны. Мысленно мы уже в Венгрии, строим планы, согласно которым мы пусть в последний момент, но добьемся успехов и тем самым хоть немного уменьшим страдания венгерского народа.

Примерно в полдень узнаем от жителей, что в трех километрах в Оремлазово находятся 500 гитлеровцев, а по шоссе, ведущему на Модри-Камень, движутся 8 танков и 20 грузовиков с солдатами противника.

Мольнар тем временем разыскал немного юго-восточнее хорошо замаскированный домишко, в который мы и намерены переселиться на рассвете. Вечером у Ногради и Тани снова жар. В девять вечера и мы, и наши хозяева уже легли спать. Часов в одиннадцать я проснулся оттого, что кто-то светил фонариком нам в окошко. Я насторожился. Минут через пять опять посветили. Сон у меня как рукой сняло. Я заметил, как хозяин встал и пошел к двери. Все это показалось мне подозрительным. Я как бы случайно проснулся и взглянул на часы, посветив себе спичкой. Хозяин попросил меня задуть спичку, так как под окнами бродят двое неизвестных. Тут проснулся и Ногради, а вслед за ним — Таня и Мольнар. Все молча начали одеваться. Хозяин вышел. Предварительно мы с ним договорились, что если он заметит что-нибудь опасное, то начнет громко говорить. Я подошел к окошку и через минуту услышал, что старик заговорил громко. И тут же раздался выстрел: видимо, старика уложили наповал. Спустя полминуты под окном разорвалась ручная граната. Стреляли по боковой стенке дома.

Ногради распахнул окошко и отскочил: начнут ли по нему стрелять? Мольнар стоял у двери. Ногради и Таня выпрыгнули в окно, пробежали по двору и перелезли через изгородь. Вслед за ними бросились и мы. От изгороди по нас стреляли. Видимо, неизвестные не знали, в какой именно комнате мы находились. Мы бежали по ровному месту, освещенные ярким лунным светом. Огонь вели я и Таня, так как автоматы Ногради и Мольнара заело. Через несколько минут оказались уже вне поля видимости. Сориентировались и пошли на юго-восток к лесу; в семь утра вышли к мельнице, где находились наши. С нами были Бондарь, Баршонь и один партизан из отряда Козлова, которых мы встретили прежде, чем выйти к мельнице».

В нескольких километрах от мельницы в селе Луго-Брезно находилась партизанская группа Хвостикова, уже давно контролировавшая здесь всю округу.

В первый же день мы нанесли визит командиру. Партизаны отнеслись к нам с недоверием, потому что ничего не знали о нас.

Однако доверие было восстановлено после того, как мы обменялись воспоминаниями о партизанской жизни и упомянули общих знакомых. По указанию товарища Ногради вместе с Лапшовым к Хвостикову пошла и я, чтобы уговорить его встретиться с нашим командиром. Он согласился, но лично установил место и время встречи. В ней приняли участие Ногради, Тёмпе и Куримски. Возле дома, где она должна была произойти, был выставлен усиленный дозор. Ногради попросил Хвостикова по рации сообщить в Центр о положении нашей группы. Переговоры закончились. Было решено, что обе группы будут действовать самостоятельно до получения указаний из Центра.

От партизан мы узнали, что в селе, в доме учителя, находятся три разведчика с рацией. Ногради послал меня и Куримски к ним с просьбой разрешить нам по их рации связаться с Киевом. Разведчики на это не согласились, но пообещали сообщить о нас в Центр.

Позже мы узнали, что они свое обещание выполнили.

Время нас торопило. Части Советской Армии могли опередить нас, а мы не хотели опаздывать.

Бела Пап с Летко и Хёнингом отправились на разведку в район Алшо-Стрегово. Где-то неподалеку имелся мост. К селу Бела пришел со стороны леса. С горы осмотрел местность. Сверху было хорошо видно, что в селе имеется казарма, а мост не разрушен. Это старая венгерская граница.

— Бела, осторожно! Дальше не ходи, там немцы! — вдруг предупредил Папа Хёнинг.

Бела и сам уже увидел, что к нему приближаются пограничники. Один из них снял с плеча винтовку. Бела попросил Летко и Хёнинга остановиться и подождать, а сам направился к пограничникам, чтобы поговорить с ними.

Пограничников было трое. Приблизившись к ним метров на пятьдесят, Бела сделал знак, чтобы они не стреляли, а затем спросил их:

— Вас что, только трое?

— Да, только трое, — ответил старший пограничного наряда.

— Немцы здесь есть?

Пограничники не ответили.

Бела объяснил им, что он и его друзья — венгерские партизаны, и начал уговаривать пограничников перейти к нам, но они ответили, что переходить им теперь нет никакого резона, так как скоро война и без того закончится. Один пограничник был из Кашши, двое других — из Эгерпастора. Вынув литровую бутылку вина, пограничники начали угощать партизан, рассказывая, что на участке Балашшадьярмат — Лошонц партизаны недавно организовали несколько серьезных взрывов.

— А вы не доложите начальству о том, что встретились с партизанами? — спросил их Пап.

Пограничники ответили, что не доложат. Бела и сам понимал, что они умолчат о встрече с нами, ведь в противном случае их могут привлечь к ответственности за то, что они не уничтожили партизан.

Хёнинг боялся, как бы немцы не прочесали лес и не отрезали им пути возвращения к группе.

Бела предложил продолжать разведку. Они вошли в крайний дом села. Летко и Хёнинг страховали его, оставшись на улице.

— Немцы здесь есть? — спросил Бела у хозяина.

— Есть, — ответил тот.

— Где они?

— В соседнем доме.

Партизаны покинули дом и, проходя через сад, видели, как в соседнем дворе немцы седлали лошадей.

Ночь разведчики провели на хуторе, а утром продолжили разведку переправы, после чего вернулись на мельницу. От мельничихи узнали, что неподалеку от Ипойтарноца имеется мост, который никем не охраняется. Решили разведать и его.

Нелегко было прощаться с гостеприимной мельничихой и ее дочерьми.

Попутно зашли на хутор Мнацко, хозяева которого угостили нас жареным поросенком.

К Ипойтарноцу подошли через Алшо-Стрегов. Тут мы увидели, что по шоссе движется механизированная гитлеровская часть. Мост действительно не охранялся, а железную дорогу охраняли венгры и немцы.

Бела Пап, Лапшов и Баршонь перешли через мост и железнодорожное полотно, а затем и через границу и остановились на хуторе Матьяша, где выяснили, как лучше двигаться в район Шальготарьяна.

Часов в семь утра 1 декабря двинулись к венгерской границе и мы. Перед пограничной полосой остановились на хуторе, где хозяева покормили нас и сказали, что мы спокойно можем идти через лес, так как патрулируется пограничниками он очень редко. С хутора мы шли до шоссе по пахоте, потом остановились, так как увидели идущие по дороге машины. Залегли прямо в грязь, лишь бы нас не заметили. Снова пошли. Разведчики вели нас спокойно и уверенно. Мы быстро пересекли шоссе и вышли на болотистое место. С моста увидели крайние дома села, услышали крики и собачий лай. На железнодорожной станции визгливо свистел паровоз.

Спокойно преодолели последнее препятствие — железнодорожную насыпь, остановились, чтобы немного передохнуть. Мы находились уже в Венгрии. От волнения все потеряли дар речи. Я стояла, погрузившись в свои мысли, и вдруг почувствовала, как кто-то обнял меня. Это была Таня. По русскому обычаю она расцеловала меня в обе щеки и спросила:

— Ты рада, Ева? — Потом грустно вздохнула и добавила: — Вот ты уже и дома!

Вслед за ней шутливо заговорил Вечора:

— И мы теперь венграми стали, верно?

Все заулыбались. Напряжение незаметно прошло.

«Да, вот я и дома… После двадцати лет разлуки», — подумала я.

 

Приключение в Саплонце

Уже давно у нас за спиной остались Надьбанья, Сатмарнемети и Надькарой, а приказа, как действовать дальше, все нет и нет. Оказавшись в Нирбаторе, я узнал, что штаб фронта уже прибыл в Марамарошсигет, и мы снова начали просить майора отпустить нас туда. Он с большим трудом, но согласился.

Мы решили, что пойдем через лес и выйдем к Саплонцу. В этом случае мы могли отыскать место нашей выброски, а заодно поблагодарить дядюшку Брейку, который стал нашим верным другом. От него я хотел узнать адрес судьи из Саплонца, чтобы поблагодарить и его за то, что в тяжелые для нас дни он помогал нам. Хотелось разыскать на плато могилу советских солдат, погибших геройской смертью в бою против жандармов.

Населенный пункт Биксад насчитывал в то время четыре-пять тысяч жителей. С Сатмарнемети его связывала железнодорожная ветка. Когда-то здесь находились золотые рудники, а неподалеку от села били известные лечебные источники.

Странно было свободно ходить по тем местам, где несколько недель назад из-за каждого куста нас подстерегала смертельная опасность. Жандармы, гитлеровские и венгерские войска исчезли отсюда, словно испарились.

До сих пор мы по-настоящему не знали, какое влияние оказывали на местное население, хотя сами и не вели активных боевых действий. Слухи сильно преувеличивали наши силы и возможности. В селах и городах много говорили о партизанах, которых сбросили с самолета на парашютах. Все меры, которые принимали жандармы, их частые облавы лишь убедили население в том, что в горах действительно действуют партизаны. Местные жители видели в нас представителей советских войск, симпатизировали нам.

В Акнаслатине мы стали гостями шахтеров с соляных копей. Они с любовью встретили нас и рассказали, что всегда с вниманием следили за нами и переживали за нас.

Это были организованные горняки, в их числе находились и коммунисты. Мы спросили горняков, почему они сами не ушли в горы и не искали связи с нами.

— Хотеть-то мы этого хотели, — отвечали они с некоторым смущением, — но, откровенно говоря, побаивались, поскольку сами находились под неусыпным надзором жандармерии. Особенно не развернешься. А вот теперь мы встретились с вами.

Спустя несколько дней я заболел, поднялась высокая температура. Под мышками образовались нарывы, так что я не мог даже поднять руки. В каждом селе я спрашивал, нет ли там врача, но они все сбежали. Я уже решил сам финкой вскрыть болезненные нарывы, так как никто из ребят не брался за это, боясь заражения крови.

У меня оставалась надежда, что в большом селе Саплонц на берегу Тисы я все же найду врача.

На горном плато нам удалось разыскать могилу советских солдат, она находилась возле большого орехового куста. Вместо памятника на могиле лежал большой камень. Видимо, потому, что я сам в тот момент был нездоров, меня охватили невеселые мысли. Где теперь мои пропавшие боевые друзья?

Рекаи, чувствуя мое настроение, ни на шаг не отходил от меня.

Вскоре мы вышли на луг, на котором всегда пас своих барашков дядюшка Брейку, однако старика не нашли.

«Может, он спустился в село», — подумал я. Мы решили идти в Саплонц.

Когда шли по главной улице села, на нас с удивлением смотрели люди. Я спросил у какого-то мужчины, где живет судья. Он показал мне, куда идти.

— А врач в селе у вас есть? — поинтересовался я.

— Нет и не было никогда, но вот за Тисой в селе доктор есть.

Мне очень хотелось встретиться с судьей, но сначала я все же решил, добраться до врача, что жил на другом берегу Тисы.

— Идите к судье, ребята, — сказал я своим товарищам, которые устали и были голодны, — передайте ему от меня привет и скажите, что, пока он сготовит бараний паприкаш, я вернусь.

Мешков и Фурман сами хорошо знали судью. Возможно, и он их не забыл.

Но Рекаи решил меня одного не отпускать.

— Я пойду с тобой, — заявил он мне.

Мы спустились к берегу Тисы, где стоял маленький паром. Перевозчик, быстро перебирая руками канат, перевез нас на другой берег.

Попросив перевозчика подождать нас, мы направились в село. Это было небольшое село, населенное русинами. Кругом не было ни души. Мы долго барабанили в дверь сельской управы, но нам так никто и не открыл. Мимо прошел молодой парень, он почти враждебно посмотрел на нас.

— Не знаете, есть ли врач в селе? — по-венгерски спросил я его.

— Нет, — коротко ответил он тоже по-венгерски и пошел дальше.

Для большей уверенности я постучался в какой-то дам и задал тот же вопрос. Ответ был отрицательным.

Мы спустились к реке, где перевозчик ждал нас. Когда паром был уже на середине реки, на берегу показались вооруженные люди, что-то кричавшие нам.

— Они велят нам вернуться обратно, — объяснил мне паромщик и остановил паром.

На берегу собрались человек восемь, двое из них — в советской военной форме, вооруженные винтовками с длинными штыками, остальные — в гражданском, с повязками на рукавах и тоже с винтовками. Они энергично махали нам, приказывая вернуться обратно.

У меня не было желания возвращаться, и я приказал паромщику тянуть дальше. Он подчинился, но довольно неохотно. Однако тут прогремели два выстрела, и пули пролетели у нас над головами. Паромщик сразу же остановился, а затем начал тянуть паром в обратном направлении.

Когда до берега оставалось метров двадцать пять, нам приказали поднять руки вверх.

Как только паром пристал к берегу, нас окружили. Теперь я мог лучше разглядеть людей. Здесь были два совсем молоденьких советских солдата и несколько гражданских. Руководил гражданскими мужчина лет сорока.

Мы утешали себя тем, что здесь присутствуют два советских солдата, и полагали, что нас ведут к какому-нибудь советскому командиру, которому мы сразу же: все объясним. Однако сначала нас завели в здание, управы и посадили в пустой комнате, приставив двух часовых.

Оставшись вдвоем, мы с Рекаи разговорились о том, что наши сейчас, наверное, уже обедают, так как время перевалило за полдень. Однако охранники-русины прикрикнули на нас, чтобы мы не разговаривали. Пришлось замолчать.

Спустя примерно час пришел русинский начальник и повел нас в какой-то дом, где оказалось полно вооруженных мужчин. Я обратил внимание на советского сержанта, который только что закончил бриться. На нас с и бросил подозрительный взгляд: видимо, русинский начальник уже сказал ему о задержанных.

— Вот они, белые партизаны, которых мы схватили. Они целую неделю занимаются бандитизмом вокруг села, но уж сейчас-то им виселицы не избежать, — сказал русин сержанту. — Разрешите прикончить их?..

Тут меня охватил гнев и, схватив одной рукой русина за грудки, я закричал:

— Ты чего чушь несешь, негодяй?!

В грудь и в спину мне уткнулись пять винтовок и два штыка. Сержант удивленно посмотрел на меня.

Я заговорил с сержантом по-русски и потребовал, чтобы он выпроводил русинов из комнаты, так как то, о чем я ему собираюсь рассказать, является военной тайной.

Сержант явно колебался, а русин смотрел на меня с откровенной ненавистью.

— Мы партизаны-десантники, — начал я объяснять сержанту, — и действуем по приказу Штаба партизанского движения Украины. Сейчас же мы направляемся в Марамарошсигет, в штаб 4-го Украинского фронта, где должны явиться к полковнику Погребенко. Наши товарищи находятся в Саплонце, мы же хотели разыскать здесь врача. — Я показал свою подмышку.

Сержант молчал, не зная, кому верить. Тогда я потребовал, чтобы он отправил меня к кому-нибудь из офицеров.

Примерно через час сержант пришел в сопровождении советского политработника, правда без знаков различия.

Я все рассказал политработнику о себе и своих товарищах, и он тотчас же ушел куда-то. А часа через полтора под конвоем привели к нам и остальных наших товарищей. Настроение у них было хуже некуда.

Выяснилось, что русины буквально атаковали дом судьи, а потом схватили их всех и привели сюда.

— И то хорошо, что хоть вместе будем, — попробовал я их утешить. — А нас русины чуть не повесили…

До утра мы проспали в комнате под охраной, а затем нас под конвоем проводили на станцию и посадили в поезд. Сержант и политработник ехали вместе с нами. Привезли нас в большое село, а затем отвели в дом, где, по-видимому, располагался советский штаб.

— Пусть войдет командир! — по-русски крикнул кто-то из соседней комнаты, дверь в которую была настежь распахнута.

Русинский начальник вскочил и сунулся было в дверь, но его остановили словами:

— Да не вы! Пусть войдет командир партизан!

Русин покраснел и вернулся обратно.

Когда я вошел, из-за стола вышел молодой лейтенант в форме войск НКВД и предложил мне сесть. Я начал ему рассказывать о себе, но он перебил меня, сказав, что все уже знает. Видимо, сержант еще накануне доложил ему о нас, а лейтенант в свою очередь все проверил.

Потом лейтенант позвал к себе в комнату русинского начальника и судью и сказал им:

— Немедленно устройте на постой этих партизан и обеспечьте их всем необходимым. Расположите каждого в отдельном доме, организуйте им баню. Выполняйте!

Русин и судья выслушали лейтенанта, вытянувшись по стойке «смирно».

Улыбнувшись мне, лейтенант спросил:

— Когда вы намерены двинуться в Марамарошсигет?

— Завтра, — ответил я.

— Утром обеспечьте партизан транспортом! Выделите для них пять повозок, на которых они отправятся в Марамарошсигет, — отдал лейтенант распоряжение судье.

— Нам хватит и трех повозок, — заметил я.

— Пусть будет пять! Поезжайте с комфортом.

Русинский начальник и судья не знали, куда им бежать в первую очередь.

Через каких-нибудь полчаса всех нас расселили по лучшим домам, приготовили вкусный завтрак, а хозяйки спешно кипятили воду, чтобы мы могли помыться.

Как только нас разместили, я заговорил о враче. Мои хозяева ответили, что в селе есть только ветеринар.

«Для меня и ветеринар будет хорош», — решил я и вместе с Рекаи отправился его разыскивать.

Нашли мы его скоро. Ветеринар оказался венгром. Сначала он наотрез отказался помочь мне, потому что у него не было антибиотиков. Однако я настоял на своем. Смочив нарывы йодом, он мигом вскрыл их, после чего я сразу же почувствовал облегчение.

Когда раны были перевязаны, я спросил ветеринара, сколько должен ему, а он с улыбкой ответил, что еще ни разу в жизни не получал гонорар непосредственно от своих пациентов.

Когда мы вернулись в дом, в котором нас разместили, сержант и политработник сказали мне, что сегодня в нашу честь будет дан пир, для которого только что закололи свинью. Не забыли они и о напитках. Мы с радостью приняли их предложение и действительно провели хороший вечер. Сержант где-то разыскал фотографа, и мы все вместе сфотографировались на память.

На следующее утро повозки ждали нас у ворот. Проводы были теплыми. Опечалило нас только то, что фотографии оказались слишком большими и нам негде было хранить их. Спустя час мы, отдохнувшие и веселые, ехали по дороге в Марамарошсигет…

Прибыв в Марамарошсигет, мы разыскали советскую военную комендатуру, где нам сказали, что штаб фронта за это время передислоцировался в Хуст и мы, если будем торопиться, возможно, догоним его. В комендатуре мы с радостью узнали, что три наших товарища Яни Полар, Дьёрдь Орос и раненый Яни Ач находились здесь, в Марамарошсигете. Ача лечили в советском госпитале. Они с нетерпением ждали нас, потому что совсем ничего не знали о том, как окончился тот бой.

Нам они рассказали, что тогда долго бродили по лесу, а потом решили идти в Марамарошсигет, где жил отец Ороса, у которого они и скрывались до прихода советских войск.

Как только Марамарошсигет освободили советские части, Полар и Орос сразу же отправились искать нас, но поиски не увенчались успехом…

После встречи с ребятами направились в Хуст, где от военного коменданта узнали, что штаб тем временем переместился в Мункач. Военный комендант порекомендовал нам подождать в городе до тех пор, пока он не получит точных сведений о нахождении штаба.

Хуст показался нам симпатичным небольшим городком, и мы остались в нем. Остановились в пустом доме, похожем на виллу, расположенном недалеко от комендатуры. Решили выйти на разведку местности. Сначала мы попали на рынок, где можно было купить все, что угодно. К сожалению, у нас были только доллары. После долгих уговоров местный аптекарь обменял нам пять долларов, и мы смогли купить всего, чего хотели.

Если мне не изменяет память, в этом городе мы провели пять мирных дней. Ребята наши здесь быстро освоились, а кое-кто даже успел завести знакомства с красивыми местными девушками.

На четвертый день меня вызвали в комендатуру и сказали, что из штаба получен приказ направить нас в Мункач.

Я не без труда собрал своих подчиненных, и мы явились в комендатуру, где нас ожидал майор в кожаной куртке, который должен был сопровождать нас. Майор ехал на мотоцикле первым, а следом за ним на военном грузовике ехали мы. Теперь мы были уверены, что все у нас пойдет как надо. Жаль было только, что нам так и не удалось увидеть судью из Саплонца, который тоже был бы рад повидаться со своими старыми друзьями-партизанами.

 

В Шальготарьянском угольном бассейне

Наконец-то мы были близки к своей цели — к Шальготарьянскому угольному бассейну, куда так стремились.

Иногда, разговаривая между собой, мы сетовали на то, что все время куда-то идем или едем вместо того, чтобы сражаться против врагов, которые окружают нас. И так ли важно, где их бить: тут или там?

Однако Шандор Ногради твердо шел к цели. Он был убежден, что горняки обязательно помогут нам. Его нисколько не пугало, что в Венгрии свирепствует нилашистский террор.

Проведя предварительную разведку, Бела Пап и Мате Баршонь привели нас в Хойяпусту, где молодая симпатичная женщина впустила нас в дом. На столе уже стоял ужин.

Ребята не спускали глаз с красивой хозяйки. Ужин был в самом разгаре, когда появился хозяин, сбежавший ранее с фронта. Поняв, кто мы такие, он зарезал овечку, чтобы было чем накормить нас и завтра.

На этом хуторе мы сначала намеревались остаться на несколько дней, чтобы немного передохнуть, но на следующий день вечером наши дозорные доложили, что в сторону хутора направляются два грузовика с гитлеровцами.

Мы быстро ушли в лес и оттуда стали наблюдать за хутором. Гитлеровцы обыскали все дома и, никого не найдя, удалились.

Следующую передышку мы сделали в Багойпусте. Баршонь и Пап неплохо подготовились к нашему приходу. Барьяк, хозяин хутора, производил впечатление порядочного человека. Был у него сын, высокий и стройный парень. Отец говорил только по-словацки, сын немного и по-венгерски.

Хозяева пригласили нас в дом, хорошо накормили, а затем повели на место, где мы могли спокойно расположиться. Это были два хорошо замаскированных бункера, находившиеся метрах в ста пятидесяти от опушки леса. В этих бункерах семья Барьяка до нас скрывала нескольких советских летчиков, самолет которых гитлеровцы сбили. Здесь же хранились и запасы продовольствия.

Рано утром нас разбудил Барьяк-младший. Вместе с женой он принес нам целое ведро гуляша и корзину хлеба. Меня удивила смелость молодых людей, ведь с шоссе их вполне могли увидеть гитлеровцы. С 10 по 14 декабря мы жили здесь. По вечерам у Барьяков собирались родственники из соседних хуторов. Барьяк-старший хотя и был богачом, но любил свой народ и охотно помогал патриотам.

Ногради еще раньше знал Барьяка, потому он и привел нас сюда.

Здесь наша группа начала активно действовать, и немалая заслуга в этом принадлежала Барьяку.

Мате Баршонь и Бела Пап отправились на разведку в район Шальготарьяна, а Лапшов и Хатвани собирались в Мучень. Ногради, хорошо знавший эти места, лично довел вторую пару до опушки леса, откуда уже было видно село. Прежде чем расстаться с ними, он рассказал, где что находится.

Ногради еще в начале октября установил связь с национальным комитетом в Лошонце. Потом эта связь прервалась, и ее нужно было восстановить. Сделать это оказалось трудно, потому что полиция и жандармерия постоянно охотились за дезертирами, число которых не переставало расти.

Барьяк-старший согласился отнести письмо Ногради в Лошонц и передать членам национального комитета.

Находясь еще в Багойпусте, мы почувствовали, что, несмотря на нилашистский террор, в народе зреют силы сопротивления. Как только жители разнесли весть о нашем появлении, к нам стали поступать любопытные сведения. Так, например, стало известно, что венгерский батальон в Мучени отказался идти в бой и изъявил желание перейти на нашу сторону.

В своем письме мы предложили венгерским солдатам присоединиться к нам, а если они на это не пойдут, уйти в лес, не давать гитлеровцам распоряжаться собой.

Командир батальона, полковник, выбрал второй вариант, но для нас и это было равнозначно успеху.

Между тем наши разведчики неподалеку от Каранчбереня встретили лесничего Тежера, который предложил нам расположиться в охотничьем замке графа Легради. Сам граф сбежал, и замок пустовал.

— У вас умеют по-настоящему принимать партизан! — воскликнул Лапшов, прищелкнув языком.

— Ребята, осторожнее, не разбейте здесь чего-нибудь: после войны мы организуем в этом замке дом отдыха для партизан и будем приезжать сюда на лето отдыхать, — заметил Шани Куримски.

Однако тогда мы пришли в те края отнюдь не для отдыха.

Еще в период Словацкого национального восстания в районе Шальготарьяна оживилась партизанская деятельность. Штаб жандармерии и органы государственной безопасности принимали все меры, чтобы воспрепятствовать распространению восстания на венгерскую территорию.

Однако вопреки этому и в самом Шальготарьяне, и в его окрестностях, на шахтах и в деревнях, возникали небольшие партизанские группы, которые действовали самостоятельно и наносили заметный ущерб оккупантам.

Первым крупным событием в их деятельности был подрыв гитлеровского воинского эшелона 20 сентября 1944 года.

Почти одновременно с этим, 17 октября 1944 года, местные власти издали распоряжение «О запрещении всякой охоты», ссылаясь на то, что местность наводнена партизанами, которые нападают на охотников.

И действительно, появившись в этом районе, мы обнаружили несколько партизанских групп, которые хотели установить с нами связь, чтобы скоординировать свои боевые действия с нашими.

Все эти группы действовали разрозненно, на свой страх и риск, так как в силу местных условий, усиленной полицейской слежки и отсутствия технических средств связи не имели никаких контактов ни между собой, ни с советскими войсками.

К числу героических эпизодов народной борьбы следует отнести и подвиг, совершенный шахтерами в Каранчберени. 23 ноября 1944 года 300 шахтеров не только отказались повиноваться властям и администрации, но и восстали против них. Захватив оружие, они спустились в старую шахту, где начали подготовку к будущим боям. Руководил ими Янош Моноштори. К ним присоединились 22 венгерских солдата во главе с Агаштоном Палом.

Когда же жандармы и солдаты начали выкуривать смельчаков из шахты слезоточивыми газами, они, разбившись на группы, были вынуждены выйти на-гора́, но не все. Оставшиеся в шахте пять человек с оружием в руках позднее вырвались из шахты. Некоторое время они скрывались в горах, а потом присоединились к нашей группе.

Во время своего пребывания в Каранчберени нам пришлось много поработать: необходимо было установить связь с местным населением, организовать снабжение отряда, численность которого быстро росла, продовольствием.

Хозе и Таня пытались починить рацию. Им это в какой-то мере удалось, и они смогли принимать радиопередачи мощных радиостанций, и среди них радиостанции имени Кошута.

На следующий день после нашего прибытия в этот район разведчики сообщили радостное известие: члены национального комитета Лошонца согласились установить с нами контакты.

Председателем комитета был доктор Янош Глеск, его заместителем — Йожеф Ходоши. Оказалось, что комитет, состоявший из 24 членов, склонил на свою сторону жителей города и настроил их против нилашистов и гитлеровцев. В городе то и дело проходили стачки и акты саботажа.

Председатель передал нам 15 тысяч пенгё, извинившись, что не смог за столь короткий срок собрать большей суммы. Однако он тут же передал нам медикаменты, бинты, продовольствие и кое-что из одежды. Прощаясь с Ногради, руководители комитета пообещали вести агитационную работу среди солдат гарнизона с целью склонить их на свою сторону.

В тот же день Янош Мольнар и Рахманов отправились на разведку и на поиски нового места для нашего отряда. Вернулись они на следующий день, сообщив, что встретили группу партизан, которой командовал Дюла Бандур.

Товарищ Ногради послал Бандуру записку с предложением присоединиться к нашему отряду и получил следующий ответ:

«Уважаемый боевой друг и командир!

С большевистским приветом

С радостью принимаю твое предложение. Однако, поскольку у меня имеются реальные возможности для увеличения своей группы и приобретения нового вооружения, решил на несколько дней задержаться.

Бандур».

Часть группы Бандура прибыла к нам 17 декабря. Вместе с ними пришли и 25 русских военнопленных, которые сбежали из гитлеровского лагеря и присоединились к Бандуру.

Командир партизанской группы Дюла Бандур, опытный коммунист-подпольщик, по профессии был горняком. Он принимал активное участие еще в событиях 1919 года. В его группе находились два старых коммуниста — шахтер Янош Бенош и Ласло Боднар. Были у него и молодые люди. Таким образом, его группа росла как бы по семейному принципу: вслед за отцами в группу вступали их сыновья и другие родственники.

Дюла Бандур объяснил нам положение в Шальготарьяне, где рабочие саботировали или уходили в горы, ожидая там прихода советских войск, доставали оружие и патроны. Парни из Казара захватили у немцев более ста винтовок и много патронов. Из 280 человек, которые получили призывные повестки, на призывной пункт явилось только шестеро, остальные бежали в горы. Четверых из них арестовали.

Эти известия были восприняты нами с радостью, так как они свидетельствовали о том, что и в Венгрии разгорается огонь партизанской борьбы.

— Каким бы террором нас ни душили, — заметил Куримски, — Венгерская коммунистическая партия жива и ведет борьбу!

Вслед за группой Дюлы Бандура к нам изъявили желание присоединиться группы лесничего Кальмана Ковача и шахтера Барны Балажа. Поскольку мы уже не могли разместить всех партизан на нашей вилле, было решено, что присоединившиеся останутся на своих местах. Затем к нам присоединилась группа патриотов, насчитывавшая 60 человек, из Гембершида, которой было дано задание вредить гитлеровцам в своем районе.

В самом замке располагались штаб и около шестидесяти партизан.

Хозе делал все возможное, чтобы установить радиосвязь с Центром. Она была необходима еще и потому, что порой наши разведчики располагали сведениями, которые могли заинтересовать наступающие части Советской Армии.

Наши разведчики, как ни старались, никак не могли достать батареи питания для рации.

Однажды Янош Бенош пришел с вестью, что в селе Чаконьфалва есть электричество и он даже договорился с верным человеком о том, что наши радисты смогут провести сеанс радиосвязи с Центром из его дома, хотя через несколько домов от него расположились на постой гитлеровские танкисты.

Хозе, Таня Самсоненко, Янош Мольнар, трое разведчиков и четверо советских партизан, переодевшись в гитлеровскую форму, захватив две рации, ночью огородами подошли к дому. Хозе и Таня вошли в дом, остальные охраняли их снаружи.

Почти четыре часа беспрерывно старались Хозе и Таня установить связь с Центром, но это им так и не удалось.

Вернулись они огорченные. Правда, возвращаясь, они случайно натолкнулись на гитлеровскую линию связи и вырезали метров пятнадцать провода, утешая себя тем, что теперь и у фашистов не будет связи.

Между тем к нам поступали сведения о том, что гитлеровцы начали отступление к Шальготарьяну.

Фронт приближался. Это подтверждалось кроме всего прочего еще и тем, что жандармерия активизировала свою деятельность в борьбе против партизан. 18 декабря в район Шомошкёуйфалу и Шаторош прибыли около шестидесяти карателей, в задачу которых входило, опираясь на полицию и жандармерию, уничтожить в районе партизан. Каратели приказали лесничему Кальману Ковачу быть их проводником, так как лучше его никто не знал тех мест. Ковач незамедлительно известил нас о готовящейся облаве. Мы же решили перебраться из виллы, которая не являлась надежным укрытием, на хутор Абрончошпуста.

Ночью 19 декабря 1944 года партизаны тихо покинули лесной домик и направились на хутор, расположенный между селами Моноса и Ченчеке. Весь хутор насчитывал шесть — восемь домов, стоявших неподалеку от леса. Однако этот хутор был облюбован нами не только из-за своего удобного местоположения, но и потому, что его жители еще до нас помогали дезертирам, партизанам и поддерживали связь с патриотами, снабжая их важной разведывательной информацией.

Днем мы располагались в лесу, потому что на хутор могли неожиданно нагрянуть гитлеровцы.

Наконец нам все-таки удалось частично исправить рацию — она могла работать только на прием, — но для нас и это было очень важно, так как теперь мы знали, какие события происходят на фронте. Основной нашей задачей в те дни было вести агитационную работу с целью спасти как можно большее количество людей от угона в фашистское рабство. Наши связные получили задание подготовиться к встрече наступающих частей Советской Армии, начать розыски коммунистов, скрывавшихся в подполье, а также всех патриотов, придерживавшихся левых взглядов.

С ростом нашей группы было решено переименовать ее в партизанский отряд, что и было закреплено в приказе от 20 декабря. Помимо этого в нем приводился список командных должностей, а также затрагивались вопросы дисциплины. Вот небольшая выдержка из этого приказа:

«…Принимая во внимание объем деятельности, укрепление и расширение связей с местным населением, увеличение военной мощи, а также численное увеличение за счет присоединившихся к нам партизанских групп, с сегодняшнего дня наша партизанская группа преобразуется в отряд.

В штаб отряда входят: командир отряда подполковник Шандор Ногради, политкомиссар отряда капитан Андраш Тёмпе, офицер штаба капитан Евгений Лапшов, капитан Шандор Куримски, начальник радиосвязи капитан Хозе Сандоваль, начальник разведки старший лейтенант Сергей Рахманов, помощник командира отряда Дюла Бандур. Командиром первой роты назначается лейтенант Винце Рубцов, его заместителем Ласло Боднар. Заместители начальника разведки — Бела Пап и Павел Вечора…»

В ночь под рождество мы организовали праздничный ужин в доме у Паличека. Настроение у всех праздничное. После ужина мы с Таней поспешили к рации. Настроились на волну радиостанции имени Кошута и услышали:

«…В Дебрецене образовано Временное национальное собрание и Временное правительство, в состав которого вошли: генерал-полковник Бела Миклош… Янош Дьендьеши… Янош Вереш… Ференц Такач… Ференц Эрдеи».

Я быстро записала, что успела, и побежала к товарищам. Все были несказанно рады и проговорили почти всю ночь, строя различные планы.

На следующий день многие партизаны разошлись но окрестным деревням, чтобы сообщить местным жителям радостную весть.

Утром 25 декабря Ногради собрал нас всех на склоне горы Моноса и ознакомил с создавшимся положением.

Андраш Тёмпе зачитал приказ по отряду, изданный по этому поводу, и текст присяги на верность Временному правительству, которую мы все тут же торжественно приняли.

А на следующий день в адрес Временного правительства нами была послана следующая телеграмма:

«Дебрецен. Временному правительству Венгрии. Солдаты и офицеры партизанского отряда Ногради, ветераны венгерской освободительной борьбы, с большим воодушевлением восприняли известие об образовании Временного национального правительства Венгрии, а сегодня мы торжественно клянемся в том, что будем до самой смерти верно выполнять все приказы этого правительства, будем продолжать борьбу за освобождение еще оккупированных врагом районов Венгрии до полного его уничтожения. Командир отряда подполковник Шандор Ногради. Политический комиссар отряда капитан Андраш Тёмпе. 25 декабря 1944 года».

26 декабря войска 2-го Украинского фронта освободили Шальготарьян. Мы уже отчетливо слышали артиллерийскую канонаду.

На следующий день вечером Бела Дьёрдь и Арпи Бандур пришли в штаб и сообщили, что в Моносапусту прибыли гитлеровские танки. Ногради разрешил партизанам отдохнуть, так как они шли через лес и очень устали. Затем он отдал приказ всем быть готовыми к встрече с противником и назначил пункт сбора. Вокруг хутора была выставлена охрана.

В половине третьего ночи к нам вбежал Бела Новак и сообщил:

— Немцы идут на хутор! Спускаются с горы. Что делать? Открывать огонь?

— Без приказа не стрелять! — распорядился Ногради. — Поднять всех по тревоге!

Через несколько минут все были уже на ногах. В самом доме, где располагался штаб, нас собралось девять человек: Ногради, Тёмпе, Куримски, Лапшов, Рахманов, Сандоваль, Таня, Керени, Варга и я.

Несколько советских солдат, бежавших недавно из немецкого плена, спали в сенях.

Я быстро упаковала рацию и, выглянув в окошко, увидела во дворе гитлеровцев, которые стояли и громко разговаривали. Было их человек десять.

Лапшов предложил открыть по ним внезапный огонь из окон и двери.

Мы так и поступили. Стреляя по гитлеровцам, бросились во двор.

Обогнув дом, я побежала к лесу, на место сбора, не зная, что гитлеровцы как раз оттуда и идут.

Когда я увидела немцев на поляне, то приняла за своих, не сообразив сразу, что их намного больше, чем нас. Бросилась навстречу «своим» и тут вдруг поняла, что это гитлеровцы. Они тоже несколько растерялись, так как не ожидали, что на хуторе есть партизаны.

«Быстрее назад!» — мелькнуло у меня в мозгу, и тут я услышала голос Шандора Куримски:

— Ева, Ева! Назад! Быстрее!

Я побежала к нему.

Шандор стрелял из автомата по немцам, но теперь и они открыли по нас огонь. Несколько немцев даже бросились за мной вдогонку. Несколько пуль просвистело над головой.

— Быстрее к ручью! — крикнул мне Шандор, дав по немцам несколько коротких очередей.

Вскоре у нас кончились патроны, однако гитлеровцы преследовали нас до ручья. Правда, углубиться в лес они не осмелились.

В лесу мы встретились с Ногради, Лапшовым, Рахмановым, Таней и Хозе. Тут же были Керени и Варга. Всего собралось человек пятнадцать, а к утру — уже человек тридцать. Во время перестрелки погибли Арпад Бандур и Йожеф Валашек.

Утром в лесу появились солдаты. Они тянули связь, отрывали окопы. Мы спрятались в лощине. Курить и разговаривать нам строго запрещалось.

Было решено пробиваться через линию фронта к своим. Разбившись на несколько небольших групп, мы пытались пробиться, но безуспешно.

Положение у нас создалось незавидное: кругом враги, холодно, шел снег, продуктов ни у кого не было.

На следующий день, 29 декабря, мы попали под минометный обстрел. Вокруг рвались мины, свистели осколки.

30 декабря минометный обстрел прекратился, только издалека доносились артиллерийский грохот и пулеметное татаканье. Потом послышались чьи-то шаги, короткие автоматные очереди, обрывки разговора.

Ногради послал на разведку Рубцова и одного венгра. Вернувшись, они доложили, что в лесу много солдат в неизвестной им военной форме, которые разговаривают на незнакомом языке.

Ногради приказал захватить «языка». Через полчаса к нему привели даже не одного, а двух румынских солдат.

Среди партизан находился парень, умевший говорить по-румынски. С его помощью мы узнали от «языков», что на этом участке 2-го Украинского фронта вместе с частями Советской Армии действует и румынская дивизия имени Тудора Владимиреску.

Румынские солдаты сказали нам, что о нас они слышали. Им был зачитан приказ, который требовал от них быть осторожными и не стрелять в кого попало, так как в этих лесах находились венгерские и советские партизаны. В случае встречи с ними они должны были немедленно сопроводить нас в указанный румынский штаб.

Румыны вывели нас из района боевых действий и проводили в штаб дивизии, где нас сначала приветствовал младший лейтенант, говоривший по-венгерски, а затем мы были представлены румынскому генерал-майору.

Заняв хутор Абрончошпуста, гитлеровцы выгнали всех жителей из домов во дворы. Двадцатидвухлетнего Пала Сойака они застрелили на месте. От осколка ручной гранаты умерла полуторагодовалая девочка Марика Курти. Дьёрдя Паличека, Мате Круна, Яноша Круга, Мартона Курти и его брата Андраша, Яноша и Андраша Альберта гитлеровцы угнали в рабочую роту, откуда все они при первой же возможности сбежали.

В бою под хутором наш отряд потерял четырнадцать человек, среди них были Арпад Бандур, Йожеф Валашек, Барна Светлик, Шандор Лапин, Дюла Калло и другие.

Местные жители рассказывали, что и сами гитлеровцы понесли большие потери. Они никак не рассчитывали встретить здесь партизан. Вполне возможно, что, не зная, где именно находятся партизаны, они стреляли даже в своих.

На этом, собственно, и кончается история нашей партизанской группы.

На следующий день Ногради и Тёмпе уехали в Дебрецен, чтобы доложить руководителям Венгерской коммунистической партии о проделанной работе. Уезжая, они обещали скоро вернуться за нами.

 

Наконец наши дороги соединились

Из Мункача нас направили в село Жуково, расположенное в восьми километрах от города. Там находился сборный пункт венгерских партизан, вышедших из боев. До села мы добирались пешком. По дороге нам встретилась зеленая карета. Некогда в подобной карете разъезжал управляющий из Уймайора, только ездил он на лошадях серой масти, а с облучка надменно поглядывал кучер в ливрее. Здесь же на козлах сидел Фери Домонкаш, с которым мы учились в Красногорске, а затем вместе воевали на Украине в отряде генерала Наумова.

Фери с такой важностью восседал на козлах, что чуть было не свалился с них на землю. На Украине, как и у нас, больше любили ездить на лошадях, чем ходить пешком. Мы попросили его довезти нас до села, однако он отказался: ему, видите ли, обязательно нужно попасть в Мункач. Словом, Фери ничуть не изменился.

Как мы узнали позже, эта карета была захвачена группой Усты вместе с другими трофеями. Оружие и боеприпасы были отданы советским частям, а карету выклянчил себе Домонкаш.

Придя в село, мы на каждом шагу встречали старых знакомых. Здесь оказались Дюла Уста и Шандор Гамбургер — наши друзья по Красногорску. Мы очень обрадовались этой встрече, восхищались совместными успехами и, чего греха таить, порой не без зависти слушали рассказы друзей об их участии в партизанских действиях. Об их трехмесячной боевой деятельности в донесениях написано немного, но все это очень дорого тем, кто принимал участие в этих операциях.

Вот выдержки из нескольких таких донесений.

«…Венгерскому военному командованию известно, что партизаны не только продолжают вести боевые действия против венгерских и немецких войск, но и агитируют население Закарпатской Украины не вступать в хортистскую армию, а, напротив, поворачивать оружие против венгерских фашистов. С целью блокады опасных районов командование вынуждено отозвать с фронта два стрелковых полка и минометную роту, которые 18 октября 1944 года переброшены в район Дуби, Ивасковичи, Черни-Поток, Крайна-Мартинка, с задачей изолировать их от партизан, помешать им получать продовольствие в перечисленных селах, а также разведать их местонахождение…»

«…Венгерские войска на этом не успокоились и 19 октября 1944 года ночью подожгли населенные пункты Вороск, Крайна-Мартинка и Черни-Поток. Однако партизаны со своих позиций открыли неожиданный огонь по венгерским солдатам, которые в панике отошли в село Зачатье…»

«…20 октября 1944 года в девять часов взвод партизан, расположенный в селе Крайна-Мартинка, вступил в бой с наступавшими венгерскими войсками. Бой продолжался два с половиной часа. Партизанами взято в плен 50 венгерских солдат и офицеров, захвачено 54 винтовки, 8 пулеметов, 5 тысяч патронов и 18 повозок с лошадьми…»

Можно было бы долго перечислять успехи, достигнутые группой Усты. Но еще большее влияние на население и на самого противника оказывала агитационно-пропагандистская деятельность его отряда. Потому не случайно противник изо всех сил старался уничтожить этот отряд, доставивший жандармам генерала Фараго так много неприятностей.

В Жуково я впервые встретился с товарищем Гезой Ревесом, который сказал мне, что Ногради с небольшой группой партизан улетел на выполнение боевого задания в Словакию. А несколько позже в отряд Ногради улетела и Ева. Там они должны были организовать партизанский отряд, которому затем предстояло перейти в Венгрию и действовать в Шальготарьянском угольном бассейне. От Ревеса я узнал и то, что связь с отрядом Ногради прервалась 15 ноября и до сих пор не восстановлена. После вылета Ногради на боевое задание товарищ Ревес возглавил руководство венгерской партизанской школой.

Полученное известие очень меня встревожило, но отнюдь не потому, что Еву послали на выполнение боевого задания. Мы оба были партизанами и, следовательно, выполняли то, что нам приказывали. Беспокоило меня только то, что Ева была в положении и это могло отразиться на ее здоровье.

Я не находил себе места, и даже Рекаи и Маркович никак не могли меня успокоить. Хотя вокруг были друзья, которые так радовались встрече, я чувствовал себя более одиноким, чем в горах Трансильвании. Теперь не нужно было беспокоиться ни о друзьях, ни о самом себе, и потому я углубился в свои невеселые мысли.

Из группы Сёни не вернулся ни один человек. Товарищ Ревес сказал, что, как ему известно, все они погибли. И потому, когда товарищ Ревес однажды сообщил нам, что планируется выброска партизанской группы в Задунайский край, я попросил его зачислить и меня.

Дни тянулись медленно. По указанию Ревеса я подготовил доклад в штаб о действиях нашей группы. О пропавших членах моей группы я до сих пор ничего не знал. Пока в живых числились Банди, Фурман и я.

Мы ждали, что новая группа со дня на день получит боевое задание, как вдруг товарищ Ревес сказал нам, что планы изменились, что группу никуда посылать не будут, так как это чересчур опасно, а потому нет смысла рисковать жизнью оставшихся в живых товарищей. В тот же день он сообщил, что утром отправляется в село Опришовцы под Станиславом, где в пяти группах находятся 200 венгерских партизан, чтобы передать им новые распоряжения. Мне же нужно выехать в Киев в Штаб партизанского движения Украины. До Станислава Ревес предложил мне доехать с ним на советской военной машине.

Я был рад поездке в Киев, так как надеялся там в Штабе партизанского движения Украины узнать что-нибудь о судьбе Евы. В середине декабря мы с Ревесом поехали в Станислав. Товарищ Ревес сидел в кабине рядом с шофером, а мы — в открытом кузове. Как только выехали в горы, страшно замерзли. Холодный ветер пронизывал нас до костей. А одет я был не ахти как тепло.

Наконец-то приехали в Стрый, где я пересел на поезд, идущий в Киев. Переполненные поезда в те дни больше простаивали на станциях, чем находились в пути, так как «зеленая улица» предоставлялась воинским эшелонам, которые везли пополнение и боеприпасы на фронт.

Приехав в Киев, я первым делом направился в Светошино, в партизанскую школу. Школа встретила меня тишиной. Я пошел к начальнику, чтобы доложить о своем прибытии. В здании школы многое изменилось. Войдя в одну из комнат, я увидел Дюлу Раца и Йожефа Костелича. Поздоровавшись, мы разговорились. Я спросил у Дюлы, что он знает о группе Ногради, но он ничего нового не знал. Затем в комнату вошел сержант и сказал, что начальник ждет меня.

Со странным чувством поднимался я по лестнице, направляясь в кабинет товарища Выходца, которому я не мог сообщить ничего хорошего. Да он, видимо, и так уже все знал. Я постучал — и в тот же миг дверь распахнулась. Передо мной стоял товарищ Выходец, широко раскинув руки. Он обнял меня. Несколько секунд мы молчали.

— Нелегкая у нас борьба, очень даже нелегкая! — первым заговорил он. — Многие наши товарищи пали смертью храбрых. И кто знает, сколько еще погибнет, пока закончится война… — Затем он заговорил уже другим, веселым голосом: — Я сказал старшине, чтобы для тебя приготовили баню. Знаешь, по старому русскому обычаю, вернувшись после долгого пути, следует помыться. — Потом он протянул мне пропуск: — Это тебе для входа в офицерскую столовую. Завтра выпишу тебе все положенное, получишь со склада…

Я вспомнил, что партизанам перед заданием и после его выполнения всегда выдают обмундирование и снаряжение. Поблагодарив Выходца, я пошел в комнату Раца, который как раз надевал шинель.

— Мы идем ужинать, — объяснил мне Дюла.

— Я тоже, — сказал я.

— Но мы в офицерской столовой питаемся…

— И я тоже, — тихо заметил я.

На следующий день, приведя себя в порядок и переодевшись в новое обмундирование, я поехал в Киев в Штаб партизанского движения Украины. По улице навстречу мне шел офицер-летчик. Увидев меня, он остановился и уставился на меня так, будто я был не человек, а призрак. Я внимательно посмотрел на летчика. Лицо его показалось мне знакомым, но я никак не мог вспомнить, где видел этого человека.

Подойдя ко мне вплотную, офицер спросил:

— Так ты живой?

— Живой, а что? — удивился я.

— Я увел твою группу…

И тут я вспомнил, где видел его. Этой встрече я был не очень рад, и летчик сразу же это почувствовал. Поговорив минуту, я начал прощаться, сказав, что меня ждут в штабе.

Дойдя до ворот, я оглянулся и увидел, что летчик все еще стоит на месте и смотрит мне вслед.

Покончив с делами, я зашел к радистам, которые поддерживали радиосвязь со всеми партизанскими группами. Еву они все хорошо знали, поскольку она тоже была радисткой. Они очень долго ждали позывных нашей рации, но напрасно. Я спросил радистов о Еве и Ногради. Они показали мне телеграмму, которую получили несколько часов назад от Матиаса Ракоши из Москвы. Он тоже интересовался судьбой группы Ногради.

— Сейчас пошлем ему ответ, что связь с группой Ногради прекратилась месяц назад. Больше мы ничего не знаем, — ответил мне руководитель группы.

После рождества я с четырьмя товарищами возвращался в Мункач. Наш поезд прибыл в Стрый еще засветло. Дальше ехать можно было только на попутной военной машине. Я обратил внимание на то, что по станции и по городку расхаживают военные патрули. Мы пошли искать себе ночлег. Все дома и ворота оказались наглухо закрытыми. Мы постучали в один дом, во второй, в третий, но нам никто не открыл, хотя сквозь затемненные окна было видно, что в домах горит свет. К нам подошел патруль. Я предъявил ему свои документы и объяснил, что нам нужно устроиться на ночлег. Солдат объяснил мне, что в горах скрывается банда националистов и бандиты по ночам осмеливаются спускаться даже в город, поэтому жителям после наступления темноты запрещено пускать кого бы то ни было на постой без специального разрешения военного коменданта.

Пришлось идти в комендатуру, которая и расквартировала нас на ночлег в крестьянском доме.

Ночью я проснулся от стрельбы. Вышел во двор и прислушался. Выстрелы раздавались то с одной, то с другой стороны. Решив, что здесь такое не редкость, я вошел в дом и лег спать.

К утру стрельба стихла. Город зажил своей обычной жизнью. Я направился в комендатуру, чтобы справиться, когда будет попутная машина в Мункач. Меня послали к старшему лейтенанту, занимавшемуся вопросами снабжения.

Выслушав мою просьбу, он набросился на меня:

— Когда будет машина, когда будет машина!.. Все только об этом у меня и спрашивают! А я сейчас узнал, что в горах банда националистов напала на колонну машин, которые везли нам боеприпасы. Один шофер убит. Как я могу посылать куда-нибудь машины, когда у меня нет людей для их охраны! А боеприпасы нужно везти!

— Мы будем охранять колонну, только дайте нам машину, — попросил я.

Это предложение понравилось старшему лейтенанту.

— Сколько вас человек? — спросил он.

— Пятеро.

— Оружие у вас есть?

— Есть. Вот только запастись гранатами и патронами не помешает.

Офицер задумался, что-то соображая.

Я посоветовал ему распорядиться так, чтобы мы попали в горы еще засветло, что намного безопаснее, чем ночью.

В четыре часа пополудни мы выехали на пяти «студебеккерах». Когда стали подниматься в горы, начало темнеть. Ехали довольно медленно, так как машины были тяжело нагружены, а дорога припорошена свежим снегом.

На перевал поднялись уже в темноте. Проехали мимо нескольких гуцульских хижин, миновали старую венгерскую границу, на которую никто из нас даже не обратил внимания. Головная машина остановилась у одного из домов, вслед за ней встали и другие машины. Шоферы вылезли из машин.

— Перекусить бы не мешало, — предложил кто-то.

Оставив возле машин двух часовых, мы вошли в ближайший дом. Хозяева приняли нас хорошо. Поужинав, тронулись в путь и к утру благополучно добрались до Мункача, хотя дорога была не из легких.

В Жуково партизаны уже готовились к встрече Нового года. Недостатка в продуктах не было, не хватало только вина. А без него что за встреча Нового года?!

Русины, конечно, имели кое-какие запасы вина, но они его хорошенько припрятали. Мы пообещали им тройную цену, но вина они нам все равно не дали. Тогда Холавач добровольно вызвался достать вина. Человек он был с юмором, что, видимо, сыграло свою роль: спустя пару часов он вернулся с несколькими плетенками вина, которого оказалось вполне достаточно для нашей группы.

Новогоднюю ночь мы встречали в доме, в котором расположился Дюла Уста. Две смежные комнаты заставили столами и скамьями. Поднимали тосты за победу Советской Армии, за освобождение Венгрии. Затем хором пели революционные песни. Не забыли и наших педагогов, особенно Ласло Рудаша и Эржебет Андич. Выпили за успехи Венгерской коммунистической партии.

Все стоя почтили память павших товарищей, потом выпили за возвращение тех немногих, кто еще воевал в тылу врага.

Ровно в полночь мы встретили Новый год дружным пением «Интернационала».

1 января товарищ Геза Ревес сказал нам, чтобы мы готовились к поездке в Дебрецен. Штаб партизанского движения Украины передавал нас, партизан-десантников, в полное распоряжение Венгерской коммунистической партии. Следующее задание нам должны были дать уже в Дебрецене.

Мы попрощались с боевыми друзьями, советскими партизанами, возвращавшимися по своим домам, и на предоставленных в наше распоряжение военных машинах поехали в Чоп. Из Чопа мы перешли по понтонному мосту в Захонь, откуда уже ходили поезда до Дебрецена.

От Дебреценского железнодорожного вокзала до здания, в котором располагалось руководство Венгерской коммунистической партии, мы строем прошли по улице Яноша Араня с пением революционных песен. Жизнь в городе била ключом. Город почти не пострадал от войны, и мы с удивлением смотрели на витрины магазинов, ресторанов и кафе. На улицах мы встретили много военных и гражданских. Кроме офицеров в советской военной форме здесь можно было увидеть представителей английской, американской, французской и югославской военных миссий. Было много гражданских с повязками на рукавах. На стенах домов были расклеены многочисленные плакаты и воззвания.

Наряду с распоряжениями командования Советской Армии, отпечатанными на венгерском языке, в которых предписывалось не прекращать или возобновить работу школ, церквей и магазинов, висели воззвания, выпущенные различными политическими партиями. Здесь можно было увидеть плакаты Венгерской коммунистической партии, Национальной крестьянской партии, Независимой партии мелких сельских хозяев и довольно много плакатов социал-демократов.

Нас, партизан, больше всего поразило то, что в городе находилось много венгерских офицеров. Это была та часть хортистского офицерского корпуса, которая принадлежала к узкому кругу лиц, преданных генерал-полковнику Беле Миклошу Дальноки, генерал-полковнику Лайошу Верешу и генерал-лейтенанту жандармерии Габору Фараго. Все они носили военную форму хортистской армии, на которой можно было видеть награды, полученные за заслуги в войне против Советского Союза. Сам генерал-лейтенант Габор Фараго, являвшийся одним из руководителей борьбы против партизан, сейчас выступал как член Независимой партии мелких сельских хозяев и занимал во Временном правительстве пост министра общественного снабжения.

Нам в то время видеть все это было более чем странно, так как в Красногорской антифашистской школе мы слышали лекции Ласло Рудаша о классовой борьбе, о диктатуре пролетариата, а на практике видели совершенно иное. В открытом бою нам, партизанам, приходилось значительно легче, так как мы знали, что тот, кто в нас стреляет, и есть наш враг. А теперь мы видели в составе Временного правительства лиц, которые преследовали и коммунистов, и партизан. Ум наш отказывался понимать такое!

В партийном центре коммунистов днем и ночью шла работа. Было очень приятно видеть, с каким воодушевлением и подъемом работали коммунисты, деятельность которых затрагивала не только уже освобожденные советскими войсками районы Венгрии, но и ту часть территории страны, которая пока еще не была освобождена. Повсюду создавались партийные организации коммунистов, во главе которых вставали венгерские ветераны, принимавшие самое активное участие в создании Венгерской Советской Республики в 1919 году, в гражданский войне в Советской России, старые опытные рабочие и безземельные крестьяне, которые не жалели своих сил в борьбе за новую жизнь.

Здесь же, в Дебрецене, началось формирование новой демократической венгерской армии с тем, чтобы хотя бы несколько венгерских дивизий смогли принять участие на стороне Советской Армии в окончательном разгроме фашизма. Нас, недавних партизан, партия направляла в новую демократическую армию, в органы государственной безопасности или в партийную охрану. Были и такие, кого направили в сельское хозяйство для проведения раздела земли или на работу в партийные органы.

В один прекрасный день, когда я вместе с Рекаи и Марковичем направлялся в партийный центр, мы, к огромному удивлению и радости, встретились с товарищем Ногради, который сказал, что он и Андраш Тёмпе только накануне прибыли в Дебрецен из Шальготарьяна, где осталась вся группа. Не дожидаясь моего вопроса, Ногради успокоил меня, сказав, что Ева жива и здорова и на днях приедет в Дебрецен.

Спустя несколько дней товарищ Йожеф Реваи вызвал к себе командиров и политкомиссаров партизанских групп. Собрались товарищи Шандор Ногради и Андраш Тёмпе, Дюла Уста и Шандор Хорват, Миклош Рекаи, Янош Маркович и я. Товарищ Йожеф Реваи сказал, что хочет представить нас членам Временного правительства.

— Пусть посмотрят, — продолжал он, — на представителей Венгерской коммунистической партии, которые с оружием в руках сражались против фашизма.

Через несколько минут после этого разговора мы отправились в здание, в котором размещалось Временное правительство.

Каждое министерство занимало в ту пору всего две-три комнаты. Одна из них отводилась под кабинет министра, в другой размещался секретарь, а в третьей — весь остальной аппарат.

По дороге мы встретили многих знакомых партизан, разгуливавших по городу, и рассказали им, куда идем. Мы знали, что нам придется встретиться и с генерал-лейтенантом Фараго, который никогда не питал страстной любви к партизанам.

— Если через час мы не вернемся, тогда занимайте здание правительства и наведите там полный порядок, — в шутку заметили мы своим боевым друзьям.

В тот день премьер-министр Временного правительства Бела Миклош Дальноки и военный министр Вереш как раз находились в Москве, где они подписывали соглашение о временном перемирии. Вместо них нас принял генерал-лейтенант Фараго.

Все мы, разумеется, были одеты по-партизански: в советской военной форме, в шапках, на которых алела широкая красная лента.

В большой приемной Фараго, куда мы вошли, находились человек шесть — восемь высокопоставленных офицеров в форме хортистской армии, которые, увидев нас, щелкнули каблуками. Мы обменялись с ними взглядами.

Войдя в кабинет Фараго, мы выстроились вдоль стены. Увидев нас, Фараго выскочил из-за стола и поздоровался с товарищем Реваи, который в свою очередь сообщил генералу о цели нашего визита. Фараго дружелюбно посмотрел на нас и сказал:

— Значит, у нас уже и партизаны есть. Хорошо бы послать их на задание в Задунайский край.

По лицу товарища Реваи пробежала ироническая улыбка.

— Разрешите, господин министр, нам самим решать, куда посылать наших партизан, — сказал он генералу.

Фараго подошел к нам ближе и вежливо протянул руку Шандору Ногради, который стоял крайним, а затем спросил, где он действовал.

— В Шальготарьянском угольном бассейне, — ответил Ногради.

Фараго пробормотал несколько вежливых слов и подошел к Андрашу Тёмпе. Так он с каждым поздоровался за руку. Когда Фараго подошел к нам, более молодым, то решил, видимо, быть более непосредственным.

— Тебя как зовут, сынок? — спросил он меня.

Потом генерал подошел к Дюле Усте и задал точно такой же вопрос, как и мне. Дюла назвал себя.

— А где ты действовал, сынок?

— В районе Унгвара, Мункача, — по-военному отчеканил Уста и так посмотрел на Фараго, будто собирался съесть его.

Фараго сразу же сообразил, что перед ним стоит командир того самого партизанского отряда, который доставил ему, бывшему начальнику жандармерии, больше всего неприятностей.

Отступив на шаг, Фараго инстинктивно воскликнул:

— Ну и долго же мы вас искали!..

— Я вас тоже! — не очень дружелюбно вырвалось у Дюлы.

Фараго сначала покраснел, но потом взял себя в руки и заставил улыбнуться. Товарищ Реваи при этой сцене чуть не рассмеялся.

Спустя несколько дней, находясь в не очень светлой приемной нашего партизанского центра, я обратил внимание на небольшую, но воинственную группу людей. Это были четверо вооруженных до зубов партизан с автоматами за плечами, с ручными гранатами и запасными магазинами на ремнях. Кто бы это мог быть? Терзаемый любопытством, я подошел поближе и в одном из четверых узнал Еву.

 

Начало новой жизни

В конце января 1945 года мы с группой партизан приехали в Будапешт. Работы было невпроворот: Пешт лежал в развалинах, а в Буде еще шли бои.

В начале мая я получил радостное известие: нашлись двое пропавших партизан из моей группы — разведчик Ференц Шифер и пулеметчик Геза Филебич, которые приехали в Дебрецен. Сначала я списался с ними, а потом встретился лично.

Из их рассказа я узнал, что, приземлившись, они нашли друг друга и больше не расставались. Найти нас им так и не удалось. Впоследствии, воспользовавшись тем, что после выхода Румынии из войны в Венгрию из Трансильвании хлынул поток беженцев, они переоделись в русинскую одежду, добрались сначала до Будапешта, а затем уехали в Дунакеси, где в железнодорожных мастерских работал родственник Шифера. Он-то и скрывал их обоих до прихода советских войск.

В конце марта я получил кое-какие сведения из демократической полиции Надьбаньи, которые пролили свет на обстоятельства гибели членов моей группы. Эрнё Вайе, сам в прошлом партизан, а теперь сотрудник отдела госбезопасности полиции, лично допрашивал лиц, которые были посланы жандармерией на поиски партизан-десантников. На основе допросов он составил следующий документ:

«В августе и сентябре 1944 года в районе Надьбаньи карателям удалось захватить живыми несколько партизан-десантников. Одни из партизан были обнаружены уже мертвыми, другие погибли во время их преследования.

В ходе расследования установлено:

1. Радист Борис Колобников, приземляясь, упал на дерево. Он перерезал стропы парашюта, но автомат, который висел у него на груди, зацепился за ветку, и парашютист задохнулся. Рация была прикреплена у него за спиной. Когда дерево срубили, труп упал на землю. Захоронен в Бидаре в квадрате ПВО 10/2.

2. Лайош Корож был обнаружен мертвым с динамо-машиной для рации. Похоронен там же.

3. Йожеф Фоки был обнаружен на земле тяжело раненным. На допросах в жандармерии на вопрос: «Зачем вы сюда прибыли?» — отвечал: «Чтобы помочь поскорее закончить войну, помочь освободить народ, который живет в темноте». Он показал, что всего в их группе было 14 человек. Отправлен в госпиталь, где ему ампутировали одну ногу. Скончался, не приходя в себя. Похоронен в Надьбанье на госпитальном кладбище.

4. Мартон Геллен (он же доктор Иштван Геллен) был обнаружен тяжело раненным. На допросах подвергался избиению, так как наотрез отказался назвать своих товарищей. Чтобы избавиться от дальнейших истязаний, отравился. Скончался в госпитале после двухдневного там пребывания. Похоронен рядом с Фоки (оба захоронены голыми).

5. В селе Ланошбанья в поисках продуктов появился какой-то старшина. Он зашел в один из домов, хозяйка которого, сославшись на то, что у нее продуктов нет, но она попросит у соседей, ушла и привела с собой рабочих, которые начали избивать его на месте. Двух рабочих старшина ранил. Убив старшину, рабочие раздели его донага, забрали одежду и снаряжение, а труп бросили в яму и засыпали землей. По данному делу ранее уже велось расследование: арестовано 8 человек. Вместе со старшиной за продуктами ходил еще один партизан, который из автомата открыл огонь по нападающим. Его преследовали, но поймать не смогли.

6. Исидор Лебович якобы добровольно предложил жандармам свои услуги в розыске партизан. В наручниках его доставили в участок. На допросе назвал себя Марковичем, но был изобличен во время очной ставки с Фоки, который при встрече с ним поздоровался словами: «Сервус, Лебович!» Лебович ответил, что он этого человека не знает. Тогда Фоки сказал ему: «Чего врешь, братишка, надо уметь с честью ответить за свои дела». После допроса его увезли на гауптвахту в гусарскую казарму. Заложник, который просидел с Лебовичем в одной камере три недели, показал следующее. «С самолета на парашютах было выброшено 14 партизан. По-видимому, пилот неправильно определил место выброски десанта, так как многие из партизан повисли на деревьях. Радист и один старшина погибли при приземлении. Таким образом, десантники остались без продуктов и без связи».

Из гауптвахты его повезли в жандармский участок в Сатмари, однако там никого не оказалось, так как все жандармы разбежались кто куда. Товарищи, работающие в настоящее время в политотделе сатмарской демократической полиции, обещали немедленно связаться с нами, если они нападут на след кого-нибудь из бывших жандармов, которые могут что-то сообщить по данному делу.

7. Миклош Нюль был арестован при неизвестных обстоятельствах. Отправлен вместе с Лебовичем.

8. В Фельшёбанье в ходе преследования партизан местным лесничим был убит молодой красивый парень-партизан среднего роста с русыми волосами. При нем нашли немецкий автомат и пистолет калибра 9 мм. В Задунайском крае у него живет отец в собственном доме. Лесничего мы арестовали. На допросах он показал, что убитый им парень просил у женщин, которых он встретил в лесу, одежду и документы. Они пообещали на следующий день принести все это в указанное место. Под предлогом, что им нужно идти домой, женщины ушли, а одна из них заявила о встрече с партизаном в полицию.

Нами найдены места захоронения погибших партизан. Как только позволит погода, мы с представителями Советской военной комендатуры предадим трупы эксгумации, а прах героев, павших за нашу свободу, перехороним на самом красивом месте и установим над могилами памятники с красными звездами.

По полученным нами сведениям, в состав этой группы кроме перечисленных выше лиц входили фельдшер Банди Мишкольци (Мешков) и Иштван Декан, которые, но всей вероятности, остались в живых».

Все попытки гитлеровской контрразведки использовать рацию Бориса Колобникова для дезориентации советского командования успехом не увенчались, так как необходимые для передачи координаты и шифр находились у начальника радиосвязи Фурмана.

Не дала жандармам желаемого результата и стрельба из ракетного пистолета, отобранного у Йожефа Фоки. Оторвавшиеся от группы Шифер и Филебич видели сигнальные ракеты. Шифер даже пошел в том направлении, откуда они были выпущены, однако он был предельно осторожен, так как партизаны не договаривались о таком виде связи, и не попался в расставленную западню.

Партизаны, упомянутые в пункте пятом, — это, вероятно, политкомиссар Шандор Ихас Ковач и начальник группы подрывников В. Буров. По всей вероятности, Буров погиб при нападении на него, а Ихасу Ковачу удалось бежать.

Партизаном, застреленным лесничим, о котором говорится в пункте восьмом донесения, может быть только Шандор Ихас Ковач, так как в Задунайском крае (в селе Рези) у него действительно живут отец и сестра.

Обстоятельства ареста Миклоша Нюля остаются невыясненными, как и его дальнейшая судьба; то же самое касается и Лебовича.

По сведениям, которые удалось получить группе Рекаи, одного советского партизана из моей группы, тяжело раненного, подобрал румынский жандармский агент. Он предложил раненому помощь, уложил на повозку и привез прямо в жандармерию. По всей вероятности, этим человеком был начальник штаба нашей группы товарищ Сатинов. Дальнейшая его судьба неизвестна.

Итак, выходит, что из четырнадцати партизан в живых остались только пятеро.

Несколько позже мне стало известно (проверить эти данные было невозможно), что доктора Иштвана Геллена и Йожефа Фоки отравили сами каратели, сделав им инъекцию яда. Во всяком случае, можно предполагать, что оба они были умерщвлены в одно и то же время.

4 апреля 1945 года наша родина была полностью освобождена войсками Советской Армии, а 1 мая мы с Евой на военной машине поехали в мое родное село Дьёрвар, в котором я так давно не был. Одеты мы оба были по-партизански, что давало нам явное преимущество: нас без промедления сажали на советские военные машины. На следующий день мы приехали в Вашвар и оттуда уже пешком направились в село.

Каждое дерево, каждый кустик напоминали мне здесь о детстве. Вот и знакомый домик железнодорожного обходчика. Нового обходчика я, разумеется, не знал, но заметил, что у него много детишек (видимо, у железнодорожников стало традицией иметь много детей). Мы попили воды из колодца.

Отсюда до родного дома оставалось три километра, которые я не прошел, а почти пробежал. Ева едва поспевала за мной. Вот позади остался Уймайор, и перед нами показались домики Дьёрвара.

Все эти годы я ничего не слышал о своих родных. Когда я находился в лагере для военнопленных, они имели хоть какие-то известия обо мне. Но с тех пор прошло столько времени!.. Учитывая это, я хотел хоть как-то подготовить их к своему появлению.

Ева, по обыкновению, была одета в мужскую одежду (в Словакии ее все время принимали за парня). Мы условились, что она первой войдет в наш дом и подготовит моих родителей, а я пока спрячусь. Так мы и сделали.

Когда Ева постучала в дверь, мама что-то шила на веранде, а отец копался во дворе, но, увидев русского солдата, он сразу же подошел.

— Скажите, здесь живет семья Декана? — спросила Ева.

— Да. Это мы, — ответила мама, внимательно рассматривая Еву.

— У вас есть сын Пишта?

— Есть! Что с ним?! — вскочила мама испуганно.

Ева не хотела дальше терзать маму, но, действуя, как мы договорились, продолжала:

— Я хорошо знаю вашего Пишту. Мы с ним встречались в Пеште. Он жив и здоров…

— Вы ведь женщина, да? — перебила Еву мама.

— Да, — призналась Ева.

— Вы жена моего сына?

— Да!

— Тогда, значит, и мой сын тоже здесь! — воскликнула мама и выбежала на улицу, где стоял я.

Вся наша семья пережила войну. Правда, мой старший брат Тони потерял правую ногу на берегах Дона, а младший брат Пали попал в плен к американцам, но оба вернулись домой. Больше их в армию уже не взяли.

В конце августа 1944 года, когда большая часть нашей партизанской группы была схвачена, жандармы нанесли визит моим родителям. Они перерыли весь дом, а перед уходом записали все мои данные и особые, приметы.

Как-то моего бывшего учителя Кароя Чепигу Папа посетил переодетый в гражданское следователь, который очень интересовался мной. Видимо, жандармы рассчитывали, что я могу заявиться домой.

Мой старый знакомый, находившийся на стажировке в жандармерии, по секрету сказал маме, что меня занесли в черный список. Мама спросила, что это значит.

— Самое плохое, тетушка Декан, — откровенно ответил он. — В такой список заносят только самых опасных преступников.

Бедная мама ломала себе голову над тем, какое же преступление мог совершить ее сын и почему им так сильно заинтересовались в жандармерии.

В августе 1945 года один наш сотрудник, бросив недоуменный взгляд на сильно выступающий живот Евы, не очень деликатно поинтересовался:

— Скажите, ребята, а вы официально женаты или живете просто так?..

А мы с Евой и на самом деле не были официально зарегистрированы. Правда, в свое время мы заявляли начальнику партизанской школы о том, что хотим пожениться, за что он выругал нас как следует, а это никак нельзя было считать официальным скреплением нашего брака. Наш сотрудник был, безусловно, прав, когда заявил, что у ребенка должен быть отец.

Совершенно случайно мы встретились с Золтаном Вашем, который в ту пору был бургомистром Будапешта.

— Я вас поженю! — заявил он тоном, не терпящим возражений. — Завтра в девять будьте в здании магистрата!

Это было 7 августа. Ровно три года назад я попал в русский плен.

На следующий день, когда мы с Евой в сопровождении двух свидетелей появились в магистрате, Ваш во мгновение ока превратил наших свидетелей в обычных зрителей, а двух своих заместителей сделал свидетелями. В этот момент в его кабинете находился еще один мужчина, которого нам представили как корреспондента газеты «Сабадшаг» («Свобода»).

Ваш надел через плечо широкую ленту цвета национального флага. Мы с Евой обменялись смущенными взглядами, но, к счастью, Ваш не смотрел на нас. Видимо, и сам он несколько волновался, готовясь к такой непривычной для него церемонии, но, как и мы с Евой, искусно старался скрыть свое волнение.

Почти безошибочно, правда в несколько свободной интерпретации, Ваш задал нам вопросы, которые в подобном случае задают жениху и невесте. Заместители бургомистра Йожеф Нёваго от Независимой партии мелких сельских хозяев и Петер Бехтлер от Социал-демократической партии скрепили своими подписями наше брачное свидетельство.

Затем Золтан Ваш произнес речь, которая, по сути дела, предназначалась не столько для нас, сколько для представителей печати и коалиционных партий. Он живо обрисовал роль венгерских партизан-десантников, подчеркнув, что лично направлял меня и Еву на боевое задание…

Время шло. Были уже и первые победы, и первые неудачи, прошли раздел господской земли и выборы 1945 года, но самое трудное нас ждало впереди. Однажды мы, бывшие красногорские партизаны, собрались в Доме партизана. На встречу пришли и наши бывшие преподаватели Ласло Рудаш и Эржебет Андич. Все уселись за большим белым столом, вспоминая былое.

Вокруг Рудаша собралась небольшая кучка партизан. Спустя несколько минут возникла оживленная дискуссия, какие бывали у нас на семинарах в Красногорской антифашистской школе.

— Вспомните, к чему мы готовились. А чего достигли на сегодняшний день? Что же теперь будет у нас в Венгрии с диктатурой пролетариата? Нет, видимо, действовать нужно было как-то иначе! — говорили одни.

— Коммунисты завоевали право на раздел господской земли, а бо́льшая часть крестьян все же голосовала за Независимую партию мелких сельских хозяев… — сокрушались другие.

Потом разговор коснулся партизанской войны.

— Мы слишком поздно начали ее, — заметил кто-то. — А каких результатов можно достичь за два-три месяца?..

— К сожалению, местное население не оказало нам необходимой поддержки, — объяснял кто-то другой. — Посмотрите, какое партизанское движение было развернуто в Словакии, в Югославии, не говоря уже о партизанском движении на Украине! Вот это движение! У нас же много жертв, а результатов почти никаких.

Рудаш молча слушал наши разговоры, насмешливо поглядывая то на одного, то на другого. Сигарета, которую он держал во рту, давно погасла, но он этого не замечал. Уже по одному этому я догадался, что его охватило волнение, как это бывало раньше на наших семинарах.

Наконец он не выдержал и заговорил:

— Сама история всегда преподает самый лучший урок людям, и не только отдельному человеку, но и целым общественным классам, целым народам. Она же выставляет и оценки за усвоение того или иного урока. На ее решение можно полностью положиться. История — строгий педагог. Вот она-то и покажет, что мы были правы!